Каникулы на Кудыкиной Горе

Над волной ручья
ловит, ловит стрекоза
собственную тень.
Тиё



Последние несколько дней я обитаю в небольшой комнатушке коммунальной квартиры. Делать особо нечего – в отпуске, в гостях. Рассматриваю дешевые розовые обои в тигровые сердечки да налепленные на стенах журнальные развороты с Наталией Орейро. Скрипучий диванчик, три стула и желтый буфет эпохи Брежнева, в углу у окна цветной дедушка-телевизор “Кварц” - такая вот нехитрая обстановка. Жилище меня умиляет необыкновенно. Наивная девчачья комната, несерьезная, временная. Думал бы кто тут по-настоящему обосноваться – Наталия Орейро лежала бы в мусорном ведре, а тигровые сердечки составили бы ей компанию.
Здесь живет один мой кровный родственник. Конечно же – временно, конечно же – несерьезно. Я приехала к нему погостить, чтобы хоть как-то разбавить плотный концентрат мыслей в больной мигренью голове. Ничто так не просветляет мозги как смена обстановки.
Магия рельс сделала свое дело, соблазнив на покупку рюкзака и билета до Кудыкиной Горы. Путь туда лежал не близкий, с пересадкой в столице когда-то общей советской Отчизны. Мои навыки путешественника за почти четыре года невылазного сидения в родном городе притупились. Я переживала. Найду ли метро? Выйду ли на нужной остановке? Успею ли на поезд? Все ли взяла? Может, чего забыла? Тучи вопросительных предложений, возникающие практически у всех, кто собирается в поездку. Бывают, конечно, из тех “всех” исключения. На ум приходит младший мамин брат – дядя Вова.
 Он вообще никогда не обдумывает список НВ (необходимых вещей) и любит напевать: “Сядь в скорый поезд, быстрый как ветер и не заботься ты о билете. Листик зеленый зажми ты в ладони – никто на свете тебя не догонит”. Мой дядя обожает подобные поездки с “зелеными листиками”. Хотя я немного сомневаюсь в том, что “никто не догонит”. Проводники, знаете ли, народ шустрый... Но дяде Вове всегда везло. Неистребимая тяга к смене декораций гнала его из дому и была, возможно, даже сильнее каких-то отцовско-супружеских обязательств. Со временем, перелетный мой дядечка перестал удовлетворять мещанские запросы своей жены, которая отличалась скудностью фантазии и терпения – она подала на развод и завладела общей квартирой. До дядиной тяги дорожной и авантюризма мне, конечно, далековато. Вместо зеленого листика, положенного романтикам, я купила светло-желтенький билет до Москвы.
Очень мне не хотелось посвящать в свои планы маму, но по-другому нельзя. Скажет: “Ай - яй! Неблагодарная! Вот, какого монстра вырастила! Люди добрые, как одолжить пару гривен до зарплаты – так к маме...” Дальше – непереводимый украинский фольклор. Да и отсутствие мое дольше недели, скорее всего, будет замечено. Если не предупрежу – фотография ее блудной дочери украсит передачу “Ищу тебя”.
Мама придала сборам атмосферу панического бегства с тонущего корабля. Путалась под ногами, давала вредные советы, пыталась плакать и просила показать билет. Я же злилась, материлась и совала ей под нос светло-желтенькую бумажку, запретив меня провожать. Бесполезно.
На перроне мама продолжила свои воспитательные тирады в стиле Макаренко-Сухомлинского и, заглядывая в глаза, голосом эхо произносила: “Ты что-то задумала, ты что-то задумала...” Даже выдала гениальную версию – ее дочь собралась в Москву на поиски тридцать лет не виденного отца(!). Со словами: “Ах, оставьте, маменька, это Вам не Акапулько!” - сажусь в вагон, размышляя о тлетворном влиянии латиноамериканских сериалов на женский менталитет. Мама стояла со слезящимися глазами и покрасневшим носом, достала платок. Я ощущала себя прескверно. Чувство неосознанной вины. Ненавижу, ненавижу проводы, сопли, слезы. Задернула шторку. Поезд тронулся...


Сегодня я дома одна. Родственника моего нет. Он на работе, потом пойдет на тренировку, вернется поздно. И мне скучно. Объяснить наше родство трудновато. Что-то в духе седьмой воды на киселе общего предка Каина. Но ведь иногда даже самые близкие родичи могут быть совершенно далекими и наоборот, не так ли?
Он оставил на столе книгу Курта Воннегута “Бойня номер пять”. Чтобы я не скучала. Честно пытаюсь ее читать. Автор мне не знаком. На обложке надпись: “Курт Воннегут – современный выразитель карнавальной смеховой культуры”. Надо бы с этим разобраться. Пока что та пара прочитанных листов про бомбежку Дрездена смеха у меня не вызвала. Родственник мой любит серьезную литературу. (И мне даже неудобно от чего-то из-за присутствия в рюкзаке подаренного попутчицей дешевого детектива). Он старше меня на десять лет. Это о теле. Но душа, думаю, опережает не на одну инкарнацию. Я считаю себя человеком достаточно болтливым, но в его присутствии мне хочется молчать. Молчать и слушать. Он необыкновенно интересно умеет рассказывать о своем Городе, о каких-то архитектурных памятниках, о жизни, о Боге, обо всем и ни о чем. У него превосходное чувство юмора и удивительно грустные глаза.
Таких красивых глаз я не видела никогда и ни у кого. Если бы это не так сильно смахивало на паранойю – могла бы часами в них глядеть. Персидский разрез, темно-карие, глубокие. Просто без дна. Когда все же поддаюсь своему параноидальному искушению – вижу в той персидской бездне часть узора его души. Ибо все увидеть, мне не дано. То, что могу рассмотреть, меня завораживает. Узор изящен как арабская вязь с тысячей переливчатых оттенков. Я не пойму, что там написано. Меня тянет искать какие-то словари, начинаю копошиться в своей собственной душе в поисках шпаргалок. Но там лишь школьные тетради в “клеточку”, исписанные не слишком аккуратным почерком. Рядом с моим кровным родственником чувствую себя просто книжкой-раскраской, которая стоит на полке возле какого-то сакрального творения, содержание которого доступно только избранным, а может и им не доступно... И это одна из причин его невыразимой грусти, которую еще прочесть способна.
Он обладает надо мной определенной властью, возможно, не до конца осознанной. Я бы даже осталась в его Городе. Или все же сбежала? Персидская бездна говорит, что всю свою сознательную жизнь я только то и делаю, что убегаю. От себя. От своей тени. А нужно в нее просто войти и принять. Нужно осознать, смириться и, наверное, полюбить ту свою темную сущность, которая суть часть меня самой. И мне становится плохо от собственных страхов. Потом - смешно и я мурлыкаю про себя где-то услышанный стишок: “Над волной ручья ловит, ловит стрекоза собственную тень”.


Чувство благодарности к человеку, который помог мне вовремя с нужной подсказкой, омывает сердце. Как бы его отблагодарить? “Береги его, Господи. Спаси и сохрани,”- прошу у Всевышнего, глядя на небо через икону окна. Уже смеркается, и я собираюсь пойти в магазин, ибо молитвами одними сыт не будешь. Прикуплю чего-нибудь к ужину.
К моему стыду, хозяйка я, мягко говоря, не супер какая, или же скорее - супер никакая. Готовить не люблю и не умею. Этот жирный “минус” в моей биографии проявляется во всей красе даже при непродолжительном совместном проживании. Лично мне мысли про собственную бесхозяйственность приходят только тогда, когда надобно приготовить что-то для кого-то. С собою же всегда нахожу компромисс в виде полуфабрикатов. Хотя не так давно был у меня приступ жгучего хозяйственного желания. И как раз в этот момент я посетила магазин электробытовой техники. На глаза подвернулась такая красивая стеклянная штукенция, что мгновенно воспылала к ней симпатией. Рыжий мальчик-продавец объяснил мне, что ЭТО – пароварка и готовить в ней - проще простого. Будучи человеком импульсивным, не ударяясь в раздумья, тут же купила ту кухонную симпатию. Даже готовила себе на пару какие-то жутко полезные для язвенников блюда. Дальше подобная диета мне осточертела, и забавляться пароваркой я перестала. Не смотря на это, прибор мне очень нравиться, он и сейчас гордо возвышается у меня дома на столе. Такое себе белоснежное НЛО – украшение кухни.
Возвращаюсь из гастронома нетвердой ковыляющей походкой с полным пакетом продуктов. Страшно болят ноги. Вчера перестаралась с пешей прогулкой – сегодня десяток метров до магазина еле осилила. Пальцы стерты в кровь. Каждый шаг как полосование бритвой. Вспомнилось, что сказочная Русалочка обменяла голос на больные ноги. Вот, дура-то!
 От вчерашней прогулки, кроме жуткой боли в ступнях, у меня на память остался еще шелковый красный платок. Возле одного из храмов, которыми изобилует Город, стояла палатка, вся сплошь увешанная цветными лоскутами. И я мне захотелось заполучить какое-нибудь шелковое напоминание о каникулах.
Красное-прекрасное. Любимый, самый любимый мой цвет. Когда-то снился сон, в котором я видела своего ангела-хранителя. Он сидел на поручнях кровати над моей головой и гладил волосы, а за спиной у него были красные крылья. Возможно, кто-то скажет, что это цвет агрессии. Сначала – привлекающий, потом – раздражающий. Но как бы там ни было – цвет первой полоски радуги, вечернего заката и пера Феникса во всех его проявлениях и ипостасях влечет меня безумно.
Среди шелковых кусков ткани я обнаружила этот платок цвета корриды. Мой платочек. Повязав его на голову, вошла в храм. В правом углу, возле иконы Богородицы, толпилась стайка поющих псалмы старушек. Я зажгла свечу и поставила ее у иконостаса. Благодарила Бога за день, за жизнь. Золотой огонек молитвы медленно плавил воск. Вдруг из кармана куртки донеслась восточная мелодия. Мобильный. Вздрагиваю и бросаюсь нащупывать кнопочку отключения. Бабушки резко перестали петь. Я похолодела. А дальше божьи одуванчики все как одна явили свое человеколюбие. В праведном гневе они повелели мне убираться вон из церкви, ибо моя молитва не будет услышана (?). Мне очень хотелось узнать, откуда у них такие достоверные сведения на счет того, чьи именно молитвы слышит Бог, но провоцировать пожелания типа: “Изыди”, - не решилась. Стало как-то больно, и я ушла, оставив фарисействующих старушек допевать свои псалмы. Их-то молитвы Всевышний наверняка слышит, ибо они не ходят в церковь с мобильными телефонами в карманах.


Подхожу к дому. Еще на лестничной клетке ласкает ноздри запах жареных блинчиков, который доносится из нашей квартиры. То соседка Людмила колдует над ужином для своей семьи. Она в меру приветлива, малоразговорчива. Я бы пообщалась с ней, но односложные ответы Людмилы дают понять, что в беседе со мной молодая женщина не слишком заинтересована. Физически ощущаю, что ей приятнее будет остаться на общей кухне одной. Не люблю виснущих пауз, густых как сливочное масло. Беру их шкафчика пакет с луком и ухожу в свою комнату.
Лук щиплет глаза. Режу его полупрозрачными кольцами на старую алюминиевую сковородку и желаю только одного – скорее бы у родственника моего закончилась тренировка.
Он пришел, как и обещал где-то около десяти. Прожитый день его утомил. Я согласна из шкуры вылезти – лишь бы родственник мой улыбнулся. Но он настроен на гамлетовскую волну, а это, как известно, предполагает некую философскую серьезность. Слушаю его, не отводя глаз. Мне интересно все, о чем бы не говорил. Вдруг сообщает: “Ты смотришь на меня - будто в микроскоп разглядываешь”. Обалдела. Пыталась оправдаться. Создалось впечатление, что меня уличают в чем-то неприличном. Люди добрые! А куда ж смотреть-то?
Дальше я слушала его уже с некоторым опасением, периодически отводя взгляд по траектории: Наталия Орейро – пол - потолок. Может, моя чужеродность в этом Городе обострила и гипертрофировала некоторые инстинкты, но мне стало казаться, что я самим фактом своего существования его раздражаю. Как тех бабок в церкви, как соседку Людмилу. К горлу подступил горячий комочек, и глаза защипало не от лука. Спросила: “Я тебя раздражаю?” Глупый вопрос ситуацию еще больше усугубил. Мне посоветовали не маяться дурью и ложиться спать. Так и сделала, забралась под одеяло и думала о том, что терпимость и смирение – очень-очень редкие качества в людях и что утро вечера мудренее.
Утро оказалось НЕ мудренее. Было совершена пара мелких оплошностей, а мелочи, как известно, бесят посильнее каких-то масштабных действий. Меня отчитали как пионерку. И когда он ушел на работу, я даже обрадовалась, что какое-то время можно будет не пытаться соответствовать схеме чьего-то жизненного уклада, основные положения которого мне неизвестны. У меня есть куча свободного времени, и я решила посвятить ее “Бойне номер пять”.


Открыла книгу на той же странице, что и вчера. “Такие дела. В обоих городах (Содом и Гоморра), как известно, было много скверных людей. Без них мир стал лучше. И конечно, жене Лота не велено было оглядываться туда, где были все эти люди и их жилища. Но она оглянулась, за что я ее и люблю, потому что это было так по-человечески. И она превратилась в соляной столб. Такие дела”.
Сама часто думаю о жене Лота и подобное соляное состояние мне знакомо. Ее окаменение служит предупреждением. Но, в отличие от Курта Воннегута, - не люблю Лотовой жены. Ну, как же не оглянуться на опаляемый Господом Грех? Не вызывают у меня уважения оглядывающиеся люди. Коль выбрала путь оттуда – иди. А если избрана другая дорога – тоже, будь добра, ступай, пожалуйста, и не жалей о первой. Размышления уместны до начала пути. А именно - в том месте, где стоит пресловутый камень с надписями: “Направо пойдешь – то тебе будет, налево – се, прямо – это”. А назад – нет дороги. Смерть соляным столбам! У каждого же в жизни был не один указательный камень. Кто-то уклоняется в искусительное “лево”, кто-то - в пуританское “право”. Трудно держаться прямого пути.
Я свято верю, когда снедаемая противоречиями и сомнениями душа садиться у дорожного камня-указателя, Всевышний посылает ей ангела, который сохранит ее в любой из избранных дорог. Ибо все пути от Бога. И знаю, что очень-очень скоро встречусь с камнем-указателем. Хорошо, если рядом окажется ангел с красными крыльями. А если – нет, то подожду. Негоже как-то без него в дорогу...

Решаю немного погулять по Городу. Он в пять раз больше моего родного. Другой город и люди здесь другие. Я, наверное, пахну каким-то чужаком, и местные жители меня сторонятся. Несколько раз спрашивала прохожих: “Как пройти Туда-то?” А мне отвечали: “Я не справочное бюро!” Может, здесь принято обращаться с такими вопросами только в вышеуказанные заведения? Ну, а где найти тогда “Справочное бюро”? Задумавшись об этом, нетвердой походкой спускаюсь с лестницы и подворачиваю правую ногу. Больно как! Везение у меня неимоверное просто. Сижу на ступеньках и думаю, что сегодняшнюю экскурсию по Городу придется отменить. Но находиться в комнате с Наталией Орейро тоже не хочу. Пойду встречать с работы моего родственника. У него сегодня день сокращенный. Ура-ура!
Мы договорились встретиться в центре, у гостиницы. С удовольствием бы послонялась по универмагу, который находится неподалеку, но сил моих хватает только добрести до киоска с шаурмой и хот-догами. Покупаю шаурму. Она мне страшно нравиться, замечательно вкусная, ничего общего с тем, что ела когда-то на Варшавском рынке дома. Тогда простой бутерброд с полусырым мясом и кисловатой капустой бесстыдно выдавал себя за шаурму, а потом затребовал промывания желудка. До сих пор киосков с подобными иноземными блюдами я сторонилась.
Нахожу себе место на лавочке. Компанию составляет черненькая дворняжка. Она приветливо машет веерообразным хвостом и телепатирует, что запах шаурмы ей кажется великолепным. Я не умею передавать свои мысли собакам, поэтому разговариваю с ней по-украински:
- Очень вкусно. Да. Хочешь попробовать?
Она меня понимает и согласно облизывается. Пируем! С умилением смотрю на здоровый собачий аппетит и пушистые уши, похожие на лепестки какого-то удивительного цветка. Красивые, бархатные...
Любование собачьими ушами прерывает звонок мобильника из кармана. Мой родственник сообщает, что через три-четыре минуты освободится. Подмигиваю собаке. Мы обе довольны.


На горизонте вырисовывается фигура родственника, он машет мне рукой. Тоже делаю пару взмахов и направляюсь к нему походкой пирата Сильвера. Хромать стараюсь как можно менее заметно. Он расстроен. Я сильно жалею, что свернула ногу, а не шею. Цепляюсь за его плечо, мы идем в аптеку за бинтом, и он делает мне иммобилизирующую повязку. Укоризненный карий взгляд убеждает меня в том, что я – ходячее, или вернее - хромающее несчастье. Чувствую себя кругом виноватой и мечтаю о шапке-невидимке.
По дороге домой выслушиваю совершенно справедливую лекцию о членовредительском эффекте заоблачных мыслей и моей кулинарной несостоятельности. Согласно киваю и мечтаю о ковре-самолете. Убраться бы мне подальше и не мучить человека. Выносить меня можно только в малых дозах. Но он меня жалеет. Сказал, что ужин сам приготовит. Пиво купил. Моя слабость...
Сижу у желтого буфета и потягиваю тепловатую жидкость из большой белой кружки, Потом мы едим пельмени. Он говорит какие-то умные вещи, слушаю, пытаясь не напоминать микробиолога. Блуждаю взглядом по тигровым сердечкам и думаю, что этот человек мне дорог. Очень дорог. Очень.
После ужина мы оккупировали скрипучий диванчик, и я читала вслух “Бойню номер пять”. Про путешествие во времени, тральфамадорских пришельцев и бомбардировку Дрездена.

Заснуть не могу. Размышляю о жителях Тральфамадора. Согласно их теории люди никогда не умирают, просто живут в разных отрезках времени. Значит, сейчас я нахожусь в этой розовой комнате и параллельно еще в нескольких часовых пространствах с разными датами. Когда уеду отсюда, все - равно буду жить тут полторы майские недели 2006года. Буду просыпаться по утрам под мелодию “Танец с саблями”, рвущуюся из будильника мобильного телефона. Буду заваривать нам чай в пузатеньком зеленом чайнике и провожать родственника моего на работу. Дальше – гулять по Городу, растворятся среди местных аборигенов, читать умные - хорошие книги. А по вечерам - встречать его с работы у гостиницы и снова заваривать чай в пузатеньком зеленом чайнике.
Такое вот незамысловатое времяпровождение - целительно. Оно лечит мою душу, и я знаю, что с Кудыкиной Горы вернусь уже немного другой. Вес, рост, цвет волос останутся теми же, но сдвинулся какой-то важный рычажок. Я перестала бояться. Мне не страшно возвращаться. Хотя ехала сюда, словно убегала. А Кудыкина Гора меня приютила. И проведенные здесь каникулы – лучшее, что случилось со мной за последних сто лет. Надо бы позаботиться о билетах в обратный путь.


Трамвайчик к вокзалу едет неспешно, это дает возможность лишний раз полюбоваться Городом. Осталась пара дней до окончания моего отпуска, и в последнюю минуту покупать билеты я не рискую.
Подхожу к окошечку кассы и прошу: “Билет на понедельник до Москвы, пожалуйста”. Кассирша – немолодая грузная дама с крашенными в канарейку волосами раздраженно спрашивает: “На какой еще понедельник, девушка? Понедельников, знаете ли, много!” Растерянно хлопаю глазами:
- На этот. На послезавтра.
- Дату! Д-а-а-ту говорите, а то у меня за день, таких как вы!..
Дальше следует перечень бед, которые валятся на головы вокзальных кассирш, благодаря таким как я. Жалко бедную тетеньку. Раскипятилась как! Тяжеленная у нее работа – билетики продавать.
- Почему ты позволяешь так с собой разговаривать? - вопрошает меня родственник.
- Разве у меня спрашивают разрешение на форму общения? Люди, наверное, чувствуют, кому можно грубить, а с кем для здоровья полезнее помолчать.
- Со мной она бы так себя не вела, - заключает он.
И не сомневаюсь. Его вид не располагает к фамильярности или неучтивости.
Останавливаем маршрутное такси. Обтрепанный, грязный автомобильчик пожрал кучу народа и нас в том числе. Стою в нелепом скрюченном положении, в ожидании свободного сидения. Местные маршрутки жутко неудобные и привыкнуть к позе пациента проктолога никак не могу. Наконец-то освободилось место и я, наступая на чьи-то ноги, извиняясь и опять наступая, пробираюсь к незанятому сидению.
Напротив сидит молодая пара. Возраст – под тридцать. Симпатичный мужчина и нежно-красивая женщина. С ними двое детей лет так семи-восьми. Мальчики. Один - спокойный, тихий, очень похожий на маму, умостился мирно у нее на руках. Другой – папина копия, озорной и непоседливый, зажат между отцовскими коленями, играет сам с собою в войну двумя пластиковыми солдатиками. Зовут его Марат.
Этот второй пацаненок воскрешает в памяти одну пословицу, которую рассказал мой родственник: “Если будет ребенок – пусть будет озорным, или вообще не будет”. Конечно, пусть будет... Прикасаюсь взглядом к красивому семейству с чувством щенячьего восторга и зависти, очень ярко и четко осознавая – все, чего я решаюсь просить у Бога для себя – это такого вот неуправляемого юлу-Маратика. В повернутой козырьком назад бейсболке, с двумя солдатиками в кулачках. Хотя, можно и без солдатиков. Ты же слышишь меня, Боже? Я обещаю Тебе не носить мобильник в кармане и вообще... Пожалуйста.
Остановка. Семейство покидает маршрутку. Долго гляжу им в след, пока они совсем не скрываются из виду. Родственник смотрит на меня, и я чувствую, что все мои помыслы крупным шрифтом отпечатались на лбу. Чтобы прикрыть их, поправляю челку. Смущена.


Воскресенье. Планы познавательно-экскурсионного характера не сбылись из-за подвернутой ноги. Максимум, на что была способна – так это похромать до ближайшего продуктового магазина за курицей. Понятно, что идея приготовить птичку в духовке была не моя, но всецело мною поддерживалась.
Пока окоченевшее куриное тело размораживалось, мы попивали “Ленинградское”. Мой родственник рассказывал о Пушкине и его окружении. Заслушалась и забыла отводить взгляд по безопасной траектории.
- Опять сканируешь?
 У меня все сжимается внутри. Долу, очи долу!
Дальше он учит меня правильному обращению с птичьими трупами. Ай – яй - яй, как все-таки не хорошо в моем-то возрасте не уметь этого делать. Я очень внимательно наблюдаю за ритуалом предшествующим куриной кремации. Размороженное, голубоватое тело обмазывается майонезом с солью и перцем, ложится на противень уже горячей печи совместно с порезанным картофелем. Минут через двадцать выкладываются кольца лука. И птаха получается просто сказочная. Честное слово, оказалось, что печь курицу в духовке намного проще, чем страдать над борщами.
Обильная еда вызывает прилив крови к желудку и отлив от мозга. Поддержать какую-либо умную беседу я не в состоянии. Вглядываюсь в этикетку пива “Ленинградское” и от чего-то вспоминаю, что была в Ленинграде всего раз в жизни, во времена медучилищной юности. О! А еще ходила на пару представлений Ленинградского театра рок - оперы. То были “Юнона и Авось” и “Иисус Христос – суперзвезда”. Немыслимый восторг вызвало последнее выступление. Даже купила себе кассету с этой рок - оперой, которую дала послушать подруге. А подруга, зараза, кому-то ее подарила, что меня, конечно, очень огорчило.
Я осознаю, что уже изрядно захмелела и рассказываю что-то про бузину и киевского дядьку. Родственник говорит, что у него на диске имеется творение Вебера и, если хочу, то хоть сейчас могу послушать “Суперзвезду”. Конечно, хочу! Он вставляет диск в магнитофон и меня неудержимо влечет к диванчику. Хо-хо! Опера-то на английском языке. Я же способна понять разве “ай лав ю” да что-то про “бездей”. Свиваюсь клубком на диване. Родственнику язык тот знаком. Он переводит тексты песнопений. На теме Гефсиманских страданий Христа у меня наворачиваются слезы. Вещь гениальная. Что тут скажешь!
Воскресный вечер с курицей и Вебером стоил любой самой познавательно-образовательной экскурсии. С благодарностью смотрю в персидские глаза, потом на больную ногу в бинтовой повязке. Засыпаю.


Снится кошмар. Я в поисках своего дома. Но никак, никак попасть туда не могу. Все вокруг чужое. Меня это сильно терзает. Страшно. Кто-то там собрался меня убить. Я в отчаянии, ищу защиты. Тщетно. Сердце колотится как сумасшедшее, надумало сбежать из тела. Когда оно было уже на выходе у горла – проснулась. Захромала на кухню попить воды. Сердце все еще трепыхается карасем в агонии, но мало-помалу успокаивается и заплывает назад в грудную клетку.
- Что случилось. Наташа?
- Да так, приснилось...


Город пахнет нафталином. Он красивый, старый и чужой. Устала быть целыми днями сама с собою, и я собираюсь пойти в какое-нибудь людное место. Пусть там никого и не знаю. Иллюзия не одиночества.
Жду родственника у гостиницы, вдыхая нафталиновый запах. Попрошу его сходить со мной в “Макдоналдс”, или как он называет “Пиндос-ресторан”.
Моя скучающая физиономия привлекает какого-то мужчину. Шатен, лет сорока, приятное открытое лицо. Он обращается ко мне с чем-то банальным типа: “Девушка, а как пройти в библиотеку?” Отвечаю: “А не местные мы”. Слово – за слово. Мой акцент с головой выдает уроженку Украины. В духе анекдота:
- Девушка, Вы – москвичка?
 - Да, а шо?
Мужчина вспоминает украинских футболистов и своих родственников из Чернигова. Спрашивает, а не студентка ли я? По-моему, подобный вопрос свидетельствует о дефекте зрения, или не совсем уклюжем комплименте, ибо на студентку могу смахивать разве что в кромешной тьме, и то - на ощупь. Отвечаю, что учеба моя закончилась сто лет тому назад и, слава Богу.
 - Нравиться Вам Город?
 - Нравиться. Но мой лучше.
Я же – стопроцентная западно-украинская жаба, которая хвалит свое болото. Он смеется, усаживается рядом на скамейку и рассказывает разные басни про Кудыкину Гору. Внимательно слушаю его и даже рада, что сегодня в компании этого мужчины, а не дворняжки. Через полчаса общения осведомляется, а чего это я здесь сижу и не пойти ли нам куда погулять?
- Жду человека одного с работы.
- Мужчину?
- Да.
Новый знакомец подрывается со скамьи. Спешно прощается. “Пардон, не буду Вам мешать”,- бормочет и испаряется как эфир. Хм. Ну вот, опять одна. Из кармана трель мобильника. Ура-ура!!!
- Наташа, ты где?
- У гостиницы. Жду тебя.
- Уже выхожу.
Разглядываю рекламные баннеры. Полуголые красотки в расстегнутых шубейках, черно-желтые бабочки от “Билайна” и профиль Лолиты с надписью: “41, а кто даст?” Вот, наконец-то появляется знакомый силуэт, я иду к нему на встречу.

В “Пиндос-ресторане” людно. Так как мне и хотелось. Заказали картошку, гамбургеры, по чайку. Родственник мой не веселый и измученный. От этого, конечно, и мне не по себе. Но два грустных человека на один столик – это слишком. Изо всех сил удерживаю настроение на отметке “хорошее”. Довольно ем картофель и жалею, что в “Макдоналдсе” не продают водку. Почему-то возникает острое желание напиться в зюзю и уснуть без снов.

Последний день на Кудыкиной Горе. В горле кишат слезы. Сдерживаюсь. Поезд у меня вечерний и прожить эти последние часы стоит усилий. Слоняюсь по квартире, собирая пожитки в рюкзак. Не забыть бы чего. Нигде молитвенник свой найти не могу. Барабашка какая-то, наверное, почитать решила. Да вот я еще и кружечку родственника разбила. Эх, списать бы на молящуюся барабашку. Но он не поверит. И мне ужасно неудобно. Где бы купить такую же кружку, красную в белые горошки и с Дедом Морозом? Собираю осколки в ладонь лодочкой. Странное чувство, будто разбилось что-то большее, чем кружечка в горошек. Мне невыносимо тяжело выходить из розовой комнаты. Я прощаюсь с Наталией Орейро, глажу дрожащими пальцами тигровые сердечки.
На вокзале слезы меня побеждают. Смотреть в глаза родственнику не могу, говорить не могу, даже дышать не могу. Он подарил мне на память книгу Воннегута “Бойня номер пять” и диск с рок - оперой “Иисус Христос – суперзвезда”. Мне негде тот диск слушать, но это не главное. Он говорит какие-то умные вещи (других он не говорит), понимаю через предложение. Так чутко и по-доброму ко мне никто не относился. Я с искренним уважением благодарна ему.
Утопаю в слезах. Знаю, что внешний вид мой ужасен, а внутренний – и того хуже. Плевать. Зарываюсь в мокрый платок, закрывая воспаленно-красные веки. Есть у меня к Господу Богу всего две просьбы. Одна из них – мир и счастье израненной душе моего родственника и душам его детей. А вторая... Я нащупываю в кармане мобильник и перекладываю его в рюкзак. Шепчу: “Но не правда, что Бог не слышит”.
Окрашенные тушью слезные ручейки извиваются по распухшему лицу. Я отрываю себя от Кудыкиной Горы с кровью. Ненавижу, ненавижу проводы, сопли, слезы. Не в силах задернуть шторку. Поезд трогается...