Шаг к Безмолвию

Плоский, бесцветный мир. Мир похожий сам на себя. Каждый день похож на другой. Каждый день – это один и тот же день. Повторяющаяся жизнь. Застывшее время. Неинтересно, скучно и до тошноты обыденно. Ничего не происходит, ничего не меняется. Безысходность….
Вхожу в трамвай, сажусь на свободное место. Закрытые, уставшие лица. Все едут с работы домой. Там их ждет отдых, жестокие дети, тупые сериалы и лживые новости. Что ждет меня дома? То же, что и сейчас – одиночество. Сейчас меня окружает глухой кокон городского шума. В основном это голоса машин. Город – это машина, напичканная обслуживающей ее органикой. Меня везет старая, грохочущая машина, работающая на электричестве, меня – маленький комочек человеческой плоти. Она везет еще примерно шестьдесят таких же ничтожеств. И ей нет дела ни до одного из них, как никому из них нет дела до этого гниющего самодвижущегося железа. Впрочем, никому ни до кого и ни до чего нет никакого дела. Безысходность одиночества. Можно заорать, что есть сил. Но тебя не услышат, и не будут слушать. Мир глухих одиночеств….
«Яйца по семнадцать, хлеб по восемь, сметана….»- тараторила своей соседке стоящая передо мной полная тетка, держащая набитые продуктами котомки.
Моя остановка. Я пробираюсь к двери, чтобы успеть выйти. Трамвай останавливается. Открываются двери. Я делаю шаг на встречу давно знакомым трещинам в асфальте и слышу где-то в стороне пронзительный крик: «Ааааа!!!». Потом вспышка, сразу хлопок и волна жара бьет меня по всему телу, переворачивает весь мир вверх тормашками и швыряет его в меня. Красно-желтая встряска, тьма….
Кто-то захотел быть услышанным, кто-то хотел, чтобы его выслушали. Кто-то решил, что чем сильнее крикнешь, тем вернее тебя услышат и выслушают. Это ошибка многих. Все желают быть услышанными, все кричат и кричат как можно громче. В итоге слышан только шум и никто никого не слышит. В этом шуме, что более всего важно, невозможно услышать даже самого себя. Потому что никто никого не хочет слушать. Наверное, стоило бы замолчать и прислушаться к окружающим. И тогда возможно, что, слушая других, можно быть ими услышанным и услышать самого себя. Но это сложнее всего – услышать самого себя. Чтобы услышать самого себя нужно ступить в запредельное Безмолвие. Что ж, мне представился такой шанс – услышать самого себя. Чей-то очень громкий крик столкнул меня с запредельным Безмолвием и я принял Его. Тьма объяла меня…

- Ты был глух. – молвила Тьма.
- Да. – отвечал я.
- Ты был слеп.
- Да.
- Ты был глуп. Ты был нем.
- Да.
- Ты – был…..
- Я …
- Теперь ты – ничто. – молвила Тьма.
- Если я ничто, то это уже что-то. – Возразил я. – А если ничто – это я, то это уже не ничто.
- Тогда кто ты? – шептала Тьма.
- Я … голос во Тьме….
- Голос…Зачем ты здесь?
- Чтобы слушать…. Услышать….
- Кого?
- Себя.
- Тогда я буду молчать….. – угасала Тьма.
- А я буду слушать….

…..и Тьма оставила меня одного наедине с запредельным Безмолвием. Ведь только в Безмолвии можно услышать себя.

…и я остался во Тьме. Один на один с собой. Ведь только во Тьме можно увидеть себя…



 -…Опять эти черножопые ублюдки! Сволочи!
- Да убивать их всех надо! Весь рынок захватили!
- «Скорою» кто-нибудь вызвал? Люди, да помогите же!
- Вон, вон тот шевелится, живой, наверное…
- И чего им не живется, все бы людей невинных взрывать.
- Да не они это…
- А кто же?
- Ага, вот и менты….
- Да вызвал кто «скорою» или нет?…..



Странно слышать все со стороны, как бы не своими ушами, да вообще не ушами, а так- без ушей. Но еще более странно видеть не глазами, а чем-то…вне себя. Я видел, как меня положили на носилки и загрузили в подъехавшую «скорую». Видел толпу зевак. Видел приехавших милиционеров, спешно оцепляющих место происшествия. Несколько трупов, осколки битого стекла и кровь на асфальте. Обгорелый трамвай… Все это как бы застыло и в тоже время двигалось. Я видел и слышал все так четко, как никогда раньше. Я чувствовал страх, злобу и любопытство толпы, усталость и раздражение санитаров, безразличие милиционеров.
Меня повезли в больницу. Впервые в своей жизни я ехал в машине с мигалками и визжащей на множество улиц вокруг сиреной. Вернее не я, а мое тело. И вот что странно: моему полумертвому телу уступали дорогу и машины и люди. И красный свет светофора не был основанием для прекращения движения. Эти люди- санитары, спешили доставить мое искалеченное тело в больницу, чтобы там врачи с помощью неких малопонятных им самим магических манипуляций могли возвратить меня к жизни. Наивные. Решение о том жить мне или нет, зависело целиком от меня. И уж в последнюю очередь от сложнейшей техники и химических веществ. Но это была их работа: вытаскивать людей с того света, возвращать их к жизни. Они не спрашивали моего мнения. Они ничего не знали обо мне, да и не хотели знать о том хочу ли я возвращаться, нравилось ли мне жить или нет. Работа есть работа. О ней не думают, ее выполняют. И получают за ее выполнение зарплату.
Возвращение к жизни давно уже не чудо, а обыденная рутина. Это потому, что сама жизнь то же перестала быть чудом. Жизнь всего лишь разменная валюта, средство купли-продажи, подверженное инфляции и обесценению. Лично моя жизнь имела довольно низкий курс, до того момента как я стал мертв. После того как я шагнул на асфальт остановки, выходя из трамвая, цена моей жизни резко возросла. И это не из-за того, что я такой хороший, а из-за происшедшего события. В сущности, ценность моей жизни осталась прежней. Ценна была не моя жизнь и не я сам по себе, а моя память. Я ведь свидетель. Если бы была возможность извлечь мои воспоминания, не все, а только ту часть, которая относится к моему выходу из трамвая, не возвращая меня к жизни, то это было бы сделано. Кому нужны все мои воспоминания? Свидетель. Это означает, что я оказался в нужное время в нужном месте. Стечение обстоятельств – только и всего. Никакой моей заслуги в этом нет.
Предполагается что мое возвращение к жизни это благо. Как благо для меня, так и благо вообще. Но для меня все наоборот. Такого неописуемого блаженства пока я был мертв, такого безграничного чувства свободы и все переполняющего счастья, я не испытывал ни единый миг своей никому не нужной жизни. А теперь, когда я все это испытывал, я вдруг очень понадобился многим людям, и они хотели лишить меня этого счастья….
Врачи копошились надо мной, а я смеялся над ними, видя их безнадежные попытки оживить меня. С таким же успехом они могли взять полено и делать ему массаж сердца, колоть уколы и прочее….
Нет, ничего меня не держало в этом мире. Нет ничего, кроме Тьмы и запредельного Безмолвия….


- Вернись…- молвила Тьма.
- Я вернулся…
- Останься….
- Я остаюсь…
- Не здесь…
Тьма не принимала меня….
- Я не понимаю…- сказал я Тьме.
- Мы слишком долго были вместе.
- Мгновение…
- Застывшая вечность…
- Слова пусты…
- Желания ложны…
- Тьма, я…
- Свет…
Тьма умолкла. Тьма уходила. И свет явился, чтоб изгнать меня из Тьмы.



Врач, который меня лечит, говорит, что я довольно быстро поправляюсь. Мой организм относительно легко перенес то потрясение, которое ему пришлось пережить. Еще доктор сказал, что, несмотря на мою внешность - я крепкий парень и у меня сильная воля к жизни. Так он говорит. Я ему не возражаю. Он ведь так говорит, потому что он – врач. Он приходит ко мне два раза в день: утром и вечером – проведать мое состояние. Еще довольно часто я сталкиваюсь с ним и между его посещениями. Это происходит тогда, когда я хожу на различные процедуры, назначенные мне для лечения.
Следователь был у меня три раза. Первый, когда я еще не мог говорить. Второй, когда я худо-бедно выдавливал из себя слова. И третий когда я смог подписать все то, что он записал, слушая меня. Еще меня навещают родственники и друзья. Пару раз были коллеги с работы. Все оказывают мне поддержку, беспокоятся, переживают…
 В больнице я лежал не долго. Оказалось, что кроме сотрясения того, что называется у меня мозгом, пары ожогов и переломов у меня ничего нет. Поначалу врачи никак не могли понять, почему при столь не значительных повреждениях моего организма я оказался при смерти. Потом нашли объяснение – тяжелое эмоциональное потрясение и нервные перегрузки. Проще говоря, я чуть не умер со страху. По этому поводу со мной долго беседовал психотерапевт. Только страх здесь не причем. У меня есть объяснение гораздо проще и реальнее – я был мертв, потому что хотел умереть. Ведь к тому судьбоносному шагу я был вполне готов, но не решался его сделать. Я бы его и никогда не сделал, если бы меня не подтолкнул тот крик обреченного немого.
Когда меня выписали из больницы, мне стали снится покойники – все те, кто погиб от взрыва. Их было девять. Бледными тенями они стояли где-то во Тьме. Их лица были расплывчаты, а тела туманны. Они ничего не говорили. Они никуда не смотрели. Они просто стояли. Возможно, они чего-то ждали. Возможно, это был немой укор в мою сторону – я единственный оставшийся в живых из тех, кто пострадал. И я тот, кто отправил этих девятерых во Тьму. У меня не было страха перед ними. Что они могут мне сделать? Что я могу для них сделать? Ведь они уже мертвы и они молчат. Мертвые всегда молчат. Молчание – единственное, на что способны мертвые.



- Не девять…. – молвила Тьма.
- Но я вижу девять….
- Есть еще один….
- Ах да, смертник
- ……
- Тьма?



Что это было? Неужели я снова ступил во Тьму? Или это Она сама приняла меня? Как неожиданно и странно – услышать Тьму, то, что можно услышать только в запредельном Безмолвии…



- Эй, ты че, оглох что ли? Выходишь сейчас? - тычок в спину.
Оборачиваюсь. Парень лет двадцати, подвыпивший, интеллект ниже среднего. Отхожу в сторону и уступаю дорогу. Мне еще рано выходить. У каждого своя остановка. Каждый знает, на какой ему выходить. Я то же знаю, но моя не сейчас. Я выйду тогда, когда будет моя остановка. А пока я еду, уступая другим дорогу.
Застывшие, отупевшие от усталости лица. Закрытые, непроницаемые лица. По сути – маски, эмоциональные доспехи. Только так можно выжить, сохранить некое подобие душевного спокойствия: облачится в глухую броню безразличия, подменить покой души равнодушием – стать глухим.
Старый дребезжащий трамвай, движимый не столько силой электричества, сколько верой и надежной людей, равномерно перестукивает своими колесами по таким же, как он древним рельсам. Трамвай без устали колесил весь день по пыльному, измученному жарой городу, перевозя тонны человеческой плоти. Много чего испытал трамвай за годы своей работы. Были и поломки и аварии. Его уже ничто не могло удивить. Поэтому он совершенно бесстыдно грохотал и скрипел во время своего кругового движения, нисколько не заботясь о сохранности перевозимого им нежного груза. Но трамвай и его груз были обречены. С самого утра обреченность поселилась в вагоне и чувствовалась всяким, кто находился в нем. Я то же ощущал обреченность в том, как дрожит пол под ногами, в том, как вентиляция выбрасывает горячий воздух, в том, как люди нетерпеливо ожидают своей остановки. Обреченный трамвай, обречено везущий обреченных пассажиров к обреченной остановке. Обреченный мир.
«Яйца по семнадцать, хлеб по восемь, сметана….»- обречено тараторила своей обреченной соседке стоящая передо мной обреченная полная тетка, держащая набитые продуктами котомки.
Моя остановка. Я пробираюсь к двери, чтобы успеть выйти. Трамвай останавливается. Открываются двери.
Считанные секунды остались до моего выхода. Я взглянул в открывающиеся двери.
Я вижу его – обреченного. Самого обреченного из всех обреченных в этот миг. Он стоит погруженный в абсолютную, безысходную глухоту, готовый оглушить весь окружающий его мир своим безнадежным воплем. Но он обречен, как и обречен его вопль. Его будет слышно, но его не услышат. Если внимательно присмотреться, прислушаться, то все его тело вопит безысходностью и все окружающее его пространство пронизано грохотом безнадежности.
Чего он добивается? Чего он хочет? Он все –таки надеется, еще не потерял веру в возможность быть услышанным? Он, наверное, думает, что его голос обязателен для слушанья всех. Но есть ли у него голос? А если есть, то, слышит ли он его сам? Способен ли он слушать? Нет, не способен. Иначе он не стоял бы здесь. Он глух. Глух, как и все. И как все глухие он кричит как можно громче, чтоб слышать самого себя. Но громкий крик еще не голос. Поэтому он обречен, обречен быть не услышанным.
Но я изменю его обреченность: я его услышу. Я уже его услышал. И тогда возможно он услышит меня. Я заставлю его замолчать, и тогда возможно он услышит себя.
Я делаю шаг на встречу давно знакомым трещинам в асфальте. Три шага. Два шага. Один. Я подошел к нему вплотную и крепко обнял его. Я сказал: «Я с тобой. Я тебя слышу». Он дернулся, но я сильно держал его. Он сделал какое-то движение и время застыло….
Заглохли все звуки. Стало тихо. Прекратилось всякое движение. Краски побледнели, а формы предметов расплылись. Мир пропал, и стало темно.
Я шагнул в объятья Тьмы. И Тьма приняла меня. Девять бледных человекоподобных теней исчезли.


- «Скорую», «скорую» вызовите!
- Эк их разнесло!
- Кто-нибудь еще пострадал?
- Нет вроде. Только эти двое.
- Жалко мне их, молодые еще.
- Насмотрелись кино, наркоманы долбаные.
- Психи…
- «Скорую» вызвали?
- Да че «скорую» вызывать? Ментов надо, да труповозку.
- Да-а, а трамвай отмывать придется. Кровищи-то, жуть…
- Это теперь он долго тут будет стоять. Пошли на маршрутку, а то матч по телеку пропустим…...


- Имеющий уши, да слышит….- приветствовала Тьма.
- Имеющий очи, да видит…..
- Имеющий голос да скажет…..
- Имеющий душу – простит…
- Да будет путь твой Безмолвным….- благословила Тьма.
- Да будет Безмолвие моим путем….


…..и Тьма оставила меня одного наедине с запредельным Безмолвием. Ведь только в Безмолвии можно услышать себя.