Отголосок

Отголосок.

Шумно летящий в далекую вторую столицу, поезд вдруг замер и притих, словно
подчинившись порядку темного, тихого времени суток. Длинный, серо-зеленый,
будто вытянувшийся мертвый змей.
 
В утробе змея что-то зашевелилось, распахнулась дверь вагона, и по
трехступенчатой лестнице из светлого проема наружу юркнул кто-то высокий.
Затем появился некто низенький, круглый и серый, он засуетился в проходе,
посмотрел во тьму и быстро захлопнул дверь.

- Ууууууу-ууууу-уууу, - прогудел мертвый змей и пополз, извиваясь, все
быстрее и быстрее, пока не взметнулся и не исчез в черном небе.
С минуту Андрей стоял в тусклом свете еле дышащего станционного фонаря и
смотрел туда, где пропал поезд, затем, закурив, закинул на плечо большую,
тяжелую дорожную сумку и пошел к обшарпанной двери единственного здания,
но, видимо, раздумав, обошел дом по тропинке, выйдя к дороге.

Снова дорога в ночи. Сколько их было в его жизни. Тревожных и чужих, как в
Чечне, где всей шкурой чувствуешь прицелы, где каждый шаг, каждый вдох
может оказаться последним. Пьяных своих, как сейчас, когда бредешь один или
в компании куда-нибудь в соседнею деревню за водкой, и вся сказочная
мистика вокруг такая родная, такая близкая, даже юморная. Вон, за деревом
спрятался вурдалак, а там, меж двух сосен – леший в полный рост. Где-то в
ветвях смеется русалка… Но путь наш за водкой, нам не до русалок. Были и
красивые. На Карадаге или в приграничной с Польшей части западной Украины,
в Карелии, на Алтае. Много ночных дорог было в его жизни, очень много. Еще
в детстве Андрей увлекся спортивным ориентированием, затем горным туризмом,
так что полстраны пешком прошлепал, да еще четверть Европы прошел. Потом
армия, спецназ.

Любой путь имеет начало и конец, пункт "А" и пункт "Б". Вся прелесть в
предвкушении финала - теплой встречи, продолжения пьянки, да мало ли там…
Путь Андрея лежал в нежные объятья подруги, Нади. Целый месяц они проведут
в глуши Тверской области вдвоем, в маленьком, но добротном деревенском
домике. И уж за целый месяц он обязательно улучит момент, чтобы произнести
главное. Пусть им негде пока жить, поютятся с родителями или снимут
что-нибудь на окраине Москвы, главное – вместе, главное – начать.
Почувствовав, что взял слишком большой темп, Андрей замедлил шаг,
остановился, порывшись в сумке, достал бутылку и выпил из горла.

- Сержант Палько! – шепотом окликнули его.

- Я, товарищ лейтенант! – также шепотом ответил Андрей.

- Что стоишь-то, как пугало? Ложись, лядь, застрелят!
Сержанта, как подкосило. Упав, он вдавился в насыпь обочины.

- Товарищ лейтенант!

- Че?

- Впереди там идет кто-то.

- Да вижу.

- Как думаете, наши?

- Откуда здесь нашим-то? Тихо! От дороги, рассредоточиться!

Группка из семи черных фигур бесшумно юркнула влево и растворилась во тьме
деревянного забора. Скоро на дороге показалось несколько человек, молча
идущих по два.

- Стой! – выкрикнул лейтенант.

Идущих плашмя вдавило в дорогу.

- Приказываю сложить оружие и сдаться в распоряжение федеральных войск!

- Отсоси! – Тишина. – Аллах акбар!

- Тох-тох-тох-тох, то-то, то-то-то-то-то-то, тохта-тохта-тохта ,
то-то-то-то-то-то! – запело с обеих сторон.

Тьму долго резали огненные пунктирные линии, яростно звучал русский мат,
нерусская ругань, звериные выкрики, нечеловеческий рык, пока дорогу не
осветило четырьмя почти одновременными взрывами. Яркие вспышки разметали
четыре маленькие, огненно-рыжие точки во все стороны пространства,
образовав рваные черными молниями, истерзанные кроваво-красными швами
полушария, открыв жаждущему взору и вдавившихся в землю у забора солдат, и
распластанного на дороге противника. И сразу же грянуло. Четыре громких
хлопка слились воедино и сотрясли силой своей все вокруг.

Андрея оглушило. Все уже давно утихло, но в ушах стоял гул, в голове шумело
с нарастающей силой, окружающий мир никак не проявлял себя, он просто
исчез. В кромешной тьме все замерло. Возникла мысль «Я умер», но тут же
упрямое сознание выдало банальное «Я мыслю, а значит…». Наконец, глаза
оправились от яркой вспышки, и тьма перестала быть непроглядной. Он поднял
голову и огляделся. Метрах в пяти справа темнел плоский бугорок, позади
виднелись останки забора, слева чернел какой-то валун. Андрей пополз к
темному бугорку, но вместо спасительного укрытия он обнаружил тело. Рука
машинально ощупала ближайшее плечо и одернулась. «Товарищ лейтена…» -
вырвалось тихим, каким-то чужим, грубым голосом. Он снова прислушался – ни
звука.

Андрей дал очередь в сторону дороги. Реакции не последовало.

- Эй, есть кто живой? – осторожно выкрикнул он.

Ответа не было. Казалось, что все умерло: и свои, и чужие, и люди в домах –
все, даже кусты и деревья; жив лишь он, сержант Палько. Он медленно,
озираясь по сторонам переползал от одного солдата к другому, ощупывал,
тормошил их, прислушивался к пульсу, к дыханию, но тщетно – вся группа
погибла, сгинула, отправилась в тартарары. Вот перед ним лежит тезка,
Андрюха Федин, вернее то, что от него осталось: безногое туловище, на
котором сохранилась лишь голова, руки, плечи и грудная клетка, дальше –
липкие лоскуты формы, рваные куски черно-красной плоти, едва белеющие
сквозь кровь ребра, и кишки, собранные в большой пучок навсегда застывшими
руками убитого. И это десять минут назад было человеком. Оно дышало,
смотрело своими карими с черными точками чуть ниже зрачков, большими,
умными глазами, говорило, думало, мечтало и было ефрейтором Фединым.
Андрея затрясло, сердце пыталось вырваться наружу, словно рабочий отбойным
молотком пробивая бетонную стену грудины, потом стало прорываться через
горло, было трудно дышать, его стошнило. Андрей хотел было подняться на
ноги, но вместо этого лишь распластался лицом вниз, запустив руки в траву,
уцепившись за нее, то ли за тем, чтобы отереть кровь, то ли, чтобы
сродниться, почувствовать ток жизни.

Долго он оставался недвижим, издавая один и тот же монотонный звук – что-то
между тихим воем и рычанием, затем, перевернувшись на спину, уставился в
высь, туда, где на неизмеримом расстоянии как-то отчужденно, холодно сквозь
миллионы мельчайших отверстий в черном, ватном покрывале, застелившем все
вокруг, пробивался тусклый свет.

Странно, вот мы тут стреляем друг в дружку, раним, убиваем, рвем на куски
гранатами и ножами, а где-то совсем рядом, в каких-нибудь сотнях километров
отсюда, идет нормальная мирная жизнь. Люди ходят по утрам на работу, в
институты и школы, влюбляются, дерутся, женятся-разводятся, пьют, уходя в
запои, болеют, наконец, просто сопят по ночам в две дырочки, иногда даже
похрапывая и сладко постанывая, совершенно не подозревая, что война – это
не слово из учебников по истории, она идет рядом, проявляясь короткими,
завораживающими, но такими далекими сюжетами в теленовостях, идет, пока не
являя своего ужасающего, смертоносного лика для них, но уже пожирая жизни
таких же молодых и не очень, мирных граждан. Порой, она проходит совсем
рядом, взрывая многоэтажки на Каширке или дверь у твоих соседей. «А вы
слышали? Во втором подъезде вчера жильца с четвертого этажа, Краснова или
как его там, убили!» И так радостно, словно, сто рублей нашла. «Милиции
было-о-о! Три машины! Из банка его сотрудники приехали, документы какие-то
в квартире искали, нашли – забрали. А у него и пистолет был, да не успел,
видно, отстреляться! Прямо в голову! Лицо все по стенке размазало! Так вот!
Деньги-то наворованные, наши кровные копеечки житья не дают! И правильно,
пусть другим неповадно будет!» А чего неповадно-то? Николай Александрович
начинал еще при Совдепе. Университет закончил и простым бухгалтером пошел.
Квартиру заложил, чтобы дело начать. Умный мужик был. И все сам. Да не
свезло, вон оно, как обернулось, теперь детям без отца расти! Ну и что, что
взрослые? Все равно, опора и поддержка была, а теперь сами. Выходит, жизнь
– тьфу, пыль, песок, солнечный зайчик на асфальте, рисунок мелом; подул
ветер, прилетела тучка, полил дождик – и нет тебя. И не будет никогда. И
все, чем жил, все твои достижения, умения и навыки – коту под хвост. А все
потому, что какому-то дебилу показалось, что ты ему денег нажить мешаешь,
или больше него зарабатываешь, или просто не нравишься ты ему, рожей не
вышел и все тут.


 Здесь война – работа, служба. Здесь, чтобы не убили тебя, убей первым,
убей беспощадно, потому что в следующий миг тебя уже не будет, тебя
застрелят, зарежут или взорвут. И мне все равно, что он живой, такой же,
как я, мыслящий человек, что у него, может, жена и дети, что он, так же,
как и я, воюет за свою родину. Он – враг. Он убивает моих братьев, сестер и
матерей, взрывает дома в Москве, в моей Москве, где я родился и вырос, где
знаю каждую улочку. И дело не в национальности. Нацизм или расизм здесь не
причем. У меня был одноклассник, чеченец, Мусаев Марат – нормальный парень,
в МГУ поступил, юристом будет. Он-то не станет стрелять в русского брата, с
кем с детства по переулкам бегал, для него Москва - такая же родина, как и
для меня. Но и воевать со своими он не станет. А зря, мог бы любому
придурку по-чеченски растолковать: «Что ж ты, брат, делаешь? Это же наша
общая страна! Мы же все советские люди. А война, она для денег существует,
на тебе, на твоей шкуре кто-то наживается. Сам-то он, где-нибудь в Эмиратах
или в Майями девкам сиськи мнет, а мы с тобой тут, режем друг друга. Зачем,
а? Опомнись, брат!» И его послушают, и опомнятся! А, может быть, и нет.
Может, наоборот, пустят пулю в лоб, как предателю. Но, как… почему они не
понимают: это наша территория, мы будем драться за нее, мы победим. Им же
здесь жить дальше, их детям, их внукам работать и учиться. И кроме нас,
русских, никто им не поможет!

Все пропало, как будто и не было. Он стоял на дороге с бутылкой водки в
руке. Ничему не удивясь, Андрей хлебнул еще. Путь предстоял неблизкий, он
надел сумку, как рюкзак, за ручки на оба плеча, и пошел по краю дороги.
Картинку, всплывшую из воспоминаний, он старался усилием воли отбросить как
можно дальше, в подсознание, а если получится, выбросить совсем. Но как
забыть ужас, охвативший его тогда, как забыть ребят, лейтенанта Птицына.
Эта война забрала за какие-то десять минут шесть жизней. Шесть с одной
стороны и одиннадцать с другой. Семнадцать за десять минут! А за час? А за
сутки? А за несколько лет?

Ему почему-то представилось сейчас, как все они сидят в небесной чайхане за
одним большим столом и, мирно беседуя, пьют чай. И он сидит с ними, хоть и
живой. Царит радушная, теплая, спокойная атмосфера. Белый, но почему-то
теплый, ласковый свет исходит отовсюду: от потолка, от стен, от стола, от
пола, даже от пиал с чаем – отовсюду.

Немолодой бородатый чеченец в маскировочном костюме, медленно поднимая свою
пиалу, чинно, почти без акцента произносит:
- Я хочу поднять этот бокал за настоящих мужчин, которые преданны своему
делу, за верных солдат своей отчизны. Только что мы стреляли друг в друга,
потому что так требовал наш долг. И мы его выполнили, как смогли, но до
конца. Пусть кто-то из нас заблуждался, теперь не о чем спорить, все
осталось там, в жизни. – Он отхлебнул чая, помолчал и продолжил. – Один
сторожил из моего аула, когда-то, еще в самом начале этой войны, мне
сказал: «Шамиль, мужчина, который может убить своего врага – смелый
мужчина; но тот, кто в тяжелые времена сумеет вырастить хлеб, не растерять
овец, прокормить семью, защитить детей и от чужих, и от своих – отважный
мужчина. Каждый чеченец – воин, но, поверь мне, оружие накормит только
сегодня, может быть, завтра, а, возделанная твоим трудом, трудом твоих
сыновей, земля, будет щедро одаривать твою семью много лет. Пойми Шамиль,
пойти воевать легко, трудно вернуться! Человеком вернуться, а не шакалом!
После автомата трудно мотыгу в руках держать, не каждый сможет!». Не понял
я тогда аксакала, Аллах мне судья!

Шамиль с минуту молчит, уставившись куда-то в даль, затем, встрепенувшись,
говорит:
- Теперь ты скажи, лейтенант!

- Что мне сказать… Я – потомственный военный, мой дед был военным, и отец…
Любое государство должно иметь свою армию, оснащать ее по последнему слову
техники, воспитывать высокопрофессиональных военных. Так было, так есть и,
наверное, еще долго будет. Каждый человек должен знать, что у его страны
есть защита, должен верить в то, что никакая мразь не придет и не выгонит
его из собственного дома, не отнимет жизни его детей и близких. Обидно,
конечно, умирать молодым, но что поделаешь, такая у меня была работа. Это
как пожарные, электрики или монтажники – ошибка и тебя нет! Здесь другое.
Перед тобой враг, но если убить всех вас, кто же будет здесь жить, ведь это
ваша родина, вы веками приспосабливались для жизни в этих условиях, да в
конце концов, вы такие же люди, только фанатически зараженные идеей
освобождения от «русского ига». А зачем вам это освобождение? Уйдут
русские, придут турки или еще кто-нибудь. И кто вам сказал, что будет
лучше, что вы не превратитесь в людей второго сорта, в рабов, которые будут
нужны лишь для того, чтобы обслуживать высшую нацию. Как вы будете
зарабатывать, если вам дать свободу и всех ваших братьев депортировать из
Москвы, из России, где вы будете брать деньги? Как вы не поймете, что
единицы, поделив между собой все, что окажется достоянием вашего народа,
просто распродадут все и уедут, греть задницы на острова. Ведь никто, никто
вам не поможет, создать крепкое государство, укрепить экономику! Наоборот,
все будут заинтересованы в том, чтобы развалить вашу новую страну, скупить
по дешевке все, что есть, и наживаться. Как вы не понимаете?! Так что я
поднимаю свою пиалу за то, чтобы война эта скорей закончилась, и чтобы на
чеченскую землю, наконец, пришел мир. А еще за то, чтобы никто не смел
покуситься на нашу с вами страну.

Идти осталось километра три-четыре, но Андрей остановился, сошел с дороги,
достал из сумки пустой целлофановый пакет, расстелил его на траве вместо
скатерти. Через полминуты это был уже стол с выпивкой и закуской.
Скоро рассвет, Надя еще спит, не надо ей мешать, пусть выспится. А утром он
тихо подойдет к ее окну, настойчиво постучится, она спросонья долго будет
соображать, в чем дело, искать тапочки, потом включит зачем-то свет и
растрепанная, в одной ночнушке выбежит открывать, обнимет теплая, нежная,
заспанная, поцелует и скажет: "Как хорошо, что ты уже приехал, я так
соскучилась! Пойдем!". Он бросит сумку на веранде, быстро умоется с дороги,
разденется и – к ней, любимой. И они обязательно поженятся в сентябре, и
родится у них мальчик, а потом девочка, и будут они любить их больше жизни,
оберегать, учить. У детей будет хорошее образование и три иностранных
языка. И будет так. Он сделает все, землю грызть будет, лишь бы у них было
по возможности безмятежное будущее, лишь бы они жили, не боясь завтрашнего
дня, ничего и никого не боясь, потому, что у них есть папа, который их
очень любит. А еще, потому что они будут жить в лучшей в мире стране, самой
красивой, самой необъятной, самой богатой стране – России.
Пусть все так и будет!


Рецензии
На это произведение написаны 2 рецензии, здесь отображается последняя, остальные - в полном списке.