Бабушка

 Бабушка.
Я знал, что ты уже «плоха».
И я был на перепутье. Вернее просто на перекрестке.
Минская кольцевая дорога. Указатель: налево Могилев, направо Брест.
Все дела, которые привели меня в Минск и вообще в Беларусь в 2000 году, были закончены.
Меня ждали в Могилеве, а я сидел за рулем на перекрестке и ждал зеленый свет. И повернул направо. Понимая, что если я не проеду этих 400 километров сейчас, могу и не попрощаться.
Лучше, сделав, пожалеть, чем пожалеть, что не сделал.
По дороге я остановился и взял в попутчики офицера. Пограничник, как и я, ученик моих однокурсников, собеседник до того поворота, где я его высажу. Он мне помог за разговорами не думать о том, что я еду на последнюю встречу. Спасибо ему. На обратном пути я тоже взял попутчиков.
И им спасибо. За то же самое.
Странно подъезжать к городу, где вырос, не так как всегда: не поездом от Бреста, а за рулем от Минска.
Он просто раскрывается за очередным поворотом дороги, и ты видишь дома, которые младше твоего последнего приезда.
И ищешь глазами знакомые ориентиры, и понимаешь, что город изменился. Хорошо, что на месте завод и водокачка, так можно было и проехать свою улицу.

Я подъехал к дому и увидел бабушку.
На балконе что-то хлопотала, в тесноте умудряясь развешивать или снимать белье.
Всегда там хранилось что внутри не поместилось.
Выхожу из машины – смотрит на меня.
Прекрасно понимаю, что она меня не видит, машина ей – просто очертания, тем более, что эта – моя, она знать не может.
– Что стоишь?! – громко и отчетливо спрашиваю. – Иди двери открывай!
Без паузы и задержки, молодцеватый разворот кругом и ушла в квартиру.
Забрал сумку, подошел к двери – открылась моментально.
Бабуля на пороге, улыбается и хлопает себя ладошками.
Все летит на пол, подхватываю её в обнимку и с нашей любимой присказкой «я всю войну тебя ждала» вношу в комнату.
Веса нет, тела тоже.
Легкий старый одуванчик с подслеповатыми смеющимися глазами.
– Ты что один приехал, а где твои остальные? – Рукой показывает на фото, а я знаю, что она и имен то не помнит, и говорили, что не разговаривает.
– Да вот в командировке: к тебе специально приехал!
– Ну и молодец! Давай вещи, мой руки.
Уходит в свою комнату, и я вижу немую сцену. Гоголь отдыхает!
Мать, невестки, племянник. Открытые рты, слезливый блеск в глазах, руки на груди.
– Вы чего?
– Ты откуда?
– Ну, говорю же – по дороге, а что случилось?
– Да она уже с год ТАК много не говорит. Мы думали – и не понимает уже…
– Да что вы – так все плохо?
– Врач сказал – в любой день ждать можно, но мы ее вообще только по жестам понимать стали!!!
– А меня увидела – заговорила?
– Да!!!
– Ну, вот я с ней и поболтаю.
Тут только все обращают внимание, что я и с бородой, и загоревший, и в костюме-галстуке.
И не понимают, как она меня вообще узнала.
Но то, что я слышу и вижу дальше, меня смешит и расстраивает.
Она, услышав, увидев ли меня на балконе, пошла открывать дверь, бросив на ходу сидящим в зале:
– Наши приехали!
– Наши на даче, бабуля! – ответила невестка и замолчала, поняв, что бабуля фразу произнесла длинную и разумную.
А бабуля их «добивает»:
– Это ВАШИ на даче (мат), а наши приехали! – И открывает дверь, чего не могла делать несколько месяцев. Или не хотела.
Мы болтаем с ней, сидя рядом на кровати в ее комнате. Обо мне, о детях, о работе, об армии, и она смотрит на мою бороду и говорит, что надо сбрить. С бородой я не похож на деда.
На стене два фото в одной рамке. 40-х годов и 80-х.
Дед еще полковник. Я еще лейтенант.
Память.
Пришел врач, который оказался моим одноклассником, и, глянув на все это, вызвал меня покурить. Прежде чем поговорить о нас, сказал, что он в шоке. И ничего как врач сказать не может.
Да и не надо мне, Игорек, говорить.
Я и сам знаю, что рванулась она мне навстречу.
Рванулась всеми силами, всей душой.
Сжигая последние отпущенные ей эмоции, схватив в свой сухонький кулак всю свою волю, она просто развалила преграду, которая могла ей помешать общаться со мной.
А ей так хотелось увидеть, поговорить, посмеяться.
Почувствовать себя любимой бабулей, а не больной старушкой.
Услышать мое предложение собраться за муж – еврея с квартирой я ей найду – и, рассмеявшись, ответить, чтоб он только был не импотентом.
Общаться так, как она со мной общалась все годы, когда я приезжал в офицерские отпуска. А еще лучше так, как мы общались в школьные годы.
Все я знаю, Игорек, все понимаю.
Я знаю, что она сейчас, «горя», сжигает лишние дни-недели, ей отпущенные.
Ее крик: «Нинка, где мои новые колготки?!» – вызвал слезы у всех.
Она наряжалась, она искала помаду и нарисовала брови. Она была любимой в этот день.
Но попробуй ее спросить, что для нее сейчас важней.
День нормальной, любимой бабушкой или лишний месяц больной старушкой.
Я ее знаю.
Она меня воспитывала.
Спроси.
Она тебя ПОШЛЕТ.

Я не дал спрашивать. Никому.
Она знала, и я знал.
Но это был мой вечер, моя ночь, мой день.
И ее.
И она перекрестила в дорогу.
А я перекрестил ее в "путь".
Я уезжал не оглядываясь, я знал, что она видит меня.
Даже подъезжая к Минску, знал.
Она и сейчас все прекрасно видит, хотя и не захотела проснуться на свой 88 день варенья.

А ведь она меня когда-то очень вовремя разбудила.
Пришла во сне.
Я понял, что это предупреждение о чем-то, но не расслышал, о чем.
Потом был госпиталь, но это уже другая часть жизни.