97-99. 19. 01. 99

97 – 99.
Нельзя сказать, что два года пролетели так, что я их не заметил. Скорее, наоборот. Начну по порядку. Около месяца я провалялся в больнице, заживляя свои раны. Аня навещала меня каждый день, так что отсутствием внимания я похвастаться не мог. Мать дежурила чуть ли не каждый вечер у моей койки. Несколько раз заезжал мой вечно занятый отец. Иногда его пробирало поговорить со мной о жизни и о будущем, но обычно все эти разговоры зацикливались на моих недостатках и достоинствах, так что ни к чему хорошему это не приводило. Тем более мы уже около десяти лет жили порознь. Сколько себя помню, рядом обычно была мать. Но рассказ не о моем прошлом, а о моем настоящем.
Несколько раз забегали мои друзья по школе, классная руководительница появлялась несколько раз и прочие родственники и друзья, некоторых я не желал видеть вообще, но не бежать же хромая из больницы. Так что приходилось слушать их наигранные сочувствие и жалость, в которых я, кстати, не нуждался. Когда я наконец вышел, то сразу почувствовал свободу, свободу во всем – в движениях, в воздухе, в себе. Но иногда все это перемежалось ночными кошмарами, заставлявшими меня просыпаться в холодном поту. Все они отличались какой-то непонятной мне странностью. Казалось, что все это происходит со мной, но не сейчас, а в будущем. Иногда мне казалось, что я ясновидящий, но я просто-напросто душил эту мысль в зародыше. Ведь я самый обычный парень, коих в Москве целые толпы. Или нет?
Первые недели я не мог ходить без костыля, но потом все-таки перешел на нормальную походку с легким налетом хромоты (все-таки мне колено повредили). Да еще все убивало отсутствие нормального, стопроцентного зрения. Так что пришлось купить очки (которые, мне, кстати, шли). Чего мне не нравилось, так это то, что в школе сразу же нашлись уроды, которым не нравилось мое состояние (как будто я не мог жить без их придирок). Хотя они и до этого случая любили надо мной издеваться, но сейчас у них шутки были особенно злые. Чем-то я им никогда не нравился, но чем – никогда не мог понять. Да уже наверно не пойму. Потому что они погибли при очень странных обстоятельствах. А об этом подробнее я расскажу позже.
Свой первый бой я естественно пропустил, и никто из секции не знал, что я лежу в больнице. Так что меня из секции выгнали. И никто не захотел слушать, что я лежал в больнице. Плюнув на все это, я решил заняться тем, что мне было ближе – общественными мероприятиями. Не успел я только нарисоваться в школе, как тут же развил бурную деятельность по созданию школьного театрального кружка и команды КВН. В театральном кружке я выступил как актер, режиссер и сценарист. Все, кто видел меня на сцене, говорили, что у меня есть неплохие актерские задатки, но я никогда не хотел становиться актером. А наша команда КВН заняла второе место на окружном конкурсе школьных команд КВН. Так что после этого меня знала чуть ли не вся школа. Не могу сказать, что слава была очень обременительной, но не могу сказать и обратного. Все-таки я ещё молод для славы.
Отучившись в десятом классе год я стал задумываться насчет университета. И уже летом подал заявку в один из самых известных университетов (не в МГУ, конечно, но и в какое-нибудь ПТУ имени лысого дедушки Ленина). В одиннадцатом классе мне предстояло уподобиться кролику из рекламы батареек – я же ещё начал работать. А в свободное время я почти всегда встречался с Аней – самым любимым человеком на свете. Если бы я знал, что нам так мало отведено времени, я бы не расставался с ней вообще. Заветное слово фантастов – «если бы». Если бы то, если бы это – то получилось бы вот так. Никогда не зарекался насчет «если бы», но тогда пришлось впервые подумать об этом «если бы». Были причины. И причины были очень веские.
19.01.99.
В этот день я стоял за кулисами нашего импровизированного театра и ждал своего выхода. Так получилось, что в театре я играл исключительно отрицательных персонажей. Так было и в этот раз. На этот раз я играл царя в сказке Леонида Филатова «Сказ о Федоте-стрельце, удалом молодце». Роль была в общем-то интересная, хотя бы потому что я должен был сделать своего персонажа комичным (все-таки это комедийная постановка). Я стоял и повторял свой текст. У меня был самый большой текст во всей постановке, поэтому я старался не забыть ни слова или реплики. Это была наша генеральная репетиция, поэтому все должно было идти по плану. Во всяком случае я надеялся на это, но не все же зависит от меня.
Меня сзади обняли чьи-то руки. Заметив знакомый браслет на запястье, я понял, что это Аня, ещё до того как она заговорила.
- Привет, зайчик. Как твои дела?
- Нормально. Как видишь, стою учу роль. Не хватало ещё слова забыть. А у тебя как, солнышко? – я развернулся и посмотрел в её нежно-зеленые глаза.
- Тоже нормально. Собираюсь вечером к подруге на день рождения идти, - заметив искру удивления и вопроса в моих глазах, она добавила, - Хочешь, можешь пойти со мной?
К сожалению, этот день был очень напряженным, поэтому я, скрипнув сердцем, ответил:
- К сожалению, пойти не смогу, - сделав невинные глаза, я добавил, - Ты меня простишь?
Аня поцеловала меня в губы и ответила:
- Никогда и ни за что. Шучу. Очень жаль, а то я надеялась пойти с тобой. Ну ладно, не можешь – так не можешь. Одна пойду.
Она еще раз поцеловала меня и стала спускаться со сцены. Мой оклик догнал её уже внизу.
- Будь осторожна.
- Я буду, - ответила она, улыбнувшись своей восхитительной улыбкой. Именно в эту улыбку я влюбился много лет назад. Теперь я каждый день был на седьмом небе от этой улыбки.
- А то там всякие сосульки, нехорошие люди и прочая дребедень, которая может свалиться на голову.
Аня ещё раз улыбнулась и зашагала к выходу из зала. Я проводил её любящим взглядом и согласно сценарию вышел на сцену и стал изображать жестокого тирана. Вот такая вот двойственность человека. С одной стороны любящий человек, с другой – жестокий тиран и деспот. Хорошо, что на сцене, а не в жизни. Хотя, кто знает?
Отыграв свой момент, я сел на стул, стоявший за кулисой, и стал читать сценарий. Повторение – мать учения, как говорится, а также сестра алкоголизма. Усмехнувшись этой мысли, я уткнулся носом в сценарий. Но читал его недолго. Не дочитав до конца страницы, я неожиданно почувствовал какую-то странную пустоту внутри сердца. Вместе с этим ощущением на меня навалились тревога и непонятный страх. Я резко вскочил со стула. Стул упал на сцену с диким грохотом, листки сценария разлетелись по полу. Я стоял, удивленно озираясь и не понимая, что произошло. В это время тревога все больше заполняла мое сердце, и я понял, что произошло. Кого-то не стало.
Неожиданно я почувствовал, что кто-то бежит по лестнице наверх, к нам в зал, хотя от сцены до выхода было несколько метров. Я даже не почувствовал, я знал. В зал влетел Дима, один из моих одноклассников, а по совместительству, мой лучший друг. Он весь был взлохмачен и еле дышал, словно пробежал марафон, спасаясь от персов. Он шумно и прерывисто дышал и пока не произнес ни слова.
- Дим, что произошло? – спросила наша классная руководительница, переводя взгляд с меня на него. До этого она лицезрела мою изумленную рожу и хотела, видимо, сказать что-то насчет упавшего стула и разлетевшихся листков.
- Там… На улице… Сосулька, - Дима все ещё не мог ничего нормально сказать, но я понял его без слов. Я с криком «Аня» бросился со сцены к выходу, снеся окончательно стул, который словно в замедленной съемке пролетел полметра и снес несколько стульев на своем пути. Я промчался мимо классной руководительницы, которая застыла с видом испугавшегося краба после моего крика, от которого все в зале заткнули уши. Пробежал мимо Димы, едва не снеся его и бросив ему свою «королевскую» мантию, и бросился вниз по лестнице на первый этаж. Я даже не сбежал, а слетел, словно съезжал на скейте с перил. Пробежал весь первый этаж, испугав директора, завхоза и охранника, и выскочил на улицу, тут же поскользнувшись и упав на лед. В руке что-то хрустнуло, но я не обратил на это внимания, потому что увидел скопление народа около торца здания школы. Вскочив и чуть опять не поскользнувшись, я побежал туда, скользя словно заправская фигуристка. Я снес стоявших сбоку парней, которые семиэтажно матюгнувшись полетели носом в снег, продрался сквозь толпу и вылез на середину. На снегу лежала Аня. Её голова покоилась на сделанной из свернутой куртки подушке. Рядом валялся огромный кусок льда, один из краев которого был в крови. Я заметил, что куртка какого-то неестественно бордового цвета и наклонился посмотреть (очки я, естественно забыл). То, что я увидел, заставило меня закричать так, что стоявшие вокруг люди разбежались, заткнув уши. Аня лежала и истекала кровью. Из средних размеров дырки в её голове струйкой лилась кровь. Я обнял Анину голову, попытавшись заткнуть рану. То, что я измажусь в крови, меня не волновало. Я старался спасти Аню. Как в воду глядел, сказав ей быть осторожней. Кто меня за язык тянул? По моей щеке вниз потекла соленая слеза, упала на Анино лицо. Я почувствовал, что она хочет мне что-то сказать, но не может. Я посмотрел на неё. Её лицо стало синеветь толи от мороза, толи оттого, что она умирает.
- Анечка, солнышко, не умирай, прошу тебя! Пожалуйста, только живи! Я не смогу без тебя! – слезы лились рекой из моих глаз. Я чувствовал, что не могу ничего изменить, но я старался. В данный момент я напоминал, наверно, картину «Иван Грозный и его сын», только на картине сын умирает от руки отца, здесь же любовь умирала из-за капризов погоды. На ум пришли слова из песни Земфиры «Не умирай. Или мне придется тоже. Ты, конечно, сразу в рай, а я не думаю, что тоже. Ты живи. Ты же видишь, я живу тобою. Моей огромной любви хватит нам двоим с головою». Я заплакал, уткнувшись лицом в Анины волосы. Мне показалось, что я слышу её голос, но её губы не шевелились. Я посмотрел прямо перед собой и увидел Аню. Она стояла и смотрела на меня. Её глаза были наполнены грустью и тоской. «Прости меня», - произнесла она и стала исчезать. Я хотел протянуть руку, но не мог. Я примерз к Аниному телу. Рука неистово болела (видимо, я её сломал). Аня все больше и больше пропадала, и в конце поднесла губы к своему рту и послала мне воздушный поцелуй. Мне хотелось его поймать, но я не мог. Мой руки и ноги одеревенели, холод все ближе и ближе подбирался к сердцу. Я умирал.
- Не бойся, солнышко, я скоро. Жди меня, - произнес я и отключился.
Очнулся я в больнице. Все тело жгло, но пальцы уже начали двигаться, что вселяло надежду. А почему это вселяло надежду? Я начал вспоминать и вспомнил, что произошло. Горечь и боль навалились на меня, мне хотелось плакать, рвать на себе волосы или что-нибудь разбить, но я не мог даже двинуться. Глаза наполнились влагой, и я заплакал. Горячие слезы заскользили по моей отмороженной щеке, отогревая её. Я был жив, Аня – нет. Это было несправедливо! Господи, за что мне это? Что я сделал? Чем провинил тебя? Или это сделал Аня? Я не верю, не верю, НЕ ВЕРЮ!!!
Я все ещё плакал, когда в комнату заглянул врач. Он подошел ко мне, достал платок и стер мои слезы. Затем посмотрел на меня и спросил:
- Вы может говорить?
- Да, - ответил я, но не услышал своего голоса. По выражению ожидания на лице доктора я понял, что ответа он не слышал. Тогда я попытался мотнуть головой – слева направо, то есть «нет». Он заметил мои попытки, понимающе кивнул и продолжил говорить:
- Насчет этого не боитесь – через несколько часов все ваше тело отогреется, и вы сможете говорить. А насчет вашей руки, - кивнул на мою правую руку. Я краем глаза посмотрел на неё. Она была завернута в гипс и напоминала ребенка, только что принесенного матери, - то у вас небольшой перелом, но он скоро зарастет. Но пока она не срослась, не двигайте ею.
Он развернулся и зашагал к двери. Я провожал его взглядом, в котором слились воедино боль, надежда, горечь и внимание. В дверях он развернулся, постоял несколько секунд, держа руку на дверной ручке, затем произнес:
- Я знаю, что вы замерзли, потому что хотели спасти свою девушку, но у вас ничего не вышло, и вы решили отправиться за ней, - его внимательные карие глаза смотрели в мои глаза, и вынужден был отвернуться, хотя это далось мне с трудом. Через несколько секунд он продолжил, - Никому не дано знать, что будет дальше, но каждый должен пройти свой путь, каким бы он не был. Пусть на пути будет препятствия, опасности, потери, разочарования и прочие неприятности, но в конце всегда будет хэппи-энд, так или иначе. Соболезную, - он вышел из палаты, а я остался лежать, чувствуя, что тепло снова возвращается в мое тело. Плакать я не мог. В этот день я выплакал все.