Цыба и театр

  Жизнь Николаю Андреевичу Цыбе удалась. За что бы этот человек ни брался – все шло, как по маслу. Еще в юности, когда ему было двенадцать, он сколотил первый капитал в пятьдесят рублей и приобрел большое количество крышек для консервирования овощей. Мальчик жил тогда в деревне Краснянка близ города Саранска, кажется. В этом-то Саранске Коля и приобрел весьма ценный для жителей Краснянки товар. Затем Коля с помощью подставного лица, сильно пьющего дяди Зямы, продал крышки доверчивым односельчанам по десятикратной цене. Вырученные деньги уже никогда не оставляли юного бизнесмена в покое.

 Через пять лет он стал самым богатым человеком в своей деревне, через пятнадцать – в области, в сорок замахнулся на страну, и не зря. Нет, президентом Николай Андреевич, конечно, не стал, хотя кандидатом был и имел все шансы, но криминальное прошлое, звание "вор в законе", и многие другие мелочи – ну, в общем, не с руки было Цыбе становиться президентом, и выбрали другого, известно кого. Тот правил, а Цыба богател. И пришел в жизни его момент, когда был достигнут предел желаемого. Самый предел.

 Господство над миром почему-то не прельщало, а все остальное у него уже было. Но Цыба не повесился и не застрелился, а совсем даже наоборот. Внезапно, то есть ни с того, ни с сего, Цыба заинтересовался театром. И не театром – вообще, а вполне конкретным, МХАТом. Уж не могу знать при помощи кого или чего, но Цыба купил МХАТ со всеми потрохами. Не то чтобы официально, а фактически купил, за деньги.

 Дальше с Николаем Андреевичем начали происходить никому не понятные метаморфозы. Вместо того, чтобы заниматься привычными делами, он отдалился от них, стал читать Станиславского, посещать лекции в школе-студии МХАТа, и даже брать уроки сценического движения у очень дорогостоящего мастера…

 И со МХАТом происходило нечто: в репертуар театра срочно была внесена очень известная классическая пьеса, для ее постановки приглашен самый знаменитый режиссер, на декорации к его спектаклю потрачены такие деньги, что и говорить не прилично, на них можно было купить средней величины город в любой стране мира, были приглашены самые маститые актеры нашей страны даже на маленькие рольки. За месяц до выпуска спектакля афиши висели по всему городу. В прямом смысле по всему – на каждом доме по три с каждой стороны. И на каждой афише под словами "в спектакле принимают участие" красовалось: "Николай Цыба", а потом уже значились всякие Калягины, Табаковы и прочая актерщина.

 Театралы Москвы недоумевали по поводу личности Цыбы: "Кто он такой?", "Откуда взялся?", "В каком театре был раньше?". В конце концов, нашелся актер, который работал с каким-то Цыбиным в Урюпинском драматическом театре лет пятнадцать назад. Когда театр расформировали, Цыбин, мол, поменял фамилию и переехал то ли в Волгоград, то ли в Свердловск, то ли к черту на кулички – в Петропавловск-Камчатский, то ли еще дальше.

 К спектаклю Николай Андреевич готовился тщательнейшим образом: он выучил наизусть всю пьесу, а не только свой текст, освоил танцы всего спектакля, костюм свой купил у очень известного в Европе музея (пьеса была исторической), заставил жену, Елену Григорьевну будить его среди ночи, подавать реплики из спектакля, и добился того, что отвечал ей даже не просыпаясь…

 И вот настал долгожданный день премьеры.

 В театр Николай Андреевич прибыл раньше положенного на три часа. Прибыл пешком, в костюме и гриме, на голодный желудок, как того требовал образ по Станиславскому и Смоктуновскому. Лишь десять телохранителей, идущих рядом, отличали его от персонажа, который вполне соответствовал ему внешне. За час до начала стали подтягиваться другие актеры, тоже занятые в спектакле, и в девятнадцать часов все было готово к началу.

 В зрительном зале был переаншлаг. Заполнилось все, где мог расположиться зритель, у каждого был букет цветов и миловидная сопроводительница. Сотовые телефоны, оружие, кошки и собаки были сданы в гардероб по настоянию все того же Цыбы. С опозданием на премьерные полчаса спектакль начался.

 Зрелище состояло из шести картин, а Цыба должен был появиться во второй. Начинали действие Табаково-Калягины и Гундарево-Гурченки. Публика была настроена весьма доброжелательно, хорошо реагировала, смеялась, аплодировала, но как-то не до конца что ли, не от всей души, не на полную катушку – ждали появления Цыбы.

 Он сидел за кулисами, готовый выйти на сцену в любой момент. Сердце колотилось, как сумасшедшее, ежеминутно подбегала девушка-гример в слишком уж мини юбке, но с длиннющими ресницами, она отирала холодную испарину, ежесекундно выступающую на лбу Николая Андреевича. Каждые десять минут появлялась Галина Степановна, опытнейший костюмер в многократно увеличивающих очках с толстенными линзами. По виду женщина эта должна была помнить не только революцию, но и куда более значительные события, вплоть до сотворения мира. Вид, соответственно, у нее был ангельский, воздушный. Бабулька поправляла одежду Николая Андреевича и уплывала то ли в костюмерную, то ли в рай, но через десять минут она каким-то чудом являлась Цыбе и вновь поправляла его костюм.

 Чаю с бисквитами не подавали, дабы не утратилось художественное напряжение, не разрушилась биография роли, и не улетучился сам образ из тела и плоти Николая Андреевича. Напряжение в душе и мышцах дебютанта достигло почти критической точки и уже подбиралось к своему апогею, грозившему Цыбе настоящим инфарктом, когда он услышал долгожданную реплику.

 "Все!" Сказал себе и телохранителям Цыба. Он встал и подошел к самому краю закулисья. На сцене и в зале все замерло, слышался лишь тихий шепот: "Сейчас, сейчас, сейчас…"

 Николай Андреевич, мысленно перекрестившись и послав всех к чертовой бабушке, сделал шаг на сцену. Зал ожил. "Он, он, он…" пронеслось от первого ряда к амфитеатру, затем на балкон и дальше, дальше, дальше до самого потолка или неба. Цыба вышел на середину сцены, выдержал знаменитую мхатовскую паузу и громко начал:

 – Кушать подано!

 Зал взорвался аплодисментами.

 – Браво, Цыба! Браво, Цыба! Бис, бис, бис! – скандировали крепкие молодцы с галерки. Цыба сделал широкий жест рукой, и все вновь замерло.

 – Кушать подано! – выдал "на бис" Николай Андреевич. Зал аплодировал стоя.

 – Бис, бис, бис! – не унималась галерка.

 – Кушать подано! – произнес артист и поклонился.
 

 Корзины, букеты и подарки принимали телохранители Николая Андреевича, а сам он раздавал автографы и выслушивал поздравления. Подносители все шли и шли, аплодисменты все не стихали и не стихали, а Цыба все раздавал и раздавал автографы. Казалось, это продлится вечно, но, как по мановению волшебной палочки, вмиг все прекратилось – премьер произнес: "Хватит!".
 

 Все утихло. Артист еще раз произнес свое "кушать подано" и ушел со сцены. У служебного входа его ждал лимузин, а в ресторане "Прага" столы ломились яствами в ожидании банкета. После его ухода со сцены люди потянулись из зала. Спектакль продолжился, лучшие актеры страны прекрасно играли, но это никого не интересовало – все уезжали в "Прагу" на банкет. К антракту в зрительном зале остался лишь один известный критик Сидоров, и то только потому, что уснул еще до спектакля, да по причине старческой глухоты не был разбужен аплодисментами. Когда же его растолкал сердобольный мужчина с женским лицом и стрижкой, служивший главным администратором МХАТа, Сидоров вскочил и вылетел из театра, даже не получив в гардеробе своего пальто.
 

 Из происходящего на банкете, доподлинно известно лишь то, что чествуемый дебютант произнес тост:

 – Всю жизнь я довольствовался малым, потому и достиг многого. Но выпить я хочу за желания. Пока желаю – живу! А еще за талант, который дорогу себе всегда и везде пробьет! Пейте! Кушать подано!
 

 Еще известно, что, проснувшись утром и победив похмелюгу с помощью народной мудрости "клин клином вышибают", Николай Андреевич вновь не повесился…


 Что теперь увлекло Цыбу или, лучше сказать, артиста Цыбу, совершенно не понятно, очевидно лишь то, что Большой театр начал грандиозную реконструкцию.

 С чего бы это?