К дому Джона Леннона

- Пиши! – повторил Кирилл настойчивее.
- Не буду, - говорю.
- Пиши!
- Не буду!
- Пиши!
- Отрежь мне дыни, - говорю, - тогда напишу.
- Сначала напиши, потом отрежу.
- Кстати, - говорю, - эту дыню купил я, под Кливлендом…
- Не волнует, - сказал Кирилл.
Он где-то спрятал мою дешёвую американскую дыню. Я не мог её найти. Наш потасканный дорогами трейлер загорал под Бафолоским солнцем, штат Нью-Йорк. Как бумажные, самолётики с местного аэродрома взлетали ввысь, и растворялись в солнечной дымке.
- Хорошо, - говорю. Я начал сдаваться. – Что писать?
- Пиши, - говорит Кирилл, - ты же писатель!
Я хотел ударить его, но не дотянулся.
- Пиши, - говорит Кирилл и закатывает глаза: - «Максим Першин. Свеча. 1956 год. Вечер.»



Максим Першин. Свеча. 2006 год. Утро.
От духоты я скрёбся зубами в засаленное окно . Номер в мотеле, четыре фута в длину, и три в ширину, смахивал на большой гроб. За окном темнели высотки Нью-Йорка. По полу полз огромный таракан. Тараканы в Америке крайне велики -единственный вывод, который я смог сделать за неделю пребывания на Манхеттене. Неделю я бродил по стиснутым среди железа-бетона стритам и авеню. Америка оказалась просто Америкой…. Большенство времени я проводил в кабаках и кафе.

- Я чистокровный немец, - сказал Патрик и выудил из складок своего необъятного одеяния серебристый медальончик с белым женским личиком. – Моя мать была немкой, - сказал Патрик. – Мой дед воевал. Он был полковником.
Патрик прищурился и гордо поднял подбородок.
В Америке не пьют пиво по утрам. Американцы не пьют по утрам. Пили только я и немец-негр Патрик. Кабак, где мы сидели делился на две части – барная стойка и мексиканская закусочная – напротив. Несколько гладко выбритых американцев увлеченно жевали бумажные беркфасты.
- Ты поляк? – спросил Патрик.
- Нет, - говорю, - я русский.
Патрик одобрительно закивал.
- Я знал одного русского. Он много пил.
- Алкоголь – это зло, - сказал я. – Я мало пью.
Патрик бросил взгляд на вторую кружку пива, которую я допивал.
- Ты веришь в бога? – спросил Патрик, - я знаю, в России не верят в бога.
Я засопел. Молодой бармен с гладкими, прилизанными волосами усиленно тёр стойку возле меня. Телевизор под потолком мелькал вчерашним бейсбольным матчем.
- Я смотрел фильм «Брюс всемогущий», - сказал я Патрику, - это и есть американский бог?
- Не знаю, - Патрик склонил голову, - я не видел фильмов 18 лет. Извини.
- В этом фильме, - говорю, - бог – большой седовласый негр, который работает уборщиком в одном небоскребе и по совместительству исполняет желания.
Патрик ухмыльнулся. Он никак не отреагировал на слово «негр». Хотя все меня так усиленно предупреждали….
- Бог есть, - сказал он и закивал.
- Я в этом ничего не понимаю, - ответил я. Желания разговаривать на эту тему у меня не было. Откровенно говоря, у меня вообще не было желания разговаривать. Но Патрик не унимался.
- Америке нужен бог, - сказал Патрик. – Америка великая страна.
- Никто не сомневался, - буркнул я.
- Ты не понимаешь, - сказал Патрик.
- Что тут не понимать? Только Америка – страна. И только в Америке живут люди. Людям нужен бог.
Патрик ухмыльнулся.
- Я знал, что русские не верят в бога.
- Я не показатель, - говорю. – Чтобы по мне судить обо всём русском народе.
- А что за выводы ты делаешь по отдельным фразам и словам?
- Я не силён в английском, - говорю.
- Да ладно, - Патрик похлопал меня по плечу и указал бармену на пиво.
Отворилась дверь, дыхнуло спёртой, дымной жарой, как из бани. В кабак зашёл невысокий человек с закрученными пышными усами. Он сразу направился к моему собеседнику.
- Патрик! Как дела?
- Отлично! Познакомься, это мой русский друг.
Патрик указал на меня. Я протянул руку усачу.
- О, русский! – усач растянулся в своей американской улыбке, - русские могут много выпить!
Я было не заматерился.
- Да, русские пьют и умирают, - сказал я.
Усач засмеялся.
 - Меня зовут Том. Как будет по-русски «пиво»?
- Pivo, - говорю.
- О, по-сербски тоже будет «пиво».
- Угу.
- Мой отец серб, - сказал Том.
Я приступил к третьей кружке. Пиво в Америке куда хуже европейского.
- Ты давно в Нью-Йорке? – спросил Том.
- Неделю, - говорю.

- А ты помнишь свои первые дни в Нью-Йорке? – обратился Том к Патрику. Патрик напряженно вглядывался в экран телевизора на самую бестолковую игру в мире.
-Что? Да… такое не забывается!
Патрик закивал своей кудрявой головой и достал из платья толстую сигару.
- Я работал уборщиком на 70-м этаже «нью-йорк билдинга»….
- Да, да, - сказал Том, - а я разносил пакеты.
- Мы все начинали снизу, - подтвердил Патрик.
- Великая страна, большие возможности, - сказал Том, - Пиво? – спросил он меня.
- Я не пью, - сказал я. Всё это осточертело мне. Я хотел вернуться в номер. Меня утомили разговоры на английском языке. Прилизанный бармен радостно щебетал по телефону. Потом аккуратно положил трубку. И, будто окрылённый, как маленький гусь, стал летать над стойкой с тряпкой.
Что-то грохнуло, в зале застучала вязкая высокочастотная музыка. Я с трудом разбирал однообразные слова: «бейби, скучаю я, бейби, эта песня для тебя, бейби, бейби, всё это для тебя». Зал сотрясал музыкальный автомат, который запустила темнокожая дамочка в голубых джинсах, в одну штанину, которых я бы поместился целиком. Мне стало страшно.
- А какую музыку слушают русские? – спросил Патрик.
- Песня о Пепербек Врайтере, - говорю. Я это просто так сказал. Меня разозлила эта дура в голубых джинсах. Она ещё стала приплясывать. Пол дрожал, как под стадом лошадей.
- Рили? – спросил Патрик. Он удивлённо смотрел на меня. – Ты хочешь побывать в доме Джона?
Дура затряслась сильнее. Пол загудел.
Мы вышли в душный, каменный ящик Нью-Йорк Сити. Я никуда не хотел. Я хотел домой. Мой дом за семь тысяч миль. Я потащился за Патриком и его другом сербом. Том всё время что-то бубнил под нос и смеялся. В конце концов, мне просто было интересно, может я, и вправду, попаду в дом Джона Леннона.
- Тебе нравится поэзия? – спросил Том.
Мы вышли на пятую авеню, город кипел. Ни ранний час, ни скукожившееся, как варёный желток, солнце, обжигающее лица. Ничто не остановило тысячи, сотни тысяч людей выйти на улицу и бежать, бежать, бежать. Я шёл - толкал людей и они извинялись….
- Поэзия? – сказал я. – Меня от поэзии тошнит.
- Я поэт, - сказал Том.
- Бывает.
Том засмеялся.

- Я встретил девушку, полюбил её и стал писать стихи.
Над моим ухом, как бешеный младенец, взревел клаксон такси. Я споткнулся о толстую девочку. Под её белой майкой выпирал рельеф лифчика, который стягивал тело. Она лизала мороженное. Едва не выронила. Я извинился.
Один Патрик шёл уверенно, неторопливо. Он шагал, как король Нью-Йорка в своей мантии. Короны только не хватало. Мы свернули на 72-ю и зашли в парк.
На скамейке спал бродяга неопределённой нации. Его кожа выгорела на солнце, довольный мозаичный рот приоткрыт, под головой чемодан. Я заметил, у всех бродяг в Нью-Йорке есть чемодан. Буд-то они так не навсегда, будто им есть куда идти. И завтра они обязательно придут. У меня тоже был чемодан. Но у меня был номер в дешёвом мотеле! Похожий на большой гроб…
По аккуратным дорожкам ходили люди с фотоаппаратами или собаками. В такую рань только собачники или туристы здесь ошиваются. Наглые белки прохаживались по стриженому газону, запрыгивали на мусорные бочки и по-хозяйски оглядывали содержимое.
- Нам на Строубри филз, - сказал Патрик. – Николос там.
Николос носил большую ковбойскую шляпу. Сухощавый, с маленькой острой бородкой, в синих расклешённых джинсах. На нём висела футболка с цветными рюшечками большая надпись – «Курение убивает». Николос обкладывал лепестками роз мемориальную мозаику «Imagine». На самой мозаике лежала дешёвая гитара с надписью «Make your Wish.» и стрелочка для монеток и бумажек…. Маленькие довольные японцы складывали туда деньги.
- Привет Николос, как дела! – сказал Патрик и поклонился.
Николос протянул каждому руку.
- Отлично.
- Познакомься, - сказал Патрик, - это мой русский друг.
- Тоже гомик? – спросил Николос и посмотрел на меня.
Я посмотрел на Патрика. Он даже не моргал…..

конец первой части

июль 2006, штат Нью-Йорк