Слава России!

"Слава России!"

(Отрывок из романа "Я НИКОГДА НЕ СМОГУ СТАТЬ АНГЕЛОМ")
Данный отрывок содержит ненормативную лексику!

(Памяти гнид посвящаю.)

Олег проснулся от противного звука китайского будильника прямо под ухом. Хлопнул по нему

указательным пальцем и решил еще немного полежать в теплом облаке ватного одеяла.

Полежал. Он всегда ставил этот враг утреннего человечества приблизительно на четверть

часа раньше, чем требовалось. Не боялся вслед за тем вновь погрузиться в кисель теплого

сна: еще в армии приучил себя не засыпать. Раз проснулся – значит проснулся. В казарме

все равно выспаться не дадут. А теперь – не казарма, но самодисциплина нужна ему была

теперь особенно.

«Так, - подумал он, - сегодня. Значит, сегодня это и будет». И мышцы сразу напряглись,

налились кровью, превратились в настороженных зверей, готовых в любой миг сорваться с

места – в бой. И нервы – тоже напряглись. Нет, пока пусть ослабнет все, еще рано. Там, на

улице сегодня, вместе со всеми – тогда, а сейчас – рано.

Он выпрыгнул из постели. Пружинисто так выпрыгнул, готовый к новому дню. Несколько

энергичных взмахов руками, ногами, приседания. Упор лежа принять – 30 раз отжаться.

Ледяная вода утром – привилегия сильных. Не вялостных хлюпиков, что полчаса копаются у

крана со своей тепленькой водичкой.

Пока грелся чайник на плите и шкворчали вчерашние котлеты, выкурил первую сигарету. До

половины. На голодный желудок, конечно, вредно, но, если хочется, то – можно.

На улице – октябрь. Холодно, мутно и гадко. Даже, кажется, дождь моросит. В общем, все

равно: у хорошего человека всегда хорошая погода. Но можно было бы и получше. Солнце, что

ли, выглянуло бы.

На кухне появилась заспанная мать с утренними мешками под глазами. Залатанная сорочка

собирала пыль с линолеума. Мать посмотрела на чай и на котлеты, зевнула во весь рот и,

будто зомби, зашаркала тапочками в ванную. Оттуда послышался гул унитаза. Отец был без

работы и валялся всегда до девяти часов. Хорошо хоть, что вчера не сильно пьяным пришел,

иначе снова закатил бы свои истерики со слезами и жалобами – на всех, кроме себя.

Противен он тогда становился. Жалок видом, но Олегу в такое время его было – совершенно

не жалко. А: прибить его хотелось. Как скулящую собаку иногда хочется прибить еще

сильнее…

- Седня воскресенье? – спросила мать, снова появляясь на кухне.

- Будто сама не знаешь, - буркнул ей Олег, не отрываясь от чая и котлеты.

- А чего так рано поднялся?

- Надо – и поднялся. Дела у меня.

- Ладно, - не известно чему, согласилась мать и налила себе чай.

Помолчали. Молча совершили несколько глотков.

- Деньги кончились. Занимать у Ленки придется, - прервала она, наконец, молчание.

Олег ничего не ответил. Денег вечно не хватало, они всегда заканчивались. Привыкли уж.

Так, для порядку ноют, жалуются.

- В следующее воскресенье к Валентине Николаевной поедем, картошечки у нее возьмем. Отцу

скажу, чтоб, наконец, машину сделал. Третий месяц все свой фильтр какой-то меняет. Не пил

бы, а кого за бутылку пригласил, раз сам не умеет.

Он промолчал и на этот раз. Мать тоже не знала, больше, что сказать. Олег ушел к себе. Из

ящика выгреб горсть сигарет (они там россыпью валялись), рассовал по карманам черной

рубахи, накинул черную короткую кожанку. Зачем-то чиркнул зажигалкой. Горит. Из нижнего

ящика вытащил портмоне. Там аккуратно прилепились друг к другу две купюры по 50 рублей.

Одну засунул в карман, свободный от сигарет, другую пошел и отдал матери.

- На, позавчера на рынке заработал. Не ходи только к Ленке.

- Ой, спасибо, Олежек! – обрадовалась та, - Я тебе с получки верну.

- Ладно тебе хренотень-то пороть, - отмахнулся Олег. На душе почему-то сделалось так,

будто не дал, а взял этот полтинник.

Тяжелые армейские «берцы» плотно обхватили икры ног. Он пошевелил пальцами в шерстяных

носках. Должно быть тепло.

- Я ушел! – крикнул матери из прихожей. – Часам к двум вернусь! Дверь не забудь запереть!

- Слышу! – отозвалось из кухни. Жалко ее; всю жизнь на работе на государство вкалывает,

копила «на черный день». Вот они, эти дни и наступили. А денег нет. В чьих теперь

карманах обретаются? Инфляция – чушь, сказки для дураков. Деньги никогда не пропадают в

никуда.

«Ух, и достанется им сегодня, - восхитился Олег мысленно, когда спускался в гремящем

лифте, - за мать свою бедную – в прямом и переносном смысле – врежу. И за отца».

Перед дверью закурил вторую сигарету. Затем резко отбросил вторую за день сигарету. Резко

отбросил входную дверь от себя и сделал шаг навстречу сырой окружающей среде. Зашлепал по

хлюпающему месиву из воды, грязи и опавших листьев. Увидел копошащуюся в мусорном баке

старуху из соседнего подъезда.

- Здорово, баб Тань!

Та подняла свое перетянутое паутинами, нитками, веревками и канатами морщин худое лицо и

кивнула. Долго так кивнула, будто боялась глаза свои больные расплескать.

«И за нее получат сполна!»

И еще про себя воскликнул, а вслух – прошептал услышанную недавно фразу, кажется,

Хемингуэя:

- Человек не для того создан, чтобы терпеть поражения!

И от этого как-то сразу сделалось легче, воодушевленней.

У метро ждал Волк, как вчера и договорились. Обут тоже в «берцы» и тоже – в черной

куртке. На яйцевидной голове с заостренными ушами («погремуха» Волк (Wolf) именно из-за

этих ушей) – бадана с «коловоротами».

- Слава России!

- Слава!

Хлопнули друг друга по ладоням, но про себя – каждый выкинул руку вперед и вверх. Ладонью

вниз.

- Вмочим, бля, этим жидюшникам сегодня! Хачам вонючим!..

- Вмочим, Волк, вмочим. Давай сначала внутрь чего-нибудь впрыснем, размочим такое

утречко.

- Сначала размочим, а потом – вмочим, - развеселился Волк. Рассмеялся. – Давай поближе к

месту сбора. Там и братва, кажись, своего не упустит.

- То-то и оно, что не упустит. На хвост тебе сядет. На твой волчий (шутка). Нет уж, лучше

где-нибудь в другом месте; у меня с собой полташ только.

- И у меня только 50.

- Тогда приобретем требуемое недалече отсель, а на оставшееся «пузырь» возьмем. Мало ли.

Храбрость – она человеку еще никогда вредна не была.

Они двинулись, и встречный ветер врезал по ним с яростью. Через несколько минут они

входили в «заведение» для люмпенов. «Чтобы слиться с народом, так сказать, -

прокомментировал Волк. – За них же рубиться идем». У самых дверей «заведения» тоскливо

блевал тощий мужичонка в истерзанной шрамами залаток куртке.

- Че, дядь, хреново? – осведомился Волк и хохотнул. – То ли еще будет!

«Дядя» никак не среагировал, весь погруженный в свою тоскливую рвоту. Неподалеку сидел

бомж, от него противно воняло за уже за несколько метров...


[CENSORED]


...Взяли по триста тепловатой водки в надтреснутых стаканах, отошли к стойке.

- За Россию!

- За Россию! За нее, старушку!

Несмотря на то, что Олег утром позавтракал, водка с привкусом ацетона далась нелегко.

Ничего, в армии и не то пивали…

Когда входили, увидели, что мужичонку того патруль куда-то уводит прочь. Серые, плотные

жопы ментов упруго колыхались вдаль. Грязная куртчонка мужичка же среди них его задницу

скрывала.

«И за мужичка получат!»

В метро сонно ехали по своим непатриотичным утренним делам народные массы. Они не

подозревали, что двое средь них – Олег и Волк – едут сейчас на подвиг. Но все же

сторонились их: «скины» все же…

Ехали молча. Олег чувствовал, как в такт покачиванию вагона пульсом приливается к голове

вязкая теплота алкоголя. Это немного расслабляло, не давало мыслям и телу собраться

воедино, но зачем они, эти мысли… А тело – тело вспомнит все. Когда надо – вспомнит. И

Олег знал это.

- Ну и водяра, - уже на эскалаторе рыгнул Волк, - чистый яд, бля. Обманывают народ,

мудилы, а потом еще и в «обезьянник» забирают.

- Ты про того?..

- Ну-ну. Ничего, им, сукам, говнюкам этим, буржуям недоебанным – достанется еще!..

- Ты чего с собой взял? – прервал его благородный порыв Олег.

- В каком смысле? – не понял тот.

- Ну, железку какую-нибудь прихватил? Я кастетину взял.

Он пощупал в кармане приятную плотность тяжелого металла.

- А на фига! На месте прутьев наломаю, - махнул Волк ручищей. - Вчера Мессиру звонил, он

дубинку хотел взять. Помнишь, он ее у ОМОНа тогда отобрал…

- Угу, много тогда чего прихватили.

- Да-а, досталось этим собачарам! – Волк даже стал лиловым от удовольствия и восхищенно

потер недельную щетину на впалых щеках.

«Своих» увидели еще издалека. Черная масса бритоголовых людей стройно переливалась уже из

парка. Никак не менее двухсот. Прохожие с нескрываемым ужасом теснились, иные вовсе

скрывались куда-то.

- Сила!.. – восхитился Олег.

- Слава России! Слава! – воскликнул не менее восторженный Волк и во все свои длинные ноги

помчался к аллее. Примкнул к толпе и широко зашагал вместе со всеми. И Олег – тоже.

Сливаясь с этой стройной, сильной толпой, он чувствовал и гордость за них за всех, идущих

сейчас рядом. Единым мускулом толпа прошествовала по улице, сжалась у ворот рынка,

рассредоточилась, чтоб не создавать давки, и быстро перелилась за забор. Ментовский

«козел» спешно удирал. То ли за подмогой, то ли просто – удирал. А за воротами уж

гремело, ревело, громыхало…

- Бей хачей, бей жидов на хуууй! – завыло с той стороны.

- Мочиии! – взревел Волк и швырнул пустую бутылку (только что с Олегом из горла выпили

всю) в перекошенное полотняное лицо. Лицо увернуться не успело и схватилось за нос.

С первыми же звуками ударов и испуганными воплями Олег вдруг обрел свое озверенье, такое

необходимое – как в ночной казарме, когда десять «дедов» лупят сапогами, так и в

общественном транспорте вечером. Только во сто крат увеличенную. В двести, в пятьсот, в

сто тысяч…

Кастет сам лег в ладонь, уперся в пальцы. Впереди – лицо. Нет, морда. И вот уж хрустит

кость, морда падает на тяжелые ботинки.

- Сука! Сволочь! Нааа! За нас за всех!!!

- Оййй, за чтооооо!..

Летят во все стороны разметанные товары: бритвы, тряпки, чехлы, брелки, кассеты – в грязь

летят, под ногами где-то трещат, хрустят.

- ****и черножооооопыееее!

Каким-то немыслимыми силами оторваны чугунные прутья от ограды и вот уже лупят ими по

мечущимся головам, китайским пуховикам, дубленкам апельсиновым.

- Вон, гля, «чех»!

Чеченец или нет, а – нерусский, черножопый. Бить его! Бить! Драть! Давить! Лопочет что-то

по-своему, по-русски «помогите» орет, гнида. Потом ползет в грязи, ошметки кровавые

отхаркивает.

- До смерти его забивай, скотину!

Сразу человек десять налетели, смесили, смяли, придавили ногами голову… в горло, в грудь…

в пах!..

Взметаются прутья… Олег врезал утяжеленный кастетом кулак в россыпь красивых кассет;

хорошо полетели.

-А-а-а-а-а-а-а!!! Вот он, торгаш хренов!

- Вон из России! Чуркестану здесь не место!

- Ребятки… - одними белыми губами вякает…

Кулак, закованный в кастет, хрустит в ухе. Кровь. Видать, сильно вдарил. Ему и надо! А ну

еще! Еще! Так! Тааккк!

В ужасе спасая головы, руками их закрывая, мечутся менты, к ограде стремятся, перелезть

чтоб, удрать.

- Мочи псов государства! – это кто-то в черной шинели орет; глаза – сплошные белки

вытаращены. И первый же – летит с дубиной какой-то железной.

Менты хватаются за автоматы… Тот, в шинели, вороном налетает (не один – до табельного

оружия охотников много – трофей не шуточный), железкой сбивает с ног… Сухо треснули в

толпе выстрелы.

Через несколько минут погром переместился в центр рынка, там уже орудовала восточная

группировка, нахлынувшая с другого входа.

Ага, вон еще один за прилавок спрятался. Заныкался, гад. Олег легонько перепрыгнул через

прилавок и увидел под ногами перекошенное злым ужасом черноусое, скорчившееся средь банок

и коробок, мурло.

- Бабушек наших, старушек, будешь впускать сюда?! – взвизгнул Олег, выдергивая жертву

наружу. Бешенство уж давно застыло перед глазами и в пьяном мозгу, кроме этого рваного

гнева и – бешенства – он ничего сейчас и не ощущал.

Но мурло не понимает, трясет головой… разбитый глаз вытек из пальцев. Подскочил еще

кто-то в черной куртке и армейской шапке.

- Чего с ним валандаться!

Вдвоем били черноусого башкой о землю, давили ногами, орали что-то назидательное в

окровавленные разорванные лоскуты ушей.

- Я его знаю, - сказал тот, в шапке, он на соседок моих с картошкой наезжал. Не один, там

их целая кодла была. Ээй, герой, бля! (Пнул.) Чего ж ты теперь не героишься?!

Но черноусый уж не подавал никаких признаков.

- Сдох, что ль? – не понял Олег.

- Ага, падла, - удовлетворенно высморкнулся на труп тот в шапке. – С Аллахом теперь на

небесах ****ит, в грехах кается. Пошли!

И снова – завертелось, заревело, замельтешило. Все крушили, ломали, рубили. Снова

отхлынули в разные части рынка. Бежали по грязным красным лужам, чьим-то головам, рукам,

вещам, осколкам, обломкам. Только начали – а уж все и закончено. Как такое может быть?

А ни ***!

Рассвирепевшая рать выбежала из ворот рынка, хлынула, бурей понеслась к метро. Вообще-то,

по плану это означало отход. Куда там; какой отход! Только начали ведь! И ну – давай

крушить все на пути. Полетели камни да прутья, зазвенели, попадали, посыпались стекла,

истерика автомобильных сигнализаций накрыла побоище сразу.

- Буржуи!

Наперерез вырулило четыре автобуса. ОМОН. Только высыпали, щитами отгородились, дубьем

ощетинились – их уж смяли, щиты разорвали, как картонные, каски чуть не вместе с головами

срывали, ментовскими дубинками молотили, увечили.

- Приказываю всем разойтись, - резко и равнодушно заверещал мегафон с одного из

автобусов.

- Да пошел ты! Приказывает он!

Автобус облепили с трех сторон, налегли, раскачали… Тяжело взревел мотор, жарко обдавая

резиновой гарью.

- Ах ты давить нас, сука, собралсяяааа?!!!

Автобус с побитыми стеклами грохнули набок. Отодрали двери, выволокли отстреливающихся в

упор милиционеров в «брониках»… Содрали с них броню-то…

А после вломились в метро.

Но Олег уж этого не видел. Еще пять минут назад он вместе со всеми выволок разбитого

мента из автобуса, уж было врезать ему хотел, в висок, чтоб черная кровь с мозгами из-под

кастета вспузырилась… Но тот внезапно выкинул руку вперед. Кажется, даже полыхнуло чем-то

из этой руки…

Удар в грудь. Как молотком изо всей силы! Обожгло и – раскаленным прутом вошло в легкие,

с другой стороны вышло, но легче от этого не стало. Даже как-то труднее… дышать стало…

Горячо, тяжело. Глотаешь воздух, ловишь сразу иссохшим ртом его, воздух, а он не дается.

Да его и нет вовсе. Или это он нарочно ускользает изо рта?..

Олег закашлялся, в груди захлюпало, как во время бронхита, оторвалось изнутри, залило

горло. И вот уж рот полон теплым; льется теплое через край.

Нет, не кровь это… Только бы не кровь… Только не кровь… Испуганное лицо под какой-то

каской.

И он упал на чьи-то руки и головы. Его подхватили, что-то ему кричали, а он только и

видел, что серость сырого неба. И, наверное, изморось еще ощущал. Потом понесли. Он

чувствовал это по тому, как гулко качалось небо, отдаваясь в висках. Потом голова упала,

и в прорези среди рук Олег увидел женщину в шубе. Ее ноги в черных лосинах неуклюже

растопырились в луже. Женщина лежала, и из проломленного лба чернело, пятнами спеклось на

белокурых волосах. Затем и это потухло, еще несколько веков струилась огненная вода у

него из груди, переливалась в горло, мешая вздохнуть; а после кислород вокруг исчез и

вовсе. Тесно стало, слабо. И в груди даже не болело. Наконец, и

 это

 ушло.

(Кажется, конец 2001 – начало 2002г.г.)


Рецензии
Замечательный рассказ. Прочёл весь, что делаю редко.Успехов!

Крамер Виктор   28.12.2010 22:52     Заявить о нарушении
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.