Эссе в вагоне

-- Что-что -- переспросил я, потому что обращение ко мне попутчика было совершенно неожиданным, после более чем трех часового молчания.
 Когда я вошел в купе со своими вещами, он уже сидел у окна, положив белые манжеты на аллюминиевое ребро столика, и задумчиво глядел на меня. После вокзальной суеты мне не хотелось слов, пресловутых дорожных бесед, и я рад был его молчаливому кивку на мое приветствие. Потом поезд, как всегда, мягко покатился, под разные мысли ровно бежала ленточка ординарной прижелезнодорожной жизни, и сон уже легкими сумерками заполнял купе, когда сосед мой вдруг произнес :
-- Вот вы, в силу своей молодости, наверняка не интересуетесь даже тем, что сейчас называют паранормальными явлениями. Иначе говоря, пределами человеческих возможностей.
-- Что-что -- переспросил я, но он продолжил:
-- А, тем не менее, я вижу в вас данные, вы многое смогли бы, имея элементарные любо знание и усердие.
-- В каком смысле ?
-- Я хотел бы начать издалека, и не с вас, а с вашего попутчика -- он слегка поклонился.
 Застигнутый врасплох, я ничего не мог возразить, только неопределенно пожал плечами.
-- Слова, дорогой мой сосед, ветер, позвольте вам кое-что показать.
 Праздный бег вагонной жизни определяется для меня стуком колес и характерным болтанием вагона. Вместе они образуют некую мелодию, или разговор. Они как мужчина и женщина. Колеса -- мужчина громко требуют, а вагон -- женщина изредка, неожиданно сильно отвечает. Я увлекаюсь их разговором, а может и сексом, и искренне волнуюсь, когда колеса вдруг часто-часто застучат, почти непрерывным гулом, а вагон начнет биться так, что поползут, дребезжа, стаканы и бутылки под столом упадут и покатятся. А поезд все летит и летит, и чувствуешь, как где-то впереди набычившийся локомотив рвет воздух.
 Но стух колес сух и мертв, болтание вагона -- раздражающая качка, если ваш попутчик, какой-нибудь командировочный или гость после веселых проводов, нуждается в скрашивании дорожных часов пустой болтовней.
-- Позвольте я вам кое-что покажу, -- повторил мой сосед, не похожий ни на подвыпившего гостя, ни на нудного командировочного.
 Он поднял сероватые сухие кисти, сложил ладони, развел, и я увидел сноп искр, проскочивший между ними. Потом правой рукой он показал знак ОК и в кольце указательного и большого пальца засветился огненный шарик.
-- Вот таким шариком можно убить любого ненавистного вам субъекта.-- шарик летал по купе, а я с тоской следил за его виражами.
-- Но таким шариком могут убить и вас, мой дорогой молодой человек.-- Тот и правда стал атаковать меня.
-- А я могу научить вас и защищаться от подобных чар и самому владеть ими.
-- Да, я вас слушаю.
-- Что нам мешает быть всесильными? Только одно -- это неверие в себя! Почувствуйте свою силу. -- шарик вернулся в его пальцы и потух.
-- Каждый человек полон злого всесильного огня. Но не все -- он злорадно рассмеялся -- владеют этим огнем. Откормите свой гнев на тучной ниве ненависти. Пусть он кушает травку скандалов и колючки оскорблений, ягодки предательств и цветочки ревности. Кормите, хольте, лилейте его, это могучее животное вам пригодится. Гоните его вперед, не давайте ему трясти вас и кружить на месте. Могучий гнев в узде и под кнутом вашего разума сделает из вас нового человека.
Его потэтический тенор резал мне уши, я откупорил бутылку минералки и вылил ему на голову. Беснующийся сосед мой потух и сник.
-- Ложитесь-ка спать, милейший -- сказал я.
 Он послушно разделся, отвернулся к стене и засопел.
 Укрыв его одеялом, долго сидел я и думал, что сильное животное гнев, бодается, ревет, и топает ногами на улице, но есть и гадить возвращается в хозяина. Если хозяин кормит и холит его, неминуемо вскоре выест и загадит все человеческое нутро.
 В поезде погасили свет, сумерки сгустились в купе, темнота бежала за окном, и в ней промелькнул одинокий переезд: шлагбаум, фонари и домик. Пора спать. А колеса стучали и вагон болтало и хорошо было жить на свете, когда сосед мирно посапывает во сне.