Калейдоскоп. Часть 1. Сам себе хозяин

 -1-

 Дома Виктор не был два года, и на кнопку звонка нажимал с волнением, не зная, как его примут. Волнение пересиливало даже усталость от долгой дороги. Имея при себе ключ от квартиры, Виктор не решился им воспользоваться. "Если только не откроют", - решил он.
 Довольно долго звонок терзал тишину, как казалось, пустой квартиры. Между короткими энергичными трелями Виктор прислушивался, но из-за обшарпанной двери не доносилось не звука. Неиссякаемым запасом терпения он не обладал, и минут через десять безрезультатного топтания под дверью он полез в сумку за ключами, но в этот момент услышал что-то вроде осторожных крадущихся шагов, приближающихся к двери по ту сторону. Он выпрямился и стал слушать. Шаги сменились звуками невнятной возни, как будто кто-то слишком маленького роста пытался заглянуть в глазок. Виктор встал так, чтобы хорошо было видно его лицо, и кто-то довольно долго его разглядывал, но этот досмотр ничем не окончился. Шаги дробно застучали прочь по коридору, и Виктору послышался детский голос, звавший маму. Он снова решительно подступил к двери и надавил на кнопку, выдав длиннейшую трель, которая могла разбудить и мертвого. Мертвецов, как он надеялся, в квартире все-таки не было, а вот мертвецки пьяные могли и присутствовать. С расчетом на них он и звонил. Но в квартире все вновь затихло.
 "Да что я, в самом деле, как попрошайка, - вдруг рассердился Виктор. - Скребусь в дверь собственной квартиры! Дождусь только того, что любопытные соседи повысунут свои носы..."
 Ключ, который два года пролежал в особом кармане сумки, теперь куда-то запропастился. Виктор никак не мог его найти, сколько ни чертыхался. Под руку попадались какие-то тряпки, загадочные бумажки, углы чего-то твердого и острого, но только не ключи. А когда, наконец, он извлек их из дальнего закоулка сумки, куда они попали без его ведома, вставил его в замок и уже почти довернул его, дверь вдруг несильно, но настойчиво потянули из себя из квартиры. Виктор, в свою очередь, толкнул ее, но ощутил жесткое сопротивление дверной цепочки. В образовавшуюся щель показалось припухшее и помятое лицо женщины средних лет, с всклокоченными волосами и мутными глазами. Глаза эти бессмысленно уставились на Виктора, и он невольно отшатнулся на шаг, ощутив, как внутри, под ложечкой, загорелось пока еще маленькое солнце ледяной ярости.
 - Тебе чего надо? - вопросило помятое лицо не слишком трезвым голосом.
 Виктор взял себя в руки и заставил себя подойти к двери почти вплотную, чтобы дать возможность рассмотреть его.
 - Не узнаешь, что ли? - сдержанно спросил он. - Или не ждала?
 Мутные глаза несколько секунд метались по его лицу, потом в них забрезжило узнавание. Женщина всплеснула руками, но не радостно, а скорее испуганно:
 - Витька-а!.. Ты?
 - Я. В квартиру, может, впустишь, или дверь ломать? - без улыбки поинтересовался Виктор.
 Дверь поспешно притворилась, затем распахнулась снова, во всю ширь. Подхватив с пола сумку, Виктор шагнул через порог и оказался в сумрачном тесном коридорчике с отходящими от стен старыми обоями. Под ногами был плохо вымытый, исцарапанный темно-зеленый линолеум. Отчетливо пахло брагой и еще чем-то тяжелым и затхлым. "Ничего не изменилось", - тоскливо подумал Виктор, и ему немедленно захотелось уйти отсюда, было бы только куда. Мать стояла, вжавшись спиной в стену и стиснув на груди руки, и смотрела на него испуганными глазами, как будто он собирался ее бить. Неожиданное появление Виктора подействовало на нее благотворным образом, выбив из головы остатки хмеля, но, правда, не сделав ее более вменяемой. По ее поведению можно было подумать, будто сын-уголовник вернулся из тюрьмы и вот-вот начнет буйствовать.
 Поколебавшись, Виктор все-таки опустил сумку на пол, разулся и мимо матери прошел в комнату. За спинкой кресла пряталась довольно высокая, но худенькая и бледненькая девочка лет семи, в красном шерстяном платье. Из своего укрытия она робко, исподлобья, взглядывала на Виктора огромными черными, как вишня, глазами. Виктор улыбнулся, присел на корточки и поманил ее к себе.
 - Лизка, здравствуй! Ты чего прячешься? Не помнишь? Ну, иди сюда, поцелуй меня.
 Лизка не двигалась с места и продолжала серьезно, по-взрослому, глядеть на него, хлопая опахалами пушистых ресниц. Виктор подошел к ней сам, подхватил на руки и поцеловал сначала в одну, потом во вторую щеку. Сестренка, хоть и подросла с тех пор, как он видел ее в последний раз шестилетней малышкой, была худенькая и совсем легонькая, и Виктор без труда удерживал ее на вытянутых руках.
 - Ух ты и выросла, - продолжал он, с улыбкой оглядывая ее. - Совсем большая стала. Школьница уже, наверное? Рассказывай давай, как учишься.
 Лизка упорно, по партизански, молчала.
 - Что же ты молчишь? - спросил Виктор еще весело, но подобравшись внутренне. Очень ему не нравилось это молчание. - Язык проглотила? Открой ротик, погляжу, на месте язычок или нет.
 Лизка застенчиво улыбнулась, но и на этот раз ничего не ответила. Вместо нее заговорила мать, стоявшая в лишенном дверей проеме, откуда она наблюдала за Виктором.
 - Да какая школа, - бросила она раздраженно. - На школу деньги нужны, а где их взять?
 Маленькое яростное солнце под ложечкой запульсировало и резко разбухло, но Виктор пока еще сдерживался. Очень не хотелось начинать со скандала свой первый день дома. Нужно было вообще ничего не отвечать, но Виктор так не умел. Он отпустил Лизку, выпрямился, повернулся к матери и взглянул на нее в упор, сузив глаза. На смуглых скулах проступили желваки.
 - С ума съехала, мать? - сказал он тихо, но так, что мать инстинктивно загородилась рукой и жалостливо сморщила лицо, как будто собиралась заплакать. - Ты о чем думаешь? Девке девятый год! Она читать хотя бы умеет?
 - Ты как с матерью разговариваешь, ирод проклятый? - визгливо крикнула мать. - Я-то думаю! Думаю! А ты, вернуться не успел, как давай сразу мать-то попрекать! Совести у тебя нету! Я по людям мыкаюсь, чтобы копейку для хлеба добыть, а ты меня еще и попрекаешь, бездельник?! Сам-то много о нас думал? Много я от тебя помощи видела? Два года одна-одинешенька перебивалась!
 - Ну, запела. Мыкается она, копейки на хлеб добывает, - повторил Виктор сквозь зубы. Кровь бросилась ему в лицо. Обернувшись коротко на Лизку, он увидел, что девочка стоит ни жива, ни мертва, стиснув маленькие ручки и глядя на него остановившимся взором. Нужно было во что бы то ни было сдержаться, промолчать, и Виктор проглотил рвавшиеся уже с языка ругательства и сказал только тихо: - Знаю я, куда у тебя копейки эти идут.
 Но и этой фразы оказалось достаточно, чтобы вывести мать из состояния ненадежного равновесия. Она вся побагровела и уставилась на Виктора с выражением дикой злобы в ведьминских черных глазах. "Сейчас начнется", - понял Виктор и мысленно обругал себя. Расслабился за два года. Забылся!..
 - Знает он! - завизжала она, сделавшись похожа на демоницу из Дикой Охоты. - Знает! Да много ты знаешь! Нету у меня денег! Нету! Понял, ирод?
 И она сползла спиной по косяку на пол и громко разрыдалась. Виктор стоял оцепенев и стиснув изо всех сил зубы, и разрывался между желанием немедленно уйти из этой проклятой дыры и боязнью оставить Лизку одну с истеричной мегерой. В ушах у него пульсировала кровь. Мимо него испуганной мышкой метнулась Лизка: губы ее дрожали, в глазах стояли слезы. Она бросилась на пол рядом с матерью, стала обнимать ее своими худенькими ручками и уговаривать успокоиться, при этом сама захлебывалась от слез. Закусив губы, Виктор смотрел на них. Он знал, что наполовину притворная истерика матери закончится так же внезапно, как и началась, и что успокаивать ее нет никакого смысла, но ему было ужасно было за Лизку. Едва ли она поняла все сказанное, лишь видела, как старший брат, которого она помнила очень плохо, кричит на маму, и та плачет от его криков.
 - Лиза! - позвал Виктор тихо и как мог мягко. - Лиза, не надо! Пойдем со мной.
 Но Лизка не слышала его. Виктор хотел уйти и не мог, поскольку плачущие мать и сестра загородили выход, нужно было или переступать через них или оттаскивать их в сторону. Тогда он сел на продавленный диван и закрыл руками уши. "С возвращеньицем, добро пожаловать в родительский дом, - подумал он тоскливо. - На какие изменения я, дурак, рассчитывал? Все по-прежнему, даже еще хуже, потому что я, кажется, разучился молчать". Отняв руки и морщась от резавшего слух визгливого плача, он достал из кармана сигарету и закурил. Пепел он стряхивал в отыскавшуюся тут же на полу грязную пепельницу, забитую окурками. "Надо поскорее озаботиться отдельным жильем, долго я тут не выдержу. Терпения не хватит сносить ее выверты, пьянки и истерики, - размышлял Виктор, выпуская к потолку дым. - Ничего хорошего из наших бесед не получится, а выйдет одна беда: рано или поздно - скорее, рано, - я сорвусь да и убью ее. Вот так, просто... - мысль об убийстве родной матери ничуть не ужаснула его, напротив, всколыхнуло слабую пока еще волну радостно-злобного возбуждения, которое Виктор быстро в себе задавил. Ему стало страшно. - Нет, если я это сделаю, то даже не пожалею, разве только о себе... В тюрьму мне не хочется, да и нельзя: на кого Лизку оставлю?.." Он покосился на сестренку, которая сидела на полу в обнимку с матерью и самозабвенно всхлипывала. Видя, что слезы и истерика ни к чему не приводят, мать постепенно успокаивалась, рыданья становились тише. Успокаивалась и Лизка. "Господи, как спать хочется", - подумал Виктор; он был только что с поезда и совсем не выспался - в поезде не до того было. Есть тоже хотелось. Он затушил сигарету, похоронив среди прочих окурков в пепельнице, встал и сказал негромко:
 - Дайте пройти, наконец.
 Лизку он взял за плечи и чуть приподнял над полом, чтобы освободить себе дорогу, а через мать просто переступил, как через камень или бревно.
 - Ну что, хозяйка, - обратился он к Лизке, - накормишь уставшего путника?
 - Я чай поставлю, - пискнула та испуганным, еще задушенным от слез голосом.
 Кроме чая, больше ничего стоящего на кухне не нашлось, холодильник был пуст, как после нашествия Мамая. Даже водки не было. "Странно", - подумал Виктор, хотя как раз тут, пожалуй, ничего странного и не было: вряд ли в этой квартире задерживалась дольше нескольких часов любая жидкость, содержащая в себе хоть сколько-то градусов. Виктор порылся по карманам, дал Лизке денег и отправил ее в магазин. Если мать привыкла питаться святым духом и горячительными напитками различной крепости, то он и сам поститься не намеревался, и Лизку заставлять не желал.
 Пока Лизка бегала, Виктор наведался в комнатку, которая два года назад служила ему спальней. В его отсутствие она сильно пострадала: обои ссохлись и пожелтели, мебель, за исключением кровати и нескольких стульев, исчезла, и он легко мог предположить - куда именно. К тому же, в комнате стоял тот же неприятный дух, что и во всей квартире. Пришлось распахнуть окна настежь. Все в комнате вызывало у Виктора неприязнь, и он утешал себя тем только, что недолго здесь проживет. Заняться при первой же возможности поисками своего отдельного жилья он решил твердо.
 Лизка вернулась минут через двадцать, разрумянившаяся и повеселевшая, стала по-хозяйски выкладывать покупки на стол. На запах съестного и шуршание пакетов явилась мать, Виктор сделал вид, что не замечает ее, гнать не стал, и она робко примостилась на табуретке в углу.
 Устроив ревизию Лизкиной добычи, он остался доволен и приступил к приготовлению немудреного ужина.
 
 
 Вечером Виктор, уже в своей старой одежде, которая стала ему за два года тесна в плечах (другой, впрочем, все равно пока не было; спасибо, что и эта сохранилась), сидел во дворе, на низеньком табурете, поставленном прямо в траву. Слева и справа от него тянулись два ряда самодельных сарайчиков, прилепленных вплотную друг к другу и образовавших что-то вроде не слишком широкого коридора без торцовых стенок и крыши. Виктор сидел перед открытой дверью одного из таких сараюшек, рядом с наполовину выкаченным на улицу старым отцовским "Уралом". Мотоциклом эта конструкция могла называться только условно; рядом с блестящими хромом и лаком, новенькими рычащими зверями, он выглядел бы как драный козел рядом с породистыми скакунами. И все же Виктор надеялся еще покататься на нем, а для этого следовало сначала заставить его бегать - за два года, без ухода, он сильно проржавел. После короткого осмотра он с грустью постановил, что мотоцикл, вероятно, придется перебрать весь по винтикам, и теперь решал, стоит ли овчинка выделки. Привередничать ему не приходилось: едва ли в ближайшее время у него появятся деньги на покупку нового, а погонять по улицам, вспомнить бесшабашную юность страсть как хотелось. "Один, правда, уже догонялся", - подумал Виктор мрачно и тут же запретил себе думать об этом.
 Он посмотрел вправо, туда, где на скамейке Лизка играла в куклы с незнакомой ему худенькой белобрысой девочкой, а когда повернулся обратно, то обнаружил рядом с собой некоего долговязого типа, легко и аристократически небрежно опершегося плечом о стенку соседнего сараюшки. Тип стоял, сложив на груди руки и скрестив ноги, и пялился на Виктора бесстыжими зелеными глазами. Недлинные волосы его были осветлены клоками и надо лбом зачесаны на манер кока. Виктор улыбнулся радостно и вскочил с табуретки.
 - Гений!
 - Ага, помнишь, зараза, - констатировал долговязый, не переменяя позы. - А я думал, память тебе отшибло. На два года запропастился и ни строчки, ни слова - это как понимать?
 - Так чего писать об одном и том же, - пояснил Виктор. - Ну, хочешь, стукни, если виноват...
 - Да иди ты, - сказал Гений и снизошел, наконец, до того, чтобы протянуть руку, которую Виктор с большим воодушевлением и пожал.
 Полное имя его было, соответственно, Евгений, и как-то с детства повелось, что друзья звали его не Женькой, и не Жекой, а Гением, хотя ничего особенно гениального в нем не было. Разве только в том, что касалось игр, придумщик он был большой, но со временем это выветрилось куда-то, имя же так и осталось.
 - Батино наследство разбираешь? - продолжал Гений, кивая на мотоцикл. - А я смотрю в окно и глазам своим не верю: ты, не ты? Черт знает, вроде и взяться тебе неоткуда, и стрижка эта твоя дурацкая, на себя с ней не похож... - (Виктор чуть смущенно усмехнулся и потер стриженный под машинку затылок). - Ты чего не позвонил, чучело?
 - Телефон не работает...
 - Отключили, что ль? - догадался Гений, бывший в курсе пристрастий родительницы друга. - Ну, бывает... маман все то же, в своем репертуаре?
 - Угу.
 - Ясно. Ну а зайти-то ты мог, а? Ножки, ручки, вроде на месте, вопреки общему убеждению, ничего не отстрелено, не отрезано.
 - Там, где я был, так часто не стреляют, - заметил Виктор. - Насчет зайти - извини, конечно, но я же не на один день приехал. Успел бы.
 - Не "так часто", но все-таки стреляют? - тут же заинтересовался Гений. - И ты после этого говоришь, что писать не о чем было?
 - Раз говорю, значит, так и есть.
 - Какой суровый! Ладно, не хочешь, не говори, партизань дальше. Все равно рано или поздно проболтаешься.
 Виктор засмеялся и толкнул его кулаком в плечо. Легонько так толкнул, но Гений пошатнулся, потерял опору и с трудом удержался на ногах.
 - Эй, ты, лось здоровый! - возмутился он, демонстративно потирая плечо. - Поосторожнее. Вон загривок какой наел... - и он похлопал себя по собственной длинной и жилистой шее. - Мне до такого расти и расти...
 - Говорил тебе - пойдем вместе.
 - Нет уж, не надо мне такого счастья. Да и фиг ли? Ты оттрубил два года, и кто ты такой? Рядовой запаса, и все тут. А я лейтенант буду. Младший. Вот.
 - Если из института не вышибут, - злорадно сказал Виктор.
 - Меня - не вышибут... Витька, а ты когда, правда, вернулся?
 - Сегодня.
 - А не находишь, что это событие надо отметить? Ребята враз соберутся, только свистни!
 Виктор покачал головой.
 - Ты же знаешь, что я никогда ничего не отмечаю.
 - До сих пор? - с недоверием спросил Гений.
 - До сих пор.
 - Ну а пиво-то, пиво хотя бы?
 - Ты же знаешь, - повторил Виктор. - Нет.
 - Знаю, - вздохнул Гений. - Зануда ты все-таки, Витька. Скучно с тобой.
 - Зато если выпью, будет очень весело.
 Гений не стал настаивать дальше, прекрасно зная, о чем говорит Виктор. Ему были известны многие обстоятельства его жизни, в том числе и те, из-за которых Виктор зарекся брать в рот спиртное. Обстоятельств было несколько. Сильнее всего на решение Виктора повлияли произошедшие три года назад, одна за другой с промежутком всего в месяц, смерти отца и друга. Первый покончил с собой, второй разбился на угнанной машине. Оба были очень пьяны. Виктор едва с ума не сошел, пытаясь справиться с произошедшим, а перед глазами не переставая маячила вечно пьяная мать.
 Говоря же о том, что "будет очень весело", Виктор подразумевал то дурное состояние, которое накатывало на него, стоило ему немного выпить. Алкоголь сразу же ударял ему в голову, вмиг лишая соображения, и тогда он делал вещи, которых после не помнил, но за которые ему было стыдно, когда ему о них рассказывали очевидцы. Так стыдно, что впору было волосы на себе рвать.
 - Ну, давай хотя бы просто пойдем посидим где-нибудь, - без особой надежды предложил Гений.
 - Зачем далеко ходить, садись здесь, - с улыбкой сказал Виктор, указывая на заросший буйной травой пятачок у себя под ногами.
 - Я серьезно! Ну, не хочешь пить - не пей, никто тебя заставлять не будет.
 - А если серьезно, то у меня денег ни фига нет, и в ближайшее время не предвидится. Так что присаживайся.
 Помявшись и ворча себе под нос, Гений все-таки сел в траву и подвернул по-турецки свои длинные ноги. Он знал, что разговор окончен, и продолжать его нет смысла, так же как предлагать Виктору заплатить за него в кафе.
 Виктор сел рядом, оборвал верхушку и попавшейся под руку травинки и принялся ее грызть.
 - Ты что делаешь? - испуганно округлил глаза Гений.
 - А что?
 - Здесь же собаки бегают! И всякое такое.
 - Да ладно, брось, - лениво отозвался Виктор, щурясь на него и продолжая истязать травинку. - Рассказывай лучше, как вы тут с ребятами поживаете. Кто, где, чем занимается.
 - А давай я им позвоню? - предложил Гений и быстро, боясь, что Виктор начнет возражать, схватился за карман, где лежал мобильник. - Придут, сами расскажут.
 Виктор подумал и сказал честно:
 - Не очень-то хочется мне всех видеть. Как-нибудь в другой раз.
 - Может, и мне уйти? - демонстративно обиженно спросил Гений, задетый таким пренебрежением к их прежней дружбе, и приподнялся было, но Виктор удержал его за плечо.
 - Сиди. Хоть ты не выкаблучивайся, а? С меня на сегодня уже вот так хватит, - Виктор провел ладонью по горлу. - Первый день дома, а башка уже трещит.
 Гений тут же перестал притворяться, посмотрел на него с сочувствием и принялся рассказывать об общих знакомых, которых Виктор не видел два года, а он встречал почти каждый день:
 - Гришку помнишь? Из института вылетел, на стройку какую-то устроился, теперь, говорят вроде, неплохие деньги зашибает. Макс закончил свое фельдшерское, сидит в педиатрии, идеалист. Илюха в Москву свалил...
 Виктор слушал, кивая и мусоля травинку. Когда от нее осталась одна метелка, он отбросил ее и сорвал новую. За каждым из имен, которые называл Гений, стоял человек, лучше или хуже ему знакомый, были среди них и друзья детства, но теперь Виктор понимал, что ему, в сущности, нет никакого дела до их жизни. Вокруг себя он ощущал как бы социальный вакуум: за два года друзья-приятели отодвинулись от него, стали почти чужими, и ему совсем не хотелось сближаться снова. Но одно имя все-таки его интересовало, а Гений, как назло, не упоминал его. Виктор решил напомнить сам.
 - А Машка? - спросил он небрежным тоном, дождавшись, когда Гений замолкнет, переводя дыхание. - Она где? Тоже куда-нибудь рванула?
 - Какая Машка? - Гений озадаченно нахмурил белесые брови, соображая, и сразу лицо его просветлело. - А, Кудряшова? Нет, зачем рванула. Тут она. Только уже не Кудряшова, замуж она вышла.
 - За кого?..
 - За жлоба одного, ты его не знаешь.
 Виктор помрачнел. "Ну а ты чего хотел? - сказал он себе. - Ты же так и не сказал ей ни слова! Не может же она читать твои мысли. Разумеется, она и не думала ничего такого, чего бы ей и замуж не выйти".
 - Ты чего? - удивился Гений, заметив легшую на его лицо тень. - Из-за Машки, что ли, расстроился?
 - Да вот она мне нужна...
 - Ну и правильно. Мы таких Машек десяток еще найдем!
 - Обойдусь пока без всяких Машек. И без них дел хватает.
 - Вот-вот, о делах! - встрепенулся Гений. - А ты сам куда податься думаешь? Поступать будешь?
 - Буду, - мрачно сказал Виктор. - На работу.
 - На какую еще работу? У тебя даже образования нет, дурень.
 - Почему же нет? Есть. Среднее полное, одиннадцать классов...
 - Кого твое среднее интересует? Сейчас все на диплом смотрят!
 - Ну, допустим, не все. Нет разве таких, которые и без диплома живут себе?
 - Может, и есть, - согласился Гений. - Да только "корочка" - не лишняя. И кто тебе мешает совмещать приятное с полезным? Поступишь в универ, найдешь работу...
 - Да? - перебил его Виктор. - Ну-ка, объясни мне, как совместить лекции с работой, умник.
 - У некоторых как-то получается.
 - Я - не некоторый. У меня не получится.
 - Да ты даже не пробовал! - вскинулся Гений, возмущенный его упрямством.
 - И пробовать не хочу.
 - Ну а чего же ты хочешь?!
 Виктор посмотрел на него, на пищавшую поодаль Лизку, на темнеющее небо, закусил травинку и проговорил лениво:
 - А не скажу.


 -2-

 Дел, требующих скорейшего разрешения, оказалось так много, что домой Виктор приходил только ночевать (да и то не каждый день), и такое положение полностью устраивало и его и мать, которая не могла видеть его без того, чтобы не закатить очередной скандал. Почему-то вид Виктора страшно раздражал ее, как раздражает быка красная тряпка тореадора, и, хуже того, приводил в бешенство. Его она винила во всех своих несчастьях, в первую очередь - в хроническом безденежье. Она выдумала, будто он тайком лазит по ее карманам и забирает оттуда деньги, желая ей и Лизке голодной смерти, и не замедлила свои соображения высказать. Обвинение было столь чудовищным и абсурдным, что Виктор даже не стал ничего отвечать на него. Так же его заподозрили в намерениях выкинуть родную мать из квартиры на улицу, а то и придушить во сне или зарезать. Его называли иродом и бандитом и в накале страстей бросались на него с кулаками. Виктор старался помалкивать, недоумевая, с чего мать вдруг так взъелась на него. И раньше их отношения были далеки от классических отношений матери и сына, но до таких крайностей не доходило. Чтобы не раздражаться лишний раз, Виктор запирался в своей комнате (на второй же день он врезал в дверь замок), тогда мать, повизжав и повыв некоторое время под дверью, успокаивалась и уходила спать. Еще надежнее было уйти на время из дома, но тогда приходилось оставлять Лизку наедине с невменяемой женщиной. Впрочем, похоже было, что в отсутствие Виктора она не буянила и с дочкой вела себя довольно тихо и почти пристойно.
 Иногда случалось, что Виктор не выдерживал и начинал орать в ответ, теряя всяческий самоконтроль. Единственное, на что его хватало, это следить за руками, чтобы сгоряча не натворить страшных вещей. Испуганная громкими криками Лизка забивалась в угол и начинала плакать, а несколько раз случалось, что слабонервные соседи, встревоженные шумом, вызвали милицию. После таких стычек Виктор долго не мог успокоиться, его трясло, и он уходил бродить по улицам, иногда и до ночи. Если возвращаться домой было совсем невмоготу, он напрашивался ночевать к Гению, тот с радостью соглашался, предчувствуя долгие ночные беседы, столь милые его сердцу. Его родители, хорошо знавшие Виктора с детства, тоже не возражали против присутствия его в своей квартире. Однако он старался не злоупотреблять, чтобы не надоесть.
 Ему очень хотелось поскорее съехать с квартиры, но с поисками собственного жилья не заладилось. Съемные квартиры все стоили очень дорого, к тому же требовалось оплатить три месяца вперед. Для Виктора это были огромные деньги. Он мог назанимать у знакомых, но страшно не хотелось залезать в долги, и этот вариант он отложил до "черных дней", то есть на случай, если станет совсем невмоготу. Гораздо интереснее было найти работу, на которой ему предоставили бы жилье, пусть и в общежитии. После двух лет житься в казармах и ежедневных руганок с матерью хотелось обзавестись собственным тихим углом, где бы его никто не трогал. Хотелось тиши, одиночества и свободы размышлять. Кроме того, ему хотелось, чтобы на работе начальство не долбило его по мозгам с утра до вечера. Виктор понимал, что требование его почти невыполнимое, но не переставал надеяться и не прекращал поисков. Однако положение становилось все безнадежнее.
 Вечера он просиживал во дворе, потихоньку ковыряясь в мотоцикле. К нему присоединялся Гений, который, правда, рук об железки не марал, а просто смотрел и предавался своему любимому занятию - чесал языком. Воспринимать его всерьез, как и раньше, было невозможно, но послушать бывало забавно. Через раз приходил и Гришка, который жил через два дома, и с которым Виктор учился в одном классе. Был он теперь высокий, тонкий, жилистый и загорелый, сказывалась работа на открытом воздухе. Узнав о проблемах Виктора, звал его к себе, на стройку, но жилье не обещал, и Виктор, подумав, с сожалением отказался. Хотя предложение было соблазнительное, физическая работа на воздухе его привлекала.
 - Ну, надумаешь, приходи, - не слишком расстроился Гришка. - У нас всегда люди нужны.
 Видел Виктор и еще кое-кого из знакомых ребят, но обменивался с ними парой слов, не больше, и то на ходу. А однажды встретил Машу. Едва ее завидев, почувствовал, что краснеет, разозлился на себя и хотел пройти мимо, сделав вид, что не узнал. Но Маша сама его остановила.
 - Здравствуй, Витя, - сказала она, с ясной, мягкой улыбкой глядя ему прямо в лицо. - Ты меня разве не узнал?
 Виктор пробурчал в ответ что-то маловразумительное. Ему было неловко. Маша сияла ему улыбкой и глазами и была очень красивой и вместе с тем сильно повзрослевшей: не юная девушка, а молодая женщина, чья-то жена и, может быть, в скором времени мать. Виктору тут же вспомнилась его прежняя в нее влюбленность, на которой ныне следовало поставить жирный крест. И уж вовсе неловко было вспоминать, как в детстве он дергал эту девочку за косички и обливал ее водой из пластмассового водяного пистолета.
 - Как ты поживаешь, Витя? - как ни в чем не бывало, Маша продела свою руку в его и пошла рядом. - Чем занимаешься?
 - Да ничем пока, - ответил Виктор. Чувствовать на своем локте Машину руку было, с одной стороны, приятно и волнующе, а с другой, хотелось поскорее от этой руки освободиться. - Ищу, куда пристроиться. А ты?
 - А я тоже ничем! - засмеялась Маша. - Дома сижу, хозяйничаю. Андрей мой не хочет, чтобы я работала, а его не переспоришь. Да я и не очень стараюсь: все равно, если все пойдет хорошо, скоро в декрет уходить.
 Невольно Виктор скользнул взглядом по ее животу, который только едва выступал под легкой блузкой и никак не выдавал Машиного положения.
 - Поздравляю, - сказал он деревянным голосом, чувствуя себя донельзя глупо.
 Вечером он рассказал Гению об этой встрече. Тот только вздохнул философски: "И куда торопится, дура..." - и спросил:
 - Не жалеешь, что упустил девчонку?
 - Нет, - ответил Виктор. - Да мне сейчас и не до девчонок. Мне одной Лизки хватает.
 С Лизкой, и в самом деле, хлопот было множество. Следовало устроить ее в школу, и непременно в этом же году, потому что и без того она почти два года уже потеряла. Мать уже, конечно, забыла разговор насчет школы, произошедший в день возвращения Виктора, и ничего делать не собиралась. И без того она чувствовала себя неплохо, а образование Лизки волновало ее меньше всего. Пришлось Виктору все устраивать самому, и он в полной мере ощутил тяжесть груза родительских забот. Елена Николаевна - учительница, в класс которой была записана Лизка, - пока шло собеседование, все поглядывала на него с удивлением. А когда закончила расспрашивать, ласково попросила Лизку подождать в классе, а Виктора пригласила выйти в коридор.
 - Девочка совсем неподготовленная, - сказала она, остановившись около двери и застенчиво взглядывая на Виктора. Была Елена Николаевна чуть постарше Виктора, совсем молодая девушка, в школе работала, вероятно, первый год и еще не научилась разговаривать с родителями (или родственниками) учеников строго и равнодушно. Видно было, что она стесняется. "Тяжко ей, наверное, будет управляться с оболтусами-первоклашками", - подумал Виктор. - Она ходила в сад?
 - Нет, - ответил он.
 - Очень жаль. Это заметно. А вы брат девочки, верно?
 - Верно.
 - Простите... - совсем стушевалась молоденькая учительница. - А ваши родители... они... мне бы хотелось поговорить с ними.
 - Боюсь, это не получится, - очень вежливо сказал Виктор. - Отец умер три года назад, а мать не сможет прийти. Никак не сможет. Так что со всеми разговорами - ко мне.
 - Ваша мать тяжело больна?
 - Можно и так сказать.
 - А... - она с пониманием и мимолетным сочувствием скользнула взглядом по старой застиранной футболке Виктора и подняла глаза на его лицо. - Понимаю. Тогда я попрошу вас, Виктор... простите, как вас по отчеству?
 - Не надо отчества, - улыбаясь, сказал Виктор. - Просто Виктор.
 Ему очень хотелось предложить ей перейти на "ты" и назвать ее Алёной, а то и Леночкой, но он понимал необходимость сохранять дистанцию и потому сдерживался.
 - Виктор, - повторила Елена Николаевна, как бы с легкой задумчивостью. - Так вот у меня будет к вам просьба: позанимайтесь с сестрой, насколько это возможно. Хотя бы объясните ей алфавит. Иначе ей придется очень тяжело.
 - Я думал, это должны объяснять в школе.
 - И объясняют. Но, понимаете, сейчас почти все дети приходят подготовленными. Большинство умеют читать. А мы ориентируемся на большинство, чтобы не тормозить класс. Ваша сестра будет сильно отставать.
 Виктор не имел никакого понятия, как нужно подготавливать детей к школе, но на всякий случай кивнул. На этом разговор окончился, и они с Еленой Николаевной вернулись в класс. Лизка стояла у доски и старательно пририсовывала мелом хвост большой собаке, присевшей у ног маленькой девочки с бантом на голове.
 - Пойдем домой, - сказал Виктор и протянул ей руку, за которую она тут же с готовностью уцепилась, оставив свои художества. - Попрощайся с Еленой Николаевной.
 - До свиданья, Елена Николаевна, - потупившись, послушно пропищала Лизка.
 - До свидания, Лиза, - с улыбкою сказала молоденькая учительница и перевела светлый застенчивый взгляд на Виктора. - До свидания, Виктор. Заходите.


 Прикинув, сколько денег понадобится на покупку учебников, тетрадей и прочей школьной мелочи, по выданному Еленой Николаевной списку, Виктор даже присвистнул. Он никак не ожидал, что сумма окажется четырехзначной, даже если ограничиться самым необходимым минимумом. Столько денег у него не было. Доходы его с приработков, которыми он перебивался в отсутствие постоянной работы, подобных трат не вмещали.
 В отсутствие матери Виктор тщательно осмотрел квартиру в поисках запрятанных заначек. Он не особенно рассчитывал найти хоть какие-нибудь деньги, прекрасно зная, что мать сразу же спускает все, что попадает ей в руки, но слабая надежда оставалась. Мало ли, мать могла засунуть куда-нибудь деньги и забыть о них.
 Денег он не нашел ни копейки.
 От досады на собственную финансовую беспомощность Виктору хотелось кусать локти. Тем более обидно, что ему самому денег требовалось совсем немного; ни в чем, кроме самых простых и необходимых вещей он не нуждался. По десять раз на дню он вспоминал, насколько же проще было в армии, чем дома! Виктору очень хотелось пойти по контракту (несмотря на то, что это опять были бы казармы, и офицеры, и муштра; однако в армейском антураже все это в глазах Виктора приобретало особый смысл), но он не мог заставить себя оставить Лизку на произвол судьбы. Оставить ее с матерью, считал он, все равно что бросить одну: мать об ее существовании вспоминает через день. И будь Лизке не восемь лет, а двенадцать, четырнадцать или даже шестнадцать, это ничего не изменило бы.
 "Вот она, родительская доля, - думал Виктор с насмешкой над собой и своими хлопотами. - Крутись как хочешь, а ребенка устрой... Вот бы Ольгуню привлечь, ну да черта с два получится. Это ж такая же стерва, как мамаша, один в один. Разве что образумилась?"
 Но проверять, образумилась Ольгуня или нет, желания не возникало. С старшей сестрой они и раньше-то жили недружно, по десять раз на день собачились, а как вышла она замуж, так и вовсе разговаривать перестали. С матерью она давно уж не жила, и Виктор после возвращения ее не видел. Он спрашивал у Лизки, не видала ли сеструху, но та только мотала головой. Наверное, уже и не помнила, что сестра у нее есть. Виктор и сам временами забывал.
 Деньги все-таки пришлось занимать по знакомым, не имея понятия, как и когда их отдавать.


 -3-

 Уже почти в самом конце августа Виктору, наконец, удачно подвернулась работа, которая идеально устраивала его по всем пунктам, кроме, разве что, финансового. Сумма оклада казалась почти смешной, но зато не нужно было платить за квартиру, ее предоставлял и оплачивал ЖЭК. Такой шанс Виктор упустить не мог, пусть даже речь, если по правде, шла не о квартире, а о комнате в общежитии. Но комната была отдельная, а общежитие располагалось не слишком далеко от "родительского" дома. А главное, в течение всего дня Виктор волен был распоряжаться собой, работая в одиночестве и созерцая начальство только время от времени.
 Начальство он обрел в лице очень полной, сурового вида тетки с невероятной высокой прической из тех, что были в моде лет тридцать назад. Звали ее Евгения Петровна, а сотрудники, как позже узнал Виктор, за глаза звали "наша Жэка". Когда Виктор пришел договариваться об устройстве на работу, она долго не могла поверить, что он ее не разыгрывает, тщательнейшим образом изучала его физиономию, а потом, еще более тщательно, паспорт и военный билет. Его явно принимали чуть ли не за сумасшедшего. Виктора эти смотрины очень позабавили.
 Причины недоверия к его личности были понятны. В голове у Евгении Петровны никак не укладывалось, почему молодой, здоровый и вроде непьющий парень пришел в ее контору, чтобы устроиться на грязную, малооплачиваемую и совершенно бесперспективную работу. Претенденту была задана тысяча наводящих вопросов, целью которых было выяснить, не является ли он алкоголиком, наркоманом или, может быть, освободившимся из тюрьмы уголовным элементом. Виктор честно ответил на все, но подозрительность Евгении Петровны не уменьшилась ни на йоту. Смотрела она на него с тоской.
 - Все-таки я не понимаю, - вздох вырвался из самой глубины ее объемной пышной груди, - почему вы пришли к нам. Не по-ни-ма-ю!
 Виктор улыбнулся ее явственному отчаянию и ответил:
 - Должен же кто-то этим заниматься.
 - Первый раз такого вижу, - призналась Евгения Петровна.
 - Дай бог, чтоб последний, - отозвался Виктор.
 Тогда она снова посмотрела на него как на сумасшедшего.
 - Может быть, вы все-таки объясните - почему?
 - Да какая, собственно, разница? - Виктор начал терять терпение. - Вам люди нужны или нет?
 Люди ЖЭКу были нужны, и еще как. И, конечно, Виктора на работу приняли, хотя с тех пор в конторе мнение о нем сложилось как о личности, у которой с головой не все в порядке. Поэтому его сторонились, да Виктор и сам не искал случая сблизиться со своими "коллегами", большинство которых были ему скорее неприятны.


 При первой же возможности он съехал с материной квартиры, не известив об этом никого из знакомых, даже Гения.
 Переезд тоже не обошелся без скандала. Увидев, как Виктор выбирает из шкафа книги, которые намерен был забрать с собой, мать тут же пошла в наступление.
 - Ты чего это тут делаешь? - она воздвиглась у него за спиной, как зловещий призрак.
 - Освобождаю тебя от ненужного барахла, - ответил Виктор как мог спокойно, не поворачивая головы.
 Комната в общежитии уже ждала его, личные вещи были собраны и помещались в небольшой спортивной сумке, и он очень не хотел портить себе настроение перед выходом. В принципе, можно было обойтись и без книг и не затевать объяснения, но Виктору жалко было оставлять матери вещи, ей совершенно ненужные, а для него имеющие свою цену. Все равно, он знал, рано или поздно мать толканет их кому-нибудь за бесценок, когда очередной раз останется без денег.
 - Я тебя спрашиваю, куда ты это тащить намылился, а? - спросила мать уже громче и нагнулась к нему. Чтобы не потерять равновесие, уперлась руками ему в плечи, обдав впитавшимся уже в тело тяжелым самогонным духом. Виктор поморщился и отстранился.
 - С собой забираю, - ответил он сквозь зубы. - Тебе они все равно ни к чему, пропьешь. А я намерен перестать маячить у тебя перед глазами. Уезжаю.
 - Куда это?!
 - Подальше от тебя, - в сердцах сказал Виктор. - Да отцепись ты от меня, ради бога!
 - Че-его?!.. - тут же взвилась она.
 Понеслось. Конечно, он сам был виноват, следовало помалкивать, но - опять не сдержался. На душе стало гадостно. Сейчас еще Лизка на крики прибежит, и тогда без слез не обойтись.
 - Заткнись!! - зашипел Виктор. Он поднялся и отступил к дверям, вовремя успев схватить выскочившую из комнаты Лизку за плечи. Глаза у нее были большие, круглые - вот-вот заревет. И смотрела она, конечно, на мать.
 - Мама?..
 И голосок уже дрожит. "Ну, мамаша, - подумал Виктор. - Зачтется тебе все это!.."
 - Иди, иди отсюда, тут мама, ничего с ней не стряслось, - говоря это, он развернул Лизку и вытолкал ее в коридор, подальше, а сам встал в дверном проеме вполоборота: так, чтобы видеть и сестру, и мать. Мать уже сидела на диване и в голос выла что-то невразумительное, но явно обвиняющее, раскачиваясь из стороны в сторону.
 - Заткнись! - велел он яростным шепотом, подавшись вперед. - Заткнись, дура! - на язык так и просилось куда более грубое слово, но Лизка могла услышать, как он сквернословит. Перед ней ему было стыдно. - А то я сейчас тебя сам заткну...
 Мать посмотрела в его лицо и тотчас же умолкла, захлопнув рот. Вой как ножом отрезало. Хоть и соображала она с каждым днем все хуже, все же ей хватило ума понять: лучше сейчас сделать, как велит сын, и прекратить истерику, иначе рискуешь умолкнуть навсегда. Уж очень страшные у него были глаза - черные, как у цыгана, и бешеные. Тогда Виктор развернулся и пошел к Лизке, затаившейся за углом коридора.
 Чувствительные сцены продолжались. Узнав, что Виктор переезжает, расплакалась Лизка, успевшая за полтора месяца прикипеть к нему, прирасти всем мясом. Виктору и самому было тяжело ее оставлять, но что он мог сделать? Забирать с собой маленькую девочку в общежитие, где всякий народ обретался, тоже не годилось. Быть с ней рядом каждую минуту он не мог, а не углядишь - обидят еще.
 С полчаса он просидел с Лизкой на кухне, утешая и уговаривая не плакать. Обещал заходить чаще.
 - Каждый день? - ревниво спросила Лизка.
 - Каждый день, - кивнул Виктор. - Мы с тобой в школу ходить будем вместе.
 Из дома он вырвался к вечеру, вовсе измученный истериками и слезами, шепнув напоследок матери: "Будешь обижать Лизку - убью". В тот момент он четко знал, что в случае чего угрозу исполнит, и тюрьма его уже не очень страшила. "Никакие нервы этого не выдержат, - думал он, вдыхая вечерний прохладный воздух и медленно остывая. - А я-то полагал себя спокойным, и даже крепким в нервном отношении человеком! Впрочем, мне ведь не в первый раз эта мысль уже приходит.., значит, никаким спокойствием тут и не пахнет".


 Общежитие располагалось в кирпичной пятиэтажке, ветхой и явно аварийной. Треть комнат в нем пустовала, поэтому Виктор расположился барином - один на десяти квадратных метрах! Это было счастье. "Наконец-то я смогу побыть один", - возликовал Виктор и стал неспешно обустраиваться. Требований к жилью у него было немного, и главными из них являлись - идеальная чистота и порядок. Выработались они, вероятно, из чувства противоречия, за годы обитания в захламленной, неухоженной квартире родителей.
 Неизвестно, кто и как давно обретался в его апартаментах ранее, но состояние их было неважное - повсюду пыль, плесень по стенам и прочие прелести. Виктор убил целую неделю, собственноручно приводя комнату в пригодное для жилья состояние, и остался доволен результатом.
 В первый же вечер, и впоследствии, какие-то личности пытались вторгнуться в его жилище под предлогом знакомства и, разумеется, обмывания новоселья, но Виктор никого не пускал дальше порога. На кухне, где постоянно толклись два-три человека, он тоже ни с кем первым не заговаривал, но если к нему обращались - не отмалчивался, отвечал, хоть и предельно коротко. В его планы не входило налаживать знакомство а, тем более, дружбу с местными обитателями. По большей части в общаге водились полубомжи, полуалкаши, которые были ему малосимпатичны и совсем неинтересны. Было и несколько личностей явно детдомовского происхождения, вечные неустроенные сироты, еще не опустившиеся окончательно, но будущее их ждало отнюдь не светлое, по соображению Виктора. Вливаться в их компанию он не собирался, даже рискуя своей подчеркнутой обособленностью настроить соседей против себя. Впрочем, если кому-то он и не угодил, то о нем, возможно, только шушукались да трепали языками на его счет, но вредить явно не собирались. А может, и вообще перестали обращать на него внимание, да и забыли про него.
 И все-таки, во избежание неприятных казусов, Виктор врезал в дверь новый замок (старый был сломан), из-за чего после имел долгий задушевный разговор с комендантом.
 Комендант Чуков, плешивый въедливый старикашка лет семидесяти, при очередном обходе комнат обнаружил внештатный замок, к которому не подошел ни один из его ключей, и принялся дубасить в дверь комнаты Виктора так, что затряслись стены. Открывать Виктору не хотелось. Рассчитывая, что скоро старикашке надоест биться в дверь, и он уберется восвояси, Виктор продолжал драить полы. Но Чуков был упертый дед. Стук начинал действовать Виктору на нервы. В сердцах он бросил тряпку в ведро и пошел открывать, держа перед собой мокрые руки.
 - Что это за самоуправство?! - возмутился комендант, тыча пальцем в ставший камнем преткновения замок. - Что это такое, молодой человек, я вас спрашиваю?
 С Виктором, как с новым жильцом, он на всякий случай еще обращался на "вы", хотя с остальными своими жильцами не церемонился нисколько. Тем более, что все они были сильно его моложе.
 - Это замок, - спокойно ответил Виктор.
 - А что он тут делает?
 - Старый был неисправен. А я не хочу, чтобы в мое отсутствие кто-то шарился по комнате.
 - Но это не по правилам! - продолжал шуметь Чуков. - Вы не должны, вы не имеете право что-либо менять здесь! Уберите его немедленно.
 - Не уберу, - возразил Виктор. - Он мне нужен.
 - Нет, уберете. А если вам так нужен замок, напишите заявление на замену неисправного замка на новый.
 - Не несите чепухи. Вы сами лучше меня знаете, что никто менять замок не будет.
 Обескураженный его уверенно-спокойным тоном, комендант слегка сбавил обороты, но поле боя оставлять не намеревался.
 - Ну хорошо, - сказал он тоном ниже. - Замок можете оставить, но мне нужен ключ от комнаты.
 - С какой стати? - удивился Виктор. - Что вам делать в моей комнате?
 Маленькие серые глазки Чукова злобно сверкнули на него из-под покрасневших век:
 - Мало ли что! Положено.
 - Ну уж нет, - уперся Виктор. - Ключ я вам не дам.
 - А вот выселю я тебя! - пригрозил комендант, от избытка чувств сразу перейдя на "ты". - Нечего тут выпендриваться!
 - Выселяйте, пожалуйста.
 Виктор мог наглеть, прекрасно зная, что новая начальница ни за что не позволит выставить его из общежития - с первых же дней она едва не молилась на него, видя, что каждое утро он идеально трезв и работает на совесть. Но все же он старался держаться вежливо. Все-таки комендант - такая должность, что обладатель ее может здорово испортить жизнь зависимым от него людям. Виктору портить себе жизнь не хотелось. Но и уступать коменданту он не собирался.
 - По-хорошему прошу - дай ключ, - наступал Чуков.
 - Простите, нет.
 В таком духе они препирались с полчаса, причем Виктор так и продержал собеседника на пороге. Виктор стоял на своем, спокойно и уверенно, не уступал ни просьбам, ни угрозам, и комендант отступился, проникшись уважением к его спокойному упрямству. Больше между ними трений не возникало, а комендант с тех пор стал звать его Витей и особо выделять из прочих жильцов.
 Отвергал Виктор и все попытки завязать знакомства тех сомнительных опухших личностей, которые с самого утра сидели по лавочкам в подведомственных ему дворах. Личности эти, числом до десятка в отдельных группках, выползали на улицу чуть не до рассвета, кучковались у подъездов и на детских площадках, вели громкие разговоры, щедро сдобренные матюками, пели песни. Надо ли говорить, что все они были уже сильно навеселе, и продолжали поднимать тонус в приятном обществе друг друга. Виктор не переставал дивиться на них: и откуда только деньги достают? Водка, хоть и паленая, тоже денег стоит. Опять же, непонятно было, когда они успевали набраться. Восемь утра, а они уже песни поют! И так - каждый день. Но сильнее всего Виктора поражали подруги опухших личностей, сами такие же опухшие и все в синяках. Рядом с этими дамами даже матушка Виктора выглядела бы королевой красоты. "Насколько же нужно не уважать себя, - размышлял он, - чтобы так опуститься?"
 Вопрос, разумеется, был риторическим.
 Любители возлияний на свежем воздухе сначала смотрели на Виктора с удивлением и подозрением, замолкая при его приближении, потом освоились и взялись одолевать вопросами о том, куда подевался какой-то там Вася. Виктор отвечал, что не знает, ему не верили и продолжали приставать, причем с каждым разом все более агрессивно. Тогда он перестал разговаривать с ними, делал вид, что в упор их не видит, молча занимался делом. На несколько дней от него отстали, но вдруг интерес к нему вернулся в возросших объемах. Опухшие личности присмотрелись к нему, пообтерлись, вставили его в привычный пейзаж и заодно занесли в категорию "своих". И стали настойчиво приглашать посидеть с ними на лавочках, отдохнуть от трудов праведных и согреть организм изнутри. Виктор отказывался сперва вежливо и спокойно, но личности с первого раза не понимали, и он начал раздражаться и однажды не выдержал и нагрубил. Личности обиделись и загалдели наперебой: "Брезгуешь, да? Не уважаешь, да? Гордый нашелся, да? Ну и вали отсюда!" Виктор свалил, и с огромным удовольствием. А личности, когда он попадался им на глаза - случалось это каждое утро, - плевали себе под ноги и презрительно отворачивали носы, более не считая его достойным их общества.


 -4-

 Мотоцикл Виктор все-таки починил. Правда, выглядел он по-прежнему так, что не всякий разумный человек рискнул бы на нем прокатиться, но Виктор знал, что видимость обманчива и машина вполне надежна. Вечером обычная компания: Виктор, Лизка, Гений и Гришка собрались у сараюшки, и Виктор выкатил "Урал" на траву, намереваясь устроить испытательные покатушки.
 - А ты меня покатаешь? - умильным голоском спросила Лизка, глазами так и поедая братову игрушку. - Покатаешь, а, Вить?
 - Посмотрим на твое поведение. А ты чего вообще тут крутишься? Чего с Катькой не идешь играть?
 - Не хочу. Мы поссорились.
 - Вот те раз! - удивился Виктор. - Чего вы не поделили?
 - Катька - дура, - заявила Лизка. - Она платье у моей куклы порвала.
 - Ну и ты у ее куклы порви, - флегматично посоветовал ей Гений. - Будете в расчете.
 Лизка посмотрела на него как на слабоумного и ничего не сказала.
 - А ты, Вик, куда вообще на этом звере собрался? - спросил Гришка, кивая на мотоцикл. - У тебя же прав нет.
 - Ну и что, - отозвался Виктор.
 - А если на гаишника наскочишь?
 - Тогда и буду думать.
 - Вот уж не знал, что ты такой... безбашенный. Вроде у тебя с головой все в порядке всегда было.
 - У меня и теперь с ней все в порядке. Что ты паникуешь, я же не полезу на центральные улицы, - сказал Виктор, уже устраиваясь в седле.
 В самом деле, прав на мотоцикл у него не было, но обращаться с ним он умел. Когда отец был жив, он смотрел сквозь пальцы на забавы сына и не возражал, когда Виктор брал "Урал" погонять с приятелями. Одни такие гонки закончились печально. Раздухарившись, на светофоре Виктор нагло подрезал каких-то молодчиков на старой раздолбанной "Ауди". Молодчики оказались обидчивыми, долго за ним ехали и на одной из периферийных пустующих улиц подрезали-таки уже его, да так, что Виктор с мотоцикла навернулся. В падении он почти не пострадал, только рассадил коленки и локти, ну и от удара слегка помутилось в голове. Пока он встряхивался, приходил в себя и соображал, что да как, молодчики - коих оказалось трое, - его обступили и, не чинясь, объяснили, как и почему нужно уступать дорогу старшим. Подняться ему так и не дали, били ногами. Хотя били явно не в полную силу, Виктор даже не думал о том, чтобы дать отпор: когда тебе семнадцать и ты один, а тебя лупят трое амбалов лет по двадцать пять, лучше не рыпаться, если хочешь остаться живым. Тут уж не до уязвленной гордости. После объяснения Виктор лежал на тротуаре, отплевывался и наблюдал сквозь пелену в глазах, как они пинают мотоцикл - с гораздо большим воодушевлением, чем его. Впрочем, не только пинают - в руках у них как будто из воздуха материализовались монтировки.
 Домой Виктор добрался сам, да еще притащил на себе "Урал", перепугал расквашенной в кровь физиономией мать и сестру, и несколько дней почти не вставал с кровати: его мутило, тошнило, болела голова. К счастью, только легким сотрясением мозга он и отделался. Мотоцикл пострадал сильнее: через несколько дней, сползя с кровати, Виктор так и не смог его завести. Виктор повозился с ним немного, но тут удавился на импровизированной виселице из простыни отец, погиб Вадим, и у него пропала всякая охота продолжать покатушки. Он загнал "Урал" в сарай и не прикасался к нему до самого возвращения из армии.


 Ветер упруго толкался в лицо, и это ощущение навевало всякие, хорошие и плохие, воспоминания. Несколько вечеров Виктор катался по окраинным улицам, сначала неспешно, вспоминая, но постепенно наращивая скорость. Лизку, несмотря на все ее уговоры, он с собой взять таки не рискнул. За нее он боялся. И, как оказалось, не напрасно: однажды у него забарахлили тормоза. Прикинув оставшееся до перекрестка расстояние, Виктор счел за лучшее на полной скорости свернуть с дороги к гаражам, по склону сбегавшим к заросшей кустарником речушке. Он выключил зажигание и рассчитывал упасть помягче, если уж не успеет затормозить до воды. Гаражи он проскочил. Вполне благополучно его вынесло на открытое место, но тут, как назло, колесо наскочило на спрятавшуюся в траве кротовью кочку, и руль рвануло из рук. Виктор разжал пальцы и грохнулся на землю ("Твою мать, б..!.." - вырвалось у него), чудом ухитрившись вывернуться из-под мотоцикла. Покатился кубарем вниз по склону и влетел в кусты, где и остался лежать, прижавшись щекой к земле и прислушиваясь к ощущениям в побитом теле. "Урал" же пропахал боком мягкую землю и передним колесом въехал в речку, где и завяз. "Не везет мне с этой бандурой", - подумал Виктор удрученно, и коротко, но от души выругался. Немного полегчало. Он потряс головой, из волос посыпались листья, мелкие ветки и комья земли. Пробитая звездами тьма перед глазами постепенно рассеивалась. Виктор перевернулся на бок, приподнялся осторожно на локте и одной рукой стал ощупывать себя, проверяя, все ли цело. По своему причудливому счастью, он снова отделался легким испугом, ушибами и царапинами: кусты оказались уж очень негостеприимными и в кровь разодрали ему лицо и не защищенные одеждой руки, - но ничего не поломал. Шипя и матерясь, он поднялся и потащился вытаскивать мотоцикл из прибрежного ила. В одиночку это оказалось нелегко, и прежде чем Виктор справился с задачей, он промок насквозь и перемазался как черт. Пришлось отмываться в той же речке, рискуя подхватить какую-нибудь заразу.
 Провозился Виктор до темноты, а когда выволок "Урал" наверх и добрался до двора, обнаружил рядом с сарайчиком хмурого Гения.
 - Явился, - мрачно приветствовал его Гений, поднимаясь навстречу. - Тебя где носило?
 - Катался, - отозвался Виктор. - А ты что, караулил меня?
 - Так ночь уже на дворе. А тебя все нет. Откуда мне знать, вдруг ты куда грохнулся?
 Виктор озадаченно засмеялся и покрутил головой.
 - Гений, ты разве решил стать мне родной матерью? Фиг ли ты тут торчишь? Случилось что?
 - Случилось, - сказал Гений сердито. - За тебя, дурака, волновался.
 Виктор промолчал, не зная, шутит он или нет. Повисло неловкое молчание.
 - Помоги-ка мне затащить в сарай эту железку... - сказал Виктор через минуту. Во всем теле образовалась ватная слабость, и он уже не был уверен, что в одиночку справится с мотоциклом.
 Вдвоем они вкатили его в сарайчик, и Виктор запер дверь.
 - Сигарет нету? - спросил он, сунув руку в карман и поняв, что в результате купания остался без курева. - Мои все промокли.
 - Я ж не курю, дурак.
 - Похвально, - пробормотал расстроенный Виктор.
 - Ты купался, что ли? - спросил вдруг Гений, поглядывая на него с неожиданно родившимся подозрением. - Где промокнуть успел?
 Поняв, что проболтался, Виктор поморщился с досадой.
 - Да я в овраг свалился, - ответил он неохотно.
 - В овраг? - крикнул Гений приглушенно, схватил его за руку и потащил к фонарю. Виктор слабо упирался. - Так я и знал, что ты куда-нибудь вляпаешься! Руки-ноги целы?
 - Целы.
 - Точно целы?
 - Точно. Да какая муха тебя укусила? Чего ты?..
 Гений тем временем сосредоточенно разглядывал его лицо.
 - Ну и рожа у тебя. Вся в клеточку... Где ты так ее располосовал?
 - Да все там же. В кусты влетел...
 - Овраг, кусты... Ну-ка, дыхни, - неожиданно строго велел Гений.
 - Ты чего? - Виктор окончательно выпал в осадок.
 - Дыхни, говорю!
 Виктор пожал плечами и дыхнул. Странно судорожно переведя дыхание, Гений резко отвернулся.
 - Дурак. Пока тебя не было, у меня все Вадька из головы не шел...
 Не зная, что ответить, Виктор промолчал. С каждым словом Гения недоумение его возрастало. С чего вдруг Гений взялся караулить его? Подумаешь, не вернулся до темноты - ерунда какая! Волнуется за него... Вадима вспоминает... с чего бы?
 - Мотоцикл, наверное, опять угробил? - спросил Гений сдавленным голосом, по-прежнему глядя в сторону.
 - Думаю, да, - вздохнул Виктор. - Надо смотреть.
 - Хорошо бы угробил. Спокойнее будет.
 - Ты, Гений, какой-то сегодня странный, - помолчав, сказал Виктор. - Может, у тебя жар? Дай лоб пощупаю...
 Гений ударил его по протянутой руке.
 - Иди ты... Слушай, а ты знаешь, что у тебя кровь идет?
 - Где? - Виктор коснулся лица и посмотрел на пальцы - в свете фонаря на них лаково блеснула темная кровь. - Вот черт. Роскошно, наверное, выгляжу.
 - Роскошнее некуда. Может, тебя йодом намазать?
 Виктор представил, как будет выглядеть еще и с боевой рыжей раскраской на лице поверх царапин, и отказался.
 - Точно? - настаивал Гений. - А вдруг ты заразу какую подхватил?
 "Ну прямо мои мысли читает", - подумал Виктор и заметил:
 - Ты, по-моему, не ту профессию выбрал. Тебе бы на врача учиться...
 Гений все-таки настоял на своем - он тоже умел быть упрямым, - затащил Виктора к себе домой и раскрасил его йодом. Мама Гения, заглянувшая в ванную полюбопытствовать, чем это уже четверть занимаются там ребята, увидела живописную физиономию Виктора и разохалась. По ее мнению, Виктору следовало немедленно обратиться в травмпункт.
 - Да все с ним в порядке, мам, - с досадой отвечал Гений, прилаживаясь, как бы поделикатнее выставить ее из ванной. - Это же просто царапины. Через неделю и следа не останется. На нем все заживает вмиг, уж поверь мне.
 Последняя фраза заставила ее с подозрением посмотреть на Гения и Виктора - конечно, ей никто и не думал рассказывать о потасовках с соседскими ребятами, в которые они вместе ввязывались еще лет пять-шесть назад. Гений понял, что сболтнул лишнее, и удвоил свои усилия по выдворению родительницы из ванной, временно превратившейся в полевой госпиталь.
 Пару дней Виктор ходил с припухшей физиономией, царапины мокли и саднили, потом начали подсыхать. Но все-таки первого сентября он повел Лизку в школу весь расцарапанный, как после боя с дикими кошками.


 -5-

 Каждый день Виктор приходил к подъезду, чтобы встретить Лизку и отвести ее в школу. В квартиру он без острой необходимости не поднимался - мать, трезвая ли или нет, по-прежнему не могла видеть его без того, чтобы не начать скандалить. Если Лизку она по большей части не замечала, а заметив, иногда даже ласкала, то вид Виктора вызывал к жизни целую вереницу упреков разной степени бредовости. Виктор знал, что, скорее всего, не сдержится и не смолчит, а потому рассудил, что лучше не будить лихо и поберечь свои и Лизкины нервы. Чтобы не провоцировать шумные скандалы, он утром дожидался сестренку у подъезда и после школы провожал ее до дома. И деньги, если была возможность, отдавал ей, зная, что Лизка распорядится ими по уму - она была не по возрасту расчетлива, что и не удивительно, при такой-то мамаше. А мать, рассуждал он, пусть думает о нем, что хочет. Может, не видя его, она вообще скоро позабудет о его существовании, как забыла об Ольгуне. И черт с ней.
 Ровно в четверть восьмого Виктор усаживался на скамейку у единственного подъезда дряхлой пятиэтажки и закуривал. От сигареты оставалась половина, когда на лестнице раздавалось негромкое веселое топанье легких ножек, дверь хлопала, и из подъезда вприпрыжку выскакивала сияющая Лизка и с восторженным воплем бросалась к нему. Каждое утро она с неослабевающей радостью встречала его, как после долгой разлуки.
 - Витька-а-а! - бросалась она к нему, раскрыв для объятий тонкие ручонки.
 - Стой-ка, юла, - Виктор выбрасывал недокуренную сигарету, хватал сестренку за плечики и поворачивал вокруг оси, придирчиво осматривая, проверял, в порядке ли одежда. Расхлябанности он не терпел.
 В сентябре Лизка ходила в старенькой грязноватой куртке, из которой начинала вырастать и которая грозилась вот-вот разойтись по швам, но пока держалась. Косички были завязаны кое-как, и зачастую приходилось переплетать их заново. У Виктора это получалось быстро и ловко, гораздо лучше, чем у матери.
 Потом он брал Лизку за руку, и они шли в школу. Идти было недалеко, но приходилось два раза переходить дорогу. Светофоры то работали, то нет, поэтому Виктор не отпускал Лизку одну. По дороге она болтала не умолкая, как будто они не расстались только вчера вечером. Виктор слушал ее вполуха, занятый своими мыслями. У школьной ограды он отпускал ее руку, и Лизка, поцеловав его в щеку, убегала. Виктор закуривал и, стоя у ограды, смотрел, как она бежит к крыльцу, выделяясь в яркой толпе школьников своим старым платьицем и поношенной курточкой. Ранец у нее тоже был старый - еще тот, с которым Виктор когда-то ходил в школу. Когда она исчезала за дверью, Виктор разворачивался и шел заканчивать работу, которую не успел доделать с утра.


 Недели через две Лизка вдруг стала выходить после уроков скучная и вроде бы даже заплаканная. Виктор сначала внимательно приглядывался к ней, чтобы убедиться, не кажется ли ему, тем более, что она молчала и ни на что не жаловалась. Но убедился - не кажется. У подъезда он сел на лавку, поставил Лизку перед собой и серьезно заглянул ей в лицо.
 - Лиза, что случилось? Что-то не ладится в школе? Тебя обижают?
 Когда Лизку ни о чем не спрашивали, она отличалась сдержанностью, удивительной для девятилетней девочки, и могла молча вытерпеть многое. Но стоило выказать ей хоть немного сочувствия, ее прорывало. Прорвало и сейчас: она обхватила его за шею и расплакалась. А сквозь слезы поведала о своем горе, угадать которое было нетрудно. Чего-то в этом роде Виктор и опасался с самого начала. Семилетние мальчишки - самые настоящие мелкие, но злобные демоны, это он знал по себе, им ничего не стоит затравить тихую, безответную девочку только за то, что она позже них пришла в школу или за то, что платье на ней не такое модное и красивое, как у остальных одноклассниц. Да мало ли может быть причин, которые взрослому кажутся смешными и ничтожными, а для детей играют первостепенную роль. Говоря короче, в классе нашлись два весьма вредных пацана, которые не давали прохода никому, а в особенности Лизке. Сладу с ними не было никакого. Бедная Елена Николаевна, как понял Виктор со слов Лизки, боролась с ними всеми доступными ей методами, но в данном случае педагогика была бессильна. "Ну, мелочь пузатая, вы у меня попляшете", - решил Виктор.
 Он прекрасно понимал, что методы, которые он намерен был пустить с ход, никакой педагогической наукой не предусмотрены, разве только средневековой. Но совесть его не мучила. Еще он понимал, что если мальки нажалуются учительнице или родителям, неприятностей ему не избежать. "И плевать", - думал Виктор, пробираясь на спортивную площадку возле школы, где, как он узнал от Лизки, ее обидчики имели обыкновение торчать после уроков до самого вечера.
 В шесть часов занятия заканчивались и у первой, и у второй смены школьников. На площадке ошивалась только стайка мелких мальчишек. Человек пять, не больше. Они, как обезьянки, висели на перекладинах вкопанной в землю дугообразной металлической конструкции, истинное назначение которой лично для Виктора до сих пор оставалось тайной. Виктор подошел к ней вплотную и остановился.
 - Кто тут Зайцев и Швырков? - громко спросил он, глядя в пространство перед собой. - Слазьте, разговор есть.
 - А ты кто такой? - наглым голосом отозвался вихрастый лопоухий малек.
 - Слезай, узнаешь, - пообещал Виктор. - Или мне вас оттуда сдергивать?
 Мальки сидели хоть и довольно высоко, но Виктор смог бы достать их без труда и обтрясти, как груши.
 - А ты лучше лезь к нам, - предложил тот же нахал и захохотал.
 - Да легко, - согласился Виктор, ухватился за перекладину, подтянулся и через несколько секунд стоял, опираясь ногами на две соседние перекладины. - Ну так что, будем признаваться или в угадайку играть?
 - ...Ребя, это же Матвеевой братан! - вдруг осенило одного из мальков.
 Пацаны, несмотря на мелкий возраст, были догадливы. Двое из них тут же шлепнулись на землю с явным намерением дать деру. Виктор спрыгнул вслед за ними и ловко поймал одного из них за левое ухо, а второго - за правое. Пацаны дернулись в стороны и взвыли от боли - держал он крепко. Остальную троицу как ветром сдуло.
 - Пусти-и-и! - заорал вихрастый и попытался пнуть Виктора в ногу. Виктор чуть повернул руку, вихрастый заорал пуще прежнего и замер, боясь двинуться с места. Физиономия его покраснела и сморщилась - вот-вот разревется. Второй выглядел не веселее.
 - Больно? - поинтересовался Виктор. - Очень хорошо. Объяснить вам, за что страдаете, или уже ясно?
 Вихрастый уже сквозь слезы выдал такую фразу, что Виктор диву дался: ну и лексикон у современных детей. Он в том же возрасте и слов таких не знал.
 - Короче, - сказал Виктор, которому неудобно было удерживать за уши сразу двух пацанов. - Я добрый, и поэтому уши ваши вам оставляю. На этот раз. Но если еще тронете Лизу хоть пальцем, или вякнете что-нибудь непотребное в ее адрес, учтите: найду и откручу вам уши нахрен. Усекли?
 Мальки молчали. Глаза у обоих уже были на мокром месте. Виктор решил, что на первый раз, пожалуй, хватит внушений, и отпустил пацанов, поддав для скорости обоим коленом под зад. Те отбежали на безопасное расстояние, вихрастый вдруг остановился, обернулся и со злостью швырнул в Виктора подхваченным с земли камнем. Промахнулся, конечно, но повторять попытку не стал, засунул руки в карманы и продолжил путь с независимым видом. Приятель его пошел рядом, но сохранить хорошую мину не сумел, то и дело оглядывался на обидчика через плечо.
 - Вот волчонок, - усмехнулся Виктор.
 По перекладинам он забрался на самый верх железной дуги, уселся там и просидел с час, ни о чем особо не думая. Гордиться ему было нечем - подумаешь, справился с двумя пацанами, которые младше его втрое и мельче впятеро, - но и не совестился. Если таким наглецам не объяснить сразу, что к чему, дальше будет только хуже, с шеи никогда не слезут.


 Реакция возмущенной общественности воспоследовала уже через день. Когда Виктор пришел забирать Лизку после уроков, то увидел, что у оградки вместе с сестрой его поджидает Елена Николаевна. "Сейчас начнется", - подумал он и угадал.
 - Здравствуйте, Виктор, - с серьезным и торжественным видом подступила к нему Елена Николаевна. - Мне нужно с вами поговорить. Вы не спешите? Это очень важно.
 - Давайте, - согласился Виктор. - Здесь будем говорить или в кабинете?
 - Присядем, - Елена Николаевна плавным жестом указала на засыпанную желтыми листьями скамейку, спрятавшуюся под ясенем на школьном дворе. - Лизонька, - ласково обратилась она к Лизке, - побегай тут чуть-чуть, мы с твоим братом поговорим. Хорошо?
 Лизка кивнула и послушно отошла в сторонку, но бегать не стала, присела на корточки рядом с клумбой и принялась разглядывать осенние цветы. Елена Николаевна посмотрела на нее с улыбкой, потом повернулась к Виктору и улыбаться перестала. Нервным жестом убрала за ухо прядь волос. Виктор ждал. Очень хотелось курить, но совестно было дымить рядом с этой молоденькой смущенной девушкой.
 - Ко мне вчера приходили мамы двух моих учеников, - заговорила она наконец, изо всех сил пытаясь сохранить строгость тона и взгляда. - Миша Швырков и Коля Зайцев - вы знаете этих мальчиков?
 - Знаю, - не стал отпираться Виктор.
 - Они утверждают, что позавчера вечером на спортивной площадке вы избили их...
 - Избил? - искренне изумился Виктор. - Всего-то накрутил нахалам уши.
 - Все равно это... это возмутительно! - бедная Елена Николаевна даже покраснела - то ли от гнева, то ли от смущения, - и стала очень хорошенькой. - Как вы могли... как вы смели поднять на них руку? Они же дети! Маленькие дети!
 - Иногда они бывают хуже тигров.
 - Не смейте! Не смейте так говорить. Вы не понимаете...
 - Я понимаю, - сказал Виктор. - Понимаю, что эти дети доводят до слез вон ее, - он кивнул в сторону Лизки. - Изо дня в день она приходит домой зареванная, а вы ничего не можете с этим поделать.
 - Даже в этом случае драть уши - не метод, - возразила Елена Николаевна, но уже с большой долей сомнения.
 - А что метод? - заинтересовался Виктор.
 - Вы должны были придти ко мне.
 - И что дальше?
 - Поговорить... объяснить...
 - С ними или с вами? А вы? Вы говорили с ними? Объясняли? И что?
 Елена Николаевна ничего не ответила и опустила голову. "Жаль девочку, - подумал Виктор. - Или она через какое-то время сбежит из школы, или превратится в редкостную мегеру, которая будет лупить учеников линейками по рукам. Пусть лучше сбежит".
 - И все-таки вы должны извиниться, - проговорила она тихо, но уже тверже.
 - Перед кем?!
 - Перед мальчиками и их родителями.
 - Родители-то тут при чем? - возмутился Виктор. - Да и не буду я не перед кем извиняться... не за что!
 - Я вас прошу, Виктор.
 Виктор слегка удивился, но не показал виду.
 - И не просите, не стану.
 - Ведь вы же нехорошо сделали.
 - А по-моему, лучше и нельзя было, - возразил Виктор и встал. - Извините, Елена Николаевна, мы пойдем...
 Разговором с Еленой Николаевной история не закончилась. Еще через несколько дней учительница передала через Лизку записку с просьбой зайти после уроков в класс. Он заподозрил продолжение неприятностей, но все же пришел. И в классе Виктора взяли в оборот поджидавшие его разгневанные родительницы. От Елены Николаевны он такой подлянки не ожидал и бросил на нее укоризненный взгляд. Но и без того бедняжке было не по себе. Она тихонько, с пылающими щеками, сидела за своим столом и, судя по всему, мечтала оказаться за тридевять земель от школы. Успокаивать родительниц она даже не пыталась - видимо, свое уже огребла.
 Обе мамы были при своих чадах, которые поглядывали на Виктора со злобной мстительностью. Их уши, еще день назад, вероятно, бывшие роскошно-алого цвета и необычно больших размеров, имели уже почти нормальный вид.
 Мама-Зайцева оказалась красивой блондинкой лет двадцати восьми - тридцати, вихрастый нахал Коля был ее сынок. В противоположность своему чаду, она была интеллигентной и не слишком шумной. Все, что она делала, это сверлила Виктора взглядом, сделавшим бы честь василиску средних размеров. Ее молчаливость замечательно компенсировала мама-Швыркова, шумевшая за двоих. Эта полная, крашенная в темно-бордовый цвет дама весила, вероятно, килограмм сто десять, и Виктор даже слегка пошатнулся под ее напором. "Не моя весовая категория", - подумал он, хотя и сам был отнюдь не щуплой комплекции. Эта наезжала по-крупному: требовала от Виктора извинений, каких-то загадочных моральных компенсаций и грозила милицией. "И все это только за выкрученное ухо! - недоумевал Виктор. - Подумать только! Сколько раз мне крутили уши, при таком подходе я уже должен был стать миллионером на одних компенсациях!" Ему очень хотелось послать маму-Швыркову на три буквы, но он сдерживался и терпел: женщина, все-таки. И лишь когда она раз в десятый раз назвала его малолетним бандитом, Виктора прорвало.
 - Если уж тут кто и малолетний бандит, - заявил он, вклинившись в середину обвинительной речи, - так это ваш сынок. А я уже, извините, давно не малолетний! И вот что - вашим пацанам я уже сказал, а теперь вам повторю: в следующий раз я им уши оторву напрочь!
 Крик после этого поднялся до небес. Даже Елена Викторовна не могла дальше оставаться в стороне и вынуждена была вмешаться. К удивлению Виктора, она не приняла сторону разгневанных родительниц, а принялась уговаривать его успокоиться и побеседовать разумно. Виктор, озверевший от криков, любовался представлением еще с минуту, потом молча вышел из класса и двинулся по коридору к лестнице. От сегодняшней нервотрепки у него разболелась голова. "Может, мне и впрямь бандитом сделаться? - размышлял он. - Раз все считают, что я непременно должен им быть. А что? вот раздобуду себе хороший нож. А еще лучше - пистолет. И баста. Надоели все! Достали!" Придя домой, Виктор несколько минут разглядывал в зеркале свою физиономию и пытался понять, почему у многих людей она ассоциируется с чем-то бандитским. Может быть, из-за почти цыганской масти? Но ее уравновешивают славянские широкие скулы и отсутствие всяческой агрессии в выражении лица. Хотя, может, это он только на себя смотрит без агрессии... Короткая стрижка? Да не такая уж она и короткая, волосы отрасли с лета. Виктор плюнул и отвернулся, прекратив пристальное самолюбование. Какая разница, вообще говоря?..


 Он ожидал дальнейшего развития событий - с обещанной милицией, штрафами и компенсациями, но день за днем проходил тихо, без потрясений. Не иначе как Елена Николаевна сумела занять конфликт. Подумав об этом, Виктор устыдился: свалил на девчонку свои проблемы, расхлебывай как хочешь! А у нее и своей головной боли хватает с хулиганской оравой... Следовало пойти, хотя бы поблагодарить ее, но Виктор вдруг заколебался. А вдруг она ни при чем? Неудобно получится. И он махнул рукой: пусть все идет, как идет, и пусть Елена Николаевна думает о нем, что хочет, считает хоть неблагодарным хамом, хоть кем.
 Зато Лизку оставили в покое.


 -6-

 - Смотри, Вить, кажись, твоя сеструха идет! - Гений подергал Виктора за рукав, привлекая внимание.
 Виктор повернулся, ожидая увидеть Лизку, но взгляд его остановился на молодой женщине с большим выпирающим вперед животом. Она прошла мимо рядов сараев, не глядя по сторонам, и вошла в подъезд. Двигалась она неспешно и неловко, вразвалочку, очевидно, живот мешал ей.
 - Ольгуня, - сказал Виктор удивленно и встал. - Что она тут делает? Пойду поздороваюсь, что ли.
 Он поспешно попрощался с Гением и вслед за сестрой вошел в темный подъезд. Умирающие лампочки на лестничных клетках светили едва-едва, так что не разглядеть было лица. Виктор быстро догнал Ольгуню, с трудом карабкающуюся вверх по лестнице, и пристроился сзади. Она тут же остановилась и прижалась к перилам, пропуская его. Виктор тоже остановился.
 - Вам чего надо? - спросила Ольгуня грубо, но за грубостью легко угадывался страх.
 - Не узнала? - вкрадчиво поинтересовался Виктор.
 Она напряженно всматривалась в его лицо, но тусклый свет подъездных лампочек скорее мешал, чем помогал разобрать черты. Щелкнув зажигалкой, Виктор поднес огонек к своему лицу.
 - А теперь?
 - Витька? - протянула она недоверчиво. - Ты, что ль? Да ты разве вернулся?
 - Как видишь, - ответил Виктор и погасил зажигалку, обжигавшую ему пальцы.
 - Ну и ну! - она засмеялась отрывисто, как будто закашляла. - А что, уже два года прошло? Как время летит. Маман, наверное, описалась от радости?
 - У нее спроси. А тебя каким ветром сюда занесло?
 - Да вот, нежные чувства взыграли. Дай, думаю, навещу родительницу, гляну, как она там поживает, здорова ли.
 - Уж здоровее нас с тобой, - сказал Виктор и подумал: "Ну и милая же у нас семейка! Загляденье". - Ну ладно, - продолжал он, - иди, навещай, потом поговорим. Я тебя на улице подожду.
 - Чего это? - спросила Ольгуня с подозрением. - Чего это вдруг на улице?
 Виктор замялся и ответил неохотно:
 - Да я не живу тут...
 - Интересное кино! А где же ты живешь?
 - В другом месте.
 - Ну, Витя, каждое твое слово - золото! - издевательски восхитилась Ольгуня. - Тебя маман из квартиры вышибла?
 - Я сам ушел.
 - Слушай, об этом надо поговорить, - Ольгуня решительно взяла его под руку и потащила вверх по лестнице. - Пойдем, пойдем, что мы тут с тобой торчим, как две сиротки. Сейчас сядем, поговорим по-человечески...
 Виктор слабо вырывался, дивясь про себя неожиданному желанию сестры поговорить с ним вдруг "по-человечески".
 - Ольгунь, мне лучше туда не ходить, правда. У нее на меня аллергия какая-то, не знаю... Только меня увидит, сразу орать начинает.
 - Правда?! Прям так и орать? Это надо послушать. Пойдем.
 "А ну и хрен с ними", - подумал Виктор и покорился неизбежному. Да, они с сестрой недолюбливали друг друга и не виделись долгое время, но все же он не мог полностью перестать интересоваться ее жизнью. Слабое, но все-таки любопытство тлело в нем.
 В квартире было темно, только из-под двери маленькой комнаты пробивался свет. Из зала доносился могучий храп.
 - Дрыхнет! - шепотом возвестила Ольгуня, в темноте нашаривая вешалку. - Тем лучше. Пойдем на кухню.
 Она разулась и, шлепая босыми ногами по линолеуму, последовала своему же приглашению. Перед тем, как присоединиться к ней, Виктор заглянул к Лизке. Лежа на животе на полу, она самозабвенно рисовала что-то в альбоме цветными карандашами.
 - Привет! - шепотом сказал Виктор и приложил палец к губам, предупреждая восторженный девчачий вопль. - А у нас гость, сейчас будем чай пить. Хочешь чаю?
 Чаю Лизка, конечно, хотела.
 Времени Ольгуня даром не теряла: на плите уже грелся чайник, на стол были выставлены чашки, хлеб, масло и чудом сохранившееся в недрах холодильника варенье. Завидев старшую сестру, Лизка законфузилась и спряталась за Виктора.
 - Вот до чего дело дошло, - укоризненно обратился Виктор к Ольгуне. - Родная сестра от тебя шарахается. Заходить почаще надо бы!
 - Чья бы корова... - огрызнулась Ольгуня. - Самого где-то два года носило.
 - А то ты не знаешь, где, - тихо сказал Виктор.
 - А и не знаю! Мне никто сообщить не соизволил.
 Виктор ничего не ответил. В молчании сел на табурет, облокотившись о стол, стал смотреть, как Ольгуня заваривает чай. Лизка пристроилась рядом с ним, прижалась к локтю.
 Ольгуня поставила перед ним и перед Лизкой чашки с чаем. Взяла чашку и себе и села напротив. "Как все-таки приятно, когда за тобой ухаживают," - подумал Виктор и не сдержал улыбку.
 - Ты чего лыбишься? - тут же окрысилась Ольгуня.
 - Радуюсь, что вижу тебя, - посерьезнел Виктор. - Нет, честно, я в первый раз за три месяца сижу тут по-человечески.
 - Радуешься, что меня видишь? Ну и ну-у... Ты, случайно, головой ни обо что не стукался?
 - Я серьезно...
 - Ах ты, бедняжечка, - противным голоском проблеяла Ольгуня и не удержалась, фыркнула в чашку.
 Засмеявшись, она сразу похорошела. Рано постаревшее, усталое лицо ее преобразилось. Ольгуне было двадцать три года, но выглядела она много старше, от нее не веяло свежестью молодости. То ли беременность была причиной, то ли тяжелая жизнь - характер у ее мужа был не сахар, - но с тех пор, как Виктор видел ее в последний раз два года назад, она сильно подурнела и опустилась. Как и Виктор, и Лизка, Ольгуня унаследовала от матери большие, темные, "цыганские" глаза, смуглый цвет кожи и роскошные черные волосы и могла бы быть красавицей, если бы только следила за собой.
 - Костя совсем тебя не бережет, - вырвалось у Виктора. Ольгуня только посмотрела на него злобно и ничего не сказала. - Так все и колотит?
 - Твое-то какое дело?
 - Ну... - слегка растерялся Виктор. - Я мог бы поговорить с ним на этот счет.
 Ему было не столько жаль сестру, - сама мужа выбирала, - сколько противно, что она столько лет терпит рукоприкладство.
 Ольгуня оценивающим взглядом окинула широкоплечую фигуру брата, особенно внимательно изучила его открытые по локоть загорелые сильные руки, как будто сравнивала его с кем-то мысленно. Видимо, сравнение все-таки оказалось не в его пользу, потому что она сморщилась, став невероятно похожей на мать, и сказала резко:
 - Один раз ты уже поговорил, и что?
 - Так это когда было? - возразил Виктор.
 Года четыре назад, когда Ольгуня только вышла замуж, и Виктор узнал, что муж ее бьет (узнал он случайно, сестра скорее язык себе откусила бы, чем пожаловалась бы, тем более - ему), он пытался вправить Косте мозги. Костя, здоровенный плечистый малый, выше его на полголовы, не стал, разумеется, даже слушать наглого семнадцатилетнего пацана, вышиб за дверь. Или, вернее, просто выкинул за шиворот, как котенка. Виктор был вне себя от злости и унижения, но поделать ничего не мог: как говорится, против лома нет приема. Семнадцатый год жизни у него вообще выдался крайне неудачный и несчастливый.
 - Короче, не лезь, куда не просят, - зло отрезала Ольгуня. - Только хуже сделаешь.
 - Куда хуже-то?
 - Знаю, куда.
 Виктор пожал плечами: не хочет - не надо, - достал сигареты и закурил. Ольгуня, неловко перегнувшись вперед, сцапала брошенную на стол полупустую пачку:
 - И мне дай!
 - Тебе ж нельзя, - сказал Виктор и попытался поймать ее руку, но она резко подалась назад. - Дай сюда.
 - Можно, если очень хочется!
 - Дай сюда, говорю, - повторил Виктор. Видя, что сестра и не думает слушать его, он поднялся, подошел к ней, схватил за руки и силой выдрал из ее пальцев пачку. Ольгуня злобно взвизгнула и полоснула его по запястью ногтями, оставляя красные полосы.
 - Дура, - спокойно сказал Виктор и вернулся на свой стул. - О ребенке подумай.
 - Много вас, учителей-то! Все только учите!
 "Она что, правда не понимает? - удивился Виктор. - Хочет, чтобы ее дети росли так же, как мы? Ведь не дура же она, в самом деле. Или ей все равно?"
 Тем временем Лизка, до этого момента увлеченная чаем прикуску с намазанным маслом хлебом, притихла и испуганно поглядывала на шумящих старших. Вид у нее стал такой пришибленный и несчастный, что Виктору немедленно стало стыдно за себя и за Ольгуню. Нашли перед кем отношения выяснять... Ребенок и так всякого насмотрелся.
 - Ты кого теперь ждешь, пацана или девчонку? - примирительно поинтересовался он, кивая на живот Ольгуни.
 - Девочку. Костя опять ныть будет. Мальчишку, видишь ты, ему подавай.
 - А ему-то какая разница? Можно подумать, он с ними нянчится.
 - Сына ему охота...
 "Значит, и на втором ребенке не успокоится, - подумал Виктор. - Бедная Ольгуня. Бедные дети".
 - Бросала бы ты его... - осторожно предложил он. - На кой он такой нужен.
 - С ума сошел? Как я одна буду с двумя спиногрызами? Соображаешь, чего говоришь?
 Виктор подумал и мысленно согласился, что и впрямь, не соображает. В конце концов, чего он лезет в ее жизнь? Звали его судить и учить? Нет, не звали.
 И все-таки ему стало тоскливо, хоть вой.


 -7-

 Нынешние Викторовы труды, обозначенные хитрыми бюрократами в трудовой книжке так хитро и многословно, что он и запомнить не мог, меж тем как можно было обойтись одним словом, обеспечивали полную свободу мысли и оставляли бездну свободного времени. Территория в ведомстве Виктора находилась обширная и требовала немалого приложения сил, особенно когда стал выпадать снег, и все-таки к двум-трем часам пополудни он уже заканчивал работу. Он встречал Лизку из школы, отводил ее домой, и до следующего утра был предоставлен самому себе.
 Пока держались морозы, Виктор все вечера проводил в общежитии, которое пытался воспринять как "дом", но пока не мог. Ему все казалось, что это какая-то перевалочная станция в его жизни, хотя пока он вроде никуда не собирался. В одиночестве он сидел с ногами на заправленной постели, укутавшись до подбородка старым шерстяным одеялом (батареи грели слабовато, да и в окна поддувало, и в комнате было прохладно), и читал или думал. Других занятий у него не было. Иногда он воображал, что мира за стенами его комнаты не существует, и эта мысль неожиданно радовала его. За зиму он много перечитал и передумал и утвердился во мнении, что уединенный, почти отстраненный от мира образ жизни, который он ведет, без мыслей о будущем, без далеко идущих планов - единственно приемлемый для него. "Может быть, - думал Виктор, - когда-нибудь мне захочется чего-нибудь другого, и тогда придется серьезно поломать голову, как устроить это "что-то", но пока мне и так хорошо".
 Гений, с которым в течение зимы он сталкивался случайно и эпизодически, ругал его за то, что он "совсем запропал". И даже пытался обижаться, когда - опять же случайно, - узнал, что Виктор сменил место жительства.
 - Еще летом, да? - шипел он. - И мне ничего не сказал, да? И как это понимать?
 Небрежение и скрытность человека, которого он считал близким другом, болезненно и всерьез его задело. Виктор совсем не умел извиняться и сглаживать острые углы, и долго думал, как ему загладить вину перед Гением. В голову ничего не приходило, и тогда он позвал Гения в гости, подивиться на свое новое жилище. Приглашение подействовало на него сильно и сразу заставило смягчиться.


 Весьма своеобразные отношения установились за зиму у Виктора с Еленой Николаевной. На родительские собрания, куда ему полагалось регулярно являться как единственному вменяемому родственнику Лизки, он не ходил принципиально, не желая снова пересекаться с разгневанными мамашами Зайцевой и Швырковой. Да и с другими тоже. Он понимал, что на фоне пап и мам будет выглядеть странно и непременно привлечет к себе внимание. Еще вопросы начнутся... Объясняться же на тему "где ваши родители" Виктор не согласился бы ни за какие блага цивилизации.
 Поняв, что шансов поймать его на собрании нет никаких, Елена Николаевна принялась писать ему записки и передавать их через Лизку. Самая первая такая записка вышла Виктору боком, и, получив вторую, он задумался: идти, не идти? Решил, что сходить стоит, вдруг скажет чего полезного. Так и случалось, что все беседы его с Еленой Николаевной проходили тет-а-тет, и к середине января они уже звали друг друга Витя и Лена. Но, правда, от обращения на "вы" не отступали ни на йоту.
 Виктор ясно видел, что очень нравится Лене - не как потенциальный ухажер или жених, а просто как человек. Она тоже ему нравилась: милая, добрая девушка, страшно замороченная на работе - в школе ей приходилось очень тяжело, несмотря на непритворную любовь к детям - и невезучая в личной жизни. Замужем Лена никогда не была, жила со строгой мамой, которая тоже работала педагогом, но уровнем "повыше" - в институте, преподавала историю. И у мамы, и у Лены были очень высокие требования к молодым людям. Виктор даже сказал бы, завышенные и почти нереальные. В двадцать три года Лена еще не избавилась от иллюзий и продолжала ждать принца на белом коне. Оставалось только удивляться, как это Виктор, на принца отнюдь не похожий, не вызывал у нее острого отторжения.
 Больше всего Лена любила направлять и воспитывать, воспитывать и направлять. Узнав, что у Виктора нет никакого образования, кроме банальных одиннадцати классов, она пришла в ужас и принялась производить психологическую обработку. Как и Гений, она считала, что Виктору совершенно необходимо поступить в институт, хотя бы заочно. Виктор же точно знал, что никакой институт ему не нужен. И дело не в экзаменах. Что он, к экзаменам не подготовится? Голова у него варила как надо. Да и читал он целыми днями, так какая разница: читать, скажем, Толстого или учебник истории. Но - получить диплом и потом с восьми до пяти просиживать штаны в какой-нибудь конторе? Увольте! Лучше уж он до пенсии будет махать метлой. Или, если надоест, пойдет работать куда-нибудь на стройку. Или, если уж вообще поступать, то в техникум. Или в военное училище. Но Виктор был вовсе не уверен, что ему и это нужно. Лена же этого не понимала.
 - Нельзя же всю жизнь прожить неучем! - ужасалась она.
 - Кто неуч? Я - неуч? - возмущался Виктор. - Хотите, я вам по памяти Толстого процитирую? Или Набокова?
 На мгновение Лена теряла дар речи, но тут же справлялась с собой:
 - Толстой, Набоков - это чудесно. Вы, Витя, меня даже поражаете. Но вы поймите, - не унималась она, - высшее образование - это не "корочка" и даже не полученные знания, это - образ мыслей. Он меняется, совершенно меняется!..
 - Меня и свой устраивает, - мрачнел Виктор. - Даже слишком. Это он другим почему-то не нравится...
 - Ну вы же умный парень, Витя... - совсем расстраивалась Лена. - Как вы не можете понять?..
 "Эх, Лена, - вздыхал про себя Виктор. - Классику надо знать, и не ту, что в школе на уроках литературы изучают: "Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома, вряд ли поймет того, кто учился в спецшколе..." - ну и далее по тексту. Я, конечно, в пятнадцать лет из дому не бегал, но это уже детали".
 Иногда Лена очень застенчиво, очень деликатно начинала пытать его о семейных обстоятельствах. Старые, но идеально чистые платья Лизки и рубашки Виктора страшно ее смущали. По ее мнению, в такой чистоте могла содержать одежду только женщина, значит, мать об ее ученице все-таки заботилась. Следовательно, болезнь ее не такая уж и тяжелая. Но почему тогда она никогда не приходит в школу? Лена очень хотела бы с ней познакомиться. Этими деликатными расспросами, сама того не зная, она мучила Виктора. Он не знал, что отвечать. Рассказывать о настоящем положении дел дома было стыдно. Врать - противно. И он раз за разом отмалчивался, уворачивался от расспросов, делал вид, что не понимает намеков. А Лена, видя его маневры, все сильнее огорчалась отчего-то.


 В середине зимы ударили крепкие морозы, и Виктор, который привык работать в куртке нараспашку, серьезно простудился. Подозревал даже, что подхватил ангину, и несколько дней отсиживался дома, благо, что уроки в младших классах отменили. Но морозы минули, лучше ему не становилось, а отменить все дела и отлежаться было нельзя: не бросишь же Лизку, да и за больничный платили крохи. Приходилось крутиться, но контакты урезать до минимума. Больше всего Виктора донимала даже не температура, которая в течение суток скакала бешеной синусоидой, а непрекращающаяся боль в горле. Он сходил к врачу, от больничного отказался (врач посмотрел на него как на ненормального), но таблетки стал пить. Правда, судя по ощущениям, они не очень помогали.
 Как-то, поджидая Лизку, он столкнулся с Леной. Ему было нехорошо, и Лена, конечно, увидела это и по лицу, и по воспаленным глазам.
 - Что с вами, Витя, вам нездоровится? - сразу встревожилась она.
 - Простыл немного, - прохрипел Виктор в ответ.
 - Немного? Вы с ума сошли, Витя, вам лежать надо!
 Виктор промолчал.
 - Вы домой теперь? - вопреки обыкновению, Лена на распрощалась с ним у ограды, а пошла рядом, робко на него взглядывая.
 - Да.
 - Хотите, я помогу вам... дома, по хозяйству? Я могу, если нужно.
 Виктор посмотрел на нее с нескрываемым изумлением и испугом.
 - Не нужно!
 - Нет, я, правда, могу! Не стесняйтесь, говорите.
 "Еще чего не хватало! - ужаснулся Виктор. - Только дома ее и не хватало! "Познакомьтесь, Елена Николаевна, это моя мама!" Ужас! Ужас!"
 - Нет! - сказал он резче, чем следовало.
 - Как хотите, - обиженно сказала Лена.
 "А ведь она правда пошла бы... - озадачился Виктор. - Может, ее чувства ко мне несколько иные, чем я думаю? О-хо-хо... Да нет, ерунда. Она меня старше на два года, и в этом возрасте даже как ровесника не должна меня воспринимать. В лучшем случае - младший брат... Во дурень, о чем я думаю?"
 Думал он, в самом деле, черт знает о чем. Сказывался уединенный образ жизни.
 "Может, пора к людям вернуться?" - спрашивал себя Виктор.
 Но зимой вернуться к людям не получалось. Это же надо было выходить на улицу, в холод и снег, которые он терпеть не мог, к тому же он очень уставал, воюя с сугробами.
 Только с наступлением оттепелей Виктор слегка повеселел, стал чаще выбираться из своего логова. Он полюбил бывать в парке - не в большом, центральном, со множеством аттракционов и шумными толпами молодежи, - а в окраинном, попроще, с грунтовыми аллеями, где гуляли только мамы и бабушки с маленькими детишками. Туда Виктор придумал водить Лизку, чтобы сидела поменьше в душной грязной квартире с матерью. Прогулки эти, среди деревьев, да еще с обожаемым братом, приводили ее в восторг. Нашлась и подружка для ее игр, девочка немногим младше нее, хорошенькая кудрявая Наташа. Она приходила с бабушкой, которая усаживалась на скамейку рядом с Виктором и принималась за вязание и за бесконечную болтовню, ни к кому не обращенную. Виктор отвечал ей редко, поглядывал то на играющих девочек, то на мокрые, голые еще деревья, но бабушка не расстраивалась. Ей нужен был слушатель, а не собеседник.
 Однажды, впрочем, она обратилась к нему прямо, словно спохватившись.
 - Простите за любопытство, - сказала она очень интеллигентно, внимательно вглядываясь ему в лицо выцветшими веселыми глазками. - Кем вам девочка приходится? Дочка?
 - Нет, - смутился Виктор. За молодого папу его еще никогда не принимали. - Сестренка.
 Бабушка весело кивнула.
 - Я и то смотрю - молоды вы уж очень, а девочка у вас большая. Или, думаю, уж совсем глаза мои слепые ничего не видят? - она замолкла, ожидая ответа, но Виктор молчал. И она добавила уверенно: - А похожи вы очень, видно родство-то.
 В этот же парк он захаживал с Гением и Гришкой, но по вечерам, когда совсем темнело. Гений сначала побаивался разгуливать по неосвещенным аллеям, опасался нарваться на каких-нибудь пьяных отморозков.
 - Дурень, нас же трое, - успокоил его Гришка. - А они наезжают на одиночек.
 - К тому же на тех, кто на ногах похуже держится, - добавил Виктор.
 - Ну, тебе это точно не грозит, - согласился Гений. - Ладно, уговорили...
 В этих прогулках тоже была своя прелесть. Темно, тихо, никого народу вокруг... и говорить можно обо всем, что взбредет в голову, нести всякую чушь: ребята, знающие его как облупленного, поймут все без объяснений. А поговорить иногда хотелось, намолчался за зиму.


 -8-

 Знакомых по городу у Виктора было немного, и пересекался он с ними на улицах нечасто. Каждый раз, когда его окликали на улице, он на несколько секунд впадал в ступор: во-первых, от неожиданности, а во-вторых, ему требовалось время, чтобы вынырнуть из отстраненных размышлений, которыми почти всегда были заняты его мысли.
 Виктор шел по мокрой парковой аллее, как всегда думая о чем-то, что не имело к его жизни никакого отношения, и его внимания к окружающему миру хватало ровно на то, чтобы обходить особо глубокие лужи. Звавший его по имени мужской голос он услышал не сразу, а услышав, прошел по инерции еще несколько шагов перед тем как остановиться и обернуться. В обход луж к нему спешил невысокий плотный мужчина средних лет, в дорогой куртке, в кепке, в очках и с трубкой в зубах. Виктору немедленно захотелось втянуть голову в плечи, а еще лучше превратится в какую-нибудь мелкую тварь и заползти под укромную корягу. Иван Петрович, или попросту дядя Ваня, отец погибшего Вадима, до сих пор вызывал в нем такое острое чувство вины, что сил не было терпеть. Но бежать было поздно. Иван Петрович остановился рядом с ним, шумно дыша, и вытащил трубку из зубов.
 - Витька! - со слегка растерянной улыбкой проговорил он. - Все-таки ты! А я уж было засомневался, думаю - ты или нет, черт его знает, вроде похож, а со спины не разобрать... Сто лет тебя не видел.
 Виктор проглотил вставший в горле ком и заставил себя улыбнуться. Получилось почти искренне.
 - Неужто помните меня еще, Иван Петрович? - спросил он.
 - Какой я тебе "Иван Петрович?" - строго возразил солидный знакомец. - Я-то, Витя, все помню, а вот ты забыл, что ли?
 - Да я тоже на память пока не жалуюсь, дядь Вань.
 - То-то! - обрадовался Иван Петрович. - А то: "Иван Петрович"... Не чужие ведь. Эх, Витька, какой ты молодец стал! Хорош! Дай-ка я тебя обниму.
 Виктор снова улыбнулся - на сей раз уже почти без самопринуждения, - и дал себя обнять.
 Иван Петрович долго не отпускал его, потом чуть отодвинулся и принялся внимательно его разглядывать, удерживая за плечи. Виктору снова стало не по себе. Иван Петрович улыбался, и искренне, но за радостью в его глазах Виктор видел нарастающую тоску. И он знал, о чем сейчас думает Иван Петрович: о том, что его Вадим был бы сейчас таким же взрослым парнем, если бы не... "И это никуда не денется до конца жизни, и каждый раз при встрече он будет так смотреть на меня, - подумал Виктор. - И я каждый раз буду чувствовать вину непонятно за что, не оттого, что я что-то натворил, а оттого только, что мы были друзья, но я жив, а Вадька - нет. Но что же делать, если это не я напился тогда до зеленых чертей, меня вообще с ними не было в тот день, и не я "взял покататься", а попросту говоря - угнал чужую "восьмерку"... Черт, я, кажется, оправдываюсь?"
 - Куда ты сейчас, Витя? - спросил Иван Петрович, с большой неохотой отпуская Виктора. - По делам?
 Удобнее всего было соврать, но вранье застревало у Виктора в горле. И он сказал правду:
 - Нет, просто гуляю.
 - Не возражаешь против моей компании?
 - Что вы, дядь Вань.
 Они медленно пошли по аллее. Иван Петрович держал руку у Виктора на плече, словно боясь, что он убежит. Второй рукой он время от времени поправлял зажатую в зубах трубку. Его большое лицо с мясистым носом и крупными чертами выражало странную смесь радостного волнения и озабоченности.
 - Что ж ты к нам не заходишь? - спрашивал он, в такт шагам стискивая пальцы на плече Виктора. - Дорогу забыл? Ты когда вернулся-то?
 - Летом.
 - Летом! - расстроено повторил Иван Петрович. - Это ж целый год почти прошел! Мог бы, пожалуй, время выбрать. Не стыдно? Нет, правда, Витя, заходи. Лариска моя обрадуется. Все спрашивает, не видел ли я тебя, а мне и ответить нечего...
 - Зайду как-нибудь, - отозвался Виктор, а сам подумал: вряд ли это "когда-нибудь" наступит. Не хотелось ему смотреть в глаза Вадькиной матери, боялся он их. Если уж Ивана Петровича до сих пор гнет так страшно, а он мужик крепкий...
 - Зачем "как-нибудь"? - Иван Петрович словно прочел его мысли, встрепенулся и крепче стиснул плечо. - Пойдем сейчас.
 Виктор покрылся холодным потом. "Ну, попался, голубчик!"
 - Да неудобно, дядь Вань.
 - Неудобно знаешь что? Пойдем, Витя, пойдем. Лариску порадуешь, с девчонками моими познакомишься.
 - С ка... какими девчонками? - опешил Виктор, а его собеседник улыбнулся одновременно горделиво и грустно.
 - Двойняшки у нас, два годика уже, - сказал он с нежностью. - Давно ты у нас не был. Пополнение семейства...
 Виктор только головой покачал.
 - Ну вы, дядь Вань, даете.
 - Не я даю, - посерьезнел Иван Петрович. - Лара. Представляешь, чего ей стоило решиться?
 Представить такое было сложно, но Виктор помнил, в каком состоянии была Лариса после похорон старшего сына. Ничего вокруг себя не видела и не слышала. Жить не хотела... Тогда Виктор долго избегал попадаться ей на глаза, чтобы, не дай бог, не напомнить, не растревожить. Жалость его душила, а как сочувствие высказать, утешить - не знал. Ему и самому было не сладко, Вадькиной смертью и его крепко пришибло, но разве можно было сравнивать его и Еленино горе? Целый год он от нее прятался. А потом Лариса узнала от мужа, что Виктор уходит в армию, и неожиданно явилась провожать его. Мать не пришла, а она - пришла! Виктор не знал, куда и деваться, когда она начала плакать и говорить ему ласковые слова, как будто она не его, а сына провожала. Впрочем, в каком-то смысле она именно Вадима и провожала. В тот день Лариса плакала впервые после гибели сына.
 - Вы молодцы, - смог, наконец, выговорить Виктор. Он уже не думал о том, как бы ему сбежать. - Правда, молодцы. Ну а Димка ваш как?..
 Этот невинный вроде вопрос, к его удивлению, заставил Ивана Петровича смутиться и снова помрачнеть. "Уж не стряслось ли и с ним беды?" - испугался Виктор. За два года сознательной и полной изоляции от знакомых он много чего мог пропустить. В том числе и такого, о чем теперь не стоило заговаривать. Но что такое могло случиться с Димкой, которого Виктор запомнил двенадцатилетним мальчишкой? "Да, но теперь-то ему не двенадцать лет, - напомнил он себе. - А в пятнадцать можно таких неприятностей на свою шею найти, что ого-го!"
 - Дима - это, Витя, отдельная песня, - глядя в сторону, медленно сказал Иван Петрович. - Совсем от рук отбился. Взял моду пропадать где-то по три-четыре дня, а бывает, и по неделе. Представляешь? И ведь что делает, поганец: заходит домой, когда точно знает, что ни меня, ни Лариски нет, переоденется, поест, и снова исчезает. И не каждый день - значит, пасется у кого-то из своих дружков. У кого, разумеется, не говорит, и дружки его не признаются. Шифруется, как Штирлиц какой-нибудь. Откуда только хитрость такая завелась! Нормальный парень вроде был...
 - И давно он так гуляет?
 - С зимы. Первый раз пропал ни с того, ни с сего. День, два нету... - продолжал Иван Петрович, и по тону его становилось ясно, что рассказывает он о давно наболевшем. И что от Виктора он помощи никакой не ждет, хочет только выговориться. - Лариска с ума сходит, я по друзьям его названиваю. Все одно и то же отвечают: "не знаем, не видели..." Ясно, что врут, но нам-то от этого не легче. До милиции уже дошли... И тут объявляется наш Дима. Глаза наглые, улыбается, как ни в чем не бывало. У Лариски истерика, а он бровью не ведет. Я к нему: мол, Дмитрий, что за фокусы? А он мне: какие фокусы, батя, все путем. Как будто он все эти дни из дома ни ногой... Я стал с другой стороны подкатывать: может быть, спрашиваю, у тебя проблемы какие-нибудь? Так не бойся, скажи, что мы, людоеды? Смотрит, как будто не понимает, о чем речь. Битый час я вокруг него ходил, и так и этак, упрашивал - так легче было, наверное, со стенкой договориться. Что ж, думаю, ремнем его лупить? А толку? Вытребовал из него обещание не исчезать больше так неожиданно, на том и отступился. Месяц просидел тихо, мы уже почти успокоились... а потом однажды опять домой не явился. Так и пошло с тех пор у нас. Где его носит? Чем он занимается? Не знаю. Мобильник ему купили, чтобы хоть вызвонить можно было - "потерял" сразу же. Опять врет, конечно. И вот полгода, Витя, об эту стену бьюсь. И теперь опять его второй день дома нет, - заключил Иван Петрович.
 - А может, стоит его все-таки выпороть? - после недолгого молчания предложил Виктор.
 - Разве порка кому-нибудь помогала по-настоящему, а, Витя? - вздохнул Иван Петрович.
 - А что? - Виктор хмыкнул смущенно. - Сколько меня батя порол, каждый раз мозги чуть-чуть вправлялись на место.
 Иван Петрович снова вздохнул.
 - Я, Витя, очень хотел бы, чтобы мой Димка хоть чуть-чуть на тебя походил. Он же как сорная трава растет. Не знаю, что из него выйдет.
 Смущенный окончательно Виктор не нашелся что ответить.
 Почти до самого дома они шли в молчании, пока вдруг Иван Петрович не спохватился и не принялся расспрашивать Виктора о службе. Виктор мысленно почесал обросший затылок. Отмалчиваться о своем армейском житье-бытье он не видел никакого смысла: никаких тяжких или, упаси господи, травмирующих психику воспоминаний из армии он не вынес, и все-таки отнюдь не все события этих двух лет следовало подвергать огласке. Исключительно для того, чтобы не огорчить слушателя. Характера Виктор был покладистого и мирного, но ровно до тех пор, пока на него не наезжали. Тогда он быстро зверел. Желающих же наехать, особенно по первому году, в части было хоть отбавляй, и не все конфликты удавалось разрешить мирным путем. Драться Виктор не любил, но кому-то и в зубы давал. И сам, разумеется, бывал бит, и выговоры "с занесением" от начальства тоже, случалось, получал - за "неуставное поведение". Выговоры, впрочем, не все были за драки: от нечего делать или от плохого настроения Виктор мог и учинить какое-нибудь мелкое хулиганство. Талантом же сваливать вину на другого он не обладал и частенько попадался.
 А как виртуозно он научился чистить картошку!.. Любая хозяйка могла бы ему позавидовать.
 В общем, всякое бывало. И вещи, которые Виктор по молодости лет и складу характера воспринимал легко и не заморачиваясь, могли серьезно огорчить Ивана Петровича. Так что приходилось тщательно взвешивать каждое слово перед тем, как его произнести вслух. Поэтому рассказ вышел неспешным и по-взрослому обстоятельным. Виктор не успел рассказать еще почти ничего, а они уже стояли перед дверью квартиры Ивана Петровича.
 - Лариса, ты дома? - крикнул он, едва ступив через порог. - А я гостя привел!
 - Гостя? Вот и чудесно. Как раз к ужину, - Лариса неслышной поступью вышла из кухни и остановилась перед Виктором, улыбаясь. Глаза ее изумленно распахнулись: - Витя?
 - Представь, поймал на улице, - засмеялся Иван Петрович. - Летел куда-то, погруженный в думы, ни дать ни взять - юный Вертер.
 - Допустим, на Вертера Витя никогда не походил, - возразила Лариса. - В нем слишком много земного. Ну же, мужчины, проходите, что вы встали в коридоре, как не у себя дома...
 Легонько подталкиваемый в спину хозяйкой, Виктор прошел в стильно обставленный зал. Пожалуй даже, эту комнату можно было назвать гостиной, если только возможно допустить наличие гостиной в стандартной квартире советского образца. Впрочем, квартира у Ивана Петровича была хорошая, большая даже и по нынешним временам: он занимал не последнюю должность на одном из заводов.
 Но Виктора больше интересовала не обстановка, а хозяйка квартиры, которую он разглядывал с удивлением и радостью. Лариса была уже не та женщина, что плакала, обнимая его, во дворе военкомата почти три года назад. Рождение девочек словно бы воскресило ее, она выглядела удивительно свежей и моложавой, хотя щекам ее не хватало румянца, а в глазах за улыбкой пряталась грусть. Конечно, она никогда не перестанет горевать по Вадиму. Но все же она была живой.
 Главным же предметом в комнате, несомненно, была и навсегда должна была остаться большая фотография Вадима на одной из стен: без черной ленты, и улыбался на ней Вадим с обычной своей ехидцей.
 ...На Виктора посыпались обычные после долгой разлуки вопросы: "что ты?", "как ты?", "где ты?" Он отвечал, тщательно следя, чтобы не сболтнуть лишнее. Обнаружив, что в этом доме его проблемы до сих пор воспринимают близко к сердцу, он не хотел никого огорчать. И все же Лариса догадалась, что он не договаривает: заглянув ему в глаза, она сразу же поняла все то, о чем он умалчивал. Легким скользящим жестом она огладила его по лицу, глаза ее подозрительно заблестели, и она быстро ушла на кухню. Иван Петрович кашлянул смущенно и заговорил о чем-то постороннем. Ни с того, ни с сего принялся рассказывать о недавно полученных заводом крупных контрактах, оборвал себя на полуслове и вдруг спросил, чем сейчас занимается Виктор: учится или работает, и где? Виктор даже замычал от неловкости и отчаяния. "И почему меня не могут оставить в покое? - возмутился он мысленно. - Чего все ко мне лезут?"
 - У меня все хорошо, дядь Вань, - заявил он, помявшись. - Правда. Я работаю и сам себе хозяин.
 Иван Петрович посмотрел на него с недоумением и большим сомнением. Конечно, такой уклончивый не мог его удовлетворить.
 - Я почему спрашиваю, Витя... Если тебе работа нужна, ты мог бы к нам пойти. Учеником сначала, конечно. У нас люди нужны. Платят неплохо.
 - Я подумаю, - вздохнул Виктор, а про себя твердо решил, что по такой "протекции" работать точно не пойдет. Еще ему заботливого присмотра "свыше" не хватало.
 Перед тем, как позвать ужинать мужчин, Лариса принялась кормить своих двойняшек. Иван Петрович помогал ей по мере своих слабых мужских сил, а наблюдавший за этой процедурой Виктор решил, что происходящее очень похоже на проведение боевой операции, и в полной мере оценил ловкость и находчивость Ларисы. Очаровательных девочек Катю и Настю интересовало все на свете, кроме стоящих перед ними тарелок с едой. Они радостно крутились на своих стульчиках, лопотали что-то и ловко уворачивались от подносимых им мамой и папой ложек. Всем было весело. Виктору живо вспомнилась маленькая Лизка, и то, как он сам под разными предлогами избегал участия в ее кормлении, и как сердилась на него и на младшую сестру Ольгуня.
 Ужин затянулся почти до полуночи. Когда Виктор собирался уходить, Виктор Петрович остановился с ним у двери и сказал быстро, вполголоса, чтобы не слышала отлучившаяся к девчонкам Лариса, и почему-то виновато:
 - Витя, можно попросить тебя кое о чем? Это Димки касается. Ты все-таки ближе по возрасту к нему и к его компании, может, с тобой они будут откровеннее? Вот, возьми, здесь в записной книжке Димкины друзья-знакомые. Посмотри, может, ты кого из них знаешь... и поговоришь при случае.
 - Посмотрю, - пообещал Виктор, убирая записную книжку в задний карман джинсов. Хотя он сильно сомневался, что у них с Димкой найдутся общие знакомые: шесть лет разницы, все-таки, это много.
 - И заходи к нам, пожалуйста, Витя, заходи. Не пропадай, - сказал Иван Петрович уже громко, пожимая на прощанье Виктору руку.

 
 -9-
 
 "Шорх, шорх", - мела по асфальту метла, по черной мокрой земле и по лужам, захватывая весь мусор, какой попадался ей на пути. Виктор взмахивал метлой размерено, сравнивая себя с косцом, не останавливался ради тех, кто бежал, спешил мимо - он работает, занят делом, пусть они под него подлаживаются. Если он задевал кого-то и слышал ругань, - бывало и такое, - то отвечал не слишком любезно: "Смотрите, куда лезете". Однажды случился скандал с солидным господином (другого слова не подобрать) в длинном пальто, который очень торопился куда-то и не сразу сумел обойти его. Другой раз некий въедливый дед накатал на него жалобу в ЖЭК. В обоих случаях Виктор представал перед Евгенией Петровной и получал выговор, но на этом все и заканчивалось. ЖЭК, как уже говорилось, не мог позволить пренебрегать молодыми и, главное, трезвыми кадрами. Евгения Петровна на Виктора едва не молилась и страшно боялась его спугнуть резким словом. Может быть даже, была немножко влюблена в него, хотя по-прежнему считала его человеком весьма странным. А потому выговаривала с видом не строгим, а слегка даже виноватым - мол, потерпи дружок, надо, ничего не поделаешь.
 - Витечка, ну я прошу тебя - немножко поаккуратнее, - заканчивала Евгения Петровна свой монолог, который только с натяжкой можно было назвать выволочкой. - И не связывайся ты с ними, ради бога. И не груби. Неужели так сложно промолчать? Зачем тебе лишние проблемы?
 - Да у меня вообще никаких проблем нет, - отвечал Виктор. - И не грублю я! Пусть сами под ноги не лезут.
 - Витя! Ну пожалуйста!..
 В голосе Евгении Петровны звучало столько мольбы, что Виктор не мог устоять и обещался быть сдержанным. Надолго его, впрочем, не хватало.


 ...Шорх! ну вот, опять: метла с размаху шваркнула по чему-то, оказалось - по белым лакированным сапожкам с узкими носами и каблуками-шпильками. Они испуганно шарахнулись в сторону, а возмущенный девичий голос воскликнул:
 - Что вы делаете? С ума сошли?! Идиот!
 - Смотри, куда идешь, дура! - не остался в долгу Виктор, не оборачиваясь и продолжая свое занятие. Накануне он нечаянно пересекся с матерью, поскандалил и до сих пор еще не успокоился до конца, а потому пребывал в сильно раздраженном состоянии.
 - Что?! - пораженно вскричал голос. - Что вы сказали?!
 Белые (вернее, уже не совсем белые, а в разводах серо-коричневой грязи) сапожки, судя по всему, не собирались бежать далее по своим делам, а норовили затеять скандал. Обуреваемый кровожадными мыслями, в состоянии полной боевой готовности скандал этот поддержать и развить, Виктор развернулся в сторону сапожек и поднял взгляд. И запал его в значительно мере пропал.
 Над сапожками обнаружились стройные ножки с аккуратными круглыми коленочками, еще выше - коротенькая джинсовая юбка в складку, нежно-голубое пальто нараспашку и под ним - белый свитер под горло. Венчала все это хорошенькая головка, принадлежащая девушке лет девятнадцати. Главным украшением загорелого скуластого личика являлись огромные серо-зеленые глазищи, с гневным возмущением вперенные в Виктора. Волосы у девушки были каштановые, красиво подстриженные до плеч, с падающей на левый глаз гладкой челкой. Оглядев все в целом, Виктор решил, что девушка не просто хорошенькая, как ему показалось сначала, а красивая. И даже очень красивая. И красота у нее была не стандартная, прилизанная, как у одинаково роскошных девиц с журнальных обложек, а своя, особая, не сразу видная и даже, пожалуй, чуть диковатая.
 - Как вам не стыдно так говорить с женщиной? - тихо, но гневно продолжала девушка, пристально глядя на Виктора большими, широко расставленными глазами. - Да еще когда вы и без того виноваты. Вы просто хам, вот вы кто.
 Виктор почувствовал, что краснеет. Девчонка права по всем пунктам, да и держится отлично, не разнюнилась и не развизжалась, смотрит твердо, презрительно - знает себе цену. А он дурак и хам.
 - Идите-ка сюда, - кротко сказал он, тоже невольно переходя на "вы". - И садитесь.
 - Зачем это? - с подозрением спросила девушка, переводя взгляд с него на невысокую металлическую оградку, отделявшую тротуар от газона.
 - Да садитесь же, я вас не укушу...
 Девушка колебалась, пытаясь понять, что он задумал, а Виктор сообразил запоздало, что, сев, она может испачкать свое светлое пальто. Он отставил метлу, снял рабочую куртку, оставшись в свитере, и расправил ее по оградке.
 - Садитесь, - повторил он.
 Девушка, удивленная и слегка деморализованная его действиями, наконец, села, опасливо на него поглядывая. Виктор присел около нее на одно колено, достал из кармана тряпку, которой вытирал руки, и стал стирать грязь с лакированного сапожка, придерживая его за щиколотку. Девушка испуганно дернулась и быстро подобрала ноги под себя.
 - Что это вы делаете?..
 - Устраняю причиненный вред, - объяснил Виктор и потянул ее ногу к себе.
 - Я вас не просила!
 - А меня и не надо просить, я сам...
 - Отпустите! - потребовала она возмущенно, но без особой уверенности.
 - Всенепременно, но только через несколько минут.
 Она притихла, но Виктор, сосредоточенный на лакированных сапожках, физически ощущал прикосновение ее взгляда к своему затылку и почему-то боялся поднять глаза. Впрочем, и теперь ракурс был весьма выгодный: такие хорошенькие стройные ножки встречаются не каждый день, и уж точно не каждый день выпадает возможность полюбоваться на них с такого близкого расстояния. И Виктор не торопился, счищая грязь так тщательно, как только можно, и сознательно затягивал процесс, пока не почувствовал нарастающего раздражения и нетерпения во взгляде, который по-прежнему давил ему на затылок.
 Сапожки уже блистали первозданной белизной, и Виктор с сожалением выпустил тонкую щиколотку и отодвинулся, по-прежнему не смея взглянуть незнакомке в лицо.
 - Вот и все, можете бежать.
 Заерзали по асфальту сапожки - хозяйка придирчиво их осматривала. "Посмотреть бы на себя со стороны, пока я изображал благородного рыцаря, - с внезапным смущением подумал Виктор. - Если кто мимо проходил, то, наверное, шеи посворачивали. Зрелище должно быть в высшей степени сумасшедшее".
 - С-спасибо, - чуть запнувшись, проговорила девушка и замолкла, не зная, что еще добавить. Она встала, и Виктор встал тоже, отряхивая испачканную в земле штанину (а в сущности - только размазывая грязь) и старательно не глядя на нее.
 - Пожалуйста, - отозвался он.
 Незнакомка немного постояла, неуверенно переминаясь с ноги на ногу, но Виктор все еще не смотрел на нее, и она очень медленно пошла по дорожке, тщательно огибая лужи. Виктор хотел надеть куртку, но передумал и оставил ее лежать на оградке, сел и стал вытряхивать из пачки сигарету. Неторопливое цоканье каблучков по асфальту уже почти не было слышно, его заглушали другие звуки: чириканье воробьев, шорох шин по асфальту, автомобильные гудки. Работать уже не хотелось, но и раздраженное состояние сменилось едва ли не умиротворением.
 "Интересно, - подумал Виктор, - куда это она направляется такая нарядная, в субботу, в такую рань? Ну то есть не то чтобы рань, а все-таки в десять утра не на свидание же она идет? А может, не надо было ее так отпускать? Тогда не ломал бы голову, а прямо у нее и спросил бы. Догнать, что ли?"
 Виктор поднял голову, но девушка уже исчезла из виду.

Июль, 2006 г.