Пустой горшок громче звенит!

...Собака залаяла, а потом взвыла так, что я оцепенела…
Я стояла на кухне, накручивая любимые пельмени. Спешила – вскорости должны были появиться мои мужики (сын и муж) со своих работ, а ужина еще нет. Первая мысль, пришедшая после собачьего возмущения, была мысль об удлинителе с тройником, который вечно валялся на полу. С самого начала пребывания Ричарда в нашем доме я воевала с домашними за то, чтобы поднимали удлинители наверх, поскольку песик может попасть в очень крупную неприятность, случайно на него написав. Когда Ричард продолжил лай, и в средней комнате что-то грохнулось на пол, я поняла, что зря беспокоилась. Лает, значит жив. Значит... Бог ты мой! Там же открыто окно. Кто-то влез!
Вообще-то, наш боксер очень интеллигентный пес. Он никогда не лает без дела, тем более в комнате. Это происходит всегда в прихожей, у входной двери, когда не дай Бог, кто-нибудь мимо нее с обратной стороны пройдет. Ну и правильно – пусть не ходят!
...Ноги стали ватными. Бежать на тревожный сигнал мне совсем не хотелось, но идти было надо. Так я и пошла – со скалкой. Она у меня из орехового дерева – большая и тяжелая, от бабушки еще. По пути открыла входную дверь, чтобы легче было ретироваться в подъезд, если что. Я потихоньку, на цыпочках, прошла по длинному коридору, повернула за угол и заглянула в комнату. На полу валялся недавно купленный магнитофон, стоявший ранее на секретере. Ричард стоял на задних лапах, оперевшись передними о кромку письменного стола и, задрав голову наверх, распустив слюни до столешницы, на кого-то лаял. Не заметив больше никакого криминала, я подняла магнитофон. Его можно было сразу нести на свалку, ибо это вам не советский, десятикиллограмовый, который пробил бы паркет, а сам остался цел. Это корейская одноразовая игрушка, которую и выбросить не жалко.
– Ричард, ты сдурел? – сказала я, глядя туда, куда смотрит собака, и ничего лишнего не видя.
– Кто это сделал? Паразит такой! Где мой ремень?!
Это я его всегда так ругаю, любя. Обычно при слове «ремень» Ричард с грохотом шныряет под журнальный столик и оттуда показывает мне язык. А тут никакой реакции – как стоял передними лапами на столе, так и стоит, переводя взгляд с верхней полки – одной из трех, прибитых над столом, на меня и поскуливая.
– Ну и лай, балбесик! А мне некогда,
сказала я, закрыла окно и пошла к своим пельменям.
Я была уже почти в кухне, когда, вдруг,...он запел. Нет, не Ричард. Он у нас, слава Богу, не поет. Запела птица – то ли соловей, то ли канарейка. Это было настолько неожиданно, что у меня перехватило дыхание, а когда отпустило, то я прошептала, картинно закатив глаза: «Монсерат Кабалье…».
Мне пришлось вернуться в комнату, встать на стул, потом на стол, чтобы убедиться, что Ричард был прав – в доме непорядок. В углу верхней полки, прижавшись к стене, сидела канарейка. Ее, видимо, в буквальном смысле задуло ветром в открытое окно, и, испугавшись собачьего лая, она не сообразила выскочить в обратную сторону, а ринулась наверх, в убежище. Птица опять запела, Ричард залаял.
– Ни фига себе! Только тебя мне здесь не хватало, –
сказала я, улыбаясь, и пошла за водичкой и пшеном. Мы когда-то держали попугаиху, так что, как и чем кормить, я знала. К тому же и клетка еще не была выброшена, а прозябала где-то на балконе. Выгнав собаку из комнаты, я поймала талантливую птичку косынкой, посадила ее в клетку, не заставившую себя долго искать, и мысленно поздравила себя с новой заботой. Клевать в этот день Мося (ласкательно от Монсерат) уже ничего не стала, и вскоре, свернувшись пушистым шариком, заснула.

В воскресенье приехала Галка – моя подруга еще с детских лет. К этому времени Ричард свыкся с новым жильцом, перестал рычать и лаять. Ему, по-моему, даже нравились эти бесконечные призывные арии занесенной ветром страдалицы.
Облобызавшись с Ричардом, Галка подошла к клетке и, как я и ожидала, начала вслух восхищаться:
– Да какой же ты красивый! Да какой же ты пригожий! А как поешь-то ты замечательно!
И о чем же ты поешь? О любви, небось? Небось, самочку зовешь, сладкий ты мой? Так сильно хочешь?
– и прочие сюсю-пусю.
Я не помню такого периода нашей жизни, чтобы в ее доме не жила какая-нибудь животинка, а то и две-три сразу. По ее словам, если бы у нее была материальная возможность, она собрала бы всех бесхозных кошек и собак в своем доме. Это ее единственная голубая мечта.
– Дай я тебя поглажу, золотой ты мой, –
Галка протиснула руку в клетку и стала указательным пальцем поглаживать Мосю по холке, от чего Мося, видимо чувствуя к себе искреннюю любовь, расщебеталась еще громче и жалобнее.
– А почему МОЙ, а не МОЯ? –
произнесла, наконец, я и сразу же об этом пожалела.
– Здраааасти пожааалуйста! –
пропела подруга, возмущенно выпятив на меня свои голубые глазищи.
Дело в том, что она с самого детства была старше меня на год, а умнее на все сто. Причем во всех областях. Спорить с ней, тем более по вопросам фауны и флоры, всегда было бесполезно. Мне даже немного льстит такое положение – положение младшей и глупой сестры. Приятно все же в нашем возрасте быть младше подруги на год. Ну а по-поводу ума – это ее личное предвзятое мнение, которое не мешает нам дружить.
– Здраааасти пожааалуйста! –
еще громче повторила Галка и пошла на меня, воинственно подбоченясь.
– Ну ты даешь! Девочки не поют!
– Откуда ты знаешь? – тихо ответила я, лишь бы не молчать.
– Оттуда же, откуда я знаю все! Из книжек, дорогая! И из опыта, которого у тебя, как ни странно, с первого класса не прибавилось!
– А вот не верю я тебе! Чем докажешь, умная ты наша? Нечем, нечем тебе доказать.
Поэтому я остаюсь при своем мнении: это девочка по имени Мося. У нее голос женский.
– А вот и докажу! –
передразнила меня Галка,
– Забыла? У меня же был кенар лет десять назад. Правда, пел не так заливисто.
Твой действительно уникум.
– Ну и что же, что был? Опять таки – на нем было написано, что он кенар?
– Наивная! Да ты знаешь, какая штука у моего была?! О! –
Галка сжала правую ладонь в кулак и выставила вперед мизинец. Причем выражение лица было таким, будто она выставила руку по локоть.
Опять протиснув руку в клетку, Галка взяла испуганную нашими разборками птицу и вытащила на волю. Положив ее на левой ладони животиком вверх и придерживая за головку большим пальцем, она стала поглаживать ее животик сверху вниз, причитая всякие нежности. Птица дергалась, хлопала крылышками и царапалась острыми коготками.
– Чего ты ее мучаешь? –
деланно возмутилась я. Мне, конечно, было интересно, что она задумала, но терпеть фиаско очень не хотелось.
– Сейчас увидишь, чего мучаю. Меня бы кто так мучил…
она перестала гладить птичий животик, зато начала потихоньку дуть под хвост.
Никакой реакции – птица продолжала дрыгаться.
– Дай я подую. Ты ей не нравишься, стара больно, –
сказала я, торжествующе усмехаясь и уже понимая, чего она ждет из-под хвоста.
– Ой, господи! Кто бы говорил! На, дуй!
Галка скривил губы в язвительной ухмылке и протянула мне ладонь.
Я подула несколько раз и вдруг…, Мося откинула крылышки на ладонь, сжала коготки и расслабилась так, что мне показалось, будто Галка ее придушила.
– Ну наконец-то,
просияла Галка.
– Теперь смотри…
Перышки в нижней части животика раздвинулись, и из-под них выскочила маленькая, серенькая «штучка», которая была похожа на рисинку. Не круглую, а длинную и тонкую. Такой рис у нас в Баку называют «ханским». Рисинка показалась ровно на 5 секунд, за которые мы с Галкой не успели и ртов раскрыть для разочарования.
– И все?! Нужно было принести лупу,
сказала я, когда птица опять задергалась.
– Да уш…,
ответила подруга, тут же продолжив:
– Ну что? Убедилась, что это не Монсерат, а Демис Руссос?
– Убедилась, убедилась. Ты всегда правее, умнее и старше.
– Да, но… Почему такой маленький? У моего, хотя и пел он гораздо тише, был – О!
Галка опять выставила мизинец.
– Ну дык, не зря же люди говорят: «пустой горшок громче звенит!»…
Мы посмотрели друг на друга и рассмеялись, явно подумав об одном и том же…

09/08/06