Деньги

 Посв. Ящерице и ее родителям.
Все началось с того, что пять лет назад они сказали "Ты нам по гроб жизни теперь должна!"
И сказали они это так, что стало ясно - должна, да так, что если продам сейчас всю себя на органы, а то, что останется в анатомический театр - не расплачусь все равно.
Он меня кормили - 14 лет.
Одевали - столько же.
Лечили опять же.
Водили к парикмахеру.
Гуляли со мной, культурно просвещали - в Цирк (3 раза) и в Театр (19). В Кино неходили со мной ни разу - берегли мои глаза и нежную неокрепшую детскую психику, а возможности-то были, были (24 возможности, расписаны по дням).
А потом они же мне давали деньги на карманные расходы, сперва пять тысяч (старыми) в две недели, потом тридцать в неделю, а потом вообще бешеные суммы - вплоть до ста рублей в неделю. Вот как.
А еще летом в лагерь, зимой к бабушке и во втором классе в бассейн. Так что должна и точка. Они все ждали подходящего момента, чтобы мне это сказать, а 14 лет я уже стала по ее мнению "вполне себе подращенной кобылкой" и на мне "можно было пахать". Пахали они на мне, как тогда казалось,отменно, а вот результата почти не было - 50 рублей в день едва окупали мою кормежку, а вот одежда, ручки-тетради-учебники и прочее оставалось не задействованным.
Я взяла эту ситуацию хитростью - в мае вместо посещения школы, где заняий все равно почти не было, устроилась раздавать бумажки на курсы английского языка у Гостиного Двора, познакомилась там со стайкой беспризорников, торговавших неподалеку своими наиболее соблазнительными частями тела, а потом валяющихся на нагретых солнцем плитах подземного перехода. Они же мне и показали столовую для бездомных ребятишек, где строгий социальный работник записал в бланк все мои внешние данные, глаза, рост, прозвище, наличие крысы на плече – и допустил к бесплатной еде. Это бы самый счастливый месяц в моей новой жизни – я ничего не ела дома и приносила заветные бумажки неистраченными. Цифры в глазах у них если и не совсем погасли, то чуточку побледнели.
Потом лето – и летом этим было мне счастье, и было мне солнце, и батон с майонезом на четверых в булочной, где нас уже узнавали и даже резали нам его за просто так, за красивые глаза и немытые мордашки. Летом я научилась вешать на все бирочки-ценники – 6 рублей, 15 рублей и выше, еще выше – иногда даже в долларах, научилась спать у знакомых на вписках и на лестничных клетках в особо теплые ночи, болтаться по городу до рассвета, изучая названия улиц и переулков, тем самым дав себе возможность осенью устроиться курьером.
Той же осенью была новая школа, где я почти не появлялась, носилась с рюкзаком, полным журналов по городу и получала 5 рублей за подпись в бланке. Если очень везло могла выручить и 200 рублей за день – и принести их, чуть ли не в зубах домой, чтобы услышать, поставив чайник, что вода нынче дорожает, как и свет, и тепло, а ведь придет зима и в моей комнате будут топить…
Зима пришла, но в моей комнате не топили – я была должна. Я была должна кругом – за одеяло-диван-простыню, за обогреватель, за лампу под потолком и за обои на стенах. В школе меня почти не видели, и, наконец, терпение классной руководительницы не выдержало – домой позвонили и их вызвали в школу, в крайне неудобное время – в четыре дня. Им пришлось уйти пораньше с работы, а по возвращении я услышала то, чего подсознательно ждала уже несколько месяцев: «Время - деньги».
Мы сели рядом и пересчитали снова – вот они ведут меня к врачу, но платят не только за лекарство, но еще и за потраченный день – штраф на работе, вот еще… и снова… и опять…
Я с ужасом стала смотреть на часы – каждая секунда, проведенная с ними под одной крышей грозила неделей вынужденного рабства. Круг замкнулся и начал сжиматься. Пространство как-то очень нехорошо потрескивало. А в глубине души я все еще верила, что это несерьезно.
Приятель отдал мне старый холодильник – он поселился у меня в шкафу – так я две недели потребляла электроэнергию безнаказанно и тайно хранила свой извечный запас – два батона городских, половинку ржаного круглого и пачку майонеза. Потом они его обнаружили – и продали, в погашение долга.
Я снова была должна еще больше – за моральный ущерб от моей лжи.
В школе я была своеобразной легендой, местным неуловимым Джо. Как-то встретив меня в коридоре, директор-армянин с грустными спаниельими глазами затащил меня в свой кабинет и очень ласково стал выспрашивать – в чем же дело? У меня проблемы? Может быть, с алкоголем? Наркотиками? Неужели… детская проституция? Может нужно все-все-все рассказать родителям? Он ведь видел их – такая приличная, интеллигентная пара, он уверен, что все разрешится? Он искренне хотел мне помочь, этот милый директор, и он в самом деле мне помог. Он сказал это первым: «Детская проституция». Я готова была его расцеловать в дряхлеющие щеки – ведь все знали, что проституция это очень просто, очень быстро и за деньги. За большие. Во всяком случае, я это знала от тех ребят с Гостинки.
Я бросилась их искать, но из всей компании нашла только Мацу – самого некрасивого, обсосанного и несчастного из всех. Остальные, как он мне объяснил, уже давно живут по квартирам – и живут неплохо. Точно! – радовалась я, - все так и есть!
Через какое-то время в школе меня не было вообще.
Дома тоже – часто я там даже не ночевала.
Я возвращалась, приносила деньги, а мне навстречу, чуть ли не на подносе выносили новый счет – за вранье, за прогулы школы, за время, потраченное в ответах на звонки, за нервы – они ведь беспокоятся – добываю ли я эти деньги честным трудом.
Друзей у меня не было – я прекратила с ними общаться просто почитав как-то раз, сколько я буду должна если друзьям вдруг придет в голову та же идея, что и им.
Единственный оставшийся рядом – Лешка Трагик – сделал умнее, выдав мне расписку в том, что НИКОГДА не потребует с меня денег. Ни за что. Ни за какие услуги.
А дома вносились в мой растущий счет новые пункты – я должна была за внимание к своей персоне, за разговоры, за…
Должна.
«Работала» - и все равно была должна.
Меня выгнали из школы, и я стала должна за то, что им стыдно, что их дочь нигде не учится.
Меня взяли обратно – и стала должна за тот позор и ломание себя, что им пришлось вынести, чтобы меня взяли обратно.
Летом Трагик поил меня вином, привезенным из археологических экспедиций, и ругал их страшными пиратскими словами. Толку было – чуть.
Я была должна кругом, и пространство уже не тихонько похрустывало, а рушилось и орало – назревало что-то.
Назревало поступление в институт.
Я даже забыла про это.
Кое-как получила аттестат и продолжила «забивание» таких красивых и таких нужных бумажек. Пару раз поступали предложения «остаться пожить» - и я почти соглашалась, но потом высчитывала, во сколько мне это может обойтись – и отказывалась.
Один раз меня избили так, что я не работала две недели – валялась у Трагика на кровати и длинно и витиевато ругалась, предвкушая во сколько мне это встанет. И точно – в счет был внесен пункт «за простой».
Я научилась оценивать все вокруг себя – дома, деревья, здания, небо и облака на нем, свет солнца и полет вороны.
Ситуация давно уже стала абсурдной и никто бы мне не поверил. Иногда мне казалось, что они издеваются, что это какая-то затянувшаяся игра, но игра становилась все более замысловатой и злой – они меня поступили в институт. На платное. С учетом моей неявки на все экзамены.
Увидев контракт, я всерьез пошла топиться.
Вытащили, отправили в больницу – там меня посчитали особо буйной – я пыталась выбраться как угодно просто представив себе, СКОЛЬКО это еще мне будет стоить – моральный ущерб, время, нервы плата за лечение, подарки врачам…
Выпустили – и все понеслось, но уже без былого остервенения – мне казалось, что больше эта сумма уже вряд ли будет…
И потихоньку все началось выправляться… я как-то училась, у меня появились постоянные клиенты, они делали мне подарки, которые я продавала, денежный ручеек в их дом стал практически непрерывным и их мания, казалось, сошла на нет.
Сессия, вытянутая чуть ли не за уши – и единственный неуд по вышке – оба с сердечным приступом в больнице по этому поводу.
Мне казалось, что они издеваются, что они это подстроили специально и только узнав, что оба чуть не умерли под руками неумелых практикантов, как-то расслабилась…
Ну и пусть это будет еще один пункт и еще одна порция нулей, думала я, ну и пусть. Зато они хоть что-то поймут, обязательно поймут и остановятся... Обязательно, иначе и быть не может.
Я пришла к ним домой в субботу вечером, с цветами, так любимыми ей китайскими грушами и хорошим настроением. Я и сама поверила в то, что после того, как оба чуть не умерли все пойдет по-другому, может, они выкинут эту нелепую бумажку в окно, или сожгут ее, или мы торжественно съедим ее на троих…

Я сидела на краешке их большой кровати, мы о чем-то болтали, и они не разу не заговорили о деньгах. А когда мне пришло время уходить, что-то изменилось в их лицах, суровые маски чуть дрогнули, они посмотрели друг на друга, потом на меня, потом потянулись ко мне, обняли и хором прошептали: Все эти годы мы любили тебя… Мне подурнело, во рту стало кисло, но все равно пришлось спросить:
- Сколько?