ккк

Я патологически нормален. Даже мухи, бомбардируя стекло, смеются надо мной. Не думая о стекле, можно представить, что его нет. Но у мух почему-то не получается. Они глотают остатки воздуха в этой тесной коробке, сдавленной тем, что ты не понимаешь. Я вижу улицу. Но улица на меня не смотрит. Она отворачивается, обнажая равнодушную спину. Кто поцелует тебя в затылок? Кто сомкнёт твои веки? Картины умирают, не родившись. Я убийца. На моей совести тысячи нерождённых слов. По лестницам их тонких, изящных костей маршируют барабанщики с выпученными глазами. Как же холодно здесь, в этом месте зазывал на нерождённых костях. С вечным скрипом мой рот выстреливает стаи голубей. Взлетая, тянутся побеги их дорог. Побеги, кто тебя сможет остановить? Неоконченные друзья из цветных кинофильмов? Вы говорите, но получаются одни лишь пузыри. Я живу в болоте водяных лилий. Где тот Август, что руку протянув, раскроет сотни наших лепестков? Царевна-Лебедь, устав от вечного недоеданья Царевен-Жаб, уснула на тычинках лилии моей. Во сне она смеялась, так была проста, и улыбалась мне, свой тонкий клюв приоткрывая. Я – лилия, и всё что я могу – лишь целовать тебя в затылок, добрых снов. Ведь ты не улица, не отвернёшься? Ведь по твоим ладоням не топчутся свинцовой невнимательностью толпы. Ведь на тебе не вырастут деревья, фонари, и что-то среднее, двуногое, прямоходячее, несчастное слегка. Слегка довольное, слегка безвольное. До воли – долго ли идти? Ты отвечаешь: «мне неведома ходьба, парю я в небе, на тычинках сплю, и кто-то шепчет сны мне тёплыми ночами. Я человеком, чувствую, была когда-то. Тянула руки, так, как тянешь ты. Но вот уже раздавлены мои ладони невнимательным свинцом, и всё, что я могу – обнять тебя крылами. А хочешь, оставайся с нами?» Нет, я лилия, мне нужно расцвести, когда в моё болото Август упадёт.