Мусорщик

Глава из неоконченного автобиографического романа
 «Мусорщик»

 Весна 1974 года. На дворе затхлая брежневская осень, в которую страна попала, минуя «лето», прямо из оттепели шестидесятых. Унылые улицы, освещенные ядовитым зеленым неоном магазина «овощи фрукты», чавкающий снег в дырявых ботинках, крики в одни руки больше полкило не давать и жуткие, безнадежные, черные очереди в пунктах приема стеклопосуды. Должен заметить, что те очереди были полисоциальны, и не опустившиеся интеллигенты представляли в них значительную часть, вот затесавшийся «алкаш» как раз был исключением.

 С рождением первого ребенка в семьдесят третьем закрылся рюкзачный туризм, и жизнь разделилась на четкие отрезки: верстак в цеху с обязательным «отмечанием» зарплаты, сдача банок в приемном пункте стеклопосуды, молочная кухня, стирка пеленок и обязательные пьянки, по всем красным датам страны, и многочисленной родни. В то время существовал четкий праздничный продуктовый расклад, на мужчину бутылку белого, на женщину бутылку красного. Ни у кого не вызывало вопроса красное это что Мукузани, Хванчкара, или еще что ни будь из благородного? Ценовой вопрос то же особенно не волновал. Это сейчас оказалось что Саперави хорошее и не дешевое вино, а раньше это был самый ученический напиток и, пожалуй, только «Солнцедар» мог конкурировать с ним в борьбе за студенческие желудки. В то время красное должно было быть ярко красным внутри и градусным на этикетке. «Кислятину» под киндзу, мучительно превозмогая изжогу, употребляли исключительно эстетствующее аспиранты, охмуряющие наивных студенток, нормальный же народ баловался «портвешком» с цифровыми индексами «777»и «33» . С раскладом для дам, была небольшая хитрость, мужчины обычно быстро приканчивали белое и лакировали его, уже предназначенным для женщин красным. Женщины что, простые души, после одной двух рюмок пятнадцати градусного «красняка» затягивали «Ромашки спрятались, и утки парами», а мужики в это время шли на кухню покурить, где благополучно приканчивали дамские остатки. Что бы бегать добавлять, такое было редко. Это ж пока простоишь в «винном», все по домам расползутся. У хозяев на случай нехватки, а не хватало всегда, был «НЗ» самогонки, или заводского спирта. Гнали все, а спиртом на предприятиях партком платил за народный энтузиазм на демонстрациях (в следующих главах я расскажу, как этот энтузиазм подогревался с помощью милиции и КГБ, сам участвовал в этом изнутри)- стакан за участие, пол-литра за знамя и литр толкать тележку с транспарантом.

 Ни кто не предполагал, кроме, пожалуй, Валерии Ильиничны Новодворской, что эту жизнь можно изменить с наружи индивидуума, но настал момент для меня, когда захотелось вдруг сделать резкое движение и встряхнуть не мир, но себя. Всю свою сознательную жизнь, во всяком случае, когда начал задумываться о профессии, мечтал быть врачом травматологом, трижды поступал в мед., и не проходил, мешал русский, точнее патологическое не умение расставлять запятые. Раз не получилось работать в службе «03» решил поступить в службу «02». Конечно, здесь была примесь поиска романтики и желание, реальное желание бороться с преступностью, которое в то время была на 90 процентов бытовой. Как вы, конечно, догадались «двинул» в уголовный розыск.

 Не буду рассказывать, как шла учеба, могу сказать, что вместе со мной учились ребята, с тем же посылом как у меня. В то время вопроса идти в милицию, что бы так, или эдак заработать, ни у кого не стояло. Пожалуй, основным посылом была все-таки романтика. Это теперь я понимаю, что подлое Советское государство эксплуатировало романтизм для того, что бы использовать молодых энтузиастов на «стройках коммунизма» бок о бок с заключенными зачастую в худших, чем у «сидельцев» условиях.
 
 Итак, закончив через шесть месяцев офицерские курсы по принципу «взлет-посадка» я прибыл к месту службы в 39 отделение милиции Перовского РУВД гор. Москвы. На то время свободной должности инспектора уголовного розыска не оказалось, и меня временно поставили на должность участкового инспектора (в дальнейшем это мне очень помогло). Так я начал стажировку «опером». Учили меня все, кто ни попадя, и участковые, и опера и постовые.

 Вспоминаю один из первых моих допросов, сейчас не помню по какому делу и за что, помню лишь, что допрашиваемый был неоднократно судим. И вот молодой, чистенький опер-стажер постоянно выкая и угощая папиросками, пытается расколоть матерого преступника. С удивлением вижу, что чем дольше длится допрос, тем больший ужас отражается в глазах моего визави, он взвешивает каждое слово и категорически не идет в «сознанку». Вот-вот замкнется в ступоре. Чувствую, что он перестает понимать, что я от него хочу и только что не писается от страха. Сидящий за соседним столом, против меня матерый оперативник Начесов* не выдерживает эти слюни и, не вставая, огромным своим кулачищем бьет моего подследственного по затылку. Удар через голову и верхнюю часть туловища раскалывает хлипкий милицейский стул, и уже на полу мой рецидивист, расплываясь в озаряющее-понимающей улыбке радостно орет, «ну вот давно бы так, давай бумагу начальник». Еще долго после этого, уже сидя ко мне спиной и давая показания моему наставнику, задержанный ни как не успокоится и отпускает в мой адрес «Ну вот другое дело, а то этот…». Так я понял, что надо учить «языки». Этот первый опыт не повлиял на отношение к оперативной работе, мое желание быть «сыскарем» укреплялось.

 На тот период мне приходилось водить маленького в ясли к семи тридцати утра, и я попросился у руководства начинать работу в восемь, тогда как обычно работа начиналась в 10:00. Таким образом, все ночные трупы были мои. Тогда же мои школьные сомнения в отношении занятий в морге мединститута рассеялись. Я их не боялся и не испытывал ни каких эмоций, жалости, или чего-то подобного. Другое дело родные погибшего, встречи с ними были серьезным стрессом.

 В одно из таких утр дежурный послал меня описать труп младенца найденного дворником в мусорном баке. Это был только что рожденный ребенок. Крупный мальчик с необрезанной пуповиной, уже весь синенький. Он даже не был ни во что завернут, или присыпан мусором. Просто выбросили, не скрываясь в помойку как ненужную тряпку. Как я уже писал, ни каких особенных эмоций труп у меня не вызвал, но встречи с его родными, точнее с родной мамой я жаждал. Описав труп, отзвонился дежурному и доложив, что труп криминальный предложил вызвать оперативную группу с «Петровки», сам же, как и положено остался охранять место преступления. В десять пришел на работу Зам. по розыску. Дежурный передал мне по рации его команду дождаться мусоровоза и после этого прибыть в отделение. Вот тут я и перестал адекватно реагировать на команды, не из вредности, а по неопытности. Где-то через час, пришел мусоровоз, я проследил, что бы бак с трупом не был вывезен на мусорный полигон. После этого я связался с «конторой» и гордо доложил, что задание выполнено, и «подснежник»** не вывезен на свалку. Дежурный аж крякнул и приказал продолжать дежурство. Было очень холодно, и я перебазировался в подъезд наблюдать в окно, что бы кто ни будь не покусился на труп. Сидя на теплой батарее, я мечтал, что это дело, из-за его простоты в раскрытии, поручат мне. Уже в голове расписан план: 1.Женская консультация, список кто был на сносях из ближайших домов.2. «Протоптать» по жилому сектору.3.Надеть наручники, и доставить в отдел. Проще простого. Так прошло еще три часа, в течение которых я так и не понял смысла оперативной работы. Наконец приехал милиционер на мотоцикле, который передал приказ забрать труп и ехать в отделение. Он достал тряпку и положил негнущееся тельце в коляску. Я взгромоздился на заднее седло, и мы направились в отделение. Через пять минут я уже был на докладе у зам. по УР, а милиционер, не слезая с мотоцикла, поехал дальше. Ни кто мне, ни чего не объяснял, не учил и не ругал, но с этого дня моя карьера как инспектора уголовного розыска была закончена. Мне предложили службу в только что организованной службе профилактики, а ребенка в этот же день милиционер-мотоциклист закопал в лесу.

 Работая и дальше офицером милиции я, конечно, соприкасался с розыском и узнавал приемы их работы. Так вот! Первичный посыл у них был направлен не на поиск преступника, а на поиск возможности отказать в возбуждении уголовного дела. Так, например, утром в кустах находят труп гражданин «N» с разбитой головой. Если по горячим следам преступление не раскрыто, то в протоколе вопросов к судмедэксперту появляется, например такой иезуитский вопрос: Могли ли данные телесные повреждения быть причинены в результате падения с высоты собственного роста? Эксперт, давая заключение, не кривя душой отвечает: «Данные телесные повреждения могли быть причинены тупым твердым предметом и в частности, от удара о бордюрный камень при падении с высоты собственного роста». Тут же в камере находятся два три завсегдатая-свидетеля, которые за курево заявляют, что видели как гражданин «N» в состоянии алкогольного опьянения у магазина «Три ступеньки» неоднократно падал и ударялся головой о бордюрный камень. Все сошлось, железный отказник.
 Сейчас по прошествии четверти века я понимаю, что в том случае с убитым младенцем мной руководили не чистые руки, а горячее сердце и молодая, глупая голова. Если бы меня тогда не отстранили от розыска, думаю, я научился бы «закапывать» трупы, ведь вести допрос «как положено» к тому времени уже умел.

* Здесь и в дальнейшем имена изменены до узнаваемости.
**Так на милицейском сленге называются трупы маленьких детей, которых зимой мамочки закапывали в снег и весной с таянием они то там, то здесь проявляются.

Лукерчик Е.И.
Ноябрь 2004 Москва.