Диван

               



    Диван оказался зелёным чудовищем с торчащей из спинки пружиной и сломанной ножкой. Потёртый зелёный плюш варьировал свою окраску от изначально темно-зелёного до блекло-зеленоватого оттенка. Посреди дивана была небрежно нашита большая вельветовая заплата, да и вся его поверхность была заляпана живописными тёмными разводами, о происхождении которых можно было только догадываться. Резные деревянные локотки отполированы до блеска, по ним расползалась паутина трещинок. Дивану был лет двадцать, а может и больше. Его нам предложил сосед с этажа в общежитии, аргументировав: «Отличный двуспальный диван! Старый, но еще о-го-го! Всё равно выбрасывать… А вам на первое время пойдёт!».
   Нам с Алесей ничего не оставалось делать. Скупо поблагодарив нашего благодетеля за подарок, мы пододвинули диван к стенке, и молча на него уставились. Диван был некрасив, даже уродлив. Подсунув вместо отсутствующей ножки собрание сочинений Довлатова, мы добились стабильной устойчивости. Потом также молча сели на него, сложив на колени руки. Где-то внутри заскрипели ржавые пружины.
- М-да… - сказала Алеся. – Супер…
- Может… - я не до конца был уверен в том, что говорю, - может… попробовать его разложить?
- Давай. Только аккуратно.
   Я взялся за один край дивана, она за другой. Диван захрипел, как мученик на средневековой дыбе, и, словно немного подумав, распластался двумя горбатыми половинками. Каждая из них была узкой и неудобной, но мы поняли это в полной мере только к вечеру, когда легли спать. Заснуть в такой тесноте было невозможно. К середине ночи, провозившись и наворчавшись,  мы нашли оптимальный вариант. Я пристроился к Алесе сзади, обнял её руками и только после этого мы смогли уснуть. С тех пор так и спали «ложками». Всю ночь в бок мне впивалась злая пружина, наутро я загнул её плоскогубцами внутрь, в ватно-пружинные диванные внутренности.
   Любое наше утро мало отличалось от предыдущего, и первое с утро с диваном не было исключением. Студенческий завтрак – пустой чай, и потом на лекции, взявшись за руки. Тогда мы ещё учились на факультете журналистики, Алеся на первом, а я на четвёртом. Сложно представить, еще каких-то несколько месяцев назад мы не были даже знакомы, а сейчас – печати в паспортах и отдельное жильё. Принципиально новую жизнь мы начали не по своей воле, а вопреки родительской воле.  Её maman и  papa не хотели обо мне и слышать, а ютиться с моими родителями в маленькой однушке не желали мы. Таким образом, горячо влюблённым сердцам пришлось искать свой угол. Поиски, правда, были недолгими, в университетском общежитии нам сразу же предложили комнату. Пыльные окна, общая кухня, из мебели только табурет и полка, а в качестве соседей буряты-физкультурники и орды тараканов.  Это было предложение, от которого мы не могли отказаться.
 Распорядок дня был прост - с утра на пары, после на работу. Я подрабатывал внештатным журналистом в одной местной газетёнке, Алеся в женском журнале. Денег катастрофически не хватало и нам пришлось изрядно пооббивать пороги редакций, нося с собой вырезки своих статей, прежде чем устроиться куда-то ещё. В итоге, меня взяли на сдельную работу в газету с объявлениями, а Алесю желали видеть почти в каждом издании, куда она приходила. В итоге она остановилась на муниципальном журнале о регионе (скучно, но платить обещали хорошо) и молодежной газете.
   Помимо дивана у нас имелось два чемодана с одеждой, несколько стопок любимых книг, радиоприёмник, кастрюля и сковородка, и табурет с отвинчивающимися ножками. А больше нам ничего и не было нужно, лишь необходимый минимум. Юношеский максимализм, как там говорится, с милым и рай в шалаше?
   Вечером, когда я возвращался домой, Алеся стояла у плиты и варила макароны. Каждый вечер, помнится, мы ели одни только макароны, на большее просто не хватало денег. Иногда даже на кетчуп. За окном валил густой снег хлопьями. Дома было тепло. Если Алеся приходила позже, то к плите вставал я.
   Потом мы сидели на нашем чудесном диване и ели макароны из кастрюли, поставленной на табурет. Маленький приёмник передавал новости. Мы были вдвоём, но у нас был целый мир.
- Неплохо бы тарелки купить, - говорил я.
- А ещё стол. И холодильник, - кивала Алеся.
   После ужина мы лежали на диване: я на спине, а Алеся рядом, положив свою голову мне на плечо. Диван под нами недовольно поскрипывал своими древними внутренностями. Я смотрел в потолок. Вверху, на гнутом проводе с крюком для люстры, болталась тусклая  лампочка. На улице не переставая шёл густой снег, я видел краем глаза кусочек нашего окна без шторы. По "«Маяку"» крутили почему-то Rolling Stones. Когда я чувствовал, как Алеся переходит на более размеренное дыхание, я тянулся вверх, и выключал свет. Еще немного я смотрел на падающий снег в свете уличных фонарей за окном, а потом тоже засыпал.
   …Потянулась тягучая вереница коротких дней и длинных вечеров, которые неизменно проходили на диване. Мы либо просто лежали не нём, кто-то читал, а кто-то писал, либо занимались любовью. Старый диван охал и скрипел, как будто бы жалуясь на возраст. Стоило перевернуться на другой бок, как он издавал старческие вздохи. Когда Алеси не было дома, я вслушивался в его скрип, и слышал Алесин голос. Когда я рассказал ей об этом, она улыбнулась, и сказала, что ей всегда чудится мой.
  Зима неотступно наступала на пятки. Алесе нужно было купить зимнее пальто, и мы начали суетиться, активно писать, браться за любую работу и бегать со своими статьями по редакциям. Вечером, уставшие, валились на диван и молча глядели в потолок…
   Алеся была моложе меня на три года, и, несмотря на свой возраст, мастерски владела пером, писала гораздо лучше и плодотворнее меня. Её и печатали охотнее. У меня же дела шли из рук вон плохо и, в конечном итоге, меня уволили. Пришлось пойти в грузчики, вместе со своими соедями-бурятами. Как это ни странно, разгрузка и погрузка ящиков в магазине здорово помогла нашему утопающему семейному кораблику. К ноябрю мы купили Алесе новое пальто и сапоги, вечером она вертелась передо мной, а я сидел на нашем горбатом диване, и любовался ею. С моей новой работой и Алесиными творческими стараниями наш финансовый крах отодвинулся в какую-то неопределённую мутную даль. После зимней сессии мы дружно перевелись на заочное отделение, и теперь ничто не могло остановить Алесю шустро карабкаться вверх по карьерной лестнице. Я же продолжал таскать ящики в магазине в обществе бурятов. Всё было хорошо. С макаронами было покончено, и мы наконец перешли на более разносольную кухню. Алеся и тут проявляла недюжинный талант, я, конечно, знал, что она хорошо готовит, но понял это только тогда, когда у нас появились деньги на продукты, которые мы не могли себе позволить раньше. В нашем доме поселился стол, холодильник, шкаф-купе, ещё одна книжная полка, несколько стульев и даже маленький телевизор на тумбе. На стенах красовались новые светлые обои, а на окнах висели шторы.  Мы были по настоящему счастливы в своём маленьком раю, который создали собственными руками. Лишь диван оставался недвижимым и монолитным, словно напоминание о неистребимом советском прошлом. Старый инвалид совсем не вписывался в окружающую обстановку в стиле модерн, он казался каким-то отжившим реликтовым артефактом на фоне всего того, что появилось уже после него. Он недовольно сопел, жалуясь нам.
   Ближе к новому году я пролил кофе на диван. Кто бы знал, что это так расстроит Алесю. Она чуть ли не со слезами на глазах оттирала огромное тёмное  пятно, которое не выводилось никаким «кометом», и просидела целый вечер,  не разговаривая со мной. В воздухе, впервые за несколько месяцев повисла колючая пелена непонимания.
   Следующим вечером, мы сидели на диване, забравшись на него с ногами, пили чай с пряниками и смотрели телевизор. Показывали в очередной раз «Унесённые ветром». Я ненавязчиво предложил Алесе обсудить покупку новой мебели. На носу маячил Новый год, и было неплохо бы поменять старого урода на что-то более приличное. Алеся слабо протестовала, ссылаясь на наш скудный бюджет. Я не понимал, что с ней. С деньгами у нас было относительно стабильно, и мы могли себе позволить новую мебель. Мне и в голову не могло прийти, почему она вцепилась в это старьё. Я уже устал исполнять скрипучие концерты ночью, и  натянуто улыбаться всем соседям, которые двусмысленно смотрели на нас, столкнувшись в коридоре, как будто знали нашу страшную тайну. Конечно, во всем был виноват крикливый старикан, и мне решительно это не нравилось. В очередной выходной, ничего не говоря Алесе, я съездил в ближайший мебельный магазин, и присмотрел отличный двуспальный диван. Дорогой, но красивый и большой. Я приценился, и решил, что хватит ютиться на артефакте ушедшей эпохи. Смотавшись домой за деньгами, и, заняв у соседей-физкультурников небольшую недостающую сумму,  мы, дружной хохочущей гурьбой, вытащили наше зеленое чудовище на помойку перед общежитием. На лестнице встретили соседей, живших за стенкой, которые взглянув на диван, не смогли сдержать понимающих улыбок. Оставив рухлядь на свалке, мы отправились в магазин, купили новый диван и привезли его домой. Побалагурив на общей кухне за чаем, буряты начали собираться на тренировку, а я стал ждать прихода Алеси.
   Удобно разложив новый диван на месте старого, я лег на него, и вытянулся в полный рост. Красота! Места было настолько много, что было даже немного непривычно. Я улёгся поудобнее, и включил телевизор.
   Алеся вернулась к вечеру, я узнавал её по особому стуку, да и кто мог прийти кроме неё? На её пальто таяли снежинки, она стояла у двери низко склонив голову. Потом молча, не разуваясь, прошла в комнату, и, увидев новый диван, разрыдалась. Только сейчас я заметил, что она  что-то прижимала к груди.  Это был лоскут выцветшего зелёного плюша.


                Г.Сургут, 2003.