Случай Анны О

Описание психотерапевтического
случая


Встреча первая

Если попытаться описать мое состояние до первой встречи с пациенткой, сказать, что я волновалась - это ничего не сказать. Казалось, что мой провал настолько мне обеспечен, что даже убеждаться в этом не было никакого смысла.
И тем не менее…
Коридор, по которому мы переходили из одного корпуса в другой, показался мне размером со взлетно-посадочную полосу: с каждом шагом к моему первому клиенту ноги слабели все сильнее.
Врач, наблюдающий пациентов, долго копалась в картах больных, затем в задумчивости достала чью-то историю болезни (которая внушала доверие изначально своим объемом), полистала, вздохнула и сказала:
«Ну вот, то, что нужно – кардиологическое отделение, женщина, Анна О., 63 года - ишемия, стенокардия, инфаркт (дальше последовал длинный список страшных медицинских терминов, услышав которые я с тоской покосилась на дверь…). Ну, в общем, все у нее болит, все плохо, на все жалуется, лечение неправильное, врачи черствые... Честно говоря, не знаю, что с ней и что с ней делать, ходит, жалуется каждый день… Хотела поговорить с психологом. Так что действуйте!»
«Большое спасибо» ответила я, а про себя подумала: было бы странно, если бы мне достался какой-нибудь другой, более легкий случай.

Я вышла в коридор, и стала ждать, когда приведут мою больную. Беседа должна была состояться в холле больницы, где больные отдыхали, встречались с родственниками, и, наверное, смотрели телевизор по вечерам, если бы он был - вместо него в углу гудел и подрагивал холодильник.
Поскольку два кресла достались другой паре, мне надо было расположиться на оставшемся диване и стуле. Решив, что посажу клиентку на стул и сяду напротив, я стала ждать.
 Прошла минута, две, три, четыре… «ну вот, подумала я, она и ко мне теперь идти не хочет». А напротив меня в паре уже активно шла беседа. Пациентка другой студентки активно участвовала в разговоре и вообще, выглядела явно заинтересованной.
Прошло еще пару минут, и из полутемного коридора послышался слабый голос, неохотно возражающий другому, который напоминал голос лечащего врача. Затем послышались шаркающие медленные шаги, и на свет из коридора выступила фигура полноватой женщины с огромными грустными глазами, которая очень медленно и с явной неохотой пошла в мою сторону.
Я встала ей навстречу, заметив про себя, что ноги мои в тот момент «жили» какой-то своей, отдельной от меня жизнью. Я поздоровалась, представилась, предложила сесть Анне (как она себя назвала) на стул напротив меня. Все это время она не сводила с меня пристальных глаз.
«Вы психолог? Учитесь? Молодая…» - с печалью отметила пациентка. Сев на стул, она грустно взглянула на меня и со вздохом, обиженным голосом сказала: «Загореленькая такая… Отдыхали, наверное где-то, да?»
Что автоматически мною было переведено так: «я тут лежу, болею, а ты здоровая, молодая, отдохнувшая, о чем нам разговаривать?»
«Да» – ответила я, давая понять, что это ничего не меняет, и загар «к делу не относится».
Я попросила Анну рассказать о том, как она оказалась в больнице. Но, так как дискредитация и обесценивание меня как психотерапевта прошла не совсем удачно, проигнорировав мой вопрос, клиентка произвела следующую попытку, сказав, что ей очень дует в спину из окна, на что я предложила его закрыть. Тут произошло следующее: повторно проигнорировав мое предложение, Анна начал сама организовывать наше с ней пространство, усадив меня на конец дивана, села напротив меня, причем так близко, что мне пришлось незаметно отодвинуться.
«А вот и границы сеттинга», подумала я. И сразу вспомнила, что нам говорили: устанавливать свои правила, не давать клиенту «вести», всегда прощаться первыми, даже если клиент решит уйти, не позволять ему брать инициативу в свои руки.
Все мои тревоги и переживания до встречи усилились, потому что я столкнулась с огромным сопротивлением. В том, как она выглядела было сплошное противоречие - ее полные грусти глаза, смотрели с надеждой и недоверием одновременно.
Невербально она транслировала мне следующее: «не надо меня трогать, я все равно ничего не скажу, тем более такой молодой, загорелой и неопытной», но выражение лица просило помощи и поддержки.
Наша беседа прерывалась в самых неожиданных местах, когда Анна заставала меня врасплох вопросами и замечаниями:
«Странно, неужели вам интересно все это слушать? Не понимаю, зачем это все вам нужно?»
Анна начала рассказывать. Голос был слабым и невыразительным, уголки губ и глаз были опущены вниз, как будто по-другому они уже «не умели».
13 марта 2004 года она попала по скорой в 20-ю больницу, был приступ стенокардии.
На тот момент она находилась в больнице уже 2 недели. Два года назад был инфаркт. Перенесла язвенную болезнь. Жалуется на редкий пульс 60/40 ударов в минуту, жжение в груди. Говорит, что сердце может остановиться в любую минуту. Сказала, что «должны поставить кардиостимулятор, но сомневается, что ей это поможет».
Она вообще скептически отзывалась о возможностях российской медицины и перспективы ее здорового будущего представлялись ей такими же туманным как слухи об исчезнувшей Антарктике.
О своей болезни рассказывала охотно и много, что в принципе характерно для психосоматических больных.
В 71 год умерла мать Анны, у нее были те же проблемы со здоровьем, но она никогда никому не жаловалась. Год назад умер муж, отказали почки, не было аппарата для того, чтобы его спасти. Он мучился 3 дня, затем умер.
У нее есть дочь, 40 лет, внучка 15 лет и внук 13 лет.
На мою просьбу, рассказать о том, как она проводит время в больнице и довольна ли лечением, сказала, что толком ее никто не лечит, за целый день может никто не прийти ни разу из врачей «сами знаете, какая у нас медицина».
«Когда вас обещают выписать?», спросила я.
Она махнула рукой: «Да кто же мне скажет, не скоро, наверное».
«Кто вас навещает?»
«Дочка, внучка, каждый день приходят, приносят столько еды, что класть некуда..»
«Заботятся о вас, помогают»
«Да, они молодцы» (улыбается).
С большой теплотой говорит о внучке, лицо преображается:
«Она хорошо учится, умница, но недавно очень расстроила меня, - говорит Анна, получила «двойку» за диктант».
Зять плохой, дочка хочет с ним развестись, но не может. «Дочка вообще-то хотела мужа, такого как папа».
О внуке говорит, что у него «плохое состояние». На мой вопрос, что это за состояние, пытается вспомнить слово, но не может. Говорит, что он ничего не хочет, ничем не интересуется, в школу не ходит, но все сдает и оценки хорошие. Через какое-то время вспоминает забытое слово - «депрессия», говорит Анна, ставя диагноз внуку.
Чье это мнение ее или внука, спрашиваю я? «Мое конечно, я же вижу».
Я поняла, что наступил момент, которого я ждала, что в ее «складном» рассказе о чем угодно, кроме себя и своего состояния появилась хоть какая-то ниточка, за которую я смогу зацепиться, чтобы подобраться к ее состоянию.
Я попросила рассказать Анну, как она понимает это состояние, на что это похоже. И она заговорила.
«Я вообще, всегда была пессимисткой. У меня всегда плохое настроение. От всего расстраиваюсь – кто-то что-то скажет, а я на свой счет все воспринимаю».
«Как учительница, которая «отчитала» Вас за «двойку» внучки?» – спрашиваю я.
«Да», говорит Анна, и лицо ее меняется, теплеет от того, что ее поняли.
«Я хотела бы иметь чувство юмора. У моего мужа было очень хорошее чувство юмора. Такой он был необыкновенный человек…» Лицо ее озаряется, а затем глаза наполняются слезами, и мне становится очевидно, что она не пережила потерю, ей очень тяжело, но говорить о муже она категорически не хочет. Я говорю ей об этом.
Анна отвечает, что мужа все равно уже нет и жаловаться нет никакого смысла, она так не привыкла. Я пытаюсь вернуть ей, что смириться с этим тяжело, но поговорить об этом можно, потому что одной переносить боль нелегко.
И только мне показалось, что «у меня получилось», как Анна почувствовала, что «защита слабеет», сейчас ее крепость будет сломлена, и она тут же закрылась:
 «Чем вы мне поможете?! Какой смысл говорить об этом?! Я никогда ни с кем не делюсь, мне не становится легче от этого. И вообще, я не понимаю, почему выбрали меня? Мне что, психиатр нужен? Это врач решила, что я больная?!».
Этот момент в сессии очень показателен, потому что он повторялся ни один раз, как только Анна понимала, что сейчас я «доберусь» до сокровенного, что многие годы она копила как сокровище, оберегала - она тут же, как дикобраз распускала иголки.
Такие резкие перепады не давали мне расслабиться ни на минуту, как только я думала, что дальше все пойдет легче, Анна громко захлопывала передо мной дверь, оставляя меня в тупике. Я пугалась, мне казалось, что я теряю ее в такие моменты. Мне приходилось переходить к другой теме, более позитивной. Я попросила рассказать ее о семье дочери.
Анна жила вместе с внучкой: «дочка решила, что так будет лучше после смерти мужа». «Внучка очень меня любит. Мы очень хорошо живем». Но на глазах опять появились слезы, как только она вспомнила о муже. Я подумала, что надо срочно что-то сделать.
«Мне кажется, вы очень его любили» - сказала я, почувствовав себя безжалостным убийцей-маньяком, который в сердце жертвы погружает нож, с пониманием и нежностью заглядывая при этом в глаза.
Анна с недоверием посмотрела на меня сбоку (когда она «закрывалась», она отворачивалась от меня, или закрывала рот рукой, и смотрела в пол-оборота, повернувшись), моргнула, и из глаз буквально вывалились огромные слезы:
«Мы очень хорошо жили, мы прожили такую длинную и счастливую жизнь. Он был таким веселым, все время смешил меня, у него было превосходное чувство юмора… а теперь его нет. (А. Отворачивается, закрывает лицо руками). Неужели вам это надо, смотреть как я тут плачу и жалуюсь?»
На какой-то миг у меня появилась мысль: а может она действительно права, зачем кому-то что-то рассказывать, «отреагировать», если это причиняет дискомфорт, не приносит успокоения, а только бередит старые раны? Ведь есть люди, которым не нужно общаться, для того, чтобы чувствовать себя нужным или счастливым, они самодостаточны, они в диалоге сами с собой.
Мне было очень тяжело в такие моменты, мне хотелось сделать все, что угодно, лишь бы мучения Анны и мои прекратились, мне хотелось уйти. Кстати, А. это попыталась сделать за меня, когда слезы не могла больше сдерживать, и поняла, что сейчас может «сдастся» мне.
(Интересно - описывая этот случай, я использую термины военных действий. Очевидно, для меня это было подобие сражения - с собственными страхами, чувствами и тревогой).
Анна транслировала мне через рассказ о своем муже, семье, своем образовании следующую идею: «мы – образованные, интеллигентные люди, у нас все хорошо и благополучно, мы никогда никого не просили о помощи, и если даже что-то произойдет, никто не должен догадываться о том, что мне/моей семье плохо..».
Это сообщение имело отношение и ко мне. Задавая вопросы о моем образовании, опыте, пытаясь угадать к какому «классу» я отношусь – она прощупывала меня, и, как будто сомневаясь, что контакт со мной возможен (даже когда она получала подтверждение в этом), она пугалась, закрывалась, обесценивала меня или просто замолкала. Апофеозом внутренних «терзаний» Анны был момент, когда она попыталась уйти.
Мне казалось, что она провоцировала меня на доказательство того, что и я могу «принадлежать к ее кругу».
И я шла на эту провокацию по двум причинам:
Во-первых, я чувствовала себя уязвленной.
Во-вторых, мне казалось, что только так я смогу подстроиться под нее и т.о. мы бы достигли положительных результатов.

Вот иллюстрация нашего разговора. Анна рассказывала о внуке, который чем-то расстраивал бабушку, несмотря на то, что учился хорошо, занимался спортом, учил языки и готовился к поступлению в институт. На мой вопрос, что же не устраивало в поведении внука Анну, она ответила:
«Читать не хочет. Все время сидит за компьютером, в интернете, почти не гуляет. Я ему даю книги, но ему не нравятся, читает какую-то ерунду… (пытается вспомнить) «Плоттера», что-ли, какого-то?..»
«Гарри Поттера?» – спрашиваю я.
«Да, да, его. Но разве это интересно? Я ему дала книгу интересную, но он сказал, что очень толстая и читать пока не хочет»
«А что за книга?» - спрашиваю
«Забыла как этого автора зовут (молчит, думает)... называется «Над пропастью во ржи»
«Селинджер» – говорю я, а про себя ставлю большой восклицательный знак. Это была моя маленькая победа.
 
Мы вернулись к разговору о ее муже. Анна опять погрузилась в воспоминания.
 «Расскажите мне о нем», попросила я.
«Мы с ним долго притирались сначала», сказала Анна, как будто понимая, что чрезмерно идеализирует фигуру мужа, и не всегда все было хорошо.

Этот момент на второй сессии я использую для того, чтобы Анна смогла увидеть прошлое не как разделенный объект, где у отношений кроме позитива есть и другая сторона.
Я искала любую возможность, чтобы Анну «зацепить», чтобы она говорила, называла чувства, и дала мне хоть что-нибудь, на что можно было бы опереться.
И тут, рассказывая о муже, о том, как они притирались, Анна приводит аргумент: «Он по знаку Скорпион, а я Лев, да еще и Дракон! Представляете, какое сочетание - мы ни по одному гороскопу не подходим друг другу!»
Ура! Подумала я про себя.
«Серьезно? А у меня муж Лев и тоже Дракон, какое совпадение», сказала я, и это было правдой.
Анна повернулась ко мне, в глазах на секунду мелькнуло недоверие, а затем появилась улыбка, и выражение глаз стало теплее. После этого она стала говорить охотнее, вспоминала разные истории из жизни с мужем.
Рассказала, что работает в компании «Орифлейм», продает косметику, неплохо зарабатывает. Много говорила о семье дочери.

Через полчаса мне показалось, что прошла вечность. Я устала, я боялась, что не смогу закончить нашу встречу и сделаю клиентке еще хуже, чем было.
А она все говорила и говорила. «Рулевым» была она, это было очевидно с начала установления сеттинга, я всячески пыталась перетянуть инициативу на себя.
Ближе к концу часа Анна сказала, что боится пропустить звонок дочери «она может прийти в любую минуту». Я занервничала, так как получила сообщение: «Я хочу уйти. Мне тут плохо».
Все что я могла делать – это поддерживать, возвращать Анне то, что она говорила о семье, указывая на позитивные моменты.
Жалобы Анны никак не пересекались с тем, что она говорила о своей семье – дочь умница, внучка талантливая и любящая, внук заботливый. Все хорошо, но «были нюансы», из-за которых Анна грустила и расстраивалась, как будто ничего в жизни ее не могло порадовать, несмотря на внешнее благополучие. В ее рассказе о себе и о семье сквозило ощущение своей «исключительности» (только зять не вписывался в эту картину). Все было на высшем уровне, как в высшем обществе и обороты ее речи иногда напоминали отрывки текста из романа…

Время шло к концу. Я понимала, что сегодня сделать больше не смогу. Про мужа говорить ей трудно, во всяком случае, она мне много рассказала, учитывая, что это не в ее правилах. К тому же, когда я спросила, «Есть ли у вас друзья? С кем вы общаетесь, с кем делитесь? Одной, наверное, не всегда легко, а с внучкой сложно обсуждать серьезные темы?» Анна ответила, что друзья есть, «приходят в гости часто, пьют чай, разговаривают. Раньше в театр ходили (улыбается мечтательно и расслаблено), но сейчас мне не нравятся постановки, может старая уже стала…» (вопросительно смотрит на меня). Я отвечаю, что она выглядит моложе своих лет.
А. сказала, что у них с дочкой очень близкие отношения, они «как подруги»,
«мы с ней обо всем можем говорить. Она тоже очень переживала смерть папы…» (плачет).
«Вы с ней разговаривали об этом?»
«Да, все время, я только с ней могу говорить о муже. Сядем, поплачем..»

Честно говоря, в этот момент мне стало гораздо легче, и мои мысли о том, что у всех людей по-разному проходит проживание горя, подтвердились. Я немного успокоилась, потому что А. все-таки разговаривала с дочкой, а со мной ей было непривычно это делать. Анна всегда была интровертом, внешне поддерживала в глазах окружающих статус благополучной семьи, проблемами ни с кем не делилась, муж радовал, и все было хорошо. И вот теперь, потеряв мужа, «опору» – как она его все время называла, «с ним всегда все советовались, и дочка, и я, а теперь его нет» - она потеряла равновесие, но признаться в этом ей пока было нелегко..
«Рассказала вам всю свою жизнь, даже не ожидала. Ну что я тут с вами сижу, пойду, сейчас дочка придет» (как бы опомнившись), Анна встала и пошла в палату.
Я была в шоке. Как же так, только что все было «спокойно», и опять?!.. Я встала и пошла за ней, помня про границы сеттинга. Я шла рядом, мои ноги в который раз меня слушались, поблагодарила Анну за беседу, за то, что она так много сегодня сделала, сказала, что буду послезавтра в больнице в это же время, и если она захочет, буду ее ждать.
Анна пожала плечами и равнодушно сказала:
«А зачем? Какой смысл, я уже и так столько всего рассказала, что это поменяет? Вам спасибо, за то, что слушали меня» – небрежно бросила она на прощанье.
«До свидания, еще раз спасибо. Я буду вас ждать», сказала я.
Я села на диван, где мы разговаривали. У меня не было сил, я была раздавлена, мои ощущения столько раз менялись за сессию на прямо противоположные: то беспомощность, то радость от успеха, и в итоге такой конец разговора... У меня были одни вопросы, я чувствовала себя еще хуже, чем вначале. Я была уверена, что Анна больше не придет.


Встреча вторая

После супервизии первой встречи у меня был план следующего разговора. Вот как я себе представляла ситуацию:
Муж Анны умер 2 года назад. Вдвовье горе длится 4-5 лет, т.е. горе не прожито, остается тревога, она ищет выход, т.о. возникает беспокойство по поводу параллельных событий – тревога за внучку, ее плохие оценки.
Какой massage, сообщение могла бы я транслировать Анне и помочь в седующем:
1. Что смерть – это не хаос, это то, что живет по своим законам, и с этим можно справляться.
(Я предполагала по–прежнему использовать техники поддержки, мне хотелось создать пространство для клиентки, чтобы она смогла отреагировать свои переживания и чувства агрессии, вину и печаль).
2. Способствовать осознанию необратимости потери. Помочь назвать чувства – гнев, вину, беспомощность, агрессию, поскольку они давно искали выход.
3. Идеализация мужа происходила оттого, что в горевании не было агрессии, так как, скорее всего, на нее всегда был запрет.
4. Сделать акцент на необходимости проявления чувств, показать заблокированное переживание злости на мужа.
5. Возможно, что беспомощность, которая ощущалась мной в некоторые моменты сессии, была беспомощностью Анны, которая потеряла «опору» вместе с мужем.

Анна пришла. Она выглядела посвежевшей, мне даже показалось, что на щеках появился румянец. Она вышла из палаты и, улыбаясь, как старой знакомой подошла ко мне.
«Здравствуйте! А я вас жду! У меня хорошие новости».
Она светилась от счастья. Я не знала что думать, что ее могло так обрадовать?
«Меня сегодня выписывают! Сейчас уже должна приехать дочка, так что мы можем совсем немножко поговорить».
«Какая приятная новость! Как вы себя чувствуете? Вы выглядите совсем иначе сегодня» - сказала я.
Анна ответила, что чувствует себя лучше, и в больнице оставаться уже не хочет.
Я была действительно удивлена, потому что выписываться А. не собиралась, состояние ее не было удовлетворительным для этого, да и врачи не говорили мне о выписке. Но то, что я видела перед собой, говорило об обратном. Казалось, что А. вполне хорошо себя чувствует. Поскольку я готовилась ко второй встрече, а оказалось, что она завершающая, мне пришлось немного изменить свой план. Я хотела, чтобы Анна рассказала о том, чем бы ей хотелось заняться/что-то изменить. Поговорить о разных сторонах жизни с мужем (позитив-негатив). Вспомнить приятное и связать это с будущим. Показать ей, что она нужна близким, что они заботятся о ней, что в ее жизни много хорошего и есть еще много дел: вырастить внучку и внука, путешествовать, встречаться с друзьями, ходить в театр (где она давно не была).
Будущее Анны не представлялось ей в мрачном свете. Она собиралась поехать летом на дачу вместе с дочерью и внучкой. Постепенно мы вернулись к разговору о муже. А. рассказывала как они познакомились, как учились вместе в инженерно-технологическом вузе, работали на одном предприятии. Они всегда вместе ездили в отпуск, плавали на байдарках, придумывали что-то. Постепенно она начала вспоминать моменты «когда он ворчал, или просто не вмешивался в семейный спор, как будто его нет». Мне казалось, что это – максимум, на что способна моя клиентка, она не может «выносить сор из избы», просто потому, что не привыкла.
Она охотнее говорила о себе, про чувства и состояние «нормальное, настроение хорошее», как будто «лучше не будет». У меня сложилось впечатление, что она из тех людей, которых, в принципе, мало что радует продолжительное время, как будто в них нет какой-то «искры», огня..
Важно еще и то, что моей первой клиенткой стала именно Анна, которая напоминала своим отношением к жизни моего мужа (Лев и Дракон), и ситуация контрпереноса для меня усложнялась еще и этим обстоятельством. В течение многих лет не найдя возможности повлиять на внутреннюю грусть и тоску близкого человека, я утратила надежду, смирившись с тем, что есть что-то, что можно только принять. И Анна вызывала у меня где-то жалость, потому что хотелось ей показать как она прекрасна когда улыбается, когда жизнь радует и хочется идти вперед.

Окончательно «разоткровенничавшись» и рассказывая о том, как она справляется с отрицательными чувствами, тревогой, она удивила меня еще раз. Она чуть наклонилась в мою строну (глаза ее горели таким огнем, что я могла бы отказаться от того, что написала выше), оглянулась по сторонам, и тихо сказала: «Знаете, я хочу рассказать вам свою тайну! Только пообещайте, что вы не расскажете никому, потому что я не рассказывала об этом НИКОМУ, даже дочь не знает. А если узнает, подумает, что я совсем с ума сошла..»
Вот это да!! – подумала я. Каких сюрпризов мне еще ждать? Но то, что я услышала, превзошло все мои ожидания.
«Я играю!…», тоном заговорщика сказала Анна.
«..Не поняла?..» - ошарашенно ответила. «Где?!»
«На автоматах, знаете, они везде сейчас стоят…»
«Ничего себе!» (не скрывая восхищения, ответила я)
«Только никому!?»
«Не волнуйтесь, расскажите, пожалуйста, я ничего про это не знаю»

Она говорила долго и с упоением. Оказалось, что играет она около года, часто выигрывает «тысяч пять-семь», на выигранные деньги покупает внучке одежду или какие-нибудь подарки друзьям. Естественно, я поинтересовалась насколько азартна Анна (не может ли это увлечение закончиться неблагополучно), на что она ответила, что делает это иногда, и если проигрывает не идет домой за деньгами и даже не расстраивается.
Т.о. Анна компенсировала утрату мужа, их путешествия на байдарках - «это был такой адреналин», так она описывала свой опыт, признаваясь, что эти ощущения ей очень нравилось. Т.е. игра позволяла ощутить ей собственную значимость, она приобретала «опору» – выигрывала, могла о себе сама позаботиться, и стать опорой для внучки, плюс во время игры получала огромную дозу адреналина и т.о. «возвращала» мгновения, прожитые с мужем. Возможно ей также доставляло удовольствие, что она принадлежит сама себе в такие моменты (у нее была тайна).

Наше время заканчивалось. Анна выглядела спокойной и удовлетворенной. Мне тоже было хорошо и даже радостно. Глядя на нее, в какой-то момент я ей даже позавидовала – такой благополучной выглядела созданная нами совместно картина будущего и позитивно переформулированного настоящего. Теперь она благодарила меня, но еще раз напомнила о нашей «тайне», которую я охраняла с такой преданностью, что даже «забыла» сказать об этом на супервизии.
Мы попрощались, пожелали друг другу всего наилучшего. Я проводила Анну до палаты. У меня было очень приятное чувство. Я улыбалась. Мне нужно было подождать, пока за мной придет руководитель практики, и я вновь села на уже знакомый диван.
Через пару минут Анна вышла из палаты и пошла ко мне… Это напомнило мне нашу первую встречу, и сердце замерло. Но лицо у нее теперь было другое. Глаза улыбались. Она подарила мне розу. Попрощалась и ушла.