Урок

 Урок

1) Путь с кладбища

В родной город Владимир приехал на день, только чтоб выписаться и поскорее обратно в Киев. Что ему делать в этой пыльной провинции, где почти не осталось людей, которых он хотел бы увидеть? Но обернуться быстро не вышло – чертова бюрократия, в ЖЭКе стали требовать какие-то несусветные справки, он совал деньги, но него только кричали. Потом оказалось, что в ЖЭКе недавно арестовали паспортистку, бравшую взятки за прописку. Испуг оказался столь силен, что дело не решила даже сотня долларов – огромная сумма по здешним нищенским меркам. Он матерился, но ничего поделать не мог. Нужно было завтра с утра добыть справки, наконец-то выписаться и забыть этот бред из прошлого.
Поехал в гостиницу, снял там номер, достал из портфеля виски, выпил и лег в кровать ещё по-светлому. Потом позвонил отцу, чтобы тот не волновался. Отец после смерти матери женился, не очень удачно, но объяснял, что на старость всё лучше, чем быть одному. Владимир не спорил, дело отца с кем жить и как. Они были всегда достаточно автономны. Отец не учил его что делать, он уважал отца и не лез в его дела. Включил телевизор. Последнее время не мог заснуть без телевизора. Включал, немного смотрел, засыпал и так до утра и спал при включенном телевизоре. Наверное, это не очень полезно, но он же не курил, не злоупотреблял спиртным, правильно питался, так что мол позволить себе немного вредненького.
Уже заснул, когда в номере зазвонил телефон. Владимир подумал, что видимо будут предлагать девочек. В провинциальных гостиницах так обычно и бывает.
- Алло.
Он еще подумал, может действительно перепихнуться по быстрому, когда услышал отца.
- Володя, тут мне позвонили, Эдик умер.
- Какой Эдик?
- Эдик, Черевко, вы с ним учились вместе.
- Эдик!
- Да, завтра похороны, на Барановском кладбище, в одиннадцать.
- Я очень занят.
- Может, удастся, хоть на несколько минут. Всё-таки он твой друг.
- Хорошо, я постараюсь.
- Тогда спокойной ночи. И завтра приходи перед отъездом. Ирина Леонидовна спечет пирог с печенкой.
- Отлично, зайду.
Пирог с печенкой, это уже интересно. Пирог с печенкой – его любимое блюдо, чего это Ирина Леонидовна, папина пассия, затеяла такой приятный подарок? Уже не в том ли дело, что есть какие-то родственники, которые следующей осенью поедут в Киев поступать? У этой Ирины Леонидовны масса сестер и братьев, у которых тоже обильное потомство, так что всякое может быть. Только тщетны надежды. Пирог он съест, а никого и на порог своей квартиры не пустит. Нужны ему, бедные родственники. Владимиру стало хорошо от этой решительной мысли, он перевернулся на бок и почти уснул, когда на улице кто-то закричал. Вот уж эти провинциальные гостиницы с плохой звукоизоляцией. И тут он вспомнил про Эдика.
Сон как рукой сняло. Еще немного полежал, потом сел, свесив ноги с кровати. Эдик был его друг. Не то чтобы лучший друг или Друг, таких у него было, но хороший товарищ. Последние годы в школе и весь институт они были не разлей вода. Когда Владимир поехал в Киев, то звал и Эдика. Но тот не захотел. Может, боялся неудачи, а может, действительно прирос к этому сонному городку. Хотя в последнее Владимир верил слабо. Люди оставались в этом болоте только по слабости, пытаясь избегать неудач. Предпочитали гнить здесь по-тихому, чем рискнуть в столице. Ну, это личное дело каждого.
Расстояние убивает дружбу, последнее время он с Эдиком не виделся, писем друг другу не писали, так что никакого общения. Окружными путями слышал, что Эдик вроде занимал бизнесом, сначала успешно, потом какие-то наезды, все эти бандитские истории с ментами, лежанием мордой в землю, вывозкой в лес, подвешиванием за ноги и перепиской уставного фонда, как финальным аккордом акции. Потом Эдик вроде бы лечился, поправлял здоровье, потом ездил на год или два в Германию, подкопил денег, вернулся в городок, снова занялся бизнесом, благо времена стали поспокойнее. Потом был слух, что он заболел, но Владимир не обратил на него внимание. А тут умер. Подумал, что начинается. Ему тридцать пять и люди вокруг начинают умирать. Не быстро, по одиночке, но процесс постепенно будет набирать обороты. Чтобы годам к семидесяти приобрести тотальный характер. Владимир был уверен, что будет жить долго, но ничуть этому не радовался. Думал, что застрелиться, как только у него перестанет вставать. Зачем дальше то жить? Шестьдесят лет человеческий век, а дальше множая их труд и болезнь. Кажется так говорила соседка старушка Никифоровна.
Налил себе снова виски, лёг в кровать и стал потягивать. Конечно, это походило на алкоголизм, но так ведь у каждого есть свои недостатки. Настроение было плохое, спать не хотелось, раздражение. В таких случаях всегда помогал секс, но Владимир знал, что в этой провинции нет нормального сервиса. Это в Киеве были надёжные люди, которые поставляли качественный товар. А тут же вполне можно нарваться на клофелин или вовсе откровенную уголовщину. Тем более провинциальные проститутки обычно страшны, лучшие кадры ведь уезжают за границу или в Киев. Он вспомнил тамошних девочек и настроение окончательно испортилось. Ему было душно и тошно в этом проклятом городке. Хорошо бы было плюнуть на всё, вскочить в машину и погнать в Киев.
Он даже встал с кровати. Но он ведь был взрослый мальчик и играл по взрослым правилам. Он покупал квартиру в Киеве, нужно было оформить прописку, а для этого выписаться здесь. Не сделает сейчас, придётся заниматься этим позже, а у него ведь много дел. Он занятой человек, у него в подчинении почти сотня работников, он еле сейчас нашёл время. Поэтому Киев подождёт, а проехаться он действительно проедется. Это его успокаивало.
Около часа колесил по опустевшему городу. Дважды был остановлен гаишниками, от бесед с ними приобрёл какую-то умиротворённость, вернулся в гостиницу и заснул до утра. В семь зазвонил будильник, умылся, побрился и поехал по учреждениям. Был уверен, что дело затянется, будет мыкаться до самого вечера, но удивительное везение, всё складывалось как нельзя лучше и уже к десяти он собрал все справки и отвез в ЖЭК. Там сказали придти после обеда, у них там что-то сгорело.
Владимир скривился и поехал на кладбище. Можно было сесть где-нибудь и попить кофе или вернуться в гостиницу, раз ехать на похороны не хотелось. Но он привык не вытеснять, а преодолевать трудности. Поедет на кладбище, почтит память покойного, потом в ЖЭК, получит вольную и в Киев.
Катил на кладбище по отвратительной дороге с огромными ухабами. Жалко было свой "Крайслер", поэтому не спешил. Припарковался возле кладбища и включил музыку, хороший джаз. Ждал пока приедут автобусы с гробом и родственниками. Даже немного задремал, потом выждал, пока все вышли и побрели по плохо асфальтированным аллеям к могиле. Пошёл следом, держась на солидном отдалении. Не хотел бы встретиться с кем-то из старых знакомых, вести натужные разговоры давно чужих и ненужных друг другу людей.
В толпе опознал несколько знакомых и схоронился за большим мраморным памятником какому-то директору нефтебазы. Владимир слышал какую-то мутную историю из девяностых о том, как директор придумал проводить приватизацию базы, естественно под себя. А один молодой экономист, проработавший всего несколько месяцев, про это узнал, пригласил братков и директор неожиданно умер от сердечного приступа. Экономиста зарезали буквально через месяц, потому что стал долю требовать, а нефтебаза обанкротилась и была порезана на металл. Обычная история для смутных времён.
Владимир смотрел, как процессия остановилась, несколько человек сказали короткие речи, потом гроб опустили, оркестр ударил последнюю мелодию, яму быстро закопали и стали расходиться. Подождал ещё несколько минут и пошёл к могиле. Он же хотел проститься с другом, а не встречаться со знакомыми. Когда подходил к холмику, уставленному венками, увидел рядом женщину. Лицо её показалось знакомым, но она хромала, а хромых он не знал. Подошли практически вместе, немного смутившись нежданной компании. Потом женщина внимательно на него посмотрела.
- Володя?
- Да.
Он смотрел на неё, что-то в памяти крутилось, но как-то не очень отчетливо.
- Не узнаёшь? Я Ольга Кожушко, мы с тобой учились вместе.
- Ольга?
Он удивился несколько больше, чем позволяли правила приличия, но его можно было понять. Ольга была самой красивой девушкой не только в классе, но и в школе. То, что называется модельная внешность, она с седьмого класса уже участвовала в съемках, последний год в школе и вовсе не появлялась. Говорили, что работает в самом Париже, недоброжелатели правда утверждали, что работает совсем не моделью.
- У меня крутилось в голове, но никак не мог ухватиться. Всё-таки сколько времени прошло.
- Времени много, это факт. Как ты?
- Да нормально, в Киеве.
- Столично выглядишь.
- Стараюсь. А ты как?
- Я здесь, работаю.
Она сделала шаг к могиле, действительно сильно хромала и тут Владимир вспомнил какие-то разговоры про аварию, что Ольга чуть не погибла. Спросить показалось неприличным и зачем ему чужие беды?
- Ты специально к Эдику приехал?
- Нет, случайно. Выписывался, тут отец позвонил, рассказал. А что с ним было?
- Рак гортани. Год боролся. Один раз вроде попустило, потом опять.
- Рак это фигня.
- Да, последний месяц он на морфии сидел. Из-за боли. Отмучился бедняга.
У неё задрожал голос и на глазах выступили слёзы. Вспомнил, что Эдик был одним из её ухажёров, долго вздыхал по ней, хотя понимал, что не по Сеньке шапка. Она же была звезда, а он провинциальный паренёк. Теперь звезда хромает над могилкой паренька.
- Он про тебя вспоминал.
- Про меня?
- Да. Жалел, что как-то разошлись вы по жизни.
- Мог бы позвонить мне в Киев.
- Не хотел тревожить, ты же большой человек стал.
- Не такой уж и большой. А что у него с семьёй?
- Да ничего. Жена с ним развелась, ещё когда бандиты на него наезжали. С тех пор сам и жил. Бизнесом своим занимался, все силы ему отдавал.
Владимир подумал, что зря вот так, надо спешить жить, спешить побольше попробовать. А работа, что работа, это лишь средство зарабатывания денег.
Ольга положила на могилу букетик цветов. Владимир подумал, что про цветы и забыл.
- И что, никаких шансов не было?
- Врачи говорили, что были, но немного. Он и в Киев ездил и в Харьков, с лучшими специалистами консультировался. Но не повезло.
Она опять едва не плакала.
- Последние дни совсем страшно было, он только стонал. Худой, килограмм на тридцать похудел, лежит, как из Бухенвальда и станет. Все зубы на стонах стёр.
Владимиру эта мрачность не нравилась, про смерть он предпочитал не думать и про мучения тоже. Спокойно планировал, что если попадёт в переплёт, так повеситься и вся недолга. Зачем же мучиться, зачем терпеть, если можно всё проще.
Постояли ещё немного, Владимир глянул на часы.
- Ну что, мне пора.
- Да мне тоже.
Она дотронулась до холмика и отвернулась. Плакала. Странно, Эдик был, конечно, хороший человек, его друг, но чтоб плакать. Владимир никогда не плакал, разве что от смеха.
Пошли между могилок к выходу. Владимир удивлялся, как выросло кладбище за его отсутствие. Мрёт народец, сильно мрёт. В этом городке так и пахло смертью. Киев – другое дело. Там жизнь бьёт ключом, там смерти как будто и нет вовсе. В Киеве люди живут, а не умирают. Улыбался, чувствовал, что правильно сделал, когда сбежав из этой дыры.
- Вот моя машина.
Это и так было понятно, на стоянке была всего одна машина, но он гордился своим "Крайслером" и хотел обратить на него внимание. Дорогая машинка, с кондиционером и кожаным салоном. Девочки в такой машине практически сразу же раздвигали ноги. Хоть и шутят про обратную корреляцию между размером члена и машины, но его "Крайслер" действовал на дам возбуждающее.
Сели, ехали, Ольга рассказывала новости о знакомых, однообразные новости про женился, дети, развёлся, пьёт, уехал.
- А ты чем занимаешься?
- Деток ращу.
- Кого?
- Деток.
- В смысле?
- У меня семейный детский дом. Девять охламонов под моей командой.
- Девять? Ты это серьёзно?
- Ну да.
Владимир на всякий случай глянул ей в глаза. Вроде бы действительно не шутит.
- И с чего это ты?
- А после аварии, надо было чем-то заняться. Своих у меня уже не будет, решила чужих растить.
- Ты извини, я так, краешком уха слышал. что за авария?
- Автомобильная. Я в Борисполь ехала, на самолёт, у меня в Милане съемки, очень важные. На трассе врезался в нас пьяный мент. Он, как оказалось, уже несколько раз в аварии влетал, но медленнее ездить не стал. Наша машина сто пятьдесят, его сто пятьдесят, лоб в лоб. Врачи потом говорили, что я чудом выжила. Повезло, что сидела на заднем сидении. Водитель мой насмерть, мент тоже, а я жива. Зажало меня сильно, вытянуть не могли, пришлось два часа ждать, пока спасатели приедут. Я кровью вся сошла, но успели меня до больницы привезти. Там первые два дня даже операций не делали, ждали пока умру. Потом папа заставил их заниматься, сделали операции, целых шесть. Потом ещё пластику на лице. Оно то видно шрамы, но не так ужасно как было.
- Да нет, нормально.
- Нормально. но хромых моделей не бывает, поэтому с карьерой пришлось завязать. Пару месяцев по санаториям провалялась, всё никак не могла придумать, что мне делать в жизни. Вспомнила, как в детском доме была. Потом ещё прочитала, что можно детский дом семейного типа организовать. И взялась. Мне бы хоть что-то делать, а то с ума сходила от мыслей.
- Сильный ход.
- Когда припрёт, так походишь.
- И как ты их содержишь?
- Государство деньги даёт. Потом, у меня ведь много подруг в модельном бизнесе осталось, они помогает, благотворительные вечера устраивают. Ничего, живём.
Владимир глянул на её руки, которые она держала на приборной доске. С коротеньким маникюром, грубоватой кожей. Подумал, что трудно живёт. Вспоминал роскошных киевских ****ей с их беленькими руками и кожей, как бархат.
- А ты как? Женился?
- Нет.
- Всё ищешь?
- Да нет, ничего не ищу.
- Сам что ли, живёшь?
- Живу сам, встречаюсь с барышнями. Киев такой город, что если деньги есть, то всё остальное прилагается почти автоматически.
- В деньгах счастье?
- В деньгах возможности. Платишь и получаешь, всё что захочешь.
- А детей не хочешь?
- Ничуть. Дети это заботы, ограничение свободы. Не хочу быть кем-то связанным.
- Каждому своё.
- Дети это от безнадежности. Фальшивая попытка преодолеть смерть. Я просто не боюсь смерти. Умру, так умру, слава богу я уже немало успел в этой жизни.
- Молодец.
Она улыбнулась, Владимиру показалось, что не очень искренне и он зло подумал, что она ведь типичный лузер. Попала в аварию, искалечилась, схватилась за эту дурацкую идею растить чужих детей. Она рассчитывает на их благодарность? Только зря, они забудут всё её усилия. Людям не надо делать добро, чтобы потом не разочаровываться.
- Вот здесь останови.
Владимир затормозил. Она полезла в сумочку, он резко напрягся, уж не деньги ли она собирается ему тыкнуть. Пусть, он же возьмёт! Но она достала визитку.
- Это адрес моего детского дома, у нас и страничка в интернете есть. Может ты или кто-то из твоих знакомых, захочет помочь. Я всем такие визитки раздаю, бывает, что и помогают люди.
- Да я уезжаю скоро.
- Это же не колхоз, это добровольно.
Она улыбнулась, махнула рукой, вышла из машины и заковыляла прочь. Какая же красавица была, а сейчас стала потасканная работой баба. Владимир посмотрел на свои руки и подумал, что у него кожа нежнее, чем у неё. Он же следит, он хочет быть молодым и красивым. Сам, не делиться этим ни с кем. Ударил по газу и поехал в ЖЭК. А потом прочь из этого мерзкого городка, в котором пахло смертью. Даже на пирог с печёнкой не остался, хотя отец, судя по всему, обиделся.

2) Сидельцы

Никто не заметил, как Володя вышел. Сергей Анатольевич заколачивал раствор, Юра носил кирпичи из коридора, Володя просто вышел. Даже если бы его видели, даже если бы спросили, он мог легко ответить, что идёт отлить на первый этаж. Там для этого была специальная комната, уже довольно зловонная. Но Володю никто не окликнул, он вышел. А через несколько минут Юра тащил очередные десять кирпичей. Он был крепкий и длиннорукий, таскал больше всех. Услышал странные хрипы в соседней комнате. Аккуратно поставил кирпичи, заглянул туда и увидел Володю, дёргающегося в петле. Юра хоть и был человек не слишком умственно развитый, но отличался быстротой в принятии решений. Сергей Анатольевич за это его хвалил, приводя высказывание немецких офицеров времен войны о том, что не совсем верный, но быстро исполненный приказ лучше, чем отличный приказ, но отданный с замедлением. Юра не стал долго думать, что и как, подскочил к Володе, схватил его за ноги, приподнял, чтобы убрать нагрузку с шеи и стал звать Сергея Анатольевича. Очень тихо, чтобы охрана не услышала. Двое играли в карты совсем недалеко.
- Анатольевич, Анатольевич!
Юра всегда звал старшего товарища Сергеем Анатольевичем. Зов только по отчеству служил знаком нестандартности ситуации.
- Что Юра?
Сергей Анатольевич заглянул в комнату, бросился к Володе.
- Узел развяжи, узел!
- Он живой?
- Вроде да, развязывай!
Сергей Анатольевич старался, но пальцы, огрубевшие на тяжелой работе, не слушались, скользили по проводу. Электропроводку они сами же и проводили, еще пару месяцев назад, висели провода и висели, а тут на тебе.
- Ну что?
- Развязать не могу!
- Держи за ноги!
Юра справился с проводом, ослабил петлю, вынул Володю, положили его на пол. Сергей Анатольевич испуганно стоял рядом, а Юра ударил по щекам, стал давить руками на сердце. Массаж делал. Медленные, мучительные секунды, Сергей Анатольевич думал, что ведь теперь не выпустят. Если Володя умер, то это будет скандал на всю колонию и больше их на стройку не выпустят. Другой работы нет, придётся сидеть в камере и сходить с ума от безделья. А про досрочное освобождение можно даже не думать. Юра думал, что ведь мог же догадаться. Володя ещё со вчерашнего дня был сам не свой. Со свидания. Он всегда тяжело переносил свидания, злился, нервничал, стонал во сне. А вчера пришёл в камеру, лёг на нары лицом вниз и молчал. И сегодня с утра молчал. Побелевший, с пустыми глазами.
- Жив, жив!
Володя действительно пошевелился, потом открыл глаза, слегка очумело оглядывался.
- Ну ты балбес, ну ты устроил!
Юра встал и пошёл к коридору, чтобы посмотреть не заподозрила ли чего охрана. Нет, сидели и играли в карты. В дурака, они всегда играли в дурака, вели счет с Нового года, что там полторы тысячи на полторы.
- Я что, живой?
- Живой, живой. Только зачем, Володя, зачем?
Юра скривился. Глупый вопрос. Если полез человек в петлю, значит есть зачем.
- Вовка, ты если хочешь вешаться, так дело твоё. Только не на стройке. В камере, ночью. А то ведь нас потом запрут.
- Не надо вешаться, совсем не надо!
Сергей Анатольевич говорил, что хочет жить, дожить до свободы. Очень надеялся на досрочное освобождение, у него ведь был большой срок. Двенадцать лет. Это не Юрины девять и не Володины шесть. Он уже отсидел четыре года, еще два – пол срока, и можно просить досрочного. Сразу не дадут, но через год, через два могут. Сергей Анатольевич был примерным заключенным, тем более по такой глупости в тюрьме оказался, что и говорить стыдно.
- Как ты, Володя?
Он криво улыбнулся.
- Хреново. Вот мудак, даже повесится не смог.
- Смог. Шёл бы я на полминуты позже и капцы тебе.
- Может и хорошо.
- Кто знает?
- Что, хорошего? Жить надо, Володя, ты же ещё молодой, у тебя всё впереди!
Володя мрачно улыбается, почти кривится.
- Ладно, мужики, извините. Чуть не подставил вас. Не подумал. Так хреново было, просто жуть. Набрал на мастерок раствора, а как припечёт, тут я про провод вспомнил. Подумал, что чего там тянуть кота за яйца. Петлю скрутил и вперёд.
- Пошли отсюда, а то мухобои пронюхают.
Они ушли, взялись за работу. Юра носил кирпичи, Сергей Анатольевич колотил раствор, Володя клал кирпичи. Быстро, сноровисто, научился этому ещё в стройотряде. Кто бы мог подумать, что пригодиться. Кто бы мог подумать, что он окажется за решеткой. Преуспевающий бизнесмен, богатый и уважаемый человек. Теперь строит новый корпус колонии. По бумагам корпус строит какое-то СМУ, строит уже третий год. Деньги ему перечисляют, СМУ возвращается две трети начальству колонии, а треть берёт себе. Начальство организует на работы собственных зэков. Но мастеров среди них мало, поэтому работа идёт не спешно. Спешка никому и не нужна.
- Ну что, мужички, обед.
Охрана пришла за ними. Два восемнадцатилетних пацана со срочной службы. Ещё безусые, но уже матерящиеся и курящие. Правда, хамят не сильно, уважая строителей, которые им в отцы годятся.
- Обед.
Кладут инструмент, строятся, идут, охранники сзади. Непонятно, зачем нужны здесь эти охранники. Стройка в пределах колонии и хотели б, так не убежишь, через стены, колючую проволоку и сигнализацию. Но положено обеспечивать охрану и двое здоровых лбов охраняют трех работающих зэков. Выводят утром, ведут на обед, приводят вечером. Володя приподнял воротник фуфайки, чтобы не было видно синеющей полосы на шее. Сергей Анатольевич идёт за ним и частично прикрывает. Сергей Анатольевич, крупный мужчина, представительный, с красивым лицом, седыми волосами. Университетский преподаватель, кажется ботаник. Охранники его уважают больше других, не позволяют себе грубостей, иногда расспрашивают на самые разные темы. Сергей Анатольевич многое знает. В прошлом году он помогал делать диплом дочери главной бухгалтерии колонии. На отлично, Сергею Анатольевичу за это дали лишнее свидание и блок сигарет. Он сам не курил, а на обмен.
Зашли в столовую, там уже во всю гремели ложками. Водянистое картофельное пюре зеленоватого цвета, коматозная килька – по три на зэка. Хлеб. Мокрый, сероватый, становившийся вовсе несъедобным уже через несколько часов. Всё это елось очень быстро, потом чай, вонявший чем угодно, только не чаем. Хоть с сахаром, сегодня не пожалели. Зэки радовались, что чай сладкий и обсуждали последние новости. Последнюю новость, которой было уже недели две. Про то, как лох с четвертого отряда проиграл в карты свою бабу и ту отодрали на свободе дружки выигравших. Историю эту говорили и переговаривали уже который раз, смеясь над дуростью лоха и завидуя тем браткам, которые мало того, что на свободе, так ещё и бабу отодрали. Красивую, говорят, бабу. Теперь она лошка бросит, а если не бросит, так дура конченная.
В который раз это всё говорили, но новостей в тюрьме мало, а говорить про что-то надо. Вот если бы сегодня Володя повесился, так про него заговорили бы. На месяц хватило. Чего да как, оставил ли записку, обосрался ли в петле, кого из администрации накажут за самоубийство. Перемыли бы косточки. Но Володя жив, пьёт чай, потом идёт с мужиками к выдаче. Там получают по буханке хлеба. Это за то, что они работают, усиленное питание. Иногда могут и селёдки дать, а на праздник даже по паре варённых яиц из подсобного хозяйства. Другие зэки завидуют, но работать не хотят, предпочитая сидеть в отрядах и маяться от безделья. Не то, чтобы воровской закон соблюдали, зона была красная, без авторитетов, просто лентяи, не привыкшие к работе люди, им лучше было на нарах бока отдавливать, чем кирпичи таскать.
А эти трое решили, что лучше уж таскать. Время быстрее идёт и то хорошо, а Сергей Анатольевич надеялся досрочное заработать. Он же бригаду и создал. Никогда строительством не занимался, но считал, что образованный человек всему может научиться. Узнал, что Володя умеет кирпичи класть, подбил работать, потом к ним и Юра присоединился. Втроём работали. Научились и кладку делать и штукатурку и разводку электрическую, плитку класть, рамы устанавливать. Шутили, что, как выйдут на свободу, так не пропадут. Может, и не шутили, потому что на прежнюю работу вернуться не могли. Сергея Анатольевича со сроком на преподавание не возьмут, Володя финансист, опять же в пролете, про Юру, который работал милиционером, и говорить не чего.
- Ну как ты, Володя?
- Спасибо, Сергей Анатольевич, нормально.
Сидят под стенкой, отдыхают. Никто из них не курит, но перекур дело святое.
- Из-за неё?
- Ага.
- Так и думал.
Юра сплёвывает.
- Все беды из-за баб.
- Она сказала, что уезжает.
- Куда?
- В Америку. Вроде работу нашла. На два года. Сказала, что писать будет.
- Как раз вернётся, а ты, может, и выйдешь.
Володя отворачивается, смотрит в стену. Не верит он, что выйдет через два года. И что она вернётся.
- А что у тебя с ней?
- Не знаю.
- Типа, роман?
- Не знаю. В своё время переспали несколько раз. Ещё тогда, в той жизни. У меня тогда бабаса много было, тёлок и друзей толпы. Я щедрый был, любил тратить. Подарил ей цепочку, белья, то-сё. Да я всем дарил!
- А потом разбежались все?
- Разбежались. Как не было никого. Сразу как прокажённый стал. В Киеве неудачников не любят. Ты, будто умираешь, даже хуже. К мёртвому ещё может на могилу придут, водки выпить да помянуть, а если за решёткой, так просто стирают тебя. Из телефона номер стирают, из памяти тебя самого. Всё, не было меня, забыт, как страшный сон.
- Но она же не забыла.
- Не забыла. Когда она в первый раз пришла, так я чуть со стула не упал. Кто я ей? Да никто! Ладно бы у меня бабки оставались, я бы понял, что пасёт их. А так все же знают, что у меня с конфискацией. Квартиру, счета, машины, даже дачу забрали. Всё, гол как сокол. Зачем она ко мне пришла?
- Может она тебя любит?
- Сергей Анатольевич! Какая на хрен любовь! Это же Киев! Там только бабки, только успех, только слава!
- Вова, всякое бывает.
- Юра, она же столичная штучка! Рестораны, ночная жизнь, всё такое! Какая там любовь может быть?
- Тогда чего она к тебе ходит?
- Не знаю. Потому и мучаюсь. Не знаю, совсем не знаю.
- Спросил бы.
- Боюсь.
- Почему?
- Потому, что страшно. Ответа страшно. Вдруг она так издевается. Или просто жалко ей меня, дурака. Или ещё что.
- Да ну, глупости! Чего это ей издеваться над тобой?
- Откуда я знаю? А чего ей ездить ко мне, передачи слать? Чего? Я же говорю, переспали пару раз, подарочки. Так ведь вокруг меня хоровод целый таких баб был. И она это знала и у неё хоровод мужиков был. Все меня забыли, будто и не было, а она ездит. Почему? А *** его знает!
- Она ничего не говорит?
- Ничего. То есть говорит, новости рассказывает, говорит, чтоб крепился, подбадривает, улыбается. Она красивая баба, я её вижу, с ума схожу.
Первый раз она пришла, когда он уже никого не ждал. После суда, который огорошил его сроком в десять лет и конфискацией имущества. Он не ожидал, он думал, что всё обойдётся, надеялся на друзей. Он же так и не дал признательных показаний, никого не заложил, не рассказал об используемых схемах. Он держался и ждал помощи, ведь они могли помочь. Знали, кому давать и сколько, чтобы замять дело, чтобы поменять в обвинении статьи на более лёгкие, сменить доказательную базу, заставить прокурора быть более мягким, а судью более милосердным. Он ждал и не расстраивался, что друзья не выходили на связь. Им же нужно было прятаться, делать всё в глубокой конспирации, правильно, молодцы. Он ждал чуда, ждал на предварительном следствии, ждал во время суда, а потом прозвучал приговор.
Он всё понял. С запозданием, это была у него такая плохая черта, что глаза бывали будто завязаны, а потом повязка спадала и он видел всё, что должен был видеть раньше. Так было с арестом. Он понимал, что риск есть, но думал, что у друзей всё схвачено. Они так говорили, дружили с прокурорами, покупали им дорогие машины, возили налоговиков на уик-энд в Париж. Шутили, что если воровать так, как они воруют, то за это не садят. Тем более схемы были красивые, запутанные, неоднозначные, попробуй докажи, что это незаконно. Когда его арестовали, он увидел, что доказать можно. Много слабых мест, много следов, которые оставил и он и его друзья, вроде бы случайно уехавшие ровно в день возбуждения уголовного дела. Он пенял на свою неосторожность, но успокаивал себя тем, что ребята помогут. После приговора ему открылось, что не помогут. Могли бы помочь, но решили, что это не выгодно. Зачем рисковать, тратить большие деньги? Лучше пожертвовать им. Ничего личного, просто бизнес. Есть нерентабельные операции. Освобождать его было затратно, его и не освобождали. Плевать, что он никого не заложил, плевать что отдувался за всех, плевать, что потерял всё. Дурак, надо было переписать квартиры, иметь тайные счета, готовить запасные аэродромы. Они ведь занимались высоко рискованным бизнесом, очень прибыльным и очень рискованным. Так тут надо было не булки расслаблять, да деньги налево и направо кидать, а о будущем думать.
Он хотел повеситься ещё тогда. Когда вдруг ясно понял, что никто его выручать не будет, что на нём поставили крест. Но его взяла злость. Прежде всего, на себя, такого легковерчивого идиота, почти лоха, который позволил так себя опустить. Он сцепил зубы и решил не сдаваться. Подал апелляцию, пытался найти хорошего адвоката, но у него не было денег, пришлось довольствоваться государственным защитником, стареньким дедушкой в состоянии почти полного маразма. Пришлось биться самому, если на первом суде он сидел, как дурак, ожидая помощи, то теперь показывал натяжки следствия, несоответствия в показаниях свидетелей обвинения, требовал новых экспертиз. Ему удалось скостить четыре года, но конфискацию суд оставил в силе. И он поехал в колонию.
Он уже привык к жизни в СИЗО, где провёл почти год. В колонии было даже чуть получше. Он сразу же вызвался работать, чтобы только не сидеть днями в камере. Когда в колонии работали почти все, но уже несколько лет как производственный участок закрылся, почти все зэки сидели по камерам, работать можно было только на строительстве. Тут Владимиру и пригодились навыки еще со студотряда. Работать было легче, дни бежали быстрее, когда сказали, что к нему посетитель. Владимир никого не ждал. Друзей у него теперь не было, родственники только дальние, которые и писем не писали, не то что проведывали. Он шёл по коридору и гадал, кто к нему пришёл, давя жалкие мыслишки, что может друзья одумались, может таки вспомнили о нём и решили помочь. Не вспомнят, они где-то далеко за границей, живут поживают и не хотят ворошить прошлое.
Увидел её. Бьянка, скорее всего это было не настоящее её имя, но ему оно нравилось. И сама она была красивая женщина. Он даже ездил с ней в Венецию. Хорошая неделя, а потом он забыл её, он тогда ни с кем надолго не сходился, искал новых ощущений. Ему нравилось менять женщин, каждый раз спать с новой, открывать её будто неизведанную землю. Открывать и покидать, ища новые земли. Потом он пару раз пересекался с Бьянкой, она даже звонила, но он дал ей понять, что не хочет ничего менять, хочет быть свободным. И вдруг она. Поздоровалась, сказала, что только недавно узнала о его неприятностях. Неприятностях? Да это катастрофа, настоящая катастрофа. Потерять всё и сесть за решетку. Он злился этим её "неприятностям" и ждал, чего же она хочет? Может думает, что у него остались деньги и хочет как-то их присвоить? Так нет у него денег! Ни копейки нет! Он нищий, он бомж, будущий бомж! Что ей от него надо? Что?
Потом он задавал себе эти вопросы много раз, но ответа не знал. Бьянка регулярно приезжала, привозила с собой передачи, говорила с ним, пыталась подбодрить и никак не объясняла, зачем делает всё это. Почему не вычеркнула его из жизни, как все остальные, почему общается с живым мертвецом. Влюбилась? Ага, а его друзья просто выжидают благоприятный момент, чтобы вытащить его отсюда, увезти в какие-то райские краю и компенсировать все его мучения. Нет уж, хватит, он достаточно настроил воздушных замков, достаточно на выдумывал всяких глупостей. Теперь он не даст себе обманывать себя. Какая любовь! Бьянка не проститутка, но около того, она привыкла иметь богатых поклонников, а он зэк! Человек без будущего, никто, неудачник. Ладно бы она была восемнадцатилетней сцыкухой, которая ничего не понимает в жизни и может втюриться по уши. Хотя и таких мало, но Бьянка, взрослая и разумная женщина, которая знает, что делает. И она не так глупа, чтобы влюбляться в заключенного, которому ещё сидеть и сидеть. Даже если бы ему было скоро выходить, зачем он ей? Он теперь неприкасаемый, его не возьмут на работу ни в одну солидную компанию, его судьба работать на каких-то шабашах. Бьянка, жена каменщика? Это сродни анекдоту про еврея-дворника.
Тем не менее она продолжала ездить. Он ждал каждого её визита, а когда она уходила, бесился от ярости. Ему было мучительно видеть её, красивую, весёлую, роскошную и недоступную. Наверное, то же испытывает умирающий, видя у своей кровати молодых и здоровых. Вы живёте и будете жить, а я ухожу во тьму. Ещё она снилась по ночам. Её полные губа, её вороные волосы, улыбка, её белые груди, он ведь помнил их из прошлой жизни, её стоны при оргазме. Просыпался ночью, лежал на проклятых нарах и скрипел зубами от ревности и от тоски. Потому что кто-то ласкал её сейчас, кто-то обладал её телом, а ему оставалось только лежать и мучиться, с ужасом и болью ждать её приезда, чтобы сидеть потом каменным чурбаном, который не знает, что говорить и куда смотреть, а потом стонет.
Владимир говорил себе, что лучше бы она не приходила вовсе, не мучила его. Пусть бы он был сам. Вон к Юрию никто не приходит и прекрасно. Всякий раз хотел сказать ей, чтобы больше не приходила, придумывал целые речи, готовился, потом приходил на свидание и молчал. Настраивал себя, что надо всё выложить сразу же, но молчал, говорил, что ждет удобного момента. Момент не наступал, Бьянка уходила, а он чувствовал себя несчастным и разбитым. Это походило на изощрённую муку, тем более возмутительную, что издевались над трупом, над инвалидом, над ущербным человеком!
- Володя, что-то криво пошёл.
Он как проснулся, глянул и ужаснулся. Третий ряд кирпича клал как попало, сильно отклоняясь в сторону. Вдруг начальство заметит такую небрежность, будут неприятности.
- Задумался?
- Ага.
- Сильно не задумывайся, от этого только хуже. На кладке сосредоточься, это лучше.
- Хорошо.
Он содрал последний ряд кирпичей и переложил его заново, дальше клал ровно. Юра притащил очередную партию кирпичей и сел отдохнуть.
- Устал?
- Ага, ног под собой не чувствую.
- Ничего, завтра отдохнёшь.
- Завтра?
- Да, Петра и Павла, большой праздник.
Сергей Анатольевич в тюрьме сделался верующий, праздник соблюдал, даже поститься пробовал. Хотя это сложно, потому что пища для всех то одинакова. Молился и ел, что давали. Владимир смотрел на своего старшего товарища и вспоминал его историю. Ещё более дурацкую, чем своя. Сергей Анатольевич преподавал ботанику в одном из харьковских вузов. Растил дочку, как водится, умницу и красавицу, мечтавшую стать актрисой. Однажды на неё напали. Сильно избили и изнасиловали. Среди бела дня, в парке. Еле живую, её нашли незнакомые люди, отвезли в больницу. Врачи долго боролись за её жизнь. Сказали Сергею Анатольевичу, что дочь в бреду вспоминала какого-то Славика. Среди её знакомых был только один Славик, бывший её ухажёр, от которого она никак не могла отвязаться. Он буквально преследовал её, постоянно звонил, писал письма, пытался встретиться. Сергей Анатольевич этого Славика очень не любил, считал, что он дочке не пара, рад был, что она его бросила.
Когда в больнице услышал про Славика, то понял, что это он. Тем более, что и звонил с утра, негодяй, спрашивал куда Оксана пошла. Выследил её и напал, чтобы отомстить за её решение. Сергей Анатольевич вспомнил этого Славика, потного и неуверенного в себе, понял, что это говно способно на что угодно. Поехал домой, достал из сейфа охотничье ружьё, доставшееся ещё от отца-офицера, поехал домой к Славику. Тот открыл дверь, испугался Сергея Анатольевича и попытался убежать, что несчастный отец посчитал ещё одним, уже излишним подтверждением своих подозрений. Застрелил мерзавца и вызвал милицию, чтобы сдаться. Он сидел спокойный, над бездыханным телом этого извращена, чувствуя удовлетворение. Отомстил мерзавцу, заставил заплатить собственной кровью. Готов был сесть в тюрьму.
И сел, только оказалось, что убитый был к нападению на дочь не причём. В тот момент, когда кто-то насиловал бедную девочку, этот Слава был у врача. У него были проблемы с желчным пузырём, готовился к операции. Его видел врач, медсестры, другие посетители, больше десятка человек, которые обеспечивали ему надёжное, хотя и бесполезное уже алиби. Для Сергея Анатольевича это был тяжелый удар. Оказалось, что он убил не обидчика любимой дочери, а невиновного человека. Не очень хорошего человека, у погибшего нашли целый эротический роман, посвященный дочери Сергея Анатольевича. Этот Славик явно не дружил с головой, но нападать не нападал. Хотя у Сергея Анатольевича были смягчающие обстоятельства в виде состояния аффекта, однако учитывая невиновность погибшего, дали десять лет. Помимо этого, с ним развелась жена, которая не смогла простить его опрометчивости. А вот дочка продолжала навещать, придавая силы.
Сергей Анатольевич очень тяжело переживал свою ошибку, потом ударился в религию и стал утверждать, что происшедшее было уроком. Мол, жил не думая о Боге, за что был наказан, проучен, после чего опамятовался. Настраивал и ребят в том же смысле, чтоб рассматривали заключение, как урок, из которого необходимо сделать правильные выводы. Ребята не совсем понимали, куда клонит Сергей Анатольевич, но из уважения соглашались. А Сергей Анатольевич рассказывал о милосердии Господа, о его любви к каждому человеку, о его всепрощении. Иногда так расходился, что даже начинал плакать, от переизбытка религиозных чувств.
Сергей Анатольевич, единственный из бригады, точно знал, что будет делать после освобождения. Собирался уйти в монастырь послушником и там уже жить до смерти. Остальные планов не имели. Юрий как-то обмолвился, что сбросится с многоэтажки. У него была мечта ощутить полёт, а ради чего жить, он не знал. Странный был человек и история его странная. Больше десяти лет он проработал в милиции, был на хорошем счету, а потом взял и ограбил банк. Тот самый банк, который охранял. Забрал крупную сумму и исчез. Его нашли только через два года, притом почти все деньги он успел потратить. Так что получил по максимуму и на досрочное освобождение не рассчитывал.
Как-то Сергей Анатольевич спросил Юру, куда он потратил банковские деньги. Юра сказал, что потратил на женщину и рассказал свою историю.
- Банк я давно ограбить собирался. Планы продумывал, что, как и когда. Только не знал, что потом с деньгами делать. Я человек в тратах скромный, ну украду, а дальше? Как-то это меня не привлекало. Пока я в Киев не попал. По выходным, я, бывало, подрабатывал телохранителем. Едет директор нашего филиала в Киев, берёт меня с собой. Не то, чтобы боялся чего-то, а просто престижно. Дорогая машина, водитель, охранник. Раз поехали, сначала на какой-то презентации были, а потом приехали на съемную квартиру, он проститутку заказал. Я сижу в прихожей, слежу за дверью, чтобы проститутка не ушла с кошельком, у начальника уже такие эпизоды были. Когда он выходит, злой, ругается, говорит, что надо к теще съездить. Я так понимаю, что он карьеру благодаря тещиным связям делал. Поэтому отказать не мог, спешил, мне приказал остаться с бабой и ждать его возвращения. Он её на всю ночь снял, надеялся ещё успеть переспать, а то только начал.
Приказал и ушёл, я захожу в спальню, проститутка телевизор смотрит. Красивая женщина, ухоженная и глаза такие странные. У них обычно блудливые глаза, неприятные, а у этой взгляд прямо ангельский. Она первая заговорила, познакомились, её Мальвой звали. Странное имя, я такого не слышал, а она говорила, что старинное, украинское. Поговорили немного, я закашлялся. Простуженный был, ещё перемерз, когда после презентации начальника у выхода ждал. Мальва тут же на кухню пошла, чай стала заваривать, нашла в аптечке таблетки. Я сперва думал, может глаза мне замыливает, потом смотрю, что нет. Просто человек хороший, заботливая. Напоила меня чаем, сказала мед кушать, потом увидел, что у меня пуговица на рубашке оторвалась – пришила. Не то чтобы ей это больно нужно было или ко мне подлизывалась, зачем я ей? Просто порядок любила, хозяйственная была.
И так вот этим меня очаровала, что я её забыть не мог. Матушка, моя, покойная, неплохой человек был, но безалаберный на редкость. Всегда у нас в квартире грязно было, всегда на мне одежда порванная, всегда голодный ходил. Потом женился и на точно такой же. В квартире грязь, будто на свалке, а она лежит, всё телевизор смотрит. Потому и развёлся, что не мог дальше терпеть. А Мальва, она совсем другая была, хозяйственная, заботливая, добрая. Я понимал, что проститутка, но человек то хороший. Вспоминал про неё часто, приятно было вспоминать её заботу. Не сказать, чтобы мечтал о чём-то. О чём мечтать, если она брала по двести баксов за ночь. Я столько в месяц получал.
А потом подумал, что ведь деньги у меня могут быть. Ограблю банк и айда к Мальве. Пожить с ней сколько хватит, а там будь, что будет. Сошлось всё так хорошо, я банк взял и в Киев. Нашёл Мальву, предложил ей со мной ехать. Договорились, что буду платить ей по двести баксов в сутки. За неделю тысячу, выходные мне вроде бесплатно, за опт. Итого, месяц четыре тысячи баксов, двадцать тысяч гривен, а я ж миллион взял в банке.
- На пятьдесят месяцев?
- Меньше, нам же еще надо жить за что-то было. Работать я устраиваться не хотел, хотя мог. У меня поддельные документы, очень даже хорошие. Но я не хотел от Мальвы отлучаться. Снял квартиру на окраине Киева и зажили мы. Очень даже хорошо зажили. Лучшее время за всю жизнь. Никогда такого у меня не было и не будет.
- Влюбился?
- Да нет, я ж понимал, что это не любовь. Просто хорошо с ней, такая она женщина была, что просто рай.
- И что вы делали днями?
- Жили. Утром проснёмся, давай есть готовить. Позавтракаем, посуду вместе помоем, идём гулять или телевизор смотрим. Потом в магазин зайдём, купим еды, идём обед готовить. Я любил смотреть, как она готовит. Так уж аккуратно всё делала, так красиво. Я смотрю, смотрю, как она с ножом работает, возбужусь, прошу её в спальню пойти. Она и там мастерица. Хорошее время было, хорошее. Почти два года как в раю прожил.
- А потом?
- Потом в дверь постучали. Говорят, что из ЖЭКа. Я дверь открыл меня на пол, руки за спину и отделение. Давай хвалиться, что взяли грабителя, даже по телевизору показывали.
- Как же они тебя нашли?
- Мальва сдала.
- Мальва?
- Она.
- Зачем?
- Банк награду хорошую положил. Мальва посчитала, что у меня уже денег немного остается, решила до конца не ждать, а награду заработать.
- И что, за всё твоё добро, так отплатила?
- Ага.
- Вот, стерва.
- А может не она?
- Она. Как узнала, что я банк ограбил, не знаю, я говорил, что это у меня наследство из Канады. Но она баба умная, может по Интернету определила. Утром сказала, что хочет сама погулять. Сумочку забрала, со всеми украшениями, которые я ей покупал. Потом, видно, в милицию позвонила. И больше про неё ни слуху, ни духу.
- А ты про неё рассказал милиции?
- Нет, зачем?
- Чтоб хоть деньги у неё забрали.
- Деньги она заработала, зачем забирать. И вообще, я на неё не в обиде.
- Она же тебя за решётку привела!
- Она не причём, я же сам банк грабил, причём тут она?
- Молодец, Юрка, что злобу в себе не держишь, злоба она только изводит человека.
- А чего злиться, пожил как в раю и хватит.
- А дальше что?
- Что дальше?
- После колонии?
- Жить дальше.
- Зачем?
- Как зачем?
- Володя, что ты такое спрашиваешь?
- Зачем жить, если так уже хорошо, как было, не будет? Или ты рассчитываешь её найти?
- Не рассчитываю. Да и если найду, зачем я ей нужен?
- Тебе же никогда так хорошо, как с ней, не будет.
- Не будет.
- Тогда зачем жить?
- Володя, нельзя так говорить!
- А умирать зачем? Я так думаю, что живи, пока живётся. Не задумывайся.
- Про Бога надо думать, про смысл жизни, про то, что после смерти.
- Может и так. Ладно, давайте за работу, а то засиделись.
Кирпич за кирпичом, ловко подбирая раствор мастерком, Владимир здорово навострился класть кирпич. Думает, что если Бьянка не вернётся из Америки, то повесится. И если вернётся, но прогонит его, тоже повесится. Пусть Сергей Анатольевич и говорит, что это грех. Но так легче.
Трёт себе шею, та побаливает. Совсем ведь близко был. Может и лучше бы, сейчас, чтобы зря надежд не разводить.
- Я ведь тоже повеситься хотел.
Сергей Анатольевич подает ведро с раствором.
- Вы?
- Ага, ещё когда в СИЗО сидел. Так мне тошно от своей глупости было, что собрался рубашку на полосы порвать и повеситься. Уже и придумал, куда привязывать буду. А потом стыдно стало перед дочкой. И так её подвёл, не помог, когда нужно было. Ещё если и повешусь, так совсем плохо. Она же меня любит, несмотря на всё любит. Ради неё и жить остался. Это меня Господь вразумил, не дал сглупить. Жить надо, как бы ни было, а жить надо, Володя.
- А если не хочется?
- А срок тебе отбывать хочется? Но отбываешь же. Жить надо, Володя, жить.
- Живу, куда деваться.
- И в отчаяние не впадай, надейся, проси у Бога помощи.
- Надеяться не хочу. Я уже своё отнадеялся.
- У Господа для каждого человека милость есть, надейся.
- Не знаю, Сергей Анатольевич, не знаю. Говорите вы про Бога, вроде честно, а я вот его не чувствую. То ли нет его вообще, то ли он далёкий какой-то.
- Сердце надо открыть, Володенька, сердце. У тебя она за каменной стеной, черствое, а ты его оживи и открой!
- Что вы там галдите!
Охранник пришёл, видно проиграл, может даже несколько раз подряд, поэтому злой и недовольный, хочет согнать зло. Покрикивает. Сергей Анатольевич начинает носить песок для нового замеса, Владимир кладет новый ряд, Юра подносит кирпичи. Втроём проработали до осени, а потом Юру убило током. Несчастный случай. Кто-то из охранников решил уворовать силовой кабель, отрубал кусок, конец прибросал чуть песком. Юра стал помочиться и надо ж такому выйти, что струёй попал как раз на кабель. Нашёл его Сергей Анатольевич, взволнованный тем, что кирпичей для Володи нет. Был большой скандал, стройку прекратили, из камер больше не выпускали. Говорили, что тело Юры из колонии забрали. Все думали, что тут похоронят, но вроде какая-то женщина заплатила хорошо и тело ей отдали. Может бывшая жена его, а может та самая Мальва. Сергей Анатольевич с Володей к этому склонялись.

3) На свободе

- Здравствуй.
- Здравствуй. Володя, ты что ли?
- Я.
Он улыбается, стоит на пороге, постаревший, худой, с обильном сединой. В потертом пиджаке, брюках, пузырящихся на коленях, рванных кроссовках. Он был бы похож на бомжа, если бы не лицо. у бомжей лица спитые. Ольга спохватывается, приглашает войти.
- Спасибо, я не надолго.
- Да всё равно заходи, чаем угощу.
- Я к тебе с просьбой, Оля.
- Говори.
- Можно я твой адрес дам.
- Мой адрес?
- У меня адреса нет, а я письмо жду. Напишу, чтобы на твой адрес посылали. Хорошо?
- Конечно, хорошо!
- Я буду заходить, спрашивать.
- Конечно, заходи!
- Ага, спасибо, Оля.
- Да погоди, чего ты уходишь, заходи в дом.
- Не надо, Оля, у меня туберкулёз.
- Ну, я чашку после тебя помою.
- У меня открытая форма, а у тебя дети. Спасибо, Оля, пойду я.
- Так хоть расскажи что с тобой.
- Ничего. Живу.
- Мне говорили, что ты в тюрьме сидел.
- Вышел вот.
- И где живёшь?
- Нигде пока. Папа умер, квартира его жене досталась. Ищу комнату в общежитии.
- Ночевать хоть есть где?
- Сейчас же лето, сейчас легко ночевать.
- Может на даче поживёшь?
- Да нет, спасибо.
- Мне даже удобнее. Там сейчас ягоды поспели, их обносят. Если кто-то жить будет, так воры не полезут. А даче рядом, недалеко от города.
- Я больной, Оля.
- Вот потому тебя нужно спать не абы-где. Давай, Володя! И тебе хорошо и мне.
- Спасибо. Я не надолго, комнату себе найду и перееду.
- До зимы можешь жить, а зимой там холодно.
- Спасибо.
- Погоди, я сейчас тебе ключи вынесу. Или может зайдёшь?
- Нет спасибо.
Она дала ему ключи, дала пакет с едой. Кусок хлеба, вареной картошки, сала, сахара и пакетиков с чаем.
- Там плитка есть, так что готовь.
- Спасибо, Оля, большое, спасибо.
Хотел сказать, что отдаст, всё отдаст, но за смущался и ушёл. Через несколько дней принёс ей два ведра ягод.
- Переспевают, так я нарвал. Только мойте их хорошо, а то я всё-таки заразный.
- Володя, тебе бы к врачу сходить.
- А что врач, туберкулёз болезнь известная.
- Это ты в тюрьме?
- Да.
- Лечится надо.
- Я лечусь, мед кушаю, барсучий жир мне достать пообещали.
- Деньги то у тебя есть?
- Есть, я на работу устроился.
- Кем?
- Каменщиком.
- Каменщиком?
- Да, в тюрьме научился.
- Это же тяжёлая работы, а ты больной.
- Оля, больше я ничего не умею. Письма нет?
- Нет, если будет, я тебе принесу.
- Не надо, пусть лучше я за ним ходить буду.
- Важное письмо?
- Ну да, вроде бы.
- От кого, если не секрет?
- От женщины одной.
- От любимой?
- Да нет, знакомая просто. Ну это, я пошёл.
Он будто боялся разговаривать, всегда стремился уйти. Прожил на даче до первых морозов, потом снял домик на окраине. Там и жил, иногда приносил Ольге гостинцы для детей. Каждый раз, под конец беседы, спрашивал про письмо. Ольга качала головой, он улыбался, будто не очень то и ждал этого письма. Ей почему-то хотелось плакать от этой его улыбки. Он быстро уходил.
Однажды, дело было в феврале, Володя не приходил уже вторую неделю. Ольга пошла к нему, оказалось, что заболел, лежал в холодной хате и загибался от тяжёлого гриппа. Она натопила печь, принесла лекарств, уговаривала лечь в больницу, у неё и знакомые был. Володя отказался, когда уже уходила, у неё же дети, передал конвертик. Чтобы послала вдруг чего. Она заплакала, он отвернулся. Уже дома, когда рассмотрела конверт, с удивлением прочитала американский адрес. Какая-то Бьянка Коваль. Подумала и написала сама письмо на этот адрес. Описала, всё как есть, что пропадает ведь человек, ему бы врачей да санаторный режим. Отослала.
Через неделю Пьянка приехала. Поспела как раз к похоронам. Приехал и Сергей Анатольевич, с бородой и длинными волосами, уже монах. Нёс гроб и плакал. Плакали и Бяьнка с Ольгой, глядя на его осунувшееся, пожелтевшее лицо в гробу. Не так как-то все вышло.