Чуткий мир

Даже то единственное место, где можно побыть наедине с самим собой, здесь было лишено этой привлекательной черты. Туалет был на две кабинки и не запирался. Те, кто все же не желал делить его с кем-то еще, деликатно ждали, когда заветная комната освободится. Но большинство не обращало внимания на такую мелочь. Ко всему прочему, огромное окно в туалете выходило прямо на улицу – можно было общаться с прохожими, не отвлекаясь от процесса. Конечно, никто этого не делал, но сама возможность забавляла.
Ляля вернулась в палату. Грохот осевшей от старости и сырости двери прервал светскую беседу, которую вели новенькие. В этот день в четырехместную палату, где уже было прописано десять пациенток, подселили еще четверых. Они заняли кровать у окна и делились своими диагнозами. По негласному правилу, это было своеобразным проявлением хорошего воспитания – сообщить окружающим на какой неделе и с какими проблемами сюда попал. Порою забывали даже поинтересоваться именем и потом в разговоре так и говорили: «та рыженькая, на 24-ой неделе, с маловодием».
Похоже, что новенькие этот этап знакомства уже благополучно миновали и теперь обсуждали особенности беременности каждой.
-… Ой, в первую беременность я вообще в консультации не появлялась, пришла уже на шестом месяце. И все хорошо было – никто не лечил, деньги не тянул. А теперь вот решила быть правильной – как никак, тридцать два уже. Так третий раз уже сюда послали.
- Да все они перестраховщики. Моя в консультации мне такого наговорила и сразу – «срочно в роддом!». А здесь даже свободной койки нет.
- Ну и хорошо, что нет – зато никто не сможет заставить остаться. Вот мы уже час сидим, и хоть бы кто зашел, поинтересовался нами. Кстати, где наш врач?
Не обращая внимания на новеньких, Ляля улеглась на кровать. Разговаривать не хотелось. Десять минут назад ее смотрели. Новости были неутешительные – она «перехаживала». Лялин лечащий врач, заведующая отделением и начмед обсуждали что делать дальше – как водится у врачей, не стесняясь пациентки. Ляля почувствовала, что глаза наливаются слезами, и поспешила выйти из кабинета. И вот теперь, устроившись на скрипучей роддомовской кровати, она наконец расплакалась.
Ляля плакала тихо, сглатывая слезы и стараясь не хлюпать носом. Так она плакала, когда в восьмом классе девочки объявили ей бойкот. Тогда она держалась изо всех сил, не подавая вида, как ее это задело. А затем дома, ночью, вот так же лежала и глотала горьковато-соленые капли. Вообще Ляля плакала мало и могла вспомнить все случаи. В детстве она рыдала навзрыд, когда ее заставляли делать то, что она не хотела. Мама рассказывала, как Ляля в два с половиной года отказалась надевать ненравившееся ей платье на прогулку и угрожающе заявила: «Два часа буду плакать». И выполнила свою угрозу, да еще с громкими причитаниями о том, как ее притесняют дома. Мама не дрогнула, и платье все же пришлось надеть. Услышав про этот случай, Алик, усмехнувшись, сказал: «С характером. Это хорошо – зачем нам бесхарактерные?».
Ляля плакала и разговаривала с Аликом. Это стало для нее привычным – мысленно говорить с ним, обсуждать свои страхи и радости, рассказывать о своей любви. Когда они виделись, она все больше молчала и слушала его. Почему-то произнести все то, что она думала о нем, у нее не получалось. Оставаясь же одна, она вела нескончаемые монологи, обращенные к нему.
«Солнце мое, помоги мне. Что же делать? Ну почему, почему? Что я сделала неправильно? Я так устала от этих уколов, витаминов, капельниц. У меня болят ноги, я не могу нагибаться. Ничего, надо набраться терпения. Еще немного, правда, любимый? Я так хочу, чтобы он скорее родился. У него будут твои волосы и мои глаза. Я постараюсь быть идеальной матерью, я не буду раздражаться и кричать, я буду терпеливой и понимающей».
По словам Алика, идеальной матерью была его жена. Идеально она вела себя и во время беременности. Ляля это помнила и старалась не показывать Алику, как иногда ей было плохо. В последние недели ей было тяжело даже лежать – тело быстро затекало, и она просыпалась каждый раз, когда переворачивалась на другой бок. Но хуже всего было здесь, в роддоме. На жутко скрипящей кровати лежал оббитый дерматином матрас, и наутро простыня под Лялей была мокрой от сконденсированной влаги. К тому же, «забота о будущих мамах» здесь каждое утро начиналась с того, что еще затемно распахивалась с грохотом дверь и нянечка начинала возить по полу тряпкой, предварительно вымоченной в вонючем растворе дезинфекции.
Каждый день в роддоме для Ляли делился на две части – до и после встречи с Аликом. Первая тянулась нескончаемо долго. Вставали в роддоме рано, и уже в шесть утра коридор постепенно заполнялся раздутыми женскими фигурами. Громыхали старые весы – взвешивание было обязательной процедурой. Ляля вспомнила, как впервые увидела такие весы: в аэропорту небольшого, затхлого городишки, откуда они с мамой летели после летнего отдыха домой. Тогда на весы поставили их багаж – два чемодана и несколько туго набитых сумок. Сейчас все обитательницы отделения патологии казались ей похожими на те бесформенные «авоськи». В халатах и тапочках, с помятыми после сна лицами, они полностью опровергали уверения женских журналов о том, что «беременность украшает».
«Боже мой, - подумала Ляля, - и ведь каждую из них кто-то любит. И меня тоже». В то, что это правда, она долго не могла поверить. У Алика было много женщин. В начале знакомства он рассказывал Ляле о них. Ей было лестно его доверие, но однажды она почувствовала себя прыгуном в высоту. Каждая из этих женщин выставляла планку, ниже которой Ляля быть не могла. И во время очередного рассказа об очередной пассии Ляля взмолилась: «Пощади! Я больше не могу слушать о тех, кого ты любил». Алик удивленно замолчал. Ему и в голову не приходило, что он обижает Лялю своими рассказами. Наоборот, он, наконец, мог поделиться своими переживаниями. С женой таких доверительных отношений у него не сложилось. И не из-за ее черствости. Просто к жене он относился, как к давнему товарищу, хорошему приятелю, приятному попутчику. Но ее некоторая отстраненность отпугивала его. А Ляля, с ее детской насупленностью и внимательным молчанием, как нельзя лучше подходила на роль конфидента. Поэтому неожиданный всплеск эмоций, вызванный его откровениями, смутил Алика и заставил задуматься. Он стал бережнее к ней относиться.
Ляля сидела на скамейке возле роддома и высматривала Алика. Ей нравилось угадывать его издалека. Много лет назад он перенес тяжелую болезнь, после которой заново учился ходить. Теперь вышагивал бодро, но без трости обойтись не мог. Ляля смеялась: «У тебя походка на три такта». А еще ее удивляло его полное неумение носить одежду: чтобы не надел, все несуразно и нелепо. Этот феномен не поддавался разгадке. Ляля даже как-то специально сама подобрала ему наряд, и все по отдельности было пристойным и вполне респектабельным. Но, увидев Алика облаченным, она захохотала: «Может, тебя на улицу голым выпускать? Пусть все, наконец, увидят, какой ты красивый».
Задумавшись, Ляля не сразу заметила Алика. Он стремительно подошел к ней и присел рядом: «Ну, как ты?». Рассказывать о том, что она «перехаживала», не хотелось: «Пойдем, прогуляемся». Совместные прогулки были обязательным ритуалом, особенно в последние месяцы. Сейчас, когда она уже постоянно находилась в роддоме, Алик специально приезжал к Ляле каждый день и выводил в парк. Но сегодня они решили изменить маршрут и пошли вдоль улицы к маленькому базарчику.
Дождь начался, когда они уже подошли к первому ларьку. Пришлось спрятаться под рекламным зонтом, благо, что желающих больше не нашлось. Слушая барабанный стук капель, Ляля внезапно почувствовала внутреннее облегчение: так хорошо было стоять под выцветшим зонтом рядом с Аликом и не думать ни о чем. На мгновение забылись и утренние переживания, и спина перестала болеть. И Ляля подумала: «Счастье – мокнуть под дождем с любимым человеком. Я счастлива. И все будет хорошо». Словно в ответ на ее мысли, внутри живота началось движение: в последние дни ребенок шевелился мало, и Ляля знала, что так бывает в конце срока. Приложив руку к животу, она вспоминала, как впервые почувствовала шевеление внутри себя. Случилось это полгода назад, внешне еще ничего заметно не было. Она замерла и неподвижно лежала почти час: странное чувство охватило ее. Тогда впервые Ляля ощутила, что ее тело и она вся сама стали целым миром для нового существа, новой жизни. А в голове вертелась дурацкая фраза, название кинофильма: «И целого мира мало…».
Дождь прекратился и они вернулись в роддом. Пора было возвращаться в палату, выполнять обязательные вечерние процедуры. Алик легко прикоснулся губами к Лялиному виску: «Я приеду завтра».
В палате было тихо, соседки разошлись по домам, получив свою порцию уколов и витаминов. Ляля легла на скользкий матрас и прижала руки к животу: «Пожалуйста, пожалуйста, нам пора уже встретиться! Я прошу тебя, мне так хочется тебя увидеть. Мы понравимся тебе – и я, и папа твой. А еще у тебя есть бабушка и дедушка, и тетя у тебя уже тоже есть. Приходи к нам, мы ждем тебя. Пожалуйста». Так, мысленно разговаривая и сглатывая выступающие слезы, она и уснула.
…Утром Ляля родила мальчика.