Не простая история

 
Пролог


 Алекс и Боб вот уже почти час мёрзли под сводами арки кирпичной многоэтажки. На самом деле, одного из них звали Алексей, а второго Борис, но им нравилось, когда их называли на американский манер. Они казались значительнее сами для себя, и это ощущение распирало обоих, и как бы означало: «да, мы на самом деле крутые парни, о нас еще заговорят в определенных кругах». Они должны были дождаться, когда во двор многоквартирного дома въедет нужная им иномарка, припаркуется у подъезда, и из салона выйдет Объект. Всё должно выглядеть, как нападение с целью ограбления. Двое набрасываются на одного, сваливают с ног, отбирают часы, кошелек и «случайно» бьют так, чтобы Объект уже не поднялся. Тот, кто делал «заказ», сказал, что настоящий «заказчик» очень серьёзный человек и не потерпит неточностей. Он назвал время, когда должна была прийти машина, назвал госномер, цвет и марку автомобиля, а также скрупулезно описал хозяина авто. Алекс слушал его, а сам пытался понять, зачем им нужны все эти подробности: цвет волос, глаз, чуть выступающие скулы, прямой нос, широкие плечи? Если из иномарки должен выйти определенный человек, значит, он нам и нужен? Значит, его и нужно будет «сделать», как выражался Боб. Наконец Алекс догадался: всеми деталями описания внешности Объекта порученец «заказчика» как бы старался подчеркнуть - дело очень важное. Ошибки быть не может! Ни при каких обстоятельствах!
Объект задерживался. Боб нервно вскинул руку с часами, посмотрел на циферблат и с досадой сплюнул. Алекс в ответ пожал плечами, будто бы отвечал: «Что делать? Будем ждать».
Нужный автомобиль завернул в арку только через десять минут. Два крепыша, неторопясь, двинулись в глубину двора. Стукнула дверца, и привычно пискнула сигнализация.
- Эй, мужик! Закурить не найдется? - нарочито грубо прикрикнул Боб. Ему уже надоело ждать и разыгрывать из себя вежливого парня, которому очень захотелось закурить.
Мужчина посмотрел на двух подошедших парней, хлопнул себя по карману куртки, извлёк оттуда пачку «Винстона», но достать сигарету не успел. Что-то твердое сильно ударило ему в нос. Только через мгновение он понял, что это кулак. Теплая жижа потекла по лицу, второй удар сбил его с ног, и он неловко (а как ещё?!)
завалился на бок. Ещё через мгновенье он успел подумать о том, что больно ударился о землю плечом и, скорее всего, будет приличный синяк. Потом его стали методично избивать ногами. Удары тяжелыми ботинками попадали то в лицо, то в грудь, то в живот. Он инстинктивно закрывался руками, но это не помогало избежать боли.
Чья-то тёмная фигура показалась на одном из балконов, но, увидев потасовку во дворе, тут же спряталась в глубине квартиры.
Смачно, «от души» приложившись носком крепкого ботинка куда-то в область солнечного сплетения, удовлетворенный Алекс склонился над обмякшим беззащитным телом, быстро обшарил карманы, достал бумажник, зажигалку, сквозь пальцы высыпались несколько мелких монет.
И тут уши разрезал пронзительный звук сирены. Сигнал прозвучал всего один раз, но где-то совсем рядом. Оба, Алекс и Боб, прекрасно услышали этот противный, гнусный, и такой страшный звук.
- Валим, менты! - громким шёпотом крикнул Боб. Алекс щёлкнул раскладным ножом, и в темноте блеснуло стальное лезвие. Тот, кого уже несколько минут избивали, вдруг почувствовал резкую боль где-то в боку, как будто оса ужалила. Отвечая на эту внезапную боль, он глухо, протяжно простонал. «Ну, вот и всё, - промелькнула мысль, - я сейчас сдохну... так банально... в луже собственной крови». Он даже не чувствовал, что его перестали избивать. Сознание медленно уходило.
- Останови-ка, - лениво пробасил милиционер водителю УАЗа. Машина прижалась к обочине. - И не играй с сиреной - всех бандитов распугаешь, - он противно хохотнул. - Пойду отолью, а то взорвусь, - полноватый, невысокого роста патрульный с погонами старшего сержанта на плечах, тяжело спрыгнул на асфальт и посеменил в арку кирпичной многоэтажки. На ходу он пытался расстегнуть ширинку. Под тяжелыми подошвами похрустывали льдинки маленьких лужиц. «Только бы не обмочиться», - подумал патрульный и пристроился к стене, готовый освободиться от лишней жидкости.«А-а -а-а », - простонал он не без удовольствия. Многолетняя привычка всегда оглядывать окрестности, везде, где бы ни находился, не подвела и на этот раз. Взгляд его случайно остановился на темно-зелёной иномарке, рядом с которой лежал какой-то человек. «Пьяный», - подумалось сразу, но когда в ответ на эту мысль тело, мешком валявшееся у машины, страшно захрипело и откуда-то изнутри, собрав последние силы, слабым, даже не голосом, а его подобием, произнесло: «помогите!», полноватый патрульный, не застегивая ширинки, бросился через двор, к УАЗику.
- Приходько! - заорал он, - Приходько! Там человек, е...на мать, запрашивай «скорую»!

 

Часть первая

БЛИЗКИЕ И ЛЮБИМЫЕ

1980 год Сашка

Два загорелых стройных тела грели на песке животы. На жилистых спинах поблескивали водяные бусинки, а две мокрые макушки то и дело переговаривались, поворачиваясь друг к другу.
- Она красивая, правда? - спросила левая макушка.
- Попробовал бы ты сказать, что она некрасивая, - ответила та, что была правее, - моя сестра - самая лучшая.

В речной воде, будто серебряной от солнечного света, плескалась юная русалка. Щедро зачерпывая воду ладошками, она выплескивала холодный дождь в сторону берега.
- Эй, ребята, идите сюда, вода какая хорошая! - звала она, и слова будто перекатывались у нее на языке, приятно рокотали и от этого становились особенно звучны.



- Как ты думаешь, она выйдет за меня замуж? - ответа не последовало. Юная русалка подбежала к ним и плюхнулась рядом на цветастое полотенце.
- Скучали без меня?
- Безумно, - ответила правая макушка.
- Разумно, - парировала русалка и звонко рассмеялась.
Вдруг словно пружина подпрыгнуло вверх загорелое тело, то, что находилось правее, и легко побежало к реке. Секунда - и словно нож в масло вошло оно в воду, и только руки, быстро удаляясь, часто замелькали над зыбкой серебряной поверхностью.
Потом стало тихо. Целую вечность. Только ветерок дрожит на поверхности воды.
- Я всегда очень волнуюсь, когда он так делает, - сказала русалка.
- Не бойся, это же Сашка, - их ладони вдруг встретились на мокром песке, и пальцы сплелись в причудливый узел. Он слышал её горячее дыхание, но старался не смотреть на неё и напряженно следил за речным течением. В какой-то момент он даже испугался за Сашку. Плавал тот великолепно и ему, своему другу, всегда подыгрывал, давал возможность
вырваться вперед, но Костик - то знал, что это только
поддавки. Сейчас Сашка очень долго не выныривал на поверхность. Будто проверял на хладнокровие тех,кто следил за ним. Костик стал в уме считатьсекунды: десять... двенадцать... четырнадцать.
Где-то далеко за буем показалась черная точка Сашкиной головы.
 -Ну, я же говорил, - облегченно выдохнул Костя.
 Сашка победно скользил по реке в сторону берега. Он был красивый и сильный. Такой, каким всегда мечтал быть Костик. Вот он может понравиться девчонке! Костя крепче сжал ладонь юной русалки. Она не стала противиться, не убрала руку. Это понравилось. Он посмотрел на неё. Алька, словно заворожённая, следила за тем, как плывёт брат. Казалось, сердце её не билось.







2005 год Сан Саныч

Громкая и пронзительная трель электронного будильника разорвала тишину сонной квартиры. За окнами только начинало светать. Сквозь жалюзи серое ранее утро февраля пробивалось слабо. Волохов торопливо выбрался из-под одеяла и нащупал босыми ногами на холодном паркете домашние тапочки.
Он почувствовал вдруг на себе чей-то взгляд и обернулся к двери. Ему улыбалась Наташа.
- Дорогой доктор, - сказала она нарочито серьёзно, - завтрак готов.
Волохов улыбнулся. Удивительно хороша была эта девушка в простом домашнем халате, без косметики, с собранными в хвостик волосами. Такой серьезной и деловой казалась она ему на работе, и такой простой и легкой кажется сейчас. Странно, она ведет себя так уверенно, будто прожила здесь многие годы.
- Интересно, а ты будешь строгим главврачём? - Наташа подала ему полотенце и слегка подтолкнула к ванной комнате.

- Предупреждаю. С тобой особенно строгим, - шутливо погрозил пальцем Волохов.
Сан Саныч сегодня был необычайно счастлив. Ему казалось, что солнце должно светить именно в его честь, и все люди должны улыбаться только ему. Он громко что-то напевал, умываясь, а потом с удовольствием уплетал яичницу с колбасой и щедро запивал ее душистым чаем из большой кружки с крупной надписью «САША». За кухонным столом сидел сорокалетний мужчина, с едва заметным брюшком, серебристой сединой, запутавшейся в волосах, сеточкой морщин у глубоких, красивых глаз. Но то, что выражало сейчас его довольное лицо, смело можно было назвать ребячеством. Он не просто жевал, он актёрствовал в каждом движении. Он ел, как студент во время перемены, почти запихиваясь едой, громко отхлебывал чай и закатывал глаза от удовольствия. Казалось, вот-вот... и кто-то налетит ураганом и отнимет у него остатки ароматной яичницы.
Затрещал на столе мобильный телефон. Волохов посмотрел на него, скривился как-то очень смешно и ответил:
- Слушаю, Волохов!
- Доброе утро, Сан Саныч. Это Будницкий. - О, этот Будницкий разбудит кого угодно. Голос звонкий, пронзительный, даже немужской какой-то, без жесткости.- «Наверное, звонит поздравить», - догадался Волохов. - Хочу вас лично поздравить с назначением, извините, что так рано утром, но подумал, что потом вам не до поздравлений будет. Мы все очень рады за вас, Сан Саныч.
- Это кто, мы? - Волохов весело посмотрел на Наташу и свободной от телефонной трубки ладонью провел по горлу.
«Это только начало!» - написала Наташа на развороте газеты размашистым почерком.

Они улыбнулись друг другу, и Волохов вдруг на секунду почувствовал, что никуда не хочет уходить, что не нужно ему никакой больницы, что готов сейчас, в эту самую секунду плюнуть на всё.
- Мы, большинство врачей нашей больницы. Поверьте, все мы с вами.
-Вот за это большое спасибо, Виктор. - Ладно, до встречи, - он взглянул на часы и заторопился. У большого зеркала в прихожей не мог долго завязать узел галстука.
- Не лучше ли, доктор, не развязывать галстук вообще? По-моему, так удобнее, - Наташа подошла и бережно обвила руки вокруг его шеи. «Ну его к чёрту, этот галстук», - мелькнула вдруг у Волохова мысль, он обхватил ладонями Наташкину талию и прижал к себе. - Ай-ай-ай, доктор, как вы нетерпеливы...
Наташа выбежала из подъезда первой, остановила на обочине «Жигулёнок» и исчезла за тонированными стеклами. Через несколько минут из подъезда вышел Волохов. Бодрым, уверенным шагом он направился через двор, к автомобильной стоянке.
У его тёмно-зелёного «Вольво» стояла, скрестив руки за спиной, Даша - девушка лет восемнадцати, с короткой стрижкой «под мальчишку», в длинной дублёнке и модных остроносых сапожках. Он не ожидал увидеть здесь дочь и замедлил шаг.
- Ты чего, малыш? - он улыбнулся настолько широко и открыто, насколько смог себе позволить. Дашка была уже совсем взрослой, и Волохов даже удивлялся порой, как быстро она растёт, но всегда называл её «малыш». Ему казалось, что так она остается для него девочкой с косичками, которую отец должен непременно перевести через дорогу, или купить ей брикет мороженого у лотошницы по первому плаксивому требованию, или погладить нежно по волосам, успокоить, прижать к себе.
- Привет, па. Подвезёшь?
- Садись.
Какое-то время ехали молча. Дашка смотрела в окно, будто прилипла к стеклу и вероятно, ждала, что отец заговорит первым. Волохов понял это и тихо, почти неслышно спросил:
- Что случилось, малыш?
 - Тебя приехала поздравить. Ты добился, чего хотел, - с готовностью ответила дочь.
- Спасибо, конечно, - Волохов поправил зеркало заднего вида, - а теперь о тебе.
Даша повернулась к отцу и посмотрела на него отсутствующими, почти стеклянными глазами. Он никогда не видел таких ее глаз. Испуганные, веселые, хитрые, в слезах, но никогда такие...
- Я беременна, па...
 
1980 год Костик
Что-то звонко ударилось об оконное стекло. Сашка открыл глаза, но вставать с постели не спешил. В первые секунды после пробуждения он подумал, что это приснилось ему и готов был снова уснуть. Если вчера была суббота, то сегодня на улице воскресенье - Сашка это отчетливо понимал. А в воскресенье можно поспать и подольше. Удар повторился. «Камешек», - определил Сашка, нехотя отбросил одеяло, съёжился от холода и на цыпочках посеменил к окну.
- Саня, - шепотом кричал Бананыч, - Саня, спишь?
- Уже нет. Ты чего в такую рань? - Там Колесов с Бубликом Костика бьют! Давай скорее, я один не справлюсь.
Сашка быстро натянул тренировочные штаны, майку и мгновенно спрыгнул вниз. Не так уже это и высоко, второй этаж, да и упал в палисадник, на мягкую землю, быстро вскочил и дернул за рукав опешившего Бананыча:
- Куда бежать-то?
- Они у развалин... Быстрее, - и Бананыч побежал вперед, широко расставляя длинные ноги. Бананычем Славку Рогожкина прозвали за высокий рост. Кто-то увидел в книжке рисунок заморского фрукта и сказал в шутку: «Длинный, как Рогожкин. Эй, Бананыч, смотри, как на тебя похож ». Так и прилепилось к Славке. Да он и привык уже.
Потасовку заметили еще издали. Бананыч бросился на Бублика - толстого и маленького мальчишку - смешно повис на нём и оттащил в сторону. Сашка с размаху ударил Колесова по лицу, и они вцепились друг в друга мертвой хваткой. Костик, лежащий в красной кирпичной пыли, отполз к стене и забился в угол, как испуганный котенок. Он почувствовал, как что-то теплое и мокрое течет по губам. Облизал пересохшим языком и понял - кровь.
Костик боялся Колесова. Даже когда просто видел его - боялся. Тот был старше их с Сашкой на два года, знал блатные словечки, держался развязно даже с учителями. Рос Колесов без родителей, а бабушкиного воспитания явно ему не доставало. Он состоял на учете в детской комнате милиции и дрался с каким-то особенным ожесточением.
Как-то он сказал Костику: «Закон улицы простой - как себя поставил, так к тебе и будут относиться». Костик понял это, когда впервые отдал Колесову деньги, которые мама дала ему на школьный обед. И вот теперь, стоило попасться ему на глаза, как тот считал необходимым влепить слабаку пару затрещин.
Костя видел, как дрались друзья с его обидчиками. Он знал, что должен сейчас встать и броситься им на помощь, быть там, на мелко битых кирпичах, вместе с ними. Он испугался. Ему было больно, до слез обидно за лицо, разбитое в кровь, за то, что он не может дать сдачи. Костик хотел закричать вдруг: «Оставьте их! Не надо драться из-за меня! Я не заслуживаю этого! » Но промолчал. Слезы полились сами собой, размазывая кровь по щекам.





2005 год Туз

На территорию краевой клинической больницы на приличной скорости ворвались два джипа. Щёлкнули дверцы, на снег выпрыгнули рослые парни в кожаных куртках и аккуратно отсекли нескольких охранников, бежавших в сторону больших блестящих автомобилей.
  -Да здесь сейчас губернатор, вы что? - попытались возмутиться охранники. - Всё будет в порядке... в порядке... не волнуйтесь, пацаны... Всё под контролем, - успокаивали рослые парни и, расставив в стороны руки-лопаты, не пропускали к джипам своих коллег.
-Осторожно, осторожно выносите... - слышался хрипловатый мужской голос. Высокий, худощавый мужчина в пальто принял на руки из темного кожаного салона тело женщины, завернутое в тёплый клетчатый плед. Голова её была запрокинута назад, волосы растрепаны.
Мужчина решительным шагом двинулся к центральному входу. За ним сразу же пошли двое парней в кожаных куртках. Один из них забежал вперед и распахнул двери.
- Где Волохов?! Волохов! Мне нужен Волохов! Срочно! - крик, казалось, заставил зазвенеть зеркала в вестибюле.
- Сейчас нельзя, он в актовом зале... - попыталась остановить вошедшего женщина в белом халате.
-Я, вашу мать, не спрашиваю, можно или нет! У меня на руках человек погибает! Гиппократы х...ы !- мужчина в пальто грубо отталкивает в сторону женщину в белом халате и быстро поднимается на второй этаж. Он шагает через ступеньку и приговаривает совсем тихо:
-Сейчас, сейчас... сейчас....сейчас... «Тук,тук, тук», - стучат тяжелые ботинки телохранителей. В коридорах больницы пусто.
- Сейчас... сейчас... сейчас …
Тук. Тук. Тук.
В глазах расплывается тусклый свет, вот кто-то идёт навстречу, решительно хочет остановить.
-В сторону! – раздается крик. Силуэт прижимается к стене. И шепотом:
-Сейчас... сейчас...сейчас.... А вот и дверь в актовый зал.
-Расступись! Вашу мать! Расступись!
Люди с шумом расступаются, и мужчина в пальто вносит на руках в актовый зал краевой больницы женщину, завернутую в теплый клетчатый плед. В воздухе тяжело провисает пауза.
Секунду двое мужчин на сцене молчат и только потом один из них тихо, почти одними губами, говорит:
- Это моя сестра...
Белый свет повсюду. Кто-то движется вперед по коридору. Слышны только разные голоса.
-Готовьте реанимацию!...Савельева, Пеструхина, подготовьте всё необходимое! Хриплый голос резко, кому-то в сторону: «Да не ходите сюда, вашу мать.... Не топчите полы! - и спокойнее - Саня, я буду рядом с ней».
- Нет. Хватит твоего участия.
- Везите на шестой этаж, лифт быстрее...
- Я должен быть...
- Заткнись, Костя. Я тебе не твоя братва!
Всё смешалось в мельканье бело-серых красок. Слышны обрывки фраз, топот ног. Не люди - белые пятна халатов распахивают двери. Глаза режет яркий свет.
- Дальше тебе нельзя, - резко говорит знакомый голос.
- Я буду с ней рядом, - настаивает второй.
 Тут же вступает женщина:
- Всё готово, Александр Александрович.
- Хорошо... - И дальше резким шёпотом. - А тебе я сказал - НЕТ! И убери своих головорезов отсюда, здесь больница, а не скотный двор!
Все расплывается в белый... молочно-белый свет.
У чёрных джипов в больничном дворе покуривают телохранители в кожаных куртках.
- Поехали домой, - проскрипел подошедший мужчина в пальто. Телохранители засуетились. Один из них распахнул дверцу шикарного авто, другой запрыгнул в салон.
- Андрюша, - обратился мужчина в пальто к одному из своих парней, - остаёшься здесь и будь на связи. В больнице держись Волохова, скажешь ему, что ты мой человек. Если пошлёт - оставайся на месте. Сообщай мне лично любую информацию. Понял?
Парень кивнул и насупился. Видимо, понимал серьёзность положения. Хлопнула дверца, и два джипа выехали за больничную территорию.
Волохов курил на лестничной площадке между этажами. От пота слиплись на лбу волосы, и весь вид его говорил о жуткой усталости. Он глубоко затянулся, выпустил, не торопясь, струйку сизого табачного дыма и вдруг вытянул вперед руку. Пальцы на ладони не тряслись. Ай, да Волохов! Ай, да сукин сын!
За окном плелись в заснеженном городе автомобили, а ветки грустных чёрных деревьев, украшенные инеем, создавали причудливые геометрические узоры.
- Саша, - кто-то тронул Волохова за плечо. Он встрепенулся, прерывая задумчивость. Это была Наташа.
- Как она?
- Будет жить, - устало ответил Волохов. - Еще одной передозировки она не выдержит. Волохов еще раз затянулся сигаретой и потушил окурок в пустой консервной банке на подоконнике. - А кто этот, в пальто? Крутой такой....

- Константин Лапин. Большой человек в бизнесе. Несколько агентств по недвижимости, совладелец крупного банка, в общем, фигура российского уровня. А в криминальном мире - Туз. Просто Туз.
- А тебе он кто?
- Друг детства, - Волохов выдержал короткую паузу, поднял глаза в потолок. Тихо добавил, - и бывший муж моей сестры.


1980 Алька

Речка течет медленно и красиво. Если долго смотреть на воду, кажется, что течения и вовсе нет, и ветра нет, только поразительная тишина вокруг. Редко-редко нарушает её всплеск воды - где-то плещется мелкая рыбёшка.
-А-а-а-а-а!!!! - раздается вдруг резкий девичий крик. Не удержавшись в велосипедном седле, хорошенькая девчушка в легком ситцевом платье падает прямо в воду. Рядом с упавшим на бок бедолагой-велосипедом останавливается второй более резвый стальной конь. На землю быстро спрыгивает Сашка и принимает стойку «руки в боки».
- Эй, за бортом! - кричит он, что есть силы и его распирает веселым, звонким смехом.
- Чего орешь? - мокрая насквозь, в слезах и запутанных волосах на голове, машет на него рукой знакомая нам русалка. Она выходит из воды на берег, выжимает платье и продолжает отчитывать брата, - я же говорила, что не смогу на нём, а ты! Потихоньку! Потихоньку!
- Настоящие русалки обязательно должны уметь ездить на велосипедах! - весело проговорил Сашка. Он подошёл к своей сестре, обнял ее и прижал к себе.
- Не обижайся, Алечка, ты научишься. Обязательно, - он вытер ладонями слезы с её лица и, шутя, щелкнул её по носу, - беги домой, русалка, и суши платье. А я твой велосипед на буксире притащу, договорились? Она часто закивала и побежала от Сашки, мелькая голыми пятками.
Во дворе большого и просторного по тем временам дома юную русалку весёлым лаем встретила Лера - красивая чёрная овчарка с торчащими ушами и вытянутой мордой. Она волчком забегала вокруг, видимо, своей любимицы, и та милостиво погладила ее по гладкошёрстной спине. Напоследок Лера лизнула белую щиколотку русалки и проводила ее долгим взглядом.
Веранду продолжали ремонтировать. Двое взрослых мужчин строгали во дворе доски. Деревянная стружка приятно пахла, и Алька, пробегая мимо, коротко втянула носом воздух.
На веранде мама разливала в фарфоровые чашки ароматный чай.
-Алевтина, - обернулась она на вбежавшую дочь. Увидела её,испугалась - Откуда такая мокрая? Аля! - уже вслед юной русалке, - иди чай пить!
Алька по деревянной лестнице вбежала наверх, в свою комнату и стянула с себя мокрое платье. Матовое загорелое тело, казалось, не имело изъянов. Тугие бедра и красивые пухлые ягодицы, маленькие груди с розовыми аккуратными сосками, округлые плечи и длинная шея, совершенные девичьи руки и стройные ноги - всё восхитило бы настоящего мужчину, окажись он в этот момент рядом. С удовольствием посмотрела на себя в зеркало, достала из старенького платяного шкафа какую-то короткую юбку, приложила, удовлетворенно принялась надевать. Затем прямо на голое тело натянула кофточку, нырнула в тапочки, встряхнула ладонями мокрые волосы и побежала вниз по лестнице, к аромату чайных лепестков и запаху свежей древесины.
- Привет, ма! — сказала она весело, придвинула к столу высокий деревянный стул, приземлилась и потянула на себя чашку, из которой струился прозрачный пар. Чай здесь пили только горячий.
- Ты откуда такая мокрая? — повторила мама свой вопрос.
- Из речки, - ответила Алька, и в ту же секунду хрустнула сушкой, - Сашка учил меня ездить на велике.
- Да, педагог из него никудышный, - покачала мама головой.
К столу на веранду вышел отец. Высокий, мужественного вида человек, в очках, с густой поседевшей шевелюрой, - он, увидев Альку, широко улыбнулся и обнял её за плечи.
- Неужели ты нашла время на дом родной? - спросил он ласково, - я тебя стал редко видеть, моя малышка.
- Пойдем сегодня на танцы, - совершенно серьёзно предложила русалка. Отец рассмеялся. Точь-в-точь как Сашка - весело и заразительно. Совсем по-мальчишески.
- Танцы, - после произнес он нарочито важно, - я уже не помню, когда в последний раз танцевал. Мать, помнишь наш с тобой последний танец? - он усаживался за стол.
- Нет, не помню.
- Вот. Я же говорю. Это ваше дело молодое, танцы! - он шумно отпил глоток горячего чая и осмотрелся. - А Санька где?
Алька в этот момент почему-то опустила глаза в фарфоровую чашку, а мама пожала плечами:
- Бегает где-то. Вот, Алю учил на велосипеде ездить. Ни его, ни велосипеда.
Русалка вдруг вытянулась, вглядываясь в окно. По дороге катил два велосипеда её старший брат. Он шел между ними бодро, улыбался встречным мужчинам и женщинам. На его мощном для шестнадцатилетнего подростка торсе еще блестели мелкие водяные бусинки. Алька с шумом выдвинула стул и выскочила из-за стола:
- Вон он, ваш старшенький! - крикнула она, показывая рукой на дорогу, и убежала в дом.
- Что это с Алькой? - отец снял очки и подул в чашку.
- Может быть, влюбилась? - несмело предположила мать.
«ТАНЦЫ. КАЖДОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ» - красовалась надпись на стенде «Сегодня в клубе». Рядом плакат: «НОВЫЙ ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ ФИЛЬМ
«МОСКВА СЛЕЗАМ НЕ ВЕРИТ». Воскресный вечер собирал в клубе «Строитель» почти всю молодёжь посёлка. Молодежь - это от семнадцати лет и старше. Остальные - дети, сосунки, обормоты, чморьки - не проходили возрастной ценз и отсекались прямо в дверях бойкими комсомольцами без комсомольских значков на груди. Отговорки: «я только посмотрю», «да я уже в прошлый раз проходил» не действовали, и обиженным мальчуганам и девчонкам оставалось только забираться на широкие оконные карнизы и глазеть на танцующие пары.
Сашки не было семнадцати, но его авторитет в школе сказывался не только на отношении к нему учителей, но и его старших товарищей. Бойкие комсомольцы на дверях клуба считали его «своим», таким же комсомольцем, ни хуже и не лучше каждого из них, жали ему руку при встрече и говорили: «Проходи, Сашок, сегодня диско на всю катушку»!
У дверей кто-то взял его за руку.
- Привет!
- А, Светка, привет.
- Ты с кем здесь?
- Надеюсь, с тобой.
- Ну, пошли.
Мелодии и ритмы зарубежной эстрады гремят из чёрных клубных колонок. Вокруг шумно, разноцветные фонари шатаются по толпе танцующих. Освещают разные лица. Сашка танцует также красиво, как и плавает.
- Что ты делаешь завтра? - кричит Сашка, обращаясь к Свете, - завтра!
Она, счастливая и легкая, пожимает плечами. Мол, еще не знаю, и смотрит на своего партнера недвусмысленно: «Предлагай»!
- Пойдём на «Москву...»
- Там, говорят, эротическая сцена есть, так что до восемнадцати не допускаются, - громко, стараясь кричать прямо в Сашкино ухо, говорит Света.
- Ничего там нет такого! - рядом с ними, будто из-под земли,
вырастает рослый парень, розовощекий, взмокший, - просто двое лежат в постели, и все!
- А ты смотрел, что ли? - спрашивает Света недоверчиво.
- А то! - и парень исчезает в толпе танцующих. Света смотрит на Сашу. Саша - на Свету. Их глаза впиваются друг в друга и остаются так неподвижно совсем недолго. Кто-то толкает Свету плечом, и идиллия разрушается. Все снова оказываются в общем ритме веселых танцев.
- И это наш образцовый комсомолец Волохов! - слышен вдруг серьезный, напряженный женский голос.
Нина Бородина - без комсомольского значка, не в белой блузе, а легком выходном платье - казалась какой-то чужой. В школе шутили, что она, наверное, даже во сне не снимала пионерского галстука, а потом и значка.
- О, Нинель! - остановился Сашка, - а ты-то что здесь делаешь, идейный ты наш вдохновитель? Все трое - Сашка, Света и Нина - весело рассмеялись.
Юной русалке вход преградил бойкий комсомолец.
-Я - сестра Волохова. Саши Волохова. Мне найти его надо, - почти жалобно произнесла Алька. Комсомолец прищурился, рассматривая девушку, узнал, смягчился.


-Ладно, только быстро, пока старшие не заметили. Давай! - и Алька с легкостью проскочила под его рукой в полутьму танцевального зала. Вначале взгляд её расплывался, напряженно искал среди мелькающих в свете лампочек разногабаритных фигур нужную, потом качнулся, остановился. Сашка, положив руки на плечи Светы, мягко двигался на одном и том же месте и что-то говорил своей спутнице. Та слушала, потом приятно улыбалась. Снова вслушивалась. Алька насупилась, стала чуть в отдалении, но так, чтобы не упускать из виду происходящее. Какое-то время она смотрела в зал, потом нервно стала грызть ноготь на указательном пальце.
Когда Сашка коснулся губами Светкиных волос, а потом уха и щеки, Алька зажмурилась и бросилась из зала наутёк, промчала вихрем мимо доброго комсомольца на дверях и выбежала на улицу. Здесь сумерки сгущались и давили. Кое-где в домах желтыми глазницами вспыхивали окна.







Он лежал в сырой темной яме и смотрел вверх. Единственное, что обладало другим цветом, отличным от привычных серого и черного, - это небо. Кусок синего-синего неба не давал ему сдохнуть. Он не знал, какой сегодня день недели, и даже какая погода там, наверху. Он вспоминал её лицо, золотистые волосы и одними губами пытался даже разговаривать с ней. Он думал, что, возможно, увидеть её уже никогда не придется, и даже если будет удача и шанс вырваться отсюда, она вряд ли примет его таким. А может быть, всё будет и по-другому. Если выживу. Если я, конечно, выживу. Он, избитый прикладами карабинов, с перебитыми пальцами, без зубов, лежал и думал о том, что если небо ещё остаётся синим, значит, не всё потеряно. Он не помнил, сколько дней уже находился в яме, да и вообще в плену. Помнил только, что в яму бросили не сразу, вначале били. Издевались так, что в какой-то момент захотелось умереть. Сегодня, а быть может и вчера, в яму бросили какую-то лепешку, но есть он не смог. Было больно кусать окровавленными деснами, и он отполз в тёмный угол и заскулил, как раненая собака.
Крышку, сколоченную из крепких толстых веток, вдруг открыли и в яму опустили лестницу. «За мной, - успел подумать он, - сейчас шмальнут на потеху». Но вверху кто-то закричал на фарси, послышался противный смех (где-то он его уже слышал), и лестница стала подрагивать. В яму спускался человек. Тот, кто лежал на сырой глиняной земле, не смог разглядеть его, но понял, что это солдат, такой же, как и он. От него просто несло армейским запахом. Лестница полезла вверх, и крышка захлопнулась. Некоторое время двое в яме молчали. Каждый из них, наверное, думал, что тот – другой - должен начать разговор.
Тот, кто уже лежал в яме, приподнялся на локтях, чтобы увидеть непрошеного гостя. Невысокого роста, молоденький солдатик в запыленной форме, с всклокоченными волосами и бешеными, испуганными зрачками глаз. Под левым глазам багровел кровоподтек.
- Ты кто? - прожевал еле внятно «хозяин» ямы.
Непрошеный гость не отвечал, только затравлено оглянулся по сторонам и стал нервно потирать ладонями худые коленки.

 - Ты что, немой? Кивни тогда, чтобы я понимал.
- Не немой я, - ответил «гость». - Рядовой Старыгин… Костя… Нарвались на засаду... - он стал прятать лицо, невнятно промычал что-то, из чего, однако, стало понятно, что товарищи его скорее всего погибли, а он просто струсил и, как говорится, «хэндэ хох!».
«Хозяин» ямы попытался улыбнуться, но не смог, а только скривился от невыносимой боли.
- Тезка значит, - произнес он в пустоту, ни к кому не обращаясь. - Я тоже Костя. Старший сержант Лапин.
И опять долгое молчание. Здесь невозможно было определить, сколько именно времени они молчали, но рядовому Старыгину показалось - целую вечность.
- Товарищ сержант, - позвал он негромко, - а, товарищ сержант... Ответа он не получил, но по тому, как громко и тяжело дышал «хозяин» ямы, понял - тот не спит и слышит его.
- Мы умрем, товарищ сержант?
- Конечно, - прошамкал тёзка, - когда-то обязательно умрем, Костя.
- Да я не о том, товарищ сержант, - он инстинктивно понизил голос, нас расстреляют эти... ну, душманы?
Сержант вдруг закашлялся и от этого страшного кашля затрясся всем телом, завалился на бок, и долго ещё спина его вздрагивала. Старыгин будто впечатался в земляную стену. «Если он сейчас дойдёт, я буду кричать, - испугался он, - я не смогу один на один с трупом». Но сержант не «дошёл». Он полежал какое-то время на животе, чувствуя телом холодную землю, и стал медленно переворачиваться на спину.
- Не знаю, — сказал он тихо.
Старыгин понял, что это и есть ответ на его вопрос. Ему в который раз за сегодняшний день стало страшно. Тело передёрнуло, ледяной волной по спине забегали мурашки и захотелось зарыдать. Неприкрыто. Совсем по-мальчишески. Он всхлипнул и вытер грязным кулаком лицо.
- Плачь, рядовой, - разрешил чуть хрипловатым голосом «хозяин» ямы, - я уже плакал.
«Наверное, сегодня вечный световой день, - подумал сержант Лапин. - Так долго надо мной продолжает висеть синее-синее небо ».





 Часть вторая

ЛЮДИ ЖЁЛТОГО ДОЖДЯ



Той жизни больше не будет.

В салоне тёмно-зелёного «Вольво» тихо играла классическая музыка. За тонированными стеклами проплывали кирпичные «высотки», людской поток выливался кипящей лавой из пасти станций метро и рассыпался в разные стороны. «Как я давно здесь не был », - подумал Волохов. Ничего не изменилось в этом районе вечно гудящего, шумного, беспокойного города. Вот парикмахерская на углу. Сюда он водил Дашку. Она всегда воспринимала стрижку, как праздник и собиралась с самого утра. Смешно позировала перед большим зеркалом в прихожей и спрашивала каждые пять минут: «Пап, ну мы идём?». Вся эта приятная суета была направлена лишь на одно действие - поскорее удобно примоститься на дощечке, которую парикмахер, полноватая женщина в неизменном фартуке, помещала на ручках взрослого, большого красного кресла.
А это библиотека, конечно, имени вождя революции Ленина. Вот у этого самого окна, забитого книгами, стоя на улице, прямо под разнокалиберными взглядами прохожих, он долго целовался со своей уже законной супругой Светкой, а она легко и нехотя отстраняла его и шептала, показывая на свой круглый живот: «Мне кажется, что она чувствует, как мы целуемся. Она пихнула меня сейчас ножкой, представляешь!?».
А вот и знакомый дом. Здесь он не был почти восемь лет, но, казалось, знал каждый кирпичик. Машина плавно подрулила к нужному подъезду и погасила фары. Три цифры кодового замка, два десятка ступенек вверх, две цифры на металлической двери. Залился соловьем звонок, защелкали мощные замки.

-Привет, - сказала красивая женщина в роскошном махровом халате, - ( «Какая-то она усталая », - подумал Волохов. ) - проходи!
Так просто. Проходи. Восемь лет прошло, а она это сказала так, словно он утром уходил на работу, а сейчас вернулся. К тёплым объятиям жены и дочери, к дымящемуся на печке ужину. В прихожей - мужские туфли. «Кожа хорошая », - отметил про себя визитёр. Волохов снял свою обувь и остановился, ожидая приглашения пройти в комнату.
- С каких это пор ты стал такой нерешительный? - спросила она совсем беззлобно, даже с тенью легкой улыбки на лице, - чай будешь или кофе? - тут она приложила ладонь ко лбу, как бы вспоминая, и хохотнула, - да я могла бы и не спрашивать. Только чай!
Волохов кивнул, подтверждая, и вошел в ванную комнату. Сколько лет я смотрел на себя каждое утро в это зеркало? Оказывается, ничего нельзя забыть. Решительно ничего. Он открыл воду в кране и стал натирать ладони куском душистого мыла. Зачем он вошёл сюда? Руки помыть? Формальный повод. Он вдруг совершенно отчетливо осознал, что вошёл для того, чтобы убедиться в присутствии здесь, в этой ванной комнате, в которой он (и не всегда один) проводил блаженные минуты забытья, обливаясь водой из душевого набалдашника, чужих мужских предметов. Бритвы, помазка, геля после бритья. Он, конечно, сразу заметил их. И бритву, и помазок. Разозлился? Нет. Мелькнула мысль: «Как жаль, что всё переходит из рук в руки. Даже женщины, которых любил».
- Его нет, он уехал к родителям и будет только завтра, - донеслось из кухни.
- Кто? - спросил, выходя в коридор, Волохов. Он, конечно, понял о ком идет речь, и в который раз неподдельно восхитился Светкиной интуицией. Она увидела, что он заметил мужскую обувь, и поняла, зачем он заходил мыть руки.
- А здесь мало что изменилось, - сказал Волохов, не дождавшись ответа. Они сидели на кухне - она у окна, а он, как всегда, у стены, немного поджав ноги под табурет - и разговаривали о дочери.
- Я так понимаю, вопрос стоит о том, чтобы всё прошло хорошо? Не волнуйся, рожать будет у меня, под наблюдением лучших врачей, пройдёт обследование....
- Речь не об этом, Саш, - обращение из прошлого.
 « Саш », - сколько же лет она меня так не называла. Он так за эти годы привык к сухому «Волохов», что даже вздрогнул при этом « Саш ».
 - Я попросила, чтобы ты приехал потому, что… Понимаешь, Даша не говорит, кто отец ребенка. Ты знаешь, у нас всегда были доверительные отношения, но сейчас будто язык проглотила. Я хочу, чтобы ты поговорил с ней.
- Конечно. Я поговорю.
Света достала из тонкой пачки длинную сигарету, сама чиркнула зажигалкой, закурила.
- Давно? - спросил он.
- Нет. Может быть, с полгода. Так, балуюсь.
Они долго молчали. Странно. Когда-то они не могли наговориться, ночью лежали в постели под одеялом и шептались о чем-то, боясь разбудить соседей по обшарпанной общажной комнате, которые неприкрыто храпели за тонкими фанерными перегородками. Теперь им нечего было сказать друг другу. Каждый знал, что у человека напротив другая жизнь, и никто не хотел задавать банальных вопросов: «Ну, как вообще дела», «Я слышала, ты уже главный врач», «Как твой Давид относится к Дашке».

- У Альки по-прежнему проблемы? - нарушила Света тяжелое, повисшее в воздухе молчание.
- Совсем недавно снова был передоз.
- Я боюсь, что...
Она вдруг не дала ему договорить. Положила свою ладонь, на его ладонь и прошептала:
- Я знаю, что ты очень переживаешь. Она ведь всегда любила тебя, я хочу сказать...
- Нет, - он освободил свою руку и встал, - я пойду. Обещаю, что поговорю с Дашей.
Он просто вышел из квартиры. Не посмотрел на Свету, она ничего не сказала ему вслед. ТОЙ жизни больше не было. Её никогда не будет.



Волохов до сих пор ещё прекрасно помнил тот самый вечер, когда танцевал со Светкой. Он тогда, конечно, не знал, что Алька подсматривает за ними. Он вышел на улицу, когда в микрофон объявили, что танцевальный вечер подошёл к концу, и мальчишки стали оттаскивать колонки в угол импровизированной сцены. Его рука висела на Светкином плече, а она, будто кошечка, прижималась к его лицу своей нежной румяной щёчкой. Они решили, что пойдут к реке, что там будет тихо, и никто им не помешает. Сашке казалось, что он давно уже грезил о Светке, и много раз разбитной мальчуган представлял себе, как ЭТО будет. Стыдно было признаться только и, прежде всего самому себе, что будет ЭТО в первый раз, стыдно было вдруг допустить крамольную мысль, что не получится, что Светка, у которой, понятно, кто-то уже был, начнёт смеяться... Тогда вся романтика - к чёрту!
На улице его окликнул Костик. Его окрик, какой-то чужой и грубый, заставил Сашку вынырнуть из своих мыслей и обернуться. Лицо друга, перекошенное злобой, смотрело ему прямо в глаза.
- Ты чего, Костик?
- На минутку можно тебя! - не спросил, а потребовал друг.
Он легко отстранил от себя Свету, шепнул ей: «Подожди»,- и направился навстречу Косте. Ему не понравилась манера разговора, он понимал, что разговор вообще вряд ли получится, но хотелось выяснить, в чём же дело.
- Тебе чего? - принял он интонацию Кости.
Вместо ответа Костик схватил вдруг Сашку за ворот рубашки, рванул к себе.
- Тебе нравится над ней издеваться, да? Ты же ей крышу уже сорвал, придурок! - шипел Костик на своего лучшего друга.
- Ты что, совсем еб...ся, - опешил Сашка от такого напора. - Кому сорвал? Над кем издеваться? Ты выпил, что ли?
- Ничего я не выпил! Я говорю об Альке! Я её люблю, понимаешь, я хочу быть с ней, а ты... а она любит тебя, и ты - последний дурак, если этого не понял! Она любит тебя не как брата, а как мужика, ты понимаешь это или нет?! Понимаешь или нет?! - Костик уже без остановки тряс Сашку за грудь, но тот вдруг резко двинул ему под дых и отскочил в сторону.
- Пошел ты! - сквозь зубы процедил Сашка. - Люби её сколько хочешь! Она сестра мне и навсегда останется сестрой! Ты чего от меня-то хочешь, урод цирковой? - Он подошёл к нему совсем близко и зашипел прямо в лицо, - никогда больше не подходи ко мне! - развернулся и пошёл под тусклый свет уличного фонаря, где его покорно ждала Светка.
 Пальцы его дрожали. Он не заметил, что за этой нелепой сценой наблюдала половина школы. Ему было всё равно. Сейчас Костик открыл ему глаза на тот немыслимый, по-своему страшный факт, о котором он даже думать боялся. Он считал, что Алька просто ревнует своего старшего брата, ей нравится, что у нее есть защитник, советчик, друг, он видел, конечно же, замечал её особое к нему отношение, но чтобы всё зашло так далеко!.. Значит, Алька уже говорила об этом Костику. Любить! Да что она может в этом понимать!? «Мелкая», - так Сашка всегда называл сестру, пока ей не исполнилось десять лет, потом уже появилась «русалка». Ей и сейчас-то было всего четырнадцать. Сашке всегда казалось, что эти два года разницы дают между ними большой, даже огромный по своим масштабам, разрыв. «Как я буду теперь смотреть ей в глаза», - подумал вдруг Сашка. Масса противоречивых мыслей проносились в голове. Вот, например, Костик. Он никогда с ним не конфликтовал. Костик был объективно слабее и не только физически, но Сашка всегда старался подтянуть друга. Что с ним случилось? Почему он смотрел таким волком? Может быть, прорвалась эта обида на своё недопревосходство? Так или иначе - там, на улице, перед клубом «Строитель», состоялась первая их стычка и, несомненно, что-то треснуло в их прежних юношеских отношениях. Эта трещина потом начнёт расползаться, как некрепкий шов, и удержать её не хватит никаких сил.
Жёлтый дождь - он для разлуки.



Дашка увидела его издали. Помахала рукой. Он посигналил и вышел из автомобиля. Всё-таки она очень гордилась своим отцом. Неважно, расстались её родители и почему они это сделали. Главное, что оба они состоялись. Когда-то, в детстве, она хотела, чтобы папа вернулся. Ей казалось, что она не перенесет этих недвусмысленных взглядов одноклассниц и учителей, и вопросиков, как пчелиные жала: «Ваш отец - тот самый Волохов»? «Так этот хирург-кудесник - ваш папочка? Какая прелесть»! Иногда особо «сердобольные» добавляли: «Жаль, что он не с вами, да, к сожалению, жизнь есть жизнь». Но больше всего она ненавидела вопрос: «Ты, Дашенька, наверное, в медицинский после школы, так сказать, по стопам»? Она и отцу говорила, вернись, папка. Я буду вечно тебя любить. А он, такой большой, всегда или молчал, или говорил, что между ним и мамой когда-то прошел желтый дождь - предвестник разлуки. Даша прекрасно помнила эту колыбельную, которую пел ей отец.
Дождь прохожих осыпает,
 В окна моросит.
Моя Даша засыпает,
 Но ещё не спит...
Там дочка просит папу рассказать ей о дожде, и он рассказывает, какого цвета бывают дожди. Жёлтый, синий, серый, голубой. И там есть куплет о каждом из этих дождей. Всегда Даша отчетливо помнила только про дождь жёлтого цвета.
Осень озеро остудит,
Клен озолотит,
В сентябре приходят к людям Желтые дожди.
Желтый дождь
Протянет руки
 К той судьбе, и к той
 Желтый дождь,
 Он для разлуки,
 Он пока не твой.
Потом она перестала просить его вернуться. Когда впервые увидела его с женщиной, открыто шагающего по главной улице, повзрослела. В какой-то момент ей казалось, что она ненавидит его. А однажды поняла, или нет, даже почувствовала - у неё замечательный отец. Её потянуло к нему. Она приходила в больницу без особого повода, просто поболтать, она знала всех его женщин и общалась с ними так, будто это были его коллеги по работе или старые знакомые. Иногда ей требовался просто отеческий совет, и были темы, которые она охотнее обсудила бы с отцом, а не с матерью. Она была всегда рада отцу и часто, когда видела, что он грустит, прижималась к нему и говорила: «Папка, ты не огорчайся, ты у меня хороший». Смешно! Он, наверное, думает, что я ничего не знаю об этом молодом хирурге Наташе Васнецовой, его недавнем увлечении. Как же! Справки навела сразу.
Дашка знала, о чем отец хочет с ней говорить. И твердо решила - не расколюсь. Он обнял её, отстранил от себя, посмотрел.
- Я и не заметил, когда ты стала взрослой, дочь. Куда пойдем?
- В «Колесо», - махнула она рукой в сторону кафешки, с незамысловатым названием.
Здесь витал приглушенный свет, и под потолком медленно крутилось здоровенное колесо. Видимо, именно из-за него заведение и получило такое название.
- Оно не упадет? - попытался пошутить Волохов.
- Пап, будь проще, вон там свободный столик, видишь? Идём на штурм!
 Когда устроились - заказали кофе, фруктовый салат и мороженое. Волохов попросил у дочери разрешение закурить.
- Надеюсь, ты решила рожать? - спросил он
- Других вариантов нет, - спокойно ответила Даша. - У меня, если ты знаешь, отец - известный врач, так вот он аборт бы ни за что не одобрил.
- Смешно, - грустно сказал отец - известный врач. - Но раз ты решила рожать, я хочу сказать тебе - наблюдаться будешь в моей больнице и рожать тоже. Я позвоню Славиной, она примет тебя, осмотрит и поведёт дальше.
- Спасибо, пап.
Ну, теперь переходи к главному. Давай не трусь, пап. Ты же для этого приехал. Я даже знаю, что мама тебя об этом попросила. Надо же, ты встретился с ней ради меня. Ты всегда делал всё ради меня. Только когда-то не захотел ради меня вернуться домой. Но это не беда! Я теперь знаю, что ты поступил правильно. Давай, спрашивай.
- Даш, я хотел спросить тебя... - Волохов замолчал и затянулся сигаретой, - ты извини, мы с мамой хотя и не жили вместе, всегда берегли твое право на самостоятельность, но... я хочу спросить тебя, кто отец?
- Ты.
- Что? - не понял Волохов. Даша искренне рассмеялась.
- Ты спросил, кто отец? Ну, я и сказала, что ты мой отец, а ты про какого отца спрашивал?
- Юмор - это хорошо. Но я спрашиваю, об отце твоего ребёнка.
Даша отпила глоток кофе из миниатюрной чашечки и подалась вперед, прямо к лицу своего папы.
 - Пап, - сказала она шёпотом, - можно я не буду тебе об этом говорить? Какая разница, кто он? Главное, что он есть, правда?
Волохов растерялся. Неужели и впрямь думал, что она вот так просто возьмёт и выложит имя - отчество - фамилию - год рождения прямо на блюдечко?
- Но он хотя бы признает ребёнка? Он знает, что ты беременна?
- Нет, - с готовностью ответила дочь, - она зачерпнула маленькой ложечкой фруктовый салат, - в данный момент необходимая речь готовится моим пресс-секретарём. Она должна произвести впечатление на будущего отца.
Папа - известный врач - растерялся окончательно. Он ничего не говорил, а только скурил сигарету до фильтра и сильно смял его в прозрачной пепельнице. Даша наблюдала, как он пил кофе. Два больших глотка - и чашечка опустела. Волнуется. Бедный-бедный папа. Он и вправду не заметил, как дочь стала совсем взрослой.
- Послушай, пап, - Даша обворожительно улыбнулась, - если гипотетически предположить, что он не признает нашего ребёнка и оставит его только моим, ты и мама не будете мне помогать? Если предположить, что ты и мама не будете знать имени этого человека, ваш внук или внучка станет от этого вам менее родным?
- Конечно, нет. Что ты....
- Вот видишь! - торжествующе воскликнула дочь, - значит, и не нужен этот разговор.
Они вышли из «Колеса», и Волохов предложил немного пройтись. Они так давно не ходили вдвоём, вот так запросто, держась за руки. Папа - известный врач - вдруг поймал себя на препошленькой мыслишке. А что, если эти люди, которые так смотрят на нас, думают: «Вот идет богатенький Буратино со своей молоденькой любовницей». Плевать. У меня очень красивая дочь. Пусть думают. На углу Садовой и Ленинградской пришлось расставаться. Несколько дежурных фраз друг другу, поцелуй в щёчку, и вот уже Волохов идет обратно, сквозь встречную людскую толпу. Всё-таки она у меня большая умница, моя дочь.





Когда-то мы были братьями.


Ночью от очередной передозировки умерла Алька. Её брату, Александру Волохову, сообщили не сразу. Утром сосед с нижнего этажа, который не смог достучаться в дверь и сказать хозяйке, что она его методично затапливает, вызвал слесаря, и тот взломал дверь. Обнаружили тело, распростертое на полу, сообщили участковому и вызвали «скорую» (именно в такой последовательности - вначале представитель власти, а потом медики). До здания больницы Алевтину Александровну Лапину живой не довезли. Еще через час о смерти своей сестры узнал главный врач ККБ.
Он сам позвонил Косте. Тому самому Тузу - Константину Лапину, другу детства и бывшему мужу Альки. Тот разорался в трубку, сказал, что Волохов виноват в смерти сестры, что он (Волохов) никогда не любил ее, и погубил всю ее жизнь.
- Сука! Я никогда тебе этого не прощу, ты понял? Никогда! - Волохов слышал, как Костя плачет в трубку.

Разговаривать с ним не было никакого смысла. Он сказал только в каком морге можно забрать тело и положил трубку на рычаг. Волохов не хотел заниматься похоронными хлопотами и более того - присутствовать на похоронах. За многие годы безрассудное состояние сестры вытянуло из него почти все живительные соки любви и нежности к ней. Он откинулся на спинку большого мягкого кресла и закрыл глаза.
Четко, почти как на экране телевизора, он увидел комнату в роскошной квартире Кости и услышал их разговор, разговор когда-то неразлучных друзей. Сколько лет этому разговору? Два, а может быть, три года.
- Как ты не понимаешь, она на грани срыва! - кричал и нервно передвигался по комнате хозяин квартиры.
- Я вижу это, как врач и как её брат. Чего ты хочешь от меня? Я тысячу раз предлагал ей лечение в специальной клинике. Она не соглашалась. Ты же знаешь, что насилие никогда еще не приносило пользу.
- Ты должен что-то сделать! В конце концов, ты виноват в том, что она стала принимать эту дрянь!
- Послушай себя, Костя! - Волохов всё больше заводился. - Это родовые дела! Она была не в себе, еще тогда, в том нежном возрасте, понимаешь? Полюбить своего брата как мужчину! При этом резать себе вены, пытаться утопиться, начать трахаться со всеми подряд, чтобы доказать своему брату непонятно что!
- Я люблю её всю свою жизнь, - Костя, наконец, приземлился на стул, но долго не усидел, подскочил на ноги, быстро подошел к окну, торопливо закурил. - Мы расстались, может быть, потому, что оба ненормальные, - он впервые за вечер усмехнулся, - но меня сломал Афган, - он повернулся к Волохову с вызовом, - а её причина - ты! И если с ней что-то случится, я всегда буду винить в этом только тебя. Слышишь? Тебя одного.
Два друга никогда не говорили о войне в Афганистане. Ни тогда, когда Костя вернулся домой, освобождённый из душманского плена, ни тогда, когда вскоре спутался с бандитами и загремел на восемь лет за решётку, ни тогда, когда вышел из тюрьмы и в начале девяностых организовал свой бизнес. Как позже понял Волохов - довольно криминальный. Сегодня, видимо, тот самый день, когда нужно было об этом сказать.
- Тебя сломал не Афганистан, - медленно выдавил из себя Волохов. Костя посмотрел на него волчьими, страшными глазами. - Ты сломался сам, но тебе не хватает духа признаться в этом. Себе признаться.
- Да что ты знаешь об этом ?! - заорал вдруг Костя, - Доктор х...ов! Когда в меня стреляли духи, ты читал медицинские книжки в библиотеке! Когда тебя называли надеждой советской медицины, меня зеки проверяли на «вшивость», и я десятки раз обгаживал вонючий карцер! Ты - счастливчик, хозяин жизни, что ты можешь знать о ломке человеческих ценностей?! Лучший ученик! Лучший сын! Лучший пловец! Лучший врач! Лучший любовник! Везде и всегда - самый лучший! Так что не смей говорить мне о войне! О моей войне! Ты ничего не знаешь о ней!
Волохов понял - нужно уходить. Он просто поднялся и, не попрощавшись, вышел из квартиры. Он слышал, как вслед ему Костя орал: «Стоять»! И как какие-то предметы летели и ударялись о дверь. Но всё это он уже оставил за своей спиной. Как переменчива жизнь. Когда-то, в мальчишеских компаниях, нас называли братьями, и очень удивлялись, когда узнавали, что мы не родственники. Взаимовыручка, клятвы в вечной дружбе, ночные рыбалки - куда все это исчезло? А может быть, этого и никогда не было. И если на самом деле ничего не было, то так хорошо снилось! Но, увы, вечный сон бывает только один. И он, слава Богу, еще не пришёл.
Костя Туз и Костик Лапин сидели на паркетном полу и хлебали прямо из горлышка пузатой бутылки дорогой коньяк. Один из них тщательно отбирал из толстых альбомов Алькины фотоснимки, а второй медленно разрывал их на мелкие кусочки. Когда этих кусочков набралась небольшая горка, Костик аккуратно собрал их в пепельницу, а Туз достал зажигалку. Оба они смотрели на то, как горели остатки фотографической памяти. В своём злодеянии они соединились, и теперь уже между ними не чувствовалось разницы. Туз и Лапин стали одним и тем же человеком.

Будем знакомы



Вообще-то, она здесь никогда не была. Ночной клуб «Чудная долина», снаружи весь в стекле и маленьких лампочках, всегда вызывал у неё интерес, но зайти…- то не было времени, то одна не решалась, а молодые люди, так часто попадающиеся на пути, увы, в такие заведения её не приглашали. А тут Лариса, студенческая подруга, сама предложила отметить в «Долине» свой девятнадцатый день рождения. Их было четверо. Четыре подруги-неразлучницы, всегда вместе закручивающие свои молодёжные дела, поехали в ночной клуб, как и положено приличным дамам, не с университетской парты. Все разъехались по домам, в домашних условиях что-нибудь сделать с прическами и, само собой, надеть платья, а-ля «обольстительная кошечка».
... «Чудная долина» встретила «кошечек» полутёмным залом, пронизанным сладковатым ароматом духов и сигаретного дыма, и ритмичной музыкой. У освещённой сцены танцевали и смотрели на себя, любимых, в зеркало во всю стену, несколько мажоров. Столики частично заняты парочками, и только один длинный стол в углу у аквариума накрыт для банкета. Вокруг стола порхает вечный «белый верх - чёрный низ», заканчивая сервировку. Вновь прибывшие выбрали небольшой столик поближе к сцене, чтобы недалеко было пробираться «на танцульки». Лариса, на правах именинницы, изучала меню.
- Шампанского бутылочку, - диктовала она официантке. - Девочки, может быть, по пятьдесят? - получив утвердительные кивки, продолжала, - четыре коньяка по пятьдесят, фруктовое ассорти, лимончик нам красиво сделайте. А что у вас вкусного можно поесть?
Пока Лариса заказывала, Даша щупала голубыми изумрудами – глазками - заведение. Красивые искусственные фонтаны, расставленные то там, то тут, морские мотивы на стенах, зеркальные шары под потолком, шест для стриптиза в углу небольшой сцены. Обычный ночной клуб, наконец, констатировала она. Уютно. Приятно. Не светло. Не уныло. В общем, оценка положительная. Взгляд её снова остановился на столе у аквариума. К скатерти-самобранке стали потихоньку
подтягиваться люди. Солидные, похожие на «крутых» бизнесменов, они подходили к столу, здоровались друг с другом, но не садились, топчась у стола и явно кого-то ожидая, видимо, самого главного.
- Пожалуй, пока всё! - закончила Лариса заказывать и захлопнула кожаную книжицу с перечислением блюд. - Ну, девчонки, гуляем по полной. Здесь стриптиз после двенадцати, моя подруга детства танцует, я вас познакомлю.
В этот момент за столиком у аквариума раздались аплодисменты. Даша поняла, что обращены они к человеку в чёрном костюме, который только что подошёл. Он стал протягивать руки собравшимся, целовать молодых девок в платьях с оголенными плечами, к нему сразу подбежали две официантки, и он быстро отдал им какие-то распоряжения.
« Ба! Да это же Константин Лапин! Друг отца, с которым они по каким-то причинам больше не общаются. Он жил когда-то с тётей Алей, или даже был её мужем». - Даша сорвалась с места и быстрыми шагами пошла навстречу только что узнанному мужчине. Она не знала, зачем. Просто пошла и всё. Путь ей преградил рослый, коротко стриженый парень с каменным лицом.
- Нельзя!
- Это же Лапин. Я его знаю, - попыталась ответить Даша.
- Нельзя, - с той же интонацией, то есть почти без интонации, повторил парень.
- Эй, Макс, что там случилось? - у этого Лапина приятный голос, такой хрипловатый, тягучий, отметила про себя Дашка.
- Шеф, тут не учтённые гости, - развел руками здоровяк и улыбнулся. Лапин подошел, посмотрел на девушку и подал ей руку.
- Константин Николаевич. Вы что-то хотели у меня спросить?
Боже! Какой у него голос! Всё, девки, кажется, ухожу вразнос.
- Нет. Я просто вас узнала. Я Даша. Волохова.
Надо сказать, девчонки так никогда не отдыхали. Все Дашкины подружки перебрались за столик у аквариума, и разговоры солидных дядечек им нисколько не мешали. Хозяин стола официально разрешил им заказывать всё, что угодно и в любых количествах, приставил к ним официантку и сам время от времени поднимал рюмку коньяку за именинницу. Потом были танцы и снова стол, а потом опять танцы. Лариска шептала Дашке: «Ну, у тебя и знакомый, подруга. Поделишься?» - на что та крутила пальцем у виска и прыскала от смеха. А сама только через несколько часов спросила у Лапина:
- А что за торжество сегодня?
- Отмечаем удачную сделку. У русских традиция - заработал много денег, надо на водку чуть-чуть потратить, - и засмеялся. В какой-то момент он обнял её своей сильной рукой за плечо и сказал прямо в ухо так, что Дашка даже замерла от неожиданности:
- Хочешь, мы уедем отсюда?
И они уехали. Мчались на классном чёрном джипе по ночному городу, у родного Дашкиного института свернули на Набережную и остановились у самой воды. «Если он сейчас начнет приставать, я поддамся», - подумала Дашка, но он выключил музыку и предложил:
- Давай пройдёмся.


Свежестью веяло от речной воды, и комары уже начинали свои болевые атаки. Он резким рывком снял пиджак и накинул на плечи спутнице. Она взглядом поблагодарила его. Только сейчас Даша заметила, что в нескольких метрах от джипа остановился черный «Мерседес», и двое в чёрных костюмах неспешно последовали за ними. Охрана. Вот интересно. Как живет этот человек под постоянным оком своих волкодавов?
Ночь окутала все вокруг и подарила красивой и пустой Набережной необычайную тишину.
« Сколько же баб у меня было... почему я так сейчас смотрю на эту девочку? ». - « У него, наверное, столько было женщин, почему же он на меня так смотрит? Наверное, пытается сравнить меня с папой... Похожа - не похожа...». - « Всё-таки, она - вылитая Светка. Представляю, как где-то в глубине души это огорчает Сашку». - « Да, да уважаемый господин Лапин, я - копия своей мамы. Не ищите сходства с известным хирургом».
- А почему вы не общаетесь с отцом? - спросила вдруг Даша.
- Это непростая история. В два слова не уместишь. А как у тебя с ним?
- Я его люблю. Он классный.
Лапин закусил нижнюю губу, посмотрел на сверкающую от света фонарей темную воду и сказал:
 - Да, классный.
В машине он наклонился к ней и нежно провел ладонью по волосам.
- Даша, я не хотел бы вас обманывать... вы - дочка человека, с которым я вырос, и я гораздо вас старше, поэтому я сейчас отвезу вас домой, хорошо?
Повисла пауза. Они молча смотрели друг на друга.
- Я собиралась остаться у подруги, ну, у Ларисы... - несмело возразила Даша. Так что, дома меня не ждут. Неужели вы мне позволите ночевать на улице? Ведь это вы меня сегодня разлучили с лучшей подругой.
-Упрек принимаю, - Лапин включил музыку и стал разворачиваться, - ты пьёшь глинтвейн?
  - А что?
-Я тебе сейчас приготовлю.
- Давай, - весело согласилась она, - с удовольствием посмотрю на это. Только подъезжая к дому, где жил её сегодняшний кавалер, Даша осознала: «Мы быстро перешли на «ты». И я сегодня пересплю с другом моего отца».



Дорогой мой человек



Наташа бросилась ему на шею, как только он вошёл. Она целовала его без разбора: в ухо, в щёку, в губы, в лоб, в подбородок. « Поздравь меня, Сашенька! Мы спасли Кургачёва! »- « Кто такой? » - Волохов даже не сразу понял, о ком говорит Наташа, так опешил от радостного её напора, но потом сообразил. Павел Алексеевич Кургачёв - видный деятель российской науки, академик, лауреат всевозможных премий, кроме, пожалуй, Нобелевской. Наташа его оперировала. Там, кажется, язва двенадцатиперстной. Запущенная была ситуация. Волохов смотрел снимки.
- Состояние стабильное, быстро придет в норму! - чеканила фразы молодой врач. Я у тебя умница! Правда?
- Правда, - согласился Волохов.
В этой удивительной женщине ему нравилось решительно все. И её улыбка, и звон её смеха, и жесты, и фигура, и запах ее волос. « Как же я её хочу », - пришла вдруг шальная мысль. Он прижал Наташу к себе, стал покрывать поцелуями, и уже в пылу внезапно охватившей обоих страсти, они стали срывать друг с друга одежду и проникать в потаенные уголки чувствительных зон разгоряченных и зудящих от желания тел.
Почти раздетую Волохов подхватил её на руки и, словно победитель, широко шагая, понес через коридор, в спальню. Он набросился на неё голодным зверем, даже зарычал как-то совсем по-звериному. Наташа запрокинула голову и закрыла глаза. «Какой же он сильный», - подумала она и взъерошила волосы главному врачу краевой клинической больницы. Теперь, в приспущенных трусах, носках и с взъерошенными волосами, он был совсем не похож на талантливого хирурга, всегда подтянутого, аккуратного, собранного. Он продолжал ласкать и целовать свою Наташу, как вдруг вспомнил, что не снял носки. Более глупого вида и представить себе нельзя! Голый мужчина в носках - зрелище антиэротичное. Он смешно подтянул ноги к животу, рывком сорвал один, затем другой, отшвырнул их куда-то в угол комнаты. Наташа весело рассмеялась.
-Ты сейчас был великолепен, доктор!
-То ли еще будет, - в тон ей, шутливо ответил Волохов и снова вовлёк ее в свои объятия.
...Они лежали совсем голые, сбросив на пол пуховое одеяло. Наташа, прижавшись к его груди, слушала, как стучит сердце. Тук - тук - тук.
-У вас прекрасное сердце, доктор, - прошептала Наташа.
- Потому что оно твоё.
«Боже мой, как же я люблю его. Не за то, что он известный хирург, не за то, что главный врач больницы, не за голубые глаза и не за ту самую, такую неуёмную безусталь, с которой он занимается сексом. Он просто абсолютно мой, мой дорогой человек, с которым так спокойно и легко, на которого можно опереться и он поведёт тебя по цветам радуги, высоко, к седьмому небу счастья, и не захочется остановиться. Иногда мне бывает обидно за него. Он мог бы организовать свою собственную клинику, или, скажем, какой-нибудь медицинский фонд. Его приглашал Малышев - министр здравоохранения края - своим первым замом. Для мужчины ведь карьера всегда важна. А он выбрал больницу, где масса проблем, незалатанных дыр, своенравных «гениев» от медицины, с которыми приходиться считаться. Он, став самым молодым в крае доктором медицинских наук, выбрал практику и виртуозно оперирует, а между операциями едет в мединститут читать лекции, и студенты встречают его аплодисментами. И уж конечно, он читает не за деньги. Увы, за преподавание продолжают платить ничтожно. Но всё равно, как же я люблю его именно таким, потому что другим не знаю и знать, наверное, не хочу». Так думала Наташа.
«Мне кажется, что я никогда не был так счастлив. Я помню, как мне было хорошо вместе со Светкой, как мы ждали появления Дашки, как много означали для меня слова «семья», «дом», «муж», «жена»... Странно, ведь со Светкой мне пришлось пережить самые трудные и интересные моменты жизни: университет, начало трудового пути, первые неудачи и поразительные успехи у операционного стола. Всё было. Наташа встретила меня успешным человеком. Хирургом на гребне волны, доктором наук. Но счастлив... нет, я так никогда не был, как сейчас. Почему же мне просто не сказать ей: «Люблю тебя»? Как странно. Раньше я так легко мог это сказать и говорил часто, будто хотел, чтобы запомнили, утвердили, поверили, а сейчас... Как бережно я отношусь к этому слову, стараюсь, чтобы оно не выпало изо рта как бы случайно, чтобы потом не пришлось жалеть об этом. Но с Наташей удивительно, удивительно и прекрасно. Я помню, как я ревновал её к прошлому. Сам обросший этим прошлым, как камень мелкими ракушками на морском дне, я грыз ногти, как мальчишка, когда пытался представить, что с ней кто-то спал, держал за руку, целовал. Глупо. Потом я научился не обижать её этими мыслями. Она так естественна со мной. Вот она лежит сейчас, дышит так горячо, хочется никогда не отпускать её от себя». Так думал Волохов. Ему вдруг захотелось сказать ей: «Выходи за меня замуж».
- Я сварю кофе, - сказал он вместо этого, поцеловал её волосы, обмотался простыней и ушел на кухню.
...Турка соблазнительно зашипела, как раз в тот момент, когда звонок волоховского мобильника разрушил вечернюю тишину квартиры.Он повернул ручку на плите, и крикнув: «Кофе готов, разлей по чашкам, пожалуйста», - бросился к телефону.
- Сан Саныч, - кричала дежурный врач Танечка Молотова, голос её дрожал, - тут по «скорой» поступил... племянник Ступина... ну, мэра, Сан Саныч, у него автодорожное. Мы все приготовили к операции, но я подумала, что вы должны присутствовать. Приезжайте, Сан Саныч, они грубят мне, пожалуйста... - он слышал, как она громко всхлипнула.
- Еду, - коротко бросил Волохов. Наташа уже стояла в дверном проёме, завернутая в тёплый махровый халат.
- Я должен ехать, - сказал он и стал сосредоточенно собираться. Вот опять. Работа - работа - работа! Конечно, он не будет пить никакого кофе, и не поцелует её перед уходом, и вернется разбитый, как старый «Запорожец» после аварии. Ей даже не нужно спрашивать, о чём был разговор. Кого-то привезли, какие-то обстоятельства требуют его присутствия... Всё как всегда. Он вышел из квартиры, вскинув руку, мол, до встречи, - дождись меня. Лифт вызывать не стал. Ботинки застучали вниз по ступенькам. Наташа подошла к окну и увидела, как он быстро шагает на автостоянку. Совсем одна в большой квартире. Она прошлась по гостиной, снова и снова вглядываясь в фотографии незнакомых ей людей.
 Один из близких приятелей Саши, кажется, они учились на одном курсе, уехал на три года в Америку и оставил Волохову эту квартиру. Поживи - заодно и присмотришь. Всё здесь оставляло ощущение тонкого вкуса: и мебель, и отделка, и картины абстракционистов, и светильники, и люстра на потолке, и даже книги на полках, некоторые издания на языке оригинала. Наташа различала английский, французский на книжных корешках. Всё в этой квартире дышало простором и свежестью. Большие окна в модном ныне металлопластике, высокие потолки, но только одно не нравилось - лёгкий стук секундной стрелки настенных часов в полной и пугающей тишине. Этот лёгкий стук превращался в стук молота по наковальне, тяжелел с каждой новой секундой и отзывался в ушах глухим звоном. Наташа вдруг сползла по дверному косяку на пол, поджала колени, обхватила их руками и тихо заплакала. Она и сама не знала почему. Просто захотелось выпустить наружу что-то давно и глубоко сидящее в ней. Она долго сидела так, и спина вздрагивала при каждом всхлипывании. Наташа знала, что сейчас встанет и пойдет подогревать кофе. Скоро он не вернётся. И она будет ждать его, когда бы он ни явился. Без него она уже не могла существовать.


 Операционная сестра сняла с хирурга перчатки, маску и слегка промокнула его лоб специальной салфеткой. Он снова поймал её неравнодушный взгляд. « Она постоянно на меня вот ТАК смотрит », - отметил он про себя. Молодой врач, полгода как с университетских аудиторий, Павел Черников, в который раз, чтобы разрядить обстановку, подмигнул своей помощнице и добавил:
- Спасибо, Лиза, всё прошло отлично!
Нет. Лизе не эти слова одобрения были нужны. Каждый поймёт, что нужно молодой девушке, от молодого красивого парня. Нет, даже не сильные руки, резко поднимающие вверх ее накрахмаленный халатик. Хотя бы чуть внимания, чуточку отступления от служебных норм, вопрос не по работе, улыбка, предназначенная не операционной сестре Елизавете Рачковой, а просто Лизе. Но нет. Черников будто ничего не видел вокруг. Лиза любовалась на него во время операции. Конечно, времени на любование там, в освещённой лампами операционной, совсем мало, но она выкрадывала эти крохотные моменты. Как он сосредоточен, как собран, как точен в движениях. Как хирургически виртуозно делает он надрез, и как сегодня он хладнокровно и уверенно зашивал ножевую рану только что прибывшему по «скорой» мужчине.
Не продолжая так ожидаемого Лизой разговора, Черников вошёл в ординаторскую, снял там свой хирургический костюм, налил себе в стакан воды из графина и выпил залпом. Затем налил ещё и снова единым махом осушил стакан. После операций просыпалась в нём какая-то невероятной силы жажда. Он тяжело опустился в кресло и закрыл глаза. Вопрос перед ним стоял серьезный - поспать хотя бы часок или всё-таки постараться перейти на новый уровень очередной компьютерной игрушки-стратегии? А может быть, пригласить сюда Лизу, вон там, в шкафу, недопитый коньяк... Ну и мысли у вас, доктор! Только что завершили операцию и уже готовы на пружинном диване осчастливить миленькую, хорошенькую сестричку... Нет, не греет она меня, ну никак. А обижать её... не хочу. Всё-таки, надо поспать.
Вот такие нестройные мысли молодого хирурга прервал его коллега Влад Тихонов из урологического отделения. Они были однокурсниками, работали после университета в одной больнице, только на разных этажах. Тихонову приходилось преодолевать несколько десятков ступенек вверх, чтобы навестить товарища во время ночных дежурств.
- Привет, Паш, - прогремел Влад, открывая дверь, - Еще не дрыхнешь?
- Только собирался, а тут ты... - честно признался Черников.
- Как прошла операция?
- Нормально прошла. Ножевое, довольно глубокое, но важные органы не задеты, только мягкие ткани. Такое впечатление - били наугад. Капитально мужику досталось. А что?
- А знаешь ли ты, дорогой мой друг и соратник, кого ты только что оперировал?
- ?
- Хорошо, что сидишь, а то.... У тебя на операционном
столе лежал доктор медицинских наук, профессор, главный врач краевой клинической больницы Александр Александрович Волохов. - Влад выдержал эффектную паузу. - Каково?
- Вот это ДА! Это же тот самый Волохов, который читал им лекции на выпускном курсе. Вот так отделали нашего светилу! Я совсем не узнал его. Заплывшее в кровоподтеках лицо, всё тело в гематомах. Он вспомнил вдруг, что, приступая к операции, подумал: «Еще бы промедлили минут десять и кранты чуваку»! И Черникову стало стыдно от той своей собственной, внезапной мысли.
- Вот так-то, приятель! - ликовал почему-то Тихонов. - Завидую! Теперь оклемается профессор, проси перевода в ККБ, не откажет.
Черникову от такой зависти стало не по себе.



Кое-что напоследок...


В одноместной палате, где лежит Волохов, светло и пахнет апельсиновой коркой. Гости, которые непременно хотят повидать больного, текут, кажется, нескончаемым потоком. В палате они то и дело сменяют друг друга. Это коллеги, чиновники, ученики. «Я как член правительства», - сказал он как-то дежурной медсестре после ухода очередной группы посетителей. Наташа впервые смогла уехать домой через сутки после операции. И теперь заезжала ежедневно с теплым перетёртым супчиком в банке. Она уже не плакала, но опухшие глаза выдавали недавние рыдания.
«Ты как всегда выглядишь гораздо лучше меня», - улыбался Волохов, стараясь не выдать боли. Он думал о Дашке. Она за эти три дня, что он находился в плену больничных стен, ни разу не приехала. Позвонить Свете, спросить что там, на фронте спонтанной беременности? Нет. Дочка у него - девушка умная, нужно просто подождать, и она появится.
Даша приехала вечером, когда приём посетителей уже закончился, но её, разумеется, пропустили. Она тихо вошла в палату и остановилась в нерешительности. Таким своего отца она никогда не видела.
- Это действительно я, - произнес Волохов, - ты свет включи, ещё не то увидишь.- Дочка натянуто улыбнулась.
 - Привет, па. - Её ладонь коснулась его ладони, и она внимательно
посмотрела на бледную кисть, которую прорезали синие венозные ручейки. Странно, вот этой простой рукой он сохранил так много жизней, а сам мог лишиться этой жизни.
- Ну, как ты?
- Теперь уже выживу.
Ей вдруг так захотелось быть с ним нежной, но она не знала, как можно быть необычайно нежной с собственным отцом и сделала первое, что пришло на ум. Она присела на край кровати, отложила в сторону какой-то сверток в плотной бумаге и поцеловала его в висок.
- Мне надо идти, - сказала Даша, - это тебе, - она кивнула на сверток, - посмотришь, когда я уйду, ладно?
- Тайны Мадридского двора?
- Сделай так, как я прошу...
Он ничего не ответил, просто закрыл и открыл глаза: «я тебя понял, дочь». Она ещё раз поцеловала его и, пообещав забежать совсем скоро, вышла из палаты. Оказывается, Волохов так ждал её появления, что после ухода дочери почувствовал вокруг страшную пугающую пустоту. Стало тихо. Какое-то время он лежал молча, привыкая к этой тишине, затем нажал кнопку вызова медсестры.
Дежурная медицинская сестра Галина, женщина «за сорок», обладательница красивых зеленых, но безнадёжно усталых глаз, умело раскрыла бумажный пакет и осторожно извлекла обычный аудиоплейер, миниатюрные наушники и кассету. Так же осторожно бросила взгляд на красивый японский музыкальный центр, который только вчера привезли из Минздрава в подарок именитому коллеге. Зачем еще и эта шарманка нужна, не понимаю...
- Галя, надень мне наушники и кассету поставь, - тихим голосом попросил Волохов. - Там такая кнопка широкая... – и, почувствовав недоумение коллеги, пояснил, снизив голос до шепота, - очень нужно прослушать, понимаешь?
Галя не поняла, но все инструкции выполнила чётко. Она вышла, аудио пленка характерно зашипела, и впустила в сознание Волохова хрипловатый голос Костика: «Привет, Сашка! Мы долго не говорили с тобой, и я решил, почему бы не напомнить о себе. Я знаю, ты всегда считал меня своим братом и, наверное, многое в нашей жизни пошло совсем не так, как мы бы хотели. Мы стали другими, и между нами теперь много всего невысказанного и несделанного. Я часто бывал слабым, вот и теперь мне кажется, что я просто струсил и придумал эту котовасию с кассетой, чтобы не видеть сейчас твои глаза (пауза). Это я «заказал» тебя. Хотел отомстить за смерть Альки. Я нанял этих двух отморозков, и если бы не... (пауза). В тот вечер, когда на тебя напали, ко мне пришла Даша (пауза). Да, твоя дочь Даша. Я - отец твоего будущего внука... или внучки, как там получится (кашлянул). Мы с Дашей какое-то время, как это сказать... были в отношениях, что ли. Поверь, я не знал, что она беременна, она сама в тот вечер мне об этом сказала. Я сразу же позвонил своему человеку, а он попытался связаться с этими... (пауза), но было уже поздно. Ты имеешь право презирать меня, но я рад, что ты остался жив. Людей, которые напали на тебя, уже нет... они исчезли. Я понимаю, нам никогда уже не вернуть нашей дружбы. Но я не собираюсь отказываться от ребёнка. Я хочу, чтобы ты знал об этом. Я хочу, чтобы ты постарался простить меня. Даша не знает, что я причастен к тому, что случилось с тобой (долгая пауза) и еще... эта кассета... улика против меня. Ты сам должен решить, что с ней делать (пауза). Может быть, до встречи, брат»…

Что-то щёлкнуло и зашипело. Хриплый голос Костика замолчал. Волохову стало невыносимо душно. Закололо в груди и, кажется, глаза стали мокрыми. Сколько же времени он не плакал?
Ему показалось, что красивый замок, выстроенный чьими-то умелыми руками из желтого песка, вдруг стал осыпаться, и все башенки, аккуратно вылепленные окошки, забор с упирающимися в небо пиками, всё стало сползать вниз, к земле, быстро и необратимо, и вскоре превратилось просто в гору грязного песка, из которого уже ничего не хотелось лепить. В горле застрял ком: сгусток тоски, обиды, злобы, жалости к себе самому, безысходности... букет самых страшных человеческих чувств. Настенные часы показывали полночь. Волохов подумал, что до утра остается целая вечность.


Эпилог

Александр Волохов медленно двигался по аллее больничного парка. Под руку его легко поддерживала Наташа. Сегодня впервые за месяц, когда всё время дул холодный ветер и лужи затягивал лед, пошел дождь. От этого на улице стало ещё прохладнее.
- Я хотел бы попросить тебя, - Волохов достал из-под пальто бумажный пакет и протянул его спутнице, - Ты должна уничтожить содержимое. Пообещай мне.
- Обещаю, - сказала она.
- Хорошо, - он подставил лицо зимнему дождю и постоял так несколько секунд. - Пойдем в беседку. Там он аккуратно подстелил на скамью газету и сел первым. Только потом обхватил Наташу за талию и усадил рядом.
- Наташ, роди мне мальчика.
Она посмотрела на него раскрытыми от удивления глазами, но быстро нашлась и громко неприкрыто рассмеялась:
- Может быть, сначала поженимся, Волохов?
Он не любил дожди. Но сегодня был уверен - небо плачет к счастью.