Тление

Ветер, послушай. Давай я покажу тебе самые настоящие, живые чудеса. Загляни к нам в окна.
Одним касанием перевожу шрифт. Ссыпаю тебе в руку всю мелочь. Сколько? Не важно. Смотри сам, купи мне ирисок и пива. Шучу. Чая черного. Сахар есть у нас. Все остальное у нас есть.
Иди, а я пока побуду одна. Ударю по клавиатуре короткими крепкими пальцами. Боюсь, ты будешь покупать обручальное кольцо без меня, откроешь свою красную бархатную коробочку, палец я вытяну, а оно не лезет. И это не кольцо Всевластия, а в тот момент мне захочется исчезнуть, провалиться под землю. А я останусь со всем ужасом этого момента.
R…Это отвернувшееся Я. Это чтобы не было страшно. Это чтобы самой не испугаться собственных откровений.
Вот мы сидим на траве. Вот на ЛСД. Шучу. Сидим на берегу реки, хорошей большой реки. Хочется в руки гитару, в волосы цветов, в глаза прозрачность. Перестаю замечать, что улыбаюсь. Осень. Во дворах жгут листья, и пахнет паленым летом, и оно оседает пылью в легочных пузырьках. А здесь просто, привычно и по-октябрьски страдальчески тихо. Ты после операции. Я за тебя боюсь ужасно, особенно когда ты слишком весел и напряженно активен. Сама становлюсь такой, когда не хочу, чтобы узнали, что мне плохо, что я больна.
Ты. Хороший человек. Мы живем вместе. Я знаю, когда тебе нужно одиночество. Всегда.
Помнишь сон? Будто я в лодке в Тихом океане, ночь, Южный крест в небе. Вода черная, как нефть. На пристани разлито черное золото. Палец на воде оставляет штрихи. Никогда еще эти тропические глубоководные рыбы не слышали русских песен. Знаешь, к чему это? Да, ты правильно подумал. Именно к этому.
Да. Моя любовь к тебе разносится по планете, и на карте мира сначала появлялись красные точки, а потом оставалось все меньше белых.
Знаешь, Хельсинки – очень ветреный город. Соль и синь приносят западные ветра. Южные пьянят лучше французских мерло и шабли, даже лучше крымского крепленого портвейна.
У меня плохо с логикой. Другим трудно понять меня, а я просто знаю, как надо. Знаю, что будет, и так мне просто и нестрашно. Было. Моя навигация сбилась. Тьма, свет, есть, нет, пропасть как твердыня, вздохнешь облегченно – пиши пропало. Как в американских ужасах – страшнее всего то, чего не знаешь.
Мой порванный от смеха рот обсох и устал. Рот как будто отдельно от меня.
 В пищеводе чувствуешь крошки черного хлеба. Они царапают слизистую. Пыль лежит в лунке ногтя большого пальца. На столе обрезанная бутылка, вся покореженная, фольга и спички. 8 спичек.
А мои соски ждут твоих прикосновений. Они тянуться к тебе. Они предвкушают. Возвращайся скорее.
Я всегда шла к тебе. В обход, спотыкаясь и сворачивая, с воплями и песнями. Когда бежали 100 метров на время, когда садилась в поезд и ехала совсем в другую сторону. Я знала, как ты, с кем спишь и что думаешь. На карте мира на тебе сходятся все магнитные линии и полюса. Самыми трудными были последние сантиметры. Клоки пространства от моей руки до твоей. Расстояние от дружбы до того, что должно быть между мужчиной и женщиной. Думала, так и останемся рядом, но не вместе.
Муравьями проедена дорожка в Древе Жизни. Суровая нить судьбы. Вряд ли Бог действует такими топорными методами – нет, он мучает и терзает изнутри. За что только? Нет, это грусть, и только. Все еще будет.
Осень. Собираю гладкие каштаны. Вот сейчас они на столе. Веду тебя в парк. Говорю и говорю.
Кровь твою еще не пробовала. Помнишь, у тебя корочка от царапины сковырнулась и футболку закапало бурыми пятнами. Ты поднес руку ко рту и лизнул. Аккуратно, кончиком языка. Будто соблазнял меня. Как, как мне хочется этой бурой, густой, теплой крови.
Не знаю, ничего не знаю. Много смеялась – теперь разревусь. Да, а потом пойми нас, женщин.
«И вдвоем под одним шерстяным одеялом остаемся зимовать».
Тление неизбежно. Слой космической пыли на столе так и останется пылью, когда я стану энергией и мыслью.
Мы прогнили от собственного тепла. Мы разрушаемся. Все было, стареем быстрее.
Весна дохнет кислородом, и снова разгоримся. А пока приходи и айда на простыни.