Ванда-несмеяна

 Может, кому-то и легко даются путешествия в детство, а мне нужна помощь. Для подобных целей имеется одна волшебная вещь – это альбом моих детских фотографий. Сегодня я достала его. Чтобы встретиться с когда-то знакомой и очень даже близкой девочкой, которой давно уже нет, лет двадцать как, наверное.
 Не могу вам точно назвать времени окончания моего детства. Да и кто может? Как не видна четкая граница между переходом цветов в мосте радуги, так и краски детства, юности, молодости и зрелости плавно перетекают одна в другую, образуя мост жизни. Ну, если точная дата окончания детства мне не известна, то, по крайней мере, дата его начала – не секрет. Со слов моей мамы и записи в свидетельстве о рождении, родилась девочка Ната в первый день зимы тысяча девятьсот семьдесят третьего года.
 Прошу заранее прощения за то, что рассказывать о себе буду в третьем лице. Если вы обременены излишними познаниями в области психологии, возможно, это покажется вам симптоматичным. Пусть. Но как я уже говорила – девочки той уже нет. Ее никак нельзя обнаружить во взрослой Наталье. Общее у них, думается мне, - разве дата рождения да родители.
 Так вот, родилась Ната – слабый желтушный ребенок сто лет тому назад в провинциальном городишке на западной Украине, который гордо наименовался областным центром. Всю беременность ее маму мучил жестокий токсикоз, в связи с резус-конфликтным плодом. Знаете, когда мать – резус-негативна, а отец – позитивен – бывают такие казусы. В результате подобных связей получаются дети лимонного цвета с гемолитической болезнью, или выкидыши. Ната относилась к первой категории. Мама, увидев новорожденную, поначалу даже испугалась, решив, что дите не ее, ибо она, вроде как не изменяла мужу с китайцем. Славяне же, как известно, рожают красненьких младенцев, а не желтеньких. Но акушерка сказала: «Берите-берите, хорошо, что не зелененькое», и мама смирилась с дочерью-лимончиком.
 Ната с первых дней своего зачатия конфликтовала с мамой, и после рождения продолжала в том же духе. Ей, видно, не нравилось, что ее решили родить без спросу, и она объявила голодовку. Но Нату сильно любили, поэтому насильно кормили. Забегая наперед, скажу, что вымахала она в рослую и не хилую девицу, спустя двадцать лет.
 В старом Натыном альбоме есть ее первая фотография, из которой на вас смотрит белобрысый карапуз, жутко напоминающий медвежонка Умку. Я пересмотрела все ее детские портреты и обнаружила удивительную вещь – Ната ни на одной из них не улыбалась. Со всех снимков девочка таращила изумленные глаза в обрамлении светлых ресниц, с таким выражением, будто бы ее фотографируют марсиане. Но мама рассказывает, что дочь ее была очень смешным ребенком. Что-то типа маленького клоуна. Правда, не того, рыжего арлекина, что без конца хохочет, а другого – грустного пьеро, чей удивленно-растерянный вид безумно забавен и фонтанные слезы которого вызывают улыбку. Я подозреваю, что у Наты была какая-то врожденная гипертрофия слезных желез, ибо плакала она часто, много и, по мнению родителей, без причины. Словом, Ната была страшной плаксой-несмеяной, из-за чего ее остерегались лишний раз тронуть пальцем. Скажите, кто рискнет обижать ребенка, из распахнутых зеленых блюдец которого чуть что - сыпется хрустальный слезный горох? Будто кран где-то в глубине ее детских глазных яблок сломан. Думаю, если бы Ната умела управлять своим слезоточивым талантом, могла бы стать непревзойденной профессиональной плакальщицей на похоронах. Но родители, обычно, не готовят своих дочек к подобной карьере. И мама Наты не была исключением. Когда она пела колыбельную песню: «Придет серенький волчок – и укусит за бочок», мечталось ей, что доченька вырастет и станет космонавтом (врачом, учительницей, продавцом). А Ната плакала, потому что боялась волка и старалась не ложиться на краю.
 Надо сказать, что папы у девочки не было. Нет, он был, когда-то, конечно, но у взрослой Натальи не повернется язык сказать, что, участвовавший в процессе зачатия Наты мужчина был именно «папой». Ибо его она никогда не видела вживую. Лишь на свадебной маминой фотографии.
 Мама-невеста на снимке очень красивая. Темно-русые волосы покрыты прозрачной фатой плюс сказочное платье принцессы. На голове у нее настоящая корона из белых роз, усыпанных серебристыми блестками. Ната часто втихаря доставала из антресолей мамин свадебный венец и благоговейно им любовалась, мечтая стать Снежной Королевой, а не космонавтом, врачом, учительницей, или продавцом.
 На фото возле мамы – высокий белокурый мужчина. Нате он не нравился. Хотя маленькие девочки мало чего смыслят в мужской красоте. Взрослая Наталия вам бы сказала, что жених, на самом деле, был чертовски привлекателен. И вы с нею непременно согласитесь, если питаете слабость к высоким плечистым блондинам а-ля Дольф Лундгрен. У жениха были зеленые глаза, светлые брови и ресницы. Они Нате очень-очень не нравились, ибо слишком походили на ее собственные.
 Вы не представляете, как расстраивалась маленькая плакса, когда смотрела на тот свадебный снимок. Ей хотелось быть похожей на маму-принцессу в сияющей короне, а не на истинного арийца-чужака с гвоздикой в петлице. Когда расстройства по вышеуказанному поводу особенно сильно донимали Нату, она добиралась до маминой шкатулки и находила там черный карандаш «Косметика». Потом шла к зеркалу рисовать себе угольные брови, которым мог позавидовать сам Л.И. Брежнев.
 Преображение девочки в славного генсека, естественно, не оставалось не замеченным. «О, Ванда, а ну-ка покажись»,- хохотал дед. И пьяным голосом напевал: «Ой, чорна я сы чорна, чорнявая цыганка…» Нату дед называл Вандой, когда находился в стадии сильного алкогольного опьянения. Сам он был польским переселенцем, «забужанином», как у нас говорят, и величал так внучку в честь известной польки В. Василевской. Честно говоря, для деда Ната была Вандой почти всегда. Мама же думала – дочь проявляет слишком ранний патологический интерес к косметике, и ей даже на ум не приходило из-за чего на самом деле Ната рисует себе черные брови.
 Окромя бровей был еще один пункт Натыных страданий. Она очень хотела иметь длинные волосы. Если не по пояс, то хотя бы до плеч, как у мамы. А мама по какой-то загадочной причине разрешения даже на мышиные хвостики дочка не давала. Нату коротко стригли «под мальчика». Она устраивала дикие истерики в парикмахерских, но ее все равно стригли.
 О том, что Ната – девочка, можно было догадаться разве что по платью. А когда надевались шорты или брюки – пред вами возникал светловолосый пацаненок, пусть с золотыми сережками, но все равно – пацаненок. И когда бабушка говорила: «Ах, вылитый Гена (отец)», Нате хотелось сделать себе пересадку головы. Откуда ей было знать, что через десяток лет, принадлежность к женскому полу сама по себе избавит ее от внешней идентичности с арийцем-чужаком.
 В куклы Ната не играла. Но не подумайте, что она забавлялась машинками, или какими-то мальчишескими играми. Нет. Она любила играть в фей. Фей Цветов, Солнечных зайчиков и Новогодних игрушек. Возле дома росло великое множество мальв. Розовых, пурпурных, белых и фиолетовых. В их чашечки залетали шмели. Ната закрывала насекомых в цветок и слушала, как они жужжат. Это были Феи Цветов. Феи Солнечных зайчиков вызывались зеркалами, или осколками бутылок. Они не умели жужжать, зато могли слепить глаза прохожим. Фей новогодних игрушек Ната не видела, но знала, что они живут внутри блестящих стеклянных шаров на елке и у них можно выпросить подарок, если рассказать стишок про деда Мороза, или что-то в этом духе.
 Еще Ната могла часами сидеть у муравейника, наблюдая как копошатся муравьи. Носят палочки, дохлых гусениц и крупинки сахара, которые она им подсыпала. Согласитесь, что это несоизмеримо интереснее возни с куклами? Мама замечала равнодушие дочери к пластмассовым человеческим копиям и поэтому их не покупала. Кукол Нате дарили крестные. Но девочка, обычно, вскрывала игрушке черепную коробку, после чего теряла к ней всяческий интерес.
 Трепанированных кукол Ната самолично относила в мусорную яму, что находилась за гаражами. В той же яме, где обретали вечный покой игрушечные трупы, девочка находила ежей. Дело в том, что под гаражами проживало целое ежовое семейство, отдельные члены которого с завидной регулярностью попадали в мусорную ловушку. Выбраться оттуда им не представлялось никакой возможности, ибо стены были отвесными и скользкими от разных нечистот, да и яма – глубокой.
 Ежей Ната обожала. И, конечно же, ныряла в мусор за очередным колючим колобком. Есть ли на свете творения смешнее и милее ежиков? (Если не брать во внимание маленьких щенков). Нет, ясно, как Божий день – нет! У них чудесный носик, похожий на маленькую ягодку, доверчивые глазенки и серенькие мягкие иголочки. Ната таскала ежей домой и поила молоком. Она бы с удовольствием заселила ими спальню, но мама с бабушкой противились новым жильцам. А дед, по пьяни, их, скорее всего, просто-напросто потоптал.
Знакомых ежей Ната рисовала. Так как в детских книжках она часто видела ежиков с грушами, или яблочками на иголках – то и сама дорисовывала какие-то фрукты на их спинках. И была убеждена, что ежи этим-то и питаются. Каково же было Натыно удивление, когда очередной колючий милашка наотрез отказался от страшно соблазнительного яблочка, а с удовольствием съел малосимпатичную толстую личинку майского жука. Тут–то у нее и зародились сомнения, касательно вкусовых приоритетов ежей.
 Где-то Ната прочла рассказ про идейно-сознательного ежика, который снабжал фруктами раненного красноармейца. (Рассказ назывался «Ежик-партизан»). И если бы не регулярные визиты ежа с килограммом яблок на колючках – помер бы герой-разведчик голодной смертью. Да. Тысячи ежиков, осознавая всю серьезность военного времени и страстно не желая попасть под фашистское иго, рыскали лесами, в поисках раненных советских солдат, с целью обеспечения последних продовольствием. Ната читала рассказ и плакала. От гордости за ежа-патриота.
 Не меньше ежей, Ната обожала книги про животных. Любимым ее автором был Эрнест Сетон-Томпсон. Она даже мечтала, что когда-нибудь, став взрослой тетей – поедет в Америку, отыщет близ города Санта-Фе деревушку Сетон-Виллидж и увидит собственными глазами дом Любимого Автора. Ее сердцу были безумно дороги все те Божьи твари, о которых писал Сетон-Томпсон. Волки Лобо и Бланка, лиса Домино и трущобная кошка, голубь Арно и щенок Чинк. И даже когда девочка играла со своими подружками в какие-то ролевые игры, Ната никогда не была Констанцией (как Инга), или Золушкой (как Света). Она была - волчицей Бланкой.
 Тут я позволю себе маленькое лирическое отступление, касающееся уже взрослой Натальи. Когда Ната выросла и поехала не на родину Сетона-Томпсона, а на родину макарон, местным аборигенам почему-то представлялось лингвистически сложным вымолвить имя «Наташа». И с легкой руки Марио Ди Лоренцо, хозяина гостиницы «Il Giardino», служившая у него официанткой украинка, была переименована в …? Угадайте с трех раз имя. Верный ответ – Бланка. Хотя Марио никогда не играл с Натальей в ролевые игры. Но я обещала рассказывать про Нату, а не Наталью, поэтому оставим синьора Ди Лоренцо в покое.
 Дружила Ната с двумя сестрами – Ингой и Светой, которые жили неподалеку. Инга была ее ровесницей, Света – на год младше. Старшая сестра славилась красивыми черными бровями, с пеленок уверенная в своей неземной красоте. Девчушка она действительно была прелестная, хотя и не слишком смышленая. Ната завидовала черным бровям божественной подружки и с удовольствием обменяла бы на них все свои школьные хвалебные грамоты. За Ингой тучами роились мальчики, за Натой – собаки. Удивляться тут нечему, ибо псы представлялись Нате более интересным объектом, нежели мальчишки, а мальчики соответственно сильнее интересовались Ингой.
 Честно говоря, противоположный пол казался Нате досадной помехой для нормального существования. Поскольку отца она не знала, а жила с мамой, бабушкой и дедом-алкоголиком, то каких-либо позитивных представлений о мужчинах не получала. У мамы, правда, был брат – дядя Вова. Но он постоянно отсутствовал, ибо любил путешествия. Лишь один раз в жизни Ната пожалела, что у нее нет папы. Когда, вернувшись из Грузии, дядя Вова привез своему сыну апельсины. Тогда Ната залезла в шкаф и плакала (как всегда), ибо, во-первых, ей тоже хотелось цитрусовых, во-вторых – увидеть арийца-чужака живьем.
Со слов мамы Ната знала, что у товарища из свадебного фото есть другая семья и сын. Ну, и пусть покупает им апельсины! Больно надо. Нате почему-то казалось, что высокий светловолосый мужчина, которого она не могла назвать папой, когда-нибудь обязательно появится. Вот тогда она расскажет ему про шкаф и оранжевые плоды далекой Грузии. Но она ошибалась, он не появился до сего дня.
 Как я уже говорила, единственным мужчиной в семье Наты был дед, плотно друживший с бутылкой. Пьяные потасовки меж ним и женским населением дома были нормой. Ната часто помогала маме и бабушке заталкивать деда в подвал, во избежание членовредительских действий со стороны последнего. Ибо он любил устраивать для жены, дочери и внучки марафон вокруг дома с колюще-режущими предметами наголо. Как-то маме даже сломал нос. Ната не любила вечно пьяного, матерящегося и буйного деда. Каждый вечер, когда он напивался и горланил свою любимую: «За туманом ничого нэ выдно…», она плакала (естественно) и желала ему от всей души упокоиться в Боге. Нет, не подумайте, что Ната была излишне кровожадным ребенком, ей просто не нравился дедов вокал и густой запах перегара в комнате, где она спала (там же стояли кровати бабушки и деда). Но Владимир Степанович внучку любил. По-своему, конечно. Дарил ей дорогие ручки-автоматы (иногда), лил пьяные слезы, проча своей Ванде светлое будущее, либо отчаянно материл (часто). Ната была уверенной, что день смерти деда будет одним из самых чудесных дней в ее жизни. И тут она ошибалась.
 Он умер, когда Наты – Ванды уже не было, а была взрослая Наталья. Она не радовалась смерти деда, но и не жалела его. Слезы, так часто льющиеся из глаз ранимой девочки, ушли куда-то глубоко внутрь и стали холодно-циничным льдом. Она сухо констатировала смерть, закрыла ему веки, скрестила на груди руки и подвязала челюсть. «Наконец-то, - подумала, но вслух не сказала, - жаль, что не раньше».
 Маму Ната очень ревновала и боялась потерять. Когда ее долго не было с работы, или где-то задерживалась – девочка страшно переживала и не ложилась спать. О том, что в доме появился бы еще какой-то мужчина, не могло быть и речи. Не думаю, конечно, что у Наты спрашивали бы разрешения, но она делала все возможное, чтобы как можно сильнее не понравиться очередному маминому ухажеру. Кавалеры убеждались, что у Галины дочь – адское создание и не торопились с предложениями руки и сердца. Нате была невыносима сама мысль, что дома появится еще один дедов собутыльник. Она была уверенной, что ВСЕ без исключения мужчины – алкоголики. (Дело в том, что на улице, где жила Ната, действительно, не было дома, в котором глава семейства не употреблял бы алкоголь.) Как-то Ната спросила бабушку:
- Ба, а Генка пил? - она не могла произнести «папа».
- Да, конечно.
Ната пообещала себе, что когда вырастет, то никогда не влюбится в алкоголика. (Но она, понятное дело, ошибалась…).
До взрослой Натальиной любви еще годы и годы, а пока что Ната в сторону мальчиков не засматривается. То ли дело – Инга. Красивая девочка с писаными бровями и длинными волосами. Ната понимала, что до подруги ей далеко как ежу до луны, и просто со стороны наблюдала за пока еще детским, но уже полуженским кокетством подружки. Она не сомневалась, что когда-то Инге встретится Настоящий Непьющий Принц, который заберет любимую в Волшебную страну, где нет самогона. Будет холить-лелеять, сдувая пылинки и перхоть до конца дней своих. Кто, скажите мне, если не Инга, достойнейшая кандидатура для поклонения рыцарей?
Но Ната ошиблась и на этот раз. Инга встретила не принца, а рыжего Серегу, который взял ее в жены сразу после окончания школы и посадил на стакан. Она родила двух девочек, и он ее бросил. Инга стала по-черному гулять и жить на подачки многочисленных любовников-алкашей. В конце концов, она спилась совсем. И когда я встречаю на остановке шатающуюся женщину с пережженными перекисью волосами, испитым лицом и блуждающим взглядом – у меня сжимается сердце, и я не хочу верить, что мы – ровесницы, которые сто лет назад были подружками. Изумительной красоты девочка погибла на дне бесчисленного множества водочных бутылок. А нам обеим даже нравился один и тот же мальчик. Вернее он нравился Нате. Не смотря на увлечение муравьями, ежами, собаками и книгами о животных.
Если вы все-таки страдаете излишним грузом психологических познаний, то для вас не будет новостью тот факт, что якобы девочек привлекают те мужские особи, которые напоминают им отца. Как выше уже не один раз упоминалось – об отце Ната не знала ничего, кроме того факта, что он был блондином и любителем выпить. Психологических книг она не читала, поэтому похожие на отца (внешне, имеется в виду) представители противоположного пола ей не нравились.
Того мальчика звали Алишер. Яркий брюнет восточных кровей, с бездонными персидскими глазами под изгибом черных (э-эх!) бровей. Он приехал к своему дедушке на каникулы, и понятное дело, красивее существа Ната не видела никогда. С ним приехал и его брат Тимур, с которым Ната и Инга подружились, ибо он более подходил им по возрасту для игр в догонялки, или прятки. Алишер был постарше и с мелочью всякой пузатой не возился. Конечно же, он и не подозревал, что является предметом восхищения девочек. За все время каникул Алишер вряд ли перекинулся с Натой более чем десятком слов, но и этого было достаточно, чтобы восточный мальчик был возведен в ранг иконы, на которую впоследствии она ровняла всех представителей мужского племени.
Когда Алишер уехал, Ната расстроилась так, как если бы погибли все ежики под гаражами. Это и не удивительно. Она же была несмеяна. Дед тогда потрепал Нату по плечу и сказал: «Ванда, ты чего? Давай споем? За туманом ничого нэ выдно…»