Любовь маркизы де Сад

 - Господин номер шесть! – зычно гремит голос тюремщика, - вам письмо!
 Бледный обрюзгший мужчина с трудом поднимается и плетется к дверям. Как их много, дверей, отделяющих его от мира; по его подсчетам, девятнадцать! Благочестивое французское правосудие приняло все меры, чтобы оградить от него добропорядочных граждан. Мало преступников, которых так стерегут. Но он особенно страшный и неисправимый преступник, который может подорвать основы добродетели и религии; он – тот самый маркиз де Сад, чьи преступления могут сравниться разве что с кровавыми деяниями легендарного Жиля де Ре, Синей Бороды. Его имя уже прогремело по всей Франции, стало синонимом извращенности, жестокости и безбожия; судьи хотели было приговорить его к смерти, но заступничество родственников спасло ему жизнь. Главной заступницей была она, его жена, письмо от которой просовывает в щель тюремщик. Узник жадно хватает листок бумаги и погружается в чтение; в камере нет огня, только узкий, как клинок шпаги, лучик солнца проникает сквозь крошечное оконце, забранное решеткой. Он читает строки, написанные четким разборчивым почерком, и плачет. Теперь он все время плачет, плачет молча, беззвучно; не случайно эту страшную тюрьму называют «Домом молчания». Все здесь погружено во мрак и тишину, которая по ночам нарушается писком миллиарда крыс. Он умолял позволить ему завести кошку; ему отказали. Он просил развести огонь – снова отказ. Холод, тьма, голод и крысы – вот что стало уделом благороднейшего маркиза, находящегося в родстве с самим королем! Его лишили даже самого имени; нынче Донатьена-Альфонса-Франсуа де Сада именуют не иначе как «господин номер шесть». Единственное, что ему доступно – это лучик солнца по утрам и письма жены, Рене-Пелажи, урожденной де Монтрей. «Его жена либо сумасшедшая, либо виновна, как и он сам, раз смеет хлопотать об освобождении маркиза», - так написали про Рене-Пелажи те, к кому она обращалась за помощью и справедливостью. И теперь она может только посылать ему эти письма и еще – сладости, горшочки с вареньем и ореховой нугой, которые так скрашивают его убогое существование.
 Он вспоминает дни, когда они познакомились. На карикатурах в газетах маркиза изображают в виде злобного монстра, чудовища с безумным взглядом и окровавленными руками. На самом деле он был хрупким, белокурым и голубоглазым, сложением похожим скорее на девушку, чем на мужчину. В раннем детстве его одевали, как девочку; он был чудо как хорош в кружевном платьице с оборками, с длинными льняными кудрями, с огромными кроткими глазами… Кротость, впрочем, была обманчива. Четырех лет от роду младенец де Сад был оскорблен восьмилетним принцем, наследником династии Бурбонов. Крошка де Сад так отколотил своего противника, что истерический припадок струсившего принца заставил родных удалить малолетнего маркиза из замка. Его отвезли в старинный и угрюмый замок среди черных скал, стоящий на обрыве; там, в темных и гулких залах теперь протекало его одинокое детство. Впоследствии все ужасы его романов будут происходить именно в таких замках, сосредоточии насилия и бесчестия. Он никогда не был трусом; в юности он остановил мчавшуюся под откос карету, грозившую раздавить ребенка прачки, выскочившего на дорогу. Он рисковал своей жизнью ради отродья простолюдинки; тогда его осудили за это: виданное ли дело, чтобы маркиз, голубая кровь, спасал плебея, рискуя собою? Только юная Рене-Пелажи восхищенно смотрела на него своими поразительно красивыми глазами, в которых читалась истинная любовь. Да загадочно рассматривала его мать Рене, мадам де Монтрей, которой суждено было сыграть в жизни маркиза поистине роковую роль.
 Мадам де Монтрей не слишком хотела выдавать свою дочь за богатого и чрезвычайно знатного де Сада, хотя лучшей партии было не сыскать во всей Франции. Она чуяла в этом хрупком и тонком юноше тайные бунтующие силы, которые могут разрушить все; в том числе – и ее собственную добродетель. О добродетели, впрочем, особо говорить не приходится; истинная дочь галантного века, мадам де Монтрей в свое время выдавала себя за проститутку, отдаваясь солдатам… Сейчас эти небольшие приключения были забыты, она превратилась в почтенную мать взрослых дочерей. Но она была еще молода, вот в чем разгадка; достаточно сказать, что она имела трехлетнего ребенка. Красота мадам де Монтрей еще не увяла, а страсти так и кипели в ее сердце. Она потянулась к юноше; одновременно она возненавидела его за это. «Нет ничего опаснее отвергнутой женщины; отвергнутая женщина – это фурия, способная на все», - напишет поэт через сто лет, словно прозревая то, что происходило в конце 18 века в одной французской семье.
 Конечно, маркиз был не ангел. Трудно быть целомудренным во времена, когда матери продавали своих дочерей, а проституция была обычной статьей дохода почти в каждой бедной семье. Трудно быть религиозным, когда людей вешают, жгут живьем, режут на части, пытают каленым железом от имени Бога и короля. Но он совершил жуткое преступление: он вздумал описывать в книгах то, о чем нельзя говорить, но можно делать. В своем имении маркиз де Сад запретил бродячим актерам играть пьесу «Рогоносец», сочтя ее непристойной. Он собственноручно изорвал все афиши. А во время поездки во Флоренцию он негодовал по поводу распутного поведения населения, сплошь промышлявшего продажной любовью. И вот теперь против самого де Сада выдвинули кошмарные обвинения: сначала некая Роз Келлер обвинила его в том, что он в святой праздник Пасхи занимался с ней странными вещами, похожими на сатанинский обряд. Он заманил несчастную в ловушку и выпорол ее! По мере следствия, показания бедняжки украшались все более странными подробностями; в них появились орудия пытки, заклинания, попытки удушения и прочие атрибуты злой магии. Процесс по делу страшного преступника потряс благочестивую Францию; никто не мог толком объяснить, что же такого ужасного совершил маркиз, но все дружно сошлись во мнении, что преступление заслуживает жестокого наказания. Напрасно де Сад призывал в союзники здравый смысл и пытался свести все к сексуальным экспериментам. Кровавые самоистязания флагеллантов в Италии, ревностных католиков, признавались святыми; порка потаскушки с помощью обычного веника принесла наказание – заточение в Венсенне. Но это еще не все: маркиз отравил с помощью колдовского зелья нескольких девушек. Он угощал несчастных анисовыми семечками в сахаре, после чего у одной случилась рвота, а у другой – расстройство желудка. Напрасно де Сад уверял, что девушки просто объелись до колик сладкого лакомства, недоступного им обычно. Судебные врачи не обнаружили отравы в семечках, но все же твердо заявили, что дело нечисто. Ведь сами девушки признались, что после употребления семечек испытали сильное влечение к маркизу; следовательно, он им что-то такое подмешал! И снова – процесс, и уже из Венсенна его переводят в Бастилию, где содержат самых опасных государственных преступников. И там он начал писать свои ужасные романы, где добродетель мучают, казнят, пытают и уничтожают самыми зверскими способами. Эти романы потрясут мир и укрепят всех в мысли о кошмарной сущности человека по имени де Сад, того самого, что сейчас горько плачет в своей темной и холодной камере.
 А мадам де Монтрей лицемерно сочувствует горю дочери. Рене-Пелажи все так же преданна мужу, все так же любит его. Он пишет ей странные для мерзкого развратника слова: « не ходи по городу пешком, как уличная женщина». Он просит одну из подруг присмотреть за женой. Когда Рене шутит, что «растолстела, как беременная свинья», он читает только слово «беременная» и впадает в неистовство, обвиняя ее в распутстве, в измене! В Бастилии, в башне, в насмешку названной «Башня Свободы», он думает только о ней, о любимой жене, матери троих его сыновей, которых он теперь никогда не увидит! Он приноровился тайком писать самый ужасный свой роман «Сто двадцать дней Содома»; он мстит добродетельным согражданам, с наслаждением смотрящим на казни осужденных воришек и проституток, но с отвращением читающим об этом. А Рене-Пелажи, разлученная с мужем, теряет красоту и здоровье. С огромным трудом она трясется в карете, чтобы посетить очередного вельможу, который может смягчить участь ее несчастного мужа. И всюду – отказ за отказом, лишь небольшие послабления. Она передает ему книги, старый ковер и походную кровать, а так же чернила и бумагу. Он же лихорадочно излагает свои мысли о сути мещанской добродетели, имя которой – лицемерие! А мадам де Монтрей тайно пишет тем же вельможам: маркиз опасен! В письмах он ругает правительство! Он сумасшедший! Его никак нельзя отпустить, он должен вечно находиться в заточении. «На предательство я не способна», - лицемерно заявила мадам де Монтрей рыдающей дочери, посоветовав признать де Сада сумасшедшим. «Его выпустят, когда поймут, что он безумен!», - говорит теща, вспоминая ту роковую ночь, когда маркиз посмеялся над нею: «Вы слишком стары для любви!», - так сказал ей этот просвещенный умник. «Вот будь вы лет на двадцать помоложе!»… Что ж; моложе стать нельзя. А вот маркиз стал на двадцать лет старше. Ровно двадцать лет он разлучен с женой и детьми, двадцать лет он провел в самых страшных тюрьмах Франции.
 Предложение мадам де Монтрей принято. Адвокаты просят изменить меру наказания; автор таких безумных романов не может быть нормальным! В самый разгар революционного террора, когда окровавленные головы не успевают сыпаться в корзину у гильотины, а реки крови струятся по улицам Парижа, судьи рассматривают ходатайство о признании маркиза де Сада невменяемым. Действительно, маркиз очень опасен и совершенно безумен! Достаточно почитать, что он пишет, чтобы понять это! Но сумасшедшим нельзя быть на свободе, и злосчастного маркиза препровождают в лечебницу Шарантон, где порядки хуже, чем в Бастилии. Надежда на свободу и воссоединение с семьей рухнула. Редкие посетители Шарантона видят, как в каменном дворике лечебницы, у сточной канавы сидит обрюзгший старик. Каждый день Рене-Пелажи присылает свежие розы; это единственное, что приносит ему радость. Часами он тихо макает нежные бутоны в грязь и глядит, как оскверненные цветы уплывают по течению… А располневшая, страдающая водянкой Рене-Пелажи с грустной улыбкой смотрит в зеркало на руины своего некогда прекрасного тела. В романах маркиз едко высмеивал глупость сострадания; на самом деле долгими ночами бедный старик обливается слезами, вспоминая о смерти тех, кто был ему близок и дорог когда-то. Ему исполнилось семьдесят лет, когда он узнал о смерти раздувшейся от водянки, ослепшей жены, своей дорогой Рене-Пелажи. И комнатка в приюте Шарантона огласилась глухими старческими рыданиями, полными бессильного горя и отчаяния. Та же, что была роковой причиной его несчастий, его мстительная теща мадам де Монтрей, давно мертва, но теперь он жалеет и ее: по крайней мере, его любили. Его любили такой любовью, которая редко выпадает на долю смертных; более двадцати лет жена ждала его освобождения и добивалась его оправдания. А мадам де Монтрей умерла одинокой, предательства ее были разоблачены, заговор раскрыт, а холодное и мстительное сердце так и не узнало светлой радости взаимной любви.