Сапфо

 За столом, как обычно, они ужинали вместе - отец и дочь - в маленькой кухоньке с низким потолком, давившем на них, словно упругое застывшее облако.
 На стене висело фото молодой улыбающейся женщины, перевязанное траурной лентой, и какая-то авангардистская размазня.
 Традиционную яичницу-глазунью уплели молча, и все равно не насытились. Дочь уставилась в какую-то книжонку, прикрыв ее рукой. Что за глупая привычка читать за столом? Даже он, отец семейства, никогда не позволял себе такое!
 Четырнадцать лет и - на тебе, такая фигура, что... Отец пожал плечами, отводя нелепые мысли прочь. Налил чай в чашки, плюхнул ей лимон и ложку сахара, размешал. Ноль внимания...
 - Что ты все читаешь, Женька? - спросил он, делая смешные круговые движения усами, пытаясь хоть как-то обратить на себя внимание.
 - Да, понимаешь, пап... Такая книжка...
 С одной стороны, хорошо, что читает. Мать любила детективы, а он - Кортасара да Борхеса по молодости, пока все не набрыдло до чертиков так, что закинул свое мудреное чтиво за кудыкину гору и занялся нормальным бизнесом - деланием денег в пределах допустимых возможностей.
 - Ну, как хоть называется?
 Краешком глаза он перебежал через ее пальцы, державшие книгу, и увидел неровные длинные ряды на страницах. "Богу равным кажется мне по счастью человек, который так близко-близко..." - успел прочитать он строку, пока дочь не закрыла ее большим пальцем. Что-что?..
 Стихи... Бо-о-же мой! Вот тебе и современное дитя цивилизации. "Богу равным..." Н-да-а...
 Отец попытался покопаться в памяти, выискивая нужную информацию, но так ничего подходящего и не вспомнил.
 - Скажи, хотя бы, кто автор? - настаивал он, шутливо скривившись.
 - Агния Барто, - фыркнула Женька и отвернулась, открывая свой рельефный затылок. Эх, парни, парни, где вы бродите?..
 - Пей чай, а то остынет, - заметил он, прихлебывая. - А может быть, Шекспир?
 - Да нет, пап, это совсем другое... - Она захлопнула книгу, и отец тут же увидел характерный рисунок древнего певца с кифарой.
 - А-а-а... - промычал он, удовлетворенно мотая головой. - Все понятно... "Легенды и мифы древней Греции"... Моя настольная книга была, между прочим... Правда, сейчас я считаю все это ерундой!..
 Женька вспыхнула и заалела. Будто кто-то неловкий раздавил вишню возле ее лица, и та брызнула, бордовая, замазав разводами белые нетронутые щеки.
 - Вовсе не ерунда, и никакие это не мифы, - уронила она обиженно.
 - А что?
 - Была такая поэтесса в древней Греции. Сапфо...
 Отец неприятно дернулся и нервно сделал большой глоток. Горло вмиг обожгло кипятком, и он надолго закашлялся.
 Сапфо, Сапфо... Ну да, конечно... Этого только не хватало!.. Древняя, понимаешь, Греция, Алкей и Сапфо, острова всякие, к примеру, островок Лесбос, лесбийская любовь, всякие оргии, сплошные гомики и лесбиянки. Хороша компания для четырнадцатилетней дурочки, нечего сказать!..
 - Пап, у нее очень хорошие стихи. Ну, правда, очень-очень... Мне нравится. Она, понимаешь ли, любила...
 - Да я знаю, знаю, кого и как она любила, - он рассерженно мотнул головой, механически сделал один большой глоток чая и, взвыв от боли, опрокинул чашку.
 - Папа, что с тобой? - вскричала Женька, бросая книгу на пол и вскакивая со стула.
 Отец прикрыл губы ладонью, чувствуя, что ошпаренный язык превращается в уголь.
 - Ы-ы-ы... ничего... - промычал он, судорожно схватив салфетку.
 - Сиди, сиди, я сама, - Женька быстро промокнула лужицу и налила в его чашку новую порцию.
 - Шпашибо, - прошамкал он, все еще чувствуя неприятную боль.
 - Будь аккуратней, папочка! - хладнокровно заметила она, ехидно усмехаясь.
 Злость, поначалу притихшая, собралась в один комок и моментально выпрыгнула наружу.
 - Цыц! - рявкнул он, громко стуча по столу. - Ты зачем все время ходишь под ручку с этой... с этой?..
 - С кем? - удивилась Женька, и ее вишневое лицо стала опять покрывать облачная бледность. Ну и переходы у него!..
 - С соседкой нашей, с Катькой. В обнимку... Что она тебе - сестра или племянница? Она же тебя на четыре года старше!
 - А что тут плохого?
 - У нее своя жизнь!.. Танцульки, рестораны, кавалеры... А тебе - рано, понимаешь?
 Он уже встал из-за стола и заходил по кухне, как маятник, или как упрямый зэк в одиночке в свой самый первый день отсидки. Туда-сюда, туда-сюда, - как будто порция воли еще сидела в его могучем теле и выходила постепенно, остуживая пар, после каждого захода.
 - Чему она тебя, потаскуха такая, научит?
 - Не смей о ней так говорить! - закричала Женька, и слезы заблистали на ее глазах, словно маленькие пугливые прыщики. - Не смей, слышишь!..  Она для меня...Она для меня больше, чем сестра...
 Отец остановился, крепко сжимая кулаки.
 - Что?.. Что ты сказала?.. Может быть, ты с ней проделываешь всякие грязные делишки?..
 Женька крепко поджала губы и с издевкой бросила:
 - Конечно, и уже давно...
 Кулаки медленно разжались, зато раскрылся рот, - и отец сейчас напоминал громадного неуклюжего сома, прихваченного на живца.
 - Значит, ты с ней... спишь?
 Она закрыла лицо руками и громко заплакала.
 - Как... как... как ты можешь?.. Стало быть, вы ложитесь рядом голые, лапаете друг дружку, целуетесь, да?..
 Она молча кивнула.
 - Ну-у, доченька... Ну, лесбияночка. Уж лучше бы ты... Э-эх, Сапфо, стало быть, читаешь... Кипарисы там, амфоры, любовный сок... Тьфу!.. Это она, значит, тебе богу равный человек или наоборот?.. Ну-у, обрадовала ты меня... - Отец опять заходил по кухне, но уже не так, как прежде, а по-другому, медленно, покачиваясь, словно обиженный гусь.
 - Папа, папа, ты не понимаешь, папа!..
 - Насмотрелась разных "порнушек", да еще эта краля под самым боком. Я ее... я ее прибью! - закричал он решительно. Женька громко взвизгнула и схватила его за руку.
 - Не надо... Не надо, я сама... сама во всем...
 - Как же, как же, сама-а-а... - Он схватился за голову, чувствуя, что ее сжал крепкий железный обруч. - Я все равно прибью, все равно отважу, как бы ты ее ни защищала...
 - Ты ей ничего не сделаешь! - тихо, но твердо произнесла Женька, - Ничего плохого, иначе пожалеешь...
 Отец, ошарашенный, плюхнулся на стул.
 - Вот это новость! Ты мне еще угрожаешь? Услыхала бы тебя твоя мама!..
 Женька подняла на него глаза. Удивительно, но они, карие, как у матери, красивые, черти, под волнистыми ресницами, вмиг высохли, а лицо приняло свой обычный розоватый оттенок. Улыбка, приклеенная и нагловатая, тонкой нитью растянулась по щекам, глаза заблестели, но уже не по-детски, не для глупых слез, а словно для выражения чувств юной кокотки.
 - Не нужно трогать маму, - бросила она жестко. - Тем более тебе, папочка...
 Ее улыбка и вовсе расширилась, превращаясь в длинную кривую лодчонку.
 - Женя, что ты имеешь в виду? Я тебя не понимаю... - Ему стало жутко, губы затряслись мелко-мелко, будто от судороги в ледяной воде. Но именно холода и влаги ему не хватало. На лбу и еще выше, там, где начиналась залысина, появилась испарина.
 - Ты прекрасно понимаешь, папочка... Мне Катюша все-все рассказала. Как ты нырял к ней на второй день после похорон, и на сороковины, когда здесь собрались все твои высокопоставленные гады, которые жалели маму, жалели тебя, и меня, в придачу... Я стояла за дверью, когда ты трахался с ней, как будто куда-то опаздывал, так, что кровать трещала...
 - Замолчи! - вскинулся отец и неуловимым посторонним движением больно ударил ее по щеке.
 - А-а-а-а-а!..
 Женькино лицо вмиг почернело, будто комья неотмываемой грязи прилипли к нему, а из глаз, снова испуганно-наивных и детских, опять полились слезы - те самые, которые возникают у дитяти, когда взрослые жестокие дяди отбирают любимую игрушку.
 Она плакала навзрыд, захлебываясь и задыхаясь.
 - Доченька, милая, Женечка, прости меня, прости, прости... - Сильно ударившись, отец как сноп повалился на колени, крепко обнимая ее ноги и целуя платье, словно оно могло ощутить вкус его соленых губ.
 Затем он и сам зарыдал, уткнувшись в ее живот, кусая до крови свои губы и сжимая до
боли кулаки. Эта боль и обида, и какое-то новое, неизведанное чувство досады, страха и жалости, перемешивалось внутри, превращаясь в горькое отвратительное пойло, напоминающее рвотное средство.
 "Выросла..." - кометой промелькнуло в его мозгу едкое словцо и погасло, как последний лучик в ночи. Глаза быстро выхватили из яви злополучную Женькину книжку, лежавшую на полу ребром, будто будуар карточного домика, у стен которого музыкант эллин с открытым похотливым ртом настраивал свой диковинный инструмент, округлив черные глаза, напоминавшие пуговицы, на алебастровой безжизненной маске...

     Кливленд, Огайо
         2001