Все - сон

1.
Каждое чтение моего дневника в жизни моей было победой над собой. Я это знала всегда – до упоения ясно.
И тихо у меня голова кружилась, на моих щеках вспыхивал румянец волнения, и смех становился короткий и легкий, и голос дрожал, как смычок, рука моя дрожащим, но привычным движением протягивалась за тетрадью. Закрывались двери, тихо лампа горела. Звезды сияли в небе, в щелочку занавески. Я еще раз поправляла листы, облокачиваясь о цветную подушку, лицо мое легким движением спрятано в тень, и вот начинается в комнате: глубокое и мне – знакомое, волшебство!… О чем я читаю?
…Жизнь, стихи, смерть, моя юность, падают слезы, рот перестал улыбаться, - и вот уже снова невыразимая грусть окутала меня! Медленный голос продолжает чтение. Мрак. Глубже,
 глубже.
 Обрыв! Глубина!!
Подняв глаза от тетрадки, я придвигаю лампу на край стола; руки листают страницы. Вот это: «В мире нет ничего, кроме пустоты. В человеке не может быть ничего, кроме жажды. И мир не должен ее утолять! Ни перед кем никогда я не буду права. Я умру, высказав меньше, чем кто-либо!». Это я писала в 15 лет. Тихо горит лампа. Дверь закрыта. И в сердце острая, до боли, тоска. Любовь к писательству охватывает меня тоской, мне хочется быть одной, лечь на диван, закрыть глаза, вытянуться кошкой, чтоб было тихо, чтоб не было зрителя!..

2.
Мне то душно, то горько.
Я не жалуюсь! Я все отдам за тот миг, когда я от людей вхожу в мою тихую комнату, где меня ждут мои книги. Но меня поражает порой мое одиночество среди всех. Меня никто не ждет, иногда мне кажется, что у меня нет – ни прочных друзей, ни среды. У меня только люди, которые меня любят, но ведь это песок, а не почва. И песок этот сыпется возле меня, делая больно сердцу; сегодня друг, и нельзя разлучить, а завтра я решаю (или он) расстаться, а послезавтра – я одна, и он один. И нет окружения. Как будто бы оно возможно при моих мыслях и встречах! Я ничего не прошу. А что было тогда, в феврале, ты помнишь? Ты не знал, что сегодня, в моей комнате – наша последняя встреча, мы оба не знали, что мы оба не слышим ни одного из тех вопросов, на которые так весело отвечаем!..

3.
Моя жизнь – это взлеты, падения, страшная тоска, постоянная мысль. Горечь без дна и без края! И все же – я счастлива!
…Гость ушел, я другая. Почему?
Ни тоски, ни ласки. Мои глаза глядят куда-то далеко, равнодушно, бесцельно, а если с тоской, то с другою. Я сейчас все вижу.
Слышу шум лифта. Вздрагиваю, глухой звук шагов… дверь тамбура скрипнула… сердце замирает над пропастью, чтобы упасть в нее или бешено забиться. Я немею. Нет, это к соседям.
Я одна, а время бесконечно. Вокруг – мое прошлое, мое будущее. Я стою с глазу на глаз с моими глупыми вопросами. И кто поможет их разрешить? Кому я шепну то, что чувствую?
…Смотреть на тебя и знать твердо, что все это «не то» и «не то»! И не знать, что же «то» для меня.

4.
 Я утверждаю, что каждый человек абсолютно не загадочен. Но я сама для себя бесконечно сложна.
Никто никого никогда не сможет узнать. До конца. Загадки нет никакой! Но есть недостаток в атрибутах времени, которое бежит неизвестно куда и зачем! Есть недостаток в атрибутах пространства, мешающий нам быть в данный миг там, где нам хочется. Есть недостаток в способах восприятия и в течение памяти.… И вообще, есть недостаток во всем!..

5.
Мне безразлично, летит земля или нет, я равнодушна к выводам моих мыслей. Но я предпочитаю быть – совершенно иной. Я Вас люблю. Но я не подойду к телефону, я Вам не пожму крепче руки, я Вам не шепну на ухо о своих чувствах. Нет!
Да, я слышала свои же слова, что надо быть откровенной, но я предпочитаю скрывать. Вы притягательны, но я Вас не поцелую. И – что ж? В общем, игра словами: там я холодных, как лед, людей, учу быть горячими. Тут я удерживаю свое пламя, окружив его льдом.
Позади – целая жизнь. И быстро пролетит ее продолжение. Все – сон.
Бесприютно! Меня холодом схватило это чувство, острое, как игла. Где вы все, мои друзья? Вот я и Андрей, и больше нет никого…. Я не ропщу, а только говорю: «Бесприютно!»

6.
Впереди не будет тумана и страха. Я не каждому смогу отдать свое сердце. И то, что я сразу все говорю и ни о чем не прошу, - и вдруг прошу обо всем: ночи бесед и рассветы, которые я люблю больше всей жизни моей!
…Человек, который меня ненавидит, для меня не имеет смысла. Если он меня полюбил, мне нечего ему сказать. И чем больше мы радуемся в первых разговорах, тем безысходнее будут последние.
Но я люблю этот мир, для которого ты меня позабудешь.

7.
Что такое любовь? Все? Нет! Я дня не могу прожить без своей любви, но я не скажу, что любовь – это все, иного смысла нет. Есть смысл. Есть масса смыслов. Солнце. Небо. Стихи. Путешествия. Гладь воды. Мама. Одиночество. Тишина. Сон.
В чем больше красоты: в том, чтобы сделать первый шаг, или заставить другого его сделать? Подойду я или не подойду к телефону – я не знаю. Но подношу к губам его карточку и смотрю. В этом – все! Дальнейшее – безразлично. Потому что я не знаю, в чем мое достоинство: в том, чтобы быть горячей, или в том, чтобы быть холодной. И то, и другое – смешно, бесконечно мне не свойственно.
Но что такое, как подумаешь с минуту, «достоинство»? Я настаиваю на том, что голову разбить можно только от себя самого!

8.
В нас обоих столько всего, он так прелестен, так тих, так плавно звучит его голос и шаг; так лениво расцветает на его губах улыбка. А через минуту он может так загореться: жесты его будут быстры и широки, глаза заблестят, голос зазвенит как струна – весь другой! Но вот снова поник, и медленно падают интонации, и в лице, тонком и юном, какая бесконечная грусть! Точно жажда покоя, точно тихое одиночество, и что-то спокойное, как в старости, светится в его внимательном, чуть улыбающемся взгляде…
…А сейчас, когда солнце осветило его, какая-то страшная нежность видится мне в его глазах, глядящих далеко, на золотистую пыль заката, нежность бесконечная и простая. Что-то смертельное хватает меня сначала за сердце от этого всего, потом за горло. И я не могу шевельнуться.
Мы простились на пороге. В темном небе неприветливо светила желто-дикая луна, убывающая. Я шла по только что выпавшим снежинкам. Поздняя осень. На небе – звезды. Вечер. Счастье. И недоумение. Но я отдаюсь счастью. Восторженным движением, в котором мне не хватало воздуха, я обняла крест-накрест плечи и, широко открыв глаза, шла так, глядя во тьму, в ночь, в ветер, чувствуя тебя, слыша твой голос, нежные твои и сдержанные слова, видя очерк твоих бровей и глаз… и ничего не видя.
И так я буду идти еще много раз, вспоминая тот день. Тот октябрь, когда я просила прощения. День, когда я проигнорировала недоумение.

9.
Как утром я была полна веселья и остроты, ласковости и шуток, вызова и как вечером утомлена целым днем мыслей о нем, и десятью часами прожитой жизни. Была другая, точно на десять лет старше! И как не хотелось острить, и как шутки были тяжелы и некстати. Раскинув руки по песку, лежать; солнце садится, мчатся паруса, мчатся волны…
- Как оскорбительна жизнь!
Лежала и думала: «Я хочу только того, чтобы увидеть его вдали, приближающегося. Больше ничего не хочу. Это мне не дается».
Ты же подходишь, здороваешься, спрашиваешь: « Как дела?» Если бы ты знал, как больно мне отвечать на этот вопрос! Да и вообще говорить.

10.
Жизнь пройдет, все пройдет, скорее, чем мнится!
Уже нет этого дня, и он никогда не повторится.
Канет во тьму все: классицизм, символизм, акмеизм. И когда-нибудь меня не будет. И вспомнишь ты тогда, если вспомнишь, наши встречи, наши долгие разговоры.
Твой юмор, намеки, мой вздох, твои критерии всех вещей, и то, как подолгу я тебя слушала, во всем несогласная с тобой, не споря! Но не вспомнишь ты, так как этого не узнаешь, как какой-то озноб тоски несся по мне!

11.
Я все в жизни встречаю с пафосом. Все во мне вызывает тайный восторг! И как я люблю эти темные, жгучие инстинкты души моей, о которых так трудно сказать!
Сижу, опустив руки на светло-коричневые складки пальто, курю; вполне ему неизвестная и далеко-далеко он. Он (его друг) сидит, что-то говорит. А я делаю вид, что слушаю. И вдруг – с невероятной силой, разрывая все на своем пути, - и с каким наслаждением я сознаю этот мутный призыв, - делая больно голове, лбу, рукам, сердцу, всему моему существу, во мне несется тоска! Она темна и величественна. И в эти минуты я хочу той потрясающей красоты жизни, которая именуется ею безобразием, в которой все мутно, все – через край. Вызов всей душе моей, всем тихим чувствам, всему, что я лелеяла вчера, и буду лелеять завтра!
И в эти минуты, что сказала бы я Ему? Понял бы он меня? Почему я не с ним, а с его другом?!

12.
Те же окна, те же лица. Все реально.
И нет ничего.
И я уже не та, и меня нет.
Двор, снег, подъезды, детская площадка, молодые березки, - все это кипело, жило. Хлопали двери магазина на первом этаже, входили и выходили люди, визжали дети…. Темно. Мокрый снег липнет к моему окну, и оно блестит. Дом стоит. Все, как прежде. Ничто не дрогнуло. Почему только я одна на это все смотрю, и никого из нас там нет – непонятно!

13.
Андрей – это целый мир, перед которым я часто и была-то сама собой. Его смех, его привычки, сине-серый блеск его глаз, которые я так любила… люблю.
Я ждала его с чувством стесненности и тоски, а рассталась с ним нежно, беспомощно, вся поникнув. Он уже не тот, хотя все тот же. Он – он. Я никогда не сумею это объяснить. Но что бы я о нем ни говорила, порою мне кажется, – никогда тут не пройдет все, до конца.
Мое сердце от иных выражений его дрожит, как ни от чьих других. Ребенок! Друг! Любовник! Раньше! Сейчас?? И эти иронические речи в течение часа, и поспешное прощание «мне пора, пока». О, этот сарказм, который я так ненавижу, и от которого всегда так больно. Это красноречие, это вздор, который он говорит. Это нестерпимое поведение. Эти непостижимые претензии на титул сердцееда. Все это бесит меня, все это так измучило. Все это я глубоко и непонятно люблю!
Но что между нами скользит – настолько острое, глубже, лучше всего этого, что об этом бесполезно писать?
Я не буду преувеличивать. Сейчас я – не я. Все проходит, но все может вернуться. Такое кипение, такая игра, такие: пафос, остроты, боль. Такая бесполезность. Только он и я.
Кому так глубоко, как ему и как мне, «наплевать» на все окружающее? Кто с такой злобой может смеяться, и кто так добр?
Есть две картины, беспокоящие глаза… до красоты, до безобразия: это он и я!
Часть души моей осталась в нем. Да, я знаю. Иначе и быть не могло. Путей нет! Ну, два, ну, десять вечеров или лет пробыть вместе – и прощание. Но как хочется мне пойти к нему, положить ему руки на плечи, сказать, что я его люблю, что мне никто не нужен, кроме него…
Как душно. Как хочется быть человеком, женщиной. Как бьется сердце, как бьется жизнь, как хочется превозмочь безысходность!

14.
Всплеск радости и волны счастья заглатывают меня. Больше и больше. Ухожу я на дно, исключающее реальность. Здесь хорошо, все так мило, все видится в розоватом оттенке, на все реагируешь с неподдельным восторгом. Просто и хорошо, тепло разливается по всему телу, грусти нет. Удивляюсь уже потом. Назавтра. Было ли вчера, и была ли я вчера той, что проснулась сегодня! Непонятно.

15.
- Скажи, ты меня любишь?
- Да, безумно!
- Он тоже так говорил, - вздыхаю я, - что любит.
Артем перебирается в кресло, с шумом выдыхает воздух и, схватив голову руками, спрашивает:
- Ты можешь прожить хоть один день, не вспоминая о нем, о том, что он говорил, как он говорил, что делал. Можешь?
Я молчу. В его глазах боль, он знает, что я не могу, он знает об этом и страдает. Больше, чем я. Он знает, что я чувствую его страдания. И оттого, что я молчу, ему еще больнее. А мне стыдно. Но что я могу сделать? Врать, что могу, а на следующий день опять сказать что-нибудь не то?!
- Я буду стараться, - говорю я.
Он молчит. Я чувствую, что опять сказала что-то не так.
Я думала о том, как трудна любовь, как она невозможна, как я могу (бессмысленно и разумно) возмутиться против человека за то, что он оставил меня одну. Я почувствовала тоску, совершенно особенную. Это – земная тоска. На эту тоску люди реагируют двояко: пускают себе пулю в лоб или целуют землю. И, если Вы ощутите эту тоску, то Вам простится уже все последующее, что бы Вы ни делали. Ибо это не имеет названия.

16.
Пропащая и падшая душа моя,
Ищу любви и верю в снисхожденье…
И вижу в людях продолжение себя,
А в них страдания и боль – любви смешенье.
В глазах потухшие огни любви,
В сердцах заглушенные крики боли…
Разбросаны все мысли, и труды
Напрасны в доработке воли.

Или целуют землю…. Это и остается.

17.
Мы оба стоим, замолчав, я опустила глаза под взглядом его проницательных серых глаз. Вот он стоит напротив меня, большой, уязвленный, но он пришел…. Я его обманула, обидела, а он пришел. Ложь во имя любви! Что за смех? Правда, только, правда. Вот мое спасение. Вот он сидит на полу, около моего стола, совершенно новый для меня Андрей. Он обвиняет меня во лжи, пытается вынудить оправдываться. Собравшись с мыслями, сажусь напротив него и говорю. Долго, минут пять.
Лицо, такое незнакомое и ожесточенное, смягчилось, смягчилось болью. Что за черт! Какая невысказанная боль, искры и мутность невыплаканных слез. Как оно исказилось за последние сутки! И во всем виновата я!

18.
Артем понимал меня больше, чем мне казалось. Он прекрасно понимал, что я его не любила. Что я с ним была, чтобы досадить Андрею.
Что же еще сказать, помимо того, что он оставил меня тогда, когда понял, что мне нужен не он, а Андрей, только Андрей. Причем первым это понял он, а не я. А я, что я могу сказать, кроме того, что я неблагодарна и эгоистична?

19.
Страдаю ли я? Нет, может быть. Все висит на ниточке. Мне и страшно, и радостно. Что это было? Я сегодня более чем когда-либо обожаю жизнь. Все пройдет. Но ведь все могло не пройти. В окне напротив стекло отбрасывает солнечный блик размером с оконную раму. Я вспоминаю тот вечер у Андрея, тот заход солнца. О, как я люблю все это. И как я к этому еще близка! Вот оно: я вхожу, румяная и свежая с мороза. Снимаю шубу, он ее вешает на оленьи рога. Я мельком оглядываю себя в зеркало и снимаю обувь. Вот Чара, мотая хвостом, тычется мне в ноги. Вот он стоит передо мной, заложив руки назад и улыбаясь. Он меня кружит в своих объятьях. Звонкий смех, и дыхание в дыхание. Как это было давно и недавно!
Но как я была права, говоря, что любовь никогда не кончается! И хотя и невозможно, и не нужно мое возвращение к нему ради узнавания «белого и черного», как он мне тогда говорил. Хотя я неопровержимо знаю это «белое» и это «черное», вернее, что ни «белого», ни «черного» нет. Но без этих вот вопросов – тоска легкая и глубокая. И я все помню, все до последнего слова, до последнего жеста.

20.
Той минуты, когда я сидела на подоконнике, вечером 22 февраля, 2000 года, простившись с ним, и, перевесившись в окно, глядела в мокрую тишину. Я чувствовала, как с каждой секундой он становится все дальше и дальше от меня. Я не чувствовала ни ветра со снегом, что завывая, залетал в мое окно, ни какой-либо почвы под ногами. Не видела никакого будущего. Этой минуты, которой никто не измерил и которой ничем не вернуть, я никогда не забуду!

21.
До следующей минутки встречи я прощаюсь с Вами, до следующего раза, когда я вновь пойму, что любовь никогда не кончается. Как жаль, что ты этого не понимаешь. Или искусно скрываешь, хотя какая кому теперь разница?.. Тихо и легко, серьезно и в то же время, играя, я губами касаюсь твоих волос. И где-то земля для нас все же вертится, и я настаиваю на этом.

22.
Ожидание – это точно кто-то тихо пьет твое сердце.

23.
Я обращаюсь к тебе такому, каким ты еще не стал; может быть, старому. Чисто, холодно, ласково я говорю:
- Неужели ты не понимаешь, что поцеловать рубец от хлыста – это пламенный жест, жест скорее гордости, нежели смирения. И что это – миг. И что этот миг ничего не меняет. Что нет «покорных» и «властелинов», что все это только слова!
«Подойдите к окну, - как я писала в 15 лет, - и смотрите, как неизвестно, куда и зачем плывут облака…». Что такое покорность? Кто победил? Кто разбился? Разве можно разбиться? А если можно, мы все разбились уже давно. Станьте проще, человечнее, менее героичным. Я обращаюсь сейчас к будущим твоим седым волосам: неужели ты не чувствуешь, что все течет, все уходит, и что никакая страсть не перевернет жизнь! Что тоска могущественнее всего! И пойми, если я стояла, глядя на тебя, и просила понять, простить и не уходить, это много, это – чудо, это прекрасно!
А сейчас: пустой, истинный, одинокий мой час. Неужели ты думаешь, что я смогу жить тобой, когда я любила не раз? Сколько читала! Сколько пишу! Сколького жажду!
Да, ты прав, любила тебя, люблю…. И смогу жить тобой. Но долго ли? А что такое любить?
…Тихо. Вечер. Я не спала ночь и очень устала. Лежу, накрывшись одеялом, полузасыпая, на столе горит лампа; передо мной проносится масса каких-то картин…. И мне 16. Много и мало. Было 14. Будет 30. Одеяло греет. Зима. Я тебя не видела неделю, может, дней десять. Каждый день думаю, страдаю, радуюсь. Тебя нет. Разве я упрекаю? Разве я тебя зову? Мне хорошо одной. Хорошо думается, пишется, время как-то все распределено. И в занятости, в «бегах» из школы в библиотеку, из библиотеки – в редакцию… как-то спокойней. И как-то уже по-привычному, опускаюсь на ступени лестницы и в задумчивости смотрю на просвет синего-синего неба в окне. Все уже привычно. И тоска, и грусть, и боль.

24.
Я пишу, улыбаясь. Но мне горько. Поймут ли меня? Если бы я была на море в такую минуту, я бы, точно сорвавшись с цепи, спотыкаясь о гравий, помчалась бы в воду, и бросилась бы в ее пучину. Я вытянулась бы на камнях и смотрела бы в небо. И, закинув руки за голову, я поняла бы: я – Я. И все, и навсегда. И никто ничего не докажет.

25.
 Поверьте, я очень жалею, что причинила столько боли всем вам, меня окружавшим и окружающим!

26.
Два чувства: будущее – бесконечно;
прошлое – наперечет.
Вчера, сегодня, завтра. Цепь времен. Можно проследить некую закономерность, следуя ударению на средний слог в слове «сегодня», на последний в слове «вчера», на первый в слове «завтра». Как просто, да?

Что я хочу? Что будет? Чем кончится? Люблю ли я его?! Жизнь тиха.
…Как передать вас, переходя от шутки к серьезному. Шутливое и серьезное – вместе. Как мне рассказать тебя, Ночь, час за часом. Как передать вас, очарование и прелесть его лица? Не красивого? Может…. И беспорядок мыслей, и смущение, и желание скрыть то, что было, и короткое пожатие руки. И его глаза, попеременно сталкивающиеся с моим ищущим и смешливым взглядом. Я не знаю.
Но я буду умна. Я скажу: я люблю его.

27.
Думаю о нем. Хочу его видеть. Просто видеть его, слушать голос, смотреть (еле вижу от близорукости) на улыбку, шутить, парировать шутку, быть милой.
И буду ли я не права, если когда-нибудь встану, подойду к нему, опущусь на колени, положу свои ладони – на его руки, и, молча, буду смотреть в его глаза?!

28.
Встаю, час дня. Свет, яркое солнце, снег, блеск синего неба. Я только что встала, передо мной лежит на столе – моя дальнейшая жизнь.
Что? Что делать сегодня? Что делать всю жизнь?
Смысл есть: валяться в постели, читать стихи, любить дождь и быть веселой. Но что мне делать в этом веселье? Вот я. Я «весела». Но как мне грустно!
Как бы я хотела, чтобы вошел Андрей, сел напротив меня, мы бы говорили…. Вот это «веселье»! Это – жизнь, кислород. И что кроме этого есть?
«Рухнули надежды еще раз». Еще раз, я как в тумане, смотрю на Ахматову и Блока. Еще раз кладу на глаза руки, в моем «тихом» веселье…. И тихо схожу с ума.

29.
 За все то зло, за всю ту печаль, которые я тебе причинила, я бы хотела сейчас – взять в руки свои эту мозаику чувств и тут, у тебя на глазах, бросить ее в огонь, оставив из нее то, что тебе нужно.
Я хотела бы быть твоей матерью, твоей сестрой, твоим другом, твоей возлюбленной, если ты этого хочешь, – нет! Я хочу быть для тебя чем-то, чем никто для тебя не будет!
Но невозможное – невозможно, все будет так, как должно. Я, вероятно, окажусь хуже, чем ты и я сейчас думаем, - прости меня и забудь.
Если можно забыть меня тою, какой я буду.

30.
Ну же, говорите. Принимаю все ярлыки. Я холодная? Так. Рисуюсь? Ну…. Добрая? Вы меня не знаете. Искренняя? Вы о ком?! Чистая? В каком плане? Лживая? Точно! Эгоистка? Да!! Жестокая? Угадали.… Сошла с дороги? Я правильно расслышала? Ах, вступаю на путь?.. И что же, вы тоже такими были, когда туда вступали? Простите, а на какой путь вы вступали?! Наверное, у меня другая платформа… если не вокзал.

Но заката вы не видали. Вы со мною в горах не бывали. Вы не видели, какой я могу быть. Вы не знаете, какая я, на самом деле. Вы не смогли меня утешить, когда я плакала над тем, что я пишу. Вы мне не помогли…. Вы мне не сказали. Но я не обвиняю, так как знаю, что я это заслужила.
А впрочем, я вас люблю. И Вас. И Вас тоже.
Но я бы хотела иногда спрятаться от вас всех, закрыться дома и делать невесть что: клеить коробки и фоторамки, прыгать на левой ноге, лежать на полу, говорить с собой и со всем, чего не вернуть, смотреть на огонь свечи, плакать над письмом, как в 14 лет, и…. Да, разве я могу все это высказать?!

31.
Андрей принял меня в себя всю, но ничего не было ясного в его поведении, кроме безрассудных вспышек нежности, кроме восторженных слов, кроме того, что он слушал, словно музыку, мои речи, кроме того, что мы не могли обходиться и 6 часов друг без друга! Это было безрассудное, жестокое для обоих, но самое настоящее счастье!
Только теперь, оглядываясь назад, я вижу, как все это было фантастично, - более тонких, более нежных, более верных отношений не могло быть, чем тогда были между нами.
Были.

32.
Все здесь описанное – было. Было глубже и больнее, ужаснее, безнадежнее, чем я описала, - вот это и дает мне какое-то тонкое право писать. Я всегда в себе полусознательно оставляю какой-то осадок на самом дне души, терпкую муть, которая не ляжет ни на какую страницу и в которой «вся суть-то и есть».
И как бы я «художественно» не писала, только у себя я знаю этот жест, с которым оставляю тетрадь и сжимаю голову руками, без сил!..

33.
Мой дневник может растерзать с почти физической болью душу до дна. От него, если над ним сидеть в тихой комнате, заткнув уши, и читать, в скором времени схватишься за голову, не зная, как же теперь жить, что делать? Можно сойти с ума.
«…Каждый мой встречный – чудо. Люди не чисты и не грязны. Люди – это число «X» чудес!». Я ничего не знаю, никто не знает. До сегодняшнего дня не было этого, а завтра – будет. И никаких отчетов. Никаких объяснений. Понимание приходит позднее.


(30.10.2000)