На перевалах Кавказа

 На перевалах Кавказа.
 В Новороссийске, у здания вокзала я укреплял поклажу на багажниках велосипеда. У меня их два. Раздражение, которое уже второй час допекало меня, мешало работать.
Сначала не прокручивались педали, потом колеса. Все им что- то мешало. Если бы я мог выкинуть часть груза, сделал бы это. Но, скажем, с тушенкой так свирепо не обойдешься. Володя Усачев терпеливо ждал, не скрывая, что мои заботы огорчают его. У него порядок. Разве что моих двух пудов не хватает. Мы собрались ехать в Баку и загрузились по этой причине столь основательно. Голодовками никто из нас никогда не увлекался, а мы были убеждены, что в противном случае придется. Поклажу я все- таки укрепил таким образом, что, постукивая пятками о что- то жесткое и шурша покрышкой о рюкзак, поехал сосредоточенно и угрюмо. Дорогу выбирал Володя. Я не вмешивался, поскольку уж очень обмишурился и право на то потерял. Володя искал какое-то бюро, где намеревался отметить маршрутный лист, каковым обзавелся в известных ему партийных кругах с целью поведать о наших планах и таковым образом, хотя бы немного прославиться. Мы собирались, перевалив Кавказский хребет, через какие-нибудь три недели оказаться в Баку. Затея сама по себе не столь уж и грандиозная, если учесть, что шестнадцатое столетие давно миновало, но Володя тем же известным кругам объявил, что пробег посвящается шестидесятилетию образования СССР. Путешествие приобретало не только определенную значимость, но и окраску политическую и теперь невозможное могло быть только возможным и пресса просто обязана была заметить наши усилия. Я верил в успех, хотя совсем недолго.
 К тому времени, когда мы разыскали то проклятое бюро, мне казалось, что я накрутил три сотни километров. А нам еще предстояло вернуться назад и выехать к морю в районе цементного завода. То, что здесь должен быть цементный завод, я понял в поезде в окрестностях Новороссийска. Что-то белое устилало предместья города. Но и без белого о Новороссийском цементном заводе многие могли прослышать. В его районе армия остановила немцев. Искореженный осколками и снарядами железный каркас вагона остался памятником тому времени. Здесь еще одно поколение русских людей освятило традиции преданности родной земле жизнью и кровью своей.
 Поехали дальше. Велосипед дрожал и вихлялся, а непрерывный поток машин по обе стороны дороги уплотнялся так угрожающе, что катастрофа казалась неминуемой. И жертвами этой катастрофы будем мы . Водители, вроде бы, понимали нас и объезжали за полметра, а то и метр. Пусть же небо им пошлет что-нибудь хорошее! Это я говорю сейчас, а тогда клял их скопом и врозь и материл, конечно. Да все всуе. Думаю, и они в долгу не остались.
 Мы ехали на Кабардинку прежде всего потому, что больше нам и ехать-то было некуда. Других дорог не было, а, если и были какие, то не для нас. На этой дороге зачинался Железный Поток, а напротив, на дне Цемесской бухты, и поныне лежат корабли Черноморского флота. С тех пор десятилетия прошли и мир изменился, а вот дорога осталась.
 В Кабардинку въезжал с нетерпением. Очень устал. Усачев обещал, что знакомый инструктор турбазы, где он некогда проводил отпуск, ночлегом обеспечит. Я не верил его байкам про ночлег, в котором мы вовсе и не нуждались, потому что догадывался, что его распирает желание явиться к этому инструктору в новом качестве большого путешественника. К счастью или к несчастью на месте турбазы мы не обнаружили ни инструктора и ни турбазы. Жилые помещения захватило совсем другое ведомство, с которым нас ничто не связывало. Мы развернулись и отправились в автокемпинг, где на вопрос вахтера, откуда, дескать, ребята, небрежно бросили, что из Ленинграда, чем вызвали понятное изумление. На вопросы, сколько ехали, да, как, отвечали кратко и по возможности невнятно, нагоняя побольше тумана, чем и обеспечили себе место в благословенной обители владельцев авто и мото, не заплатив при этом ни копейки. В дальнейшем, чаще всего не вдаваясь ни в какие объяснения, будто на основании законного права, устраивались в автокемпингах по своему усмотрению, за редким исключением, о котором я возможно и упомяну в каком-нибудь месте этого рассказа.
 Под нами на берег накатывались волны, завалив его какой-то торфяной смесью. Больших трудов стоило спуститься вниз и окунуться. Прибрежное дно завалили такие никчемные валуны, что только с «Ой!», да «Ай!» и по-пластунски могли вползать в воду и на берег выбираться обратно. Кабардинка в этом отношении ни какой-то там Лазурный берег. Ну, да это мелочи. На Черном море и немой заголосит.
 Проснулись поздно, а собирались в четыре утра. Через несколько дней понятие "поздно" сместится еще на пять-шесть часов к полудню, но пока что мы верили, что сможем вставать в четыре и какое-то время ехать по относительно спокойной дороге. Мы не догадывались, как разлагающе подействует море. Но в это утро еще не испытывали каких-либо угрызений совести и клялись друг другу, что уж завтра докажем, что способны и на более раннюю побудку. И доказали. На следующий день даже и не вспоминали и о восьми утра. Короче, уже в первый день путешествия все планы затрещали, а мы просто не признавались в их крахе. Я опять очень долго провозился с рюкзаком и сумками, которые превратились в моих злейших врагов. Володя снова терпеливо ждал и не ругался. За Кабардинкой нагнали группу велосипедистов. Они оказались новосибирскими студентами, которые катили из Воронежа в Сухуми. Володя быстро со всеми перезнакомился, но щедро одарил вниманием лишь одну девочку. Она безусловно заслуживала и большего, но ремонт был совсем непродолжительным и студенты споро покатили дальше. Я только проводил их взглядом, а Володя за ними увязался, норовя потягаться в скорости. Надолго его не хватило и удовлетворен он не был.
 В Геленджике мы расположились у моря на довольно грязном пригорке, напротив забитого машинами автокемпинга. Место в нем формально стоило пятьдесят копеек в сутки, но, судя по всему, дороже, потому что объявление при входе лаконично сообщало, что мест нет. В желании поскорей обзавестись загаром я был неукротим и потому непрерывно ворочался под испепеляющим солнцем, чтобы внезапно не воспламениться. Володя, опасаясь ожогов, то и дело опрыскивался каким-то снадобьем. От судьбы, однако, не уйдешь и, сколь он не старался, свое получил сполна.
 Геленджик покидали неохотно. Володя, это уже стало правилом, впереди, а я, пятками постукивая о притороченные к велосипеду сумки, с трудом поспевая, сзади. Катили непрерывно машины. Я устал их проклинать, поэтому, когда у Володи застучала педаль, даже обрадовался его горю, потому что ехать в такой сутолоке уже больше не мог, а ремонт предполагал остановку. Остановились у обмелевшей речушки, такой мирной и неторопливой, что не закрывай полнеба горы, казалось бы, что остановились среди равнины русской. Хорош или плох такой поворот событий был бы для меня,
определить не мог. Я не горец и на Кавказ пока что смотрел сумрачно. С другой стороны понимал, что так не хорошо относиться к Кавказу. Ведь кто бы не писал, кто бы не рассказывал о нем, все выражали благоговейный восторг и удивление, восхищались и щедро выражали самые положительные чувства. Значит, во мне чего-то не хватает. Конечно, ничто не заставит меня раскрыть свою тайну, но запомнить, что не хватает, необходимо. На речушке тишина завораживала, но горы, поросшие лесами, явно не делали меня одухотворенным и окрыленным. В альпинисты я не годился и к поэзии не тянуло.
 После безрезультатного ремонта Володя, постукивая педалью, опять замаячил впереди, но недолго. Подъем становился все круче и он спешился. Я охотно сделал тоже самое и на какое-то время мы превратились в пешеходов. Начался Михайловский перевал. Педали здесь крутили бы либо дурные, либо борцы за золотые награды. Пешеход же способен одолевать горки и покруче. Шли час, а, может быть, и больше. На сердце было радостно, потому что ничто не тревожило и для беспокойства не было причин. Неприятности появились, когда благополучно преодолев подъем, начали спускаться. Велосипед стремился низвергнуться, прихватив и меня с грузом. Чтобы этого не случилось, приходилось до отказа сжимать ручки тормозов, оглядываясь и ухитряясь не потерять из виду набегавшую дорогу. Ноги устали, руки занемели, тут поворот, там поворот, а тормоза уже не держали, только сдерживали, а рев машин раздавался и спереди и сзади и бесконечный спуск превратился в спуск из поднебесья. Наградой была шашлычная у фонтана и вдоль дороги корзины с яблоками, сливами, помидорами. Потом и дальше в селеньях, которые мы проезжали, вдоль дороги стояли такие же корзины с яблоками и прочей прелестью, а над ними бутыли с вином, но мы не останавливались, торопясь до захода попасть в Архипо-Осиповку, где было море, а, значит, и автокемпинг. Но случилось это не скоро. Когда солнце касалось горизонта, мы стояли на вершине очередного перевала, с гордостью оглядывая дорогу, которая крутилась в горах ухоженной тропкой, тонюсенькой и безмятежной, а горы неулыбчиво упирались в небо, бог весть, что и кого пряча в своих склонах. Они встречали ночь. Догадываясь, что до берега моря только спокойный и не утомительный спуск, мы к морю и покатили.
 Уже затемно въезжали в автокемпинг, который огромным полем затесался среди гор. Табор туристов шумел и гикал. Где-то крутили кино, где-то пели и плакали навзрыд. Я недолго прислушивался к этой какофонии звуков, потому что уснул. Утром заменили выбитые спицы и, наверстывая упущенное время, покинули автокемпинг. Уже с седла велосипеда увидели памятник солдату Архипу Осипову, который при нападении турок взорвал себя вместе с пороховым погребом. Случилось то событие в 1840 году. К тому времени Шамиль, третий и наиболее воинственный имам горцев мусульманской веры, начал изрядно досаждать кавказской армии русских и турки старались всячески помочь ему. Потеряв в многочисленных и неудачных войнах с Россией Крым, Закавказье и Черноморское побережье Кавказа, они все еще верили в свою звезду. Однако и армяне, и грузины, и азербайджанцы не желали их владычества и оказывали поддержку русским войскам. Народы Закавказья также, как и народы Украины и Казахстана, добровольно вошли в состав России. Факт примечательный и наводит на мысль, что русские умели ладить с инородцами, а их цари соображали в вопросах внешней политики.
 Архипо- Осиповка осталась позади и мы теперь ехали на Джугбу. Сильно припекало солнце. Хотелось пить. Но не было ни речки, ни ручейка. Я завидовал черной завистью тем, кто остался у моря, у кого не было надобности тащиться через это кавказское пекло. Впрочем, мы были не одиноки. У обочины дороги, отшвырнув велосипеды в сторону, сидели мужчина и женщина. Как выяснилось, семейная пара. Путешествуют, как и мы, правда, впервые в жизни. В дороге седьмой день. В первый день поездки по равнине проскочили полторы сотни километров и силы свои исчерпали, и так не смогли восстановить. Теперь мечтали добраться до Джугбы, чтобы оттуда как-нибудь вернуться домой. Мы посочувствовали им и дальше поплелись вместе. Где пешком, где на велосипедах. В компании веселей и плохо ли, худо, но к обеду в Джугбу въехали.
 В курортном городке в летний знойный полдень более подходящего места, нежели пляж, не существует. Но это, к сожалению, понимали не только мы, поэтому подыскали там место с большими трудами. У своей внешней окаемки пляж погряз в нечистотах и, если не совсем походил на помойку, то очень напоминал ее. Тут-то мы и получили свою пядь под солнцем, одинаково щедрого для всех. И поступили не лучшим образом. Дальше, за Джугбой, на многие километры протянулись пляжи, великолепнейшие пляжи и не составляло никакого труда застолбить там любое место, что и сделали многочисленные дикари, которые смотрелись оседлыми, домовитыми отдыхающими. Тамошние пляжи, так по-житейски обихоженные, представляли скопище праздничной суеты и праздной бестолковости. Разные люди, разные характеры, но одни и те же желания и потребности. Пожалуй, это наиболее впечатляет из всего, с чем можно столкнуться в таких зонах отдыха. Сообщество отдыхающих при всей своей многоликости все-таки однообразно. Чтобы не затеряться в нем, мы, не надолго задержавшись, вновь закрутили педали и, преодолев Ольгинский перевал, въехали в Ольгинку. Здесь под склонами обрывистого берега, у самого прибоя, среди горстки беспризорных туристов и расположились.
 Прибрежная часть нашего лагеря импонировала нам, хотя бы уже потому, что не была благоустроена. Отсутствовали даже туалеты, которые на всем побережье настолько примечательны, что лучше о них не вспоминать. Ненароком воспоминания вызовут рвоту. Для здешних обитателей отхожими местами служили крутые склоны берега моря. И они, эти обитатели, превратились в виртуозов деликатного занятия и, кажется, гордились своим умением. Нам для подобных упражнений пока что не хватало опыта и мастерства. Их отсутствие мы заменяли длительными прогулками в разные стороны. Тем не менее у окружающих вызывали любопытство и интерес. Нас расспрашивали, хвалили и информировали о разных местных мелочах, знать которые следовало.
 До глубокой ночи мы купались, а потом смотрели и слушали грозу. Грозу над морем. Такого мне еще не доводилось видеть. Молнии, пронизывая сплошной мрак, врезались в море. Неразличимое в темноте море вбирало грозу в себя, выбрасываясь все более крутым прибоем. Раскаты грома сопровождали каждую вспышку, выплескивая с собой норов неукротимой стихии. Восхищенный великолепным зрелищем, я и не помышлял превратиться из зрителя в участника столь грозного спектакля. А он уже поджидал нас.
 Ольгинка лежит между двух перевалов: Ольгинским и Агойским. За Агойским
лежит селение Агой. Потом снова перевал и так без конца. Перевал за перевалом. Этим, собственно говоря, Кавказ и отличается от наших холмов и равнин. На Агойском перевале можно узнать, что Таманская армия в сентябре 1918 года вела в здешних местах победоносные бои с белыми. Однако, если ехать дальше, то дорога о судьбе таманцев каких либо разъяснений не дает. Если же кто-то о чем-то не договаривает, это не всегда плохо. Я, например, едва вернувшись, тотчас прочитал «Железный поток» Серафимовича, но рассказывать о судьбе той армии не стану. Роман расскажет лучше меня.
 В Туапсе мы въехали вечером. Горы разделили город на две части и, прежде, чем мы преодолели все подъемы и спуски, солнце повисло над горизонтом. Встречный пенсионер уверил нас, что сразу же за городом мы найдем великолепные места для отдыха. Говорил, что будут там голубые озера и безлюдные кафе. По-видимому он рассказывал о картинах, которые мерещились ему со времен ранней юности. Кроме очередных подъемов и спусков мы ничего не встретили. А, когда обнаружилось, что из покрышки моего заднего колеса вылезла камера, я понял, что плоха не только покрышка, но и я сам, потому что за день основательно обгорел и чувствовал, что болен. Меня лихорадило и знобило. Превозмогая тошноту и слабость, снял поклажу, потом колесо и принялся латать покрышку. Занятие, скажу сразу, совершенно пустое. Но на Кавказе можно купить автомобиль, велосипедную же покрышку невозможно купить. В самом деле, велосипед и горец? Тут-то нас и настигли наши старые знакомые, новосибирские студенты. Должно быть, отстали где-то. Многие из них выглядели совсем измотанными, просто изнуренными, но были и бодрые ребята. Володя моментально ожил. Появление девочек, особенно одной из них, его окрылило. Защелкали фотоаппараты, а через полчаса ватага схлынула вниз и Володя тоже. Где-то внизу, у речки, решили ночевать. Я на своем увечном, подпрыгивая при каждом обороте колеса, до стоянки кой-как добрался и помог Володе установить палатку. Тут же выяснилось что студенты ехали налегке. Совсем налегке и, как положено студентам, были голодны. Мы отдали самым околевшим свитера, а на ужин презентовали им несколько пачек концентратов и я, кряхтя и охая, забрался в спальный мешок. О большем и не мечтал. Володя остался у костра и, кажется, подвывал в общем хоре голосов старательно и громко. Мне же было не до песен, но я знал, что отлежусь и к утру очухаюсь.
 Утром покормили студентов кашей. Очистив котелок, они взбодрились и стали весело собираться в дорогу. Впрочем, одной девчушке даже каша с маслом не помогла и ее вместе с велосипедом ребята погрузили на попутную машину, после чего поехали к Лазоревскому. Володя припустил за ними, вернее, за одой из них и тоже исчез. Поехал и я, подпрыгивая на своем скакунке. Ехать было не то, чтобы скучно, противно. Проезжая Магри, я не заметил Усачева, который поджидал меня у милицейской машины. Оказалось, что велосипедистам ездить по этим дорогам без специального разрешения запрещается. Причины не разъяснялись. Нельзя и все тут. Но у Володи была известная бумага и патрульный соглашался пропустить, но только вместе со мной. Володе волей не волей пришлось дожидаться меня, а студентов тем временем и след простыл. Он что-то не ласковое бубнил на мой счет и неудержимо мчался в сторону Лазоревского. Я чувствовал себя виноватым и, стараясь не отставать, скакал рядом. Неожиданно хлынул ливень. Не обращая на него внимания, Володя крутил педали, внимательно рассматривая все, что могло укрыть его любимую от дождя. Но ни в Лазоревском, ни в другом месте студентов мы не отыскали. Не прекращался ливень. Сухого места на мне уже давно не было, но я все равно почему-то упрямо предлагал где-нибудь укрыться. Постояли под кипарисом. Бес толку. Перебрались под навес пивной и тут сообразили, что нашли место, где можно дожидаться, хоть самого Спасителя, если ему будет угодно явиться.
 Когда ливень прекратился, моя голова слегка звенела, а в животе переливались из стороны в сторону две кружки пива. Свернув к морю, миновали автокемпинг и на его окраине, в устье небольшой речушки, установили палатку. Неподалеку, в низине, уже стояла четырехместная палатка каких-то дикарей, как потом выяснилось, москвичей, парня и девушки. Выглянуло солнце и душа запела. Разложили на просушку спальники и, чтобы стало совсем хорошо, я прошел до ближайшего магазина. В магазине продавали вино и водку. И больше ничего. Купив, что продавали, обратно я возвращался уже совсем не спеша. В автокемпинге автотуристы занимали места в двухкомнатных дощатых домиках. Тут же столовая, пивные автоматы и даже телевизоры в металлических ящиках, которые, надо полагать, включались в определенное время, но в какое я не смог установить. Ливень загнал отдыхающих в комнатушки и автокемпинг казался безлюдным, но мало-помалу оживал. На пляже появились одинокие купальщики. Мы уселись на прогнившее бревно, опрокинули по стаканчику и мир показался нам просто изумительным, а положение наше запредельно хорошим. На радостях, я вскрыл банку с тушеной говядиной и принялся готовить макароны по-флотски, полагая, что самое время хорошенько поужинать. Но радость моя, по-видимому, была чрезмерной, потому что вместо макарон по-флотски получилась макаронная замазка, которую и не во всякой столовой найдешь. Усачев есть отказался, а я, пытаясь доказать, что дело не в макаронах, а в Наташе, которая сбежала, долго уплетал паршивую замазку, после чего не мог уснуть. Ночью опять разразилась гроза. Молнии казалось вонзались прямо в ноги, волны грохотали чуть ли не над головой. Наша малюсенькая речка тут же вышла из берегов и соседи, что расположились в низине, спешно перетаскивали вещи в другое место, где уже установили палатку. Я хвалил себя за то, что прочитал в детстве книжку про альпинизм и горы и все предвидел.
 Постепенно я убеждался, что сезон дождей на Кавказе воспринимается все-таки лучше, нежели в наших краях. На Кавказе, я имею в виду побережье, можно часами лежать в луже и не чувствовать, что скоро скончаешься. У нас же из спальника выскочишь и без охоты запляшешь. И еще. Где-то в полдень на два- три часа здесь обязательно появится солнце и за это время можно просушиться. У нас же, если уж дождь, то беспросветный. Короче говоря, Черноморское побережье и в пасмурную погоду предпочтительней, хотя и не на столько, чтобы совсем не огорчаться. Но, если уж такое случилось, то всякий нормальный человек, даже не совсем ленивый, лучше проваляется сутки в мокром спальнике, нежели потащит промокшие пожитки по перевалам. А так оно и случилось. Прошли сутки, а на следующие наше терпение иссякло и мы согласились в том, что пусть, хоть все воды Кавказа обрушатся на наши головы, но в Лазоревском ни на минуту больше не задержимся. На прощанье сфотографировались с нашими соседями, молодыми любовниками, взяли их адрес, пообещав выслать фото, что, замечу никогда не случалось, и покатили в указанную ими столовую. Там Володя загрузил стол такими кушаньями и яствами, которые, хотя и предлагаются в любой харчевне {утиная косточка в супе из лапши, а на второе та же косточка, и с той же лапшей ), но не в таких количествах. Тем не менее дело тронулось и, обтерев губы, я с надеждой взглянул на небеса. Небеса моросили. Но не было пути назад. Сытый Усачев махнул крылом велосипеда. Его и след простыл. Я на своем увечном поскакал вслед. В ливень. В грозу, которая могла из-за любой скалы садануть мне в спицы молнией и точка. Но жути я не испытывал. Просто был раздражен тем, что Кавказ оказался таким пакостником. Ведь я был наслышан, что здесь земля обетованная, рай для всех и каждого. Выходит, обманули. Но истина, если она открылась, в любое время к месту и я, решив больше ничего хорошего не ждать, теперь мог встретиться только с удачей.
 Гром гремел и сверху и снизу, но молний я не замечал, потому что все внимание было приковано к велосипеду и дороге. Мокрые колодки тормозов велосипед почти не держали. Скакунок, подпрыгивая все больше и больше, мог войти в резонанс и развалиться. Я перед каждым спуском бегло вспоминал прожитые годы. Но скакунок держался и я, потеряв надежду догнать Усачева, разве, что в Сочи, неожиданно увидел довольно жалкую фигуру под навесом автобусной остановки. Он пребывал в унынии и явно замерзал. И не мудрено: ветер уже давно превратился в шквал с дождем и градом. Мы поспешно натянули на себя все, что можно было натянуть и укрылись куском брезента. Стало ясно: на Кавказе, как и в тундре, можно и в августе замерзнуть. Такое открытие не показалось радостным и я поделился им с Володей. Мы тут же решили, что наше положение обязывает нас подумать о своей судьбе. Необходимо на чем угодно уехать туда, где нет этого омерзительного августовского града, шквала, ливня, всего того, что так бездушно омрачает нашу жизнь. К счастью, дело до бегства с Кавказа не дошло. Шквальные заряды дождя и града внезапно куда-то сгинули, стихло и как будто потеплело. От добра добра не ищут и мы продолжили путь, уже не проклиная Кавказ и его погоду.
 Автокемпинг "Морской берег" оказался единственным на всем побережье, где для нас не нашлось места. Запомнили его и поехали искать другой. В другом речка вышла из берегов, залила палатки и, подхватив пару легковушек, владельцы которых оставили их на берегу, вышвырнула машины в море. Теперь здесь царил переполох. Мы устроились рядом с палаточным домиком, в котором жила семья армян. Ее глава, небольшой, но зато с большим животом, по-русски говорил очень плохо, но все-таки сумел объяснить, что дальше, за Сочи и Адлером, в Закавказье, серпантина, подобно тутошнему нет, и дороги там ровные, лучше сказать, шикарные. Мы сначала решили, что в его словах больше местного патриотизма, чем правды, но его сын, молодой парень, на прекрасном русском языке подтвердил. Ему мы поверили, хотя теперь это не имело никакого значения, потому что, если мы еще не знали, куда едем, теперь точно знали, что далеко не уедем.
 Утром следующего дня выехали на Сочи. В Дагомысе пообедали, но не завернули на пляж: публика вокруг, да около была уж слишком утонченной и в ней мы казались шершавыми. Расположились на булыжниках Мамайки, сваленных для загорающих, время от времени перебрасываясь словом-другим с автотуристами, объясняя им, кто мы и откуда.
 Сочи был рядом. Но сперва появились снежные вершины гор. Прекрасных и холодных гор, на которые я после всех передряг смотрел тоже холодно. Сочи город не для нас, не ищущих приюта в фешенебельных гостиницах, места в которых, впрочем, нам никто и не предлагал. И все- таки некоторое время мы разъезжали по городу. Усачев залихватски и уверенно, я на своем скакунке грустный от безысходности в поисках велосипедной покрышки. Но не тут-то было. Вернее было, как и должно было быть. О покрышках здесь слышали, но только об автомобильных. Оставалось приобрести билеты на обратный поезд и, поселившись, где-нибудь на берегу моря, провести несколько дней в блаженном безделье. Билеты меня очень тревожили. Я полагал, что в ближайшую ночь придется провести в очереди, бодрствуя и размышляя о всякой
всячине в том числе и о том, что утром останемся не солоно хлебавши. Для таких размышлений основания были. Однажды я проводил отпуск в Адлере. Жил у старушки в маленькой коморке. Старушка рассказывала о муже, который неоднократно уходил от нее, но неизменно возвращался без рубля в кармане, голодный и неумытый. Я ее слушал, потягивая вино, ездил с экскурсиями туда и сюда, пока не обнаружил, что деньги с Адлером совсем не уживаются и пора сматываться. Тут же выяснил, что из летнего адлеровского котла выбраться без крупных моральных потерь совсем не просто. Пришлось выбираться на перекладных. На этот же раз на всю операцию с билетами понадобились минуты. То ли компьютер решил проблему, то ли, что другое, но билеты мне достались, как коробок спичек в сельской лавке. Володя тем временем тоже не бездельничал и со свойственной ему общительностью расспрашивал каждого, кто соглашался рассказывать, о дорогах, магазинах и жизни. Шофер, жена которого неподалеку торговала цветами, поведал, что сам из Сибири, но лет десять тому назад приобрел пятьдесят соток и стал выращивать хурму. Продавал ее по три рубля за килограмм в Краснодаре. К тому же неплохо зарабатывал. Построил дом. Теперь он стоит тысяч сто. Жизнью доволен. Он же объяснил, как выехать к морю, где можно было бы переночевать. Объяснил довольно точно и, преодолев белоснежные улицы и проспекты города, мы выбрались на его окраину и напротив Мацесты, за железной дорогой, спустились к морю. Сделали это во время, потому что скоро опять задождило и мы нырнули в палатку. Дождило и весь следующий день и из палатки мы не высовывались, за исключением случая, когда я, чтобы не рехнуться от безделья, сбегал в Мацесту за вином. Ливень ни следующей ночью, ни следующим днем не прекращался. Под нами образовалась глубокая лужа и мы поняли, что пора ехать. Через Хосту старой дорогой на Кудепсту и поехали, потому что на новой автостраде, что проложили вдоль берега, перед туннелем нас завернули. В Хосте повсюду встречались упоминания о тисосамшитовая роще. Реликтовой. Неплохо бы посмотреть эту рощу, говорили мы друг другу, отводя глаза в сторону. Да,. соглашались, неплохо бы, и поскорее ехали дальше, чтобы уже ничто не морочило наши головы. Море отошло куда-то в сторону и в поисках берега мы затерялись среди дачных домишек и здесь, останавливаясь, потрясали любопытных, уже небрежно и уверенно бросая, что на велосипедах едем из Ленинграда. Наш потрепанный вид позволял теперь лгать и круче.
 Море, хотя оно и очень большое, мы все-таки так и не нашли и заночевали то ли под пальмами, то ли под какими-то другими дивными субтропическими растениями. Утром въехали в Адлер, город мне хорошо знакомый и все же настолько забытый, что я так и не разобрался, в какой же стороне коморка старушки, у которой я некогда проживал?
 Проведя несколько часов на пляже под лучами едва тлеющего в облаках солнца, мы поехали, куда глаза глядят. С трудом среди гнусных автомашин проскочили над довольно широкой речушкой и, поспешив свернуть к морю, поехали вдоль его берега. Берег казался бескрайним. Возможно перед нами уже лежала Грузия. Мы спешились, чтобы ненароком не пересечь ее границу, и свернули в первый же подвернувшийся автокемпинг, каковых здесь было множество. Расположились. Наши соседи, две пары из Ленинграда то ли супруги, то ли любовники, непрерывно смолили сигареты и изрядно попивали. Еще тут приютилась семья москвичей, на взгляд весьма достойная, парочка пенсионеров, общительных и бодрых, и армяне, муж с женой. Муж, мужчина с животом и лысиной, узнав, что мы не просто из Ленинграда, а из Выборга, очень подробно расспрашивал о молоденьких финках, которые по его мнению заполонили Выборг. Настойчиво выражал желание познакомиться с одной из них. При этом он закатывал глаза к небу и в такую минуту очень походил на Бенито Муссолини. Мысленно я его так и прозвал. Днем он куда-то исчезал, но по вечерам неизменно появлялся, чтобы утолить свою жажду общения. Напевал всякие куплеты о Брежневе и вождях. Надо признать, большинство из них все верно отражали, но не смешили. Бенито работал, как он выражался, в службе автосервиса и не скрывал, что мечтает уехать в Грецию и обзавестись там бензоколонкой. Пил он только водку и, увидев у нас сухое, назвал его канализационной водой. Канализационной потому, что вино воруют, а взамен добавляют воду из канала. Русские всегда пили водку, добавил он с упреком, и мы почувствовали себя предателями своего народа. Однажды Бенито наловил морских улиток, мидии, как он их назвал, и приготовил из них какой-то деликатес. Раки в сравнении с этими мидиями занимали по его словам седьмое место в табели о рангах среди подобных деликатесов. Володя отведал предложенное кушанье, я же отказался. Сказал, что с детства к нему не привык, а новые привычки приобретаю с большим трудом. Бенито укоризненно покачал головой. Он был огорчен. Тем не менее расположения своего к нам не утратил.
 На второй или третий день в нашем лагере, так я уже называл автокемпинг,
появилась шумная компания армян во главе с коммерческим директором одного из ереванских заводов. Звали его Артуром и был он невероятно разговорчив и шумлив. Рассказывал такое, о чем в обычную голову и отдаленные мысли не забредут. Много о том, как трудно в Ереване коммерческому директору, тем более, если он по натуре человек добрый. Логика его рассказов неумолимо утверждала, что творить благое дело директор мог только, нарушая законы. Тоже мне открытие. И все же не каждый директор признается. Его предприятие относилось к нашему министерству и репутацией слыло неважной. Без Артура обойтись, наверно не могло. Психологического отторжения такие директора ни у кого уже не вызывали. Скорей наоборот. В отечестве нашем воровство уже давно превратилось в творчество. Иначе нельзя. Так что есть у Артура будущее, да еще какое! Артур презентовал визитную карточку, которой я, увы, так и не воспользовался.
 Через три-четыре дня половина обитателей автокемпинга стали нашими хорошими знакомыми и, когда мы уезжали, вволю нахлебавшись соленой морской воды и впитав в себя тепло Причерноморья, прощались с нами даже очень дружески.
 Август--сентябрь 1982 г.