Счастливый обман

Счастливый обман

И света истин  нам дороже,
Нас возвышающий обман

Жестокая то была выходка или  удачный розыгрыш – не понять, как не разобрать четкой грани между добром и злом.
- Ольга, тебе письмо. Танцуй, - крикнула Машка,  врываясь в нашу общежитскую комнату.
Оля, девушка тучная и плавная, неспешно отложила книгу и,  перекатившись с боку на бок,  удивленно выглянула  из-за спинки кровати. Озадачиваться было чем – никогда к ней прежде не приходили письма. 
- Давай, - жадно потянулась.
Машка, хитро на меня взглянув, выдала.
Жертва растерзала конверт.
- От НЕГО, - выдохнула и метнулась в угол, точно мышь с заветным кусочком сыра в нору, читать. Затаилась, жадно глотая строки, пунцовея щеками.
 На что мы собственно рассчитывали, замышляя подвох? На равнодушие пылкой натуры? На безразличие пресыщенной вниманием дамы? Увы, Ольга была настолько романтической особой, погруженной в книжную дрему, что до двадцати трех лет вирус любви обходил ее стороной, будто девушка объелась лука. Иммунитет ослаб в пионерском лагере, где Ольга проходила педагогическую практику. Хворь звали Павел, белокурый самец-физрук – любимец женщин и детей. Он не бренчал перед Ольгой хрусталем в штанах, рисуя из себя принца. Ей хватило перезвона бархатных ноток в его голосе, когда тот, устроившись с гитарой у походного костра, хрипел:  «Под колесами любви».
- Ах! - возводила очи к засиженному мухами общежитскому потолку, гитарная Дульцинея, томясь воспоминаниями, - он так смотрел… так смотрел… У Пашеньки такие глаза…, такие глубокие…такие…  А руки… ! А губы …. А талант…, а ум…Он такой…
Душераздирающие стоны о рыцаре девичьих грез допекали  ежедневно, ежечасно, ежеминутно – месяц!  Платоническая страсть к лагерному трубадуру выплескивалась за рамки человеческого терпения, мы изнемогали, будто в кабалу попавшие. 
После очередной восторженной рулады я не выдержала. Отозвав  Машку, предложила: «Давай напишем письмо от Паши. Может и поможет. Начитается и успокоится». Маша, добрая душа и не далекий ум, согласилась. Я же по своему легкомыслию радовалась новому развлечению.
С почерком помог Машин парень, а нарочито витиеватый текст сочинили вместе.
Полное содержание письма приводить не буду - стыдно, да и подзабыла я его спустя годы. Но отрывок,  один отрывок полный эпистолярной несуразицы, помню:
«Здравствуй свет очей моих. Твои яхонтовые очи поразили меня в самое сердце, оставив в нем неизгладимый оттенок, навсегда запечатлелись в моей чуткой памяти. Твой голос звенящим ручейком проник в мою душу, и она захлебнулась от немого восторга. Я всегда ношу его в своей памяти, как нить драгоценного жемчуга, которая соединяет нас незримыми узами…».
Когда наше неуклюжее письмо, зачитанное до дыр, развалилось в прах в Ольгиных  руках, она грустно вздохнула и только. Мы же, и без того пришибленные, не осмеливались бередить пожарище. Черт его знает, кой еще скелет обнаружится на развалинах лагерного пепелища. Перегорев, Ольга - на удивление -   потянулась к жизни, а не к бесплодным мечтам и умствованиям лежа на кровати.   
  И однажды на пороге нашей комнаты появился -  ОН,  натуральный продукт Ольгиных воздыханий. Кургузый и кривоногий бурят Толя. По всем статьям, стихам и прозам он уступал персонажам Ольгиных романов и даже тому ночному вокалисту, атлету Паше. Но Оля, истосковавшаяся по полноценному герою - млела, упиваясь нахлынувшим реальным счастьем:  быть рядом со  скудоумным страшилой  Толей. И вышла таки за него замуж, и уехала на родину Анатолия в  Барнаул.