Цветы осени

Тогда постоянно шли дожди; нескончаемые дожди, всегда нежно-фиолетовое небо, полутьма за окном, темная от сырости дорожка среди аллеи темных вязов. Иероним как всегда был занят, Илья как никогда сидел на подоконнике и бездельничал, с непонятными чувствами разглядывая кучи бумаг на столе брата.
- Проклятая осень. К чему она так хороша… - сказал Илья, может быть, самому себе, всмотревшись в немного туманную даль за окном. Иероним молча читал. Часы пробили час воскресного дня.
- Слушай, пошли есть; давай, бросай эту макулатуру, - Илья поднялся с места и, подойдя к брату, положил руку на спинку его стула.
- Через десять минут, не больше, - ответил Иероним, не отрывая глаз от бумаги.
Илья махнул было рукой, но тут кто-то постучал в дверь – или, может быть, Илье так показалось; как будто кто-то скребся в дверь.
- Разве… кто-то стучал? – спросил он.
- Да.
- Да?
- Открой.
Илья вышел из комнаты, прошел гостиную, распахнул дверь и увидел незнакомую молодую женщину; спокойное лицо ее, на которое падали мелко вьющиеся черные волосы, распущенные до плеч и немного мокрые от дождя, было бледно; она слегка дрожала. На ее плече висела дорожная сумка, перед собой она держала большой сверток и какую-то одежду, обхватив это все и прижав к груди. Илья потерянно посторонился, смущенно улыбаясь и, очевидно, сам не замечая своей улыбки; незнакомка прошла в дом.
- Возьмите это, - сказала она, протягивая Илье то, что держала в руках; отдав свою ношу, женщина обхватила себя руками, пытаясь унять дрожь, и огляделась по сторонам. Держа вещи незнакомки, Илья насмешливо усмехнулся.
- Меня зовут Дезире Шарден. Я приехала к вам на последние деньги, - сказала незнакомка по-французски тихим, спокойным голосом, посмотрев на Илью со странным смешением впечатления несмелости и ее по-видимому совершенного отсутствия. – Во всяком случае, вы позволите мне переодеться? Я промокла.
- Да, конечно, - наконец-то понял Илья; усмешка слетела с его губ. Он по-видимому был очень удивлен. – Проходите сюда.
Илья провел гостью в комнату для гостей, идя впереди нее своим широким, уверенным шагом, с полуобрадованным и полусмущенным лицом, на котором едва мелькала непонятная улыбка, не сочетавшаяся с растерянным выражением глаз. Гостья остановилась посреди комнаты, оглядываясь и все еще обхватывая себя руками.
- Я… приготовлю вам поесть; вы очень устали, - сказал Илья, с интересом вглядываясь в изможденное, но прекрасное лицо. Несмотря на почти ничем не примечательную внешность, Дезире слишком привлекала чем-то, может быть, женственностью; ее спокойствие, ее осторожные жесты, иногда опущенные глаза, небольшие и очень темные, почему-то казались немного детскими. Она ничего не ответила.
- Вы можете быть совершенно как дома, - сказал Илья с легкой неловкостью, какую, наверно, должен испытывать слон в посудной лавке, и уже хотел было выйти, как вдруг Дезире окликнула его.
- Как вас зовут? – спросила она, тихо посмотрев на него.
- Илья.
Дезире опустила глаза и слегка улыбнулась; может быть, усмехнулась – трудно было угадать ее мысль.
- Я буду называть вас Камилл. Вы не будете сердиться? – сказала она тут же.
- Нет, - ответил Камилл с немного смущенной мальчишеской улыбкой.
- Не делайте мне кофе. Я его не люблю.
- Чай?
- Молоко.
- Мы с братом теперь будем обедать; может быть, вы согласитесь обедать с нами? – наконец опомнился Камилл, едва не стукнув себя по лбу и в то же время робко, как будто так и ожидая отказа.
- Да.
- Разобрался с этим хламом? – громко сказал Камилл, подходя к собиравшему свои бумаги брату и усмехаясь. – Кто, ты думаешь, к нам приехал? А? Ха-ха-ха! Дезире! Дезире Шарден!
- Поздравить с наступлением осени?
- Ах, плевать на осень! Я провел ее в комнату и уверил, что она может быть как дома. Что ж ты молчишь?
- А ты, кажется, очень хочешь говорить.
- Пустяки! Она очень хорошенькая, но мне тут ничего не светит.
- Мало говоришь, - улыбнулся Иероним. Камилл расхохотался. – Так зачем она приехала?
- Бедная, у нее ни копейки. Я надеюсь, она останется у нас как можно дольше.
- Это дела… Ей нельзя жить у нас. Она нам не родственница. Нужно нанять ей номер в гостинице.
- Ба! Я и не подумал!… - остановился Камилл, глядя взволнованно и огорченно, но, очевидно, чрезвычайно быстро раскидывая мозгами. – Ну, нет! – решил он. – Ты бы видел ее лицо; она измучилась. Хотя бы сегодня ее нельзя мучить гостиницами, слышишь? А там… я… что-нибудь придумаю; непременно!
Иероним слегка улыбнулся.
- Ты уверен, что я так прямо ее и замучаю. К нам послезавтра приедет тетя; может быть, не так страшно, если они будут жить вместе.
- Э! Точно! Тетя-то у меня из головы вылетела! Ха-ха-ха! – счастливо рассмеялся Камилл. – Дезире будет обедать с нами, - крикнул он, уже убегая в столовую, и, пробегая мимо зеркала, подмигнул своему отражению, на ходу поправив воротничок рубашки, на который падали слегка вьющиеся волосы. – Ничего, сойдет, - проговорил он почти вслух, безнадежно махнув рукой, видимо думая о своей внешности, не слишком красивой, но, впрочем, довольно миленькой, несмотря на внушительные и даже немного грубоватые черты брюнета.
Камилл никогда раньше не видел Дезире, бывшую жену своего старшего брата, Алексея. Они развелись четыре года назад; правда, Алексей скоро умер. Иероним, который был примерно одного возраста с Алексеем, был знаком с Дезире, когда она еще не была ни женой, ни невестой брата; правда, очень мало, так что даже трудно было назвать это знакомством. Когда Камилл ушел, Иероним подошел к окну и задумчиво посмотрел на дождь.
Камилл скоро накрыл на стол и, подмигнув Иерониму, пошел к комнате Дезире. Подойдя к ее двери, он вдруг смутился и несколько секунд не мог постучать, даже румянец проступил на его лице; наконец решительно постучал два раза. Дверь тотчас тихо открылась; Дезире, в синем простом платье немного необычного покроя, с просто забранными волосами почему-то казалась удивительно прелестной. На ее плечах была накинута теплая белая кофточка.
- Я… прошу в-вас к столу, - неровно проговорил Камилл, решительностью преодолевая свои чувства и по привычке заикнувшись от волнения.
Дезире слегка улыбнулась той улыбкой, которую всегда было как-то трудно понять. Всегда было трудно понять улыбку на этом спокойном лице и при этом простом и в то же время совсем непонятном взгляде черных глаз. Эту улыбку можно было бы назвать несмелой, если бы она не производила иногда впечатления не желающей проявиться наглости. Если говорить точнее, улыбка как будто пробивалась сама собой, несмотря на то, что Дезире как-то непринужденно старалась ее сдерживать. Подчас, увидев эту улыбку на губах гостьи, Камиллу казалось, что Дезире про себя смеется над ним; но невозможная мягкость, непосредственность, отражавшиеся в улыбке, почти детская простота лица и неуловимо сочувствующее выражение глаз всякий раз рассеивали эти мысли.
- Руни, - сказала она, выйдя в столовую и увидев Иеронима. Камилл, успевший подойти к брату, с досадой толкнул его коленкой, незаметно для гостьи. «Улыбнись, ну! – прошептал он, отвернувшись и делая вид, что очень занят сервировкой стола. – Стоит, как пугало, со своей физиономией», - проговорил он уже почти про себя. Руни действительно не помешало бы улыбнуться «со своей физиономией», которая производила не слишком мягкое впечатление; впрочем, это было скорее впечатление Камилла, то есть не женское. Руни был красивее своего брата; хотя фигуре его не хватало резкой мужской красоты Камилла, зато она была тоньше и изящнее, и довольно узкие плечи держались с превосходным достоинством; черты его лица, хотя и крупные, были тонки, высокий, открытый лоб красив, длинные брови изящны. Впрочем, черты лица значили немного; выражение лица действительно было чуть-чуть слишком твердое.
- Вы еще помните мое имя, - ответил Руни, наконец слегка улыбнувшись уголком губ.
- Я помню, как повторяла его, когда заблудилась. Помнишь – мы тогда целой толпой гуляли в лесу? – негромко заговорила Дезире, опустив глаза и тихо улыбаясь, припоминая. Она уже сидела за столом. – Я как-то отбилась ото всех и потеряла дорогу. И вместо того, чтобы кричать, я тихо повторяла твое имя, как будто ты сможешь меня услышать, и была очень спокойна. Не могу сказать даже, почему именно твое. Я называю тебя на ты; я не заметила.
- Так будем на ты?
- Нет, лучше так.
- Как же вы нашлись? – с любопытством спросил Камилл.
- Меня нашел Алексис, - по-прежнему просто ответила Дезире.
Руни опустил глаза из-за неловкости вопроса. Камилл посмотрел на него, но ничего не заметил и весело предложил Дезире какого-то кушанья.
Он ухаживал за Дезире, впрочем, вместе с братом, предлагая ей кушанья, подавая столовые приборы и салфетки; они оба как будто нашли наконец, о ком заботиться. В этом неуютном доме двух неженатых молодых людей гостья невольно стала средоточием света и внимания. Сразу бросалось в глаза то, что в доме появилось что-то чуждое ему, что-то нежное и непонятное. Трудно было понять, как относилась к своему положению Дезире; казалось, она вела себя так, как всегда, то есть совершенно просто. Разговор принял самое обычное направление для людей, которые могли считаться родственниками и давно не виделись. Руни рассказывал о родне, упомянул о смерти матери, которая когда-то приходилась Дезире свекровью. Камилл, счастливо слушавший брата и Дезире, при этом вдруг прикрыл глаза рукой; впрочем, быстро оправился, так что можно было бы даже не заметить; на его ресницах остались слезы. Дезире внимательно посмотрела на него и как-то задумчиво опустила глаза; впрочем, она всегда была как будто задумчива – казалось, она все думает что-то про себя, но что – вы никогда не смогли бы угадать; но думает не о чем-то постороннем – так как в ее взгляде совсем не было рассеянности – а думает именно о том, что происходит сейчас, о ваших словах и жестах.
Когда все уже встали из-за стола, Руни обратился к Дезире в своей обычной манере – как будто немного прохладной и официальной из-за вежливости, но в то же время словно слегка фамильярной, серьезным голосом, но с тенью приятной легкомысленности в лице; все это производило впечатление нежности, уверенности в себе и располагало к доверию вместе с добрыми, задумчивыми, немного рассеянными и слегка как будто наивными темно-синими глазами.
- Теперь вам лучше всего отдохнуть и, может быть, даже уснуть, не правда ли? – сказал он, всматриваясь в измученное лицо Дезире. – Наверно, совсем лишнее говорить, что наш дом все равно что ваш. Послезавтра приедет наша тетушка – вы познакомитесь с ней; с ней вам будет удобнее.
Дезире вдруг быстро подняла глаза на Руни, и в них как будто промелькнула тень удивления, смешанного с незащищенностью и укором. Камилл, убирающий со стола, уронил на пол чашку, которая со звоном разбилась и облила его блестящие ботинки недопитым чаем. Дезире быстро опустила глаза и, как всегда тихо, но на этот раз почти неслышно сказав: «Я пойду к себе», - сделала несколько шагов в сторону двери, как вдруг слегка покачнулась и, ища опоры, протянула руку в сторону. Камилл бросился было к ней, но Руни стоял гораздо ближе. Он взял ее протянутую руку и слегка поддержал ее.
- Это ничего; я очень устала, - сказала Дезире, предупреждая вопрос Руни и слегка прикасаясь пальцами к виску.
- Говорил же я тебе, а т-ты! Гостиница, тетушка! П-попробуй еще пристать к ней! – вспылил Камилл, как только Дезире вышла, отчаянно заикаясь, как всегда в минуты волнения, и, чтобы дать волю рукам, стал яростно собирать осколки чашки. – «Это дела!» - передразнил он брата его любимым выражением; однако, в голосе его звучало много снисхождения; казалось, что в самом деле он чувствует себя куда более виноватым. Руни как всегда спокойно, молча и задумчиво смотрел в пол, видимо о чем-то соображая. – Никак, нужно иметь в-великий политический ум, чтобы брякнуть такую дичь! – продолжал Камилл с мрачной ухмылкой. – Ах! Чт-тоб тебе! – порезался он и, бросив все осколки обратно на пол, вылетел из комнаты.
Камилл увидел гостью уже вечером, когда он как раз собрался наконец убрать перед ужином осколки с пола и немного прибраться на столе. Было уже темно; столовая тускло, но довольно светло и нежно освещалась настенной лампой. Дезире медленно, почти неслышно открыла дверь и подошла к столу. Камилл, заметив ее, быстро встал с корточек, уронил при этом часть злосчастных осколков на пол и смущенно улыбнулся, слегка вспыхнув.
- Я хорошо поспала. Но здесь так скучно, - тихо и просто сказала Дезире.
- Не говорите! Я спасаюсь от скуки тем, что почти не бываю в этой проклятой дыре. Вы садитесь, вот стул, пожалуйста. Сейчас будет ужин, - сказал Камилл, оживившись. – Вот только я разделаюсь с этим беспорядком, - и он, бросив на стол осколки, которые были в его руке, и, казалось, совсем забыв о тех, что были на полу, стал составлять приборы и поправлять скатерть. Усаженная на стул Дезире некоторое время наблюдала за тем, как Камилл привычно берет чашки из тонкого фарфора так, как будто они железные, и одергивает скатерть так, как будто хочет сорвать ее напрочь, затем посмотрела на осколки, улыбнулась (она никогда не улыбалась весело, а всегда только как будто от какой-то мысли) и, поднявшись с места, присела на корточки, неспеша и очень умело собирая осколки.
- Что вы, Дезире! – почти с мучением в лице воскликнул Камилл и опустился на колени.
Дезире молча взглянула на него, опустила глаза и улыбнулась; она часто опускала глаза, когда улыбалась, и при этом еще немного опускала голову, как будто робко пряча свою улыбку.
Какое-то время они собирали вместе, как вдруг Камилл, постоянно взглядывавший на Дезире, встретился с ее взглядом, покраснел, но как будто не мог отвести глаз и смотрел на нее в сильном смущении и волнении; во взгляде его слишком искренно читалась очарованность, и это было очень неловко.
- Возьмите, - сказала Дезире, спокойно улыбнувшись, и высыпала в его руки осколки.
Внезапно вошедший Руни увидел стоявшую у стола Дезире и стоявшего перед ней на коленях Камилла с осколками в руках. Руни нахмурился.
- Ужин еще не готов? – спросил он у Камилла.
- Я-я… у-ужин… нет… я сейчас… - воскликнул Камилл и, встав с колен, быстро вышел с осколками.
- Садитесь; сейчас будем ужинать, - сказал Руни Дезире. Она опустилась на стул, опустив глаза и смотря на свои руки с ничуть не смущающейся, но как будто робкой улыбкой; эта улыбка была прелестна.
- Простите, что, пока не приехала тетушка, мы не сможем избавить вас от скуки, - сказал Руни, тоже сев за стол напротив Дезире. – Илья – или… вы, кажется, называете его Камилл – теперь помогает мне; я завален делами.
- Поэтому вы всегда так невеселы и строги? – спросила Дезире с прежней улыбкой.
- Разве? Я, кажется, виноват перед вами, - с очень открытой и добродушной интонацией сказал Руни, улыбнувшись.
Дезире молчала.
- Послушайте, Дезире, мне трудно об этом говорить, но я хочу, чтобы вы смотрели на это так же просто, как и я, - искренно начал Руни, воспользовавшись прекрасным моментом. – Камилл сказал мне, что у вас нет денег. Мы не бедны, и наши средства в вашем распоряжении. Видите вон тот ящик? Вы всегда можете взять оттуда столько денег, сколько вам нужно.
Дезире с легкой улыбкой посмотрела на ящик; деньги наверняка никогда не хранились там; просто так Дезире было бы удобнее и не так стыдно брать их.
- Я должна найти работу и отдать вам долг, - сказала она.
- Это необязательно, но разумно. Возможно, так будет лучше для вас. Но не для нас, поверьте мне.
Дезире немного помолчала.
- Вы поможете мне найти работу? – спросила она, но не дала Руни ответить, продолжив: - Только я очень вас прошу – не сейчас. Вы позволите мне первое время пожить у вас… так? Дайте мне две недели.
- Мы будем очень рады. И, пожалуйста, никогда не беспокойтесь.
Камилл наконец принес кушанья. Он был очень весел и принялся рассказывать, как у него сгорела какая-то еда. Дезире, слушая его, рассмеялась. Это был первый раз, когда она смеялась, и оба брата невольно засмотрелись на нее. Она смеялась очень искренно и нежно, немного закрывая лицо отстраненной рукой, согнутой в локте и стоявшей на столе. Смех ее был очень чист и легок, но в то же время как будто слегка серьезен. Руни слегка улыбнулся, на нее глядя; Камилл, казалось, пришел в восхищение. Добившись такого успеха, он уже не мог остановиться и во весь вечер занимал Дезире и брата своими веселыми и милыми рассказами; при этом он рассказывал уже не о сгоревшей еде, а о действительно интересных и иногда даже серьезных вещах; рассказы его удивляли остроумием, за которым читалась поразительно верная проницательность; Камилл, казалось, понимал суть вещей и суть людей, не думая особенно, едва ли не по-детски интуитивно; его простой и естественный, не испорченный искаженными понятиями общества взгляд на вещи давал богатый материал для его насмешливости и, высказываемый с предельной искренностью, пленял слушателей. Дезире, видимо, была очень весела и беспечно-счастлива. Камилл ловил тени на ее лице и с невозможной нежностью предупреждал своим вниманием каждое ее чувство, благодаря чему, несмотря на его неуравновешенность, даже взбалмошность, и внутреннюю силу, иногда производившую едва уловимое впечатление грубости, казалось, что ни одним словом, ни одним жестом он никогда и ни за что не сможет причинить ей малейшую неприятность. Как ни странно, уравновешенный, мягкий и вежливый Руни такого впечатления не производил. Руни с интересом слушал брата, иногда опровергал его, но никогда не спорил; вообще он видимо относился к нему с уважением и любил его, но любил его также и как младшего брата, и как ребенка. Несмотря на то, что Камиллу было двадцать семь, он и действительно был еще иногда совершенный мальчишка; Руни был старше его на семь лет.
Когда братья пожелали Дезире спокойной ночи и она пошла к себе, Камилл сидел за столом, мечтательно подперев руками подбородок и, казалось, все еще говорил, говорил, говорил в своих грезах. Руни, сидевший на диване, смотрел на него с улыбкой.
- Ба! – сказал он громко. Камилл вздрогнул и испуганно отозвался:
- А?! Ч-что?
Руни улыбался. Камилл расхохотался и, подойдя к брату, положил руки на его плечи.
- Ронька! Как хорошо! – сказал он.
- Кажется, ты вчера говорил так после обеда.
- Тьфу! Ты, Ронька, дурак! – хохотал Камилл.
- А ты?
- А я… гений!
- Ну-ну.
- Что ну-ну?
- Это дела…
- Да ну тебя с твоими делами!
- Она смеется хорошо; это еще небольшое достоинство. Она приехала к почти чужим и почти незнакомым мужчинам, без денег, и кокетничает; это большие недостатки.
- Она оказалась без денег? Это не недостаток – каждый может оказаться без денег, - разгорячился Камилл. – Приехала к чужим людям? Что ж, если это самые близкие для нее люди во всем мире! К мужчинам? Не в детском же саду женщине искать защиты! Кокетничает?! Это просто клевета! К тому же… к тому же хорошенькая женщина не может не кокетничать. Ее нельзя в этом винить. Но, право же, Роня, я не помню ни одного ее взгляда, который был бы кокетлив. И потом… - Камилл улыбнулся. – Ты говоришь, она смеется хорошо. Она прекрасна! Это видно в каждом ее движении! Ты думаешь, что это легкомысленно… с моей стороны? А мне кажется – вовсе нет.
Камилл медленно подошел к стулу, опустился на него и вдруг закрыл лицо руками.
- Илья! – окликнул брат.
Камилл убрал руки от лица и доверчиво посмотрел на него; на его глазах были слезы.
- Ну, и что ты думаешь? – спросил Руни.
- Что я ее недостоин.
- Правильно.
- Почему?
- Не нашего полета птица.
Фраза, подозрительно скромная для Руни, с его лицом и манерой, о которой тетушка, которая как раз должна была приехать, как-то сказала: «не слишком ли много спеси для такого песика?» Песиками тетушка почему-то называла людей добреньких и похожих на детей.
- Да…
- Ну-ну! Не реветь! Она все же, кажется, хорошая девушка и может быть тебе просто другом… - Руни пристально посмотрел на брата; он знал, что ему нужно сказать.
- Ах, да! Мне большего и не надо!
- Ну, и прекрасно. Пойдем спать, - сказал Руни с очень теплой интонацией, поднимаясь, и, подойдя к брату, дружески похлопал его по плечу.

Руни проснулся раньше обычного, чтобы еще успеть сделать кое-какую работу, и что-то писал за столом, когда услышал неопределенный стук в дверь своей комнаты, как будто кто-то несмело скребся в дверь.
- Не заперто, - сказал Руни. Однако никто не отзывался. Руни встал с места, подошел к двери и распахнул ее. Перед ним стояла Дезире, в белом платье и вчерашней кофточке, в которую она куталась, видимо немного озябнув. Она стояла, опустив глаза, с почти незаметной, серьезной и тихой улыбкой на умном лице, приподняла голову и посмотрела на Руни по привычке слегка исподлобья, как будто робко, но с таким непосредственно сознательным выражением в глазах и такой спокойной простотой, что и ее приход, и ее молчание показались самыми обычными и очень милыми.
- Вы ко мне? – слегка улыбнулся Руни. – Проходите.
Дезире прошла в комнату и стала молча рассматривать ее, кажется, с любопытством, но как-то слишком робко, так что почти не глядя. Робость Дезире была совсем особенной – как будто принужденной, но не кем-то посторонним, а причиной, кроящейся в ней самой, совершенно сознательной, почти нарочной, и при этом в каждом робком жесте проглядывала совершенная внутренняя уверенность. Это можно было бы сравнить с тем, как ведет себя красавица, осознающая силу своей красоты и робко опускающая глаза, но так, как будто потому, что эта красота и эта власть совсем не нужны ей. Однако эта робость производила впечатление незащищенности, и, кажется, на этот раз совсем не обманчивое.
- Ведь вы с братом скоро уйдете? – спросила она.
- Да; сразу после завтрака.
- Так я и зашла для того, - добавила Дезире. – Как много бумаг. Вы работали, когда я постучала?
- Да.
- Так работайте; я не буду вам мешать.
Руни, которому во что бы то ни стало нужно было закончить работу, решил воспользоваться этим не совсем обычным разрешением и сел за стол.
- О чем вы пишете? – спросила Дезире, оставшись стоять на месте, то есть рядом со стулом Руни. Она спрашивала серьезно; ей, кажется, действительно было это интересно.
- Это касается политики…
- Вы учились на юриста и, кажется, хотели стать адвокатом.
- Я им был несколько лет.
- Кто это оформлял? – спросила Дезире после нескольких секунд молчания, осторожно взяв листок, лежавший сверху.
- Мой секретарь. Что вы можете об этом сказать? – спросил Руни, заметив легкую, все ту же как будто скрывающуюся улыбку на губах Дезире и пристально всматриваясь в ее лицо.
- Это ужасно, - ответила она тихо. – Посмотрите сюда – этот шрифт здесь неприменим, эта таблица сделана неверно; в целом расходуется много времени и даже средств. Из-за путаницы в этой колонке неверные расчеты. А какой ужасный почерк, - тихо, нежно и серьезно объясняла Дезире, указывая на листок.
- Вы смогли бы сделать это лучше?
Дезире улыбнулась.
- Хотите работать моей секретаршей? – спросил Руни, серьезно смотря на Дезире.
- Разве вы не сможете найти просто другого секретаря?
- Мне нужен человек, на которого я мог бы положиться, а вам скоро нужна будет работа.
- Может быть… Я обещала вам не мешать и, видите, мешаю.
Дезире отвернулась и отошла в другой конец комнаты, к полкам с книгами. Она нежно провела по ним пальцами, задумчиво улыбаясь и разглядывая названия; раскрыла одну книгу и прочитала вслух:
- «Статья пятая. Власть человека несправедлива и тиранична». Что это?
- Проект конституции Сен-Жюста.
- 1793-го?
- Верно.
- И вы думаете так же?
- С этим невозможно спорить.
Дезире улыбнулась.
- Что вы думаете о Сен-Жюсте? – спросила она, повернувшись к Руни.
- Он прекрасен.
- Мужчины обычно говорят, что это человек сильной воли и большого ума, а имеющие отношение к политике – что это честный и решительный политик, преданный народу.
- Значит, я – не мужчина и не политик, - улыбнулся Руни.
Дезире поставила книгу на место и, сказав:
- Я больше не буду вам мешать, - вышла из комнаты.
За завтраком все было по-прежнему, если не считать того, что Камилл немного успокоился и направил свою энергию на то, чтобы помогать брату; он принес газету и стал, немного задыхаясь, читать брату о волнениях в стране и о высказываниях каких-то политиков. Руни довольно улыбался и несколько раз пошутил, в том числе и над самими Камиллом; Камилл то смеялся, то отмахивался руками и начинал что-то с жаром толковать. Дезире смотрела на них со своей робко-самоуверенной, спокойной улыбкой. Братья вышли вместе, и еще из прихожей до Дезире доносился громкий, низкий голос Камилла с ноткой одержимости:
- Мы еще посмотрим! Увидишь – мы заставим их подавиться их деньгами!
Дезире осталась одна и встретила тетушку, которая приехала почему-то сегодня, а не завтра, и целый день подозрительно смотрела на Дезире, несмотря на ее объяснения. Дезире улыбнулась и предложила ей привести в порядок дом. Тетушка посмотрела с удивлением, однако взялась с усердием, и женщины скоро привели дом в такое состояние, в каком он, наверное, не был с его постройки. Пришедший ближе к вечеру Руни поблагодарил их обеих и заодно резонно попенял им за эту работу. Камилл покраснел, как мак, потом бросился целовать руки обеих женщин, за что получил подзатыльник от тетушки, не очень поняв, за что.
- Еще захнычь, размазня! Нет у самих рук, так наняли бы горничную, – недовольно высказала она.
Камилл обиделся и вышел из комнаты, но тетушка скоро выгнала его с кухни, назвав его суп помоями, а его самого – журналистом с кастрюлей вместо головы. Камилл действительно был журналистом, и довольно талантливым; впрочем, работал непостоянно. Вообще его работа заключалась в том, чтобы помогать брату разнообразными способами, на которые он был мастер от безделья. Камилл подумал, что обижаться невозможно, и попытался улыбнуться; улыбка почему-то получилась злорадной и до того смешной, что Руни и Дезире в голос рассмеялись. Впрочем, тетя была мизантропкой, сразу заявила, что не собирается есть вместе со всеми и вообще редко выходила из своей комнаты, так что ее присутствие было мало заметно. Однако ближе к вечеру, когда веселая компания бездельничала в гостиной, тетушка внезапно влетела туда «немного раздраженная», как в таких случаях говорил Камилл, и, разражаясь, опять же по выражению Камилла, «милыми словами», из которых следовало, что она потеряла свои очки, потребовала, чтобы трое друзей немедленно приступили к их поискам в гостиной. В это мгновение Руни, бросивший взгляд на стоявших рядом Камилла и Дезире, вдруг заметил нечто, видимо произведшее на него впечатление: в мягкой, тихой полуулыбке Дезире и злорадной, властной ухмылке Камилла явно отразилось, хотя и по-разному проявившееся, но одно и то же чувство – чувство, которое появилось как реакция на нападение тетушки. Взгляд Руни, пристально обращенный на Дезире, носил оттенок внезапного прозрения. «Это дела», - должно быть, сказал бы Руни, если б не сказал другое.
 - Тетушка, но разве вы читали здесь, чтобы ваши поиски были оправданы?
Всем было ясно как дважды два, что тетушка посеяла очки где-то в своей комнате и спустилась сюда только в силу своего характера. В то время, как тетушка разразилась вторым дублем милых слов на возражение Руни, Дезире по привычке слегка опустила голову со своей улыбкой и по требованию тетушки принялась спокойными, мягкими жестами, как она делала все и всегда, перебирать на столе вещи, так что, если бы очки могли лежать здесь, то именно здесь непременно бы нашлись под ее внимательным взглядом; Камилл же в одну секунду успел заглянуть под стол, под диван и задрать голову под потолок.
 - Кажется, я заслужил похвал любезной тетушки! – сказал он с воодушевлением. – Конечно – что еще, как не ваши очки, тетушка, может блестеть на шкафу между бюстом Руссо и сочинениями Вольтера? Сейчас я возьму стол, стул и в мгновение ока вызволю их оттуда!
Ненавидевшая прославленных философов тетушка даже не стала поднимать глаза на шкаф, мгновенно поняв издевку Камилла, и, взорвавшись, вышла из комнаты, громоподобно хлопнув дверью.
 - Я пойду помогу ей, - тихо сказала Дезире, спокойно выходя из комнаты вслед за разгневанной тетушкой.
 - Я виноват, - сказал Камилл с нежным беспокойством, предупреждая Дезире. – Мне и страдать, - добавил он с неподражаемой усмешкой, и исчез за дверью. Громкий голос тетушки, послышавшийся было сверху, скоро затих, и Камилл вернулся довольный; несмотря на глубокое презрение к нему тетушки, он с бесконечным снисхождением и нежностью относился к ней, к ее насмешкам и ее слабостям, так что она невольно чувствовала себя рядом с ним существом более слабым и подчинялась его влиянию.
После ужина, во время которого Камилл увлеченно рассказывал Дезире свои сегодняшние приключения, причем увлеченный все-таки, кажется, больше ею, чем приключениями, убежал из дома, непонятно куда и на ночь глядя. «Теперь нельзя терять ни минуты!» – крикнул он брату, убегая. Дезире ушла в свою комнату, Руни – в свою.

Проснувшись, Дезире переоделась и, подойдя к окну, отодвинула штору. На балкончике, на небольшом старом мраморном столике, лежал букет белых камелий. Дезире улыбнулась, неспеша вышла на балкончик и огляделась; этот балкон соединялся с другим, на который выходила еще одна дверь. Взяв цветы, Дезире заметила под ними красиво оформленную коробку. Развязав ленты и открыв крышку, Дезире снова улыбнулась – в коробке было небольшое настольное зеркало, удивительной работы и, должно быть, очень дорогое. Оно было мило оформлено; в его подножье девочка играла с серым котенком. Дезире с нежной улыбкой, но взглядом, чувство которого было трудно понять, смотрела на эту чудесную игрушку. Зеркало было скорее прекрасным сувениром, чем бытовой вещью. Дезире улыбалась, может быть, думая о том, как Камилл может быть занятым одновременно ею и политикой, и с таким увлечением. Но она вдруг услышала шаги внизу и, подойдя к перилам, увидела на темной дорожке не замечавшего ее Руни, который шел видимо глубоко задумавшись. Дезире оставила в комнате подарки и вышла в аллею; скоро она догнала Руни и молча пошла рядом с ним. Руни слегка вздрогнул, заметив ее – он слишком глубоко задумался.
- Вы думаете о политике? – спросила Дезире со своей серьезной улыбкой.
- Да… в стране очень сложное положение, - задумчиво сказал Руни. – Но это хорошо, что вы встретили меня здесь. Я хотел поговорить с вами… Простите – может быть, мне не нужно вмешиваться, но позвольте мне позаботиться о вас. Я очень хотел бы, чтобы вы рассказали мне ваши планы на будущее, если они есть. Возможно, я в чем-то смогу вам помочь.
- Вы угадали – планов нет.
- Но вы не решили махнуть на себя рукой?
- Вы хорошо угадываете; может быть…
- Вы можете сделать карьеру; вы молоды, привлекательны – вы можете выйти замуж.
Дезире слегка улыбнулась своей непонятной улыбкой, как обычно при этом опустив глаза и слегка наклонив вперед голову.
- Когда же будет поздно? – спросила она тихо и подняла на Руни простой, легкомысленно-спокойный взгляд.
- Простите… Я говорю понятиями общества; личное мнение редко пользуется спросом, - просто ответил Руни.
- Вы хотите пользоваться спросом и поэтому так дипломатичны?
Дезире отвернулась, с легкой, спокойной улыбкой разглядывая пейзаж. Руни тоже слегка улыбнулся.
- Я политик, - сказал он, - и вы можете считать меня испорченным этой средой.
Дезире молчала, но вдруг остановилась и оглянулась кругом. Они проходили под аркой из нескольких высоких деревьев, густо переплетающихся полуосыпавшимися тонкими ветвями высоко над головой.
- Здесь очень красиво, - сказала Дезире, и вдруг, оглянувшись, прямо и просто посмотрела в лицо Руни. Осенний ветер, несший запах сухих листьев, пожелтевшая трава за ее спиной, свет, с нежностью и печалью слабо пробивающийся сквозь переплетенные ветви – все это как будто принесла она, и лицо ее, вечно спокойное, казалось ликом осеннего ангела.
- Я вам нравлюсь? – спросила она внезапно.
Лицо Руни стало серьезным и приобрело какой-то мрачный оттенок. Он опустил тяжелый взгляд, поднял его на Дезире и видимо хотел отвечать, но она сказала:
- Кажется, пошел дождь. Пойдемте домой.
Они дошли до дома молча. В столовой непонятно зачем стоял одетый для выхода Камилл, как будто чего-то ожидая. Увидев Дезире, он просиял лицом, пожелал ей доброго утра, смущенно улыбнулся и побежал прочь из дома, может быть, опоздав. Уже вечером, когда Дезире случайно столкнулась в дверях с Камиллом, она сказала ему, спокойно улыбаясь:
- Я не поблагодарила вас за котенка.
- Вам… понравилось? – спросил Камилл, наверное сам плохо сообразив, что говорит. Дезире только улыбалась, разглядывая его своими черными глазами. Обрадованный, счастливый Камилл как будто смешался под этим взглядом, но вдруг в глазах его показались слезы, счастливые, внезапные слезы, он отвернулся и быстро пошел прочь.
За ужином Камилл неосознанно вел себя так, как будто ухаживает за Дезире. Он не спускал с нее глаз, следил за ее взглядом, улыбался ее движениям. В этой растущей привязанности было как будто что-то детское по трогательности и преданности. Дезире не менялась, но глаза ее, обращенные к Камиллу, всегда были приветливы и радушны. Руни наблюдал за ними и, когда Дезире вышла, обратился к брату.
- Так ты собираешься сделать ей предложение? – спросил он.
- Я! Предложение? К-кому? – растерялся Камилл.
- Мне, вероятно.
Камилл опустился на диван рядом с братом и с грустной задумчивостью посмотрел в пол.
- А почему бы и нет? Почему нет, брат? – вдруг воскликнул он во внезапном порыве, поднимая на Руни глаза; глаза его вспыхнули.
- Как хочешь; это твои дела. Только… ты уверен в этой женщине? Ты не знаешь ничего о ее прошлом.
- К-к-как можно! – воскликнул Камилл, вспыхнув и вскочив с места в бешенстве.
- Что ж… Единственный мой совет – не спешить, - спокойно отозвался Руни.
Но вдруг в лице его мелькнула какая-то мысль: он заметил на себе быстрый, странный взгляд Камилла, в котором отражалась легкая усмешка. Руни чуть сдвинул брови; Камилл, в свою очередь, заметил это движение в его лице; только что вскочивший с места, он стоял у стола, небрежно вертя ручку кофейника.
- Тебе не было скучно во время утренней прогулки, не правда ли? – сказал он, и в голосе его послышалась та же насмешка.
- Ты думаешь, что я хочу отбить у тебя невесту и для этого планирую очернить ее в твоих глазах? – холодно и очень спокойно спросил Руни, пристально глядя в лицо брата.
Рука Камилла застыла, губы передернулись, он страшно покраснел и вдруг, сорвавшись с места, быстро подошел к Руни и схватил его за руку обеими руками.
- Я – свинья! – сказал он. – Ты меня н-н-не простишь! – в глазах его стояли слезы.
- Первое сказано умным человеком, второе под стать дураку, - слегка улыбнулся Руни.
- Ах, я… Н-ну, что ж!.. – говорил Камилл, опустившись на диван рядом с Руни; слезы текли по его лицу. – Ведь ты.. Ну да! – он наконец рассмеялся вместе с Руни и, раскрасневшись от смеха, с еще заплаканными глазами выбежал из комнаты, весело крикнув, что Ронька сам дурак, а он повесится на гвозде; правда, смех его напоминал истерический и очень верно казалось, что в своей комнате он разрыдается.
Оставшись один, Руни еще некоторое время сидел неподвижно, глядя в пол; хотя подозрение Камилла было вызвано, скорее всего, его уверенностью в собственном ничтожестве, неверием в возможность быть любимым взаимно и, как следствие, преимуществе над ним всех других, в том числе и его брата, Руни было о чем подумать: во-первых, его дипломатичность, в которой всегда есть доля неискренности, не ускользнула от внимания Камилла; во-вторых, Камилл, возможно, почувствовал и сказал ему то о нем, о чем он сам не догадывался раньше.

Выйдя в столовую, Руни застал там Дезире, которая накрывала на стол. Руни, казалось, был очень доволен тем, что застал ее одну. Дезире слегка улыбнулась ему вместо приветствия и спокойно, просто посмотрела на него, когда он подошел к ней. Руни некоторое время молчал, пристально ее рассматривая, и вдруг спросил, так нехарактерно для своего характера:
- По какой причине вы развелись с Алексеем?
Во взгляде Дезире, впрочем по-прежнему спокойном, промелькнула какая-то тень твердости; она подняла руку и своим несмелым жестом, хотя и довольно сильно, ударила Руни по лицу. Руни страшно побледнел и не отводил от нее глаз. Как будто тень сожаления мелькнула в ее глазах. Она протянула руку и сказала:
- Дайте мне вашу руку.
Что-то было в нем, то, почему Дезире могла быть уверена, что он не может не протянуть ей руки, несмотря на эту ужасную бледность и бешенство в его глазах; то, из-за чего она пожалела о пощечине; может быть, то, из-за чего она повторяла его имя тогда, заблудившись в лесу.
Руни протянул свою руку, и Дезире крепко сжала ее в своих пальцах; отвернулась и ушла на кухню.
Во время завтрака Камилл влетел в комнату с газетой в руках и принялся читать брату какие-то поразительные известия. «Ба! Это дела», - сказал Руни, встав из-за стола и собираясь уходить. Камилл нежно улыбнулся Дезире, спросил, хорошо ли она спала и не холодно ли ей в ее комнате и хотел уже быстрей убежать вслед за братом, но вдруг вернулся и, с детской нежностью взяв Дезире за руки, посмотрел в ее лицо своими горящими, черными глазами, полными огня и силы, сверкающими молодым, чистым и всепоглощающим восторгом.
- Мы сделаем всех счастливыми! – сказал он тихо и вдохновенно. – Эти люди, которые сегодня рыдают над своими голодными детьми и бранят нас, завтра будут любить нас и кричать наши имена на площадях, задыхаясь от счастья! Мы сделаем их свободными и дадим им воздух! О, нам не нужна награда, только видеть их счастливые глаза! Умереть ради тени света… на этом лице… на этом лице… – повторял он в забытьи своего чувства, нежно и в то же время до боли сильно сжимая руки Дезире; он вдруг быстро поцеловал ее руку и выбежал из комнаты.
В течение дня Дезире слышала шум в городе, впрочем небольшой, видела какое-то движение. Она накинула на плечи свой плащ и, даже не застегнув его, вышла на улицу. На улицах она, впрочем, не увидела ничего особенно интересного; кое-где люди собирались группами, громко говорили и что-то кричали; вообще в городе было какое-то всеобщее оживление, все суетились, куда-то бежали. Дезире шла по этим улицам спокойно и просто, со спокойным, как будто таящимся далеко в глубине ее взгляда любопытством разглядывая людей и идя на шум. Мокрые после дождя улицы отражали ее фигуру, так непривычную для них, и повторяли ее несмелые движения. Она наконец увидела довольно большую толпу, где кричали больше всех. Ей послышался знакомый голос, она подошла ближе и вдруг увидела Камилла.
Он стоял на каком-то возвышении, поставив одну ногу на валявшийся там опрокинутый стул; в левой руке он держал шляпу, которую протягивал над толпой, как будто защищаясь от нее, другая была поднята кверху; он держал алую розу и размахивал ей, крича в исступленном вдохновении и почти в бреду. Резкие черты его лица, черные брови, черные локоны теперь не казались ни такими отталкивающими, ни такими миленькими, как прежде; он казался красавцем, и красавцем, страшным своей красотой. Люди, обступившие небольшое возвышение со всех сторон, громко поддерживали его, к нему тянулись чьи-то руки; казалось, эта восторженная толпа разорвет на клочки хрупкого, прекрасного мальчика. Задыхаясь от собственных мыслей, Камилл вдруг встретился с глазами Дезире. Она стояла поодаль от толпы и, смотря на него, спокойно и просто улыбалась; на ней было то самое простое синее платье, выделяющееся на фоне одежды толпы, которое она надела в первый день их знакомства. Камилл замер, смотря на нее, как очарованный. Крики толпы заглушали всё. Кто-то забрался на стол и бросился обнимать Камилла; другие принесли ему цветы и бросали их к его ногам; все что-то кричали; кто-то зарыдал. Камилл стоял без движения и все смотрел на Дезире; она слегка опустила глаза, последний раз взглянула на него, улыбнулась и скоро скрылась за поворотом.
Вернувшись домой уже вечером, Руни нашел брата в отчаянии, чуть ли не в истерике и чуть ли не при смерти. Он сидел на диване, обхватив голову руками, в плаще, видимо только что придя с улицы. Увидев брата, он будто опомнился, стал бессвязно расспрашивать его о Дезире и снова побежал было на улицу. Руни едва остановил его и смог узнать, что Дезире нет дома, что Камилл обегал уже весь город, ища ее, что Камилл свинья, ничтожество и кретин, потому что не предупредил Дезире не выходить на улицу – все это бессвязно рассказывал сам Камилл, порываясь опять бежать из дома. На слова Руни, что на улице нет ничего особенно ужасного, особенно теперь, когда все давно разошлись, и что Дезире вполне может спокойно прогуливаться где-нибудь в парке, Камилл только отчаянно махнул рукой («ты не понимаешь! ведь она одна, одна, на улице, там эти люди, там черт знает кто! я, я виноват во всем, во всем!») и все-таки убежал из дома, умолив беспокоившегося больше всего о нем и собравшегося было с ним Руни остаться дома, потому что «один, один должен быть здесь!» Через полчаса после его ухода вернулась Дезире; она молча, опустив голову выслушала рассказ Руни о Камилле, так что Руни не смог понять ее чувств, и ушла в свою комнату. Скоро вернулся Камилл, крича с порога:
- Ее нет?!
Услышав его голос, Дезире вышла ему навстречу. Он бросился к ней, схватил ее за руки, усадил на диван и, может быть, зарыдал бы, если б не стал говорить. Он говорил много, бессвязно, как в бреду.
- Мне все казалось на кого-нибудь, что это ты. Ты не представляешь, как это странно; стоило мне увидеть со спины какую-нибудь женщину, чем-то напоминающую тебя – у меня сердце разрывалось от счастья. Я чувствовал, что это ты, чувствовал твое присутствие, я теперь знаю это чувство – мучительной боли, которая делает тебя самым счастливым, до исступления, до смерти! И даже когда я обгонял женщину и видел чужое лицо, я все никак не мог понять, что это не ты; мне все казалось в первую секунду, что ты так изменилась… знаешь, как это бывает во сне, - болтал Камилл; он держал ее руки. Дезире смотрела на него с нежным беспокойством, слегка кивала головой, слушая его, наконец высвободила руку и поднесла ее к его губам, чтобы успокоить его. Он оборвался на полуслове и приник губами к ее руке. Дезире улыбнулась; слезы блеснули на ее ресницах или так только показалось смотревшему на нее Руни.

Дождь шел с самого утра, нежно шумя по грустно уцелевшей листве и наполняя нежностью затененную туманом даль за окном. Руни стоял у окна и смотрел в эту даль своим спокойным, нежно-задумчивым взглядом. Дезире сидела на диване и, слегка улыбаясь, неспеша пришивала воротник к плащу Камилла («за шкирку его, что ли, кто-то таскал, котенка мокрого; давно пора», - заметила тетя, случайно увидевшая полуоторванный воротник).
- Дезире… - сказал Руни.
- Да? – тихо отозвалась она.
- Я… не просил у вас прощения.
Дезире улыбнулась и промолчала. Руни оглянулся. Она сидела перед ним, работая и слегка наклонив голову. Ее темные волосы просто падали на высокий лоб и как-то беззащитно открытую шею, ниспадали на простой воротничок платья; на губах ее была едва видна эта нежная, самоуверенная и вместе с тем робкая, таящаяся улыбка, от которой у него всегда как-то больно замирало сердце. В его уме мгновенно промелькнул осенний лес, веселые лица его друзей, влюбленное – его брата, и почти детское, беззаботно счастливое, полное забвения, веселья и легкой нежности – ее; она тогда оглянулась на него – и вдруг рассмеялась своим грустным, серьезным смехом. Дезире подняла глаза от работы и взглянула на Руни; те же черные глаза, та же нежность, та же легкомысленная грусть! Руни хотел что-то сказать, но почувствовал, что у него пресеклось дыхание. Внезапно в другом углу длинной комнаты дверь распахнулась, как невесомая.
- Дезире! Отец рад нашей свадьбе! Он любит тебя! Как мы счастливы, Дезире! – восклицал Камилл, вбегая в комнату. Он упал на колени перед сидевшей на диване Дезире и, скрыв преисполненное нежности и счастья лицо в складках ее платья, зарыдал. Он рыдал, поднимал к Дезире заплаканное лицо, и все невозможное счастье светилось в его глазах.
- Дезире! Роня! Ты здесь! Отец, он… Отец скоро будет здесь! – воскликнул, рыдая, Камилл, на секунду оторвав взгляд от лица Дезире и оглянувшись на брата. Дезире тоже взглянула на него; сколько счастья в ее глазах, наполненных слезами, с этой улыбкой на губах! Руни улыбнулся, глядя на эти детские, счастливые и заплаканные лица.
- Не волнуйся; я встречу его, - сказал Руни искренно и просто, как всегда, и вышел из комнаты. Через минуту он уже встречал отца и разговаривал с ним о политике так, как будто никогда не переставал думать об этом.