Лягушки и макароны

ЛЯГУШКИ И МАКАРОНЫ

 
 Этот Буданов – интересный мужик. Голова! Правда, занятие у него для здорового мужчины какое-то малость странное, но уж такое оно есть, потому как ему судьба подгадила: в горняцкой молодости глупо попал под завал, и хоть остался по масштабам той аварии практически невредимым, все же крепью перебило обе ноги. Ходить парень научился через четыре месяца, через полгода бросил костыли, а через год выяснилось, что из всех работ на свете доступны ему оставались только застольные – от долгого пребывания на ногах кости болели лютейше, бугай здоровенный – нагрузка все-таки! Накалялись, дымили суставы, и, не окажись поблизости стула или лавки, лежать Буданову на земле.

 Приговор страдалец выслушал от врачебной комиссии, прослезился: - Что же вы, ироды, меня в двадцать в инвалиды записываете, а? На что ему честнейше ответили так: - А ты сам и выбирай, паря: или ложись под нож, будем заново кости ломать да склеивать, или вот тебе в зубы пенсион со второй группой – пожизненно, с тем и живи, как знаешь. Вспомнил Серега четыре обезноженных месяца, утку, а сестры – они женщины, стыдоба: - Ладно! – сказал. - Черт с вами, давайте акт, инвалидом буду! Даст Бог, с голоду не помру.
 Помереть - не помер, а закладывать начал. Мать, царствие ей небесное, долго усовещивать не бралась, а хвать взопревшего страдальца да палку-клюку в охапку, и в Киев - туда, где помещался ближайший цвет высокой ортопедической науки.

 - Нож, моя дорогая, не дает никаких гарантий, - академически резюмировало главное костяное светило, - да-с. Увы. И хорошо, если хорошо, а то может быть и хуже, отнюдь не так, как сейчас, а гораздо хуже. Разумеется, не exitus letalis, но усыхание нижних конечностей – это да, вполне, вполне… После сложных осколочных переломов с повреждением нервных стволов ткани полному восстановлению практически не поддаются. Да-с. Так-то вот, голубушка. Ну-ну-ну-ну, выпейте, выпейте водички! Вот, вот, так, хорошо… Однако кровообращение и мышечный тонус следует регулярно упражнять, тогда, может быть... появятся основания для оптимизма. Словом, будете делать с ним специальную гимнастику!
 Эх! Спасибо вам, дорогие мои: тебе, мама, – что за уши выволокла, и Вам, доктор, – обнадежили. Если б не ваша твердость да гимнастика, валяться бы мне у грязной пивной, сдыхать, как собака…
 Шло время. Сергей закончил курсы бухгалтеров, а что еще? Разве сторожем. Решетков, директор «Кировской», отца – ветерана, покойника помнил, из уважения залучил сына к себе в штат, по управлению, на маленькую зарплату.

 Вот так сел дылда среди баб, работа не нравилась, да куда калеке деваться? За год привык к счетам, научился сводить дебет – кредит, кое-как пошло. И каждый день тренировка, а она – она не бумажка какая-нибудь, а тяжелая стерва в кровавых росах, мука злая, мука мучительная, сволочь и дрянь! Но… его пример – другим наука! А именно:
 очухался, политику понял, крест отчаянный, унылый с себя сорвал, устыдился чиликать золотушные страдания, - издеваться стал, да как! Трещали колени, приседал, ходил взад–вперед по крутой лестнице. Велосипед осилил, а осилив – гонял и загнал, и даже привязывал к лодыжкам плоские свинцовые грузы, в обхват ноги. Вечером голеностоп синел и пух, выворачивало суставы, ядовито змеились вены – рваные, коверканные, синюшные… «…ткани не восстанавливаются…» - а вот тут врешь, сука! Еще как!

 Кости трубчатые – как всякий долгий хромой, Сергей Петрович стал крупным специалистом в терапии и анатомии нижних конечностей - сами норовят надуться и лопнуть, как будто их кто насосом накачивает… А пока - ввверх-вниз, первый этаж – пятый, и наоборот, десять раз по разу, двадцать раз, еще десять, еще! – не, не, не, все… все, ребята, не могу-у-у-у-у-у… больше!

 ...Еще чуть-чуть, казалось, и вылезет из ног белый сахарный скол. Больно. Кожицу на колешках рвет – на них разломленные клубники, бледно-розовые, с клюквенными зернышками… Хлыщет с Сереги дождь, капли крупные, обильные. На площадках не стоять! Мать идет в магазин – ничего, обратно идет, поговорит внизу – ай, старуха старухой, пригорюнится, сына на мокрой лесенке увидит – и в рев: отдохнул бы, нельзя так, сыночка, деточка мой родненька-ай! Смотри, запаренный весь!..
 Тот попробовал перейти с ходьбы на бег - крохотный, махонький, улиточный, чахлый, но, холера такая, бег! Попробовал и упал. Куда там! Нельзя бежать на жалящих оголенных осколках, когда в мозгу темнеет – это в отзыв на каждый удар оземь. Плакал, бился кулаками. Чуть утихомирится, вспомнит, чем в беде помогают – и снова за свое: пять метров - черепахой, десять метров – черепахой, пятьдесят метров – едва живой черепахой; анемия и боль, близкая к помутнению рассудка; а тут и апатия с безверием заражают, но пот – не липкий, свежий, молодой! Живем, значит!

 Ночью снился бегун, рвет грудью ленточку. И поклялся Серега: и я разорву… или сдохну!
 В день, до четырех малый работал, после работы – стадион, после стадиона приспособился несусветно кувылять в город на подготовительное. За хождение в районе прозвали его Сережка – коленвал. Да хоть земснаряд! наплевать, то ведь не со зла…
 А курсы понадобились. Что-то почувствовал счетовод? Что? Да просто все. Когда человек приводит себя в тот привычный органический порядок, какой был предусмотрен до бед и до болезней, когда нормальное самочувствие физическое воодушевляется и укрепляется стократ сильнее победой над собой - не лекарствами и не врачами, нет, а в большей мере – самим собой, собственными волей и упорством, вот тогда человек совершенно ясно, самыми низкими фибрами, понимает, что надо бы заняться пропитанием и умом, потому что ум и память дадут возможность к обустройству себя как личности, как существа, в котором окружающие видели бы и пользу, и практическую необходимость, а не бывшего калеку.
 Человеку, любому! обязательно состояться. А у нас, слава богу, без учебы в люди не вылезти. За такую ясность надо, конечно, благодарить саму болезнь и беды вообще, потому что только страдание души от болей и неполноценности, а не наоборот, ни в коем случае не наоборот, дает трудные, но чудесные силы к деятельному восстановлению хорошего бойца. Да тут и мать одолевала, чтобы, значит, поступал: надо, Сереженька, высшее, чтобы я уж спокойно померла. Инвалиду как без образования? Ведь тебе только головой и жить! Парень огрызался, злился: че, помирать собралась? а какой я тебе инвалид?! Ну-ка, пошли на стадион! Ты ослепла, мать, что ли? Я тут круги палю без просвета, хожу, почти бегаю, а ты все за свое: инвалид, инвалид. Но на курсы пошел, и выявилось, что есть у него задатки к различным знаниям. Преподаватели на курсах - те же профессора, что на следующий год Сережку поздравляли - жалели, конечно, хромота – это да, но там было все по честному, наука верно расплывалась на листах, а у сидящего человека за столом ног не видно, поэтому они, ноги, забываются, почему в экзамене нету калек, они не участвуют, и переломы с вывихами в расчет не принимаются.

 Должно быть, там на него и положили тайный глаз как на способного и трудолюбивого, внимательного и любознательного. В основном, как на упорного, конечно. Таких в университете любят, и другое всякое руководство любит, а потому: на учет взять, проверить, призреть, смотреть, вести, поправлять, довести, взять! Но – тихо. Этот свой.
 Что ж, подумал «танцор», учиться и на вечернем можно. Одно плохо – в группе экономистов почти все – студентки, а парней всего двое. Хотя в этом есть свои плюсы…
. . .
… Главбух «Кировской», хороший мужик, это тот, с кем мы на рыбалку ездили, Сергей Петрович, пыхтел, как тульский самовар, и горячился в трубку, плечом ее к уху прижимал не по–нашему, подписывая мелкие бумаги: … - Нет, ты пойми, они за эту рухлядь 950-т хотят. А она – на глазах валится, оплывшая какая-то вся… Да, видно, старьё, а дешевле – ни в какую… Да и не в деньгах дело, я – лишь за справедливость цены, за ее соответствие товару. …Нет, я не собираюсь, что я, больной?.. Нет, только «Жигули»… Да я не спешу, не спешу, буду смотреть… Восемьсот – девятьсот, какая разница?! Хоть тысяча! Нет, на новую не потяну! Да… Откуда, если год сидели на заднице?.. Так ведь скоро ехать на рыб... по… Сколько?… Ну?.. на… Да, понимаешь, попрошайничать надоело! Сколько можно? Осень на дворе… Ну да!.. Ладно, пока. Заеду… Возьму, почему нет? Ну, все, пока, да, да, все! Давай!

- Сергей Петрович, это на подпись.
- Угу. Так-с, - выпрыгнул из кресла, - Лена, меня не будет… час – полтора. Кто спросит, я - в объединении.
. . .
 Вчера мы допоздна в беседке играли. Спорили много. Когда мужики подопьют, всегда возникают споры - или о политике, чей Симоненко лучше, или Советскую власть поминают на предмет «было - не было». Вчера Петрович сказал, «жигуля» покупает, юлил - какого и за сколько хотел, видать, что-то он там высмотрел на базаре или по объявлению. Или еще где, так как у него связи. Он в районе – большая шишка! Мы с дедом Савельевичем проигрались в прах, теперь дед сидел, рассказывал, кто чего спросит, и вообще так, из опыта. Генка длинный был, он не играющий ни в карты, ни в домино, а просто приходит и сидит в беседке, правда, выпивает со всеми. Любит он деду вопросы задавать. А тому только и надо! Пацан принес бутылку самогона, мать гонит для продажи, но ты не подумай: что мать, что Генка – не пьяницы, очень приличные люди. Так, когда никогда выпьет стопочку, и все. Ну, не любитель, и другим больше, беда – то! Да и не дадим мы ему. А матке его лишняя копейка весьма кстати: она без мужика живет, Ваську-то Строганова, еще при Андропове, в забое в аккурат на Октябрьскую уложило. Я еще гроб нес. Да и болел он на позвонок… Так что Генка у нас – безотцовщина кислая. Мы тут ему отцы…

- Савельич, - спросил долговязый, - в к-каком году «Жигули» построили?
- А в каком? – старик осмотрелся. – В семидесятом! Да?
-
- Да, да, - загалдели играющие и наблюдатели, - в семидесятом первая машина вышла, еще у нас на шахте сразу в очередь записывали, я тогда-то встал, - добавил солидный Анатолий Иванович, бывший профсоюзный босс и уважаемый районный человек.
- «Жигули» - это «Фиат», так? – тихонько рассуждал Генка. – А почему вообще а- итальянцы? Я слышал, многие хотели, ну, я имею в виду и «Рено», и американцы, вроде, и а-немцы не прочь строить б-были завод? Почему итальянцы? Что, дешевле? – не столько отвечал, плут, сколько подзадоривал на спор. – У Брежнева деньжат не нашлось? всё – на БАМ? – откровенный щипок за старые дрожжи. – У итальяшек и тогда уже т-технологии не самые такие были, или все же а-из-за д-дешевизны?

Старик помолчал, как положено, утер уголки губ и начал с лицом ново-посвященного:
- Переговоры о строительстве большого и нового завода начались еще в середине шестидесятых, года через два после Никиты…

- В смысле, после Пленума, где Хрущева сняли?
 - Да его не совсем и Пленум снимал… так, считай, заговорщики, - положил камни солидный Анатолий Иванович. – Ведь он тогда в Пицунде с Микояном отдыхал. А его перед фактом просто поставили. А после него хотел Шелепин – «Железный Шурик», но не вышло, и стал Леня…

- Толя, играй, - старчески отмахнулся дед. – Так слушай! Тогда ясно стало наверху, что у нас хороших автомобильных, легковых технологий нет, а автомобили нужны; тут не столько, считаю, о народе думали… Спохватывается: - Нет, думали, конечно, не в пример как сейчас, но денег в бюджете от внутренней торговли не хватало, все на оборону больше шло, а пусти в продажу хорошую машину – разметут. Вот тебе и деньги живые. Это много денег, считай, если «Жигули» сначала шесть тысяч стоили. А деньги у людей были – тратить особо было не на что… - Сережа, - Савельевич обратился к Буданову, - ты сколько тогда заплатил? Шесть пятьсот? Во! Еще и по очереди! – «вот, мол, как, Генка!»

 – …В общем, посчитали, и вышло, что надо тысяч полста в год выпускать, тогда меньше нефти продавать надо и леса. А жилищное строительство какое затеяли! Где взять? А деньги – вот они. Только завод крупный нужен. Консультации тогда обширные вели со многими иностранными бизнесменами, даже с японцами. Те, правда, не захотели или потребовали слишком много, я думаю, не деньгами даже, а возвратить Курилы, их правительство науськивало: мы вам завод, вы нам острова. Ну, конечно, кто тогда на это пошел бы? Это сейчас может быть, а тогда – что ты! И в Москве решили: или Италия, или Франция, а дело курировать отдали КГБ. Я почему знаю – у моей сестры муж, он приезжал с ней, может, помните, седой такой… Так вот, он рассказывал, а он – в Одессе не последний был в тамошнем Комитете: человек и на Кубе Кеннеди тогда за яйца держал, и где только не был, - врать не будет, полковник все-таки. Ага… Так вот, наши переговоры вели с французами и итальянцами одновременно, чтобы сравнивать результаты сразу, а то вдруг от одного откажутся, а второе еще дороже или хуже будет. Итальянцы запросили один миллиард триста миллионов долларов. А переговоры шли в городе Турин, это в северной Италии, и вела их группа из нашего посольства, торговые представители разные, атташе, финансисты, и из Москвы – прямо из Совмина. Руководил группой сам заместитель председателя Совета министров Башмаков, был такой. Но прямо с руководством «Фиата» работали комитетские ребята, а уже у них главным был Северянинов, Игорь. О нем позже и в «Огоньке» писали. Башковитый парень. Кто еще с ним в группе был, я не знаю. Привезли их как-то на сам завод, смотрите, мол, как рабочие работают, как живут, на чем на работу ездят, как машины производятся. Отношения с Италией были не в пример теплее, чем с остальным капиталистическим миром. Мы хорошо подогревали их компартию, а профсоюзы - те чуть ли не жили вообще на советские лиры. Специально устроили встречу нашим с профсоюзниками и с другими итальянскими коммунистами. Руководство «Фиата» хвалилось, что у них очень современные машины, работается рабочим хорошо, у всех свои дома или квартиры, все при авто, словом, полный социализм, за левые убеждения никто не преследуется и с Москвой мы очень дружим, а миллиард триста – цена исключительно низкая, только для друзей; если еще дешевле, то наш пролетариат хуже жить начнет, и как, мол, тогда Маркс с Энгельсом на это посмотрят? Словом, вы, товарищи, Москве так и объясните: не можем меньше! А Северянинов только шифровку получил: или миллиард сто, или отдаем контракт «Рено», а то и немцам! Забудем, что классовые враги, пусть макаронникам обидно становится. Но ты, Северянинов, ни про «Рено», ни про немчуру не говори пока, только про миллиард сто скажи! Пару дней тяни, как хочешь, уговаривай, дави на патриотизм, о «Рено» заикнись издалека, а не уговоришь – лети, милок, сюда да снимай погоны! Северянинов знал, что французы загнули полтора миллиарда, из них часть – обязательно золотом, часть – нефтяными речками с обязательством поставок на десять лет вперед, никакой руды, никакого леса. Остальное – долларами. Поэтому делать из них пугало для итальянцев – чистый блеф. Хотя Кремль сразу же пригрозил оставить Марше и его хилую банду без недвижимости в центре Парижа и денег пару лет не давать, да все без толку: «Рено» - предприятие государственное, за ним такие силы стоят – куда там убогой компартии, только сунься, устрой забастовку, так сами же рабочие башку оторвут. Словом, хорошего рычага влияния на французов у нас не было. В крайности, пришлось бы соглашаться. Поэтому нервничали все, Брежнев, уж на что добряк, а и тот на Косыгина ворчал, что денег нет, Андропова просил, пусть-де, Юра, твои молодцы попробуют, итальянцев уломают, а то совсем никак, опять придется нефтью дыры затыкать, а новых месторождений – кот наплакал. Ты уж потрудись на благо Родины. И Юра потрудился.

 Северянинов пригласил итальянцев в ресторан на побережье, куда одна европейская элита ходит да члены августейших фамилий, поил и пичкал в три горла, истратив только на вино половину посольского бюджета. Разговор начал прямо: или миллиард сто и наше радушие, или контракт уедет в Париж. Нет, нет, господа, это не ультиматум, что вы! Я лишь обращаюсь к вашим национальным чувствам. Неужели вы, гордые римляне, отдадите свой бизнес в провинцию – презренным лягушатникам?! Для того, что ли, Цезарь галлов завоевывал?! Господа, вы же понимаете, контракт – это не только построить завод, и все. Это и поставки, и сервис на очень долгие годы, это значит, вы - первые и на зависть всем фирмачам - придете на бездонный советский рынок! А вы знаете, как об этом БМВ и «Дженерал Моторс» мечтают? Аж скулят, как охота к нам, и плевать они хотели на различия во взглядах на частную собственность! Итальянцы от такого напора даже растерялись, потом кинулись в разные стороны – звонить акционерам, банкирам и прочим врагам мирового пролетариата. Долго звонили. Прибегают за стол, красные все, как раки ихние, сели и молчат, друг на друга смотрят. А Игорь, пока они бегали, мысленно уж погоны в сортир спустил, думал, что лучше: бежать совсем или сдаваться, авось лет через пять опала пройдет? Итальянцы еще глазами постреляли, и один, седой, господин сопредседатель Совета акционеров, сеньор Алессандро Лугацци, хороший, душевный человек, хоть и капиталист, выложил, наконец, окончательную точку зрения: согласны на ваши условия, сеньор Сьеверьяниннов, но при этом половина денег в английской и немецкой валютах в пропорциях три к одному будут переведены на известные Вам счета незамедлительно после подписания контракта сторонами. Это, сеньор, первое. Второе и главное: все производящее оборудование, ремонты, сервис и поставки, руководство и часть строителей – итальянские. Это наши окончательные позиции. Двести миллионов долларов – шаг серьезный и дает нам некоторое право на каприз. Северянинов позвонил в посольство, и на следующий день контракт был подписан…

 Старик чуть заметно кивнул профкомовцу Толе, больше слушавшему, чем думавшему об игре, и потому опять проигравшему. Толя налил, старик выпил, как будто пил не самогон, а яйцо: - А силен ты, дед, врать! – закусив, кряхтел уважаемый Толя. – Я такого не слышал и не читал даже. Скажи честно, Савельич, - приврал?
- А, правда, откуда такие сведения, - с почтением спросил малыш, замотав головой в сторону предложенной рюмки.

- Во, мать-перемать, не верит! Ты… если не веришь, у Сереги у Буданова спроси, он – в курсе лучше меня. Вы там, в своем профкоме, я смотрю, совсем дикие, ничего кроме этикеток не читаете. А читать, Анатолий, надо больше! И потом, у тебя родственники с друзьями Там не работали, вот и молчи и старших слушай, ЁТМ! Петрович, скажи!..

…- Да-а, но потом выяснилось, - нехотя протянул Буданов, - был у «Фиата» на берегах Луары серьезный шпион. Он–то и сообщил стоимость возможного контракта с нами. И итальянцы могли капризничать, сколько им вздумается – выбора у Союза не было: переплачивать еще триста стратегических миллионов Брежнев отказался наотрез. Дед правильно говорил: это притом, что итальянцы сначала запросили миллиард триста, а лягушатники – сразу полтора. Вроде ничего такого, ну, подумаешь, четверть подводной лодки, пара спутников, всего-то, да? А итальянцы - в НАТО, у них разведки делятся некоторой информацией между собой, и уж во всяком случае, на запрос партнеров относительно финансовых возможностей Союза то же ЦРУ втихомолку за скромную мзду «Фиат» просветить могло. На Лубянке и в Кремле это прекрасно понимали. Не забывайте одну простую вещь: кроме всего прочего надо было поддерживать статус сверхдержавы, то есть паритет, так, кажется, это называется, да, Гена? Вот. То есть? То есть Штаты строят две стратегические лодки, Союзу – строй одну за миллиард, да еще два бомбардировщика. Не было тогда лишних денег!

 Старик Савельевич зарделся от собственной правоты, выпил, подхватил колбаски, плечами затряс, сивушный дух пережёвывая, молчал.
- В общем, - вставил Генка, - уступили а-они нам чисто по п-политическим делам?
Дед, всё еще жуя (Генка всегда восхищался странными для пенсионера новыми голливудскими зубами):

- А-аа. Иет…Нет. Не совсем. Хоть и был договор, а все равно, на стройке первой очереди и потом, в обслуге, на вспомогательных работах работало много наших. Пили вместе с итальянцами, общие точки нашли, оно всегда за этим делом дружба народов легко получается. Так те болтали, что вы, мол, глупость совершили: экспертизу и сравнительный анализ технологиям не делали, прежде чем заплатить, и попались. Все, что монтируется сейчас, было уже устаревшим, ну, не так, чтоб сильно, но даже у нас каждые полгода – новая модель, а здесь то, что в резерве было на складах для Латинской Америки, там «Фиат» заводы строит, чтобы на дешевую рабсилу производство перевести, ну, и не только поэтому. Но вы же – не индейцы какие-то. Начнете выпускать, а машина уже устарела, а завод окупиться должен! Окупится, отвечали наши товарищи, и посоветовали в низах на эту тему не распространяться, а то ведь у вас там безработица как-никак, и вы, господа, прерывать свой контракт не желаете? Деньги уже ушли в Швейцарию, оглобли поворачивать было поздно.

- Ну и?..
 - Ну и «Фиат» в течение шести лет налаживал и курировал уже действующий ВАЗ, за что содрал с нас еще… Сережа, сколько точно, не помнишь? миллионов сто?
- Ну, округленно сто тридцать. Да. Вот так, малыш. Думаю, макаронники не в убытке остались: и хлам выгодно спихнули, и заработали хорошо. Но не забывай, что здесь удачно все совпало. Для Союза машина оказалась принципиально новой и очень современной… и своевременной. Их разрывали, конвейер не поспевал за покупателями. Довольны, думаю, оказались все! – откинулся от стола Буданов. Устал. – И волки, и овцы...

- А что было с этим, Севе.. – начал, было, Генка.
 Пока Буданов рассуждал, дед весь как есть изъелозился, все ерзал и ерзал в бесплодной тщете по скамейке, а в маленьких паузах, когда говорящий набирает воздуха, чтобы досказать начатое, открывал рот и со старческим нетерпением всхлипывал, издавая вместо слов их первые звуки. Его перебивали. Не имея законной возможности сказать, жестикулировал, указательным пальцем одобрительно тыкал в главбуха, ожидая первой подходящей речевой прорехи, чтобы основательно вставить свое. И вставил, так, как будто перехватил теннисный мяч:

-…ряниновым! Ничего. Вернулся в Москву, Андропов поздравлял, сразу полковника дали. А Андропов званиями не кидался. До него Сталин был таким. И потом, для Комитета даже – в тридцать шесть-то лет? Неплохо, да? А что с ним потом сталось, я не знаю. Ловкий парень, наверно, но генералом вряд ли стал…
- Ладно, все это хорошо. Но что получается? «Жигули» устарели, не успев с завода выйти? Да? Да! И вот прошло тридцать лет, а за них все еще цену ломят. Смотрите: на рынке – где толпа, так и знай, - там «жигуленок». А если не сильно гнилой, то дешевле семисот – и не подходи!

- А как ты хотел?! Машина-то хорошая.
- Савельич, подождите! Я не к тому, хорошая она или нет. Мне, - загорячился Генка, - дядь Сережа посоветовал «Жигули» брать… или как?.. Вот, дядь Сереж, скажите, как Вы сами считаете? Может, все-таки «Москвич»? или «Волгу»?..
 - Рыба! У нас двадцать три… - Чего голым не отошелся?
- Так я ж на тебя играю, ты ставщик!..

 «Да-а, - с естественной неприязнью подумал кое-кто за столом, - самогон – штука прибыльная». А советы – дело опасное. В делах денежных – стократ. Потом еще обвинят, назначат виноватым. Буданов, тот змей битый, злодейски улыбается: - Геночка, сынок, по-моему, ты меня слышал! Дед отхаркивается, зло таращится на окурок и кладет огонь под каблук, затем аккуратно в пепельницу. Генка вопросительно смотрит мудрому Анатолию в глаза. Тот спрашивает у всех, почем на «Текстиле» картошка? Дед проглотил еще рюмочку, хмельной, чмокнул белый платочек, подышал и, без малейшей черты пьяного – ни в голосе, ни в лице, - подытожил:

- «Жигули»! Лучше-то у нас все равно нет. Европа и Америка – дороги, в работе не так надежны, а малейший ремонт разорит. Японцы вот только…
Все согласились: да, японцы – это хорошо, надежней не бывает. Да только у меня, говорит Генка, денег на них нет, что зря болтать? Сергей Петрович жевал спичку, недовольно вытягивал губы, щурился. Что-то было не так. Затем мутно посмотрел на нас с мальцом, фальшиво улыбнулся, угрожающе полез в карман и протянул деньги:
- Слыш, Ген, слетай-ка, голубь, за «маленькой»!
Гена протиснулся из беседки, перелез заборчик.
– А тебя куда несет? Доигрывай!
– Сейчас, я на минуту! Савельич, добей за меня…
 - Ну-ка, подожди, не беги!
 
Чего еще?
 Сергей спешит вслед и равняется на ходу и чуть задерживает Генку: - Ты чего проболтался, а? Мы же договорились… насчет машины. Я же тебе сказал: Не надо. Во дворе. Обсуждать! Чего, не терпится?! Язык длинный?!..
 Из беседки разговор представляется тихим и простым, а когда Генка начинает махать руками, Петрович что-то ему говорит, и тот руки опускает, а потом и вовсе смотрит под ноги и ничего, видимо, не произносит.

- Ну ладно, теперь уж все равно. Рано или поздно… Невелик секрет! Эх, Гена, Гена! – вздохнул. - Ладно. Ну, сколько там у тебя? Ага. А тот, что ты хочешь, сколько? Да-а… Ну, делать нечего, я ведь насчет… твоего «жигуленка» уже контрактец подписал. Добавлю.
 Тут Генка совсем остановился. Пришла ситуация! Генка честно глядит, конечно, положительно, и юно и с искрением, как на арбузной корке, и тотчас безверно и обидно:
 - Д-дядь Сереж, ш-шутите все, д-да? …да к-как же это… как же я отдам? У меня и зарплата – не э-ахти, это мне п-полжизни отдавать при-идется. Это ведь все мать…
 - Мать не трогай. Ты – мужик, разберешься сам, а не сам, так вместе. Причем здесь мать? Ну вот. Отдашь как-нибудь потом. По частям… маленьким. А не отдашь мне… - ну, ну, Сергей, решайся: или-или…

 - …отдашь матери. Если я помру или что-нибудь такое-этакое. Понимаешь, да? И не трепись больше, а то больно заводной стал…
 Правда – это не обязательно вся правда.
…
 Шел Генка домой и думал, верно, так: «Ничего не понял! Ничего. Ничего. Это как так? С каких радостей, а? С чего? Во, Петрович дает! Где подвох? Вроде и знаю его… долго, а сколько? Да с детства вроде… И выходит, чего-то я не знаю! Причем здесь мать? Или причем?.. Непонятно.

 А откуда он все эти подробности вынул? «Огонек?» Так я ту статью читал, там подробностей таких не было! Это я хорошо помню. Значит, или врет напропалую, - так вроде возраст! А деньги? И подход насчет в долг дать? Ну, лиса…
 А ведь хитрец! Надо бы с ним как-нибудь так, начистоту… припереть, значит!.. Так выкрутится… А может, и правда, он - это тот самый он?»
 Чем черт не шутит?
 
 20.08.2006

 г Донецк