Там, в Тушетии...

          Действительно: "Кто рано встает, тому Бог дает"! Я забыл, что не видел восхода солнца в этом году. А восход субботним ранним утром был действительно живописной увертюрой к поездке в Тушетию. У весьма мной уважаемого Вагнера в "Reingold" есть поразительно красивое и удивительно созвучное с " Pink Floyd" место - "Зеленоватые сумерки", где низкий, медный звук, нарастая, создает чувство эйфории и потребность разрешиться во что-то. Все выше, выше, выше этот слитный, подхвативший тебя, гул. Захватывает дух, тщетно пытаешься вдохнуть поглубже и... Вдруг ты, поднявшись над невероятной бездной, блаженно разрешаешься в спасительном и спокойном, полном уверенности и божественного сияния - мажоре. Вот так поднималось оно, родимое, из-за Кавказского хребта, так основательно и методично, так фундаментально и категорично, величаво и однозначно, как будто оно никогда больше не собиралось опускаться за другим хребтом, обещая светить вечно мне, на беду живущим по другую сторону Земли - людям.
            Все, предназначенное греть, включая, кроме одеял, и добрую бутыль кахетинского - вкупе со всем тем, чему суждено было быть съеденным на высоте трех тысяч метров над уровнем моря, а может и выше, было тщательно уложено в свободные от нас промежутки, и мы Гагаринским "Поехали!" лихо тронулись на нашей "Ниве" в сторону перевала.
            Мы - это я с братом и двое друзей. Среди нас есть люди упитанные, как Котэ, достаточно упитанные, как я, и люди весьма упитанные, как брат и Годердзи. Вполне естественно, что провианту уделено большое внимание, даже ценой частичной потери комфорта: в левый бок упирается локоть Котэ, а в правый толкает твердой ногой дородная желтушная курочка, готовая к немедленному употреблению.
            Дорога в Тушетию, или то, чему положено зваться дорогой, - это бывшая постушья тропа, в последующем расширенная и в Советское время частично даже заасфальтированная, хотя следов асфальта найти труднее, чем средневековые могилы, торчащие плоскими сланцевыми кубиками из-под земли в размытых дождями и временем, крутых изгибах дороги.
            На первых километрах пути все спокойно, хотя повода для спокойствия мало: обилие придорожных знаков, извещающих, что в этом месте погиб или умер какой-нибудь пастух, лишний раз доказывает, как не вечен человек и как он уязвим...
           На небольшой зеленой поляне, у речки, стоит пчельник. У дороги сидит седобородый старик с мудрыми глазами и держит свежевыструганный пандури - грузинскую мандолину. Стоит ли повторить давно замеченное: электричество, и связанная с ним техника разъединяет людей и даже убивает творческое начало в человеке. А попробуй, посиди длинными вечерами без телика-видика-мобильника! И словом перекинешься, и песенку споешь и стишок напишешь...
          ...Дорога резко уходит вверх, сужается до ширины одной машины и петляет самым невероятным и замысловатым зигзагом, как брошенная на пол нить. Иногда приходится вылезать из машины и оттаскивать большие камни, упавшие сверху. В глубоком ущелье мечется горная река с чистой, изумрудной водой, и вот уже который век, с пеной у рта доказывает свое.
           Через час нас ожидает одно из чудесных мест - из скалы бьет мощный поток теплой  сероводородной воды с резким запахом. На обратном пути мы искупаемся в специально оборудованном бассейне и восстанем после бурно проведенных, в Тушетии, дней. Здесь даже выкроено несколько квадратных метров и построены небольшие зданьица для желающих подлечиться и отдохнуть, хотя все это запущено невероятным образом. Присущий бедности, международный стиль упадочной эклектики одинаков и в Гарлеме и в Нигерии и в этой частичке Грузии. Я бы не дал всем этим гостиничным сооружениям даже осколок метеора, не то, что звезду. Но вода!..
            ...Когда кажется, что теперь уже некуда подниматься, мы приступаем к очередному подъему. Останавливаемся в месте под названием "Сибирь". Здесь вечный снег и неожиданный источник, воду которого трудно пить - такая она холодная. Отсюда начинается собственно перевал и альпийская зона. Годердзи захотелось перекусить. Ему явно мешают котлеты, и он запускает лапу в пластиковый мешок. У него весь мир делится на съедобную и несъедобную половины. К нашему счастью людей, а тем более друзей, он не употребляет. Говорить с ним о вечном бесполезно. При этом он доцент по сопромату /!/ Грузинского Технического Университета, и весьма даже толковая личность, но покушать любит, и делает он это с большим азартом. Присев на корточки и бережно подхватив котлету тремя пальцами, ладонью и мизинцем той же руки держит приличный кусок хлеба, а другой отвинчивает "Фанту". При этом он озирается вокруг, как это делает лев, прежде чем разорвать тушу антилопы - нет ли поблизости соперников, разумеется гиен, а не других львов.
Я занимаюсь исследованием снега. Говорят, в старом снегу водятся червяки. Скорее всего, это следствие деятельности мух над органическими останками - погибших в лавине животных.
            Продолжаем путь, перевалив через опасный обвал, называемый "Бедовым ущельем". С удовольствием вдыхаю свежий и густой воздух, осматривая окрестные, пологие альпийские луга - бывает, и медведи выходят. Вдали пасутся бараны, и просто удивительно, как удерживаются пастухи на такой крутизне. При виде баранов у Годердзи появляется нездоровый блеск в глазах. "Красиво!" - говорит Котэ. "Да, особенно жаркое баранины с помидорами",- вздыхает влюблено  Годердзи...
            ...Вот и начались они, мои родные березки и сосны! С той стороны перевала в основном растут они. Мы спускаемся в красивое место, где сливаются две горные речки. Пробую войти в воду и через минуту вынужден выскочить: она просто ледяная, и начинает ломить ноги от холода. В таких речках водится только форель и нам еще предстоит ее ловить сетью в самых крутых стремнинах...
Наша поездка в Тушетию совпала с Днем пастуха. Через два дня соберется народ на торжества в более доступной деревне. Приедет президент и будет посвящение, награждение и самое главное - скачки.
 
 
 * * *
             Оказывается, Тушетия не так уж и мала. Больше пятидесяти маленьких сел, как глиняных шлепков, притерлись возле скал и утесов, ощерившись темными силуэтами сторожевых башен. Опасное - не только сегодня, но и всегда,- соседство Дагестана и Чечни - с их частыми набегами, приучило местный народ к вечной готовности защищаться. Но вечное соседство с опасностью, суровая природа и аскетизм сформировали образ тушинца. Как все горцы, тушинцы тоже импульсивны, немногословны, обладают невероятной выносливостью и прожигают жизнь ухарски, не очень заботясь и дорожа ею. Для тушинца пройти в день сорок-пятьдесят километров ничего не стоит. Женщины жизнерадостны и веселы, вполне эмансипированы для горной местности и ведают не только шитьем и вязаньем, но и поют и пляшут отменно. Здесь, на водоразделе Кавказа, идет раздача рек: часть из них течет в сторону Дагестана, часть - в сторону Кахетии. Несколько главных ущелий занимают в целом огромную территорию. Зимой здесь почти никого не остается, но летом местность оживает. Сюда, на летние пастбища, гонят пастухи свои стада, приезжает местная молодежь и туристы, даже иностранные.
           Тушинцы, как все горцы в Грузии, наилучшим образом сохранили чистоту грузинского генофонда, то есть они светлы, светлоглазы и светловолосы. Развивая эту, эстетически для меня ценную, тему, я разглагольствовал с друзьями и хозяевами по этому поводу, и в качестве наглядного примера хотел привести двух очень милых, маленьких синеглазых девочек с соломенными волосами, играющих неподалеку от нас.
          "Нет, эти в качестве примера не годятся - сказал смущаясь Омар, наш гостеприимный хозяин - они гости, приехали из Харькова..."
          ...В религии Тушинцев, в целом православно-христианской, присутствует добрая доля идолопоклонства, и ритуальность поклонения своим полухристианским фетишам чтится свято. Тушинцы, устраивая христианские празднества, варят пиво в огромных чанах и стекаются к фамильным церквушкам, коих немало. Обычно это маленькие, сложенные из синего сланца всухую и украшенные хоругвиями - зданьица, куда в полный рост и не войдешь. Стоят они, как правило, на вершине горы и добраться до них, по крайней мере для нас, весьма трудно. По мере продвижения вверх у тебя выгорает весь православный энтузиазм и больное колено явно мешает думать о душе.
          Последние пару сотен метров до этих церквушек надо пробежать и раздувшимися от жуткой усталости ноздрями умудриться громко провозглашать "Цкалобдес" т.е. призывать к божьей милости. Вряд ли «предсмертный» хрип, вырывающийся у неопытного поломника вроде меня, дойдет до Св. Георгия победоносца, чьим именем обычно названы эти горно-полевые церквушки, но обычай есть обычай, да и божья милость при такой усталости вряд ли помешала бы. Стараешься все сделать чин-чином и не вползать в святое место, а по крайней мере стоять на ногах.
             Местные выглядят просто фантастически красиво. Они горам или горы им, подходят донельзя. Вот: показывается из-за последнего поворота всадник на вороном, с белой отметиной на лбу, скакуне, и с громким улюлюканьем мчится вверх. Кажется, он хочет проскочить нас и продолжить путь в сторону бескрайнего пространства пропасти - в виде сказочного героя на крылатом коне, но осадив резко, конь делает несколько семенящих шагов бочком и всадник, лихо подбоченясь, кончает свой полет на положенном месте. Это очень красивый молодец с модной, по нынешним временам, степенью небритости. Мы замечаем кровь на скакуне и спрашиваем - откуда он прибыл. Выясняется, что он из близлежащей деревни, и пересек горную реку вплавь на коне, так как мост вследствие дождей разрушен. На вопрос - тяжело ли было переплывать бурную после дождей реку, говорит небрежно, что не так уж, а зная этих людей, понимаешь, что его тащило как минимум два километра...
Все кончается ночевкой и грандиозным, перманентным пиром на всю ночь, во время которого молодые подвыпившие горцы начинают носиться на конях по ночным кручам и выяснять отношения друг с другом, но эти стычки никогда не касаются гостей и почти никогда не кончаются плохо.
 
 * * *
 
           На радость Годердзи, хозяева лезут из кожи, чтобы угождать нам: в нашу честь был заколот ягненок. Жалко животное, но таков суровый гастрономический реалитет. Симпатичная хозяйка вместе с соседками виртуозно лепит хинкали, похожие на пельмени-акселераты, парни жарят шашлык и вскоре пир идет горой. Мы поем тушинские песни под гармонь и лихо танцуем, пытаясь выдать эпилептические конвульсии за тушинский танец. Годердзи отряхивает жирок с молодухой, и им обоим это очень нравится. При этом он больше похож на человека, на которого внезапно напали термиты и он ошалело их сбрасывает. К моему удивлению, он наступает на ногу своей партнерше только три раза и роняет один раз. Кончается наше веселье в три ночи по моему категорическому требованию. Вопреки ожиданию, нас укладывают не на какие нибудь овечьи шкуры, а определяют в вполне цивильную спальню с накрахмаленным бельем.
          ...На следующий день нам предстоит поход в другое ущелье - навстречу другому ягненку и другим песням. Утром угощают совершенно потрясным чаем из горных трав с вареньем из дикой малины. До малинового рая нам предстоит хинкальное чистилище с чачой. Хозяева искренне огорчены, что мы их покидаем. "Джаз-банда" девушек поет на гармони песню о гостях, которых не хочется отпускать и призывают взять с собой, если уж мы непременно должны уйти. Мужчины спокойно к этому относятся, чему я безмерно рад.
            По дороге мы заворачиваем на пастушью ферму и наблюдаем, как трудятся пастухи. Не знаю, как баранам, но пастухам точно достается. Тяжелое это дело, быть пастухом в горах, вечно недосыпать, а если и спать, то иногда в таких местах, что приходится подкладывать камни с одного бока, чтобы не свалиться вниз, попадать в грозу, переносить голод и холод, рисковать жизнью, обороняться от зверей и от назойливых "клиентов", вроде нас. И при этом ты не можешь послать все к черту и пойти спать, потому, что все действительно пойдет к черту. Вот, прибыли мы, поздравили жилистого старика-пастуха с профессиональным  праздником, и передали в подарок охотничий нож и радиоприемник, а он, раскинутым между средневековьем и августом двадцать первого века, улыбающимся мостом, не подозревая, охраняет нечто вечное, чему сразу названья не подберешь, и без этой зримой преемственности прошлого и теперешнего, без эстафеты жертвенности, мужества и внутренней цельности, открытости и жизнелюбия, мудрости и доброжелательности, нам не состояться людьми в нашем изнеженном и инфантильном, хищном столетии...
           Когда мы, усталые и полные впечатлений, обгоревшие от альпийского солнца и чачи, возвращаемся назад, нам встречается старик на грустном коне. Он медленно продвигается в сторону только что покинутого нами, затерянного рая.
           Поздоровавшись, поинтересовались, куда он путь держит.
           - Вот еду, сынки, помолиться в моей церкви, поставить свечку и попросить у святого Георгия счастья, здоровья и довольства всем Тушинцам.
           - А не тяжело? Путь-то неблизкий...
           - Перевалим, как-нибудь...
           Старик смотрит прищурившись, потом поглядывает на облака и в задумчивом спокойствии добавляет:
          - А если не идти, как же иначе...
          Воистину!..