Золотые кони орды
В декабре 1371 года перед Рожеством Христовым московская рать под началом воеводы Дмитрия Волынского по воле Димитрия Московского учинила побоище на Скорнищеве, дабы вероломно отомстить непослушному Олегу, да прибрать его земли под своё влияние, поддержать ярлык на великое рязанское княжение Владимиру Пронскому, хотя по докончальной грамоте Владимир Пронский был «младшим» братом Олегу.
Презрели горожане опасность. Уповали больше на Бога, чем на разум, вещая, что в правде прибудет победа, не припасали оружие к битве, не бряцали им. Отшучивались, что изыде обойдутся без него, «ремнями и арканами справятся» с москвичами, те лишь с виду страшливы, а не крепки в брани.
Дружинники Волынского топорами и полымем порушили жилые клети, выгорела почти вся южная часть кремлевского посада, торговые ряды; ворвавшись в Кремль, поистребили мечами и копьями гордых переяславцев, не щадя женщин и детей. С высокого холма ветер раздувал пыл пепелищ. Снега вокруг стали чёрными и кровавыми.
Жена боярина Гордия златокудрая красавица Елеса выскочила на двор босиком, удерживая за руку десятилетнего сына Власа, спустилась с ним на ощупь, дабы не упасть со ступенек в тёмное подполье часовни, которое к счастью не тронули пожарища. Велела ему затаиться мышонком, поцеловала в чело, окутала шалью, чтобы не закоченел, перекрестила, суля живо воротиться. Глянула загнанной волчицей по сторонам, кинулась к хоромам, чтобы избавить от лютой кончины девятилетнюю дочурку Виринейку. Выудить её из пылающей горницы. Да было уже поздно, летели горящие головёшки на красное крыльцо, не приступиться к порогу.
Виринея, услышав вопли матери, вскарабкалась на подоконник в ночной рубашонке. Едкие клубы дыма окутывали её фигурку. Лишь ручонки виднелись в отблесках огня.
– Матушка, я горю!
– Сигай, доченька в сугроб!
– Боюсь!
Подскочили конные.
– Руби бесовке головушку! Не будет кормить кутят боярских!
Но кто-то подставил свой меч, отвёл удар, не позволил убить боярыню, выбранился:
– Ты что, ирод?! Мать дитя спасает, а ты!..
– А ты почто не лиходей?! Бери её себе…
Куда подевались Елеса и её дочь после той страшной битвы неизвестно. Гордия нашли убитым, как и многих воинов. Вскоре возмутился народ, не позволил собирать дань. Прогнали всем миром Владимира Пронского, ставленника московского князя. Победителем воротился Олег в свою вотчину.
Минуло с той поры долгих восемь лет…
Перенесёмся на юг, на древний караванный путь…
– Я бы этого навязчивого шакала зарыл живым в песок! Доколе будет хулить великого доброго честного Джанибека, что зря зарезал он своих братьев Хидрбека и Тинибека, а чудотворцу митрополиту Феогносту дал ханский ярлык на постройку церквей. Да проклянёт его Аллах! Я согласен с невеждой лишь в том, что ради спасения хатун Тайдулы от слепоты, женщины редкостной красоты и ума, не надо было дарить русским конюшенный двор в Кремле, – сахиб Финар старчески кряхтя, опёрся о край арбы, чтобы повернуться на другой бок, припекало солнце.
Купец Хасият, сидевший рядом, перебирая лестовки, грозно сверкнул глазами:
– Что вспоминать о русских и их вере! Нет бога кроме Аллаха! Пророк Мухаммед, бедствуя, перебрался из Мекки в Медину почти восемь веков назад! Разве он мог предугадать, сколько крови прольётся в наше время! Никого нет в живых. Ни хана Джанибека, ни Тайдулы–бегим, обоих убили! Золотую юрту разломали. А сколько ханов и ханш было после них в Улусе Джучи, Кок Орде, Белой орде, Серой и Синей орде! Не сосчитать орд и их ханов! Потомки Бату истреблены! Где теперь их могилы? Доживет ли до прибытия нашего каравана темник Мамай? Он опёрся на донских половцев и мнит идти на Русь. Там густые леса, что не проползти змеи! А руссов больше чем саранчи! Мамай хвастливо запретил сеять зерно. Заявил, хлеб заберем у русских! Не пойму я его, ведь дешёвый хлеб у Булгар.
Я рад прислушаться к твоему совету, мудрый ходжа. Твои годы достойны уважения. Мне ещё надо дожить до них. Хотя я сам не молод. Слава Аллаху, миновали Сараджук, а до Сарай-Бату далеко. Сейчас нет у меня другого вожатого кроме Наркеза. А он подрядил погонщиков. Если покараем плетьми за болтливый язык Наркеза, они взбунтуются. Останемся ли мы, живы? Лучше не перечить, повиноваться качарчи, чтобы он не говорил, таков обычай. Прости его Аллах за молодость. Об истории знает понаслышке…
Из Хорезма шёл богатый караван. Лошади и верблюды тянули арбы – двуколки и телеги на четырёх больших колёсах с кибитками – с людьми и товаром. Скрипели на все лады несмазанные оси колёс. Раздавались буйные крики вьючных животных. Приходилось часто останавливаться днём, дожидаясь, пока не спадёт жара. Пасли верблюдов и коней возле высохших от зноя кустов солянок – боялыча, высокого злака – селина. Верблюды, привередничая, охотней поедали молодые побеги чёрного саксаула, а лошади – ажрек.
В бугристой местности росли: верблюжья колючка с красными и розовыми цветами, сизый молочай, песчаная осока, вьюнок, серая полынь.
Дикие кошки, услышав голоса людей, затаивались, не разглядишь их блеклую шерсть среди песков. На краю такыра сквозь заросли курчавки мелькали каракалы, качая ковыль рыжевато-стройным телом, словно опаливая его огнём. Шум спугивал их из убежища.
На привале погонщики рубили сухие ветки джузгуна, чтобы на костре в походном чане приготовить еду…
Через десять дней пути к Западу, если не подведёт погода, караван подойдёт к устью Идиля и войдёт в старую столицу Золотой орды.
– Будет буря! Стреножьте верблюдов и коней в круг за арбами! – приказал вдруг Наркез погонщикам, пытливо вглядываясь в безмятежный небосклон. Безусый проводник выглядел бодро, несмотря на сильную жару.
– С чего ты взял! Какая буря? – заворчал недовольно Финар, когда погонщик, стал распрягать верблюда.
– Я знаю, что говорю, о, достопочтимый, в небе не видно орлов! Первая примета ненастья.
Синее небо быстро заволакивалось белесыми тучами. Над землёй взвивались и клубились оранжевые живые горы. Ветер сильными порывами гнал их вперёд. Холодный воздух обжигал измождённые зноем лица людей. Пыль затрудняла дыхание. Вскоре пропала видимость. Беснующаяся стихия опрокинулась на караван. Погонщики вцепились в тюки, чтобы порывы ветра не унесли их. Крика не услышишь в ревущей пустыне. Песок шелестел в ушах, скрипел на зубах, забивался в нос.
Погода угомонилась через четыре часа к вечеру. Вокруг были гряды серповидных барханов с волновой рябью песков с пологими скатами с наветренной стороны, лишенные растительности, распластались до самого горизонта. Ветер уже повеял жарой.
Полузасыпанные люди и животные освобождались от зыбких пут. Хасият, прихрамывая, направился к невольницам. Среди них была ослепительной красоты танцовщица Тували.
– Как себя чувствуешь, голубка? Жаль, что Аллах не уместил в моей груди два сердца! Я бы любил тебя в два раза больше! Мой благоухающий цветок надежд! – заискивающе промолвил купец, поклонился, выражая признательность, прислонил ладонь к халату.
– Слава Всевышнему и тебе благочестивый торговец! Я увидела солнце и чистое небо. Мне не терпится вернуться домой. Вовремя ли будем в Сарае? – нежным певучим голосом и со звёздной улыбкой на устах отозвалась Тували, удивительные васильковые глаза гармонировали с голубой чадрой.
Хасият не успел ответить, как вдруг раздались стенания и вопиющие возгласы погонщиков. Они сгрудились и взмахивали руками. Пожилой купец устремился, тяжело дыша, изо всех сил к ним. На песке около большого камня лежал недвижно Наркез. Страшные предсмертные муки исказили черты его лица.
– Кто его убил? Кто поведёт караван? – погонщики ожесточённо надвигались на Хазията.
Купец, кряхтя, опустился на колени, прислонился ухом к груди погибшего.
– Поберегись, каракурт! – крикнули испуганно верблюдчики.
Огромный чёрный мизгирь отбежал от умершего и юркнул под камень.
– Если бы не смерч, Наркеза удалось бы спасти, – проговорил с печалью Финар, оглянулся на купца, смутился, пряча мысли, – мы не знали о беде. О, Аллах! Качарчи – герой! В пытках умирал молча! Коварный яд терзал его кровь. Наркез пострадал за веру и наши жизни, спас караван от песчаной бури!
Мёртвого не стали заворачивать в саван. Прочитали заупокойную молитву и похоронили на другой день у камня головой на запад, как воина ислама, в той же одежде, что была надета на нём при жизни. Воистину считая, что Наркез после смерти не потерял душу, возродится в новой жизни.
Погонщики с гортанными криками тянули за собой упирающихся бренчащих бубенцами верблюдов. Караван двинулся в путь. До ближайшего колодца – семь дней…
– Мы сбились с дороги! – погонщик Захид, ведущий караван, указал вперёд. Перед ними справа расстилалось море. Обманчивый ветер уносил в сторону шум волн.
– Откуда здесь море? Мы уже давно обогнули берег Хивинского синего озера! Сарайское море должно быть слева!
– Вода близится! – испуганно воскликнул сахиб, хватаясь за седую бороду, и прижимая подбородок к груди, – О, горе мне! Не прочёл об этом в звёздах! Аллах покарал мир за грехи неверных!
Беззвучные волны, страшней песчаной бури, поднимались ввысь. Диск солнца окунулся в бурлящую завесу, раскололся на две части, блистая, и отдаляясь друг от друга. На какое-то мгновение воздух озарился золотым светом. С трепетом, ожидая высшего суда от развёрстых небес, люди со страхом повалились наземь. Окаменели ртами, потеряли дар речи. Неслись несвязные рыдания и вопли.
Пучки лучей зарождались с двух сторон почерневшего неба, принимая очертания сказочных существ. Распущенная грива двух лошадей прикрыла грозные волны.
– Да это кони Батыя! – возгласил радостно, озаренный волшебным светом, Финар, – они спасут нас!
Спохватившись, мудрец прикоснулся рукой до лба и с печалью прошептал:
– Кони удерживают натиск моря! О, Аллах! Об этом никто не должен знать, – Финар испуганно поглядел по сторонам, не услышал ли кто его мысли.
Люди опустились на колени. Появилась надежда. Каждый усердствовал произнести громче молитву терпения:
– Поистине, мы принадлежим Аллаху, к нему возвращаемся!
– О Аллах, вознагради за страдания!
– Спасибо, милосердный!
Мираж исчез. Безжизненные пески проступили наяву. Караванщики возликовали, плача, обнимали друг друга. До сумерек прошли двадцать вёрст. Ночь была тёплой и звёздной. Поклонились новой луне, прочитали молитву, утром двинулись облегчённо в путь. Остальные дни прошли без происшествий…
В последнюю ночь перехода на скале разожгли сигнальный костёр, чтобы предупредить стражников города о скором прибытии каравана.
Добрались днём до колодца, напоили верблюдов. Прилегли отдохнуть у стен древнего городища, разрушенного временем и чёрной смертью – чумой.
Недалеко плескались воды моря. У берега плавала стая лебедей. На мелководье выделялись изумрудные острова, покрытые буйной зеленью.
Тували смотрела, как на камень вскарабкалась черепаха с зелёным панцирем и застыла, словно прислушиваясь к гулу земли, уперев когти передних лап.
Налетел на караванщиков нежданно, словно ветер, сторожевой отряд кипчаков. Окружили, повелели развязать тюки для осмотра.
Купец норовил образумить разбойников и удержать их от насилия. Пытался забраться на вершину бархана, чтобы оглядеть окрестности, ища помощь сбочь. Вдали маячили призрачные дворцы и мечети Сарая без крепостных стен. Или это снова мираж?
Купца схватили, выкрутив руки, швырнули на горячий песок.
С редкой рыжей бородкой низкорослый калантар Гачай, покачивая головой в ярко-красной чалме, посмеиваясь, подошёл к купцу, наступил ногой на его пышный живот:
– Неблагодарный талба, забыл ясу Чингиса. Через кольцо облавы никто не должен ускользнуть, вставай, собака, отвечай! Что везёшь и кого?
Купец медленно поднялся, схватился за поясницу, чтобы унять боль, посмотрел на Финара. Сахиб прижался ящерицей к арбе, умолял жалобным взглядом с бегающими глазами – не выдавай!
Ясаул Тахир толкнул купца в спину:
– Что язык зубами съел? Моя сабля недолго ждать будет.
Хасият поперхнулся и хриплым голосом отозвался:
– Вы напали на мирный караван, аки не пришлось выть гиеной и бежать от бахадуров[19] великого Тимура. Глупцы, глаза и уши эмира всемогущи! Отыщут вас по следам, отрежут голову. Аллах всё видит!
Но рыжебородый, не слушая его, не спеша направился к невольницам, среди них он сразу заметил гибкий стан Тували.
– Дай мне взглянуть на тебя, луноподобная дева-краса! Правду ли огласил этот скупец?
Тували смолчала, глянула мельком и равнодушно отвернулась от грабителя. Его широкое лицо, большие скулы, бритая макушка до лба, две косички у висков сплетенные в одну свисали сзади поверх стеганого халата, показались заурядными, а горячие страстные глаза без ресниц не привлекли её внимание.
– Ужели ты оказалась не достойной и не такой прекрасной? Эмир отвернулся от тебя? Или скряга чернит, твою красоту утаили от Тимура и тишком везут к шелудивому псу Мамаю. Не одурачит, у меня зоркий взгляд сокола!
Рыжебородый обернулся к джигитам:
– Не ищите понапрасну в тюках! Самое бесценное – эта невольница. Мы возьмём её с собой! Пусть негожий лжец поползает у ног эмира. Мы преподнесем с небес Тохтамышу ещё одну наложницу в гарем. Взять её!
К невольницам кинулись кипчаки.
Тували подняла вверх руку, блеснул кинжал, она прижала его остриём к своей нежной груди:
– Пусть попробует кто-нибудь из твоих насильников приблизиться ко мне, я не достанусь вам живой, убью себя!
Невольницы окружили Тували, стараясь защитить её от разбойников.
Кипчаки остановились и оглянулись на Гачая.
– Не позволю бездумно умереть сияющей красоте! Я поверну караван, куда ты захочешь. Обещаю, тебя никто не тронет пальцем. Где твоя родина?
– Я была в Генуе, Персии, Хорезме, а в Сарай возвращаюсь добровольно не первый раз! Мне не нужны заступники! – ответила резко Тували.
Гачай внимательно вгляделся в молодку, прижал руки к груди. На его лице смешались восторг и неловкость за грубость поведения.
– Прости, я не узнал тебя в чадре, Шехерезада моей мечты! Я слышал, повелительница мужчин, твои танцы завораживают и сводят с ума покрепче дурманящих напитков. Повинуюсь. Мы немедленно покинем караван. Пусть тебе способствует удача! Прими же в честь нашей встречи подарки.
Гачай обернулся к соплеменникам:
– Тахир, отпусти купца, пусть доставят дары.
Степняки подкатили телегу, стали доставать из неё: меха, бархат, золотое шитьё и сукно, ткани, сосуды с вином, драгоценности, бриллианты, кольца, ожерелья. Расстелили на песке шёлковый ковёр. Бросая на него бесчисленные сокровища.
– Налить всем вина, – велел Гачай, – пусть игривое бухарское вино разгладит и освежит наши головы, а, вздохнув его аромат, забудем о раздоре. Распростимся не врагами, а дружками. Не станем натягивать луки.
По взмаху его руки певец тронул струны рубаба. Яркий и светлый звук струн поверг в смятение горячие сердца кочевников.
Гачай подошёл к куче даров, выбрал сияющие рубинами золотые круглые подвески с полумесяцем и птицами, опустился на колени:
– Позволь, о, драгоценная катун, царица моей души, надеть на тебя русские бусы!
Тували, улыбнулась, какая-та счастливая мысль мелькнула в её глазах, в согласии кивнула головой.
Гачай, подчёркивая покорность, как верный евнух гарема, низко пригнув спину, полз по песку.
– О, бесценная повелительница сердец, даже эти драгоценности не затмят твоей красоты, – Гачай, обвороженный близостью и пылким дыханием танцовщицы, с дрожью и почтением надел на тонкую шею Тували ожерелье, в глазах у него отразилось искреннее умиление. Распростёр ладони от блаженства.
– О, Аллах, ты всесилен! Раз создаёшь таких женщин подобно свету солнца и луны!
Не долго думая, Гачай дерзко обнял стан Тували, подхватил её на руки, и, смеясь, понёс к своему коню.
Танцовщица билась в его руках как пойманная султанка.
– Ей, купец, прими эти щедрые гостинцы для Мамая, дабы покрыть твои убытки! – крикнул на прощанье калантар.
С гиком кипчаки на светло-сивых конях унеслись вместе с ветром в степь. Оставив караванщикам телегу и дары.
Хасият схватился за голову, упал на песок и заголосил.
– Накажи, Аллах, коварного обманщика! Снеси его голову как тыкву дамасским мечом. Пролей его чёрную кровь змеи!
За барханом стояли верховые из разбойничьей шайки кимаков празднично разодетые. Издалека наблюдая за караваном.
– Нас опередили! – рассерженно крикнул Хади, облаченный ради этой поездки в яркий жёлтый шелковый халат, – надо было раньше подъехать. Теперь не отобьём женщину без боя у кипчаков.
– Сынок, не переживай. Мало заплатили за танцовщицу. Всего тысяча денги. Стоило ли рисковать? Мы не виноваты. Бог сам рассудил за нас, – возразил Таир, – вернём обратно дар.
Неизвестные всадники молча и с уважением поклонились следам от конских копыт, тронули лошадей и исчезли в песках…
Только через час у каравана появились казаки. Спешились. Хасият, рыдая, всё рассказал и упал на колени:
– Спаси меня! Ныне третий день девятой луны! Камни горят от жары! Я обещал прийти в Сарай с танцовщицей, дабы Мамай отдыхал душой перед походом на Русь! Что вытворяет этот пастух! Невесть что произойдет с Тували, я умру!
– Гей, гей! – возгласил богатырь Свирыня, – На конь, Гридя! Они далеко не ушли.
Восемь казаков понеслись вдогонку за кипчаками, а двое осталось у каравана.
Через два часа всадники подскакали к белой юрте.
– Где Самай?! – крикнул Свирыня постовому.
– Вознагради, Аллах! Самай кушает. Что такой сердитый прискакал?
Но казак молча спрыгнул с коня и откинул полог юрты. На белом войлоке сидел на корточках тучный Самай. Ему уже было под пятьдесят лет. Возле его ног дымился в широком блюде плов, и горкой лежали лепешки и большие аппетитные куски баранины.
– Где Тували? – Свирыня, выхватил меч из ножен.
– Тували? – удивился Самай, рука его потянулась к клинку-палашу, – с чего ты взял, что она здесь? Она же в Персии.
– Не хитри! Мне купец Хасият всё рассказал. Твои люди танцовщицу Тували похитили.
– Клевещет купец. Когда это было? – спросил Самай, разрубая палашом куски мяса, – садись, остынь, выпей кумыса, поешь со мной.
– Я не один. Со мной казаки! Ищем танцовщицу. Где она? Следы коней к юртам привели. Ты знаешь, я люблю её! – Лицо у Свирыни напряглось, – Худо будет тому, кто её прячет!
– Слушай, брат казак, кому больше веришь? Я тоже уважаю Тували. Не серди меня, наши кони везде скачут по степи. Кто им запретит? Мой отряд сегодня объезд делал. Гачай купца встретил? Встретил! Подарки и вино привёз? Привёз! Ради мира кипчаков с Мамаем! А он, старая собака, на моих воинов ещё поклёп возводит! Поехали к нему, я ему при тебе башку снесу.
– С купцом мои казаки. Я задержал его, дабы не въезжал в город, не вызвал понапрасну гнев Мамая. Ты же знаешь, Мамай зол на вас. Даже гостинцы не помогут! Приведи сюда Гачая. Спроси у него.
Самай выругался, опрокинул блюдо с пловом, встал. Вышел из юрты.
– Аран, скачи к юрте Гачая! – обратился к постовому, – пусть немедленно явится ко мне!
Аран галопом помчался в степь.
– Нонь всё выясним, – сказал Самай, проследив, как растаяло облако пыли от копыт быстрого коня.
Через полчаса гонец вернулся обратно один.
– Где Гачай? – спросил его нетерпеливо Самай.
– Гачай сказал, что не может приехать. У него умер отец.
– Что делать, я не могу долго задерживать купца? Караван виден с города, – произнёс Свирыня, теряя терпение.
– Шайтан! Чёрный татарин! – Самай, затянул покрепче пояс из красного шелка, прыгнул на безгривого непривязанного коня. Чуть в отдаление за ними следовала вооружённая охрана – бадрака.
Не доезжая до становища, всадники заметили на холме одинокую лошадь и повернули к ней. На траве лежал головой к ним мёртвый нукер Тахир. Его шея была затянута волосяной верёвкой. Самай взглянул на своего ясаула. Почернел от злобы и пришпорил коня к пастбищу, на котором паслись лошади, коровы, быки, овцы, бараны и верблюды.
Гачай увидел издалека всадников. Щёки болели от ран кинжала, которые он нанёс себе, чтобы увеличить горесть от невосполнимой потери…
За неделю до этого скорбного дня Гачай вынес ранним вечером больного отца из юрты в степь. Юсуф с радостью вдохнул свежего воздуха, кое-как поклонился новой луне на небосводе, каменным изваяниям предков, что причудливыми формами виднелись у кургана, слёзы покатились у него из истаявших глаз:
– Любимый сын, выслушай меня. Я умру скоро. Как несправедлив этот мир. Монгольский язык – язык наших предков быстро забывается. Я был во многих странах. Мамлюкские султаны, иранские шахи, французские и английские короли, русские князья и правители других стран писали на монгольском к арату] вежливые послания. Поэты и певцы прославляли Чингиса и монголов. Караванный путь волновался от обилия арб и шатров, лошадей и овец.
Но теперь всё иначе. Узбек-хан умертвил посланцев уйгуров, боо и удаган, казнил семьдесят царевичей Чингисидов.
Люди перестали поклоняться хозяйке земли Этуген.
Иман принародно бьёт плетьми, тех, кто не ходит на молитвы и не почитает веру арабов.
Мусульмане издавна ненавидят монголов. Купцов и послов Чингисхана убивал Мухаммед II Гази. После битвы на Калке булгары напали на переправу, перебили многих воинов. Этих примеров не счесть.
Монгольскую царевну Тулунбай увезли в Египет. Но султан, сочетавшись с ней, через несколько дней прогнал её, выдал замуж за мамлюка. Никто не отомстил за позор и смерть ханской дочери.
Как умру, похорони меня, сын. Прошу тебя, выполни мою просьбу, привези на мою могилу горсть Тибетской земли.
Оттого что предали религию предков, начались распри в Орде. Брат режет брата. Города превращаются в пустыни, оазисы – в пески. Кочевники бегут из городов на зимовки и летовки, чтобы пасти скот, пустеют аилы.
Я помню великую степь. Там зимой выпадало мало снега, скот разгребал его, добывал сухую траву. Весной степь зазеленела и давала кормов на весь год. А там, где сыт скот, хорошо живут люди.
Здесь же снег глубокий, стада гибнут от джуда.
От Сарайшика до Сарая не встретишь юрт, одни развалины и голая степь. Засыпаются колодцы и арыки. Если сейчас не чтят Чингиса и его законы, то у внуков не останется в памяти ничего от монголов.
– Я убью нохоя Мамая! – вскричал Гачай.
– Не бери его смерть на себя, сын. Мамай хитёр и свиреп, как Ногай, к нему не поступиться. А убьёшь его, другой хан также будет молиться Аллаху.
– Я отомщу врагам Чингиса, эцэг, и рассею твою печаль…
Самай первым подъехал к Гачаю.
– Где Тували?
– Тахир, лиса, выкрал её из юрты и помог тайно увести. Прости, я не унял гнев, когда узнал об этом, привязал Тахира и вёз его к тебе, невзначай задушил, лошадь напугалась тушканчика, помчалась вскачь. Собирался тебя предупредить, но у меня внезапно умер отец, пришлось вернуться. Жду родственников.
– Я знаю об этом. Твой отец относился ко мне как к собственному сыну. Пусть его стада умножаются в другом мире! И сам живёт беззаботной жизнью! Тебе Тахир признался, где Тували?
– Да.
– Где она?
– Танцовщица в становище Касыма. Спрятана в одной из пещер могильного кургана. Её охраняют люди Касыма. Нужно послать много джигитов.
– Смерть нашла Тахира-предателя и брата предателя Касыма – ждёт смерть! – возгласил Самай.
– Я поеду один! – заспорил запальчиво казак.
– Хорошо, возьми мою охрану. Они знают дорогу.
– Нет, я поеду один!
Самай отъехал с Свирыней в сторону:
– Вот, что, брат казак, не горячишь! Всуе голову сложишь. Схитри. Хорошо, езжай один. Меньше подозрений. Скажешь Касыму, что тебе Самай посоветовал купить овец для столицы. Похвали его скот! Поживи день. Повеселись. Присмотрись, куда они ходят. Про караван и Тахира не говори. Будь начеку! Оружие держи при себе. Ты там чужой. Коли я внезапно явлюсь, ни о чём не спрашивай. Мало ли что может измениться. Выдашь себя и меня.
– Ладно. Согласен. Гридя, – крикнул Свирыня, обращаясь к казакам, – скачите обратно. Никому ни слова об увиденном. Задержите караван на один день.
Как только разъехались в разные стороны Свирыня и казаки, Гачай пригласил Самая войти к нему в юрту.
Самай, расставил охрану, вошёл и остолбенел. На атласных подушечках восседала красавица.
– Тували, ты здесь! Тебя никто не обидел?
– Нет, – ответила танцовщица, – мне даже занятно, что меня похитили. Я прикоснулась к тайне и поведала свою.
Самай рассерженный обернулся к Гачаю:
– Укусил меня как гремучая змея!
– Хотел сделать тебе подарок.
– Почему не убедил Свирыню остаться, вдруг он проговорится, что Тахир мёртв, нам не жить!
– Нельзя было говорить при всех, что Тували здесь. За Свирыней слежка.
– Так кто же украл Тували?
– Я.
– Ты? А Тахир?
– Он требовал отдать ему Тували в жёны, когда я ему отказал, переметнулся, хотел ускакать, минуя тебя, к Мамаю на службу. Я догнал его!
Самай сел, раздумывая, на ковёр.
– Ты правду говоришь? Кому ныне мне верить? Если всюду изменники.
– Верь мне. Решайся Самай, ты мне двоюродный брат. Мой отец вырастил тебя. Он мне сказал об этом перед смертью. Ты сын его родного погибшего старшего брата, его убил Узбек-хан.
– За что?
– Твой отец Агиль приютил бежавших уйгуров в страшные дни резни. За это его казнили по приказу Узбек-хана.
– О, собака! Я вырежу весь его род! Но при чём здесь эта девушка?..
Самай, гнал, не жалея коня. Бедная кобыла спотыкалась о кочки, чуть не ломала ноги в ямах. Мерцающие звёзды не прибавляли света.
– Эй, Касым-лазан! Просыпайся! Это я Самай. Твоего брата Тахира убили! – кричал всадник, ударяя плетью о стенки юрты.
– Кто убил?! – выскочил из юрты полуобнажённый Касым.
– Не ведаю. В степи только что казаки сыскали мёртвого Гачая и Тахира. Тебе его нужно опознать. Где Свирыня?
– Я здесь! – отозвался сотник, осветив факелом лицо Самаю.
– Собирайся! – невозмутимо приказал Самай, – твой отряд ждёт тебя возле моей юрты.
– А баранов, что, покупать не будешь? – спросил Касым Свирыню.
– Потом, – ответил за казака Самай, – ты лучше подумай о брате! А баранов, да пожирней, направляй прямо в Сарай. Мамай собирает войско на пир!
Касым подавил в себе улыбку. Со смертью Тахира всё богатство переходило к нему.
– Вай, вай, горе мне! Самай-ака, умоляю тебя! Поймай убийц и накажи их! О, Аллах! Как мне бросить в такой ужасный час стойбище! Лучше я рассвета дождусь. Погоню овец и на брата посмотрю. Хоронить надо... Жаль, Гачая! Сначала его отец умер, теперь сам убит!
– Что у вас там стряслось? – спросил Свирыня.
– Да ничего. Надо было тебя вызволять. Нашлась Тували.
– Кто убил Гачая?
– Он жив, но для других мёртв…
Проверив караул, Самай вместе с Свирыней вошли в юрту. Огонь очага бросал блеклый свет на лица. К стене юрты был подвешен семейный идол – хранитель рода – из войлока и шелковых нитей.
– Ныне будем поступать так, дабы ни один лукавый шайтан-обманщик не смекнул, – Самай окинул волевым взором заговорщиков, – на это уйдёт много времени.
Тували прижалась к плечу Свирыни:
– Я так рада, что Гачай отвёл от нас беду.
– Благодари рабыню Салиму, это она меня предупредила, что против тебя замышляют зло, – произнёс Гачай.
– Откуда ты знаешь эту рабыню?
– На базаре виделись. К ней пристал дербан. Отогнали его вместе со Свирыней. А вчера она случайно услышала, что её госпожа Рахиль наняла разбойников, дабы выкрасть тебя, когда караван подойдёт к городу. По коварному замыслу отправили отряд Свирыни под любым предлогом из города. Нашли причину.
– По приказу Гасана мне пришлось полдня заниматься с рыбаками, – подтвердил Свирыня, – состязались в ловкости стрельбы из лука по рыбе.
– Вот-вот, ты развлекался. А Салима хоть меня успела предупредить. Слава Аллаху, я оказался на базаре. Если бы не Салима, неизвестно, что стало бы с Тували.
– Помилуй меня Гачай. Я противилась тебе, как взбешенная тигрица. Ведь я привезла важное письмо для преподобного Сергия Радонежского, оно могло попасть в чужие руки.
Я догадывалась, что мне мстят жены ордынских купцов. Мужья-то забыли их, просиживают в постоялом дворе. За это они готовы унизить меня. Это их происки. Тебе, Свирыня, нельзя снова ехать к русским. За тобой, оказывается, следят, и я пропаду.
– Гачай, поедет в Русь, – сказал Самай, обращаясь к калантару, – прости, брат, тебе видно не удастся побывать на похоронах отца. Я замещу тебя на кургане святилища…
Свирыня подъехал к каравану и обратился к ближайшему казаку:
– Калимет, брось этот мешок в ноги к купцу!
– Что это? – спросил Хасият.
– Это головы тех, кто издевался над тобой. Смотри!
Купец развязал мешок. Из него на песок вывалились голова Тахира и баранья в чалме.
– Иблис! – вскричал Хасият, – что это значит?
– Да осветит Господь свидетельство того, что голова твоего врага превратилась в барана! Гачай при жизни, оказывается, был бараном! Как мы допрежь это не разглядели?! – засмеялся Свирыня. – Можешь, спокойно ехать в столицу и без хлопот. Мои казаки Тували под охраной доставят на постоялый двор.
Хасият достал из кармана магический камень, посмотрел на небо.
– Слава Аллаху! Мы успеем почти добраться до места! Будет скоро сильный ливень!
Через три часа обложили небо тучи. Вихрь поднял клубы пыли. На степь и город обрушился потоп. Напоил щедро выгоревшие за лето безжизненную степь и городские сады.
Золотые кони, установленные на пьедесталах перед въездом в город, промытые дождём, блистали издалека, как два земных солнца.
Батый в былинное время приказал всё золото, добытое в походах, растопить и вылить из него коней. Для этой цели забили племенную кобылицу и жеребца, обмазали их глиной, сожгли внутренности и залили внутрь расплавленные слитки. Теперь эти красивые вечные кони, как живые, звенят копытами на ветру в память о великих походах внука Чингисхана. Каждый путник, входящий в город, поклоняется им.
Предъявив стражникам серебряную пайцзу с монгольской надписью уйгурского письма: «Силою вечного неба не чинить препятствий именитому уртаку», купец проехал благополучно в город. Никто не стал обыскивать его повозки.
– Спасибо, Хасият, ты спас меня. Я бы утонул в Улусу, если бы не подоспел твой караван. Долго не мог прятаться между лодками. С яра хорошо видно. Возьми двести денги, клянусь Аллахом, я ещё вернусь в Хорезм! У моих ног будут валяться головы проходимцев! – Финар протянул купцу в благодарность кошелёк, прощаясь с ним.
Хасият поехал дальше на арбе по широким улицам, рассматривая красивые двухэтажные дома из обожженного красного кирпича, мечети с прекрасными резными каменными порталами, медресе, мавзолеи с мозаичными и расписными глазированными разноцветными изразцами, преобладал красный цвет; северная стена прямоугольного цоколя минарета наоборот украшена изразцами бирюзового и ультрамаринового цвета; большой ханский дворец, на макушке которого блистало золотое новолуние.
Несмотря на то, что только закончился дождь, и не впитались в землю лужи, улицы были полны людей. Усадьбы знати строились с хаузами и арыками. Возле бассейна находился трон хозяина. Дома были и бревенчатые, на цоколе из сырцового кирпича. Вода подводилась к домам по глиняным трубам.
Слышался разноязычный говор. Кого здесь только не было. Кипчаки, черкесы, аланы, русские, монголы, китайцы, иранцы, египтяне, византийцы, итальянцы, литовцы, греки, армяне, евреи разгуливали, пестря национальной одеждой.
Таких чудесных городов много было в Золотой Орде. Еще красивей была новая столица у реки Ахтубы.
Хасият наконец-то добрался до купеческого квартала, укрытого за высокой стеной от грабителей…
Отряд Свирыни был остановлен при въезде в Сарай людьми тархана Такая.
– Платите по десять денги за въезд в город.
– Разве ты не видишь, что мы на службе?!
– Покажи тамгу, – потребовал ясаул Алпан.
Свирыня достал из кафтана золотую тамгу с изображением лука, булавы и сабли.
– Можете проезжать. Мы ищем плутов сабанчи и их жён. Согласно кабале с весны не удостоились заплатить ясак с арыков и за овец.
– Ищите теперь в лесах. Они рабы?
– Нет, свободные. За тридцать лет найдём, ибо сами умрут. Кто эта женщина в чадре? Как её зовут?
– Эта танцовщица Тували.
– Её приказано задержать.
– На каком основании?! – возмутился Свирыня.
– Приказ атабека Гасана. Мы обязаны обыскать всех, кто её сопровождает.
– Обыскивайте нас. Но я не позволю совершить над ней насилие.
– Её честь не нарушим. Обыскивать будет женщина.
Сотня кабакчи окружила казаков.
– Сдать оружие! Либо проткнём копьями и пронзим стрелами!
Казаки подчинились. Обыск ничего не дал.
– Шакалы! – рассерженно крикнул Свирыня, – о вашем поступке будет знать Мамай.
– Я догадываюсь, кто нашептал Гасану, – произнесла Тували, когда им позволили проехать через городские ворота стражники.
– Кто?
– Хатун Зия, жена везира Дамира. Я не стану терпеть её клевету и обращусь к яргучи. Заплачу сбор ему и писцу, пусть мне выдадут грамоту о моей неприкосновенности.
По улице ехала телега, гружённая глиняными кувшинами с питьевой водой. За ней бежали мальчишки и кидали камни, стараясь разбить кувшин.
Возница соскочил с телеги, ударами плети, старался отогнать озорников. Увидев казаков, сорванцы метнулись к забору и скрылись в садах.
Под вечер становилось холодней. Сгущались сумерки. На столбах возле постоялого двора горели масленые светильники – чираги. Играла чарующая музыка дутар. Душистые запахи лаванды ароматизировали воздух.
В центре круга находилась Тували, завязанная на шее красно-огненная длинная вуаль до пят, прикрывала лиф, широкий вышитый драгоценностями пояс и шаровары. Танцовщица, подняв руки кверху, прикоснувшись к шапочке, усыпанной бриллиантами, задумчиво изогнулась, устремила взгляд к звёздам, она, как богиня, уводила в мир видений и грёз сидящих и хлопающих в ритм ладошами мужчин.
На запястье её правой руки свешивались жемчужные бусы, наклонив голову, вздыхая, колыхая животом и бедрами, Тували, опустив глаза, слушала, как стучит ожерелье, эти звуки напевало её сердце. Левая рука повторяла движение крыла летящей птицы.
Тело Тували словно раздвоилось в талии, жило своей жизнью. Плавные змеевидные движения рук успокаивали, притупляли внимание зрителей, а мышцы живота напряглись и взрывались тройными складками, точно волны страстного моря. Украшения на поясе встряхивались и звенели.
Резко взмахнув руками, танцовщица закружилась вихрем, пробежав по земле босыми ногами, мгновенно остановилась возле Мамая, устремив к нему, как к солнцу, взгляд с мечтами и желаниями. Затем смутившись, вспыхнула, словно от жара лепесток розы, склонилась, повернулась к нему боком, ожидая удара плети.
– Лови! – крикнул атабек Гасан, – бросая несколько монет.
Но с другой стороны что тёмное и скользкое мелькнуло в воздухе.
Раздались душераздирающие крики. Змея обвила стан танцовщицы. Но Тували зажав пальцами левой руки шею удава, правую грациозно подняла, продолжала танцевать.
Её лицо озарилось счастливой улыбкой.
– Шайтан! Не страшится смерти! – воскликнул Мамай. – А ты что-то мне о ней наговаривал?! Прочь с моих глаз.
– Повинуюсь, мой господин, праведный хан, – Гасан покорно попятился задом. Скрылся в темноте.
Послышался тихий призывный посвист дудочки. Змея выскользнула из рук Тували и мягко шмякнулась о землю, поползла к заклинателю, сидящему на корточках, возле ног которого в высоком глиняном сосуде горел огонь. К удивлению зрителей удав проник внутрь сосуда.
Пламя вспыхнуло сильней.
– О, Аллах! – возгласили с ужасом присутствующие.
Тували закружилась и приблизилась к сосуду. Раскачиваясь и извиваясь талией, перекрестила руки над огнём, над её головой взметнулась красная лента шелка.
– О, Диво! Где же змея! – громче всех крикнул Мамай, запахнув омёты парчового халата и тепло посмотрев на Свирыню, – говорят: ты спас Тували от разбойников и убил их. Я вознагражу тебя…
При свете луны мелькнули две тени на стене дома придворцового ремесленника. Тихо стукнули дверным бронзовым кольцом несколько раз. Дверь приоткрылась. Во двор вышел Садык – хозяин дома.
Салима, что-то шепнула ему и окликнула Рахиль, приглашая её войти. Богатая госпожа пригнула голову. Блеснул при свете фонаря высокий головной убор – бокка, разукрашенный павлиньими перьями, перышками из хвоста селезня и драгоценными камнями.
Рахиль разглядела в полумраке Зию, пышно разодетую в шёлковый кафтан, на ногах у неё сафьяновые сапожки, золотые браслеты на руках.
Две женщины расцеловались.
– Рада тебя видеть, милая хатун, я пришла по твоей просьбе.
– Ты догадываешься, зачем мы встречаемся с тобой тайно?
– Да, хатун.
– Никто не видел, как ты вошла в этот дом?
– Нет, не тревожься. Никто не крался за мной. Я входила во множество домов, а выходила через чёрный ход.
– Хорошо, обожаю твою сметку. Надо быть лисой в негласных делах. Мне надоела эта проклятая гавазэ. Мамай сошёл с ума. Ходит за ней по пятам. А Тували назло нам женщинам танцует не во дворце, а на базаре для простолюдинов. Горячит кровь в головах почетных граждан, соблазняя мужей.
Танец живота обязан служить женщинам для облегчения родов. Это чисто женский танец, его не должны видеть мужчины.
Коран запрещает его. Только публичные женщины способны зарабатывать на нём.
Вокруг неё крутятся египетские девы. Разъезжает по странам как ханша. Один раз целый год её не было. Чем занимается? Скажи, откуда у неё столько сокровищ? Она что жрица? Даже я никуда не езжу. Что она богаче меня?
– Я согласна с тобой, милая хатун.
Зия наклонилась к Рахиль и прошептала ей в ухо.
Салима прислушалась, но не могла понять слова.
– …Сделай это немедля, – закончила рассерженно Зия.
– Не волнуйся, дорогая, все исполню. Я презираю эту паскудную тварь! Призову на помощь Азраила. Задушила бы собственными руками или пустила бы в неё стрелу, смазанную змеиным ядом…
Высокий тростник скрывал двух конников. Не видно было солнца. Непроходимые заросли не давали и шагу сделать в сторону. Можно было ехать только по тропе.
– Скоро ли аил? – спросил Садык у хмурого кочевника.
– Переедем через ерик. – Не оборачиваясь, произнёс проводник.
Наконец появилась мелкая протока. Серебристые чайки кружили над водой. Замерла у камышей как изваяние жёлтая цапля. Пролетели испуганные серые утки, вслед за ними промчались чёрные крачки.
Султаны рогоза качались от ветра. Плавали на воде листья ореха- чилима, его цветки с белыми лепестками чуть приподнимались кверху.
На озёре зацвёл лотос. Тонкий аромат бледно-розовых крупных и нежных цветов чувствовался в воздухе.
Показались глинобитные постройки и полуземлянки. Возле селения несколько женщин резали ножом стебли рогоза для плетения корзин.
На поляну возле раскидистых ив стали собираться жители, вышли три дряхлых старца, одетые в азямы. Их почтительно усадили на кошму.
Таир гневно взглянул на Садыка.
– Зачем, ты, ремесленник приехал! Ты же знаешь, нам не нужна Тували. Она испорчена городом. Мой сын не возьмёт её в жёны.
– Зачем в жёны?! Возьмите её в служанки. Да в награду вам дадут три тысячи денги. Научите её разуму. А если будет противиться, бейте кнутом. Ваш бог так советует обращаться с людьми.
Таир ответил:
– Река и море – бог человека. А человек, как камень, которого касаются воды. Мы верим в силу камней. Даже звёзды падают с неба камнями, вызывая дожди и снег. А теперь уезжай, я завтра дам ответ.
– Будем ждать, – Садык, чувствуя, что Таир непреклонен, тронул коня.
Когда всадник скрылся с глаз, обращаясь к седому старцу, Таир спросил:
– Прав ли я, Бугу?
Старик привстал, опираясь на колдаш, опустился на колени, развернул камку и разложил на земле сгоревшие бараньи лопатки, гадая усердно на них. Долго молчал и ответил хриплым, но властным голосом. От этого голоса содрогнулись кочевники.
– Ты справедлив, мудрый Таир. Раньше море называлось именем нашего рода. Морем Кимаков! Шады одевались в златотканые одежды. Юрты племён покрывались звериными шкурами. Не страшны были ветра и хлады. Время стёрло победы! Разукрашенные возделанные земли с посевами пшеницы, ячменя и риса, виноградники и зимние пастбища захвачены татарами, города, базары и храмы разрушены. Лишь курганные кладбища с изваяниями воинов и их балбалы до сих пор поклоняются степи. Чтобы выжить, мы прячемся на островах, а их часто заливает вода. Урожай, скот, дети и жёны гибнут. Воины мстят, промышляя, грабят на дорогах. Бог смиловался и оправдывал наш разбой много лет. Это лучше, чем кабала. Иначе мы умрем, и никто больше не услышит о нашем племени. Но не у каждого воина есть лошадь. Прими в дар танцовщицу. Расплатимся за невзгоды с Мамаем.
– Хорошо, Бугу. Твоя память крепкая. Скажи нам, Асим, свое слово, – обратился Таир к другому старцу.
Асим поднял посох и указал им в небо.
– По древнему обычаю очаг находится посреди юрты. Мы дети Солнца, где же середина земли? Чтобы на ней было тепло жить. Наша ли эта земля, на которой мы сейчас живём? Ведь сюда мы пришли с берегов большой реки, названной нами Иртыш. Недаром Иртыш на нашем языке – остановись и живи здесь. Там были леса и водились дикие лошади, а здесь солончаки и море. Печенеги не зря покинули эти места. Нам раньше не хватало соли. Мы меняли на соль шкурки соболей. Теперь мы её наелись сполна! Здесь вместо соболей множатся суслики. Кочевьями и стычками мы рассердили воду, она заливает наши жилища. Союз племён, как семь стрел разлетелись в разные стороны.
Нельзя принимать в напрасную жертву женщину! Женщина – очаг нашей жизни. Разве не Тували спасла твою дочь от позора, Бугу! Отчего ты не благодарен к ней!
Кимаки наперебой закричали.
– Ты прав, Асим! Тували купила много корзин у нас.
– Она защитила девушку от побоев.
– Пусть живёт в городе. Не желаем ей зла.
Со стороны неожиданно показался всадник. Все замолчали.
– Беда! Здесь будут завтра кабакчи, – взмахивая плетью, крикнул вестовой.
– Что случилось! Что нужно у нас стражникам!
– Говорят, что Тували обвинила нас в воровстве. У неё украли драгоценности, когда она покупала корзины.
– Кто продавал корзины?
– Ильяс. Его закидали камнями на базаре. Корзины топтали ногами. И кричали: прочь разбойников, они продают корзины для вида, а сами грабят людей.
– Не мог Ильяс это сделать. Он калека, руки поднять не может.
– Нужно покинуть это место. Уйти от резни.
– Это нам мстят торговцы. Тували здесь не причём. Её оговорили.
– Что будете ждать щедрость и прощение Тували?
– Смерть ей!
– Пусть взглянет нам в глаза!
По небу рассыпались яркие звёздочки, словно Всевышний насыпал горошка для невидимых быстрых птиц. Лишь порой вспыхивали зарницами их крылья.
В саду благоухали розы. На столах лежали грудой спелые яблоки, которые садовники поднимали с земли. Летали мотыльки. Стрекотали кузнечики.
В ночной час две женщины в чёрных накидках шли торопливо по знакомой им аллее. Их приглушенный шёпот не услышишь из-за журчанья арыка.
В конце сада показалась высокая саманная стена. Женщины остановились возле мостика, прислушалась. Чуть скрипнула калитка, пропуская путниц в другой сад.
– Никто не знает, где моё счастье?! – прошептала Тували.
– Храни, Аллах, твою судьбу, госпожа! – ответила Илида.
Задев о шипы роз краем накидки, Тували чуть дернула руку. Несколько листочков упало в бассейн.
Лианы обвили стволы карагачей Призрачные очертания яблонь, алчи и урюков высились в темноте. Ухали филины. Кричали павлины.
– Как я соскучилась по крошке Ясмине! Это дочь несчастной Тулунбай, – произнесла Тували. Мне удалось тайно её вывести из Египта.
– Я знаю, госпожа. Я тоже люблю Ясмину. Она – цветочек жизни. И похожа на свою мать.
– Я хочу сказать о ней Свирыне. Как ты думаешь, сможет ли он переправить девочку в Русь? Я ей нашла жениха. Здесь ей грозит опасность. Если что случится со мной, не оставляй её в беде…
– Госпожа, я буду рада, если девочка отсюда уедет. Не тревожьтесь, я буду за ней смотреть. Позвольте вас предупредить. Страшные дела творятся. Можно ли вам об этом сказать?
– Говори.
– На базаре прогнали кимаков. Болтают, вы на них подали в суд!
– За что?! Я ничего не знаю!
– Госпожа! Я боюсь произнести!
– В чём дело, Илида!
– Разве у вас украли ценные вещи?
– Нет.
– Но ходят слухи, что вы приказали прогнать кимаков.
– Это ложь! Илида, ты завтра встреться с Расулом. Передашь ему деньги. И скажешь, что Тували не ходила к яргучи…
Расул, озираясь, пробирался по тёмному переулку.
– Стой! – вдруг крикнул стрелок ханской гвардии, натянул тетиву.
– Он мёртв! Не зря ли ты его убил? – заметил второй стрелок корчи, наклоняясь над лежавшим, освещая его лицо факелом.
– Это был лазутчик. Хотел ночью прошмыгнуть за городские ворота.
– У него толстый кошелёк.
– А про это никому не говори…
Только через месяц, как отогнали Мамая от Сарая, выехал скрытно Гачай. С алой тамгой от хана Тохтамыша спешил по берегу Оки.
У Гачая на ногах сапоги, шитые из юфтевой кожи с загнутым вверх носком. За голенищем сапога в ножнах лежал нож. В чехле-налучье хранился лук и берестяном колчане – стрелы. Чехол и колчан прикреплялись к поясу сыромятными ремешками. От ветра и дождя защищал цув.
Стоя в упоре на стремени, гонец зорко окидывал живописные луга и дубравы, приговаривал вслух:
– Баско!
По этим дорогам хлеб и лён поступали в города Поволжья, на рынок Дербента.
Год назад на реке Воже войско Бегича было разбито русскими. Но осенью того же года Мамай вторичным походом опустошил в отместку рязанскую землю и сжёг Переяславль.
Власть князя ослабла. Постоянно грабили великокняжеские торговые караваны бродники. Расплодились от смуты разбойничьи гнёзда. Курные избы простого люда горели от их набегов, кони вытаптывали поля, обработанные сохой. Значительную часть урожая – в виде оброка забирали бояре.
На пути Гачаю встретился отряд татар с русскими невольниками.
– Куда скачешь? – спросили его.
– Вот моя тамга. Еду к князю Олегу с тарханным ярлыком.
– А почему свернул в сторону от дороги?
– Коня надо подковать. Нет ли среди невольников кузнеца?
– Есть. Но ты скачи в село. Там есть кузнец.
Татары уводили в полон мастеров. Скудели в лихолетье на Руси ремесла. Сердоликовые бусы, стеклянные браслеты, скань, чернь, зернь, резьба по камню делались только в городах орды.
Но подрастали новые умельцы. Ни мечом, ни огнём не запретить тяги к мастерству.
На левом берегу Оки притулилось село. Местность была обжита ещё племенами Мещеры. Издалека виднелись их древние могильники.
Княжеские дружинники поймали двух рослых холопов – народных заступников, разоривших дом ненавистного тысячника Лукия и побивших его слуг дрекольем.
Поодаль стояли сочувствующие селяне, одетые в сермягу. Молодые мужики пострижены в кружок, старые с бородой.
Смутьянов собирались вести в город и били их плетьми, разрубая на клочья кровоточащие рубахи. Заметив скачущего всадника, расступились, давая ему дорогу.
Гачай остановил лошадь, вглядывался в лица, стараясь понять, о чём дело.
– Нам сухой хлеб, а вам сладкое питьё! – кричал, не сдаваясь, холоп, хватаясь рукой за плеть, – а пахарей от разбоя защитить не желаете. На наших костях разживаетесь! Дождётесь, не хоромы станем палить, а ваши головы рубить!
Холоп смотрел с гневом на дружинников и на татарина. Гачай подправил на поясе кривую саблю и тронул поводья коня, въехал в село.
Широкоплечий кузнец Вавила с братом Зосимой работали у гвоздильни на краю села. Вавиле было тридцать лет, а Зосиме – двадцать. Но Зосима не уступал в силе старшему брату.
Встретили они подъехавшего татарина хмуро.
В тени отдыхал купец Трофим Балаш. Он поклонился Гачаю.
– Приветствую, тебя, гонец! Рад видеть! Вот жду оклад евангелия. Второй заказ мне выполняют. Хорошие кузнецы!
Гачай соскочил с коня. Кивнул в ответ и пальцем подозвал Вавилу.
– Надобно коня подковать вмиг. Знатно заплачу!
Вавила с помощником за несколько минут переменили подковы. Бросив несколько серебряных монет с дырочкой (знак чеканки Золотой Орды) в пыль, Гачай помчался дальше…
Уныло выглядел Переяславль. Многочисленные посады и слободы сожжены недавним нашествием татар. Но избы и церкви вновь начали отстраиваться. Пахло свежим тёсаным деревом.
Въезжая в Кремль через ворота в Безымянной башне, усмехнулся Гачай, глянул пристально на высокие двенадцатиметровые валы, сверху укрепленные дубовым пятиметровым тыном, идущие от Лыбеди до Трубежа. Птицам, казалось бы, трудно одолеть эту высоту, но ордынские воины взяли их, играючи, легким штурмом, даже не утомились плечи, не иступились сабли.
Рвы заполнены водой. Двенадцать башен стояли на валу. Только одна Борисоглебовская каменная башня выводила на Московскую дорогу. Эту башню Олег возвёл как крепость, словно наперекор противнику Димитрию.
К вечеру в княжеских покоях произошёл запальчивый разговор.
– У Мамая собачий нюх, не подчиняется букаулу, рыскает в степи и по берегам Идиля. Скрывается в лесах, да на островах. Высматривает волком. К Сараю грозится подступиться, Тохтамыш его отогнал к Крыму. Разведка темника наскакивает к брошенным кочевьям: к сломанным телегам, да к конскому помёту… Он не из чингисхидов, где ему начать великий лов. Не спугнуть воинов Тохтамыша, не сразить. Они присно начеку – пьют росу на траве и ездят по ветру в степи. Я приехал, изречь тебе об этом! Не дружи с Мамаем! – гневно выговаривал Гачай князю Олегу.
– Что алчешь от меня? – утомленно откликался Олег, – дабы я замирился с Тохтамышем? Он милуется с Димитрием Московским.
– Забудь обиды, славный князь! Занеже беда грозит русскому улусу! Святой Руси! Скоро порушат и разорят ваши храмы. Мамаю указывают советники из Кафы. Генуэзцы зарятся на Великий Устюг! Сам Мамай намерен жить в Москве!
– Чушь! Вера наша крепкая! Христос заступник! Мамая стукнем по качалу, из Москвы вытрясём как из сапога купно с чулками – его папскими покровителями! Ишь невесть какая! Куда вот потом деться им от позора!
– Я знаю, князь! Чингисхан нам завещал чтить ваших богов. Батый приказал молить за себя русского бога. Сын Батыя Сартак был христианином. Но Сартака, все знают, отравил Берке-хан, он же казнил свою родственницу Боракчин. Нонь совсем худо. Христиан-татар режут в Орде.
– Добро, я чуток поразмыслю. Спасибо, за совет. Предупрежу Димитрия. Посудачим вместе. Дань-то не платим Мамаю уже пять лет. Аще чего бояться – у Москвы конница почти вся состоит из татар! Да и Москва – уже не наизнанку татарская! Недаром московитов в народе кличут татарами!
– Князь, я к тебе приехал с праздничной вестью!
– Какой!
– Сыскалась дочь твоего боярина Гордия – Виринея!
Олег схватился за сердце:
– Аки, правда?! Жива ли?!
– Жива, князь-батюшка! Здорова! Вот свидетельство моих слов – её браслет. – Гачай протянул князю серебряный русальный обруч.
– Сколько же лет минуло?! Мир праху Гордия. Его жена Елеса с дочкой-птахой, душой его жизни, унеслись далеко! Благодарю Христа за возвестника! Где же она?! Я хочу обрадовать её брата Власия.
– Мамай её содержал для своих развлечений в гареме.
– Исподняя личина! Смерть ему от моего меча! Узнали ли, кто повинен в похищении Виринеи?
– Её вместе с монголками похитили и продали в рабство купцы Таны[59]. До четырнадцати лет жила в Египте. Теперь её зовут Тували, чтобы никто не признал в ней дочь боярскую.
– Завтра же едем в Сарай к Виринеюшке!
– Не по плечу дело, остынь, князь! Мамай без кровавой сечи не пропустит. Надобно слукавить, лисой прошмыгнуть, но не тебе.
– Посему велю – Власий поедет. Он в лета вышел. Храбрый воин.
– Я его проведу в Орду. Встретится с сестрой.
Гачай внимательно глянул на иконы, блистающие лики святых поразили его воображение, хотел сказать о том, ради чего приехал, но передумал и продолжил.
– Вот, что сомнительно, однако. Видел, как твои дружинники избивали плетьми холопов. На кого тебе в беду понадеяться, ежели на Мамая пойдёшь померится силой? Не зря людишки-то восстают. Плач по твоей земле идёт. Твои воеводы заворовались и тебя предадут.
– Коли смердов не унять, нам не жить. Их смуты горее набегов татар.
– И ты мне об этом говоришь?! Да, ваши распри на руку ворогам! Если бы не Улус Джучи, перегрызлись бы давно как подворные шатуны. Но сейчас на самой Орде худые раздоры, ей не до Руси. Опамятуетесь! Иначе Бог вас покарает!
– Бог на седьмом небе! А Димитрий – ярый враг исподтишка умышляет на меня зло! Пусть замаливает грехи в храме. А мне лучше встречать его в доспехах.
– Ваши храмы утопают в живописной пышности, а лачуги в дырах. Отчего так?
– Не нами это заведено, и не нам упразднять! У Дмитрия те же ухватки. Дабы он извелся ими!
Гачай погладил на верхней губе торчащие волоски, взглянул ещё раз на князя, словно отгадал думы Олеговы, задал, кося глаза, вопрос:
– Какая же тварь, кошка между вами перебежала? Друг дружку чернить, злословить, ой, как нехорошо, не по-соседски! Вот десять лет назад княгиня Евдокия замирила два княжества Суздальское и Московское.
– Кошка не ложка – щей не похлебаешь. А про Евдокию мне не толчи. Не хочу ничего о ней, сплетнице, знать. Не десять, а тринадцать лет прошло с той поры.
– Подожди, князь, не Евдокия ли встала между вами? Сказывают, видели тебя в церкви во имя Воскресения Господня в Коломне, где венчались князь Димитрий и княжна Евдокия.
– Ну и что? Куда тебя лихоманка занесла! Женушка Евфросиния мне милей. Молод Димитрий, дабы мне указывать. Но кто ведает, может статься, его дочь Софья и мой сын Федор поженятся, помогут нам избежать в будущем вражды.
– Так в чем же причина вашей розни?
– Переяславль стоит на Поочье – на краю русской земли. Её предкам и мне защищать приходилось не раз, как от набегов татар, так и от московских татей! Опустошают нашу землю. До сих пор боль из сердца не уходит за потерю Коломны. Рязанское княжество укрепила бы Русь посильнее Москвы. Чрез нас идут все торговые дороги. Вот причина моей неприязни. Не ради себя стараюсь. А Димитрий пустомеля распространяет слухи, что я в сговоре с Литвой.
– Коса на камень! Вы вместе с Димитрием бились против Мамая год назад!
– Вот ты и приехал на пепелище! Где помощь Димитрия?! Его дружина пропадала в погребах с мёдом, попивала, в хмельном угаре ходила в обычном платье. Доспехи ратников валялись в телегах. Мне еле удалось убежать за Оку с прострелянной рукой! Рана только слегка зажила. Земля, сам видишь, разорена, а Димитрию не терпится добить меня, прибрать моё княжество. Хотя посол из Орды ещё двадцать шесть лет назад провёл между нами межу, а происки и спор продолжаются до сих пор…
В крепости Борисово-Глебовского городка пребывал епископ.
Войдя в монастырь, Гачай пал на колени.
– Встань, басурманин! – громко сказал монах, – что тебя привело в обитель?
– Хочу принять святую веру.
Монах пристально взглянул на пришельца.
– Глаголешь истину языком или душой?
– Душой.
– Для чего тебе нужна наша вера?
– Хочу молится и исполнить завет отца.
– Чем докажешь верность духу?
– Вот важное послание из Литвы от православной Елесы великому печальнику Святой Руси. Я тайно привёз. Испытайте меня.
– Хорошо. Иди за мной. Здесь в слезах покаяния очистится твоя душа. Ты примешь иное имя.
По тёмным ступеням монах свёл Гачая в подземелье и затворил дубовую дверь.
Елесу помимо её воли хотели обратить в католическую веру и вместе с дочерью тайно увезли в Смоленск. В муках прошли годы заточения вдали от родных мест. Не имея возможности вернуться, Елеса свыклась с одиночеством. Благо дочь навещала временами её.
Узнав о том, что собирать дань с Руси хотят иноземцы, с этой целью они предоставили помощь Мамаю оружием и военной силой, Елеса встретилась с дочерью в Крыму и скрытно передала ей выписки из послания римского папы, в котором открыто говорилось:
«…С помощью Мамая и Ягайло овладеть Владимирской Русью и ввести на ней униатство, а по возможности и католичество…»
– Дочь моя, передай чрез возлюбленных твоих скрытно эту весточку. Не раз я доверяла Господу и Пречистой Его Матери мои страдания. Моровая язва папства, как ножом в сердце ударила. Я дрожу и разрываюсь от боли за землю русскую. Убереги Отечество от напасти…
Ягайло, с выгодой женившись на Ядвиге, стал полноправным правителем Польши и Литвы и приказал всем язычникам Литвы принять католичество, что вызвало протесты литовцев издавна тяготевших дружескими и родственными узами с русскими княжествами…
– Коломна родина литовского племени голядь! Мы ещё вернём эти земли! – горячился Ягайло...
– Разве это конное войско! Стремена деревянные, поводья верёвочные! Узнай, все ли имеют лук, тридцать стрел, колчан и щит? – спросил Мамай, морщась, недовольный смотром, махнул рукой и вошёл в шатёр. Внутри шатра на сшитом цветном войлоке красовались «виноградные лозы, деревья, птицы и звери».
– Выпей, великий хан, вина! – тысячник Хасан, припал на колено, протянул Мамаю кубок на высокой ножке, богато расписанный кобальтом, светло-зеленой, красной и черной эмалями с использованием накладного золота.
Мамай, снял с головы шлём, украшенный золотом и увенчанный пером. Его тело защищал твёрдый панцирь – корсет-кирасу, на котором были нашиты выпуклые металлические диски, с прямоугольными наплечниками до локтя.
Мамай сбросил с плеч суконный походный плащ, взял керамический кубок в руки. Какая-то снисходительность промелькнула в его грозном волевом лице.
– За что предлагаешь выпить?
– За нашу победу и смерть врагов!
– Поможет ли мне Генуя ратью? У меня нет пехоты.
– С тобой едины генуэзцы, армяне, караимы, черкесы, ясы и другие народы! Только позови их.
– А что им нужно взамен?
– Разреши им торговать без пошлины.
– Франки хитрецы! Им нужно навредить Венеции и Византии. Я возьму землю Русскую, церкви разорю и велю поклоняться Магомету.
Страшнее враг за спиной. Тохтамыш за мной крадётся волком, щёлкает зубами, захватил Сарай! Он мой главный враг. Вот что, Хасан, ты мой верный друг, привези ко мне танцовщицу Тували, хочу отдохнуть. Пусть живёт в моём походном шатре. Не желаю, чтобы на неё глазел потный Тохтамыш.
– Трудно выполнить твой приказ. Но Хасан клянётся своей головой. Танцовщица завтра будет у твоих ног. Нужно четыре тысячи денги.
– Позови, Шоно!
В шатер вошёл Шоно – главный казначей войска.
– Есть ли серебро в обозе? – спросил Мамай.
– Три телеги.
– Отчекань пять тысяч денги.
– Будет сделано, великий хан!
Шоно, беспрестанно кланяясь, спиной двинулся к выходу.
У двери столкнулся с охраной, которые вели на аркане Финара.
– Великий хан, – сказал тысячник Мансур, сын Мамая, – поймали в степи лазутчика, – с утра высматривал наш лагерь.
Мамай пристально посмотрел на Финара, а затем на сына.
– Казнить!
Финар упал на колени:
– Пощади, о, великий мудрый военачальник! Я не лазутчик! Я звездочёт. Я угадываю людские судьбы.
– Вот как! – рассмеялся Мамай, – можешь, скажешь про свою судьбу. Как ты умрёшь?
– Великий полководец, даже твою тень в степи страшится Тохтамыш, ты смелее барса и тигра стремишься вперёд, сжалься, послушай жалкого ходжу – на меня упадёт чёрная звезда после угасания десяти лун и я стану камнем, на котором вырастет дерево с дивными говорящими попугаями. Один из них скажет: нет ничего надёжней золотых коней Батыя. Кто владеет ими, тот побеждает в бою. Дальше не спрашивай, смилуйся, храбрейший из храбрых, справедливый из справедливых! Я боюсь свой судьбы и пророчеств. Много мук предстоит выдержать.
– Тебе немедля ссечем голову, дабы ты не терзался в будущем. – Мамай щёлкнул пальцами.
Охрана потащила Финара из юрты.
– Стойте! – крикнул Мамай, – я забыл спросить, зачем ты пришёл ко мне?
– За помощью. Я пострадал от Тимура. Он повелел меня казнить.
– За что?
– Я предсказал, что его любимая жена родит не сына, а дочь! Но хитрая кормилица подменила младенцев и передала мнимого сына Тимуру. А новорождённый мальчик-то из бедной семьи.
– Ха ха ха! Ты унизил моего врага. Живи. Оставьте нас наедине.
Мамай подошёл к старику звездочёту.
– А теперь предскажи мою судьбу. Не бойся.
– Великий темник, благодарю тебя. Я стар. Теперь я твердо знаю, что не увижу десяти лун, я рад, это моё главное пророчество, скажу, что тебя ждёт. Ты скоро умрёшь, я вижу, в твоих глазах засела смерть. Но знай, твоя кровь не пропадёт. Она будет течь в венах русских князей много веков!
– Собака! Ты хочешь сказать, что мою кровь русские князья будут пить, как вино в кубках!
– Нет, твои потомки породнятся с русскими и будут править миром.
– Значит, я паду жертвой в бою. Но воскресну в будущем. Ты говоришь правду, мне это не раз снилось во сне. Взгляни на этот меч.
– Да, я вижу в нём моя смерть.
Мамай взмахнул мечом, поддержал обезглавленное тело, чтобы легче сникло на ковёр, смахнул слезу и вышел из шатра.
Ночью войско Мамая пошло на штурм Сарая.
Перепуганный Тохтамыш, не успел собрать войско, в спешке отступил в степь. Тучи стрел поражали как нападавших, так и обороняющихся всадников.
Ворвавшись в город, Хасан поручил отряду Кочубея найти танцовщицу Тували. Но она исчезла.
– Найди Свирыню. Скажи ему: за поимку Тували даю тысяча денги, остальные две тысячи получите потом, – Хасан бросил кошелёк казаку Калимету.
По приказу тысячника Мансура золотых коней сняли с постаментов. На волокушах статуи тянули к реке, где уже стояло на якоре генуэзское купеческое судно, приплывшее из Булгара, похожее с надводным окованным латунью тараном на меч рыбу. На передней мачте развевался четырехугольный парус с красным крестом.
Воины стегали плетьми кричащих верблюдов и коней.
– Куда тащат? – поинтересовался Калимет, еле удерживая своего коня.
– Мамай приказал погрузить на судно.
– Зачем?
– Генуэзцы повезут в Тану.
– Даже Узбек-хан не посмел перенести коней в новую столицу Сарай-Берке! – кричали вокруг возмущённые воины.
Когда начался штурм города, поднялась буря. Сильный ветер раздувал и метал по сторонам пожары. Вдобавок шереширы и луки-самострелы палили "живым огнём". В пламени горящих домов бегали в панике жители.
– Где Тували? Скажешь или я снесу тебе голову! – Свирыня швырнул наземь знатную интриганку – аланскую купчиху Рахиль.
– Ха! Испугал! Жалкий поклонник! Я знаю, где она. Ненавижу её! Режь меня на части! Она у дикарей. Её уже нет в живых! И ты издохнешь.
С почернелым лицом Свирыня вскочил на коня. Ударил ногой в бок лошади, проехал через лежавшую женщину, помчался вперёд.
В низовье Идиля на острове пылали костры.
– Развяжите агудал, а то задохнётся, как беззубая толаиха! А мы это не увидим, – приказал вождь племени кимаков Таир.
Его сын Хади кинулся к мешку и кривой саблей разрезал в нём прореху.
– Вылезь на солнышко, подыши и погрейся, прелестная ханум! Иначе бросим тебя на корм рыбам.
Кочевники рассмеялись с возграем. Сели у мешка на корточки.
Тували, как пойманная птица, высунула голову, пронзительно взглянула на своих мучителей. Ни тени страха не было на её лице. Затем перевела взгляд на виноградники. Красив и богат зеленый остров. Не похож на сухую степь.
– Отпляши, красавица, последний танец! – повелел Таир. – За твою красоту нам отдали тридцать лучших лошадей. Ты можешь откупиться. Заплати за каждого коня по девяносто денги, мы тебя выпустим на свободу. Есть ли у тебя такие сокровища? Или у тебя их, истинно, украли? Может, хочешь быть пастушкой этих коней? Авось станешь топтать в танце ножками кизяк?
Снова раздался дьявольский хохот.
Тували покачала головой, жертвенно подняла вверх руки и грандиозно изогнулась в талии. Мешок упал к её ногам. Каждое движение выражало боль и муку. Даже свирепые лица мужчин ощутили мужественность и силу танцовщицы. Но вместо жалости и сочувствия засвистели плети, ударяя по ногам и телу Тували.
– Треклятая, знай своё место! Ты находишься не среди монголов, где женщина уподобилась по правам с мужчиной. В нашем кочевье с детства ходила бы согнув спину под кувшином.
Порывы ветра срывали листву с деревьев и заглушали голоса.
От ветра вздымались волны. На остров хлынула стеной вода.
– Проклятье! Мы погибнем! – кричали кочевники.
– Духи против нас!
– Убьем скорее же эту красотку. Она колдунья!
– Нельзя нарушить обычай предков, – возразил Таир, загораживая собой танцовщицу, – ещё горят костры. Она хоть пленница, но у нас в гостях.
Волны подхватили Тували и кочевников, швырнули с ревом в глубину…
– Где же этот остров? – Свирыня метался по берегу вместе с отрядом казаков.
– Вода поднимается с моря! – испуганно крикнул Гридя.
Резкий вихрь разметал поверхность воды, обнажилась суша с глинобитными постройками.
– Смотри! Вон тот остров! – завопили наперебой казаки.
– И правду это пристанище кимаков.
Казаки с гиком помчались вперёд. Возле дерева сидел Таир, он приподнимал голову лежащей на земле Тували и смотрел с печалью в её в лицо.
Свирыня соскочил с коня.
– Что вы с ней сделали?
Таир вгляделся в казака.
– Моё племя унесли волны в море. Я остался живой благодаря этой женщине. Она уберегла меня от смерти. Её волосы обмотали меня о ствол дерева. О, горе мне! Лучше бы я умер.
– Дай мне её, – Свирыня припал на колени.
Тело танцовщицы привязали к лошади.
Грозное проклятье повисло над страной. Острова в устье Идиля залила вода. Море неумолимо наступало на степь и город.
Инок Григорий (Гачай) и Власий в это время подъезжали к пылающему в восходящих лучам солнца Сараю.
Ещё издалека они увидели в степи скорбную процессию.
– Это же казаки! – воскликнул Григорий, – поспешим им навстречу.
Тували бережно опустили на песок возле кустов тамариска. Танцовщица выглядела кротко спящей.
Казаки прощались с любимой красавицей, а кони под ними гарцевали и рвались в галоп.
Григорий со слезами на глазах сказал:
– Прости, Власий! Я виноват в смерти твоей сестры. Надо было быстрей сюда скакать.
– Мамай виноват в смерти Тували, – хмуро произнёс Свирыня, – это он воспалил зависть и злость торговок. Но он ответит за её смерть. На конь, казаки! Отомстим за её гибель!
Казаки и Григорий, сделав почетный круг возле брата и сестры, умчались к городу.
Утром осмелел Тохтамыш, кинулся вдогонку за Мамаем. Но он безнаказанно ушёл от него в Крым.
– Где Тували? Я тебе дал тысяча денги! – кричал Хасан на Калимета. Приостановив коня на скаку. Кося глазом на бегущих половцев.
– Я не видел Свирыню.
– Предатель. Неверный пёс. Получай. – В воздухе просвистел клинок.
Калимет пошатнулся и упал с лошади.
– Режь казаков, они не служат Аллаху! – кричали татары.
Жуткую картину увидел отряд Свирыни. У берега лежали убитые и раненые соплеменники.
Казаки спешились.
Калимет, еле дыша, взглянул в лицо Свирыни.
– Татары нас порубили за нашу веру. – Глаза казака закрылись, голова склонилась на бок.
– Спите спокойно, друже, мы отомстим за вас.
У побережья моря и низовья реки шёл ожесточённый бой. Прячась за огромные камни, половцы на ладьях, бударах и лодках стремились оплыть в море, но их швыряло на берег. Воины Тохтамыша на конях входили в воду, били мамаевцев.
Волны с шумом плескались, заглушая крики людей. В тёмно-синей коловерти не было никому спасения. Серебряная дорожка от лучей солнца протянулась до края горизонта. Небо казалось удивительно безмятежно светло-голубым. Словно Создатель не принимал в всерьез людской распри. Вал за валом волны лениво откатывались вспять, оставляя на мокром песчаном отливе трупы убитых и разбитые в щепки лодки.
На причале стояло судно. Сражение перекинулось на его палубу.
– Чей это корабль? – спросил Свирыня.
Казаки кричали в разнобой.
– Отплывает в Дербент к индийским или иранским купцам.
– Там сокровища Мамая.
– Нет, там кони Батыя.
– Их везут в Тану.
– Нет, в Кафу.
– За мной, – скомандовал Свирыня и ожёг плетью коня.
Казаки успели в последний момент прямо на скаку через трап влететь на торговый парусник, присоединились к схватке.
Жестокая сеча шла с пехотинцами генуэзцами, матросами и половцами. Даже гребцы-каторжники были зарублены. Страшно было смотреть на них прикованных цепями с кляпом во рту. Вода вокруг судна обагрилась кровью. Галера уже у берега вспыхнула огнём. Рухнула мачта. Сгорели канаты, которые держали якорь. Течением судно унесло в море.
Оставшиеся в живых Григорий и Свирыня, бродили по палубе, вглядываясь в мёртвые лица врагов и друзей. Галера клонилась на бок, медленно тонула.
– Ты сильный, плыви к берегу, я не могу, ранен в руку, истекаю кровью, – сказал Свирыня.
Инок Григорий упал на колени, поцеловал телесный крест и перекрестился:
– Прости, отец, я не выполнил твою просьбу, не привёз горсть земли на твою могилу. Христос, возьми к себе мою душу, она кровоточит от боли за Родину.
Затем повернулся к казаку:
– Друг мой, пусть никто не узнает, где покоятся кони Батыя.
– Я согласен с тобой.
Шагнув одновременно к другу и прижав к груди двулезвийные мечи, Григорий и Свирыня, крепко обнялись, острые клинки вошли в тело.
Последние свидетели места захоронения золотых коней упали замертво на дымящуюся палубу корабля.
Где затонула галера, никто не знает до сих пор. Она, как призрак, исчезла в пучине. Воронку волн разметал ветер. Через год старая столица ушла под воду. В памяти человечества стерлось её место расположения. Арабские путешественники того времени уверяют, что столица Золотой Орды была у самого моря…
Власий подъехал ближе и заглянул в кибитку.
– Прекрасная Ясмина, я у ваших ног!
Илида улыбнулась:
– Скажи, словечко, маленькая принцесса!
– Дядя, Лас! Не бей коня! Ему больно.
– Не буду.
– Тогда разрешаю ехать!
– В добрый путь, – крикнул Власий.
– Гей-гей! – подхватили казаки.
Гридя помолился, взглянул с грустью на море и степь.
– Прощайте, братцы!
[
Свидетельство о публикации №206081900125
Виктор Иванович Баркин 10.03.2010 09:02 Заявить о нарушении
Дмитрий Донской разорял Рязань, не защищал ее от набега татаров.
После Куликовской битвы через два года спасался бегством в Костроме,бросив Москву на растерзание татарам.
Видимо, в то время была такая тактика ведения войн, бежать от сильного противника и накапливать войско.
А Святослав совсем иначе действовал, и сложил свою голову в бою.
Колыма 10.03.2010 09:45 Заявить о нарушении