Ленинградская осень

 
   Если вас кто-нибудь спросил бы, любите ли вы осень, то в сознании, прежде всего, наверное, возникли бы образы золотой осени с бездонным и далёким сине-голубым небом; ослепительно ярким, но уже не горячим, и каким-то удивительно чётко очерченным солнцем; свежим, прохладным ветром, несущим пока ещё тонкие, едва уловимые, ароматы осыпающейся листвы; и, конечно, жёлто-золотую палитру с коричневыми вкрапинами, доминирующую в природе и, поэтому, вы, скорее всего, ответите утвердительно.
     Но, если вы попытаетесь найти любителя поздней осени, то, скорее всего, вам это сделать будет затруднительно.
   Однако и эта пора имеет своё очарование, вызывает своеобразное, удивительное и неожиданное, сказочное наваждение. Нужно только уметь его разглядеть, почувствовать его обольщение, поддаться искушению, принять его сердцем, а не разумом.

    Октябрь 19….г.
    В тот год та странная пора, которую обычно называют поздней осенью, наступила  необычайно рано. Она, резко сменив, буквально за несколько дней, багрово – золотое одеяние садов и парков на сумрачное, промозглое покрывало, небрежно, но плотно набросив его на их кроны, и теперь свисало с веток деревьев жёлтовато - грязными невзрачными лохмотьями, сделавшими их какими-то осиротелы-ми и покинутыми.
   Ещё так недавно пронзительно голубое - какое обычно и бывает в это время золотой осени – небо, с резко очерченным в его бездонной голубизне ещё почти тёплым солнцем, затянулось плотной пеленой рваных серых облаков.Всё вокруг потемнело,стало каким-то чужим. В такие мгновения и на душе становится тоскливо,неуютно и, от чего-то, одиноко.
   Пришла та самая поздняя осень, которая так часто бывает в Ленинграде.
   И вот,уже низкое небо, нависшее над головой плотным, тёмным, клубящимся покровом серо-сизых туч, поливает землю бесконым,нудным, моросящим дождём. Иногда казалось, словно воздух, земля, да и вся природа, были изначально, с момента своего возникновения, пропи-таны этой мелкой, всюду проникающей, водяной пылью. Промозглый туман, окутавший город забирается в складки под одежду, чтобы надолго затаиться там, вызывая чувство дискомфорта и какого-то внутреннего беспокойства. Он плыл белесовато серыми островками на уровне уже второго-третьего этажей, - верхние этажи вообще скрывались в нём, как горные верши-ны, - спустившими вниз, к земле свои длинные развевающиеся косы, соприкосновение с которыми сулило почти наверняка неизбежный кашель.   
   Стены зданий потемнели пропитанные дождём, сбегавшим по ним тонкими ручейками к земле. В парках же и садах эти зыбкие острова, плывущие меж обнажённых – с повисшими на них каплями – тёмных веток деревьев, вызывали болезненное чувство потери чего-то дорого, и очень близкого.
    Иногда казалось, что это совсем  не облака осеннего тумана окутали кроны, а чьи-то, когда-то не прощённые за какие-то грехи;души, пришли на землю ещё раз проститься с теми, кого они когда-то любили, и  до сих пор не могут забыть. И вот теперь они вернулись, и ищут их в своём слепом забытье этого сумрачного, сырого бесконечно длинного, осеннего дня...
 ... листья, уже успевшие покинуть ветки деревьев, сморщенная, поникшая трава, залитые водным покрывалом какого-то неопределённого цвета, набухшие, перемешан-ные, напоминали губчатый ковёр, мягко и упруго пружинящий, когда на него ступала нога...
 ... иногда, неожиданно налетавший порыв холодного ветра, закручивал водяные тонкие нити бесконечно нудного дождя, с ещё не успевшими упасть листьями, в небольшие воронки, и с разбегу бросал их в лицо, как бы стараясь напомнить о своих проказах, забытых за долгие летние месяцы...
   Для большинства горожан такая погода была неожиданным и малоприятным явлением в их жизни, которое обрушилось на них абсолютно некстати. Это было событие, заставлявшее срочно менять заранее намеченные планы; отменять по телефону какие-то встречи; напоми-нало о вечерах и выходных днях, которые придётся провести дома в четырёх стенах и о сумрачном настроении – под стать самому дню; непонятно откуда взявшейся усталости.
   Но, для него, всё это было не так: он любил именно эту, не принимаемую ни кем погоду; такую рано пришедшую позднюю осень; этот - с тонкими струйками, нескончаемый, мелко моросящий - дождь, которому не видно было ни конца, ни края. Он любил, набухшие влагой низкие облака, стелящиеся по крышам домов и, в которых скрывались кроны самых высоких деревьев.
    Он любил и тихое, безлюдное одиночество уставших улиц, и влажный шорох изредка проносящихся машин, и возникающее в душе, чувство отрешённости от окружающего мира, охватывающий постепенно сплин и, даже, некоторую заторможённость сознания.
   Это было ничем не объяснимое, но постоянное, возникающее именно в это время года - насколько он себя помнил - чувство: так, наверное, любят только женщину, промелькнувшую в жизни, подобно промчавшейся в небе падающей звезде, но оставившей когда-то в сердце глубокий и яркий след; с какой-то непонятной истомой, затаившейся где-то в его сокровенных тайниках, иногда всплывающей на поверхность и заставлявшей его тяжело биться.
  Оно - это чувство, чаще всего приходило совершенно неожиданно, и именно поздней осенью. В такие часы он надевал плащ, поднимал повыше воротник, надвигал по – плотнее  тулья шляпы и, засунув руки в карманы, отправлялся бродить по городу. Уезжал он обычно - жил он на окраине, в так называемом спальном районе - куда-то в старые районы, либо на Петроградскую, в район Большой Монетной, Пушкарской; либо в район Римского Корсакова. Эти районы города, ещё не были затронутые особо глубоко ростками современной цивилиза-ции не успевшей облагородить их, монотонным однообразием бесконечных бетонных много-этажек.
   Иногда эти прогулки растягивались очень надолго, но он не замечал этих, проведённых под холодным осенним дождём часов, не чувствовал, что продрог, да и замечал ли он во-обще, что уже давно промок: в такие часы не это было главным и определяющим в настроении. В такие минуты, на первый взгляд бесцельного шатания по узким улочкам, где-то в самой глубине сердца, возникала тёплая волна, поднимавшаяся всё выше и выше, пока не заполняла собой всё сердце, и не согревала его, одновременно наполняя грустью воспоминаний о днях прожитых.
   На какие-то мгновения он забывал, где находится, не замечал, что происходит вокруг, сознание было погружёно внутрь его самого, в мир переживаний, в иные времена.
   Порой казалось, что время замерло, остановило свой бег, позволяя продлить эти недол-гие, счастливые мгновения, продлить очарование этого вечера поздней Петербургской осени.
   Память вызывала из прошлого различные образы, сцены из давно ушедшей жизни, перед взором проходили чьи-то силуэты, некоторые из которых он уже и вспомнить-то не мог. Иногда он неожиданно останавливался, даже не замечая этого, словно к чему-то прислуши-ваясь, а затем снова продолжал движение.
   Вечер постепенно сгущался, сумерки становились плотнее, насыщеннее, он шёл не спеша, иногда делая круги по улицам, заходил в небольшие скверики, вновь возвращался к наибо-лее «уютным» местам, не в силах расстаться со ставшими привычными для него закоулками. Свет фонарей сквозь мелкую взвесь дождя выглядел расплывчатым, тусклым; видны были сыпавшиеся капли, иногда были слышны отдельные, негромкие звуки ударов капель по металлическим плафонам. И это таинство, сокрытое в ночи, разнообразии рельефных силуэтов зданий старинной постройки; молчаливые редкие силуэты прохожих, тёмные, ведущие в никуда провалы арок дворов, монотонные звуки – шорох дождя по веткам, шелест проносящихся ма-шин - и тишина вечернего города, всё это навевало на сердце какое–то странное умиротво-рение, спокойствие, вызывало чувство отрешённости от настоящего. Казалось, что вот, буквально сейчас, завернёшь на соседнюю, едва освещённую, улицу, и окажешься в ином мире, в котором неожиданно исчезнут протянутые электрические провода и трамвайные рельсы, освещённые витрины одиноких магазинов, а по улицам спешат, цокая по брусчатой мос-товой, одинокие кареты.
   Светящиеся окна зданий были похожи на театральные сцены, с где-то с распахнутыми, а где-то занавешенными, полупрозрачными,занавесями, на которых в эти часы разыгрывались немые эпизоды жизни Петербургских обывателей.
   Интересно было представить, что же скрывалось в эти минуты за этими стенами и окнами, нарисовать в уме возможные варианты разворачивающихся за ними событий.
  В некоторых, недавно отреставрированных зданиях, эти сцены были освещены ярче, события казались динамичнее, в остальных же, в основном, было мягкое, тихое, спокойное освеще-ние. Изредка возникающие и неторопливо перемещающиеся фигуры, позволяли предположить, что где-то, по-видимому, смотрят телевизор, либо ужинают; в других же, эти же молчаливые сцены позволяли думать, что там, может быть, уже готовятся ко сну.
   Вот, например, там, где под потолком висит большой жёлтый абажур. Сквозь полупроз-рачные узорчатые шторы видна высокая женская тень, двигавшаяся то в одну, то в другую сторону, по-видимому, вокруг стола. Иногда она поворачивала и слгка наклоняла голову, то в одну, то в другую в сторону. Понятно, что шла какая-то беседа, в которой одна из сто-рон, как ему представлялось, пыталась что-то объяснить другой, а в ответ он видел лишь энергичную жестикуляцию чьих-то рук, человека же видно не было. По резким движениям было ясно, что беседа носила весьма резкий характер, выплеснувшая на поверхность, наверное давно накопившиеся и едва сдерживаемые эмоции.
   А здесь вот, наверное, шло обсуждение каких-то вопросов, решались какие-то важные – как можно было подумать - жизненные проблемы, а может, быть, просто читали нотацию ребёнку, который не внимательно отнёсся к урокам и вот……., схлопотал двойку.
   Всё это проносилось мысленно перед его взором: разыгрывавшиеся немые сцены, диалоги, предполагаемые ссоры, возможное обсуждение предстоящего выходного дня……….
    Все эти разыгрываемые сцены, носили ярко выраженный гротескный характер. Все их сюжеты разыгрывались у него в голове: беседы и предполагаемые споры, ссоры, конфликты воображаемых собеседников, все они разыгрывались его воображением, его фантазией.
    Перед некоторыми окнами он останавливался надолго.
    Может быть, это было не совсем прилично подсматривать чужую жизнь, но развернувшиеся сцены были настолько колоритны, столь эмоциональны, что невольно заставляли замедлить шаг и обратить на них внимание.
    Здесь, как нигде в ином месте уместны были слова Толстого, неожиданно пришедшие на память, о том, что все семьи счастливы - одинаковы, но каждая семья несчастна по-своему, в каждой семье были свои проблемы, и каждая решала их по-своему.
   Наверное, именно такими поздними вечерами, поздней осени, когда на улицу не хотелось выходить, нервное напряжение, достигало той кульминации, когда даже небольшое неприятие мнение другой стороны выливались в столь яркие жанровые сцены.
    Машины постепенно с улиц исчезали, движение замирало, на город опускалась тишина и, усилившийся равномерный шорох дождя по листьям, по мокрому тротуару и дороге, напомнил, что время уже позднее, а возвращаться было достаточно далеко.
    Окна постепенно гасли, темнота всё плотнее окутывала улицы, сквозь пелену ночного тумана негаснущий свет разноцветной рекламы и одиночные силуэты, едва заметных в темной дымке дождя деревьев парка, стоящих вдоль противоположной стороны улицы, усиливали ил-люзию отрешённости от реальной действительности. Неожиданно, вдалеке, за поворотом, прозвучал металлический перестук колёс невидимого в ночи трамвая, что ещё больше усилило это чувство нереальности.
    Метаморфозы, происходящие с окружающей его действительностью, вызывали в сердце чувства какой-то незавершённости, дискомфорта и одновременно, тревожной удовлетворён-ности.
    Всё это происходило вечерней порою поздней Ленинградской осени.
    И как же она была прекрасна эта поздняя Ленинградская осень в своей унылой,тоскливой красоте; в своей способности вызвать из памяти на свет божий массу давно забытых воспо-минаний, наполняющих сердце теплом, даже в холодную погоду; своей удивительной способностью дарить иллюзии разуму; окрылять надеждой сердце; отрешать душу от тревог и повседневных забот, открывая ей дверь в мир забвения……. .

05. 2006 г.