Кататония

Из всех производящих гормоны систем человеческого тела мозг является наиболее сложной. Он состоит из множества разнообразных нервных узлов и сплетений и имеет замысловатую систему взаимодействий на основе гормонов и ферментов. Трудно предположить, чтобы в такой системе не возникали нарушения, вызывающие время от времени избыток или недостаток гормонов или ферментов либо приводящие к выработке совсем не тех веществ, что требуются.

 М.Т. Хэзлем «Психиатрия»


Шел без сомненья вперед,
Остановился и вдруг
Я понял: путь для меня -
Лишь заколдованный круг.

 «Русский размер»


Все герои и события являются вымышленными, любые совпадения с реалиями – случайными.

 Автор


 
 









Пролог

Тихий стук в дверь кабинета прошелестел в спящем сознании доктора Мелзэха словно взмах птичьих крыльев. Доктор открыл глаза и сразу уперся взглядом в темный силуэт окна, на котором причудливой лапой какого-то чудовища отпечаталась тень от старого больничного тополя. В свете уличного фонаря, эта ветка казалась особенно вычурной и даже пугающей.

Стук повторился.

-Борис Иосифович! – голос из-за двери принадлежал ассистенту доктора, миловидной тридцатипятилетней даме, которую Мелзэх всегда называл Диночкой, напрочь забыв уже ее отчество. – Вставайте. Пациента привезли.

Доктор Мелзэх тяжело вздохнул: кошмарный день все никак не мог закончиться. Но, глянув на тускло-зеленое табло электронных часов, доктор вздохнул еще тяжелее: три часа ночи и паскудный день, видимо, решил нагло перебраться через полночь со всеми своими неприятностями.

-Иду, Диночка! – через дверь ответил доктор, одним рывком сел на жестком кожаном диване и тряхнул головой, сбрасывая остатки беспокойного болезненного сна. – Оформляйте!

В коридоре послышались удаляющиеся шаги. Мелзэх встал, подошел к раковине и опустил голову прямо под ледяную струю. Водная процедура взбодрила и он, не включая свет (в кабинете было достаточно светло от неправдоподобно яркого фонаря на улице), зачесал короткие седоватые волосы назад, одновременно внимательно наблюдая за своим отражением в зеркале.

Сквозь не совсем чистое стекло на доктора смотрел усталый мужчина, которому вот-вот стукнет пятьдесят. Говорят, это возраст самого расцвета для сильной половины человечества, но Мелзэх своей принадлежности к этой самой половине в свои годы уже не ощущал. Все его лицо испещрили мелкие морщины, лоб постоянно хмурился, а глаза глубоко осели внутрь черепа, словно кто-то с силой на них надавил.

Доктор отвернулся от зеркала, не желая долго пялиться на свой уже не столь привлекательный портрет (то ли дело было лет двадцать-двадцать пять назад!) и вышел из ординаторской.

Яркий свет коридора ввинтился в его мозг болезненным шурупом, заставив зажмурить глаза и еще больше нахмурить лоб. Господи Боже! – подумал Мелзэх, созерцая перед закрытыми веками хаотично летящие цветные круги. – Почему мне так везет?

«Везение» началось с самого утра уже прошедшего дня. Борис Иосифович завтракал дома, когда на его голову одна за другой посыпались новости, причем одна другой интересней и оттого неприятней.

Первой его огорошила дочь, заявив, что беременна и собирается во что бы то ни стало родить ребенка. Мол, мама уже в курсе, полностью поддерживает это решение, а папочка, если не согласен, может идти к самому черту и пожаловаться тому на поведение современной молодежи. К тому же его дочь уже совсем взрослая и принципиально засидевшаяся в девках дама, которой уже давно надо порадовать дорогих родителей внуком. Борис Иосифович чуть не подавился традиционным утренним круасаном, услышав это заявление. На его робкое замечание (когда он все же обрел возможность снова говорить) по поводу мужа и отца ребенка, дочь, нежнейшим образом улыбнувшись, ответила, что муж пусть идет к тому же черту, ибо она по натуре своей убежденная феминистка, которой самцы нужны исключительно для продолжения рода, да и то только потому, что современная медицина до сих пор не нашла надежный способ обходиться в этом деле без хотя бы минимального участия мужчин. На красноречивый взгляд, брошенный дочерью на отца при этих словах, обалдевший доктор машинально заметил, что он, вообще-то, психиатр, и к проблемам искусственного оплодотворения не имеет никакого прямого отношения, после чего дочь, все также мило ответила, что это вообще не имеет никакого значения, а ребенка она родит при любых обстоятельствах, после чего, нежно махнув ручкой, упорхнула на работу.

Еще не пришедший в себя Борис Иосифович разбудил жену и попробовал потребовать у той объяснений. Да, сказала жена, она все прекрасно знает уже где-то с месяц и не видит ничего зазорного в том, что их дочь родит им внука или внучку. И вообще, у нее (жены, в смысле) сегодня вторая смена и она собиралась поспать подольше, но раз уж любимый муженек ее растолкал, то она рада сообщить ему, что в ближайшую пятницу уезжает с подругами на пару недель отдохнуть за границу, благо в отпуске в этом году они не были, и все из-за чертовой мелзэховской работы. Круасана на этот раз во рту Бориса Иосифовича не было и он уже не мог застрять в пересохшем горле, но дар речи доктор потерял уже во второй раз за одно утро. Супруга язвительно посмотрела на мужа и заявила, что тот может сколько угодно гнить в своей клинике в обнимку со столь любимыми им психами, а она в любом случае намерена отдохнуть еще до наступления нового года, а раз уж любимый муженек не возжелал составить ей компанию, то она отправляется на отдых с парочкой закадычных подружек.

Выяснять отношения с женой не было времени и потому Борис Иосифович решил отложить это на вечер, а пока отправиться на работу. Но сюрпризы этого утра не закончились, а, как оказалось, еще только начинаются.

В дверях квартиры Мелзэх столкнулся с сыном, возвращавшимся неизвестно откуда. На замечание отца, что мальчик уже должен быть в университете, мальчик небрежно ответил, что университет он бросил аккурат на этой неделе и теперь намерен оставшиеся полгода до призыва в армию провести в веселье и грехе. На этот раз голос у Бориса Иосифовича не пропал, но виски сдавила тупая боль. Давление подскочило, - констатировал про себя доктор, а вслух жестко приказал молодому человеку вечером быть дома, чтобы до конца объясниться с отцом. Сын улыбнулся и сказал, что это никак невозможно, ибо как раз сегодня вечером он-де идет с приятной компанией на какое-то мероприятие и вернется никак не раньше завтрашнего утра. Дебил! – лишь бросил Борис Иосифович вслед уходящему сыну, но тот никак не прореагировал на оскорбление.

К тому моменту, как доктор Мелзэх подъехал к психиатрической клинике, в которой работал вот уже лет двадцать, голова его раскалывалась и трещала, как перезрелый арбуз. Едва поздоровавшись с Диночкой, Борис Иосифович тут же попросил у нее «Адельфан», чтобы сбить давление и таблетку «Феназепама» для успокоения, хотя, исходя из настроения, Мелзэху сейчас больше помог бы цианистый калий. Диночка – женщина понятливая и тактичная – не стала задавать лишних вопросов, молча исполнила просьбу и выждала полчаса, пока ее начальник не придет в себя.

Лекарства помогли: голова болеть перестала, а утренние новости просто отошли на задний план. В конце концов, думал доктор, все справедливо, если уж быть предельно честным перед самим собой. Он давно уже мало внимания уделял жене, полностью посвятив себя работе, и та вполне справедливо восстала, что выразилось в ее желании отправиться на отдых, тем более, что Борис Иосифович уже несколько лет обещал поехать вместе, но все никак не получалось. Дочка действительно засиделась в одиночестве и то, что она, не дожидаясь, пока встретит вторую половину, решила таки заиметь ребенка, вполне объяснимо. Да и с сыном тоже все ясно: он никогда не отличался большой тягой к наукам, а уж тем более к медицине. И, хотя Борис Иосифович очень хотел видеть в наследнике продолжателя врачебной династии, он понимал, что рано или поздно мальчик плюнет на учебу в университете и будем максимум обычным работягой на каком-нибудь заводе, либо продавцом в овощной палатке, как это ни прискорбно.

Таким образом, все домашние неприятности постепенно нашли свое объяснение, сами собой расставились в строгом порядке, как книги на полке кабинета Мелзэха, и спустя некоторое время доктор сумел все же приступить к работе.

Тут выяснилось, что в прошедшую ночь в клинике стряслось ЧП. Один молодой пациент, которого, по счастью, Борис Иосифович только консультировал один раз, свел счеты с жизнью, наглотавшись накопленных за пару месяцев снотворных таблеток. Но не просто свел – это было бы полбеды – он еще прихватил с собой молоденькую медсестру – кажется, ее звали Любой – которая совсем недавно пришла работать в клинику. Причем сделал это весьма своеобразным способом, как и может сделать только шизофреник: парень задушил девушку во время полового акта с ней, и та умерла от асфиксии как раз в момент оргазма, после чего выпил слоновью дозу снотворного. Утром дежурный санитар при пересменке обнаружил мертвую парочку, лежащую в обнимку в одноместной изолированной палате (парень перед тем, как попасть в психушку, порешил любимую девушку, ее родителей и двух сыновей-близнецов, почему и был признан невменяемым и социально опасным, а таких больничные правила предписывали содержать в строгой изоляции). Неизвестно, почему так все случилось – то ли медсестра оказалась столь легкомысленной, что пошла на контакт с этим типом, то ли врачи что-то недосмотрели в самом парне, то ли отлаженная система охраны дала сбой – но случилось, потому сразу же была назначена комиссия по расследованию происшествия.

Лечащего врача погибшего парня временно отстранили от работы и оказалось, что сегодня ночью некому выйти на дежурство, ибо дежурить должен был этот самый врач. И Борис Иосифович согласился его заменить, и согласился по двум причинам. Во-первых, он просто не мог не согласиться, ведь работа была для него самым главным делом в жизни и он просто представить себе не мог, что откажется дежурить, когда того требовала клиника. А, во-вторых, доктору Мелзэху совсем не хотелось идти домой и погружаться в пучину семейных проблем и разборок. Ночи в клинике обычно проходили спокойно и дежурный врач имел возможность поспать на диване в своем кабинете, никем и ничем не потревоженный. Однако нынешняя ночь (как, впрочем, и предыдущая), похоже, выбивалась из этого правила.

Обычно новых пациентов доставляли днем: психиатрическая клиника не была больницей скорой помощи и по ночам никого не привозили, но иногда такое все же случалось. Причины ночной доставки могли быть самыми разными: доставка из другого города, перевод для срочного лечения, да мало ли еще какие – Бориса Иосифовича они совершенно не интересовали, ему был важен сам пациент и все, что связано с его болезнью. И каждый пациент был неординарным, а, значит, чрезвычайно интересным для врача-практика.

Мелзэх шел по коридору в приемный бокс. Доктор уже полностью освободился от объятий сна и теперь чувствовал в себе легкое возбуждение, которое всегда испытывал перед знакомством с очередной историей болезни. Психиатрия увлекла Бориса Иосифовича еще в школе, когда ему впервые на глаза попался потрепанный учебник по этому направлению в медицине в ярко-красной обложке. Откуда взялась эта книга доктор уже и не помнил, но тогда, шестнадцатилетним парнем, он с головой погрузился в нее и не вынырнул, пока не прочитал все от корки до корки. И именно тогда, когда он совсем уже по-другому взглянул на окружавших его людей, Борис Иосифович и решил, что будет психиатром и никем другим.

С тех пор он убедился, что абсолютно нормальных людей в мире нет, все имеют свои особенности в том самом странном месте человеческого организма, именуемом мозгом. Только большинство умеет справляться с этим (справляться неосознанно, на уровне инстинктов, воспитания и образования), а некоторые оказываются слабее давящих на них отклонений и поддаются им, превращаясь в пациентов психиатрических лечебниц. Вот это-то меньшинство и стало для Мелзэха основным занятием в жизни.

Кроме того, была еще одна причина, по которой Борис Иосифович выбрал себе профессию: его отец был врачом, и отец отца был врачом. Медицина была семейным, династическим делом, и Мелзэх, воспитываясь во врачебной среде, и подумать не мог, чтобы стать, например, строителем или инженером. Однако психиатром он стал первым в семье, до него все были хирургами.

В большой белоснежной комнате горел мягкий теплый свет, выпадавший сверху из заключенных в проволочные решетки светильников. У стены стояла пара здоровых мужиков, больше похожих в своих голубых медицинских робах с закатанными рукавами на мясников, чем на санитаров, за столом сидела Диночка, быстро заполняя новую карточку. Бориса Иосифовича всегда почему-то очень волновал этот момент, когда его ассистентка нежными пальчиками брала пустой бланк и одним движением чернильной ручки лишала его девственности. Но сейчас доктор даже не обратил на этот процесс никакого внимания: его взгляд был прикован к человеку на привинченной к полу табуретке в самом центре кабинета. Человек сидел абсолютно неподвижно, положив руки на колени и уставившись невидящим взором в одну точку перед собой.

Возраст больного определить было невозможно: ему могло быть и тридцать и пятьдесят. Гладкое лицо, заросшее жесткой даже на вид щетиной, высокий лоб, спокойные, но какие-то усталые губы. Черные волосы были аккуратно зачесаны назад и отчего-то казались влажными. Но самое главное, что выделялось на лице, это глаза. Абсолютно безжизненные, потухшие, как угли прогоревшего костра, они, одновременно, и отталкивали от себя своей мертвостью и ею же притягивали.

Лицо пациента показалось Мелзэху отдаленно знакомым. Хотя такое бывало с ним довольно часто, когда вновь поступающие больные казались уже виденными где-то, но в этом случае Борис Иосифович чувствовал, что этого мужчину он точно знал.

-Кто тут у нас? – спросил Мелзэх, подходя к пациенту и стараясь казаться равнодушно-благожелательным, хотя за этой маской скрывалось некоторое совершенно непонятное беспокойство.

Диночка взволнованным голосом прочитала имя на карточке.

Мелзэх вскинул брови и перевел взгляд на ассистентку:

-Тот самый?

Та молча кивнула.

-Ну и дела! – пробормотал Борис Иосифович, снова поворачиваясь к пациенту. Теперь стало понятно, почему его лицо казалось таким болезненно знакомым. – Что же с ним?

-Депрессивный маниакальный психоз, устойчивое кататоническое состояние, - прочитала Диночка из сопроводительной карточки. – Направлен постановлением суда.

-Вот как?

-Да. И еще, - Диночка замялась.

-Что? – терпеливо переспросил Мелзэх, внутренне напрягшись.

-Две метки, - почему-то шепотом ответила Диночка. – Синяя и красная.

Борис Иосифович лишь кивнул, думая, что теперь точно можно говорить о том, что неприятности, преследовавшие его со вчерашнего дня и не подумали остаться за границей полуночи, а лениво переползли через нее вслед за своей жертвой.

Система цветных меток была придумана лет десять назад Институтом психиатрии, в состав которого и входила клиника, в которой работал Мелзэх. Система задумывалась как эксперимент, но прижилась и так и осталась, как рабочая, не распространившись, правда, на другие психиатрические больницы.

Согласно принятой в клинике классификации больных разноцветные метки в историях их болезней заменяли собой различные понятия. Зеленая обозначала легкие формы аффективных расстройств, желтая – заболевания с доминирующим расстройством мышления и так далее. Синяя отметка значила тяжелые формы расстройств личности и поведения, а также говорила о социальной опасности пациента. Но самой паршивой была красная метка, такой маленький круглый запрещающий сигнал светофора, светящийся в правом углу папки с документами на больного. Метка эта не имела к медицине никакого отношения, и значила только одно: полная закрытость информации о пациенте для всех посторонних, включая прессу и даже родственников. Запрещалось разглашение самого факта нахождения больного в клинике. Красная метка ставилась редко, обычно ею помечали людей известных, иногда попадающих на лечение в психиатрические клиники, и к которым всегда было повышенное внимание общества. Как раз такой случай и подвалил сейчас доктору Мелзэху.

Борис Иосифович вплотную приблизился к пациенту, полностью отрешенному от окружающего мира. Доктор заглянул в его глаза, светя в их глубину маленьким фонариком и содрогаясь от их безжизненности (Мелзэх видел много таких глаз, но в этом случае резкий контраст между когда-то живыми, всегда чуть насмешливыми глазами и тем, что было сейчас, неприятно пугал). Кроме того, было еще что-то не совсем обычное в этих глазах, но что именно, доктор не мог понять.

Он поднял совершенно безвольную левую руку мужчины и сжал запястье. Сделал он это как-то машинально – пульс наверняка уже измерили – просто хотел отвлечься от мертвого взгляда.

-Пятьдесят, - как бы между делом сообщил он Диночке, отпустив руку. Рука не упала вниз, а так и осталась в приподнятом состоянии, словно опиралась на невидимую подпорку. Доктор осторожно положил ее на колени и добавил: - Flexibilitas cerea.

Диночка, не поднимая глаз, заполняла карту.

-Полное обследование утром, - продолжал Борис Иосифович обычным деловым тоном. – «Амитриптилин» ноль-ноль-четыре, внутривенно три раза в день, «Тризадон» ноль-пять, внутримышечно дважды в сутки, глюкоза, витамины. Какая у нас палата свободна?

-Пятая в четвертом отделении, - ответила Диночка, заглянув в таблицу на столе.

Четвертое отделение было тем самым, где предыдущей ночью произошла трагедия с пациентом и медсестрой. Предназначалось оно для опасных больных, которые могут причинить вред себе и окружающим, а потому было оборудовано соответствующе: исключительно одноместные изолированные боксы, прочные стены, отсутствие окон, за исключением маленьких зарешеченных окошечек в дверях.

-Хорошо, - сказал Мелзэх и кивнул санитарам. – Увозите.

Два дюжих молодца молча подкатили кресло-каталку к пациенту, остающемуся совершенно равнодушным к тому, что происходит вокруг, и легко пересадили того с табуретки, положив руки на подлокотники, а ноги поставив на подставку. Потом крепко зафиксировали больного кожаными ремнями (синяя метка!), развернули каталку и медленно повезли ее к лифту.

-Подождите! – остановил санитаров Мелзэх и вновь подошел к больному. Что-то яркое привлекло его внимание, когда кресло поворачивали, какой-то блеск, на мгновение вспыхнувший прямо на теле пациента.

Блестело узкое золотое кольцо, туго обнимавшее средний палец правой руки и, казалось, буквально вросшее в плоть. Придется срезать, - заключил Борис Иосифович, осторожно поворачивая руку пациента и рассматривая кольцо. Простое, без рисунка и узоров, лишь с одной стороны на нем читались причудливо выгравированные буквы: R.T.

Похоже на инициалы, – подумал про себя доктор и махнул рукой:

-Везите.

Санитары продолжили путь к лифту, тихо поскрипывая колесами каталки, а Борис Иосифович обратился к Диночке:

-Кольцо завтра надо снять.

Ассистентка кивнула и сделала пометку в истории.

-Все документы – ко мне в кабинет, когда закончите, - сказал Мелзэх и направился к выходу. – Да, - вдруг остановился он, - скажите, Диночка, вы не помните, когда в последний раз о Тагирове было слышно?

Диночка пожала плечами, потом наморщила лобик:

-Кажется, месяца три назад где-то статья была.

-Ну да, ну да, - пробормотал Борис Иосифович и вышел в коридор.

Он вернулся в кабинет и сел за стол. Включил настольную лампу и снова выключил. Посидев с минуту в темноте, Мелзэх понял вдруг, что было не так с глазами пациента. Да, они были глубокими и безжизненными – бездонно глубокими и бесконечно безжизненными, – но где-то далеко-далеко, словно за тысячу километров, в них мелькали крохотные неясные искорки. Будто в абсолютном ночном мраке усталому и испуганному путнику издалека светила пара ярко освещенных окон, обещая тепло и уют.

В этих глазах тлела жизнь. Тело было безвольным куском мягкого пластилина, из которого можно было слепить все, что угодно, но вот глаза все же выдавали какую-то, пусть и самую малую, работу мозга.

Борис Иосифович вдруг прямо перед собой снова увидел два черных глаза с веселыми огоньками на самом их дне и его передернуло. Он быстро протянул руку и зажег лампу. Желтый свет отобрал у темноты порядочный кусок пространства и глаза, преследующие доктора, исчезли.

-Можно?

В кабинет заглянула Диночка. В руках она держала пухлую папку.

-Заходи, - махнул рукой Мелзэх. – Здесь все?

-Да, Борис Иосифович.

Доктор кивнул, молча наблюдая, как ассистентка кладет папку ему на стол. Ему показалось, что она делает это как-то слишком долго, словно в замедленном кино.

-Кофе хотите? – спросила она, когда папка, наконец, оказалась на столе.

-Не откажусь, - задумчиво ответил Мелзэх, притягивая бумаги к себе.

Диночка вышла из кабинета, пообещав вернуться минут через десять. Доктор открыл папку и, призвав весь свой профессионализм, погрузился в чтение…

Он не обратил никакого внимания на вошедшую Диночку с кофе, лишь машинально взял в руки чашку. После этого было еще три или четыре чашки, но они втекли в Бориса Иосифовича также незаметно и неосознанно, как и первая.

Через пару часов он оторвался от бумаг, поднял отрешенные глаза и уставил их в стену напротив, где висела репродукция Гойя «Сон разума порождает чудовищ». Мелзэх давно заметил, что почему-то именно эта картина присутствовала в кабинетах многих психиатров (возможно, из-за соответствия названия специализации хозяев этих кабинетов), но сейчас она совсем не интересовала его. Если бы кто-то в этот момент заглянул в глаза доктора, точно так же, как он сам недавно смотрел в глаза своего нового пациента, то заметил бы там кроме профессиональной задумчивости еще и безотчетную, совершенно необъяснимую тревогу.

Борис Иосифович за годы своей практики видел очень многое, иной раз он буквально купался в том дерьме, что производили отдельные шизоидные личности, и привык не удивляться ничему, но здесь… Здесь, в этой истории ничего не вязалось друг с другом, все было слишком странно, запутанно и кошмарно.

В мозгу доктора хаотично мелькали отдельные фразы и понятия, словно лампочки на взбесившемся пульте охранной сигнализации, но они никак не хотели складываться в одну общую картину, как обычно бывало сразу после беглого знакомства с историей болезни. Резидуальная шизофрения, биполярный аффективный психоз, расщепление сознания, деперсонализация – все эти понятия, ставшие вдруг какими-то малознакомыми, как для студента-первокурсника, скакали сейчас в голове Мелзэха, сталкиваясь друг с другом и разлетаясь в разные стороны.

-Господи, Боже мой! – пробормотал Борис Иосифович, отвел взгляд от гравюры и перевернул очередную страницу…

Еще через полчаса Мелзэх вдруг потянулся к телефону. Он обнаружил в истории отдаленно знакомую фамилию молодого врача-психоаналитика (кстати, тезки Бориса Иосифовича), с которым год назад ему довелось познакомиться на симпозиуме. Похоже, сейчас опять настал момент для контакта.

Борис Иосифович не любил психоаналитиков. Как почти все профессионалы-психиатры, он считал психоанализ псевдонаукой, бреднями немецкого врача-недоучки, который, так и не преуспев на ниве психиатрии, придумал свое собственное околомедицинское учение, со временем подхваченное такими же недоумками, причем подхваченное со всей страстью религиозных фанатиков. Мелзэху приходилось пару раз бывать в Америке, где поклонение психоанализу приобрело характер массовой истерии, но в последнее время эта напасть перекинулась и на Россию, где из вчерашних студентов психоаналитики плодились, как грибы после теплого летнего дождя.

Однако после встречи с тем самым молодым, но очень напористым и, в хорошем смысле, дерзким врачом, стойкая нелюбовь к психоанализу у Бориса Иосифовича дала трещину. У молодого человека и в самом деле были заметные положительные результаты в борьбе с различными отклонениями в поведении его пациентов, о чем он с радостью поделился с уважаемым и известным врачом. Мелзэх тогда долго размышлял над успехами коллеги (еще за полгода до того Борис Иосифович ни одного психоаналитика ни за что не назвал бы своим коллегой), не зная, чем объяснить его успехи.

Сейчас, читая лежащие перед ним бумаги, доктор Мелзэх обнаружил, что тот самый психоаналитик был знаком с только что прибывшим пациентом, более того, он был его врачом-консультантом. На какую-то секунду в голове Бориса Иосифовича мелькнула чуть злорадная мысль, что, оказывается, далеко не все получается у его коллеги (в противном случае этот больной не оказался бы здесь… хотя, нет, наверное, все равно бы оказался, только раньше), но мысль эта угасла, не успев даже вспыхнуть как следует.

Мелзэх снял трубку, совершенно не задумываясь о том, какой сейчас час. Немного поморщив лоб, пытаясь вспомнить нужный номер, он открыл лежавшую рядом с телефоном толстую черную визитницу и вскоре нашел то, что искал.

Он набрал номер и примерно минуту вслушивался в длинные гудки. Так и не дождавшись ответа, он перевел взгляд на часы и тут же положил трубку. Глубокая ночь и вполне естественно, что в кабинете психоаналитика никто не отвечает. Ладно, позвоню утром, решил про себя Борис Иосифович и снова углубился в чтение. Но совсем скоро он понял, что звонить ему уже никуда не придется.
 







1

-Ну, все правильно! – уверенно кивнул мальчик и широко улыбнулся. – Вы – Родион Тагиров, значит – мой отец. Привет, пап!

Мальчик стоял на пороге и смотрел на Родиона, а Родион смотрел на мальчика.

Пацан этот явился из весенней оттепели, как веселый юный Адонис пред хмурые очи Аполлона: неожиданно, странно и (особенно, если учесть вчерашнее) как-то не совсем реально. Родиону даже захотелось протянуть к нему руку и потрогать, чтобы убедиться, что тот – живой, но он воздержался.

Мальчик был живой, несомненно. Высокий, с длинными, как у олененка, ногами, обтянутыми темно-синими джинсами. Лицо его сразу показалось Родиону знакомым, похожим то ли на какого-то актера, то ли просто на кого-то знакомого.

-Я понимаю, тебе сложно мне поверить, - снова заговорил мальчик, - но я могу доказать, что я – твой сын.

Он откинул назад упрямую челку светло-русых волос, которая постоянно сползала ему на глаза. Вообще, у парня была занятная стрижка: сзади и с боков волосы были короткими, а эта самая челка чересчур уж длинной. Идиотская стрижка, - подумал Родион, - но симпатичная. Симпатично-идиотская, идиотски-симпатичная, симпатичная до идиотизма… Родион отмахнулся от этих лезущих в голову оборотов и хмуро посмотрел мальчику прямо в глаза. Тот взгляд не отвел.

Первым желанием Родиона было просто закрыть дверь перед его носом и вернуться в кровать: болела голова и мерзко ныла правая нога, сильнее, чем за весь последний месяц. Родион непроизвольно переносил всю тяжесть тела на трость, ослабляя тем самым нагрузку на больную ногу: так хоть ненамного, но было легче. Однако тяжесть с головы было перенести некуда, и та словно мстила за это: сжимала мозг Родиона, будто череп его за ночь усох, уменьшился до размера каштана и теперь зверски обнимал свое содержимое, стараясь, видимо, удушить его в объятиях.

Но первый порыв прошел быстро. За последний год Родион уже понял, что в его нынешнем слегка подвешенном состоянии ничего не стоит отвергать с ходу. Может быть, у него действительно был сын (хотя, глядя на мальчика, Родион прекрасно понимал, что это – чушь полная), просто он об этом не знал. Или не помнил, что в его ситуации было равносильно первому. Поэтому он не стал закрывать дверь, а, отступив на шаг, сказал безразличным хриплым баском луспекаевского Верещагина:

-Заходи.

Мальчик заулыбался еще шире, подхватил объемистую спортивную сумку, стоявшую в ногах, и вошел в дом.

Родион прошел сквозь длинный коридор, достиг кухни, где, не останавливаясь ни на секунду, налил из пластиковой бутылки, стоявшей на столе среди полнейшего хаоса, воды в стакан, а потом бросил туда же таблетку заготовленного еще с вечера «Алкозельцера». Наблюдая, как та, растворяясь, шипит в воде, Родион, секунду подумав, добавил еще одну.

Конечно, после приема этого средства надо бы полежать с полчаса в кровати и дождаться, пока оно не приведет организм в относительную норму. Но Родион понимал, что сегодня полежать не получится, потому он просто сел на стул и закрыл глаза…

Вечер накануне был бурным, о чем свидетельствовала батарея пустых бутылок под столом и полный кавардак на столе. Впервые за последние полгода Родион банально нализался, причем перерыв дал о себе знать: дурное состояние опьянения пришло вчера гораздо раньше, чем обычно. Оно весело похлопывало Родиона по плечу уже после третьей стопки, а к концу третьей бутылки со всего маху ударило по животу, вызвав мощное извержение, направленное в унитаз, до которого Родион едва успел добраться.

Он не помнил, как оказался в постели, заботливо накрытый одеялом, не знал, когда ушел Андрей и ушел ли вообще. Стоящие рядом с водочными бутылками пузатые алюминиевые банки свидетельствовали о том, что Андрей полировался пивом. Хотя, может быть, они полировались вместе, только Родион категорически об этом не помнил…

Медленно приоткрыв глаза, Родион почувствовал, что яркий дневной свет уже не вызывает мучительной рези, а череп медленно разрастается, возвращаясь к своему первоначальному состоянию. «Алказельцер» благотворно подействовал даже не в лежачем состоянии, и это радовало.

Мальчика на кухне не было. Родиону даже показалось на миг, что тот ему просто привиделся с похмелья, но раздавшийся из коридора глухой стук опроверг эти домыслы. Родион медленно встал и, преодолев огромное кухонное пространство, вышел в коридор.

Мальчик стоял у входа. Он, похоже, вообще не двигался с тех пор, как остановился возле плоского шкафа с одеждой, лишь сумку поставил на пол. Он спокойно улыбался, нежно поглаживая косматую голову Туза. Старый пес, обычно плохо относившийся ко всем приходящим в дом Тагирова – он подозрительно смотрел на гостей и тихо рычал, но никогда никого не облаивал, отчего казался еще страшнее, – к этому парню вдруг воспылал нежной любовью, уткнув морду в его пах и закатив глаза.

Мальчик гладил пса и словно тайком рассматривал помещение. Родион, заметив это, невольно поморщился: точно также вчера на том же самом месте стояли две молоденькие проститутки, вызванные Андреем. Они вошли в дом и застыли на пороге, ожидая, когда придет время их использования. Выглядели они совершенно равнодушными, но даже сквозь эту маску проглядывали усталость и раздражение. Они прекрасно знали, что сегодня им придется работать бесплатно (еще бы, ведь Андрей, будучи главным ментом городка, никогда не платил за их услуги!) и это никоим образом не добавляло им радости.

Когда Родион вспомнил о девочках, прошло уже чуть не полчаса с момента их прихода. Он вышел в коридор, посмотрел на шлюх, которые напомнили парочку обреченных коров, ожидающих своей очереди на бойне, и ему вдруг расхотелось, хотя в самом начале пьянки он с энтузиазмом поддержал предложение Андрея разбавить мужскую компанию. Это было странно, особенно если учесть солидный срок Родионового воздержания, но в последнее время многое было странно, и Родион, подойдя к девчонкам и всучив им чуть не силой по двадцатке баксов, вытолкнул их за дверь. Андрей, кстати, совершенно не обиделся, узнав об организованном Родионом обломе, лишь как-то сокрушенно покачал головой, словно говоря: «Ну да, я понимаю».

-Чего ты там застрял? – спросил Родион у мальчика. – Проходи.

Сейчас разберемся, кто ты есть, - подумал он и провел парня на кухню.

-Ого! – воскликнул пацан, глядя на остатки вчерашнего пиршества на столе. Пара мисок с салатами, нарезанный хлеб, остывшая вареная картошка, соленые огурцы, похабно открытая банка со шпротами и прочая еда беспорядочно валялась на столе: что – в тарелках, что – просто на скатерти.

-Если жрать хочешь, прошу, - буркнул Родион, снова опускаясь на стул. Таблетки помогли облегчить страдания головы и желудка, но сил отнюдь не прибавили. – Извини, что такой срач, но…

-Понимаю, - кивнул мальчик. – Вчера праздник был, наверное.

-Какой там праздник! – отмахнулся Родион. – Просто дружеская попойка.

Парень снова кивнул и тоже уселся за стол. Он не заставил просить себя дважды и начал интенсивно поглощать еду. Проголодался, - заключил Родион, а вслух спросил:

-Тебя как зовут-то? - тут он подумал секунду и со смешком добавил: - Сынок.

Парень с усилием проглотил то, чем в этот момент был набит его рот и, снова улыбнувшись, ответил:

-Руслан.

-Красиво, - машинально прокомментировал Родион, напрягшись внутри. Руслан? Знал ли он вообще кого-нибудь с таким именем, тем более из тех, кто еще не достиг совершеннолетия? Промучившись с минуту, он сделал вывод: нет, не знал. Но, совершенно не доверяя изменнице-памяти, Родион все же не стал делать окончательных выводов и решил продолжить выяснение всех обстоятельств странного происшествия сегодняшнего утра.

-Сколько тебе лет?

Мальчик, перестав уже жадно запихивать в себя еду и потребляя ее теперь более спокойно, ответил, не задумываясь:

-В сентябре – пятнадцать будет.

Вообще-то, казалось, судя по внешности, года на два больше, - подумал Родион, но все равно заявление этого подростка ничего не меняло. Прокололись вы, ребята! – мысленно обратился он неизвестно к кому, а вслух сказал, довольно улыбаясь:

-Облом выходит!

-В смысле? – удивился Руслан, не донеся до рта бутерброд со шпротным хвостом.

-В смысле: просчитался ты, - объяснил Родион. – Если тебе через полгода пятнадцать исполнится, то в таком случае я должен был, извини, заделать тебя в свои пятнадцать. А это – никак не возможно, потому что я девственность-то потерял, когда мне почти восемнадцать было.

Руслан закивал, отчего его челка опять слезла на глаза:

-Мама говорила, что у тебя – амнезия.

Родион вдруг разозлился:

-Да какая мама? Какая амнезия? Моя амнезия здесь совершенно ни при чем! Я, как и ты, и любой другой, не помню, когда я ходить начал или срать в горшок, но вот когда трахнулся в первый раз запомнил навсегда.

Родион вдруг прикрыл глаза, непроизвольно вспоминая Вальку, ту самую его одноклассницу, с которой он впервые оказался в постели, но вместо ее лица в памяти всплыл смутный образ совершенно незнакомой девушки. Он был размыт, как отражение в запотевшем зеркале, и Родион не мог ее узнать.

Он почувствовал, как кто-то осторожно прикоснулся к его руке. Родион открыл глаза и увидел, что мальчик протягивает ему запечатанный конверт.

-Возьми, - тихо сказал Руслан. – Это мама передала. Для тебя.

Родион машинально взял тонкий конверт и заглянул в темно-синие глаза мальчика. Они были печальны, хотя на его губах играла легкая улыбка. Руслан выдержал этот взгляд, и вернулся к еде лишь когда Родион начал рассматривать конверт.

Конверт был обычным: продолговатым и совершенно чистым. Ни бланка для написания адреса, ни образца цифр индекса, ничего этого не было, лишь на лицевой стороне скромно стояла в самом центре надпись, сделанная от руки красивым, но каким-то надтреснутым почерком:

Р. Тагирову

Родион некоторое время рассматривал ее, пытаясь узнать почерк. Тот не был знаком, и не становился таковым, сколько бы ни пялился Родион на конверт. Это привело лишь к тому, что его собственная фамилия вдруг стала совершенно незнакомой и даже звучала как-то дико, когда Родион про себя ее произносил. Решив не дожидаться, что еще случится, если он и дальше будет тупо рассматривать надпись, Родион попытался вскрыть конверт ножом. Руки его дрожали – то ли с похмелья, то ли от волнения – и он, бросив нож, осторожно оторвал у конверта самый край.

На стол выпали пара сложенных листов бумаги и фотография. Родион первым делом обратил внимание на фотографию. Снимок был черно-белым и довольно затасканным, Родион решил, что тому никак не меньше десяти лет.

На фоне деревьев, за которыми проглядывала стена дома, стояли двое: мальчик и девочка. Мальчик обнимал свою подружку за пояс и улыбался, а девочка чему-то весело смеялась. Лицо девочки было совсем незнакомым, а вот мальчик… Родион присмотрелся, потом перевел взгляд на Руслана, который уже перестал есть и теперь лишь пил маленькими глотками потерявшую за ночь газ Кока-колу: Точно, это он. На фотографии – этот самый мальчишка, одетый только по другому: широкие брюки и светлая футболка с надписью СССР на груди. И прическа другая, не такая вычурная. Не идиотская, хотя тоже симпатичная.

Странно, - подумал Родион. Фотография явно старая, грубая толстая бумага уже даже слегка пожелтела, но каким образом тогда этот пацан мог на ней оказаться? Ведь ему должно было быть совсем мало лет, когда неизвестный фотограф увековечил эту парочку.

Родион перевел взгляд на девочку. Красивая, - отметил он, но тут же вернулся к пацану. Точно он. Такой же, как и сейчас, сидящий на кухне у него дома и сосредоточенно высматривающий что-то в стакане с кокой. Родион поднял глаза на парня. Обычный современный подросток, только в отличие от нынешней моды серая широкая майка у него заправлена в джинсы, а не выпущена наружу. Теплая спортивная куртка осталась в коридоре, но мальчику, похоже, было совсем не холодно. А вот Родиона начинало потихоньку знобить.

Нет, это невозможно. Старая фотография, а на ней – современный мальчик. Странно это как-то…

Родион почувствовал легкое головокружение и сразу за ним – болезненный укол в ноге. Она и так с утра ныла, как обиженный ребенок, не давая покоя своему владельцу, а сейчас, видимо вконец обозлившись, что на нее не обращают внимания, решила заболеть по-настоящему.

Он поморщился, и Руслан это заметил.

-Что с тобой? – спросил он обеспокоено.

На кухню зашел Туз, тоже прихрамывая, но на левую переднюю лапу. Несколько месяцев назад Родион, грустно улыбнувшись, указал псу на это обстоятельство: «Я хромаю на правую ногу, ты – на левую. Что ж, будем друг друга дополнять». После этого и началась их суровая мужская дружба, дружба двух одиноких покинутых сердец.

Туз с трудом вместил свое грузное тело под стол, и разлегся там, не обращая внимания ни на кого.

-Нормально все, - ответил Родион и тут обратил внимание на висящий на стене прямо за парнем большой календарь. Передвижной красный квадратик стоял на тридцать первом марта, понедельнике.

Тридцать первое марта. Родион помнил, что именно тридцать первого Андрею сообщили, что подписан приказ о его повышении. Теперь он стал майором, отходив в капитанах лет уже чуть ли не пять. По этому-то поводу и было вчерашнее празднование; Андрей приехал уже изрядно навеселе и привез с собой и бухло и закуску.

Так, стоп! Тридцать первое марта было вчера. Обычно по утрам Родион передвигал красный квадратик на календаре на один день, но сегодня он все на свете проспал, а когда встал, разбуженный мелодичным, но требовательным звонком домофона, было уже не до календаря. Значит, получается, что сегодня уже…

Родион заулыбался. Черт, надо же так подловиться! Первое же апреля! Интересно, кто его так решил разыграть? Кто-то из друзей? Вряд ли, хотя у некоторых из них ума вполне может хватить на такую фигню. Или это (Родион улыбнулся еще шире) происки врагов? Так они все отстали от него почти что год назад, еще до того, как с ним приключилась та самая неприятность, сделавшая его хромым и на правую ногу, и на голову.

-Скажи, - обратился он к Руслану, тоже улыбавшемуся в ответ. – Кто тебя подговорил?

Улыбка сползла с мальчишеского лица.

-Подговорил? – не понял он.

-Ну, может не подговорил. Нанял тогда.

Руслан недоуменно смотрел в небритое родионовское лицо.

-Нанял? Ты о чем, пап?

Родион отмахнулся:

-Да ладно, хватит комедию ломать. Я понимаю, хотели меня разыграть на День дураков, только не получилось у вас, ребята! Это – не мой день.

Он кивнул головой на календарь. Мальчик оглянулся, потом снова посмотрел на Родиона. Он был обескуражен.

-Пап, я честно… Я не вру, правда.

И тут Родион засмеялся. Смех даже оказал на него благотворное воздействие: слабость, державшая тело с самого утра словно погруженным в желе, стала отходить назад, освобождая место утренней бодрости. Родион знал, что уже после обеда слабость снова навалится на него, беззастенчиво овладевая всем организмом, но полгода назад было еще хуже.

Он смеялся громко, потому не сразу понял, что сказал мальчик.

-Чего? – переспросил он, вытирая повлажневшие глаза рукавом халата.

-Прочитай письмо.

Руслан говорил тихо. Не говорил даже, а просил. Робко, с какой-то полной безнадегой в голосе. Он понял, что я его расколол и расстроился. Родиону стало его даже жаль: мальчик так старался, играл с мастерством, достойным лучшей сцены страны, и Родион даже почти купился. Так почему бы не сделать мальчишке приятное, не прочитать те писульки, что лежат сейчас светлыми пятнышками на зеленой грязной клеенке? В конце концов, кто бы ни придумал такую шутку, она все же показалась жертве розыгрыша даже слегка забавной. Правда, оставалась эта непонятная фотография… Ясно, что сделана она чуть ли не вчера, но зачем ее старить-то специально? Или, может, мы не дошли еще до кульминации прикола? Так вперед, надо посмотреть бумажки, может, станет еще веселей? Сейчас Родион возьмет их, раскроет, а потом в дом ввалится веселая компашка, которая дурацкими голосами прокричит: «Сюрприз! С первым апреля!» И все будут ржать, как кони, объевшиеся конопли.

Ладно, черт с ним, можно и подыграть: веселиться, так уж вовсю. Родион взял со стола одну из бумажек – ту, что была побелее, и развернул.

Все тот же надтреснутый почерк, словно писавшему было больно, физически больно выводить каждую букву. И такой же совершенно незнакомый. Тот, кто придумал всю эту бодягу, очень старался, чтобы его не узнали.

Родион еще раз быстро взглянул в глаза мальчика, который, не отрываясь, смотрел ему в лицо, и начал читать.

Здравствуй, Родя!
Я знаю, что с тобой случилось. Это ужасно. Я очень сожалею и сочувствую тебе. Надеюсь, что тебе уже лучше.
Прости, что я так долго молчала и ничего тебе не сообщала ни о себе, ни о Руслане. Ты – известный человек и я понимала, что это все может тебе повредить. Я бы и дальше ничего тебе не сказала, но у меня нет выхода. Ты уж не обижайся, ладно?
Я безнадежно больна и жить мне осталось совсем немного. Я даже не знаю, доживу ли до Нового года. Руслик все знает и очень переживает, но врачи не могут ни меня ни его ничем обнадежить.
Когда я умру, у нашего сына не останется никого. Я просто не представляю себе, что будет с ним, когда меня не станет. Мне очень не хочется, чтобы его отдали в детский дом. Он – мальчик хороший и очень нежный, и ему там будет очень плохо.
Я прошу тебя: позаботься о нем. Я понимаю, что все это для тебя – очень странно, но все же очень тебя прошу.
Может быть, ты меня совсем не помнишь, но я помнила тебя всегда. И всегда любила. Я видела в Руслике продолжение тебя, он очень на тебя похож.
Пожалуйста, не бросай нашего мальчика, не отвергай его. Я часто показывала ему нашу фотографию, которую тоже кладу в конверт. А еще я показывала тебя ему по телевизору и много о тебе рассказывала, конечно, только то, что знала до тех пор, как мы расстались.
Извини, что причиняю тебе лишнее беспокойство, тебе сейчас, наверное, и так очень нелегко, но мне просто некого больше просить.
Также кладу в письмо твою записку, которую ты прислал мне, когда не мог проводить тогда, в восемьдесят седьмом. Надеюсь, она убедит тебя что все, что я пишу – правда. У меня больше ничего нет, но записку и фотографию я хранила все эти годы.
Хочется многое тебе сказать, но больше не могу, очень устала. Прости и прощай. Я очень тебя люблю. И заклинаю тебя: позаботься о сыне.
Твоя Наташа.
25.12.2002

Родион еще раз перечитал письмо, автоматически отметив про себя некоторую сумбурность изложения. Но это лишь пролетело в его голове, не оставив следа. А вот письмо, содержание его, осталось.

Он оторвал глаза от листа и рассеяно посмотрел на пацана. Тот сидел, аккуратно положив руки на колени и все также не отводя взгляда от Родиона. Темно-синие, как океанская глубина, глаза были печальны.

Так, ребята, по-моему, тут вы через край хватили. Такими вещами шутить нельзя! Да еще приплетать к этому мальчишку… Приучать его в столь нежном возрасте к таким злым розыгрышам, это слишком. Подростки, конечно, жестоки, но и для них есть что-то, что никак нельзя задевать, иначе что же потом из них выйдет?

Родион думал и все всматривался в лицо мальчика и вдруг вздрогнул: темно-синие глаза увлажнились, и парень резко отвернулся, не желая, чтобы кто-то видел его слезы.

Черт, так играть невозможно! Просто немыслимо, чтобы парнишка столь искусно симулировал горе. А, может, он и в самом деле пережил какую-то трагедию, и теперь был искренен в своих чувствах?

Родион медленно отложил в сторону письмо и так же медленно взял в руки другой листок. Он был поменьше, пожелтее и немного затертый. Похоже, что ему тоже уже немало лет.

Едва Родион развернул бумажку и взглянул на коряво написанный текст, как буквы и строки заплясали перед ним, словно кучка молодежи под ритмы брейка, а слабость, которая не должна была напоминать о себе до обеда, вернулась, ехидно усмехаясь и словно говоря: «Ну что, дружок, соскучился? А вот она я, всегда к твоим услугам!» Нога заныла сильнее, и сейчас мерзкая тянущая боль уже вовсю грозилась перейти в судороги.

Этот почерк Родион узнал, не мог его не узнать, ведь это была его рука. Черт возьми, это его почерк и ничей другой! Трудноразбираемый, не очень понятный, со скачущими буквами и неровными строчками. Только… Родиона бросило в жар: почерк его, но чуть другой. Такой, каким он был в школе, шестнадцать лет назад.

Но этого же просто не может быть! Откуда здесь его рука?

Родион пробежал глазами текст.

Наташка!
Я не могу тебя проводить. Так уж получилось, ты не обижайся, ладно? Да ты ведь не навсегда уезжаешь, скоро встретимся!
Сообщи мне, когда поедешь обратно, я обязательно тебя встречу. Ладно?
Р.

Бред, причем полный! Родион ничего не понимал. Самое паршивое было то, что он категорически не помнил ни того, кто такая эта Наташка, куда она уезжала и почему он – если принять, что записку писал именно он и буковка «Р» в конце означает ни что иное, как «Родион» – не мог ее проводить. Он ничего не помнил! Хотя, с другой стороны, именно это могло все объяснить…

Боль в ноге все же переросла в судорогу, которая резко стянула мышцы. Родион чуть не вскрикнул, столь быстро это произошло. Он выронил листок, опустил правую руку под стол и начал растирать ею колено.

Руслан, услышав это, развернулся. Его глаза были уже сухими, но грустными и тревожными.

-Тебе больно? – спросил он.

Родион кивнул.

-Дай мне вон ту коробку.

Мальчик оглянулся и взял с полки пластиковую коробочку, которую осторожно поставил перед Родионом.

-Налей воды.

Руслан встал и со стаканам в руке пошел к раковине, Родион же тем временем, оторвавшись от колена, открыл коробку.

Несмотря на то, что прошло уже довольно много времени после аварии, он все равно ежедневно съедал такой запас таблеток, что его, наверное, хватило бы на год какой-нибудь небольшой африканской стране. Он даже пошутил как-то с врачами, что скоро в его моче при анализах обнаружат всю таблицу Менделеева, а дерьмо просто станет белым, как раз под цвет лекарств.

Сверившись с лежащей в коробке схемой приема таблеток, Родион повытаскивал из упаковок штук десять круглых и продолговатых пилюль и медленно проглотил их по одной, морщась и запивая водой из стакана, поданного Русланом.

Естественно, что боль никуда сразу не ушла. Она чувствовала себя в Родионовом теле так же вольготно, как и до приема лекарств, ощущая полной хозяйкой положения. Минут через двадцать-тридцать она, само собой, получит ощутимый удар от только что проглоченных таблеток, обалдеет и убежит, трусливо поджав хвост, чтобы затаиться где-нибудь глубоко внутри, дожидаясь, пока защитный лекарственный барьер ослабнет. Но это будет позже, сейчас же – и Родион это знал по собственному печальному опыту – надо просто собраться и не обращать внимания на эту ехидно оскаленную суку, терзающую его плоть.

Мальчик снова сел напротив Родиона, все так же озабоченно глядя на него. Родион, стараясь не думать о боли, ткнул пальцем в лежащее перед ним письмо и спросил:

-Это твоя мать писала?

Руслан кивнул.

-И что с ней?

-Умерла, - тихо, словно всхлипнув, ответил Руслан. – Шестого января. Мы к Рождеству готовились. Я постоянно у нее в больнице был, даже Новый год там с ней встречал.

Родион молчал. Все это было ужасно, если, конечно, все сказанное – правда. Сам Родион не знал, каково потерять любимую мать – о своей он вообще старался не вспоминать – но мог себе представить это очень хорошо.

Ему вспомнилось вдруг, как года три-четыре назад он вместе с кучей других своих коллег-журналистов был в детском доме, где проводилась очередная предвыборная рекламная акция одной из партий. Эти партийцы привезли детям кучу всяких подарков и – самое главное – вкусной еды. Директор того дома сказала в доверительной беседе без телекамер: «Слава Богу, что есть выборы – хоть на это время вспоминают о сиротах». Родион хорошо помнил глаза тех ребятишек, которые волей судьбы остались без родителей, и глаза эти потом долго еще преследовали его во сне. Даже его, казалось бы каменное, сердце, растаяло под их лучами.

Он взял со стола старую фотографию и еще раз всмотрелся в лицо паренька на ней. Потом перевел взгляд на Руслана.

Круглое лицо, аккуратный нос, выразительные брови, начавшие пробиваться усы. Не усы даже, а пока еще только намек на них, тень будущей жесткой щеточки над верхней губой. Это он, несомненно. Но как такое может быть?

Родион всматривался в его лицо – не на фотографии, а прямо перед ним – и чувствовал, что он и в самом деле знает его, и ни артисты, ни знакомые здесь ни при чем. Нет, Родион понял, что на самом деле-то это самое лицо он уже много лет видел каждый день и не по одному разу. В зеркале. И сейчас перед ним была его физиономия, еще не столь затасканная и затертая, без груза и отметин пятнадцати лет, но его.

Господи, неужели на снимке – я? Но ведь мальчик просто не может быть так на меня похож, даже если он и в самом деле мой сын! Не бывает в природе двух совершенно одинаковых лиц, словно отпечатанных на копире. Не бывает! Или это какая-то генетическая аномалия?

-Закурить можно?

Голос раздался словно бы издалека. Родион, погруженный в свои мысли, машинально ответил:

-Я бросил.

Потом, вздрогнув, посмотрел на Руслана. Тот недоуменно глянул на Родиона, потом – на полную окурков пепельницу. В руках у него была пачка «Петра».

-Это не мое, - пояснил Родион, показав на пепельницу. – Я уж почти год, как не курю. Но ты, если хочешь, закуривай.

Родион снова уставился на фотографию, а мальчик, кивнув, быстро прикурил сигарету. Ноздри Родиона тут же уловили тонкий кисловатый аромат, вызвавший внутри подзабытое уже сосание под ложечкой. Наверное, оттого, что я еще ничего не ел сегодня, - подумал он, но мысль о еде не слишком понравилась его организму, который тут же отреагировал легким приливом тошноты.

Взяв в руки снимок и перевернув его, на обратной стороне Родион обнаружил то, что, в принципе, уже ожидал обнаружить, но все равно увиденное заставило вздрогнуть.

Михайловы Ключи
1987

Выцветшая потертая надпись, сделанная нетвердой нетерпеливой рукой, той же самой, что и короткая записка от его имени. Его рукой, теперь это уже не вызывало сомнений.

Родион закрыл глаза. Боль в ноге, получив таки хорошую зуботычины, медленно отползала вся в слезах и соплях, но от всего происходящего вокруг появилась другая напасть: проблема с головой. Нет, она не болела, но Родиону казалось, что в ней перекатывается большой и очень тяжелый железный шар. Перекатывается медленно, давя всем своим весом на мозг, и оттого голова просто отказывалась работать. Мозги вдруг перестали на что либо реагировать и вообще воспринимать окружающее.

-Мне надо отдохнуть, - едва ворочая языком произнес Родион и, взяв трость и тяжело на нее опираясь, начал вставать. Туз шумно заворочался под столом, мальчик тоже вскочил.

-Тебе помочь?

Родион мотнул головой, чувствуя, как шар в голове закрутился и начал биться о стенки черепа.

-Я пойду полежу пока, а ты займись чем хочешь, - сказал Родион, сам чувствуя, что речь его сейчас не совсем внятная.

-Хорошо, - кивнул Руслан, давя наполовину выкуренную сигарету в ощетинившуюся бычками пепельницу. – Я уберусь тут.

-Не стоит, - слабо махнул рукой Родион. – Скоро Ксюша придет, все сделает.

-А кто это? – поинтересовался Руслан.

Родион пожал плечами: он даже для самого себя не мог точно определить, какие отношения связывают его с этой девочкой.

-Она мне по хозяйству помогает. В этом доме столько дел, а я сейчас ни хрена не могу. Так что оставь все как есть. У меня к тебе еще куча вопросов, но сначала надо отдохнуть.

Руслан снова кивнул.

-Я понимаю. Но все равно уберусь.

-Как хочешь, - безразлично ответил Родион и сделал шаг. Кухня вдруг качнулась и все поплыло у него перед глазами. Наверное, та дрянь, которой меня пичкают, смешалась с остатками вчерашнего бухла, - подумал Родион, удивляясь тому, что мысль эта будто и не в его мозгу возникла, а прибыла туда извне.

-Тебе плохо?

Мальчик почти вскрикнул и в этом возгласе Родион разобрал и тревогу, и озабоченность, и еще что-то не совсем понятное. Он покрепче вцепился в трость и шатающееся помещение, еще секунду назад напоминавшее каюту корабля, попавшего в шторм, успокоилось и вновь обрело устойчивость.

-Все нормально, - ответил он и сделал еще один шаг. Все осталось на своих местах и Родион, медленно и не оборачиваясь, пошел в коридор.

Подойдя к лестнице на второй этаж, он поднял голову и посмотрел на нее. Рядом со ступеньками еще был временный настил, который сделали специально для Родиона, когда он перемещался по дому в инвалидной коляске. Вот уже месяц, как он покинул это прокрустово изобретение, но настил пока еще остался. Неплохо было бы сейчас въехать наверх по этим доскам, - покачал головой Родион и, тяжело опираясь на трость, похромал в спальню на первом этаже, в которой почти не спал, заставляя себя каждый вечер преодолевать шестнадцать ступенек. «Это будет хорошее упражнение для реабилитации ноги, - сказал ему хирург, когда вынул из ноги штифты и поставил фиксатор. – Вылезайте из кресла и по несколько ступенек в день вверх-вниз». Первый раз упражнение напоминало средневековую пытку, когда человека привязывали к дыбе и тянули во все стороны, но постепенно штурмовать лестницу становилось все легче. Но сейчас подвергать себя дополнительному испытанию просто не было никаких сил, и Родион, доковыляв до кровати, повалился на нее, тяжело дыша и почти не чувствуя тела. Боли не было, но и не было ничего больше, всю энергию словно бы кто-то безжалостно высосал и Родион, закрыв глаза, погрузился в хрупкое небытие, состояние полусна, когда воспринимаешь окружающую тебя реальность, но никак на нее не реагируешь.


2

В то самое время, когда Родион Тагиров заливал в себя «Алказельцер», а в коридоре его дома стоял, поглаживая пса, неизвестно откуда появившийся мальчик, на другом конце маленького городка Михайловы Ключи, в своем кабинете в городском отделении милиции Андрей Шереметьев тоже лечил похмелье, только более простым и, надо сказать, действенным народным способом, ярко выражающимся поговоркой: «Клин клином вышибают». Андрей, открыв дверцу тумбочки старого письменного стола, налил из початой бутылки рюмку недешевого коньяку и залпом выпил, заев долькой лимона без сахара. Он поморщился, старательно пережевывая цитрус, после чего закрыл дверцу и блаженно откинулся на высокую спинку кресла, сомкнув веки.

Вообще, Андрей Шереметьев (со вчерашнего дня – майор милиции) относился к той небольшой, но, несомненно, счастливой части населения, которая никогда не испытывала похмельных синдромов. Конечно, имеется ввиду пьющая часть, потому что непьющие вообще не знают, что это такое. У Андрея не болела по утрам голова, желудок не производил периодически судорожных сокращений, стараясь выкинуть из себя то, чего там давно уже не было, организм не страдал приступами утренней слабости. Всего этого у Андрея не было никогда, какой бы буйной ни была накануне попойка, но, тем не менее, каждое утро после вечерних возлияний он обязательно выпивал пару-тройку рюмок коньяка, причем исключительно с лимоном. Делал это Андрей потому, что, хотя похмельем и не страдал, но все равно без этого ощущал какой-то дискомфорт, который пропадал лишь после приема внутрь строго отмеренной дозы.

Шереметьев все время думал, что отсутствие у него похмельного синдрома объясняется огромной закалкой в деле «борьбы с зеленым змием». Ему казалось, что он получил ее за два года учебы в школе милиции и уже почти одиннадцати лет службы. Но его друг и сослуживец Володька Сизов рассказал, что где-то читал, что на самом деле у людей, не испытывающих похмелье, в теле вырабатывается какой-то особый гормон, который не дает алкоголю так пагубно воздействовать на организм, и никакие закалка с выдержкой тут ни при чем. Конечно, Вовка запросто мог и наврать (с него станется!), но Андрею было глубоко наплевать на все эти гормоны, ферменты и чего там еще водится в его организме. То, как он себя ощущал и после пьянок, и в другие дни его вполне устраивало, и думать над всем этим не было никакого желания, да и времени, если честно, тоже.

Майор сидел в кресле, закрыв глаза, и переживая процесс постепенного прихода в норму. Это было хорошо, тем более, что на текущей, еще только начавшейся неделе вчерашнее возлияние с Родионом явно было для Андрея не последним. К этому, конечно, было не привыкать, но вот потратиться придется. Ладно, - решил он про себя, - раскручу местных торгашей на пару внеплановых ящиков какого-нибудь пойла. Тем более, что повод был вполне серьезным.

В свои тридцать с малюсеньким пока еще хвостиком Андрей Шереметьев уже успел серьезно продвинуться в карьере. Пойдя по ступам отца, он сразу после десятилетки поступил в школу милиции, и потом вернулся на малую родину. Батя посодействовал тому, чтобы вскоре сына назначили заместителем начальника отделения милиции, а года два назад, когда подполковник Семенов ушел в отставку, Андрей стал не просто заместителем, а уже исполняющим обязанности главного мента родного городка. Причем приказ подписали без всяких возражений, но потом, наверное, начисто о нем забыли. В отделение не назначали нового начальника и Андрей пару лет просидел в качестве и.о. Нельзя сказать, чтобы его такое положение тяготило, просто название должности из-за этих двух слов слишком вытягивалось, занимая целых три строчки в официальных бумагах.

Однако месяц назад Большое Начальство вдруг вспомнило, что в отделении милиции Михайловых Ключей уже два года нет начальника. Не озадачиваясь надолго вопросом, кого перевести в этот тихий и ничем особенно неприметный городочек, дабы не нарушить образовавшиеся здесь уже устойчивое равновесие в плане обеспечения правопорядка, Большое Начальство решило окончательно и вполне официально утвердить Шереметьева Андрея Владимировича в должности начальника. В этом деле возникла только одна загвоздка: Андрей был капитаном, а по положению начальник горотдела должен быть в звании хотя бы подполковника, в самом крайнем случае – майора. Но проблему решили быстро и по-военному просто: присвоили Шереметьеву очередное звание, да и все. Приказ и о присвоении, и о назначении подписали прямо вчера, о чем и сообщили слегка обалдевшему Андрею, срочно вызванному в райцентр Михайлов, предварительно спросив его (больше для порядка), не возражает ли он против назначения.

Андрей не возражал. Да и зачем? Ему нравилось в Михайловых Ключах, где он жил с самого рождения и был всем доволен. Городишко был спокоен, как поверхность озера в полный штиль, и «криминогенная обстановка» здесь, не в пример тому же Михайлову, была подстать всеобщему состоянию безмятежного безветрия. Максимум, что здесь случалось, так это мордобой на молодежных дискотеках, пьяные семейные разборки, да мелкое воровство соседской картошки. Невинно убиенных трупов здесь не наблюдалось уже года три, и все это было весьма странно, если учесть, что в каких-то семидесяти километрах, в Москве, бушевали страсти, переплюнувшие уже, похоже, Чикаго тридцатых годов. Большое Начальство за «рюмкой чая» всегда интересовалось у Шереметьева, как это так получается, на что Андрей обычно приводил две причины: достаточная удаленность города от крупных федеральных трасс (даже залетные бандиты по дороге в первопрестольную не будут делать крюк в двадцать километров, чтобы посетить маленький, даже мало кому вообще известный, городок) и тот патриархальный уклад жизни, который если еще и сохранился в России, то только вот в таких населенных пунктах, удаленных от отравленной атмосферы крупных городов.

Михайловы Ключи и в самом деле были маленьким провинциальным городом. Если посмотреть на его план (Андрей как-то видел такой фотоснимок со спутника), то можно заметить, что город напоминает неправильной формы круг, из центра которого отходили слегка неровные лучи-улицы. От круга этого в сторону вели две дороги, одна в ближайший райцент Михайлов (где-то километров пятнадцать), а вторая – к большому сельхозпредприятию и консервному заводу «Михайловский». Именно благодаря заводу Михайловы Ключи сумели сохраниться в дикие годы первоначального накопления капитала, и не только сохраниться, но и получить, собственно, статус города: в советские времена это был всего лишь поселок. Но с развитием экспериментального предприятия в начале девяностых Михайловы Ключи стали городом и таковыми оставались по сей день.

Были здесь тысячи три жителей, да порядка пяти сотен частных домов с традиционными огородами и садами. В центре города, кроме основных казенных зданий, за последние годы возвели несколько многоквартирных домов, в результате чего город сбоку стал похож на пирамиду: в центре – высокие многоэтажки, а по краям – маленькие домики.

Две трети жителей Михайловых Ключей работали на том самом заводе «Михайловский», да на принадлежащем ему сельскохозяйственном предприятии, бывшем когда-то колхозом (колхозы уже лет десять как почили в бозе, но здесь хозяйство развивалось вовсю). Оставшаяся треть обслуживала работников завода: стригла их, кормила, продавала им всяческий товар, а также следила за порядком, лечила, тушила пожары и, конечно, управляла всем городом. В общем, надо признать, что на фоне удручающей российской действительности, где загибались целые отрасти промышленности и умирали даже большие города, Михайловы Ключи жили очень даже неплохо. Даже хорошо жили, чего уж скрывать…

Отделение, в котором служил – теперь уже начальником – майор Шереметьев, тоже было маленьким, как и сам город. (Родион Тагиров, когда волей судеб снова оказался заброшенным сюда надолго после столицы, сказал Андрею о Михайловых Ключах: «Знаешь, я чувствую себя здесь, как Гулливер в стране лилипутов: все такое карликовое, что иногда даже боишься что-то раздавить случайно». Родион всегда умел мыслить красиво и образно, потому и стал тем, кем стал). Под началом Андрея служили десяток участковых, два опера, одновременно являвшихся у него заместителями, да десятка два вохровцев, охранявших общественную и частную собственность. Серьезной работы для ментов здесь не было, а на все мало-мальски солидные происшествия один черт приходилось вызывать бригаду из райцентра.

Но ничего особенно серьезного не случалось, отделение трудилось потихоньку, а Шереметьева повысили в звании и утвердили в должности начальника. Вчера, когда он об этом узнал, то решил отметить событие в компании с закадычным другом еще со школьных времен Родькой Тагировым. Родион вернулся в Михайловы Ключи месяца четыре назад, да и то вынужденно: поправлять сильно подрубленное здоровье. Андрей был искренне ему рад и совсем не потому, что Родион стал таким знаменитым и все Ключи по праву гордились своим уроженцем, а только из-за того, что ему по-настоящему не хватало друга детства. Хотя, если честно, до последнего времени характер у того был еще тот, но сейчас все изменилось.

Так уж получилось вчера, что ни мужики в отделении, ни Андреев отец ни за что не согласились отмечать двойной праздник до того, как Андрей получит погоны. Отец ему прямо так и сказал: «Вот принесешь большие звезды, тогда и будет что в рюмку окунать». Его поддержала и Вика, жена Андрея: «Говорят, что это – примета плохая, заранее звание обмывать». Но Андрея просто распирало изнутри, и он решил оттянуться с Родионом. Что Вика? Баба, она и есть баба: будучи женой мента, она не раз видела своего дорогого, скажем, не в лучшей форме, и за ее словами о дурной примете слышалось совсем другое, очень любимое ее мамой: «В понедельник рюмка попала – неделя пропала». Потому Андрей и не известил ее о своих намерениях провести вечер в теплой компании старого друга, за что с утра получил небольшой втык. Но это было привычным делом, потому он совсем на этом не зацикливался.

Они с Родионом мило провели время, вспоминая детство. Андрей отметил, и Родька с ним согласился, что это, пожалуй, их первый вечер после того, как они закончили школу. Правда, Родион быстро «затух», да так, что даже не воспользовался приглашенными по этому случаю девочками, просто отослав тех куда подальше. Но Андрей на него не обиделся: он прекрасно понимал, что его приятель еще не совсем в форме.

Как он там, кстати? – подумал Андрей, уже полностью приходя в себя и стряхивая остатки посталкогольного дискомфорта. – Проверить бы надо. Он взял телефон и набрал номер сотового Родиона. Трубка долго молчала, а потом приятный (но иногда такой омерзительный, особенно в те моменты, когда тебе очень надо дозвониться) женский голос сообщил: Аппарат абонента выключен или находится вне зоны действия сети. Пожалуйста, перезвоните позже. Потом голос повторил то же самое по-английски, на что Андрей смачно, но беззлобно обругал его («Дура!»), и нажал на рычаг отбоя. Подумав секунду, он снова набрал номер, но уже домашний Тагирова.

Некоторое время раздавались лишь длинные гудки, всегда олицетворяющие тоскливую мелодию ожидания, а иногда и рухнувшие надежды. Андрей уже готов был положить трубку, решив, что Родион еще дрыхнет, отходя от вчерашнего (в отличие от Андрея, Родька мучился похмельем всегда, еще с четырнадцатилетнего возраста, когда они вдвоем попробовали тетин Полин самогон, да не рассчитали дозу), но тут она ответила:

-Да?

Андрей даже растерялся: странный голос. Это не был Родион, хотя знакомые интонации даже в таком коротком отрывистом слове слышались очень явственно. И, конечно же, это была не Оксана, которая, вроде как, уже должна была появиться. Нет, голос принадлежал кому-то другому.

-Извините, - проговорил Андрей, думая про себя: Может, ошибся? – Могу я услышать Родиона Михайловича?

-Он спит. Перезвоните, пожалуйста, позже. (Совсем, как та механическая дура в сотовом!) Что-нибудь передать?

Господи, ну до чего же знакомый голос! Андрей мог бы поклясться, что это – Родион, только у того голос был ниже и грубее, а этот – повыше, чуть с хрипотцой, и слегка неровный, что свойственно подросткам. А откуда у Родьки дома подросток?

-Нет, спасибо, - пробормотал Андрей. – Я потом позвоню.

Он задумчиво положил трубку. Что-то тут странное такое, непонятное. У Родиона не было ни брата младшего, ни детей. Кто же сейчас отвечал по телефону?

Надо заехать к нему, - решил Андрей. – Мало ли что? Для беспокойства имелись основания: у Родиона было много врагов, правда, в последнее время он уже не особенно их волновал, по крайней мере, на тот период, пока Родион Тагиров был вынужденно отлучен от активной деятельности. Но чем черт не шутит? Всегда найдется какой-нибудь идиот, готовый свести старые счеты, и что придет ему в голову не знает никто.

Андрей встал с кресла, подобрал со стола ключи от своей машины. Вообще-то, машина была служебной, бело-синей, с мигалками на крыше и громкой, но мелодичной сиреной, но начальник отделения пользовался ей не только в рабочее время, потому и считал «шестерку» почти что своей.

Не успел он сделать шаг по направлению к двери, как та открылась и в кабинет просунулась улыбающаяся физиономия Вовки Сизова.

-Можно, товарищ майор?

Вопрос был задан довольно язвительно, и Андрей парировал:

-Можно, товарищ лейтенант.

Володя подкола не заметил (а, может, просто не обратил внимания), просочился в щель в двери и предстал перед Андреем. Пожал протянутую руку и, заметив в другой ключи, спросил:

-Ты едешь куда-то?

-Да так, - отмахнулся Андрей. - По делам нужно.

Сизов только кивнул (подчиненные никогда не задавали лишних вопросов своему начальнику, хотя все между собой были на вполне дружеской ноге).

-Хорошо. Только, прошу тебя, заедь сначала к Гарику, ладно?

Андрей исподлобья глянул на него:

-Что еще?

-Да все то же, - вздохнул Володя, поправляя фуражку. – У него опять сработка и он снова звонил, ругался. Поговори с ним хоть ты, может, он тебя послушает.

Андрей вздохнул:

-Ладно, заскочу. Больше ничего?

Володя вытянулся по стойке «смирно», отдал честь и, лыбясь во весь рот, отрапортовал громко:

-На вверенном участке происшествий нет, босс!

-Ладно, клоун! - отмахнулся Андрей. – Иди, работай.

-Есть! – гаркнул Сизов, развернулся и строевым шагом вышел из кабинета.

Андрей, усмехнувшись в усы, взял из шкафа фуражку, водрузил ее на голову, автоматически проверив ребром правой ладони расположение кокарды точно по центру, потом напялил куртку и тоже вышел в коридор.


3

В конце марта две тысячи третьего весна слишком сильно наступила зиме на пятки. Несколько дней вовсю светило солнце, дул теплый южный ветер, и снег, плотно закрывавший землю, скуксился и начал плаксиво таять. Это не понравилось ледяной морщинистой старухе-зиме, и она, все еще сильная и суровая, развернулась резко и молча двинула своей клюкой весне по зубам. Молодая напористая девка, будоражащая кровь людей и впрыскивающая туда неимоверное количество бурных гормонов, от неожиданности прикусила язык и отступила до поры. Второго апреля небо снова затянули низкие облака, сыпавшие из себя мелкий снег, ложившийся на обледеневшие дороги, а ветер вновь сменился на холодный северный, заставивший обрадовавшихся было теплу москвичей плотнее кутаться в шарфы и пониже надвигать на уши шапки.

Елизавета Велимировна Ортман тоскливо смотрела из окна своего кабинета на заснеженную площадь. Вдалеке, еле пробиваясь сквозь снежную завесу, громоздился шпиль Останкинской башни, а прямо на площади сооружали какой-то очередной эпохальный памятник: центр огородили высоким забором, но и сверху, с восьмого этажа большого здания, где располагался кабинет Ортман, было не разглядеть, что там делается внутри круга: верх закрыли плотной тканью.

Елизавета Велимировна, будучи высокой грузной женщиной, перевалившей на вторую половину своего пятого десятка, с властным лицом и грозным взглядом под толстыми стеклами очков в стильной оправе, являла собой классическое подтверждение выражению, что внешность обманчива: за суровостью на самом деле скрывалась вполне милая женщина, к тому же чрезвычайно воспитанная и образованная.

Ортман оторвала взгляд от серого одноцветья за окном и нажала кнопку на огромных размеров телефоне на столе.

-Слушаю, Елизавета Велимировна, - подмигнув красной лампочкой, отозвался телефон голосом Верочки, ее секретаря.

-Пригласи ко мне, пожалуйста, Смирнова.

-Одну минуту.

Лампочка на телефоне погасла и Елизавета Велимировна откинулась в кресле, которое, качнувшись и спружинив, отклонилось назад, предоставляя своей владелице возможность расслабить ноющую от ревматизма спину.

Госпожа Ортман сидела в этом кресле уже почти десять лет. Еще в девяносто третьем, сразу после октябрьского мятежа, она сумела организовать маленькое предприятие и зарегистрировать простенький двенадцатистраничный журнал под мудреным названием «Российский хронограф». Позже правда, когда всех, кто использует в названиях своих предприятий, газет, журналов слово «Россия» и производные от него, обложили дополнительным налогом, она сменила название на «Русские хроники». Но характер издания – общественно-политический, как было записано в свидетельстве о регистрации – от этого не изменился.

При всей суровости внешности и мягкости характера, Елизавета Велимировна обладала удивительными организаторскими и коммерческими способностями. Она не могла объяснить, откуда это в ней появилось (особенно последнее, если учесть, что на дворе был самый начальный период посткоммунистического российского капитализма), но именно благодаря этим способностям за десять лет существования «Хроники» превратились из тощенького ежемесячного черно-белого журнала в красочный глянцевый стостраничный еженедельник. Госпожа Ортман умело находила источники финансирования, активно привлекая деньги нарождавшихся русских буржуа, остро нуждавшихся в рекламе и помощи в продвижении самих себя на самую вершину политического и экономического бомонда. Кроме того, «Русские хроники» нагло и свирепо ворвались на появляющийся рекламный рынок, сумев оттяпать и удержать большой его кусок. Начиная с редакции в пять человек, редколлегия постепенно разрослась до сотни с лишним сотрудников, а по счетам предприятия ежедневно проходили суммы с пятью-шестью нулями.

Постепенно Елизавета Велимировна отошла от непосредственно журналистской деятельности (поначалу именно она была главным редактором своего детища), оставив за собой лишь деятельность коммерческую, но иногда она все же просматривала готовые макеты, позволяя себе внести какие-то правки, не давя, впрочем, своим мнением ни на теперешнего редактора Виктора Смирнова, ни на трех его заместителей.

С Витькой они знакомы еще со студенческих лет. После МГУ они вместе были направлены в какую-то районную подмосковную многотиражку с самым любимым тогда названием «Ленинское знамя». Виктор, несомненно, как журналист, был много талантливей своей однокашницы, потому стал собственным корреспондентом, а Елизавета, закончив курсы бухгалтеров, уселась считать его зарплату, равно как и доходы всей редакции. Но ей это быстро наскучило, и как только после падения коммунистов появилась возможность уйти в свободное плавание, она сразу туда отправилась, не раздумывая ни секунды. Виктор же так и оставался в этой газетенке, пока та благополучно не загнулась, после чего успел поработать в нескольких московских изданиях, коих расплодилось, благодаря объявленной свободе слова, как мух на свежем навозе, и в конце концов оказался под крылом Елизаветы, назначившей старого друга главным редактором своего журнала.

В редакции ходили сплетни, что Виктор и Елизавета – не просто друзья, но это было самым настоящим враньем: госпожа Ортман, еще в студенчестве, будучи товарищем Ортман, вышла замуж за невзрачного, но очень преданного ей инженера Травкина. Фамилию, правда, менять не стала, объяснив будущему мужу, что его рабоче-крестьянская фамилия не идет ни в какое сравнение с ее, имеющей глубокие дворянские корни. Дворянские там были корни, или еще какие, инженер Травкин не знал, но возражать даже и не подумал: он был настолько счастлив, что любимая им женщина согласилась стать его женой, что позволил ей полностью подчинить себя. Так они и прожили уже почти двадцать пять лет, родив сына с дочкой и нажив неплохое имущество.

Виктор Смирнов тоже был женат. Трижды. Но ни в одном из браков он не нашел того, чего искал – мягкую, даже бесхребетную женщину, готовую постоянно заглядывать ему в рот, а свой открывать исключительно для того, чтобы принять в него мужнин член – и сейчас снова был холост и пребывал в поисках своего идеала.

Это может показаться странным, но оба этих человека – Елизавета и Виктор – прекрасно уживались на одной территории, просто поделив сферы влияния (Богу – богово, Кесарю – кесарево), и не влезая в чужой огород, а если и влезая, то только в виде высказывания своего мнения, которое и тот и другой могли смело игнорировать. В результате получился прекрасный тандем – да он, впрочем, и всегда был, с самого университета, – позволивший сделать «Русские хроники» одним из лидирующих российских печатных изданий с бешенной популярностью и у читателей, и у рекламодателей, и у инвесторов. Материалы журнала (вдумчивые, аналитические и часто острые, словно бритва вскрывающие вены общества) регулярно читались пресс-службами самых высоких чиновников, ложились на президентский стол, и очень часто вызывали самые ожесточенные споры как во властных коридорах, так и в рядах простых обывателей. Показательно, что за все годы «Русские хроники» не проиграли ни одного судебного процесса против них, хотя таких было немало: обиженные государственные мужи, коммерсанты, политики пытались «наехать» на журнал, вчиняя тому иски «о защите чести и достоинства», но из этого ничего хорошего не выходило. Может быть потому, что редакции всегда удавалось балансировать на той зыбкой и очень тонкой грани между лояльностью и оппозицией, или подкупало простое обаяние владелицы издания вкупе с тонким умом и дипломатичностью редактора. Один из чиновников как-то, проиграв очередной суд, даже бросил в сердцах: «Они что, заколдованные, что ли? Третий раз с ними сужусь и не могу их трахнуть!» (на что Елизавета Велимировна, случайно слышавшая эту фразу, лишь улыбнулась и пригласила чиновника на примирительный обед, после которого вконец обалдевший государственный муж стал чуть ли не самым яростным поклонником и защитником журнала). Как бы там ни было, но журнал все годы своего существования не просто оставался на плаву, тогда как многие из тех, кто появился вместе с ним, уже канули в Лету, но и рос и развивался очень даже уверенно. Совсем немногие издания в России могли похвастаться тем же, и данное обстоятельство вызывало у редакции справедливую гордость.

Дверь в кабинет госпожи Ортман отворилась без стука. Виктор Смирнов всегда входил к директрисе именно так, и ему одному это позволялось.

-Плохо выглядишь, - вместо приветствия сказал Виктор, усаживаясь в мягкое кресло напротив огромного директорского стола. Редактор был полным мужчиной с лысеющей уже головой, очень широким лицом и неизменными узкими очками на переносице, что делало его удивительно похожим на незабвенного Лаврентия Берия, хотя Виктор и не мог похвастаться наличием каких-либо грузинских корней в своем генеалогическом древе. В редакции за глаза его так все и называли: Лаврентий.

Елизавета Велимировна махнула рукой:

-Погода опять меняется, вот все и болит. Да и ревматизм замучил.

Виктор кивнул, блеснув стеклами очков:

-Ты сколько уже без отпуска пашешь?

-Ой, Вить, давай не будем, а? – умоляюще посмотрела на него Елизавета Велимировна. – Ты ведь знаешь, я не могу все это – она обвела руками кабинет – ни на кого оставить. Да и не сезон сейчас.

-Что верно, то верно, - согласился Смирнов. – Не сезон. Но летом я тебя все равно на море выгоню.

-До лета еще дожить надо, чтоб ты понимал, - философски заметила госпожа Ортман, закрывая тем самым эту тему. – Ты давно с Тагировым связывался?

-На прошлой неделе созванивались. А что?

-Здесь ему подарочек есть. Только сегодня доставили, - Елизавета Велимировна открыла одну из папок на столе и вытащила оттуда узкий конверт. – Первый страховой платеж. Извиняются, что так долго затянули с выплатой, но выражают надежду, что сумма покроет все его расходы.

Смирнов лишь усмехнулся:

-Выражают надежду! Да за такие взносы, что они с нас дерут, любая их сумма – жалкие гроши.

-Не злобствуй. Лишние деньги, чтоб ты понимал, лишними не бывают.

Эта фраза – «чтоб ты понимал» – была любимой фразой Елизаветы Велимировны, которую она вставляла к месту и не к месту, но никак не желая признать ее паразитом и совсем не думая с ней бороться: госпожа Ортман любила эту фразу какой-то странной любовью, какой часто любят внебрачных детей – нежно, заботливо, но не спеша принять их существование на этом свете.

-Надо бы нашему мальчику чек передать, - она помахала конвертом. – Да забрать то, что он уже наработал.

-Может, лучше наличными? – с сомнением спросил Смирнов. – Где он там, в своем родовом имении, чеки предъявлять будет?

-Ерунда! Там же Сбербанк есть. В нем и обналичит.

Виктор пожал плечами. В конце концов, ему-то какое дело? Он не слишком жаловал Родиона Тагирова и был резко против приема того в редакцию, считая, что такое «приобретение» может повредить имиджу журнала. Но Родион был протеже Елизаветы, и здесь она оказалась необычайно настойчива (единственный раз, когда госпожа Ортман, уже не будучи редактором, проявила директорский диктат и вмешалась в работу редакции) и не помогли никакие доводы: ни то, что Тагиров все-таки прежде всего телевизионный журналист, ни то, что платить ему надо не просто много, а очень много, ни то, что ославил он себя не с самой лучшей, по мнению Виктора, стороны. Редактор лишь подчинился и позже вздохнул с некоторым облегчением: его опасения не оправдались, имидж не пострадал, а Тагиров оказался действительно ценным приобретением, несмотря на всю его скандальную славу. Но все равно настороженное отношение осталось, хотя Смирнов и старался его не показывать.

-Чек можно по почте послать, - сказал он, снимая очки и протирая их платком. Без очков он разом переставал быть похожим на своего зловещего двойника, превращаясь в простого человека с немного уставшим выражением лица и сощуренными близорукими глазами. – А материалы перешлет по Интернету. Не курьера же в его Тьму-Таракань направлять!

Елизавета Велимировна покачала головой:

-Иногда, Витенька, ты бываешь жутким занудой. Я знаю, как ты к нему относишься, но ценные работники потому и называются ценными, что их ценят, чтоб ты понимал. И потом, надо же проявлять хотя бы простое человеческое сострадание: человек и так сильно пострадал.

Смирнов развел руками:

-Хорошо, я пошлю к нему кого-нибудь.

-Не кого-нибудь, мой дорогой, а давай-ка сам съезди. Тем более, что я планирую назначить его твоим заместителем. Когда выздоровеет, конечно.

Виктор, вернувший уже очки на прежнее место, быстро вскинул голову, но тут же с деланным безразличием неопределенно пожал плечами: ты – начальник, так что делай, как знаешь.

-Ладно, съезжу. Завтра утром.

-Хорошо. Найти сможешь?

-Чего там искать? Меньше сотни километров до Михайлова, а там еще двадцать минут до деревни.

-Вот и славненько, - удовлетворенно проговорила Елизавета Велимировна. – И сам развеешься, и Родиону Михайловичу нашему приятно будет.

-Раз уж ты заботливая такая, так могла бы сама и съездить, - проворчал Смирнов, глядя куда-то в пол. – Он тебе больше обрадуется.

От внимания Елизаветы не ускользнули недовольные нотки в его голосе. Что ж, она вполне их ожидала и была готова кое-что объяснить старому приятелю. Она нажала кнопку на телефоне и тот снова немедленно ответил голосом секретаря, словно та все время только и ждала, когда ее вызовут.

-Да, Елизавета Велимировна?

-Верочка, сделай нам, пожалуйста, две чашечки кофе, да покрепче.

-Хорошо, Елизавета Велимировна.

Виктор спокойно, даже слегка безучастно, сидел в кресле, ожидая: если Елизавета просила приготовить им двоим кофе, значит, предстоял какой-то разговор.

Минуты через две в дверях появилась худенькая Вероника – молоденькая, но очень смышленая девушка. Она поставила поднос с двумя дымящимися чашками, сахарницей и шоколадом на стол и тут же испарилась: вовремя появиться и незаметно исчезнуть с начальственных глаз – лучшие качества, которыми только может обладать хороший секретарь. Все это время никто в кабинете не проронил ни слова. Елизавета Велимировна не хотела начинать без чашки любимого напитка, который она потребляла литрами, а Виктор просто ждал ее. В его голове крутились нехорошие мысли – подсиживают, выживают, готовят преемника! – но он отгонял их от себя, решив, что для начала все же лучше выслушать Елизавету.

-Послушай, дорогой мой, - начала она, осторожно опустив в чашку кусок сахара и задумчиво размешивая кофе ложкой. – Я знаю, о чем ты сейчас думаешь, но, поверь, я все делаю только для блага журнала. Чтоб ты понимал, тебе нужен толковый зам, который снимет с тебя половину забот. Сам сколько уже в отпуске не был?

-Два года, - нахмурившись, ответил Виктор.

-Вот видишь! А если, упаси Господь, случиться с тобой чего, на ком журнал останется? На тех безмозглых девчонках, что сейчас материалы верстают? Жизнь есть жизнь, и надо быть готовым ко всему. А Тагиров, он парень толковый, профи, и вполне справится с редакторскими обязанностями. Хорошие журналисты в нашем деле – на вес золота, ты это знаешь. И потом, - она засмеялась, глядя на серьезное лицо редактора, - это же будет еще не скоро. Нашему «звездному мальчику» еще полгода болеть, как минимум.

Смирнов лишь кивнул: да уж, «звездный мальчик»! Именно из-за этой звездности редактор и был изначально против Тагирова. Но, надо признать, как журналист тот действительно был незаменим, и Виктор понимал, за что Тагирову платились такие гонорары.

-Ладно, - сказал Виктор, сделав один единственный глоток из своей чашки: кофе он не хотел. – Завтра съезжу к нему. Давай конверт.

-Держи. И не забудь забрать в аналитическом отделе папку, там бумаги кое-какие для Тагирова.

-Хорошо, - еще раз кивнул Смирнов, считая эту тему закрытой. – Ты сегодня в «Ночной будуар» идешь?

«Будуар» был ночным клубом, размещающимся в этом же здании, в полуподвале.

-Чего ради? – спросила Елизавета, ставя на блюдце пустую чашку.

-Пригласили нас с тобой, - объяснил Виктор. – Там какая-то тусовка в честь Дня юмора. Шутки, розыгрыши, мужской стриптиз.

-Тьфу! – плюнула Елизавета Велимировна. – Нет, уволь уж. Устарела я на мужиков голых смотреть. Да и были бы мужики, а то сосунки восемнадцатилетние. Ты лучше девок наших пригласи, пусть повеселятся.

-А я что, пойду, что ли? – отозвался Виктор. – У меня дела вечером. А девок отправлю, ладно.

Он встал.

-Пойду я. Надо еще три статьи прочитать.

-Иди, - ответила Елизавета Велимировна и пододвинула к себе пухлую папку с золотыми буквами «На подпись». – Кстати, Вить! – окликнула она уже подходящего к дверям редактора. Тот оглянулся. – У тебя вся спина белая!

И она засмеялась громко, словно отмочила какую-то шутку, достойную программы «Городок». Виктор лишь улыбнулся кисло и ответил:

-Тебя тоже с праздником.

И вышел.

Елизавета Велимировна перестала смеяться и достала из ящика стола пачку Мальборо. Курила она чрезвычайно редко и исключительно в своем рабочем кабинете, когда никто ее не видел. Предосторожность была излишней – в конторе и так все знали, что директриса периодически отдается тайной страсти – но дело было даже не в окружающих, а в самой госпоже Ортман: желание закурить у нее просыпалось лишь, как она говорила, «на своей территории».

Щелкнув зажигалкой, Елизавета Велимировна глубоко затянулась и выпустила густой дым в потолок. Она была опытным хозяйственником и руководителем, и то, что она именно сейчас начала со старым другом такую игру, было вполне обдуманным шагом. В последнее время Виктор начал портиться. То ли заматерел (хотя, скорее, просто начал стареть), то ли личная неустроенность (для мужчины на пятом десятке это очень плохо) на него влияла, но он стал слишком своенравен и авторитарен, а в издательстве «Русские хроники» такое было позволено только одному человеку: Ортман. И главному редактору требовался некий противовес, который бы замедлил, а то и вовсе свел на нет то негативное, что с ним происходило. И давая понять, что Смирнов – вовсе не пуп земли, и, в случае необходимости, его вполне можно будет заменить, Елизавета Велимировна как раз и старалась подвесить такой противовес. Момент выбран удачно: Родион Тагиров на больничном, и у Смирнова вполне есть время, не вступая в открытую конфронтацию (Елизавета Велимировна прекрасно знала о природном мужском стремлении к лидерству, за которое они готовы рвать друг другу глотки, чем и пользовалась в жизни неоднократно), подумать обо всем и сделать для себя определенные выводы. То, что с Родионом Тагировым случилось несчастье, было, конечно, ужасно, но тем не менее, в конце концов это обстоятельство вполне можно использовать на общее благое дело; за многие годы Ортман научилась извлекать выгоду из самых, казалось бы, ужасных вещей, давно следуя принципу: «Что ни делается, все к лучшему».

Елизавета Велимировна подобрала Родиона два года назад, когда тот сидел без работы, громко хлопнув дверью на НТВ во время разгоревшегося там в двухтысячном году скандала, связанного со сменой руководства. Родион прекрасно понимал, что новый менеджмент компании закроет его программу одной из первой ввиду его нелояльности к существующему режиму, и потому, не дожидаясь этого, ушел сам, в самом начале две тысячи первого, вместе со многими другими журналистами. Кто-то потом вернулся, кто-то рассосался по другим телекомпаниям, а Родион вообще никуда не пошел уехав, по слухам, на родину, где умерла его родственница и все ее хозяйство перешло по наследству к нему.

Вообще, подобрала - не совсем правильно, хотя Елизавете Велимировне очень хотелось, чтобы дело обстояло именно так: обиженный безработный журналист подыхает с голода, и тут пред его очи появляется добрая благодетельница, протягивающая руку помощи, берущая на работу и которой он за это должен был разве что пятки не лизать. Но на самом-то деле все было по-другому.

Уйдя с НТВ, Родион просто решил забросить тележурналистику. Отчасти в нем действительно говорила обида, что пришлось просто взять и бросить то, что годами делалось с нуля, но в большей степени ему это дело просто надоело. Он решил отдохнуть несколько месяцев, а, может, даже и лет, а потом уж задуматься над вопросом, чем себя занять. И с голоду он не подыхал, совсем нет: работая на телевидении и имея бешенный успех, Тагиров заработал столько, что вполне позволило бы ему лет двадцать жить, ни о чем не задумываясь. Поэтому он и в самом деле уехал в Михайловы Ключи, где вступил в права наследства имущества своей тетушки, состоявшего из ветхого дома да участка земли, где этот самый дом стоял. Не долго думая, Родион нанял целую бригаду рабочих во главе с архитектором, которые в один момент снесли все старые постройки и начали возводить большой красивый дом из красного кирпича: последний привет отживающей моды. Правда, строительство несколько затянулось, но сейчас уже вроде как все было закончено.

Именно потому, что Родион Тагиров далеко не бедствовал и пока нашел себе занятие – подгонять рабочих на строительстве – он довольно долго раздумывал над тем, принять ли ему предложение Ортман, которая летом две тысячи первого года свалилась ему на голову столь же неожиданно, как ураган в ясный безветренный летний день. Елизавета Велимировна не жалела красноречия, описывая все прелести работы с печатным словом, равно как сулила все мыслимые и немыслимые блага: большие гонорары, страховку жизни на баснословную сумму за счет фирмы, любые условия работы, какие Родион только пожелает, и вообще все, что только захочет его душа. Единственное условие, которое она поставила со своей стороны, это – отказ от его известного псевдонима. Дело в том, что, работая на телевидении, Родион использовал фамилию Раскольников, и именно под этим именем – Родион Раскольников – его все и знали.

Родион никак не мог понять, зачем все это нужно самой Ортман. Ведь, насколько он знал, еженедельник «Русские хроники» никогда не вступал в прямую конфронтацию с властями, что как раз – конфронтация, в смысле – и являлась визитной карточкой журналиста Раскольникова. Менять стиль работы Родион пока не собирался, хотя, получив за это несколько раз от властей по морде, уже начал об этом задумываться. Он прямо спросил Елизавету Велимировну о том, за каким чертом он ей сдался и она ответила прямо, чем, скорее всего, окончательно и подкупила опального журналиста:

-Родион Михайлович, вы ведь прекрасно знаете, что в нашей стране все переменчиво, как ветер в мае, и всегда надо быть готовой к любой перемене, чтобы вовремя подкорректировать свой курс и не разбиться о набежавшую волну. Сегодня – одна власть, завтра – другая, и никогда не знаешь, что будет через год. Кроме того, чтобы вы понимали, в России – постоянное состоянии выборов, а вы ведь очень профессиональный и опытный «пиарщик». А псевдоним сменить я прошу только из-за заботы к вам: время Раскольникова прошло, ему пора умереть и возродиться уже в каком-то другом образе. Так вы согласны?

Родион подумал еще немного и согласился. Его заинтересовала перспектива попробовать себя в печатной журналистике, тем более, что он прекрасно понимал, что журнал – это совсем не то же самое, что телевидение. В Михайловых Ключах стояли пока еще огрызки не подведенных под крышу стен, заняться было нечем, а время отдыха уже – Родион это чувствовал – затянулось. И он пришел на работу в «Русские хроники», и начал писать уже под своей настоящей фамилией: Тагиров. И вскоре подтвердил старую истину: «Талантливый человек талантлив во всем», быстро снова завоевав популярность, теперь уже как журналист пишущий.

Долгое время никто даже не догадывался, что Родион Тагиров это – Родион Раскольников. Лишь спустя год «желтая пресса» разнюхала этот факт, но он не произвел эффекта разорвавшейся бомбы: история с НТВ, равно как и ее герои, успели уже затереться в людской памяти и никто особенно не заинтересовался и не удивился тому, что спокойные, взвешенные аналитические статьи пишет человек, который двумя годами раньше бесстрашно и беззастенчиво линчевал всех и вся, кто попадался в его поле зрения.

Елизавета Велимировна была вполне довольна своим приобретением: ее еженедельник заметно подтянулся в аналитических материалах на политические и общественные темы, все больше укрепляя за собой звание одного из ведущих изданий страны. Имя Родиона Тагирова стало визитной карточкой «Русских хроник», и потому госпожа Ортман лелеяла молодого журналиста чуть ли не как родного и когда тот серьезно залетел на больничную койку, всячески содействовала его выздоровлению, а потом, после больницы, когда Родион изъявил желание проходить реабилитационный курс в своем новом доме в Михайловых Ключах, возражать не стала, сохранила за ним жалование и активно помогала в получении им страховых выплат. Тагиров был одной из самых ценных ее находок, а Елизавета Велимировна умела находить и, главное, сохранять найденное.


4

Елизавета Велимировна допивала вторую чашку кофе, лениво пролистывая финансовые документы, Виктор Смирнов забирал папку, чтобы завтра отвезти ее Родиону Тагирову, а сам Родион за семьдесят с лишним километров от Москвы лежал на диване в одной из двенадцати комнат своего нового большого дома в легком полузабытье. Наверное, это было самое глупое, что только можно сделать в ситуации, когда утром явился совершенно незнакомый мальчик и с порога заявил, что он ни кто иной, как сын единокровный, но от самого Родиона это не зависело. Его голова, еще все-таки не совсем пришедшая в норму после катастрофы, сама сделала этот выбор, застав тело переместиться в горизонтальное положение и положить под ноющий затылок подушку. Но мозг все равно работал, пробиваясь сквозь тупую легкую боль и туман, плотно окутавший его со всех сторон.

Все равно это не похоже на правду. Если допустить, что этот пацан – сын Родиона, то тогда все становиться похоже на дурацкий мексиканский сериал («Здравствуйте, сеньор Антонио! Я – ваш сын, Хосе Игнасио!» – «Здравствуй, Хосе Игнасио! Я пятнадцать лет не знал, что у меня есть сын, и вот ты нашелся, даже несмотря на то, что пятнадцать лет назад я сам еще пешком под стол ходил!») Бредятина! В жизни так не бывает. В жизни все по-другому.

Скорее, этот парень все же участник дурацкого розыгрыша. Но кому это понадобилось? Местные друзья до такого маразма не додумаются, а кто-то из столицы… Эти могут, у них мозги почти у всех давно перевернулись вверх ногами под воздействием алкогольных и кокаиновых паров. Но и это – вряд ли. Во-первых, у всех сейчас своих геморроев хватает, а потому максимальный розыгрыш, на который способны тамошние придурки – подсыпать соль в стакан с чаем вместо сахара. Да и не поедет никто из Москвы сюда, к черту в задницу, чтобы поглазеть на прикол (иначе зачем прикалываться, если не видишь вытянувшейся морды разыгрываемого?) А, во-вторых, такова уж особенность московской жизни: о тебе помнят исключительно тогда, когда ты постоянно торчишь под боком, а стоит пропасть хотя бы на месяц, как сразу все и забывают. Ну, не так, чтобы уж совсем – открытку на праздник пришлют, денег одолжат (не все, правда), если надо, – но чтобы вот так, розыгрыши устраивать… Нет, никому там это не нужно.

Из коридора в комнату вошел Туз, протопал к Родионовому дивану и шумно плюхнулся рядом, положив мохнатую голову на вытянутые лапы. У Родиона же голова гудела, словно в ней поселился рой больших злобных мух, которые разом закружились в ненормальном мушином танце. Он мысленно поболтал головой в разные стороны, чтобы рой вылетел оттуда на фиг, но мухи не обратили на это никакого внимания и продолжили летать, как у себя дома. И каждая из них тащила в мерзких скрюченных лапках какую-то мысль, доводы и контр-доводы, из которых владелец головы пытался сложить хоть что-нибудь логичное.

Тогда что же все это значит? Подстава? Может быть, может быть, хотя даже такой довольно изощренный ум, как у Родиона, не мог сказать, в чем именно ее цель. Показать всем, что у Родиона Тагирова, бывшего Родиона Раскольникова, есть внебрачный почти взрослый сын? Так всем вокруг плевать на это – много по России таких детей живет – и на моральном облике Родиона в глазах людей это никак не скажется. Тогда в чем? И кому это надо?

Ну, что касается последнего вопроса, Родион даже задумываться над ним не стал: врагов у него было хоть попой ешь, и чуть ли не все из них жаждали крови. Три депутата Госдумы обещали его посадить чуть ли не на всю оставшуюся жизнь, пара министров грозилась из страны выгнать, а еще одно Очень Влиятельное Лицо передавало через своих приспешников, чтобы Родион был поосторожней. Так, просто по жизни. Но, вообще-то, все это уже в прошлом. После того, как Родион ушел с телевидения и занялся газетной аналитикой, страсти утихли и с некоторыми из вчерашних недругов он даже, бывало, пил водку в теплых компаниях, а Очень Влиятельное Лицо даже прислало телеграмму с пожеланиями скорейшего выздоровления, когда случилась эта оказия с аварией. Но ведь это ничего не значит, верно? Очень многие (а политики – особенно) могут с тобой чуть ли не брататься, а за спиной прятать нож – пример Юлия Цезаря еще со времен Римской империи известен и до сих пор актуальным остается, словно и не прошло черти сколько веков.

Хорошо, допустим, что – подстава, - рассуждал Родион, - и кому-то зачем-то она нужна. Но ведь это дорого, черт возьми! Нанять мальчишку, подготовить его, подделать фотографии, письма, изготовить документы, справки и другую фигню, которую вполне можно проверить (то, что Родион до сих пор этого не сделал объясняется не глупостью, на которую «доброжелатели» рассчитывать не могут – слишком его хорошо знают, а лишь его дурацким состоянием). Зачем такие траты? Конечно, те кто желал его посадить, убить, или еще чего, могли себе их позволить, люди они не бедные, но вот именно-то потому, что не бедные, они и не стали бы этого делать: чем богаче человек становится, тем жальче ему денег на что-то подобное, тем более, что все можно устроить гораздо дешевле, проще и эффективнее. Как, например, в том случае, с идиотскими видеокассетами. Родион до сих пор помнил, как его тогда подставили, и сколько пришлось потратить времени и сил, чтобы отмыться.

Дело было в девяносто девятом, аккурат накануне выборов в Думу. Родион Раскольников тогда вел суперпопулярное ток-шоу на НТВ, которое издевательски назвал «Идиот» (как у Достоевского, от другого романа которого и пошел, собственно, псевдоним Родиона, равно как и самая первая авторская программа «Преступление и наказание»). Молодой журналист приглашал в прямой эфир известных политиков, стремящихся сделать (или продолжить) карьеру в депутатском кресле и позволял себе очень нелицеприятную беседу с гостями, после которых у многих из них начиналась чуть ли не истерика. Родион не щадил никого, добывая самую разную информацию о приглашенном, в том числе криминальную и семейную, но все больше скандальную. Правда, очень скоро шоу стало умирать, потому как все стали тактично отказываться от участия в нем и тогда Родион изменил его формат, и в отведенный ему час просто стал выдавать ту же информацию, но уже с комментариями не самого героя, а разных других лиц: следователей, прокуроров, обиженных жен, любовниц, незаконнорожденных детей (ирония судьбы, однако!) и вообще всех, кто мог хоть что-то сказать.

За четыре месяца существования «Идиота» Раскольников поимел с дюжину вызовов в суд (ни один процесс, кстати, до финала так и не дошел – выборы кончились и иски были либо отозваны, либо по ним заключены мировые), примерно столько же угроз не проснуться на следующее утро и одно уголовное дело, заведенное против него Генеральной прокуратурой как раз после того, как на шоу побывало Очень Влиятельное Лицо (правда, тогда оно было просто Влиятельным) и которое тоже тихонько закрыли через полгодика. Но, не смотря ни на что (а во многом благодаря всему этому), шоу имело ошеломляющий успех: русский человек просто обожает, когда втаптывают в грязь его вчерашних (да и сегодняшних тоже) кумиров. Автор шоу был доволен – рейтинги, успех, известность на всю страну – и моральная сторона того, что он делал, его совсем не заботила. Он испытывал неописуемый кайф, когда размазывал очередного кандидата, словно говно по стенке унитаза, и, к тому же, получал за это очень большие деньги.

Вот тогда, в период самого расцвета его авторской программы, Родион и получил первый хороший пинок в виде маленькой и мерзкой подставы (то, что ему, в принципе, отплатили той же монетой, Родиону тогда и в голову не приходило). Однажды на его имя в редакцию пришло почтовое извещение о ценной бандероли с наложенным платежом. Родион бандероль получил, заплатив за нее пятьсот рублей, но вскрывать сразу не стал, передав для начала службе безопасности: были уже доверчивые журналисты, вскрывшие присланные им посылки и обнаружившие там милое послание в виде сотни граммов тротила и простенького контактного взрывателя, и это было последнее, что они видели в жизни. Служба безопасности посылку проверила, вскрыла и не обнаружила в ней ничего, кроме пары обычных трехчасовых видеокассет. Кассеты они смотреть не стали – не положено! – а передали адресату.

Родион, думая, что на пленках что-то для него интересное, что он сможет использовать в работе – таким образом в редакции частенько попадает различный компромат, правда стоит он значительно дороже – приступил к просмотру, но с первых же минут разочарованно плюнул: на кассетах оказалась голимая порнуха. И не простая, а с участием детей: мальчики, девочки, друг с другом и со взрослыми, в разных позах и сочетаниях. В общем, мерзкое зрелище, но Родион честно отсмотрел все полностью, рассчитывая, что может быть где-то в середине будет то, ради чего все это затевалось, а порнота – это просто прикрытие. Но нет, ничего такого он не обнаружил и с омерзением выбросил кассеты, посчитав это происшествие чей-то дебильной шуткой. Но шутка имела продолжение.

Через несколько дней во многих изданиях и на конкурирующих каналах появилась информация, что известный тележурналист Родион Раскольников пользуется услугами подпольных распространителей детской порнографии. В каком-то провинциальном городе поймали одного такого торговца и в его компьютере при обыске обнаружили электронное письмо-заказ от господина Раскольникова, в котором он, обращаясь к торговцу по имени, просил того прислать пару кассет с чем-нибудь новеньким, «пожестче и покруче». А в некоей ведомости выполненных заказов у этого порнографа напротив фамилии господина Раскольникова стояла галочка и число, когда были отправлены кассеты. Кроме того, существовали почтовые документы, доказывающие, что посылочку Раскольников получил, расплатившись и расписавшись самолично.

Родиону тогда пришлось выдержать многое: и косые взгляды коллег, и злобные смешки конкурентов, и хорошо оплаченный наезд в прессе, где спрашивалось: «Доколе нам на голову будет выливать помои человек, у которого, оказывается, у самого рыло-то не просто в пуху, а в пуху дурно воняющем?» Даже Юлька, жена тогдашняя, и та криво посматривала, стараясь, правда, этого не показывать. Был и разговор с Юрием Мельниковым, тогдашним директором канала, протеже которого, кстати, Родион и был.

Юрий Сергеевич долго ругался матом, словно не одна из самых солидных фигур в отечественном медиа-бизнесе, а простой базарный торговец, но потом все же смилостивился, прекрасно понимая, что все это значит, и назначил расследование всей этой грязи.

-Не знаю, Родька, как ты умудрился вляпаться в это дерьмо, - говорил тогда уже остывший Мельников, - но в любом случае нужно тебя оттуда вытащить: слишком ты для нас ценен, сволочь.

Компания наняла пару адвокатов, которые в неделю доказали, что вся история – фальшивка от начала и до конца: письмо-заказ подделано, ведомость ненастоящая, и даже почтовые квитанции – тоже подделка чистейшей воды (как это удалось сделать, Родион так и не узнал). Сами кассеты уже мирно покоились на какой-нибудь мусорной свалке, где их смотреть могли разве что случайно нашедшие бомжи, и таким образом вся эта история – ни что иное, как гнусная провокация против честного и принципиального журналиста, стремящегося нести людям правду любой ценой. Так все и представили в нескольких специальных программах на канале, да еще и в печатной прессе соответствующие статьи разместили. В общем, история заглохла, но, как позже понял Родион, не стараниями юристов и активно обеляющей его редакции.

Устроители этой комедии с порнографией просчитались в одном. Технически все было сделано грамотно и даже со вкусом: как профессиональный компроматчик и разоблачитель, Родион должен был это признать. Но кампания не принесла успеха только потому, что людям уже надоели бесконечные разоблачения, в которых они утонули в тот период. И когда стало известно, что популярный ведущий на досуге развлекается просмотром детской порнухи, реакция была довольно неожиданной: «И этот тоже? Ну-ну…» И все. А когда прошли материалы, что все это – лажа чистейшая, то народ тоже просто покивал и пошел решать свои проблемы, которые были ему ближе и больней. А через полгода вообще забыл, словно и не было никакого скандала и кассет (а их и не было, если верить «отмазке», искусно слепленной адвокатами).

Но та, четырехлетней давности, подстава была довольно простой и дешевой: подделать электронное письмо и подложить порноторгашу нужные бумаги стоило копейки. А сейчас… Кто-то задумал дорогую игру с неясной целью, если она вообще была, игра-то…

Родион слышал сквозь открытые двери доносящийся из кухни тихий шелест воды и позвякивание посуды. Вот анекдот: в доме неизвестно кто, а хозяин валяется на кровати чуть не в отключке! Расскажи кому – засмеют. А, может, и нет там никого, на кухне, а все, что было утром – результат работы больного (в прямом смысле) воображения Родиона? Просто сон, видение, мираж, и не более. А был ли мальчик, в общем?

Но нет, мальчик был, и Родион это прекрасно знал. Стоило лишь встать, сделать пару десятков шагов и его можно увидеть, из плоти и крови, пятнадцатилетнего почти (хотя внешне можно было дать и больше – акселерация, понимаешь!), реального, как и все в доме: стоит у раковины и моет посуду или что он там делает, гремя тарелками и плескаясь в воде из под крана. Но если это не мираж, не розыгрыш первоапрельский (это же какое надо иметь извращенное чувство юмора, чтобы так пошутить?) и не подстава мутная, то что же? Неужели и в самом деле у Родиона есть ребенок, о существовании которого он даже не подозревал? Но ладно мальчик, его Родион и не может помнить, если не знал ничего, но эта непонятная Наташка, письмо от которой привез пацан и которое осталось на кухонном столе вместе с фотографией, на которой был, без сомнения, сам Родион? (А, может, и не без сомнения? Может, не он, все-таки?) Ее-то он тоже совсем не помнил, хотя, если судить и по письму и по самому сегодняшнему визитеру, отношения у них были ближе просто некуда. Черти что, честное слово!

Издалека донесся звонок телефона. Тихие мелодичные переливы текли по дому, но Родиону совсем не хотелось вставать и с кем-то сейчас разговаривать. Сотовый он отключил еще с вечера, а на обычный городской можно наплевать.

Телефон прозвонил еще немного и замолчал на полуслове. Родиону показалось, что кто-то поднял трубку (а кто может поднять трубку в доме, в котором находится только сам Родион, большой старый пес и мальчик, представившийся сыном, если учесть, что Родион и пес лежали рядом и не изъявляли никакого желания этого делать?), но, наверное, это просто показалось: вряд ли мальчик стал бы отвечать на звонки. А если бы и стал, то что с того? Пускай отвечает, плевать!

Родион зажмурил глаза и вздохнул. Он чувствовал себя сейчас полным дураком. Последние полгода он только и занимался тем, что восстанавливал свою память, складывая всю предшествующую жизнь, как сложную мозаику из тысячи сваленных в кучу фрагментов, причем, чем дальше по времени отстояли события, тем труднее они ложились в общую картину. Родион даже посещал психоаналитика, помогавшего ему вспоминать и выстраивать все связи между вспомненными кусками. Точнее, это психоаналитик посещал Родиона, приезжая к нему два раза в неделю из Михайлова, что стоило, конечно, дороже, но доставляло Родиону меньше хлопот.

Сейчас же Родион напоминал сам себе маленького растерянного ребенка, уже почти закончившего складывать мозаику, этакий пазл из кусочков памяти, и вдруг обнаружившего, что сбоку валяется еще несколько фрагментов, которые просто некуда вставить, словно они вообще из другой игры. Причем фрагменты эти размыты, нечетки, с расплывчатой картинкой и контурами и разглядеть, что на них нарисовано, тоже не получается.

Родион зажмурился еще сильней и наморщил лоб. Восемьдесят шестой год… Он тогда учился в школе (в восьмом, кажется), жил здесь вместе с теткой в ее стареньком домике, дружил с Андрюхой, поглядывал на девчонок. В том году он вступил в комсомол, впервые нажрался с друзьями на Новый год… Что же еще? Ах да, еще он чуть не утонул в местном пруду, гордо именуемом местными жителями Михайловским озером. Это летом случилось, в самом конце июля.

Перед глазами Родиона вдруг перестали скакать разноцветные пятна, а на фоне появившейся черноты он увидел чей-то неясный силуэт. Какой-то мужик, держа что-то в руках (фотоаппарат, похоже), улыбаясь, махал кому-то рукой и неслышно шевелил губами. Как в старом немом кино, в котором пленка затерта настолько, что никак нельзя свести фокус: изображение как в тумане. И что-то еще мешает разглядеть получше, на первом плане. Родион напрягся и понял, что это – вытянутая вперед рука, причем он видел ее с тыльной стороны ладони. Длинные тонкие пальцы с аккуратно подстриженными ногтями. Это была его рука, он словно отгораживался ею от фотографа.

Сбоку был еще кто-то. Родион никак не мог уловить, кто же это, только смутный образ, тот самый, что возник в его мозгу, когда он разговаривал с мальчиком.

Шум воды и звон посуды на кухне прекратился, но Родион не обратил на это никакого внимания. Он весь сосредоточился на замутненной картинке в памяти, но, как ни старался, сделать ее четче и понятней не сумел. Лишь на миг мелькнуло что-то, какая-то деталь, которую он уже видел сегодня, когда рассматривал фотографию, данную мальчиком, но она тут же пропала, оставив после себя нечто, напоминающее вяжущий привкус после дольки лимона, съеденного без сахара. И этот привкус не давал Родиону успокоиться, это было как один из неопознанных кусочков пазла, который вдруг обрел свое место в общей картинке. Осталось лишь его туда положить.

Родион медленно поднялся, опираясь на трость. Комната вокруг него не закачалась вопреки ожиданиям, ничего никуда не поплыло и не поехало. Туз поднял печальные заспанные глаза, но тут же снова опустил голову, и продолжил ленивый старческий сон, Родион же медленно двинулся к дверям, стараясь при этом не шуметь. Он знал, понял вдруг, что поможет в данный момент разрешить его сомнения.

Выйдя в коридор, Родион осторожно посмотрел в сторону поворота, ведущего на кухню. Там было тихо. Пройдя туда, Родион миновал нишу в стене, где стояла копия Микеланджеловского Давида в человеческий рост. Эту статую ему подарила год назад на тридцатилетний юбилей Елизавета Ортман, сказав при этом:

-Давид боролся с Голиафом и победил его. Нам кажется, - при этом она обвела рукой находившийся за ее спиной коллектив редакции, - что ты, Родион Михайлович, олицетворяешь всей своей деятельностью и неуемной натурой ту самую борьбу добра со злом. И потом, чтобы ты понимал, тебе в твоем новом доме этой статуе найдется достойное место, потому как это не гипсовая штамповка, а самый настоящий мрамор и копия ручной работы.

Более идиотского подарка (особенно это почувствовалось, когда он с двумя рабочими затаскивал тяжеленного голого парня в холл недостроенного еще дома) Родион за свою жизнь еще не получал. Да и речь Ортман также была не совсем понятной – кто с кем борется, за что, какие добро и зло? – но уточнять Родион ничего не стал, лишь поблагодарил сдержанно за презент. Елизавета Велимировна позже, уже изрядно подпив на банкете, все приставала к нему с вопросом, понравился ли ему ее подарок. Родион, тоже не совсем трезвый, поглядывая в угол кабинета, где временно прикорнул Давид, обряженный в чьи-то шляпу и галстук, отвечал, что подарок – замечательный, после чего Ортман, расплывшись в пьяной улыбке, бросалась его целовать.

Пройдя мимо насупленного юноши, Родион поравнялся с кухней, напротив которой была дверь. Он тихонько открыл ее и щелкнул выключателем. Прямо за дверью вниз вела лестница. Родион начал медленно спускаться в подвал. Если бы лестница была приставной, то ему нечего было и думать даже пытаться по ней пройти с плохо гнущейся ногой: с первой же ступени он кубарем полетел бы вниз. Но лестница эта была такой же, как и на второй этаж, с пологими ступеньками, перилами и маленькими светильниками по бокам.

Преодолев полтора десятка ступенек, Родион оказался в подвале. Дом, построенный на месте почти развалившейся хибары тети Поли, в которой прошло все детство Родиона, был и вправду огромным: двенадцать комнат (пять – внизу и остальные – на втором этаже), три туалета, ванная, кухня, на которой можно было бы без труда разместить пару-тройку взводов солдат, громадные холлы. А под всем этим пространством размещался подвал, поделенный на три части. Первую, самую большую, занимал бассейн с маленькой сауной (правда, Родион еще ни разу в нем ни то что не плавал, но даже воды-то не набирал). Во второй был гараж с отдельным въездом со двора, в котором стоял сейчас Родионов «Мерседес» (Родион иногда выезжал на нем недалеко, благо коробка передач была автоматической и он приловчился нажимать на педали здоровой левой ногой; Андрей Шереметьев, когда увидел Родиона, вылезающего из машины вместе с тростью, оборжался, спросив: Интересно, ты своей палкой на газ, что ли, давишь?)

В третьей же части располагалась котельная с собственной маленькой доменной печью – сатанинским аппаратом, сжигавшим за день десятки кубометров газа для отопления дома и нагрева воды в нескольких бойлерах. Здесь всегда было жарко, но, тем не менее, пожаробезопасно: почти постоянно работала вытяжка, да и сам котел был оборудован и предохранительными клапанами и системой тушения, включавшейся автоматически в случае возгорания.

Обычно подвал – самое неухоженное место в доме, благо оно постоянно скрыто от чужих глаз. Но у Родиона все было не так: стены отделаны панелями, подвесные потолки с точечными светильниками, линолеум на полу. Он сам всего этого не хотел, но бригада, которую он нанял для строительства и отделки дома проявила инициативу, облагородив самый нижний этаж дома, в благодарность за то, что Родион постоянно округлял все счета, подаваемые ими, в большую сторону. Он делал это исключительно для простоты расчета, но за полтора года сумма таких округлений накопилась порядочная, и в благодарность за это Федор Николаевич, начальник всей этой «шарашкиной конторы» строителей, распорядился о проведении отделочных работ в подвале. Тогда-то и появился здесь бассейн, который изначально в проекте заложен не был.

Было в подвале еще одно маленькое помещеньице, аккурат за котельной и гаражом. Туда Родион вместе с рабочими свалили всякий хлам, который они выгребли из дома тети Поли. Не мебель, нет, ее почти всю отправили на свалку ввиду жуткой старости и калечности, а разные милые безделушки, которые напоминали Родиону о детстве и выбросить которые у него не поднялась рука. Тут были коробки с теткиным вязанием и шитьем (нитки, спицы, какие-то тряпочки и тесемки), старинная швейная машинка «Зингер» с ножным приводом на кованной станине, журналы и газеты, керосиновая лампа, которой не пользовались уже лет десять, если не больше, несколько мешков с обветшавшей одеждой, годной теперь разве что на тряпки для протирки «Мерседеса».

Здесь же на импровизированных стеллажах из плохо оструганных досок, в коробках из-под обуви, лежали альбомы с фотографиями. Тетя Поля всегда заботливо расклеивала все фотокарточки по альбомам, старательно подписывая каждую, стараясь соблюсти хронологию и тематику: ее альбом, альбом ее семьи, Родиона, его матери (черт!)… Она любила (особенно под конец жизни, когда осталась совсем одна) пересматривать фотографии, предаваясь воспоминаниям. Родион же редко в них заглядывал, даже тогда, когда старательно восстанавливал поврежденную память, но избавиться от них ему и в голову не приходило.

Он снял коробки и, аккуратно усевшись в любое теткино кресло-качалку, вытащил из них альбомы. Быстро пролистав некоторые из них, стараясь не отвлекаться на воспоминания, Родион вскоре наткнулся на то, что искал. Наткнулся неожиданно, словно человек, шедший в темноте, вдруг споткнулся о какое-то препятствие.

Старая, толстая, пожелтевшая бумага, черно-белое изображение. Все, как на той, другой фотографии. Те же парень с девчонкой, те же улыбающиеся лица, только парень вытянул вперед руку с растопыренными пальцами, словно отгораживаясь от объектива камеры. Родион поднял правую руку, развел пальцы и выставил ее вперед. Он помнил! Да, видение преследовало его, когда он лежал на диване, когда шел сюда, когда рылся в старых фотографиях: вытянутая вперед рука с тонкими длинными пальцами, закрывающая человека с фотоаппаратом.

Он опустил руку и снова посмотрел на снимок. Майка, черт ее возьми, футболка с надписью во всю грудь: СССР! Родион захлопнул альбом, отложил его в сторону, с некоторым трудом поднялся из раскачивающегося и жалобно скрипящего при этом кресла, и подошел к мешкам со старыми тряпками. Этого, конечно, не может быть, она просто не могла сохраниться, но он точно помнил, что видел эту полузабытую уже аббревиатуру не так давно.

За стеной мерно гудела печь, весело пожиравшая природный газ, а Родион лихорадочно выбрасывал из мешков старые платки, платья и кофты, сам уже недоумевая, за каким чертом он так старательно все это хранит. В первом мешке не оказалось того, что он искал, и Родион принялся за второй, где как раз и оказалась его бывшая одежда. На глаза попался спортивный костюм, в котором он ходил на уроки физкультуры, выцветшие плавки, не один сезон погревшиеся на пляже под солнцем, синий банный халат, который тетя Поля самолично для него сшила из большой махровой простыни. А на самом дне мешка вдруг обнаружилось то, что он искал.

Бывшая когда-то белой, а сейчас неопределенного серо-бурого цвета, протершаяся до дыр, с почти совсем выцветшей надписью, но она была здесь. Она лежала, аккуратно сложенная, словно только и ждала часа, когда о ней вспомнят, развернут и снова наденут.

Родион встряхнул ветхую материю, отчего та расправилась и уперлась ему прямо в глаза четырьмя большими бледно-розовыми буквами: СССР.

Мать твою! – подумал Родион, уставившись в потухшую надпись. – Будто привет из прошлой жизни, которой ты никогда не знал. Ощущение возвращения воспоминаний было не из приятных, хотя он-то уже должен был бы к нему привыкнуть: наверное, что-то подобное чувствует цыпленок, когда пробивает скорлупу и сбрасывает душащую кальциевую кольчугу, чтобы вдохнуть, наконец, полной грудью.

Значит, правда. Все правда. Он помнил эту футболку, помнил момент, когда его фотографировали… и все. Родион не мог вспомнить ни девушку, смутный образ которой он ощущал рядом в момент съемки, ни даже того, кто держал в руках камеру. Но фотографии были, две штуки. И майка была. И был мальчик, так похожий на того, что на фотографиях. Черт возьми! Фрагменты паззла памяти приобрели вполне осязаемые очертания, но все равно никак не лезли в общую картинку.

Где-то наверху тихо хлопнула входная дверь, но Родион этого не слышал: было далеко, но даже если бы дверь была прямо у него под боком, он все равно ничего бы не заметил, держа в руках обветшавшую футболку и тупо смотря на большие буквы на ней.


5

Снег на дорогах уже основательно подтаял: последние несколько дней были солнечными, и, хотя сегодня светило закрыли плотные облака, на улице все равно было тепло.

Андрей Шереметьев медленно – подтаявшая дорога очень обманчива – ехал на бело-синей «шестерке» с мигалками на крыше по направлению к южной окраине городка и также неспешно раздумывал, затягиваясь сигаретой.

Так, не забыть сегодня Кольке подарок купить, - поморщился он, - а то Вика сожрет. Завтра у сына день рождения, и Андрей совсем не представлял, что подарить девятилетнему пацану: игрушки вроде уже поздно, а на что-то более серьезное денег не хватит. Ладно, заеду в универмаг, там осмотрюсь. Ох, дети, дети!

Мысль о детях толкнула его к воспоминанию о звонке Родиону. Интересно все же, кто там трубку поднял? И тут Андрея осенило. Он хлопнул себя по лбу и заулыбался: День дурака же, блин! Наверняка Родион решил его разыграть. Что ж, можно сказать, что это – почти получилось. Но ничего, еще не вечер, и у Андрея будет возможность отыграться. Странно, что никто из его подчиненных с утра не прикололся над своим начальником. Оробели, что ли, после его повышения?

Он повернул направо и остановился прямо напротив входа в большой продуктовый магазин, владельцем которого был Гарик Аванесян. Этот Гарик давней занозой сидел в заднице Андрея, хотя, надо признать, был довольно милым армянином под пятьдесят, не скандальным и честно платящим налоги, но иногда жутко занудным и жмотливым.

В советские времена отец Андрея, тоже служа в местной милиции, несколько раз ловил Гарика, как злостного фарцовщика. Ловил, изымал товар, проводил воспитательную беседу, а потом отпускал с миром: в Михайловых Ключах, тогда еще деревне, все всегда были своими, а кто же будет своих-то сажать? На то они и свои, чтобы все тихо, по-соседски, улаживать. А потом, когда то, за что раньше можно было лет на пять загреметь, обозвали рынком, предпринимательством и свободой торговли, от Гарика вообще все отстали, разве что налоговая иногда наведывалась, но не особенно часто: ближайшая инспекция была в Михайлове, и ей работы и там хватало. Вот Гарик и развернулся в полную силу.

Для начала стал овощами с фруктами на рынке торговать, привозя их с исторической родины. Потом несколько киосков открыл, магазинчик небольшой. А пару лет назад выпросил в долгосрочную аренду здание бывшего сельского клуба, пустовавшее с начала девяностых, когда в Ключах построили Дворец культуры. Здание отдали – все равно разваливается – и Гарик, привезя с Москвы кредит, вбухал в него кучу бабок: отремонтировал, оборудовал современным оборудованием и превратил в приличный торговый центр, не мучаясь особенно над названием и обозвав детище просто: «Супермаркет». Магазин быстро завоевал популярность у жителей города невысокими ценами и большим ассортиментом и бывший фарцовщик Гарик превратился в господина Аванесяна, которого, однако, никто не признавал за маленького местного олигарха, по-прежнему именуя не иначе, как Гарик. Тот не обижался, ведь он жил в Михайловых Ключах с самого рождения, его родители приехали сюда сразу после войны.

Андрей выключил зажигание, отчего мигалки на крыше машины пару раз сверкнули синим и красным светом, а милицейская сирена коротко взвизгнула. Такую фишку Андрей придумал сам и ему очень нравилось, что окружающие сразу понимали, что подъехал не кто-то, а самый главный местный мент. Понял это и Гарик, услышав в магазине сирену и поспешив на улицу.

-Вах, дорогой! – развел он руками, появившись около автоматически открывающихся дверей, как раз в тот момент, когда Андрей выходил из «Жигулей». – Андрей Владимирович! Рад видеть.

-Привет, Гарик! – Андрей пожал протянутую пухлую и мягкую ладонь. – Как у тебя? Опять с сигнализацией проблемы?

-Проблемы, дорогой, одни проблемы, слушай! – засуетился Гарик, отчего его южный акцент стал еще сильнее (даже не верилось, слушая его чуть шепелявый темпераментный кавказский говор, что он всю жизнь прожил в России). – Как открываю, сразу звонок звенит, к вам сигнал идет. Твои приезжают, ругаются, а что я? Плохую сигнализацию поставили, и за что я вам только плачу, да?

Андрей слегка разозлился.

-За охрану, да? – передразнил он Гарика. – Если бы мы тебя не охраняли, местная шпана у тебя все пиво в момент растащила бы. А то, что срабатывает – сам виноват: я же говорил тебе, что надо «Сирену» ставить, а ты что? «Дороговато, дорогой, давай подешевле что-нить»! Вот и залипает сигналка, когда ее дождем либо оттепелью зальет. Хочешь, ребят пришлю, в полчаса заменят? Добашлять, правда, придется.

Гарик внимательно слушал Андрея, и тот решил его дожать.

-А иначе мне это надоест, и я тебе штраф вкачу за ложные вызовы.

Конечно, никакого штрафа Андрей бы не выписал – зачем портить отношения? – но все равно проблему нужно было решить, чтобы каждый раз не гонять почем зря наряд: бензина и так не хватало.

Гарик насупился:

-Зачем, Андрюша, так говоришь, да? Я твою маму знал, папу твою тоже знал…

Андрей отмахнулся:

-Ладно, не тарахти! Никому ты на фиг не нужен. Но сигналку давай заменим, хорошо?

Аванесян обречено вздохнул и развел руками.

-Заменим. Куда деваться-то?

-Вот и правильно! Тебе же проще будет: проблем меньше. Кстати, Гарик, ты меня поздравить не хочешь?

Гарик расплылся в улыбке и протянул руку для еще одного рукопожатия:

-Конечно, дорогой! Мы уже знаем все. С новым званием тебя! Желаю, чтобы ты никогда…

-Ладно-ладно! – перебил его Андрей. – И здоров буду, и деньги будут. Но сейчас денег нет, а как без денег-то погоны обмывать?

Гарик лишь понимающе кивнул.

-Так что давай, дорогой, помоги, - продолжил Андрей. – Водочки пару ящичков, закуски там всякой. Да что я говорю, ты и сам все знаешь.

-Конечно, Андрей, конечно! – заверил Гарик. – Сейчас распоряжусь. Ты подождешь?

-Подожду, - кивнул майор, доставая сигарету и наблюдая, как армянин заспешил в магазин. – Да, Гарик! Еще два блока «Парламента» положи, хорошо?

Гарик оглянулся, кивнул и скрылся за большими стеклянными дверями.

Андрей закурил и прислонился к переднему крылу машины. Его не мучила совесть, хотя то, что он делал с Аванесяном, было, вообще-то, неприкрытым рекетом. Но, во-первых, если не менты, то кто-нибудь другой Гарика один черт доил бы, а, во-вторых, Андрей не злобствовал, «прося о помощи» лишь в особо важных случаях, когда некий продуктовый «паек» можно было расценить просто как подарок. Да и не обеднеет Гарик, равно как и любой другой коммерсант в городе, а у ментовского начальника зарплата маленькая, а семья – приличная.

Минут через десять из магазина вышли три парня в рабочей униформе, тащя коробки с едой и пойлом. Андрей открыл багажник и молча наблюдал, как они складывают в него груз. Потом, хлопнув крышкой и улыбнувшись, помахал рукой армянину, наблюдавшему из-за окна, сел в «шестерку» и укатил, на прощание снова подмигнув мигалкой и повизжав сиреной.

Минут через двадцать он также громко подъехал к местному универмагу. Если «Супермаркет» Гарика был самым большим магазином с едой в Михайловых Ключах, то универмаг, тоже не носивший никакого особенного названия, являлся крупнейшей торговой точкой, где можно было найти все остальное. Целых два этажа занимали белье, одежда, мебель, техника, канцтовары и всякое прочее, столь необходимое в жизни. Но майора сейчас интересовало не это, ему нужно было что-то подобрать на день рождения сына, а стол или, скажем, шторы для этого не годились. Потому Андрей быстро прошел на второй этаж, где был отдел игрушек, лелея мысль, что, хотя Колька, как он решил еще утром, игрушки уже перерос, но все же, даст Бог, может, удастся там что-нибудь подобрать. Тем более, что было с кем посоветоваться.

Андрей зашел в отдел, заваленный конструкторами, плюшевыми зверями, куклами и прочей дребеденью. Отдел был пуст – кто же, кроме того, у кого не было времени раньше, придет за игрушками в середине дня в понедельник? Майор направился к дальней витрине, за которой сидела молодая женщина, читавшая книгу.

-Привет, Валентина! – бодро поприветствовал он, легонько постучав пальцем по стеклянному прилавку. – Вместо того, чтобы план по продаже игрушек выполнять, детективчики почитываем?

Женщина оторвалась от книги и, взглянув на подошедшего, заулыбалась широко.

-Андрюшенька, радость моя, дай-ка я тебя поцелую!

Она потянулась через прилавок и громко чмокнула Андрея в щеку. Валентина Осипова была его ровесницей, более того, они учились в одной школе и одном классе, после чего Валя отправилась в Михайлов, откуда вернулась уже со специальностью продавца. Мечтала поначалу открыть свой бизнес по-продаже-хоть-чего-нибудь, даже развила в этом направлении большую активность, но вскоре вчистую прогорела, с трудом расплатилась с долгами и стала работать обычным продавцом в отделе игрушек местного универмага. Когда училась в райцентре, сошлась с каким-то удодом, который вовсю обещал взять в жены, да не только не взял, но и бросил совсем, когда узнал, что Валя беременна. От большой обиды та сделала аборт, но не совсем удачно: дети в будущем ей больше не грозили.

Андрей ей откровенно симпатизировал и, как знать, не окажись в Михайловых Ключах Вероника, приехавшая сюда после медучилища, и не встреться он с ней, то вполне возможно, и не было бы сейчас сына Кольки, а был бы кто-то другой, матерью которого была бы именно Валентина. Но все сложилось именно так, как сложилось, и Валя теперь сидела в «старых девах» за игрушечным прилавком.

-Какими судьбами к нам? – улыбаясь все также широко, спросила Валя.

-Да вот, проверяю, как тут у вас в плане криминальной обстановки.

Валя вытянулась, приложила руку ко лбу, отдавая честь, и отчеканила:

-Товарищ начальник, обстановка спокойная!

Андрей усмехнулся:

-Вольно! Мне твой совет, вообще-то, нужен.

-О как! И по поводу?

-Не знаю, что сыну подарить, день рождения завтра. Может, подскажешь?

Валя прищурилась и спросила с неприкрытой хитрецой в голосе:

-А что супруга-то? Не посоветовались?

Андрей подмигнул, расстегивая куртку: в магазине было жарко.

-Я на твой вкус полагаюсь, ты, вроде как, спец. Что обычно покупают девятилетним пацанам?

Валентина наморщила лоб и огляделась по сторонам.

-Ну, не знаю… - она даже слегка растерялась. – Во, возьми слона!

-Слона? – не понял Андрей, но Валя уже сняла с полки огромного плюшевого синего слоника с большими печальными глазами, длинным хоботом и обвисшими ушами.

-Правда, прелесть? – спросила продавщица, усаживая животное на прилавок.

Андрей покрутил слона в руках, подергал за хобот, потряс ушами. На ощупь тот был мягким и приятным. Слон терпеливо и молча сносил все, лишь грустно смотря на майора милиции с капитанскими погонами и в его глазах читался немой вопрос: «Ну что, сволочи, нравится издеваться над зверьем?»

-Нет, знаешь, по-моему, не очень подходит, - неуверенно заявил Андрей, отодвигая от себя игрушку.

-Почему?– Валя повернула слона мордой к себе. – Очень даже милый, не находишь?

-Ты, старуха, наверное, плохо слышать стала, - насупился Андрей. – Я сказал для пацана, а не для девочки. И для девятилетнего, а не девятимесячного. И потом, этот хобот…

Валентина удивленно воззрилась на бывшего одноклассника.

-А что хобот? – она перевела взгляд на слона. – Нормальный хобот, не хуже других.

-Ну да, - кивнул Андрей. – Он мне что-то фаллическое напоминает. И вообще слон этот весь голубой какой-то.

Валя отодвинулась на шаг и с любопытством, но с улыбкой на лице, на него посмотрела.

-Шереметьев! С каких пор ты извращенцем стал? Прямо маньяк какой-то. Ладно, не нравится, тогда подари машинку на радиоуправлении. Щас покажу.

Разговор двух идиотов, - мелькнуло в голове Андрея, Валентина же тем временем взяла слона, качнувшего хоботом-фаллосом, вернула его на место, и сняла с другой полки красочную коробку с моделью джипа.

-Это больше устраивает? – спросила она, передавая коробку Андрею. – Или тоже какие-то нездоровые мысли на ум приходят?

-Приходят, - подтвердил Андрей. – Когда на цену смотрю. Эта машинка на две моих зарплаты тянет. Так что заверни-ка мне… - он пробежался глазами по полкам и протянул руку к одной из них, - вот эту штуковину…

Выйдя из универмага с объемным свертком в руках, он уселся в машину и взял в руки рацию.

-База, я первый. Ответьте первому, база.

-Слушаю, первый, - хрипло отозвался динамик голосом диспетчера.

-Есть у нас что новое?

-Пока нет. Фельдсвязь была, из Москвы пакет на ваше имя пришел.

-Ладно, позже посмотрю. Буду через час.

-Вас понял, первый.

-Все, конец связи.

Андрей отключил рацию, повесил ее на место и усмехнулся: не иначе пара новых идиотских приказов под грифом ДСП прислали, о необходимости «усилить и углубить». Андрей обычно быстро просматривал эти бумажки и подшивал в папку, которую в следующий раз открывал только тогда, когда надо было положить туда новую порцию распоряжений. Все они были просто чушью собачьей, актуальной, может быть, для столицы и больших городов, но совершенно бессмысленной и бесполезной здесь, в маленьком городишке, приютившемся под самой московской задницей.

-Фигня все, - пробормотал Андрей, распотрошил один из блоков, достав оттуда пачку сигарет. Распаковав ее и закурив, он завел двигатель и не спеша отъехал от магазина.


6

Несмотря на низко висевшие грязные облака, из которых к обеду посыпался мелкий и редкий снежок – один из последних приветов увядающей зимы (хотелось бы, конечно, в это верить, но, скорее всего, старуха еще не раз проявит себя до своей окончательной смерти), настроение у Маши было самым что ни на есть радужным. Во-первых, уже первое апреля, а это значит, что до конца учебы осталось максимум месяца полтора, а там – экзамены, выпускной бал и «Прощай, любимая школа!» Во-вторых, сегодня ей удалось-таки сдать зависший реферат по истории, который сучка-историчка никак не хота принимать недели три, грозя просто не допустить Машу до экзамена. Ее, видите ли, не устраивал слишком малый объем чертового доклада и она требовала добавить еще как минимум три страницы. Устав спорить с учительницей о том, что добавить просто нечего, вчера вечером Маша просто перепечатала реферат заново, но уже с большим пропуском между строками и значительно увеличив поля. Дура-историчка, получив «новую версию», радовалась, как идиотка, все время повторяя: «А говорила, что нечего добавить. Вот ведь можешь, когда хочешь!»

И была еще одна причина радоваться, которую сегодня торжественно возвестили учителя: ни одна школа района не попала на этот год под новую систему сдачи экзаменов, которую боялись все просто жутко, причем не только ученики, но и учителя. А раз так, то можно спокойно сдать экзамены и забыть о десяти годах в школе, как о страшном сне.

Нет, Маша, если честно, не питала отвращения к учебе, но школа ее просто уже достала своей «долгостью». Школа в Михайловых Ключах не была для Маши родной, той самой, куда она пошла в первый класс, здесь она училась лишь последние два года. До своих четырнадцати она и жила-то совсем в другом городе, в далекой Сибири, приезжая в Михайловы Ключи лишь на каникулы, летом, дабы проведать бабушку с дедом, дядю Андрея с тетей Викой, да двоюродного брата, Колю. Но случилось так, что летом две тысячи первого ей пришлось надолго здесь задержаться.

Дело в том, что ее родители – старшая сестра дяди Андрея и ее муж – вот уже много лет находились в состоянии хронического развода. Они то ругались, разбегаясь в разные стороны, то снова сближались, но, видимо, исключительно для того, чтобы вновь поругаться. Маше даже стало казаться, что для них это стало чем-то вроде развлечения или своеобразного вида спорта, который их изматывал и морально и физически, но которым они, как любые упертые спортсмены, занимались с завидным упорством.

Постепенно Маше надоели размолвки родителей и она, поначалу переживавшая за них, просто плюнула, решив не мешать им и не обращать на них никакого внимания. Девчонка вполне справедливо рассудила, что, скорее всего, разводом это дело все равно не кончится (как говорится, «вместе – тесно, а врозь – скучно»), а потому пусть собачатся, сколько влезет, только ее при этом не трогают. Но два года назад склоки между ее родителями достали деда Володю, отца матери. Бабушка к тому времени уже три года, как умерла, а дед окончательно ослеп, но силы характера не растерял совсем, наоборот, в его собственных глазах звание отставного полковника милиции выросло минимум до генерала, и дед, обычно довольно мирный в семье, стукнул кулаком по столу и заявил обалдевшим дочке с зятем, приехавшим к нему в отпуск и разругавшихся в очередной раз:

-Ну вот что, ребятки, идите-ка вы на хер! Машке скоро школу кончать, а вы все никак со своей жизнью не разберетесь. Не можете жить спокойно, так незачем было дите заводить. Вы гавкаетесь, а девочка, небось, переживает, спит плохо. Лет десять назад вас бы под суд, да прав родительских лишить. Но сейчас демократия, ети ее в душу, все можно! Так вот, я вас прав лишаю, пока в себя не придете. Машка тут останется, пусть доучится хоть спокойно.

-Но, пап… - попыталась было возразить мать, но тут же была жестко перебита дедом.

-Никаких пап! Как я сказал, так и будет. За Машу не волнуйтесь, я тут за ней присмотрю, да и Андрюха в Викой помогут. Все, закончили разговор!

Ни дед, ни мать с отцом не знали, что Маша все слышала: она банально подслушивала под дверью, лишь однажды приложив палец к губам, когда ее заметил Коля, ее брат. Тот, тогда еще семилетний щегол, не сдал ее (у них вообще сложились весьма близкие отношения), а потому Маша вечером с деланным удивлением выслушала мать, когда та, сбиваясь, стала объяснять дочери, почему той будет лучше остаться у дедушки. К удивлению матери, Маша легко согласилась: ей нравилось в Михайловых Ключах и уже успела опротиветь Сибирь с ее больным климатом и жуткой удаленностью от центра страны. А отсюда было рукой подать до Москвы, о жизни в которой она мечтала и уже для себя решила, что после школы всеми правдами и неправдами окажется в столице, чего бы ей это ни стоило.

Местная школа (одна на весь городок, но за то очень большая) приняла ее неплохо. Особых проблем ни с одноклассниками, ни с учителями не возникло, и Маша довольно-таки спокойно проучилась здесь десятый и одиннадцатый классы. Родители регулярно высылали деду деньги, которые тот честно тратил на внучку, а летом приезжали в отпуск. Маша должна была признать, что дедова идея принесла свои плоды: в прошлом году за весь месяц, что отец с матерью были здесь, они ни разу не поругались, но, тем не менее, разговора о возвращении Маши на родину, к ее радости, не возникло. А, может, он и был, разговор-то, только она сама на этот раз ничего об этом не знала.

Маша повернула на улицу, где стоял дедов дом и не спеша пошла по почти оголившемуся уже тротуару. Названия у улицы не было, как и у других в городке, был только номер: Третья. Дед рассказывал, что раньше, давно, тут вообще и номеров не было, да и улиц было всего две. Со временем, когда Михайловы Ключи превратились в город и стали разрастаться, улиц добавилось, но никто не придумал ничего лучшего, как просто пронумеровать их, дав название только одной, самой главной: Центральный проспект.

Дом был метрах в пятистах от проспекта, а вообще до школы было километра два, но Маша принципиально не пользовалась ни школьным автобусом, выделенным для доставки учеников, ни автобусом общественным, колесившем по кругу через весь город. Она предпочитала прогуляться до и после школы, тем более, что почти всегда ей находилась компания из одноклассниц. Но сегодня компании не нашлось, и Маша шла одна.

Подойдя к калитке невысокого деревянного забора, окружавшего домик дедушки, Маша мельком взглянула на соседний дом, который два года назад, когда она только поселилась здесь, стоял еще без крыши, дверей и окон. Сейчас он был закончен, покрыт зеленой черепицей, а в оконных проемах сверкали стеклопакеты. В доме жил дядя Родион, старый дядин друг и известный журналист. Но дядей Родионом Маша называла его только при ком-то еще, наедине же предпочитала более демократичное и близкое: Родя. Тот не возражал, всегда с интересом общаясь с девчонкой. До прошлого года Маша видела Родиона только по телевизору и живьем встретилась с ним лишь после того, как тот приехал в Ключи долечиваться после автокатастрофы. Честно говоря, Маша слегка удивилась, узнав, что Родион приехал сюда, а не остался в Москве, где и клиники намного лучше, и врачи, да и столица – она, все-таки, столица, что ни говори. Но Родион, когда она прямо спросила его об этом, лишь рассмеялся (тогда он перемещался по дому в инвалидном кресле и не вставал с него даже в туалет) и ответил:

-Милая, вот поживешь с десяток лет в том гадюшнике, самой захочется в самую глушь забраться.

Маша была в корне с ним не согласна, но спорить не стала: она лелеяла робкую надежду, что Родион, вернувшись в Москву, не откажет в помощи и ей, хотя бы в первое время, когда она тоже переберется в первопрестольную.

Обычно после полудня Родион, с тех пор, как стал уже ходить самостоятельно, медленно прогуливался по двору, опираясь на трость и укутавшись в большую теплую куртку, и Маша всегда его приветствовала, но сегодня его не было. Вместо этого у забора (правда, со стороны улицы) стоял одинокий парнишка в темно-синих джинсах и красной спортивной куртке. Он прислонился к забору, курил не торопясь и внимательно смотрел на девушку.

Маша замедлила ход и тоже стала исподтишка рассматривать парня. Похоже, ее ровесник, но в школе она такого не помнила, хотя заметила бы точно: уж больно парень был симпатичным. Но не эта мысль первой возникла в голове Маши, едва она взглянула ему в лицо. Нет, первое, о чем она подумала, было то, что мальчишка очень похож на Родиона, словно это был сам Родион Тагиров, только вдвое моложе. Маша удивилась этому, ведь, насколько она знала, у ее соседа не было младшего брата, а для сына мальчик был слишком взрослым.

Парень с неприкрытым интересом наблюдал за девушкой и на какое-то мгновение их глаза встретились. Он заулыбался приветливо, а Маша отчего-то вдруг смутилась, ускорила шаг и быстро вошла во двор. Она чувствовала спиной, что мальчик все еще смотрит на нее, но не обернулась, а, позвенев ключами, скрылась за дверью дома. Не зажигая свет в коридоре, она осторожно отодвинула занавеску на узком окне возле двери и выглянула наружу. Мальчик стоял все там же и, докуривая, смотрел, казалось, прямо на нее. Машу охватило еще большее смущение и она резко задернула занавеску.

-Маша, это ты? – донесся из комнаты голос деда, а следом она услышала его осторожные шаги.

-Я, дед! – крикнула в ответ девушка, снимая пальто и сбрасывая сапоги.

-Уже отучилась? А Коля не с тобой?

Дед появился в дверях, держась за косяк и обратившись лицом к внучке. Его глаза закрывали неизменные абсолютно черные очки.

-Нет, у них еще уроки не кончились, - ответила Маша, подошла к деду и поцеловала его в щеку.

-Надо же, как нынче третьеклассников нагружать стали! – проговорил дедушка, поворачиваясь и начиная движение в сторону кухни. – Кушать хочешь? Я сейчас разогрею.

-Дед, я сама все приготовлю, - заявила Маша, хотя прекрасно знала, что это его не остановит. Так происходило каждый день: дед, несмотря на слепоту, взвалил на себя те обязанности по дому, которые мог выполнять на ощупь и ни под каким предлогом не уступал их никому.

-Иди-иди, отдохни пока, - ответил дед, продолжая медленно идти к кухне. Вообще, по дому он перемещался довольно уверенно, но все же не спеша: мало ли что может встретиться по дороге. Вскоре он уже загремел там кастрюлями, а Маша пошла в свою комнату.

Она бросила на стул сумку, быстро переоделась в любимый спортивный костюм, вышла в большую комнату, через которую лежал путь в ванную, и остановилась, глядя на несколько фотографий в рамках, висящих над диваном. Она видела их сотни раз, но сегодня кое-что снова привлекло ее внимание.

На одной из фотографий были дед с бабушкой, еще совсем не старые. Дед сидел в строгом черном костюме, а бабушка – в юбке и кофточке, с прической по моде семидесятых. Фотография была старой, но на вид таковой не казалась: дядя Андрей специально возил оригинал в Михайлов, где с помощью ретуши и реставрации, сделали совсем новую копию, которая сейчас и висела в рамке за стеклом.

Рядом был другой групповой портрет, где дед уже был в черных очках, а бабушка в цветастом платке. И здесь, на фотографии, кроме деда с бабушкой были и родители Маши, и она сама, а также дядя Андрей, тетя Вика и Колька. Это был последний снимок, где они были все вместе, вскоре бабушка умерла.

Маша перевела взгляд на еще одну фотографию. Дядя Андрей с Родионом, в восемьдесят девятом, как раз после выпускного вечера в школе. Маша знала, что она увидит, и хотела увидеть именно это: мальчик на улице был очень похож на семнадцатилетнего Родиона, даже не просто похож, а это было одно и то же лицо, лишь прически различались, да Родион здесь был в костюме с галстуком. Лицо на фотографии так же улыбалось, так же смотрело прямо в объектив, его брови были так же чуть приподняты. Тьфу, наваждение какое-то! – проворчала про себя девушка. – Наверное, брат его. У дядьки вечером спрошу, тот наверняка знает.

Она повернулась к дверям, но тут ей на глаза попалась еще одна фотография. Маша улыбнулась: этот снимок был любимым деда (конечно, после фотографии с бабушкой) и представлял из себя особенную его гордость. Даже уже потеряв зрение, дед все равно помнил на нем каждую деталь, а историю, с ним связанную, рассказывал абсолютно всем, кто хоть однажды входил в его дом.

На фоне красивого подъезда, сбоку от машины, стояли два человека. Одним из них, в серой милицейской форме с подполковничьими погонами, был дед, а рядом с ним – высокий плотный мужчина лет сорока, одетый в синюю форму американского полицейского, со звездой шерифа на груди и в черных очках типа «Кобры». Оба приветливо, но сдержанно улыбались, а внизу снимка была подпись: «Касл-Рок, штат Мэн, США, 1990 г».

Тогда Советский Союз уже мчался, словно лошадь, закусившая удила, к пропасти, в которой ему предстояло рассыпаться на полтора десятка государств, но об этом еще никто не догадывался. Тогда, в конце восьмидесятых, когда коммунистический режим судорожно делал в агонии последние глотки воздуха и железный занавес рушился, как карточный домик, в СССР были популярны программы обмена делегациями с Америкой: школьники ездили к школьникам, рабочие – к рабочим, артисты – к артистам. Не отстало от этого и МВД, направив столичных милиционеров в большие штатовские города, а ментов из провинции – в американскую же провинцию. Так Владимир Семенович Шереметьев, тогда подполковник, начальник Михайловоключевской милиции, и оказался среди прочих в маленьком городке Касл-Рок, где должен был поделиться опытом с тамошними полицейскими. Там он и познакомился с шерифом Аланом Пангборном, рядом с которым стоял на фотографии. Они даже подружились, несмотря на то, что были людьми из двух совершенно разных миров, но именно эта разность и делала их интересными друг для друга.

Дед любил рассказывать, что шериф Пангборн, вопреки ожиданиям (тогда все в Союзе думали, что американцы – даже не люди, а ненормальные, оболваненные вражеской пропагандой, злобные монстры, лелеющие тайную надежду начать войну с русскими; впрочем, примерно то же самое думали и американцы про русских), оказался весьма милым и приветливым человеком, любимым занятием которого вне работы было развлекать окружающих фокусами, которых тот знал великое множество. За год до их встречи у Алана погибли жена и сын, разбились на машине, но шериф сумел не замкнуться в своем горе, хотя переживал потерю очень тяжело, это было заметно.

Владимир Семенович хорошо помнил те десять дней, что провел в США. На будущий год делегация Касл-Рока вместе с Пангборном должна была посетить Михайлов, но этого не случилось. В девяносто первом рухнул Советский Союз, на одной шестой части земли началась жуткая свистопляска, в которой пропали не то что программы обмена, но и вообще все остальное, что было связано с бывшей страной. Возможно, что через некоторое время ответный визит все равно бы состоялся, но в том же девяносто первом что-то случилось и в Касл-Роке, что-то очень страшное, по слухам, огромное кровавое побоище, возникшее по неизвестным и загадочным причинам, в котором погибло чуть ли не полгорода, после чего Алан Пангборн уехал из городка и о дальнейшей его судьбе ничего не было известно. А у Владимира Семеновича осталась лишь эта фотография, где они вдвоем стояли у здания муниципалитета.

-Машенька, ты идешь? – раздался дедушкин голос из кухни и Маша словно очнулась от воспоминаний о его рассказе. – Все готово.

По дому растекался аппетитный запах борща и жареной картошки. Девушка оторвалась от созерцания фотографий и быстро пошла на кухню, крикнув предварительно:

-Уже иду!

Но около входной двери она остановилась на мгновенье и снова осторожно выглянула в окно. Около забора никого не было. Маша почему-то вздохнула, опустила занавеску и отправилась мыть руки.


7

Борис Соболев, молодой врач-психоаналитик, сидел в своем кабинете и курил. Прямо перед ним на столе лежал его деловой блокнот, где каждый час дня был расписан чуть ли не по минутам. Клиенты, коллеги, приемы, консультации, лекции – все было расписано и учтено, как в хорошем колхозе тридцатых годов: килограммы, литры, трудодни. Но на каждой странице прямо посреди мелко исписанного расписания зияла дыра, с полудня до тринадцати часов. Это время было чуть ли не святым: обед. Не в смысле даже времени приема пищи, а как время, предназначенное исключительно для себя.

Еще год назад Борис никоим образом и предположить не мог, что его ежедневник будет исписан, как стены в египетских пирамидах, а визитницу буквально разопрет от напиханных туда карточек. К первому января второго года двадцать первого столетия он подошел чуть ли не девственно чистым, не имеющим ни одного клиента, как психоаналитик, и потому вынужден был три дня в неделю работать штатным психиатром-консультантом в центральной поликлинике Михайлова. Как психоаналитик же Борис имел арендованный кабинет в самом центре города (где появлялся лишь по вторникам и четвергам), большой письменный стол (тоже взятый напрокат) и свои собственные стул, диктофон и невысокий узенький диван, предназначенный для пациентов.

Вернувшись в родной город в двухтысячном году, Борис Соболев, уже несколько лет отработавший после медицинского института в одной из московских клиник, решил заняться частной практикой. Что его на это подвигло, Борис по прошествии пары лет с трудом мог объяснить даже самому себе. Тогда, после Москвы, ему казалось, что не только в столице, но и по всей России народ спит и видит, как бы только заиметь личного адвоката, банкира и психоаналитика. Американский образ жизни, проникший на русскую землю с десяток лет назад, быстро нашел для себя благодатную почву в среде «новых русских» а, чуть позже, и у стремительно нарождающегося русского же среднего класса. Психоаналитики стали так же модны, как некогда малиновый пиджак: если у тебя есть собственный врач, копающийся в твоем подсознании, когда ты валяешься на кушетке с закрытыми глазами, то ты невольно ощущаешь свою принадлежность к высшим и лучшим слоям общества.

Но к своему тридцатитрехлетию Борис, родившийся и выросший в самой что ни на есть провинции (Михайлов хоть и крупный подмосковный город, но все же провинциальный) не учел, что столица и остальная часть страны – далеко не одно и то же. Во всей остальной части было не меньше богатых людей, нежели в Москве, но мыслили они все еще совсем по-российски, даже по-советски: «Какие такие аналитики? Не до их тут, нам деньги заколачивать надоть, а с подсознанием всяким мы потом разберемся, обождет пока». Но Борис, окрыленной идеей нести психоанализ в массы, даже не думал об этом, потому и рванул на вольные хлеба на родину, полагая, что уж там-то точно нет большой конкуренции, каковая стала наблюдаться в Москве. Конкуренции и правда не наблюдалось, но не из-за недостатка психоаналитиков, а ввиду полного отсутствия спроса на них.

Борис вылетел из родного гнезда сразу после школы, отправившись учиться «на врача», как говорила его мать. Родители вместе со старшей сестрой, ее мужем и двумя детьми через пару лет после того, как он закончил институт, перебрались поближе к солнцу и морю, на юг, оставив младшему сыну в наследство однокомнатную «хрущевку». Именно наличие квартиры стало еще одной причиной возвращения Бориса в Михайлов: в Москве он жил в общежитии семейного типа (хотя и был холост), где на шесть комнат для шести же семей была одна кухня и один сортир. Продавать квартиру в Михайлове для того, чтобы купить в столице, было бы крайне глупо – денег хватило бы разве что лишь на туалет в той же общаге – и Борис Соболев, молодой амбициозный психиатр, довольно глубоко изучивший психоанализ и успевший попрактиковаться, вернулся на родину, дабы здесь, на непаханой еще никем территории, заняться частной практикой. Кроме того, здесь можно было бы задуматься и о личной жизни, ибо к тридцати годам Борис так и оставался бобылем (квартирный вопрос, знаменитый еще со времен Булгакова, в этом деле здорово мешал).

Первые полгода, после того, как Соболев получил лицензию на свою деятельность (а это оказалось весьма проблематично и должно было послужить «первым звоночком»), Борис дважды в неделю сидел в арендованном кабинете, разглядывал рекламные объявления в местной прессе, регулярно публикуемые им, и копался лишь в собственном подсознании, пытаясь найти ответ на вопрос: почему же никто не желает воспользоваться его услугами и не в скрытом ли в нем самом эдиповом комплексе причина этому? Он дважды пересматривал свой прейскурант, объявляя в газетах о снижении цен, но клиент не шел. Однажды, правда, к нему заглянула какая-то бабуля, попросила снять порчу с ее внучки, но оказалось, что она просто ошиблась дверью: комнату рядом занимал какой-то то ли экстрасенс, то ли колдун, вот к нему-то бабка и направлялась.

Со временем Борис совсем отчаялся. Денег, получаемых им в поликлинике, не хватало, задолженность за аренду росла (спасибо еще, что владельцем здания был старый товарищ отца, который, в память о прошедших временах, не особенно требовал с Бориса регулярной оплаты), личная жизнь не налаживалась. Несостоявшийся психоаналитик уже подумывал бросить все к чертовой бабушке, да податься обратно в Москву, однако ему, наконец, повезло: судьба свела с Леонидом Семеновичем Бойцовым, председателем совета директоров сельхозпредприятия «Михайловское», что располагалось под боком, в Михайловых Ключах.

Референт Леонида Семеновича, посетив Бориса, когда тот сидел и подсчитывал долги, с которыми предстоит рассчитаться, прежде чем убраться из этой дыры, сходу предложил ему долгосрочный контракт на консультирование работников высшего и среднего управленческого звена предприятия. Борис, будучи от природы человеком сообразительным (несмотря на всю его мечтательность), моментально «срубил фишку» и полностью поддержал благое начинание. Современный менеджер, - горячо заверял он референта, а позже, и самого Бойцова, - несет колоссальные нагрузки: тяжелая, изнуряющая работа, необходимость всегда быть в форме с ясной головой и отсутствием психологических проблем, постоянный стресс из-за общения с контролирующими органами и от происков конкурентов.

Как бы там ни было, подписание контракта состоялось, после чего господин Бойцов в приказном порядке отправил своих подчиненных на прием к психоаналитику, да и сам пожаловал к Борису одним из первых, показывая пример. Борис практически у каждого из клиентов нашел серьезные психологические проблемы, о наличии которых пациенты до того даже не подозревали, и начал активное лечение путем психоаналитических сеансов, обеспечив себя работой до самой пенсии (ну, или до того момента, когда настроение владельца «Михайловского» изменится и ему попадет новая шлея под хвост). Финансовое положение доктора поправилось, он сумел не только погасить все долги, но и сделать приличный ремонт в квартире, кое-что прикупить из одежды и техники и начал уже задумываться о приобретении автомобиля.

В январе этого года у него появился еще один клиент: известный журналист Родион Тагиров. После тяжелой автокатастрофы, вызвавшей ретроградную амнезию, Родион, выписавшись из московской клиники, решил долечиваться в родных Михайловых Ключах. Но, кроме всего прочего, ему потребовались услуги психиатра, который мог бы оказать помощь в восстановлении памяти. Бойцов, давно знакомый с Тагировым, порекомендовал ему Бориса Соболева, как очень хорошего специалиста. Борис, польщенный такой характеристикой, сразу же согласился наблюдать именитого пациента, несмотря даже на то, что дважды в неделю ему приходилось ездить на автобусе в Ключи, так как сам Родион, сидя в инвалидном кресле, делать этого, естественно, не мог. Даже теперь, когда коляска осталась в прошлом, Борис все равно ездил к Родиону: передвигаясь с помощью трости, пациент оставался почти таким же обездвиженным, несмотря на то, что регулярно гулял по улицам и даже пытался ездить на своем «Мерседесе».

Встретившись с Родионом в первый раз, Борис обнаружил, что журналист находится не в столь уж плачевном состоянии, как казалось врачу: память уже частично восстановилась и темпы этого процесса позволяли надеяться, что он не займет слишком много времени. Борис ознакомился с заключением столичных неврологов и психиатров, и нашел, что Родион находится во вполне удовлетворительном состоянии, после чего определил стратегию лечения.

Доктор и пациент быстро прониклись симпатией друг к другу (да ничего другого Борис и не ожидал: он прекрасно знал, что больные практически всегда испытывают доверие к лечащему врачу, несмотря даже на то, что врачи иногда ошибаются в работе, и ошибки эти приводят к плачевным результатам). Так что реакция Родиона была вполне предсказуемой, а что касается самого Бориса, то он давно уже заочно знал Тагирова, с интересом смотря его передачи, а потом читая статьи, и теперь, встретившись со знаменитостью лично, более того, став его врачом, испытывал чувство определенной гордости за самого себя (вообще, наверное, самыми первыми пациентами психоаналитиков должны стать сами психоаналитики, ведь они – обычные люди, а понимание того, что происходит в людских головах, делает их еще более странными и подверженными страстям и слабостям, чем всех остальных).

Двухчасовые сеансы по средам и субботам растягивались иногда часов до четырех. Мужчины просто сидели, пили чай и разговаривали о чем угодно. Для скучающего Родиона это было развлечением, а Борису нравилось обсуждать различные вопросы с человеком, который, как он знал, на все имел собственное, иногда довольно нестандартное, мнение. Оба холостые, они убивали время вдвоем, но убивали его с интересом и пользой друг для друга.

-Вот скажи мне, доктор, - спросил на прошлой неделе Родион, сидя с Борисом в гостиной перед весело горящим камином. – Тебе не кажется, что наш мир сошел с ума? Или сходит постепенно, медленно приближаясь к той черте, за которой только безумие и ничего больше?

Борис с интересом посмотрел на журналиста.

-Вообще-то, не кажется. А что ты имеешь ввиду?

-Ну, вот сам посмотри. Насилие, жестокость, стремление не просто уничтожить друг друга, но и растоптать, разорвать на части с изощренным садизмом. На телевидении если участники программы не подрались друг с другом, или хотя бы не поругались, то можно считать, что шоу не удалось. Газеты хоть вообще не открывай, сразу повеситься хочется.

-Ну, что касается телевидения и газет, - усмехнулся доктор, - так тут ты больше меня знаешь. У вас ведь там рейтинги всякие, вот вы и стремитесь очки заработать. Людям интересны скандалы, преступления, вы их и показываете.

-Но почему они вдруг всем стали так интересны?

-А они всегда интересны были. Любимое развлечение людей – посмотреть на драку и чужую кровь, еще с гладиаторских боев Древнего Рима и, даже, раньше. Просто сейчас темп жизни изменился, ускорился в сотни раз, и для получения подобного зрелища не надо даже из дома выходить, достаточно протянуть руку, взять пульт и щелкнуть по красной кнопке. И тут ты совершенно прав: телевидение играет в этом огромную роль.

Родион, хромая, подошел к камину и подбросил в огонь несколько поленьев.

-Знаешь, я раньше об этом не задумывался, - сказал он, возвращаясь к Борису. – Наверное, времени не было. А сейчас, сидя дома, много размышлять стал над всем. И с ужасом думаю, что будет с детьми завтра, когда они вырастут на том, чем мы их кормим: вместо детских добрых фильмов – боевики, вместо сказок – ужасы.

Борис усмехнулся:

-Ну, я тебе скажу, что и раньше с этим дела не так уж радужно обстояли, как может показаться. Вспомни свое детство, когда ты ходил в кино. Ты ведь ходил в кино?

-Ходил, - подтвердил Родион.

-Помнишь, что показывали перед всеми детскими сеансами? Не притворяйся, что не помнишь: твои мозги уже почти практически пришли в норму.

-Ага, «в норму»! – передразнил его Родион, но ответил: - Конечно, помню: «Ералаш».

-Вот-вот. А не задумывался ты, что этот киножурнал – просто энциклопедия по психиатрическим болезням и вообще всяким отклонениям от нормы? Его можно вместо учебника использовать в медицинских институтах.

-Чего? – удивился Родион.

-Именно так. Ну, вот, например, сюжет: двое недорослей качаются на качелях и орут дурными голосами песню. Потом один из ни спрашивает другого, какую книгу тот сейчас читает. Другой очумело на него смотрит и говорит: «Ты что, сдурел? Сейчас же каникулы!» И первый, облегченно вздохнув, продолжает качаться дальше и орать песню.

-Ну?

-Что «ну»? Ярко выраженный кретинизм на фоне дефицита гормона щитовидной железы. Или скажешь, что это не так?

-Не скажу. Слишком для меня сложно.

-Хорошо, вот попроще пример. Маленький мальчик спрашивает маму, как кричит осел, и мамаша ему показывает. Тут вмешивается папа, говоря, что мама ничего не знает, а осел кричит по-другому, что тут же демонстрирует. Потом влезают дедушка с бабушкой, все спорят и вопят «иа» на разные лады. Тут уже плохая наследственность прослеживается, отставание в развитии в нескольких поколениях.

Родион засмеялся.

-Не знаю, я, наверное, псих, но мне эти сюжеты нравятся.

-Так и мне они нравятся. Просто потому, что мы все психи в той или иной степени. Нам всем нравится порнография, но мы дружно друг перед другом воротим от нее нос. Нас притягивают сцены насилия, но внешне мы морщим нос и говорим: «Гадость какая!» И нам интересней смотреть тот же «Ералаш» о дебилах, чем о хороших и воспитанных детях, делающих уроки и вовремя ложащихся спать.

-Так ты согласен, получается, что мир сходит с ума?

Борис отрицательно покачал головой.

-Нет. И только потому, что мир вообще никогда не был нормальным, в этом все дело. В нашей жизни царит безумие, и только оно движет жизнь вперед.

-Круто загнул! – Родион цокнул языком и добавил с интонацией народного героя Хрюна Моржова: - Внушает! Надо будет записать и использовать где-нибудь. Обещаю, что авторство сохраню.

-Можешь не сохранять, - улыбнулся Борис. – Дарю. Я добрый…

Вспомнив о Родионе, Борис потянулся к телефону. Каждый раз накануне среды и субботы он звонил своему пациенту, дабы подтвердить свой грядущий визит. Не то что бы это было столь необходимо – Родион все равно никуда не уйдет и будет исправно его ждать – но таковые действия, как считал Соболев, помогали в терапии: Родион раньше, по его словам, всегда заранее перезванивался с теми, с кем должен был встретится, и подобные действия со стороны других способствовали восстановлению этой привычки (неважно, плохой или хорошей), что благотворно сказывалось на восстановлении памяти в целом.

Трубка долго издавала противные длинные гудки. Наверное, погулять ушел, решил про себя психоаналитик. Он сам очень рекомендовал Родиону почаще выходить на улицу и, по возможности, побольше общаться с людьми. Ладно, звонить будем позже. С этой мыслью он положил трубку, мельком глянул на часы и, отметив, что у него есть еще минут пятнадцать обеденного времени, прикрыл глаза и слегка задремал.


8

Часа через полтора после того, как Борис Соболев перестал созерцать свое внутреннее «я», машина начальника отдела милиции Михайловых Ключей подъехала к дому Родиона Тагирова. Мелкий снег, сыпавший сверху, уже угомонился, превратившись в мелкую же и почти незаметную изморось.

Андрей Шереметьев чуть притормозил напротив автоматически открывающихся ворот Родиона, но потом все же проехал мимо и остановился около своего дома. Он решил, что для начала не мешало бы все выгрузить из багажника, где в коробках, кроме всего прочего, находилась целая батарея водочных бутылок, противно позвякивавших на каждой неровности дороги, и тем самым, благодаря никчемной звукоизоляции в «шестерке», действовавших Андрею на нервы.

Майор вышел из машины, залез в багажник и, вытащив оттуда пару коробок, зашагал к своему крыльцу. Он уже скрылся за дверью, когда откуда-то сбоку на улице появился мальчишка в синих джинсах и спортивной куртке с поднятым воротником. Он мельком взглянул на милицейскую машину с распахнутой крышкой багажника, поежился от холода и заспешил к соседнему двору…

Андрей, тихо матерясь, сделал еще пару ходок, перетаскивая груз домой. Помочь ему было некому: жена – на работе, сын с племянницей вообще где-то гуляют то ли вместе, то ли по отдельности (да и нельзя было Кольку к работе привлекать: в машине его подарок лежал), а отца просить было бессмысленно: прошли те времена, когда батька мог что-то подобное делать.

Наконец, Андрей захлопнул багажник и, предварительно предупредив отца, отправился к Родиону, дом которого был по соседству.

Подойдя к ажурному кованному забору, майор открыл калитку. Она запиралась на электронный замок, над которым висела панель вызова видеодомофона, и ключ от всего этого хозяйства у Андрея имелся. Родион сам дал его, сказав: «Возьми, мало ли зачем понадобится. Да и вообще, раз уж заходишь ко мне, так отпирай сам, мне в падлу каждый раз тащиться к дверям». Доводы (особенно про «в падлу») показались Андрею убедительными и ключ он взял.

Войдя во двор, Андрей прошел, похрустывая подтаявшим снегом, по широкой дороге к дому со все еще не проходящим удивлением глядя на его фасад. Дом был огромен, с выступающей вперед полукруглой застекленной верандой, спуском к воротам подземного гаража и даже с двумя мраморными колоннами у крыльца, поддерживающими навес. Когда Андрей впервые увидел, что именно строится на месте старой тети Полиной мазанки, то просто обалдел.

-На кой хрен тебе такой дворец? – спросил он тогда Родиона, приехавшего из Москвы лично проконтролировать ход строительства, да выделить на это дело еще денег.

-Пущай будет, - отмахнулся Родька. – Я всегда мечтал о большом доме со всякими там арками, колоннадами и черти чем еще, ты ведь помнишь.

Андрей помнил. Действительно, еще школьниками они как-то разговорились о своих мечтах и тайных желаниях, когда лежали в одной постели у Андрея дома: Родя тогда отпросился у тетки к другу ночевать. И после признаний в том, кто о какой девчонке грезит по ночам, Родион и озвучил страстное желание заиметь большой особняк, примерно такой, какой они совсем недавно видели по телевизору в каком-то буржуйском фильме. Родя даже поклялся тогда со всей серьезность, вызвавшей, правда, приступ смеха у Андрея, что когда-нибудь он ляжет костьми, но дом такой получит. На Андреев смех он даже попытался обидеться, но друзья никогда долго друг на друга не дулись, и обида быстро прошла. Обида-то прошла, а вот мечта – нет. И когда наконец бригада строителей приступила к сносу старенькой избушки и возведению нового дома, радости Родьки не было предела, он поначалу почти все время пребывал в жутком возбуждении по поводу этого и в любой свободный момент мчался из столицы в Михайловы Ключи, чтобы порадовать себя приятным зрелищем медленного воплощения своей мечты.

Вообще, строительство могло начаться горазд раньше: Родион вполне мог себе это позволить, будучи уже журналистом под одним из первых номеров на НТВ, что приносило ему необходимые деньги. Но тетя Поля упорствовала до конца:

-Ни за что! – яростно сопротивлялась она. – Я всю жизнь тут прожила, твоя мать, - тетка поморщилась, - жила, ее мать. Тут я и помру, а потом делай, что хочешь: дом со двором я тебе завещаю.

Напрасно Родион рисовал радужные перспективы, в которых отсутствовали нужник во дворе, дровяная печь и колонка, к которой за водой надо было ходить чуть ли не квартал, напрасно уговаривал переехать на время стройки в Москву, в его квартиру на Юго-Западе, тетке все было едино: нет, и все! Как отрезала. Пришлось Родиону отложить на время свои грандиозные планы, да и после смерти тети Поли он не сразу приступил к их осуществлению: проблемы в личной жизни, смена работы и даже, отчасти, мировоззрения – все это отнимало слишком много времени, сил и средств. Но потом наконец-то дом мечты начал строиться и вот теперь стоял, полностью законченный, гордо возвышаясь над соседними одноэтажными домишками, которые на фоне почти трехэтажного монстра казались совсем уж убогими.

Когда Андрей, уже после того, как Родион вынужденно уселся в инвалидную коляску, впервые досконально и с любопытством осматривал строение и снаружи и внутри, то лишь качал головой:

-Вот и будешь бродить в этих хоромах, как тень отца Гамлета. У тебя же здесь куча комнат и аж три сральника! Как же ты на трех унитазах сразу сидеть будешь?

-Ничего, усижу, будь спокоен, - посмеиваясь, заверил его Родион. – А в комнатах гости жить будут, если кто приедет, конечно.

-Ну-ну, - кивнул Андрей. – А колонны-то при входе зачем? Тогда бы уж атлантов каменных поставил, они бы тебе крышу держали. И потом: у нас тут с колоннами дома есть, а вот с голыми мужиками еще не видел.

-На фиг атлантов! Мне одного Давида хватит. Да и вы здесь – народ темный, боюсь, высокого искусства не поймете, еще отколете им чего со злости.

-Да, мы такие! – съязвил Андрей. – Где уж нам, мы ведь академиев не кончали! А чего же ты где-нибудь в Лондоне домишко не прикупил, или в Филадельфии там какой?

-Я что, Березовский? – фыркнул Родион. – Мне и тут хорошо, да и денег у меня таких нет, чтобы недвижимость на Лазурном берегу покупать. И вообще, ты чего ворчишь все, а? Ты что, недоволен, что я, наконец-то, мечту детства воплотил? Или просто завидуешь?

-Завидую, - честно признался Андрей. – Но завидую по-хорошему, гордясь даже, что Родька Тагиров, дружок мой с детства, с которым мы в школе за одной партой сидели а в переменах тайком курили за сараями, поднялся назло всем, знаменитым и богатым стал. А я вот тут тяну свою лямку ментовскую и не кукарекаю.

-Ладно прибедняться! Вон в Москве как ваши менты живут, получше некоторых чиновников правительственных.

-Так то в Москве, - протянул Андрей. – У нас тут особенно не разбежишься. Но, с другой стороны, грех жаловаться-то: на жизнь хватает, жена, сын, батька еще жив, и то хорошо…

Андрей поднялся на крыльцо и нажал кнопку звонка, присутствовавшего в доме, несмотря на домофон: ключ от входной двери тоже был, но природный такт, не до конца стертый суровыми буднями службы, все же не позволял им воспользоваться, тем более, когда точно известно, что хозяин дома. Через некоторое время послышалось вполне стариковское шарканье и дверь открылась.

-А, это ты, - тихо и как-то разочарованно сказал Родион, увидев Андрея, словно ждал кого-то другого. – Заходи.

Он развернулся и неспешно похромал вглубь дома. Андрей вошел и в глаза ему сразу бросилась большая сумка, брошенная прямо у входа. Синяя, с надписью «SPORT», из серии тех, что продают на привокзальных площадях за бесценок и называются в народе «мечтой оккупанта». Сумка была непустой.

-Ты ехать куда собрался, что ли? – спросил он Родиона, когда, не снимая форменной куртки, скинул ботинки и, напялив смешные тапочки в виде пары кроликов, прошел следом за Родионом в гостиную, где стоял камин с огромной пастью. Вообще, необходимость в камине в этом особняке была такой же, как необходимость акваланга в бане, но камин был частью той Родионовой мечты о доме, потому его и сложили по всем правилам каминного искусства. Как говорится, любой каприз за ваши деньги.

-Ты о чем? – переспросил Родион, усаживаясь в глубокое кресло, устраивая рядом трость и плотнее закутываясь в длинный пуловер, связанный теткой еще на его двадцатипятилетие, хотя в доме было тепло.

-О сумке, что у тебя в прихожей валяется.

Родион всякий раз поправлял друга, что у него не прихожая, а холл, но Андрей никак не хотел называть то, что у других называется именно прихожей (ну, в крайнем случае, коридором), «буржуазным словом». Но сейчас Родион не обратил на это никакого внимания, он лишь отрицательно мотнул головой.

-Нет, приехал.

-Откуда? – оторопел Андрей и в этот момент в комнату вошел Туз. Он прошествовал мимо Андрея, сдержанно выразив свое почтение старому знакомому небрежным помахиванием хвостом, и улегся с тяжким вздохом у ног Родиона.

-Да это не я, - проговорил Родион и замолчал.

-Что-то я не пойму ничего , - сказал Андрей, усаживаясь в соседнее кресло и доставая из кармана сигареты и зажигалку. Родион после катастрофы бросил курить, хотя до того дымил, как паровоз, но другим в своем доме курить разрешал, тем более, что кондиционеры, понапиханные почти везде, еще работали и как фильтры, исправно очищая воздух. – Ты чего-то странный какой-то. Я проведать тебя заехал, как ты после вчерашнего, а теперь вижу, что пораньше надо было зайти. К тебе кто-то в гости приехал?

Родион поднял на друга глаза. Ввалившиеся такие, еще не совсем здоровые. И какие-то печальные, - отметил про себя Андрей. - Вчера веселее были.

-Дай лучше сигарету, - попросил Родион и протянул к Андрею руку, отчего пуловер распахнулся и обнажил скрывающуюся под ним черную футболку с зеленошарой эмблемой НТВ: таких маек у Родьки был, наверное, мешок, как память о его телевизионной жизни; он дарил их всем подряд, приговаривая, что такие в магазине не купишь.

Андрей раскрыл пачку и подал ее Родиону.

-Чего это ты закурил вдруг снова? Даже вчера ты, помнится, героически отказывался.

-Да так, - неопределенно ответил Родион, беря полностью белую сигарету и задумчиво на нее глядя, прежде чем прикурить. – Вот скажи мне, Граф, - «Граф» было прозвищем Андрея еще со школы, данное ему благодаря дворянской фамилии; самого же Родиона в детстве однокашники называли Тагирычем. – Я никак понять не могу, почему почти у всех ментов самые популярные сигареты «Парламент», а у врачей – легкое «Мальборо»? Ну, «Парламент» еще можно объяснить цветовыми предпочтениями, у него пачка бело-синяя, как машина ДПС, а вот золотистая «Мальборо» никаким боком к врачам не лежит.

Андрей лишь крякнул: Родион умел задавать такие идиотские вопросы, чем, кстати, неоднократно приводил в замешательство своих собеседников в телеэфире.

-Вот и я не знаю, - сказал Родион. Потом закурил от протянутой зажигалки, затянулся и почувствовал слегка подзабытый уже вкус. После еще одной затяжки никотиновые пары ударили в голову, слегка закружив комнату вокруг. Давненько я не курил, - подумал Родион. - Хорошо еще, что сигареты легкие, а то поплохело бы.

Андрей тоже щелкнул зажигалкой, уже для себя, встал с кресла, стянул с себя куртку – становилось жарко – и взял большую хрустальную пепельницу с каминной полки. Потом сел обратно и решил ни о чем не спрашивать: за долгие годы дружбы он знал, что Родьке вопрос достаточно задать всего один раз и тот обязательно на него ответит, пусть и после некоторой паузы, если захочет. А если не захочет, то спрашивать снова просто бесполезно.

-Я позавчера в булочную пошел, что на углу, - сказал Родион, выпуская струю дыма в потолок. – Хлеба не было ни крошки, воскресенье, у Оксаны – выходной…

-Кстати, - перебил его Андрей, - а сегодня-то она была?

Родион покачал головой:

-Нет, я позвонил ей и попросил не приходить. Дома у меня в порядке все, а колоться – только завтра. И вообще: не перебивай меня, а то вообще ничего говорить не буду.

Андрей поднял руки:

-Молчу, молчу.

-Так вот. Доковылял я туда и решил передохнуть, кофе выпить. Кстати, - Родион усмехнулся, - я в том магазинчике лет пятнадцать не был, а там почти все по-прежнему, даже ложечки для пробы хлеба на веревочках висят. Только кафетерий добавился, да игровые автоматы, которых везде понатыкали. Так вот, взял я себе чашку кофе, сел за столик и от нечего делать по сторонам стал пялиться. В это время в булочную мальчишка забежал, лет одиннадцати. Симпатявый такой, стриженный, в серых брючках и синей курточке. Он покрутился по магазину, а потом, дождавшись мать, которая пришла чуть позже, и взяв у нее деньги, прилип к автомату, тому, что хватает предметы разные и достает их, знаешь?

Андрей кивнул.

-Ну вот, и с таким азартом и сосредоточенностью пацан этот играл, внимательно заглядывая в автомат со всех сторон, чуть ли не сзади, аж кончик языка высунул. Ничего, конечно, у него не получилось, и после нескольких попыток он снова пристал к матери с просьбой дать ему мелочь. Та отнекивалась, но потом все же дала.

Родион снова затянулся и потушил дотлевшую почти до фильтра сигарету в пепельницу.

-Уж не знаю, чем там все закончилось, я допил кофе и ушел, а мальчонка с мамашей все еще там оставались. И вот шел я домой и думал: мне уже за тридцать, и у меня самого вполне мог уже быть такой постреленок, бегать, клянчить деньги и самозабвенно играть в автоматы.

Родион замолчал, а Андрей, забыв о своем обещании не перебивать, спросил:

-Так чего же ты с Юлькой развелся? Нарожали бы детей, жили бы как люди.

Родион сокрушенно покачал головой:

-Нет, не нарожали бы. Юлька не хотела категорически. Она ведь тоже теледива, а беременность там, декрет, все это означает конец карьеры. Ну, может и не конец, но уж сильный откат назад - точно. А разошлись… Понимаешь, она суп варила паршиво.

-В смысле? – удивился Андрей.

-По-столовски. Бульон отдельно, макароны – тоже отдельно, а потом полоскала их еще под струей холодной воды. Тетка никогда так не варила, и я не смог привыкнуть к такой отдельности.

-И это причина? – удивился майор.

-Нет, конечно, - улыбнулся Родион. – Хотя и это – тоже. Просто слишком разные мы с ней были. Сам удивляюсь, как умудрились пять лет-то прожить. Но я, вообще-то, сейчас о другом. Скажи-ка, Граф, ты ведь наверняка помнишь, сколько Наташ было в нашем классе?

-Каких Наташ? – снова удивился Андрей.

-Обыкновенных, - терпеливо пояснил Родион. – Сколько было девчонок, которых Наташами звали? Ты ведь помнишь, у тебя-то с головой все в порядке.

Андрей задумался. Он совершенно не понимал, за каким чертом Родиону понадобились Наташи из детства и отрочества, но память все же напряг.

-Ну, я двух помню: Васильеву и Карпенко. А что?

-И где они сейчас?

-Васильева здесь, в «Михайловском» работает, бухгалтером, а Карпенко – в Москве, в фирме какой-то крутой, насколько я знаю. К чему это все, Родька?

Родион нахмурил брови.

-Странно. Должна была быть еще одна.

Андрей еще раз перетряхнул кладовые памяти.

-Нет, больше не было, точно.

Белая футболка с надписью СССР, вытянутая рука с растопыренными пальцами, отгораживающаяся от объектива камеры, смутный силуэт девушки с расплывчатым пятном вместо лица – все это снова промелькнуло в голове у Родиона. Промелькнуло и не погасло, как, казалось, должно было бы, а осталось гореть, светиться, как некая картинка таинственной альтернативной реальности, которая никак не вписывалась в общую и почти полную уже картину воспоминаний, словно сон в первую секунду после пробуждения.

-Представляешь, сегодня кое-что произошло, - задумчиво произнес Родион. – И как раз это заставляет меня утверждать, что должна была быть еще одна Наташа.

И он рассказал другу все, что случилось утром, когда в его жизнь стремительно и совершенно неожиданно ворвался Руслан. Рассказал и о том, что обнаружил потом в подвале. Андрей слушал очень внимательно, все больше и больше мрачнея, передвигая брови из верхнего, удивленного, положения в нижнее, нахмуренное.

-Значит, этот пацан утверждает, что он – твой сын? – спросил он, когда Родион замолчал. Родион кивнул. Андрей выдержал паузу. – А ты хоть документы его догадался посмотреть?

-Зачем? – пожал плечами Родион. – Я и так уже убедился, что он – это он.

-Блин, Родька, я тебе удивляюсь! – воскликнул Андрей. – Раньше, помнится, ты не был таким доверчивым, сразу бы все проверять стал. А сейчас… А где он?

-Кто?

-Ну, пацан твой! – с каким-то легким раздражением уточнил Андрей.

-Прогуляться ушел. Все на кухне убрал после нашей вчерашней вечеринки, потом меня разбудил и сказал, что хочет город посмотреть. Я возражать не стал.

-Посмотреть! – передразнил Андрей. – Вот хоть убей меня, но я жопой чувствую: не то здесь что-то.

Родион улыбнулся:

-Я тоже не сразу поверил. Но фотографии, письма…

-Кстати, а где они?

-Там, на кухне на столе.

-Я возьму, - Андрей встал и вышел из комнаты, а Родион, подумав, взял из пачки, валявшейся на журнальном столике, еще одну сигарету.

-Дай вжигу, - попросил он у вернувшегося с бумагами Андрея. Тот молча протянул зажигалку, сел в кресло и стал внимательно рассматривать то, что принес. Сначала он прочитал записки, а потом взял обе фотографии: и ту, что привез мальчик, и ту, которую нашел Родион. И едва он взглянул на них, как у него невольно вырвалось:

-Так это же…

Он осекся и глянул на Родиона. Тот, внимательно смотря на друга, требовательно произнес:

-Продолжай.

-Это – Наташка Никитина, - смутившись, сказал Андрей. У его смущения были причины: он не знал, что именно помнил Родион, а чего – нет. – Только она не с нами училась, а в параллельном классе. Жила тут, в трех шагах. А в восемьдесят восьмом… Отставить! В восемьдесят седьмом, летом, уехала из Ключей вместе с родителями куда-то то ли в Сибирь, то ли на Север, точно не знаю. Ты ничего о ней не помнишь? – осторожно спросил он, не желая пробуждать у друга неприятные и болезненные воспоминания. Когда Андрей узнал, что у Родиона – амнезия в результате травмы, он отчасти даже позавидовал ему, сказав жене: «Родьке, возможно, даже повезло: забыл все неприятности, что были в жизни».

-Нет, покачал головой Родион. – Не помню. У меня с ней что-то было?

-Возможно, - пожал плечами Андрей, уклонившись от прямого ответа. – Вы, вроде как, дружили.

Родион кивнул удовлетворенно:

-Ну вот, сам видишь, что Руслан – мой. Он даже похож на меня один в один. Вот я познакомлю вас, убедишься.

-Все равно тут что-то как-то не так… - проговорил Андрей, снова глядя на фотографии.

-Андрюха, ты, наверное, знаешь что-то больше меня, - сказал вдруг Родион, вставая тяжело и забирая фотографии и письма из рук друга. – Иначе почему ты сомневаешься?

Андрей вздохнул. Ему совсем не светило рассказывать Родиону ту не очень приглядную историю, что приключилась с Натальей Никитиной, но тут его от этого избавил сам Родион. Он поднял вверх палец:

-Ничего не говори. Мои доктора сказали, что память должна восстановиться сама, иначе для меня это будут не мои воспоминания, а что-то другое, как история, прочитанная в книжке. Понимаешь?

Андрей не совсем понял, но кивнул.

-Давай так, - сказал он, тоже вставая. – Я выясню, куда Никитины отправились и что с Натальей стало. Для меня ведь это как два пальца…

-Отставить, майор! – скомандовал Родион и улыбнулся. – Ничего выяснять не надо. Я знаю что этот парень – мой сын, а все остальное – не важно.

-Как скажешь, - пожал плечами Андрей. – Не хочешь, не буду. Тогда завтра бери своего пацана и приходите к нам к шести. Не забыл, что завтра у Кольки день рождения? Да и маму помянуть надо.

-Конечно, помню. Придем, не сомневайся. Я уже и подарок приготовил.

-Я тоже, - вздохнул чему-то Андрей…

Уже проводив друга и закрыв за ним дверь, Родион обернулся и увидел на полке рядом с радиотелефоном маленькую тоненькую книжку в потрепанной пластиковой обложке. Странно, - подумал он, - здесь, вроде бы, ничего не было. Он взял книжечку и раскрыл. Паспорт. С потертыми краями страниц, в паре мест на первой странице чем-то чуть заляпанный, но тем не менее паспорт самый настоящий.

Родион перевернул страницу и посмотрел на фотографию, потом – на напечатанный текст и сердце его пару раз быстро и гулко стукнуло в груди. Никитин Руслан Родионович, 15. 07. 1988, г. Вельск Архангельской обл.

-Ну вот оно, - пробормотал Родион, аккуратно закрывая паспорт и любовно кладя его на место. – Все и понятно.

В этот самый момент затрезвонил телефон. Родион снял трубку и услышал голос Бориса Соболева.

-Ты куда пропал? – спросил тот слегка даже озабоченно. – Я тебе полдня звоню.

-Да никуда я не пропадал, - ответил Родион, улыбаясь своим мыслям. – Дома сижу. Просто звонков не слышал.

-Понятно. Так я завтра подъезжаю? Как обычно?

Родион задумался на секунду.

-Борь, давай отложим, ладно? У меня здесь дела вдруг образовались, надо бы порешать. А послезавтра мне в Москву надо, хирургам показаться.

-Вот как? Не проблема, я тогда в субботу приеду.

Родион опять помялся: он не знал, что еще может случиться до субботы.

-Давай так: я тебе позвоню. Хорошо? Мы не нарушим там ничего в смысле процесса лечения?

-Не нарушим, - ответил Борис немного растерянным голосом. – Но у тебя все нормально?

Родион снова заулыбался.

-Не просто нормально, а отлично даже. Не волнуйся!

-Подожди! – из трубки повеяло уже неприкрытой тревогой. – Чего у тебя такой голос возбужденный?

-Да не волнуйся ты! – засмеялся Родион. – Просто я человечка встретил, которого… - он чуть не сказал: «которого никогда не видел», но понял, что после этих слов Борис точно решит, что у пациента сорвало крышу, и примчится сюда на ближайшем же автобусе, - которого я пятнадцать лет не видел. Сам знаешь: радость встречи, эндорфины чуть не из ушей лезут. Ты же психиатр!

-Да, я понимаю, - ответил Борис и вроде как успокоился. – Рад за тебя.

-Я сам за себя рад. Я позвоню, обещаю!


9

Вечерело. Андрей Шереметьев сидел в своем кабинете и старательно паял штепсельную вилку у видавшей виды настольной лампы, оставшейся еще, наверное, со времен НКВД, когда ее яркий свет направляли в лицо троцкистам-антисоветчикам. Служила она исправно уже полвека, но в последнее время стала пошло так подмигивать из-за паршивого контакта в вилке при мальйшем прикосновении. Андрей долго терпел такое ее поведение – просто не было времени заняться – но сегодня мигание просто достало. Андрей притащил от технарей паяльник, разобрал вилку и теперь сосредоточенно обмазывал хищным раскаленным жалом, смоченным в припое, места соединения провода с ножками вилки. Старые провода паялись плохо и майор, злясь, тихо матерился.

Нет, здесь, все-таки, что-то не так, странно все, - думал он о разговоре с Родионом. Откуда мог взяться какой-то сын? Если все так и есть, как рассказал Родион, то, получается, что пацан – Наташи Никитиной. Но как такое может быть, если та с родителями уехала, когда ей было где-то пятнадцать, и больше никогда в Михайловы Ключи не возвращалась? Нет, теоретически все это вполне может быть, особенно если вспомнить все то, что было тогда, но как же все-таки пацан получился? В смысле, понятно, каким образом он получился, но вот почему? Этого просто не должно было быть, хотя…

Андрей швырнул на подставку паяльник, откинулся на спинку кресла и нахмурился, наблюдая, как только что припаянный провод весело отскакивает обратно. Хотя, если припомнить все детали той некрасивой, дурацкой истории и того спора, что заключили между собой тогда Родион и Андрей, то получается, что не так уж все и невероятно. Получается, не врал тогда Родька, когда говорил…

В дверь постучали и тут же открыли. В щель пролезла голова Володи Сизова.

-Босс, ты еще здесь?

-Нет, это тень моя осталась! – огрызнулся Андрей. – Ты паять умеешь?

-Паять?

-Ну да, - нетерпеливо бросил майор и показал пальцем на разодранную пополам вилку на столе. – Я уже полчаса мучаюсь, чтоб ее.

Вовка подошел к столу, покрутил в руках вилку.

-Здесь кислота нужна. Провод алюминиевый, а ножки – латунные. Они так не спаяются.

-И где ее взять? – Андрей скрестил руки на груди.

-Там же, где ты паяльник взял. Щас сделаю.

-Выполняй. Я подожду.

Володя испарился, а Андрей снова задумался, глядя на неработающую лампу. А, может, и нет никакого мальчика? Прямо как у Горького, блин. Может, Родя сам себе его выдумал? С него станется, у него голова все еще не совсем в порядке. Или просто приснилось ему что-то? Он ведь не предъявил парня к обозрению, лишь показал письма, которые, в сущности, ничего конкретно не объясняли и не доказывали. Похоже, никто пацана не видел и не слышал… Стоп!

Андрей встрепенулся. Нет, похоже, мальчик все же существует. Майор вспомнил про свой звонок Родиону днем, когда ему отвечал явно не Родион. Голос похож, но не его, точно. Андрей еще тогда подумал: откуда у Родиона в доме подросток? Значит, мальчик все-таки был и Алексей Максимович может идти куда хочет со своим вопросом!

Вернулся Володя с каким-то малюсеньким пузырьком.

-Сейчас мы ее, - произнес он, окропил несчастные провода вонючей жидкостью и моментально припечатал их на место паяльником, отчего те противно шипели, словно забравшаяся на стол змея.

-Готово, товарищ майор! – заявил Вовка и в мгновение ока собрал вилку и протянул ее Андрею.

Тот критически осмотрел результат работы, воткнул вилку в розетку и лампа засветилась ровным немигающим светом.

-Молодец! – похлопал Андрей по плечу лейтенанта. – Ты – самое ценное в нашем отделении.

-Рад стараться! – заржал Володя. – Ты домой-то собираешься или тут ночевать решил?

-Собираюсь, - кивнул Андрей. – Поехали.

Володя Сизов жил не доезжая пары кварталов до дома Андрея и тот подвозил его, ибо на служебной машине домой ездить позволить себе мог только начальник, а личной у Володи не было…

Въехав к себе во двор и выходя из «шестерки», Андрей мельком глянул на соседний дом. Обычно у Родиона по вечерам (а темнело все еще рано, несмотря на сильно увеличившийся день) свет горел либо в его кабинете на втором этаже, либо на кухне, окна которой также выходили на улицу. Сегодня же сразу несколько окон весело светились на темном фоне стены. Андрей покачал головой, быстро заскочил на свое крыльцо и через секунду от дверей раздался его злой голос, источающий смачные ругательства.

К вечеру подморозило и скопившаяся за день влага на крыльце превратилась в тонкую ледяную корку. На ней-то и заскользил майор, успев в последний момент схватиться за поручень, удержать равновесие, но все-таки больно ударившись при этом лодыжкой о стойку крыльца.

-Чтоб тебе провалиться! – прорычал Андрей, хотя и понимал, что сказанное прежде всего относится к нему самому. Уже больше года он собирался повесить светильник над крыльцом: старую лампочку, ввернутую в патрон, свисавший сверху на проводе, Андрей оборвал сразу же, как только купил красивый фонарь с круглым матовым плафоном. Оборвать-то оборвал, но вот найти время, чтобы водрузить на отведенное место фонарь, так и не нашел. В прошлом месяце, в очередной раз пробираясь на ощупь в дом, майор плюнул на все и повесил-таки светильник, но подсоединить провода до сих не сподобился.

Завтра же надо питание подвести, - решил он про себя, совершенно не учтя, что как раз завтра это сделать вряд ли получится. Андрей, морщась, потер ушибленную ногу и вошел в дом.

Вся семья уже сидела за столом на кухне, ожидая Андрея к ужину. Это была давняя семейная традиция: ужинать обязательно должны были все вместе, если не получалось так, что кто-то сообщал заранее о том, что задержится. И уж конечно никто и мысли не допускал, чтобы сесть за стол, не дождавшись главы семейства. Раньше эта роль принадлежала Владимиру Семеновичу, но после его выхода на пенсию и получения инвалидности, она как-то сама собой перешла к его сыну.

-Привет всем! – стараясь говорить как можно веселее поприветствовал домашних Андрей.

-Папа! – воскликнул Коля, вскочил со своего места и кинулся на шею к отцу. Андрей обнял сына.

-Как ты, разбойник? Много двоек получил сегодня?

-Ни одной! – гордо объявил мальчик, сияя, как начищенный медяк. – По географии – четверка.

-Молодец. Ладно, беги, сейчас кушать будем.

Андрей опустил сына на пол и, вымыв руки, подсел к столу.

-Как дела? – спросила Вика, его жена.

Андрей сделал неопределенный жест рукой:

-Нормально.

Вика кивнула и вместе с Машей начала раскладывать макароны по тарелкам, поливая их остро пахнущим соусом.

-Вик, вот ты столько лет уже его жена, - подал голос Владимир Семенович, повернув к невестке лицо в больших черных очках, - а все никак не запомнишь, что мента спрашивать о том, как дела, бесполезно: у нас всегда один ответ.

-Да я помню, папа, - улыбнулась Вера. – Но все равно должна же я поинтересоваться у супруга, как прошел день?

-Должна-должна, - согласился Андрей, поцеловав жену в щеку и приступая к еде. – М-м, вкусно! Кто готовил?

-Дед, - отозвалась Маша и, упреждая непременный упрек, сразу же продолжила: - Меня выгнал из кухни, велев идти к экзаменам готовиться.

Андрей дипломатично промолчал: упрекать отца в том, что он при своей слепоте возится с домашними делами, было бестактно и жестоко. Владимир Семенович, узнав два года назад о том, что уже никогда не будет видеть, впал в полнейшую депрессию, но, будучи от природы сильным и волевым человеком, сумел с ней справиться, сжился со своей слепотой и держался теперь только тем, что что-то делал дома. На удивление, он довольно хорошо справлялся и с приготовлением еды, и со стиркой, и с уборкой. Семья поначалу пыталась освободить отца и деда от этих забот, но тот сразу замыкался в себе, остро чувствуя свою убогость и ему начинало казаться, что он – лишь обуза для всех. И семья сдалась, понимая, что только в домашних хлопотах и заботе о близких теперь состоит весь смысл жизни старика, и терпела иногда просыпанную на кухне крупу или лужу грязной воды в ванной.

-Нечего ей тут под ногами болтаться! – подтвердил Владимир Семенович, ловко орудуя вилкой в своей тарелке. – Пусть учится, школу заканчивает хорошо. А то что я ее матери скажу, если в аттестате одни тройки будут?

Андрей усмехнулся при упоминании о сестре:

-Надьку, по-моему, это меньше всего волнует.

-Цить! – прикрикнул на него отец. – Как так может быть, чтобы мать судьба дочери не волновала? А даже если и не волнует, то все равно учиться нужно!

-Мужчины, не ругайтесь, - примирительно сказала Вика. – Сейчас чай будем пить, я печенье купила.

-Дорогое, небось, - проворчал Владимир Семенович: он всю жизнь был довольно прижимистым человеком, а зрение потерял уже после того, как в стране началась инфляционная пляска, потому прекрасно представлял себе, что и сколько сейчас стоит.

-Нет, - ответила Вика. – Нам сегодня в больницу завхоз привез, по оптовым ценам, вот я и взяла.

-Дожили! – Владимир Семенович, оседлав любимого конька – критику нынешнего строя – не успокаивался. – Дешевое печенье по блату покупаем.

Никто ему не возразил, просто не было смысла напоминать, что в восьмидесятые не было ни дешевого, ни дорого, и по блату приобреталось практически все: Владимир Семенович категорически не принимал (да и не понимал) то, что происходило в стране сейчас и боготворил советский период.

Чай был уже почти допит, когда Маша вдруг спросила Андрея:

-Дядечка, скажи, пожалуйста, а у Роди… - она осеклась, но тут же поправилась: - у дяди Родиона что, младший брат есть?

Все посмотрели на девушку.

-Почему ты так решила? – поинтересовался Андрей.

-Да я сегодня парня видела, как две капли воды на него похож. Вот я и подумала…

-А ты где его видела? И когда?

-Днем, - ответила Маша, слегка удивленная настойчивостью, с которой ее допрашивал дядя. – Я из школы шла, а он возле двора стоял соседского, с дядей Родионом – одно лицо. Так это его брат?

Значит, был мальчик, точно был, - подумал Андрей. - И есть.

-Нет, брата у Родиона нет, - ответил он вслух. – Брата нет, а вот сын откуда-то взялся. Русланом зовут.

У Веры и Маши глаза полезли на лоб, а Коля живо воскликнул:

-У дяди Роди – сын? Круто! А сколько ему лет?

-Да он большой уже… - начал было говорить Андрей, но тут Владимир Семенович, вынырнув из каких-то своих размышлений, переспросил удивленно:

-Чего? У Родьки ребенок есть? Во дела! И когда же он его замастрячил?

-Папа! – укоризненно сказала Вика. – Здесь же дети! И потом, что это за неологизм такой?

-Кто дети? Они? – Владимир Семенович, не поворачивая головы, показал пальцем в сторону Маши и Коли. – Ну ты даешь! Машке самой скоро рожать, - при этих словах девушка смутилась слегка, а мальчик прыснул было в кулак, но тут же принял отрешенный вид под строгим взглядом матери, - а Колька уже и так все знает, вас еще научит.

-Ладно, меня ребята ждут, - Коля встал из-за стола. – Спасибо! Я пойду, а вы тут без меня обо мне ругайтесь.

-Беги, внучек, беги, - ответил дед, а потом повернулся к невестке: - Как ты там сказала? «Нео…» что?

-Неологизм, - пояснила Маша. – Новое слово.

-Какое же оно новое? – оживился Владимир Семенович, хлопнув себя по колену тяжелой морщинистой ладонью. – Мы так еще в детстве говорили. Так от кого у Родьки пацан-то? Небось с телевидения кто?

-Нет, - ответил Андрей, – не с телевидения. Помнишь Наташу Никитину? Тут неподалеку жила.

Дед наморщил лоб:

-Это Кузьмовны внучку? Ну, помню. Так она, вроде, лет сто, как отсюда уехала. Или вернулась?

Андрей покачал головой.

-Не сто, а шестнадцать. И с тех пор сюда не возвращалась и ни я, ни Родька ее больше не видели.

Вика и Маша во все глаза и уши следили за разговором. Коли за столом уже не было, а то бы он тоже следил.

-Что-то я не пойму, - растерялся Владимир Семенович. – Сколько же лет парню-то?

-Почти пятнадцать.

Тут удивилась Маша:

-А мне показалось, что ему больше. Как мне.

-Подождите! – сказал дед. – Это получается, что Родька Наташку тогда еще обрюхатил? – взгляда Вики он, естественно, не заметил. – Но вы же тогда совсем сопляками были!

Андрей развел руками:

-Ну, видишь… Сопляками, а вон как получилось.

-Ни хрена же себе! Интересно пляшут девки по четыре штуки в ряд… Как же так получилось?

Андрею совсем не хотелось распространяться сейчас на эту тему, тем более, что он не знал, как к этому отнесется Родион. Поэтому лишь неопределенно пожал плечами и банально соврал:

-Да я сам ничего толком не знаю. Знаю только, что парень приехал сегодня, что с матерью его какая-то беда случилась и у него никого больше не осталось, кроме Родьки. Кстати, я завтра их обоих пригласил. Никто не возражает?

-Да что ты! – ответила за всех Вика. – Конечно, пусть приходят.

А Владимир Семенович лишь покачал головой и пробормотал:

-Да уж, дела. Жаль, Полинка не дожила, порадовалась бы…

Уже поздно ночью, когда все в доме улеглись спать, Андрей вышел из ванной и тихо прошел в спальню. Вика уже была в постели и читала какой-то журнал при свете бра. Она посмотрела на вошедшего мужа и спросила:

-Андрюша, ты подарок-то не забыл купить?

-Купил. Сейчас покажу.

Он открыл шкаф и достал из самых его глубин объемистую коробку.

-Вот, гляди.

Вика взяла коробку и удивленно посмотрела на нее. Под прозрачной крышкой лежали игрушечные пистолет, запасная обойма к нему с пластиковыми пулями, наручники, макет рации и полицейский значок.

-Что это? – спросила Вика, разглядывая странный набор.

-«Юный полицейский», - угрюмо ответил Андрей: ушибленное место на ноге чуть припухло и слегка ныло. – Видишь, сверху написано: «Young policemen»?

-Вижу, - кивнула Вика. – Но мы ведь не об этом договаривались…

-А о чем? – раздраженно перебил ее Андрей, стаскивая брюки. – Я знаю, что Колька велосипед хочет, но откуда деньги-то взять? Купил то, на что хватило!

-Но почему именно «Юный полицейский»?

-А чем тебе не нравится? – спросил Андрей. – Он ведь сын мента, вот пусть и играет с ментовскими атрибутами.

-Ну да! – воскликнула Вика. – Сейчас будет с игрушечными пистолетом и наручниками играть, а постарше станет – настоящие у тебя сопрет.

Андрей забрал коробку и спрятал ее обратно в шкаф.

-Хорошо, - сказал он, садясь на кровать. – Завтра поеду в магазин и обменяю на Барби, пусть нянчится.

Вика тоже села на кровати и нежно обняла мужа сзади за плечи.

-Дорогой, ну чего ты злишься? – сказала она примирительным голосом в самое его ухо. – Бог с ним, с подарком: Колька и так рад будет. У тебя что-то случилось?

Андрей поморщился.

-Да нет, нормально все. Только Родион с его парнем из головы не идут.

-Что-то не так?

-Да, вроде, все так, - Андрей пожал плечами. – Только странно все это, что-то тут есть… - он поискал слово: - непонятное. Что-то не сходится, только вот не могу понять, что именно.

-А ты сам-то этого Руслана видел?

-Нет. Когда я к Родьке заезжал, то мальчишки дома не было, погулять ушел. Я уж подумал было, что и нет никакого Руслана. Но я его слышал: он мне по телефону отвечал, когда я звонил. Да и Машка, видишь, его лицезрела.

-Ну, и чего ты переживаешь?

Андрей помолчал.

-Да мне бы проверить все, а то боюсь, как бы не влетел наш Родион в какую-нибудь неприятность. Но он попросил меня ничего не предпринимать и я пообещал.

-Значит, не проверяй, - Вика поцеловала мужа в затылок. – И не волнуйся. Завтра познакомимся с мальчиком, может, твои сомнения все и пропадут. А вообще, чего только в жизни не бывает! Это я тебе как врач говорю, уж поверь.

Андрей рассмеялся:

-Да уж, если как врач, то тогда конечно…

Он развернулся и поймал губы жены своими. Потом отодвинулся чуть назад и сказал:

-Кстати, велосипед Родька собирался подарить и, как я понял, уже его купил.

Вика серьезно посмотрела на мужа:

-Ты что, просил Родиона об этом? И не стыдно?

-Никого я ни о чем не просил! – заявил Андрей, вроде как даже обидевшись. – Просто мы говорили как-то о Колькином дне рождения и Родька сам предложил. Я отказывался, правда, но он настоял.

-Но ведь это дорого!

-Да брось ты! – отмахнулся Андрей. – Это для нас с тобой дорого, а у Роди деньги есть. И потом: мы ведь с ним, как братья, в детстве на горшках рядом сидели, так неужели он не может своему племяннику подарок хороший сделать?

Вика покачала головой:

-Все равно неудобно как-то…

-Ничего не неудобно. Не бери в голову!

И Андрей снова потянулся губами к жене…

За стеной, в своей комнате, не спала Маша. Она лежала в кровати, натянув одеяло до подбородка, и смотрела в потолок, на котором почти в полной темноте отражались неясные тени, особенно причудливые в свете убывающей луны. Спать не хотелось совершенно, а, точнее, не моглось: в голову лезли разные мысли, отгоняя засуетившегося было Морфея.

У Роди – сын. Кто бы мог подумать? И уже большой такой, - Маша чуть наморщила лоб. - Это получается, что Родиону самому-то лет пятнадцать было, когда…

Маша почувствовала легкое волнение в груди, словно что-то придавило ее сверху, не давая вздохнуть. Она все же перевела дух и повернулась на левый бок. Открытые глаза уперлись в стенку, оклеенную обоями в дурацкий цветочек. Сейчас цветочков не было видно, но Маша прекрасно их помнила, она наизусть выучила рисунок за то время, что жила у деда. Обоям этим, наверное, было уже лет триста, но заменить их (что означало бы затеять долгий и нудный ремонт) не было ни времени, ни денег. Поначалу Маша вся полыхала желанием преобразить хотя бы стены, оклеив их чем-нибудь посовременнее, но постепенно желание угасло, взгляд привык к синим цветочкам, щедро рассыпанным по площади стены и Маша просто перестала их замечать, как перестаешь замечать что-либо, постоянно присутствующее на одном и том же месте, и лишь когда это что-либо вдруг пропадет, то удивленно вскидываешь голову и восклицаешь: «Что за черт?»

Маша вспомнила лицо парня, которого встретила днем около дома. Симпатичное и до боли похожее на родионовское. Как будто смотришь в некое метафизическое зеркало, в которое глядит сам Родион и где отражается его лицо пятнадцать лет назад. Маша сама, естественно, не видела лица соседа пятнадцатилетней давности, но за то она видела все фотографии в доме, на многих из которых был молодой дядя Андрей вместе с другом детства.

Интересно было бы с ним познакомиться, - подумала Маша, вновь представив себе лицо мальчика, и эта мысль снова взволновала ее. А ведь завтра вечером Родион вместе с сыном пожалуют в гости, и Маша в любом случае будет представлена загадочному молодому человеку. Вообще-то, он и в самом деле слишком молодой, года на полтора моложе ее, но, глядя на него, этого не скажешь. Наверное, все же забавно будет с ним пообщаться, несмотря на разницу в возрасте, кстати, не в его пользу. И вновь что-то навалилось на девушку, заставив снова шумно вздохнуть, только тяжесть на этот раз пришлась не на грудь, а ниже, на живот и бедра. Маша вновь повернулась, на этот раз на правый бок, и наконец-то закрыла глаза…


10

-Пап, ужин готов!

Голос Руслана, раздавшийся из кухни, отвлек Родиона от гипнотизирующего мерцания огня в камине. В комнате было тепло, даже жарко, но Родион все равно кутался в длинный теплый свитер, ощущая какой-то легкий внутренний озноб.

Камин был разожжен по просьбе Руслана, вернувшегося с улицы и немного замерзшего. Мальчик сам притащил дрова из сарая во дворе, под чутким руководством Родиона сложил их в топке камина и зажег. Они вместе посидели немного у огня, а потом Руслан предложил приготовить ужин.

-А ты умеешь готовить? – удивился Родион.

-Ну, не то чтобы очень, но кое-что могу, - ответил Руслан и отчего-то смутился. – Пришлось научиться, когда мама заболела.

Родион лишь кивнул в ответ, почувствовав легкий укол внутри за то, что при этих словах сына должен был бы опечалиться, но по-настоящему печалиться не получалось, и все потому, что он никак не мог вспомнить, о ком же конкретно ему надо грустить, а грусть вообще была бы просто фальшивой и нечестной.

Руслан ушел на кухню, заверив предварительно отца, что сам прекрасно разберется, где взять продукты и как обращаться с плитой и микроволновкой, а Родион, уставившись на веселящийся огонь, вновь постарался напрячься и вспомнить. Через полчаса безуспешных попыток, он отбросил эту затею и просто смотрел на пламя, отдавшись его завораживающей магии. Лохматый Туз, дремавший у его ног, некоторое время спустя, видимо, оценив температуру в комнате, как чересчур высокую, поднялся и, высунув язык, тоже потопал на кухню.

-Пап, ты идешь?

-Иду! – ответил Родион, медленно вставая и нехотя снимая свитер: переться в нем на кухню и, тем более, садиться за стол, не было резона из-за высокого воротника, налезающего снизу на подбородок, и длиннющих рукавов, неизбежно сползавших вниз, как их ни подтягивай.

На кухне пахло жаренной картошкой. Родион вдохнул аромат и усмехнулся про себя: он с детства любил это простое и незатейливое блюдо, но не так давно врачи запретили ему все сильно жареное. Но Родион, старавшийся придерживаться диеты, иногда все же позволял себе ее нарушить, несмотря на все протесты Оксаны, приставленной блюсти его режим.

Стол был сервирован и возле него стоял улыбающийся Руслан. Из под стола же вылез Туз, тряхнул лохматой головой и негромко тявкнул, смотря то на Родиона, то на мальчика.

-Жрать просит, - прокомментировал Родион, одной рукой опираясь на трость, а другой потрепав пса по загривку.

-Ты его чем кормишь? – спросил Руслан.

-Да черт его знает, - неопределенно ответил Родион и пояснил, поймав недоуменный взгляд сына: - Его Оксана все время почует. Посмотри там в шкафу, вроде бы какие-то консервы собачьи были.

Руслан открыл шкаф и вытащил большой синий пакет.

-Это?

-Похоже, - кивнул Родион. – Видишь, собака нарисована?

-Ага. А миска его где?

-Там, в углу, - махнул рукой Родион и осторожно опустился на кухонный диван.

Руслан высыпал содержимое пакета в блестящую миску и Туз с аппетитом стал поглощать еду с бешенной скоростью и причмокиванием. Мальчик немного посмотрел на него, а потом, вернувшись к столу, сказал:

-Я читал где-то, что в этот корм специально добавляют какие-то наркотики, чтобы животные к нему привыкали и ничего больше не ели. Может, это вредно?

Родион пожал плечами. Он и сам недавно что-то подобное где-то слышал, но рассудил, что это – не более, чем конкурентная борьба между производителями кормов для домашних животных.

-Черт его знает… Может, и так. Но ему нравится: смотри, как уплетает.

Туз уже почти расправился со своей пайкой, сел возле миски и, облизываясь, выразительно посмотрел на людей: «Чего так мало? Еще хочу!»

-Хватит тебе, - улыбнулся в ответ Родион, - а то совсем наркоманом станешь. И вообще, поимей совесть, мы сами еще не ели!

-Ой, извини! – вскинулся Руслан, вскочил и метнулся к плите, откуда приволок большую сковородку. – Вот, давай тарелку.

Сковорода была полна мелко нарезанной картошки с колбасой.

-Ты куда столько наготовил? – спросил Родион, забирая наполненную тарелку. – Тут полк накормить можно.

Руслан неопределенно повел плечом:

-Не рассчитал. Ничего, на завтра останется. Мы дома всегда так делали: наготовим, а потом едим всю неделю.

-Что, лениво было готовить?

-Нет, просто денег было мало. Как появлялись – ну, пенсия там бабушкина – сразу накупали всего, варили и снова ждали.

Родион удивился:

-А что, мама не работала?

Мальчик, поставив свою тарелку и закрыв крышкой сковороду, отчего-то смутился:

-Нет, работала, конечно, только платили ей мало и не всегда.

-Понятно, - кивнул Родион, а внутри него сжалось сердце: черт, он сам уже забыл, что такое жить без денег, хотя когда-то такие времена были и иногда угроза голода не казалась призрачной и далекой, как туманный Альбион.

Они ели картошку, оказавшуюся весьма недурной. Родион отметил, что пожарена она именно так, как он и любил: не слишком бледненько, но и не совсем уж дочерна, а в самый раз. Это у него, наверное, с генами передалось, - подумал Родион про сына, и почему-то представил себе слово «гены» именем собственным, отчего вся мысль сразу же обрела другой, глупый, но забавный смысл. Родион не удержался и улыбнулся.

-Ты чего? – спросил Руслан.

-Так, ерунда, - уклонился Родион, но улыбку с лица стер и всех ген прогнал из головы. – Расскажи-ка лучше, как ты жил-то все это время?

Вопрос был, может быть, и уместным и закономерным, но все же больше подходил для ситуации встречи двух друзей, не видевшихся много лет, а здесь его надо было задать как-то по-другому, чтобы он звучал немного более естественно и подобающе моменту. Но слова были сказаны и Родиону вдруг вспомнилось, что он несколько раз за свою журналистскую карьеру неправильно формулировал вопрос или мысль, что чуть не стоило этой самой карьеры. Однако Руслан, похоже, не обратил никакого внимания на формулировку и, чуть погодя, ответил:

-По разному. Пока дедушка жив был, так нормально, а как его не стало, да еще мама… - он запнулся было, но тут же продолжил, - заболела, хреново стало.

-А что с дедом-то случилось? Насколько я понимаю, он, вроде, не такой уж старый был.

Руслан внимательно глянул прямо в глаза Родиона.

-Ты совсем маму не помнишь?

Родион вздохнул. Ему не хотелось говорить, что весь день он только тем и занимался, что пытался вспомнить хоть что-то, но, кроме смутных размытых картинок в мозгу, подтвержденных старой майкой, да разговором с Андреем, его усилия ничего не дали.

-Не помню. Хотелось бы соврать, но…

Руслан покачал головой.

-Понимаю. Дед пожарным был. Погиб.

-А как ты меня нашел-то? – Родион решил увести разговор от грустной темы.

-Бабушка объяснила. Сказала, что тебя либо в Москве искать надо, либо здесь. Я решил сначала в Михайловы Ключи заехать, а потом уж в Москву. Я там не был ни разу, потому побоялся, что потеряюсь.

Интересно, а откуда его бабушка про Ключи узнала? - подумал Родион, но тут же мысленно хлопнул себя по лбу: Тьфу, черт, она же сама родом отсюда, если Графу верить.

-Это точно, - усмехнулся он вслух. – Там легко потеряться. Кстати, я послезавтра туда еду, к врачу надо. Поедешь со мной?

-Конечно! – с энтузиазмом согласился Руслан. – Интересно ведь!

Родион слегка пожал плечами: чего может быть интересного в столице? Загаженный город, причем не только обычным мусором, но и человеческими отбросами. Хотя, конечно, если ни разу там не был…

-А как мы поедем? – спросил Руслан, собирая пустые уже тарелки. – На твоем «Мерседесе»? А мне порулить дашь?

Родион рассмеялся:

-Уже углядел тачку?

-Ага. Я в подвал спускался, пока ты спал. У тебя там еще бассейн есть.

Родион кивнул.

-Ты в нем плаваешь?

-Нет, еще ни разу. Опробуем, если захочешь. А что поездки касается… Нет, я сам машину вряд ли так далеко вести смогу, - Родион показал на свою трость. – Друга попросил, он нас отвезет. А порулишь, когда поправлюсь. Умеешь?

-Ну, так, теоретически. А что за друг?

-Хороший друг, с детства. Дядей Андреем зовут. Завтра познакомишься, нас с тобой в гости пригласили, на день рождения к Кольке, его сыну.

Руслан вдруг нахмурился:

-Я не пойду.

-Почему? – удивился Родион.

Мальчик замялся.

-Ну, я там не знаю никого, чужой я для них. И вообще, неудобно как-то.

-Ерунда! Вот и познакомишься. И чего неудобно, если пригласили?

-Не знаю, - вздохнул Руслан, расставляя чашки.

Родион решил не давить сейчас на парня: похоже, он действительно просто стесняется. Завтра еще будет день, можно будет попробовать его уговорить, а начинать отношения, которые и так – Родион это прекрасно понимал – не будут совсем простыми, с проявления родительского авторитета, просто глупо: где же ты был, папаша, пятнадцать лет? И то, что ты ни черта о ребенке не знал, ничего не меняет и не дает никакого права стучать кулаком по столу и отдавать приказы.

-Ты чего будешь: чай или кофе? – спросил тем временем Руслан.

-Чай с молоком.

-Гадость какая! – поморщился Руслан.

-Почему? Напиток английских аристократов.

-Все равно не люблю, - Руслан снова смешно сморщил нос.

Родион заулыбался:

-Если честно, мне тоже раньше не нравилось. Но вот с недавних пор полюбил почему-то. Ты сам-то пей, что хочешь, - поспешно добавил он, решив, что его агитация за чай с молоком тоже может быть воспринята мальчиком как давление на него.

-Я тоже чай, но без молока.

-Валяй, - согласился Родион. – Посмотри, кстати, в шкафу, может, есть что к чаю: печенье там, конфеты. Просто я без всего пью, а ты хозяйничай давай, ешь что душе угодно.

Руслан кивнул, разливая чай:

-Кстати, у тебя хлеб кончился.

Родион вскинул брови.

-Почему «у тебя»? У нас!

Руслан улыбнулся смущенно:

-Да, конечно, у нас.

-Завтра купим. И чтобы я больше не слышал этого «у тебя». Ты – мой сын, и все у нас теперь общее.

Опять, наверное, фраза прозвучала довольно по-идиотски и оттого слишком высокопарно, но Руслан снова не обратил на это внимания (или сделал вид, что не обратил), лишь заулыбался как-то благодарно и в его глазах вспыхнул на мгновенье очень теплый огонек…

Родион сидел в глубоком мягком кресле перед огромным телевизором и бессмысленно пялился на экран. Руслан, перемыв всю посуду после ужина, возился в ванной с автоматической стиральной машиной, которую, загрузив своим бельем, осваивал после краткого инструктажа по пользованию кнопками и регуляторами.

Он хочет быть полезным, - думал Родион, щелкая пультом, бесцельно переключая многочисленные спутниковые каналы. - Потому с охотой все делает. Или просто приучен к этому с детства. Родион представлял, как мальчик должен себя чувствовать: в чужом доме, с чужым человеком (кровное родство ничто по сравнению с упущенным полутора десятком лет), он наверняка очень остро ощущал и себя чужым, волею судьбы попавшим сюда. Сколько должно пройти дней, месяцев, а, может, лет, чтобы растаяла эта «чуждость» и Руслан почувствовал себя с отцом вполне свободно, чтобы они стали своими? Родион не знал; он сам всю жизнь прожил без отца, да и без матери почти, потому, наверное, ему самому сложно будет становиться родителем.

Все равно стоит кое-что объяснить пацану, - решил Родион. Сразу объяснить, чтобы потом никаких вопросов не оставалось. И хотя, скорее всего, подобных объяснений никак не одобрил бы товарищ Макаренко, но, в конце концов, плевать и на него, и на его коллегу Сухомлинского: сказать надо. Родион поднялся и потопал в холл.

В ванной комнате в углу мерно гудела стиральная машина, лениво ворочая в своем чреве белье и периодически извергая из себя порции грязной мыльной воды. Словно блюет спьяну, - подумал Родион, но тут же забыл эту мысль: Руслана в ванной не оказалось.

Родион прошелся по первому этажу, медленно поднялся на второй, тяжело ступая по укрытым дорожкой деревянным ступеням. Заглянул в комнату по соседству с той, которую облюбовал себе сам, где у него был и рабочий кабинет и спальня: здесь он обосновался сразу же, как только смог взбираться на второй этаж. Комнат в доме было достаточно, чтобы разнести и кабинет, и спальню, и библиотеку, но Родиону нравилось, когда все было в одном месте и не нужно было после плодотворной работы идти куда-то, а можно было упасть на диван прямо здесь и сразу же уснуть, чтобы с утра снова сразу подсесть к компьютеру.

Еще до ужина он предложил мальчику выбрать для себя любую комнату, которая ему только понравится. В принципе, он согласился бы даже отдать ему и свою, если тот этого пожелает, но Руслан облюбовал такую же по планировке рядом. Сюда парень затащил свою сумку и сюда же сейчас заглянул Родион. Руслана в комнате не было. Не было и сумки.

Родион вдруг испугался. Господи, неужели мне все это приснилось? - с ужасом подумал Родион, прислоняясь к дверному косяку. Мальчика не было нигде, словно и не приходил он с утра, как снег на голову. А как же машина в ванной? А что машина? Вполне возможно, что сам же Родион ее и запустил, побросав предварительно в нее свое белье из корзины, что стояла рядом.

И тут Родиону стало по-настоящему страшно. И не того он испугался, что сын приснился ему, пригрезился, как мираж, как призрак, и теперь снова пропал (наверное, Родион еще просто не привык к тому, что у него есть ребенок, и теперь, когда тот исчез, он не чувствовал особенной потери), а того, что если такие сны снятся наяву, то это уже серьезно. Значит, в его многострадальной голове что-то не так, перемкнуло что-то не там, где надо, а это может закончиться чем угодно, вплоть до психушки.

Родион отвалился от двери, развернулся и, насколько мог быстро, пошел к лестнице, а оттуда – вниз. Он так спешил, что чуть не упал, оступившись, но успел вовремя одной рукой опереться на трость, а другой покрепче схватиться за поручень.

-Руслан! – позвал он тихо. Никто не ответил. – Руслан! – уже почти прокричал Родион, спустившись вниз и быстро ковыляя к входной двери. На его крик из гостиной вышел Туз, лениво зевая и пялясь сонными глазами, да безмолвный мраморный Давид смотрел безразлично из своей ниши, перенеся тяжесть тела на одну ногу.

-Руслан! – Родион рванул на себя дверь, ведущую на полукруглую стеклянную веранду.

-Чего?

Мальчик был там. Он сидел на стуле за деревянным резным столом в свете нависающего сверху круглого светильника и курил. Увидев его, Родион невольно вздохнул с облегчением.

-Вот ты где! – улыбнулся он, чувствуя, как страх отпускает его сердце. – Я думал, что… - он осекся, решив, что не стоит говорить об опасениях по поводу своего рассудка: пацан может неправильно понять. – Я хотел сказать… Разобрался с машиной-то?

-А чего с ней разбираться? – фыркнул Руслан, выпуская струю дыма. – Все просто.

-Да, действительно, - кивнул Родион. – А куда сумку свою дел? Что-то в комнате я ее не заметил.

-В шкаф убрал. Разложил вещи и сумку туда же сунул. – Руслан удивленно посмотрел на отца. – Пап, ты в порядке?

Почему он спросил? Наверное, что-то такое было написано на лице у Родиона, что заставило пацана озадачиться. Родион снова широко улыбнулся, стараясь согнать всякое выражение с физиономии, кроме приветливого, и подошел поближе к мальчику.

-Руслан, я только сказать хотел, что… - Родион поискал слова, - Я рад, что ты приехал, и можешь жить со мной и здесь, и в Москве, и тебе не надо ни о чем беспокоиться, у меня все есть… - Он потер лоб. – Я что-то не то говорю, но…

Мальчик вдруг отложил сигарету в пепельницу, встал, сделал шаг к отцу. Родион смотрел в его лицо, почти на уровне своего, такое на него похожее, и почувствовал, что и в самом деле рад появлению этого мальчишки в своей жизни. Он понимал, что ко всему этому надо будет еще привыкнуть, что пока они все же совсем чужие друг другу люди, но все равно был рад.

-Не надо, пап, - тихо проговорил Руслан. – Я все понял.

Родион улыбнулся смущенно, протянул, не выпуская трости, вперед руки, и, обняв парня за плечи, притянул того к себе. И только теперь, ощутив под ладонями теплую плоть, скрытую рубашкой и свитером, он окончательно понял, что это – не сон, не бред, не галлюцинация, а мальчик – самый что ни на есть настоящий.

-Ты меня прости, ладно? – попросил он, вдыхая запах волос сына.

-За что? – удивился Руслан и слегка отстранился, чтобы заглянуть в Родионовы глаза.

-За то, что мы раньше не встретились.

-Это ничего, - ответил мальчик, едва заметно вздохнув. – Ты ведь не знал.

-Да, я не знал.

Родион отпустил Руслана, потом сел за стол.

-Дашь сигарету?

-Бери, конечно! – засуетился парень, протягивая раскрытую пачку. – Только ты ведь говорил, что не куришь.

-Не курю, - подтвердил Родион, доставая сигарету и беря зажигалку со стола. – Курил, но бросил. А сегодня вот… - он прикурил. – Ладно, завтра снова завяжу. Просто день сегодня необычный. - Он посмотрел на сына и повторил: - Очень необычный…


11

Это опять произошло. Родион понял это, едва сознание начало освобождаться от оков сна. Каждое утро он просыпался с ожиданием этого и страхом перед этим. Он уже большой и ничего подобного с ним не должно происходить, но происходит и самое страшное, что мама опять будет недовольна. В лучшем случае, она снова будет ругаться, обзывая его обидными до слез словами, и выставит из дома без завтрака и Родион поплетется в школу голодным и с заплаканными глазами. А в худшем… В худшем она его побьет, и больно. Все зависит только от ее настроения, и если оно плохое, то никто ей не сможет помешать выместить все на сыне. И потому Родион, уже почти проснувшийся, лежал тихо, прислушиваясь, не раздаются ли по старому скрипучему полу в коридоре ее шаги. Ему было противно, хотелось скорее встать, одеться и убежать, но он понимал, что мимо матери не проскочить. Как назло, тети Поли опять не было с утра дома – она уходила на ферму засветло – коровы не могут ждать, пока она будет защищать своего племянника – и никто ему не поможет.

И вот шаги раздались. Они нежно звенели, маленькими колокольчиками отражаясь в сознании Родиона, и от этого звона стало чуть легче. Родион умел различать настроение матери по ее шагам: когда они были тихими, как сейчас, значит, можно надеется всего лишь на длинную недовольную тираду. А если шаги стучали гулко и жестко, то тогда оставалось лишь сжаться в комок, втянуть голову в плечи, зажмурить глаза и ждать первого удара.

Шаги звенели все громче. Родион удивился: таких звуков он еще не слышал и, одновременно, они все же что-то напоминали. Он сильно напряг слух, чуть приподнял голову и открыл глаза.

Он лежал на кровати в своем новом доме, на втором этаже, в небольшой комнате, гордо называемой кабинетом. В не зашторенные окна лился свет слабого весеннего солнца, но на стеклопакетах был тонкий слой наледи. Родион недоуменно огляделся, и до него дошло, что он давно уже вырос, в школу ему идти не надо, детские неприятности остались в далеком детстве, как и его мать. Но мелодичный перезвон остался, и доносился он из холла на первом этаже.

Это же домофон, - сообразил Родион. - И кого принесло в такую рань? Он машинально глянул на зеленое табло электронных часов: девять утра. Не такая уж и рань, если честно. Но для гостей все равно рановато.

Родион сел, взял со стула длинный шелковый халат. Потом поднялся, опираясь на трость. Вообще, по утрам нога почти не болела, но стоило сделать несколько неосторожных шагов, и она напоминала о себе властно и неумолимо.

Домофон продолжал трезвонить.

-Иду, иду! – проворчал под нос Родион и медленно двинулся в холл. Но прежде чем начать спускаться по лестнице, он осторожно приоткрыл дверь соседней комнаты и заглянул туда.

Руслан крепко спал, лежа на животе и обняв обеими руками подушку. Его брови были приподняты, словно он чему-то удивлялся во сне, а рот трогательно приоткрыт. Родион улыбнулся, глядя на сына, тихо закрыл дверь и пошел вниз.

Пока он медленно спускался по лестнице, из головы не шел только что виденный во сне кошмар более чем двадцатилетней давности. Странно, Родиону казалось, что он совсем уже забыл о таких вещах, после терапии подобные воспоминания не вернулись, но, в то же время, их возвращение сегодня, при всей противности, свидетельствовали о том, что он все-таки выздоравливал.

Едва сняв трубку домофона, Родион увидел на засветившемся черно-белом экране недовольное лицо Витьки Смирнова, его главного редактора.

-Вить? Это ты, что ли? – удивленно спросил Родион в трубку: уж кого-кого, а Смирнова в Ключах он никак не ожидал увидеть. Виктор был здесь с год назад, когда этот дом еще только строился, а Родион, приехав на выходные проконтролировать работу строителей, ударился в запой с Андреем Шереметьевым, отключив сотовый и вообще выпав для всех из мира сего. Тогда-то Елизавета Ортман и отрядила Смирнова на поиски пропавшего журналиста, чем редактор был весьма недоволен.

-Я это, я! – хмуро ответил Смирнов, глядя прямо в крошечное отверстие видеокамеры на панели вызова в калитке. – Открывай, а то холодно.

Родион нажал на кнопку замка, повесил трубку и отпер входную дверь. Из глубины дома вышел Туз и, остановившись у ноги хозяина, тоже принялся ждать гостя.

-Тихо, Туз, тихо! – проговорил Родион, поглаживая косматую голову сенбернара. – Это – свои.

Предупреждение было излишним – Туз все равно не стал бы лаять – но Родион всегда успокаивал собаку, чутко реагирующую на звонок домофона и звяканье ключей в замке.

Спустя пару минут в дом вошел озябший Смирнов. Его очки запотели с мороза и он чуть наклонил голову вперед, чтобы смотреть поверх них. Виктор стянул перчатки и протянул Родиону руку.

-Ты чего так дрыхнешь? – спросил он сердито. – Я уже затрахался звонить. На улице подморозило, между прочим.

Родион пожал протянутую руку и ответил вполголоса:

-Я, как бы, на больничном. Так что имею право. Ты на машине?

-На машине, - кивнул Смирнов. – У твоего забора стоит.

-Так загони ее во двор. Я тебе пульт дам, кнопку нажмешь, ворота откроются и въезжай.

-Да на фига я во двор к тебе заезжать буду? – громко бросил все еще недовольный Виктор. – Я на полчаса максимум, потому как не на больничном, и времени у меня нет, в отличии от некоторых.

Родион вдруг разозлился: чего он орет-то? Журналист Тагиров и так недолюбливал редактора Смирнова – характер тяжелый, ворчлив, карьерист немного – но терпел, как терпят начальство, которое, как и родителей, не выбирают. Но сейчас они не в редакции, а у Родиона дома, между прочим, так что не фиг тут голос повышать!

-Не ори! – так же вполголоса, но довольно жестко, осадил он Виктора. – Ребенка разбудишь.

Смирнов секунду переваривал слова Родиона, а потом выпучил глаза:

-Какого ребенка?

-Какого-какого… Обыкновенного. С головой, руками. Ноги еще есть. Или ты думаешь, что у меня ребенок обязательно урод должен быть?

Виктор опешил:

-Какой ребенок? Какой урод? У тебя же никаких детей отродясь не было…

-Ну, не было, - проворчал Родион, все еще поглаживая голову Туза, который исподлобья настороженно наблюдал за пришедшим в дом незнакомцем. – А сейчас есть. Ладно, долго рассказывать. Проходи, только не шуми.

Все еще ничего не понимающий Смирнов скинул пальто, снял ботинки и влез в предложенные мягкие тапочки.

-Пойдем на кухню, - предложил Родион. – Кофе будешь? Или, может, поешь чего?

-Нет, спасибо, - отказался Виктор, усаживаясь за кухонным столом и ставя рядом портфель.

-Тогда, не сочти за труд, последи за кофеваркой, - попросил Родион. – А я пока хоть морду лица умою. Ладно?

-Валяй, - ответил Смирнов и Родион пошел в ванную, переступив через улегшегося на пороге кухни пса. Туз уже успокоился и вроде как задремал, но все равно было заметно, что он на стреме, и в любой момент готов броситься на защиту хозяина.

-Меня твоя собака не укусит? – спросил вслед Родиону Смирнов.

-Нет. Если не будешь делать резких движений.

Родион повернул изящную ручку и из крана полилась вода. Отрегулировав ее температуру, он взял из пластмассового стаканчика зубную щетку и только сейчас обнаружил, что там же стоит еще одна, которой раньше не было. Руслана, наверное, - подумал Родион и задумчиво взял ее в руки. Щетка была старая, ощетинившаяся во все стороны. Родион поморщился и выбросил ее в корзину для использованной бумаги, после чего достал из шкафчика новую, еще в упаковке. Нарядная финская щетка с блоками разноцветной щетины, расположенными под углом друг к другу, смотрелась куда как лучше, чем тот замызганный уродец, что валялся сейчас на дне помойки. Родион распаковал щетку, любовно поставил ее в стаканчик и принялся чистить зубы.

Когда он вновь появился на кухне, кофеварка, которую Родион всегда загружал с вечера, чтобы утром только включить ее, уже сделала свое дело и теперь расточала вокруг себя аромат свежесваренного кофе.

-Может, кофе выпьешь все-таки? – еще раз переспросил Родион Виктора, который уже достал из портфеля черную кожаную папку и копался в каких-то бумагах.

-Ладно, уговорил, - ответил Смирнов, оторвавшись от бумаг.

Родион усмехнулся про себя – Уговорил! – и вытащил пару чашек из шкафа. После них на столе появилась сахарница и блюдце с тонко нарезанным лимоном.

-Ну, рассказывай, - сказал Родион, когда чашки были наполнены и он уселся напротив Виктора. – Какими судьбами-то?

Смирнов положил ложку сахара в кофе, размешал, сделал глоток и поморщился.

-Что, кофе паршивый? – усмехнулся уже открыто Родион.

-Просто не люблю кофеварки. Привкус какой-то появляется…

-А по мне, так нормально. Если хочешь, свари себе сам, на плите.

Виктор отмахнулся:

-Ладно, ерунда. Я тут тебе привез кое-что. То, что ты просил.

Он протянул тонкую пачку бумаг Родиону. Тот быстро их просмотрел и отложил в сторону.

-И ради этого стоило в такую даль переться? Мылом бы переслали.

Виктор кивнул:

-Я и хотел. Только Елизавета выказала желание, чтобы я тебя лично проведал. Велела кланяться. Кстати, у тебя что-нибудь готово?

Родион поморщился.

-Дня через три. Не успеваю.

-Хорошо, - согласился редактор. – Время еще терпит. Я для тебя две тысячи строк зарезервировал через номер.

-Все будет готово, не волнуйся, - заверил его Родион, старательно давя дольку лимона в чашке.

-Я и не волнуюсь, - ответил Виктор и это было правдой: Родион обычно не подводил и все материалы готовил в срок, но даже если это и случилось бы, то пару тысяч строк в стостраничном журнале всегда было чем заполнить, материала предостаточно. – Я тебе еще кое-что привез, что мылом не отправишь.

Он достал из кармашка папки длинный зеленоватый листочек.

-И чего енто такое? – спросил Родион, бросив любопытный взгляд.

-Енто чек банковский, - подражая ему, объяснил Смирнов. – Первая выплата страховки в связи со временной потерей трудоспособности. Лиза добилась, чтобы тебе по максимуму заплатили. Страховщики, правда, упирались, говорили, что такие суммы только посмертно дают, - он усмехнулся, - но ты ведь знаешь: если Лизавета чего захотела, то костьми ляжет, а добьется.

Родион взял чек.

-Спасибо, а то я уж думал, что раньше времени на работу выходить придется в связи с катастрофическим таянием денег. Одних гонораров не хватает. - Он взглянул на листок и вскинул брови: - Ого! Говоришь, это только первая выплата?

Виктор снял очки и начал протирать стекла платком, извлеченным из кармана. Потом близорукими глазами посмотрел их на просвет, после чего снова водрузил на нос и подтвердил:

-Первая. Будет еще две примерно по столько же.

-Круто! Эка меня ценят… Только, боюсь, мне такую сумму тут не обналичат. И частями не получить.

-Я же говорил! – воскликнул Смирнов, разведя руками. – Давай обратно, мы тебе деньги с чека на твою кредитку переведем.

-Ладно, не надо. Я сам завтра в Москву собираюсь, к врачам, заодно в банк заскочу.

-Как хочешь. Черт, - досадливо поморщился Виктор. – Знал бы, что ты к нам собираешься, не поехал бы сегодня!

Родион сделал вид, что пропустил сказанное редактором мимо ушей. Смирнов подождал его реакции и, не дождавшись, извлек из папки газету.

-Вот еще, - он небрежно пододвинул ее Родиону. – Вчера вечером вышла. Лиза долго ломалась, прежде чем согласилась тебе показать.

-Что это? – заинтересованно спросил Родион, отставил в сторону чашку и развернул газету. И сразу же на первой странице наткнулся на большую свою фотографию. Правда, довольно старую: он еще в студии НТВ, в одной руке микрофон, другая протянута к аудитории. А внизу подпись: Родион Раскольников. И помельче: Снова на тропе войны. – Опаньки! Чего это вдруг?

-Почитаешь потом на четвертой полосе, - отозвался Виктор, допивая кофе. – И решишь, как реагировать. Мне поручено это узнать сразу же, но раз уж ты завтра приедешь, то сам и скажешь. В редакцию, надеюсь, заглянешь?

-Загляну, - кивнул Родион, переводя взгляд на название газеты. Две большие красные буквы, слегка вытянутые, гордо красовались вверху: МГ. Родион слегка нахмурился: - Кажется, я начинаю понимать, что к чему.

Виктор лишь неопределенно пожал плечами: ему не хотелось что-либо рассказывать о содержании статьи, напечатанной в этом бульварном, совершенно желтом листке, за полгода своего существования успевшем обгадить почти всех мало-мальски известных в столице людей. Люди, хоть чуть-чуть знакомые с московским печатным бизнесом, прекрасно знали, что нужно ожидать от газеты с таким мутным названием. Эта аббревиатура, кстати, некоторое время назад была предметом спора среди и читателей, и журналистов: что же все-таки означают заглавные буквы МГ? Обиженные герои публикаций злобствовали, мрачно заявляя, что МГ – ни что иное, как «Много Говна». Однако Смирнов из надежного источника знал, что изначально газета создавалась как двойник известного издания «Московская Газета». Такое иногда практиковалось: чтобы дискредитировать уважаемую газету, создают ее двойника, а потом, когда суды оказываются заваленными исками, двойник резко исчезает и за всю мерзость, в нем напечатанную, приходится отдуваться оригиналу. Конечно, все раскрывалось довольно быстро, но репутация издания уже была подмочена, тиражи падали, и восстановить утраченные позиции было довольно тяжело.

Но в данном случае получилось все немного по-другому. Задумавшие сей проект (Смирнов их тоже знал поименно, только молчал: зачем вмешиваться не в свои разборки?) не учли, кто на самом деле издает «Московскую Газету». Борзым ребятам быстренько и очень доступно объяснили, что они не правы, и ребята все правильно поняли, но терять деньги, вложенные в свою версию газеты, не захотели, потому, изменив ее название на МГ и все оформление, решили некоторое время поотбирать хлеб у таких же желтых таблоидов.

-Пора мне, - сказал Виктор, аккуратно опуская ложку в пустую чашку. – Только ты ничего мне про ребенка не сказал.

-А? – отозвался Родион, отвлекаясь от каких-то собственных мыслей. Потом кивнул смущенно: - Да тут, понимаешь, дело такое… В общем, оказалось, что у меня есть довольно большой уже сын. Я его мать когда-то знал…

-Ну, это само собой.

-Что?

-Что знал, иначе бы ты не был его отцом. – Смирнов покачал головой: - Вот это новость, скажу я тебе. И надо же, аккурат к этой статейке! – он показал на лежащую на столе газету, потом посмотрел на недоуменного Родиона. – Прочитаешь – поймешь.

-Слушай, только не говори пока никому, ладно? – Родион просяще взглянул на редактора. Тот пожал плечами:

-Как скажешь. В принципе, это не мое дело, так что болтать не буду. – Он встал и опасливо посмотрел на пса, тут же поднявшего морду. – Ты меня проводи.

-Конечно. Пойдем.

Уже стоя в дверях, Виктор вдруг сказал, словно вспомнив:

-Да, кстати, тебя наша Лизавета мне в замы пророчит. Пойдешь?

Родион быстро взглянул на Смирнова, поймал очень выразительный взгляд и оценил, каким тоном было сказано это «Пойдешь?». Мол, я тебя спрашиваю, но ты и сам прекрасно знаешь, какой ответ я хочу услышать. Родион знал, и раньше, не задумываясь, сразу бы ответил утвердительно, хотя бы ради того, чтобы пошутить над смирновскими трясущимися поджилками. Ведь понятно: Витька жутко боится, что Родион в скором времени сможет его заменить, а для Смирнова это – крах, потому как оказаться не у дел после сорока для редактора смерти подобно, уже никто никуда не возьмет. Ну, максимум, корреспондентом, по присутственным местам бегать, да интервью брать.

Но то раньше, в прошлой жизни, а сейчас Родиону совсем не хотелось огорчать этого милого, в общем-то, мужика, которому еще предстоял не такой уж близкий путь домой. Но и отказаться сразу было бы политически неверно: Смирнов сможет это расценить либо как слабость, либо как желание поиграть в некие подковерные игры, в коих Тагиров – и Виктор это прекрасно знал – за годы работы в журналистской среде научился разбираться великолепно. Поэтому Родион неопределенно пожал плечами и ответил:

-Не знаю… Давай обсудим это, когда я на работу выйду.

Смирнов лишь коротко кивнул, хотя не сумел скрыть, что подобный ответ его не очень-то устраивает. Но настаивать ни на чем не стал – он тоже был в какой-то мере политиком – и, попрощавшись, просто ушел. Родион на мониторе домофона наблюдал, как редактор отъехал от дома на своей бежевой «девятке», после чего, вернувшись на кухню и собрав все бумаги, пошел было в свой кабинет, но остановился и оглянулся на кухонный стол.

На столе остались две грязные чашки, сахарница и блюдце с лимоном. Еще вчера Родион все так и оставил бы – днем должна придти Оксана, которая и мыла всю посуду – но сейчас ему вдруг стало отчего-то стыдно и он, отложив бумаги, вымыл чашки и убрал их в шкаф. Удовлетворенно улыбнувшись, он с чувством выполненного долга отправился к себе.

В кабинете Родион стянул с себя халат, бросил его на измятую постель и облачился в традиционный домашний спортивный костюм. Посмотрев на постель, он отвернулся и уселся за стол. Год назад самое первое, что он сделал бы, встав с утра, так это застелил бы постель, стараясь, чтобы та выглядела безукоризненно, не оставляя ни одной складочки. Так приучила его тетя Поля, она всегда требовала аккуратности везде и во всем. Но после выхода из больницы Родион начал изменять самому себе, отчасти справедливо рассудив, что если вечером все равно придется менять на кровати покрывало на одеяло, так незачем его с утра на нее и стелить.

Отодвинув в сторону газету, привезенную Смирновым – прочитать какую-нибудь гадость о себе (а в том, что это была именно гадость, Родион не сомневался: от этой газетенки другого ждать не приходилось) можно и позже, дело это не срочное – Родион разложил перед собой бумаги. Пара прошлогодних интервью, распечатка нескольких записанных на диктофон телефонных разговоров, наброски статей из его редакционного компьютера. Все это было и на дискете, которую среди прочего приволок Смирнов. Родион удовлетворенно покачал головой: эти материалы ему были необходимы для дальнейшей работы над целой серией статей, которую они задумали вместе с Ортман. Точнее, идея целиком принадлежала Елизавете Велимировне, Родион лишь воплощал ее по-своему.

Ортман, навестив его в больнице перед выпиской и узнав, что тот собирается восстанавливаться на родине, в своем «загородном имении», возражать никоим образом не стала, но предложила не терять времени даром, а, по возможности, засесть за книгу.

-У тебя, Родя, есть что написать. Ты встречался со многими людьми, и всегда оставалось что-то, что не попадало ни в кадр, ни в газеты. Вот и напиши то, что осталось за рамками и что было бы интересно. Чтобы ты понимал, я вот какую схему предлагаю: ты пишешь, мы сразу же печатаем в журнале, а потом, когда все будет готово, выпустим книжку. Как ты на это смотришь? Естественно, все оплачивается.

Родион тогда с сомнением покачал головой:

-Вы предлагаете мне начать мемуары писать? Но, во-первых, мне, по-моему, рановато. А, во-вторых… Такие вещи надо писать честно, а это похоже на то, как на центральной площади перед толпой снять штаны. Что-то сродни эксгибиционизму, честное слово. На приеме у врача это нормально, но перед всем народом…

Ортман засмеялась, а потом ответила:

-Дорогой мой, я совсем не призываю тебя писать о себе. Ты вряд ли будешь интересен широкой публике, уж не обижайся. Нет, я хотела бы, чтобы ты писал о других, с кем сводила тебя наша журналистская доля. Понимаешь? Если хочешь, можешь давать свои оценки и комментарии, но даже если это будет просто то, что еще не было предано огласке из ваших разговоров, то и это очень даже подойдет. По крайней мере, для журнала, а там – посмотрим.

Родион обещал подумать и через неделю согласился. Ему не очень нравилась идея, но себя все равно чем-то было нужно занять, да и деньги не помешали бы, а разрабатывать какие-то отдельные и злободневные темы, как раньше, он не мог: это требовало иной раз беготни, результатом которой был богатый материал, анализировавшийся и выдававшийся в виде законченной и, как всегда, острой статьи.

За три месяца Родион написал и отправил в редакцию четыре больших статьи, последняя из которых вызвала большой резонанс, ибо напрямую касалась того самого Очень Влиятельного Лица, с которым Родиону довелось столкнуться четыре года назад, когда о нем вообще знали лишь единицы и ничего не предвещало его стремительного и взрывного взлета. Вот тогдашние откровения этого самого Лица и стали основой для статьи, поднявшей большую волну. Причем она была неоконченной, и вторую часть Родион должен был закончить максимум через неделю.

Быстро просмотрев бумаги и освежив кое-что в памяти, Родион сложил их аккуратной стопочкой на краю стола и задумался. Ему вдруг здорово захотелось закурить, он ощутил подзабытое уже сосание под ложечкой и першение в горле, которые всегда испытывал раньше по утрам до того, как выкуривал первую сигарету. Что-то расслабился ты, Родион Михайлович, - усмехнувшись, сказал он сам себе. Не стоило вчера закуривать, это точно. Соболев ведь предупреждал, что совсем бросить курить жутко сложно, можно долгое время воздерживаться и почти отвыкнуть, но стоит выкурить хотя бы одну сигарету, и желание вернется.

-Да черт с ним! – пробормотал Родион, махнув рукой. – Могу я себе позволить хотя бы изредка? Не так уж много и курю.

Он оглядел комнату. Сигарет, само собой, нигде не было. Твою мать! - выругался про себя Родион. - Надо было вчера взять у Андрюхи! Он подумал минуту, а потом встал из-за стола и тихонечко пошел в комнату Руслана.

Мальчик по-прежнему спал, но теперь уже на спине, укрывшись одеялом до самого подбородка. Родион с минуту смотрел на сына, а потом осторожно взял со стула его джинсы. Пачка «Петра» оказалась в правом кармане. Тихо выудив из нее сигарету, Родион осторожно вернул все на место и на цыпочках (насколько позволяла ему его хромота и трость), вышел в холл. И только здесь позволил себе беззвучно рассмеяться: Мама родная, вот картина: папаша ворует у несовершеннолетнего сына сигареты! Сюжет, достойный французских комедий!

Вернувшись к себе, Родион выудил из ящика стола полупустую зажигалку, Бог знает каким образом сохранившуюся там, и закурил, с наслаждением втянув в себя чуть кисловатый дым и отметив, что, вообще-то, в жизни и так мало удовольствий и, наверное, не стоит все же совсем в них себе отказывать.

Родион сделал еще затяжку и стал оглядываться в поиске чего-нибудь подходящего, куда можно было бы стряхнуть пепел: пепельницы находились в доме во многих комнатах, но в кабинете не было ни одной. Как раз в этот момент дверь в комнату отворилась и показался Руслан. Непричесанный, заспанный, в одних трусах, он стоял в проеме, слегка щурясь и едва заметно потягиваясь.

-Привет! – сказал он чуть осипшим от сна голосом. – Чего меня не будишь?

Родион вдруг растерялся при виде сына, словно тот застал его за каким-то недостойным занятием. Он попытался спрятать сигарету, опустив ее под стол, словно школьник, застигнутый врасплох строгим завучем, и с нее прямо на пол слетел столбик пепла.

-Я это… - Родион левой ногой быстро растоптал пепел. – Я подумал, что тебе стоит выспаться.

-Угу, - кивнул Руслан, теперь уже потягиваясь в полную силу, прогнув спину и заложив руки за голову. – Я выспался.

-Хорошо, - улыбнулся Родион, все еще по-детски пряча дымящуюся сигарету под столом. – Иди умывайся, а потом – завтракать. Только сам себе что-нибудь приготовь, у тебя это хорошо получается. Холодильник в твоем распоряжении.

-Ты ел?

-Кофе пил. Я всегда по утрам только кофе пью.

-Везет, - сказал Руслан, переставая извиваться и опуская руки. – А я утром слона готов сожрать.

-Ну, ты молодой еще, тебе нужно, - выдал затертую истину Родион.

Руслан засмеялся:

-Можно подумать, ты уже старый! Ладно, пойду я, умоюсь.

-Валяй, - согласился Родион. – Я там тебе щетку зубную заменил, зелененькая такая. А то твоя уж больно страшная была.

-Спасибо! – поблагодарил Руслан и потопал вниз по лестнице. Родион слышал, как сын что-то сказал псу, лежавшему по своему обыкновению у порога, и продолжил путь в ванную.

Родион вытащил наполовину сгоревшую сигарету, стряхнул пепел в пустовавшую подставку для скрепок и затянулся. После чего, усмехнувшись своему дурацкому поведению, пододвинул к себе газету с двумя большими красными буквами «МГ» вверху.


12

Отъехав от дома Родиона Тагирова, Виктор Смирнов завернул за угол и остановился. Заглушив двигатель, он с минуту молча смотрел на лежащую перед ним грязно-заснеженную улицу малюсенького подмосковного городка. За ночь здесь, похоже, выпало немного свежего снега, который лег на подмерзшую после сильной оттепели дорогу и прикрыл образовавшуюся ледяную корку. В Москве, кстати, ничего подобного не наблюдалось, с утра, по крайней мере, когда Виктор только выехал из гаража.

Вот ведь странно, - подумал Смирнов. - Каких-то сто километров, а гляди ты: в Москве солнце светит, а здесь пасмурно и ниже нуля. Но тут же его мысли отвлеклись от погоды и потекли по другому руслу.

Встреча с Тагировым оставила в душе не очень приятный осадок. Виктор никогда особенно не любил Родиона. Еще когда тот работал на НТВ, Смирнов считал его удачливым выскочкой, запрыгнувшим в нужный вагон нужного поезда. Хотя, казалось бы, Виктору Смирнову, чья карьера складывалась весьма удачно, несмотря на все потрясения, что пережила журналистика в этой стране, делить с Тагировым было нечего: их пути никак не пересекались до того момента, как Ортман пригласила Родиона в свой журнал. Просто не нравился редактору этот молодой задиристый журналист, не ставящий ни во что ничей авторитет, запросто готовый растоптать любого на своей передаче, если только пожелает. И хотя, надо отдать должное, Родион никогда не оперировал непроверенными фактами, а также явными слухами и клеветой, но все равно ему удавалось находить что-то, чем можно было прижать собеседника, заставить его стушеваться, смутиться, а то и покраснеть до корней волос.

Виктор с самого начала был против решения Елизаветы взять на работу Родиона, причем сразу по двум причинам, одну из которых он прямо озвучил Ортман, другую же носил глубоко в себе. Официально Смирнов возражал потому, что Тагиров все-таки был телевизионным журналистом, ни дня до того не работавшим в газете или журнале и, соответственно, не знавшим всей специфики журналистики печатной. Конечно, он сумеет научиться, ведь Родион совсем не был дураком, но на это нужно время, а Смирнову требовались уже готовые заточенные перья, причем сразу. Ортман возразила, что острой необходимости в журналистах у них сейчас нет, а посему можно немного и подождать, пока Тагиров натаскается, причем, по ее мнению, это не займет много времени. И она оказалась права: Родион очень быстро сумел освоиться, практически через месяц начав выдавать статьи на очень приличном уровне, чему неприкрыто порадовалась Елизавета, а Смирнов лишь вздохнул, признав свое поражение.

Но была еще одна причина. В журналистской среде все всё про всех знают и информация друг о друге летает со скоростью звука, и здесь Смирнов был абсолютно согласен с Родионом, обозвавшим когда-то всю их братию вывернутой наизнанку клоакой. Наверное, это было сказано потому, что о самом Родионе были не очень лестные отзывы. Все признавали за ним несомненный талант, но отмечали, что парень страдает явно выраженным карьеризмом, хотя и пытается показать полное равнодушие к должностям, равно как и к своей собственной постоянно растущей популярности. Начав с обычного корреспондента на НТВ, Тагиров довольно быстро обзавелся авторской программой, имевшей успех и высокие рейтинги у зрителей, после чего запрыгнул в кресло начальника отдела политического вещания, запустив попутно новое шоу, переплюнувшее уже все мыслимые вершины зрительских симпатий. Смирнов и сам смотрел его с удовольствием, поражаясь умению журналиста Раскольникова раскапывать очень интересную и, главное, достоверную информацию о своих героях. Причем, вот ведь парадокс: не раз и не два герои программы – известные в стране личности – уходили со съемок злые, как черти, в сердцах обещая пристрелить наглого ведущего, но все равно каждый раз, когда их приглашали на очередную запись, являлись весьма охотно, кроме, разве что нескольких, обида которых, похоже, перевесила их же стремление к росту собственных рейтингов.

И вдруг все кончилось, рухнув в считанные месяцы. Телекомпанию стали рвать на части, захватывая контрольный пакет акций и меняя менеджмент. Родион Тагиров, увидев, куда склоняется чаша весов, предпочел заранее свалить с НТВ, не ожидая неминуемого раскола коллектива, чем, кстати, сумел сохранить лицо, правда, больше им не воспользовавшись: он похоронил популярного журналиста Родиона Раскольникова, предпочтя стать просто Родионом Тагировым и уйти в тень.

И вот после этого его вдруг приглашают в весьма уважаемое издание, но обычным журналистом, пусть даже и таким, которому сразу дан зеленый свет по всем направлениям. Вполне естественно предположить, что долго такое положение вещей Родиона с его амбициями устраивать не будет, и тот начнет стремиться вверх. Но наверху уже сидел Смирнов, а «двум пернатым в одной берлоге», как известно, места нет. Вот опасения за свою берлогу и были второй причиной, по которой Виктор Смирнов без особого восторга отнесся к идее Елизаветы. Но… Ко всему прочему, он прекрасно знал, что если Ортман что-то решила, то отговорить ее вряд ли удастся, а все ее советы с коллегами и подчиненными – ни что иное, как сохранение видимости демократии в коллективе, которым она руководила. Поэтому, для приличия все-таки обозначив свою позицию, Смирнов смирился с появлением в журнале Родиона Тагирова, работать с которым, вопреки всем ожиданиям, оказалось довольно легко. Но Виктор понимал, что все равно в один прекрасный момент вопрос карьерного роста встанет перед Родионом и тот, если представится удобный случай, легко спихнет Витьку Смирнова с его редакторского кресла. Он понимал это и ждал этого.

Сейчас угроза, временами казавшаяся призрачной, обрела вполне осязаемые черты. Смирнову не хотелось верить в то, что Елизавета Ортман, которую он знал уже черти сколько лет, специально задумала такую рокировку, но именно потому, что он очень хорошо ее знал, Смирнов понимал, что это именно так. Видимо, Лиза решила, что Виктор уже устарел и пора бы впрыснуть в «Русские хроники» свежую кровь, и сделать это руками самого главного редактора, который «натаскает» преемника, прежде чем окончательно уйти в журналистское небытие.

Смирнов поскрипел зубами. Дьявол, все складывается не в его пользу. Он понял это, когда Родион не отказался от его (нет, не его, а Ортман) предложения стать замом редактора. Где-то глубоко внутри у Смирнова все же теплилась надежда, что Тагиров откажется, сославшись, например, на здоровье или еще какие-то свои причины. Но Родион не отказался, он просто отложил свой ответ на неопределенное время. Он ведь не сказал твердого нет, правда? А это значит, что рано или поздно вопрос все равно вскочит, как прыщ на подбородке, и, как подозревал Виктор, выдавливание этого прыща может оказаться весьма болезненным и прежде всего для самого Смирнова.

Валявшийся в бардачке сотовый вдруг ожил и подал веселый голос. Смирнов, чертыхаясь, отыскал телефон среди кучи барахла и нажал «Ответ».

-Витенька, как дела? – раздался слегка булькающий голос Ортман.

-Нормально, - ответил Виктор и быстро взглянул на дисплей. Значок антенны подмигивал, что значило одно: связь здесь неустойчивая, вот отчего Елизавета вдруг заквакала, как встревоженная лягушка. – Уже выезжаю. Тагирова видел, все передал.

-Как он там?

-Ничего. Подробнее расскажу, когда приеду. У него, кстати, новости есть. На личном фронте.

-Я не поняла, - Ортман то появлялась, то пропадала куда-то, отчего ее слова казались словно сжеванными в конце. – Какой фронт?

-Ладно, потом! – почти прокричал в трубку Смирнов. – Скоро буду!

-Хо…шо, бу… жда…

Связь почти оборвалась, и Виктор бросил трубку на пассажирское сиденье, ругаясь про себя на своего сотового оператора, не подсуетившегося обеспечить нормальную связь в полутора сотнях километров южнее Москвы. Он совсем забыл, что обещал Родиону ничего и никому не говорить о его ребенке, но ведь шила в мешке все равно не утаишь, рано или поздно все, кому это надо, узнают, так чего скрывать? В конце концов, ничего страшного либо постыдного в этом нет, все мы не без греха и вряд ли хоть один мужик может стопроцентно утверждать, что где-то на бескрайних российских просторах не бегает один-другой ребятенок, весьма похожий на него лицом.

Виктор потянулся к ключу в замке зажигания, но его рука остановилась на полпути. Так, а, может, как раз об этом речь и идет в этой несчастной газетенке? Кто-то слил «компру», вот и расстарались Родиона прижать, а заодно и личные счеты свести, благо есть кому их сводить. Нет, вряд ли, хотя и не исключается совсем. Ладно, осталось дождаться следующего номера, там все станет ясно. Только бы Елизавета Смирнова в разборки с «МГ» не втянула, не очень-то хочется конюшни эти чистить…

Виктор завел двигатель, включил передачу и попробовал двинуться с места. Передние колеса, отчаянно крутясь, проскальзывали на месте, никак не желая цепляться за обледеневшую дорогу. Черт, зря шиповки снял! - выругался Виктор. Хотя в Москве все дороги уже были совсем чистыми, и тереть шипованную резину о голый асфальт не было никакого смысла, но все же он мог предположить, что, выехав за МКАД, встретиться совсем с другой реальностью, резко отличающейся от столичной: нечищеные дороги, совсем ненавязчивый сервис ввиду полного отсутствия такового и неустойчивая мобильная связь.

Он врубил вторую передачу и колеса, получив повышенную порцию оборотов, закрутились быстрее и, наконец, прихватив дорогу, оттолкнулись от нее и машина, надрывно гудя движком, сдвинулась таки с мертвой точки.


13

Родион откинул крышку ноутбука и нажал кнопку включения. Пока его IBM грузился, похрюкивая жестким диском и попискивая динамиком, Родион прикрыл глаза и задумался.

Вот сука! Пригрел же змею! - Родион чуть не плюнул в сердцах. - Знать бы раньше – удавил бы собственными руками!

-Это ты обо мне? – услышал он чуть встревоженный голос. Родион открыл глаза и увидел Руслана, уже одетого в джинсы и натягивающего желтую футболку.

Бог мой, я что, начал думать вслух? Плохая привычка, - решил Родион и улыбнулся:

-Нет, что ты! Просто задумался об одном… - он поискал слово и выбрал совсем уж нейтральное: - нехорошем человеке. Ты поел?

-Ага. Картошку вчерашнюю добил. Слушай, у тебя… - Руслан запнулся, но тут же поправился: - у нас там в холодильнике шаром кати, да и хлеб закончился. Может, я в магазин сгоняю, пока ты тут нехороших людей давить будешь?

Вот-вот, правильно: давить суку! Устами младенца…- Родион посмотрел на улыбающегося сына и спросил:

-А ты магазин-то найдешь?

-Естественно! Я же вчера тут почти все облазил.

-Да, верно, - кивнул Родион. – Ладно, валяй. Там внизу, за дверью, связка ключей висит от дома. Возьми, твои будут. И деньги возьми.

Он открыл ящик стола и вытащил бумажник.

-Здесь наличности сколько-то, даже сам не знаю, но думаю, тебе хватит. Там еще кредитки есть, но ими ты здесь не расплатишься, увы! – Родион развел руками.

-Да я и не умею, если честно, - смутился мальчик, забирая бумажник.

-Это не беда, - улыбнулся Родион. – Научим. Только ты не очень разгуливай, хорошо? А то я волноваться буду.

Руслан засмеялся:

-Да я быстро, не переживай!

-Слушай, и выведи, пожалуйста, Туза, хорошо? Он только свои дела сделает и вернется.

-А с собой его взять можно?

Родион пожал плечами:

-Ну, если пойдет…

-Пойдет-пойдет! – заверил Руслан и направился вниз. – Не волнуйся, мы не потеряемся! – прокричал он уже снизу.

Не волнуйся… Да я и не волнуюсь, - подумал Родион, прислушиваясь к закрывающейся входной двери. Он и в самом деле не столько волновался, сколько злился, правда сейчас уже меньше, нежели десять минут назад, много меньше. Родион сам удивился, насколько его успокоил простой разговор с сыном. Раньше, бывало, чтобы успокоиться, у Родиона уходило куда больше времени и он сам не завидовал тому, кто попадался в это время ему под руку. А здесь ничего особенно не значащее, полностью бытовое общение с пацаном резко уравновесило его взвинтившееся было сознание, сын подействовал на него лучше всякого успокоительного. Родион улыбнулся и снова придвинул к себе источник раздражения.

«МГ». Действительно, название совершенно дебильное. Да и качество и полиграфии и содержания оставляет желать лучшего. Газета появилась совсем недавно и Родиона совершенно не интересовала, он лишь пару раз пролистал ее, застряв в огромных пробках, да и то лишь потому, что под рукой не оказывалось ничего другого. И из тех пролистываний он сделал для себя вывод: газетка мерзкая и дурно пахнущая. Родион и сам никогда не стеснялся ни в выражениях, ни в обнародовании каких-либо фактов, ставших ему известных, но он никогда не опускался до лжи и полной бульварщины. Скорее всего, этот листок, несмотря на столь недолгую историю, уже должен быть облеплен повестками в суды со всех сторон, как унитаз общественного сортира, который давно не мыли, использованной бумагой. Кого только не обгадили: певцов, политиков, актеров, писателей; любое имя, которое было на слуху, тут же появлялось в этой самой «МГ», обгаженное до неузнаваемости. И вот теперь газетка дотянулась и до него, Родиона Тагирова, в прошлом – Раскольникова.

Вся четвертая полоса была посвящена ему, но уже без фотографий, если не считать маленького изображения его лица в овальной рамке на самом верху. Родион еще раз пробежал глазами текст. Когда он начал читать его в первый раз, то сразу же почувствовал, буквально физически услышал подзабытый уже елейный голосок, произносящий первые строки:

«Вот ведь как получается, уважаемые читатели и читательницы: иногда мы уже и забудем, что был когда-то такой гневный борец с чиновниками и бюрократами, обличитель власть имущих, готовый грудью броситься на амбразуру, из которой стреляют по простому народу. Был, да весь вышел, не сумев, видимо, защитить всех «униженных и оскорбленных». Пропал с наших глаз, потерялся в бесконечных просторах истории. И мы уже не помним ни имени его, ни лица, да и высказывания, брошенные им когда-то в народ, уже потеряли авторство, превратившись в фольклор.

Но вдруг этот самый «солдат демократии», как однажды – давно, правда – он сам себя назвал, всплывает из небытия опять-таки ради того, чтобы снова «глаголом жечь сердца людей». Правда, уже под другим, настоящим своим именем, но все такой же пламенный и прямолинейный. Такой же, а, может, даже еще более гневный и обличительный.

Вы не догадались, о ком это я? О Родионе Тагирове, в телевизионном девичестве – Раскольникове. Помните такого? Вряд ли. Наверное, именно поэтому и восстал из пепла этот некогда популярный, а ныне напрочь забытый, журналист: кому же понравиться в забвении пребывать? Ведь забвенье – это когда тебя не просто не помнят, но еще и денег не платят…»


После этих трех абзацев Родион сразу же посмотрел вниз, на подпись, и аж крякнул от негодования: Виктор Коновалов. Ну конечно, кто же еще решится писать о нем, да еще в своей неповторимой манере, смеси гостелерадиевской простоты и новожурналистской навороченности? Только он, родной Витенька, чтоб он еще в младенчестве сдох! Решил все-таки вспомнить старые обиды, благо есть где всю свою желчь и годами копившееся дерьмо вылить, сволочь!

С Коноваловым Родион познакомился еще во время работы на НТВ. Виктор, которого, несмотря на его возраст (сейчас ему глубоко за сорок), на канале за глаза никто иначе как Витенькой не называл, работал тогда простым корректором, правящим тексты журналистам перед их выходом в эфир. Именно с этой должности его и «сдернул» Родион, когда затевал свое масштабное шоу «Идиот» и остро нуждался в людях. Поначалу Коновалов занимался тем же самым – корректурой – но вскоре Родион предложил ему готовить и читать обзор прессы в шоу (идея была в том, чтобы в процессе беседы с гостями приводить цитаты о них из печатных СМИ). Виктор справился неплохо, кроме того довольно неплохо «вписался в кадр», хотя имиджмейкерам и пришлось потрудиться, дабы придать ему приличествующий вид. Его постригли и причесали, скрывая бросающуюся в глаза грушевидность его головы, на нос для солидности водрузили узкие очки, одели в приличный костюм с галстуком. Слава Богу, не пришлось возиться с речью: Виктор долгое время проработал на тогда еще всесоюзном радио диктором и произношение у него было поставлено великолепно.

Поначалу с Коноваловым работать было очень даже неплохо. Он старательно выискивал в прессе все, что касалось темы готовящейся передачи, просматривая целый ворох газет и журналов, сводил все найденное в нужный формат и практически всегда без дублей записывался на камеру. И все бы было ничего и дальше, но постепенно Виктор «зазвездился». Он считал, что давно уже вырос из коротких штанишек комментатора, и ему просто необходимо либо получить другую роль в Раскольниковском шоу, более солидную и заметную, вплоть до соведущего, либо вообще обзавестись своей программой. Но его уверенность не разделял ни Родион, ни руководство канала: все прекрасно понимали, что на большее, чем простой чтец своего заранее подготовленного и не очень мудреного текста, Виктор не тянет, он не справится с ролью ведущего и просто скиснет, «потечет» в кадре и развалит любую программу. На НТВ всегда предъявлялись очень высокие требования к журналистам, тем более создававшим истинно НТВэшный продукт, отличающийся высоченным профессионализмом, и, само собой, никто и мысли не мог допустить, чтобы просто дать возможность какому-то Виктору Коновалову потешить самолюбие: слишком дорого это встало бы для компании.

Виктор обиделся и уверенный в том, что без Родиона здесь не обошлось – и тут он был прав: начальство первым делом, узнав об амбициях Виктора, спросило Родиона, и тот честно ответил, что думает по этому поводу – начал тихо мстить своему шефу: то готовил не совсем то, что от него требовалось, то сознательно делал незаметные на первый взгляд оговорки, которые искажали смысл того, что должно было быть сказано. Потом извинялся, обещал, что больше ничего подобного не повториться, но опять мелко гадил. Родион не стал долго терпеть и в один прекрасный день просто выгнал Коновалова из программы. Но и никто другой на НТВ брать его к себе не захотел и Витенька был вынужден тихо уволиться, перейдя «в родную стихию» – на одну из FM-радиостанций, новости читать. Там он тоже долго не задержался по каким-то причинам и на время вообще пропал из вида. Родиона, если честно, это не очень-то и интересовало: Тагиров умел расставаться с людьми и забывать о них. Тем более, что в скором времени Родион сам ушел с телевидения и долгое время нигде не «светился».

И вот теперь Виктор Коновалов вновь ворвался в жизнь Родиона с мерзкой статьей в бульварном листке. В принципе, причина этого была проста до неприличия: в серии своих «мемуарных» статей Родион задел кое-кого, кого совсем не следовало бы задевать, опубликовав некоторые не очень приятные факты, хотя и сохраняя общий довольно миролюбивый тон, что не было похоже на Родиона Раскольникова. Откуда надо поступила соответствующая команда, после чего и появился этот самый пасквиль. Причем, по всему видно, далеко не последняя и, может быть, не только в этом издании.

По большому счету, на все это можно просто наплевать. В конце концов, Родион никого никогда не убил, не изнасиловал, от налогов не бегал и судов «о защите чести и достоинства» не проигрывал. Но то, что эту статью писал Витька Коновалов, которого в свое время Родион вытащил из несчастных корректоров, дав и работу, и эфир, и зарплату (конечно, все – в меру способностей того), просто бесило. И как это чмо попало-то в эту самую «МГ»? Кто вытащил морального урода из того самого места, где ему надлежит быть?

Родион снова и снова просматривал статью. Неплохо написана, надо признать, расстарался Витенька, наверное, ночами не спал, подонок! То, что сам писал, не вызывало сомнений: слог его, да и некоторые моменты из биографии Родиона мог знать только он и еще несколько человек, с кем Тагиров работал на телевидении. Но во всех остальных Родион был уверен как в самом себе: ни один не опустится до такого, даже если и имеет на него какой-то зуб. А вот Витька, гад, от него только этого и можно было ожидать.

После не пространных, но совершенно идиотских рассуждений о роли журналиста в «современном непростом мире» и о продажности отдельных представителей этой профессии, Коновалов в своей статейке кратенько рассказал о творческом пути журналиста Раскольникова (он же – Тагиров). После окончания МГУ пришел на недавно созданный канал НТВ, причем по большой протекции тогдашнего директора Юрия Мельникова. Был собственным корреспондентом, комментатором, потом выслужился и получил аж две авторские программы. Честно лизал руки своим хозяевам, которые за это платили более чем щедро, в результате чего обзавелся очень недурной квартиркой в Москве, а также начал строительство собственного особняка в родной деревне.

«Местные крестьяне были поражены размахом строительства: в их краях таких хором отродясь не видели. Они, конечно, знают, кто именно строит себе «домик», но, даже несмотря на то, что Родион Тагиров их земляк, они не могут скрыть своего возмущения и негодования: на фоне ужасающей бедности русской деревни вот такие «борцы за демократию и свободу» возводят огромные поместья на деньги своих бывших и нынешних хозяев, разворовавших страну».


Перечитав абзац, Родион невольно засмеялся: надо будет Андрюхе показать, пусть тоже поржет и над деревней, и над возмущением и негодованием. А что хозяев касается… Так «иных уж нет, а те – далече…» Да и не лизал никому никогда Родион ни руки, ни другие части тела, и сволочь Коновалов это прекрасно знает: Тагиров всегда честно говорил то, что думал и никто не может его упрекнуть в том, что он выполнял чей-то там заказ. И платили ему именно за это, за то, что не боялся, не шел против себя самого, и драться готов был за свои убеждения. И ничего не изменилось, несмотря на то, что он ушел с НТВ, став аналитиком (а теперь вот мемуаристом, хотя сам себе не хотел в этом признаваться) в журнале (уважаемом и солидном, в отличии от этой «МГ», между прочим). Так что не пойти ли Витеньке Коновалову вместе с теми, кто ему этот пасквилек заказал, стройными рядами прямо в задницу?

А вот конец статьи Родиона слегка напряг. И не то, что Коновалов пообещал уже в следующем номере, во второй части своего словесного поноса, напечатать фотографии Родионова дома в Михайловых Ключах (Фигня какая! Да пусть печатает сколько ему влезет: таких домов по России – куча, и большинство даже покруче будут), а то, что грозился обнародовать некие «неизвестные интересные факты» из биографии Родиона, прежде всего его детства и юности.

Вот это действительно тревожило. Чего там накопала эта мразь, или те, кто за ним стоят? Родион никогда не пускал в свою личную жизнь никого, и ни с кем не делился подробностями допрофессиональной жизни, даже жена почти ничего не знала (слишком болезненны для Родиона были воспоминания), но он прекрасно понимал, что при большом желании найти можно многое. А если не найти, то придумать.

Родион перевел взгляд в самый конец статьи.

«Обо всем этом можно было бы и не говорить вообще, уважаемые читатели, если бы фигура Родиона Тагирова снова не возникла на нашем горизонте, только теперь уже не в качестве телевизионного «правдолюбца», а одного из главных орудий уходящей эпохи. Бывшие «хозяева жизни», в течении десятилетия беззастенчиво сосавшие Россию, понимая, что песенка их уже спета, призвали под свои знамена всю старую и проверенную гвардию, дабы попытаться снова оказаться на коне. Только просчитались, господа хорошие, ничего у вас уже не выйдет, несмотря даже на таких Раскольниковых, которые идут и размахивают топорами, круша головы честных и порядочных людей, борющихся с этими «хозяевами». Что ж, среди журналистов есть люди, готовые рассказать всю правду о коллегах-прилипалах, забывших о профессиональной чести и долге. Мы готовы показать вам истинное лицо тех, кто пытается навязать вам точку зрения зарвавшихся новорусских буржуев. Читайте следующий номер нашей газеты и вы будете знать эту правду».

Вообще, какого черта?! На каком основании этот недоумок пытается лезть в чужую жизнь и копаться в чужом же грязном белье? И не боится ведь, собака, что по судам его затаскают! Ведь газетенку-то прикроют, да так, что и концов не найти, а вот Коновалов Виктор Александрович останется, и будет за всех отдуваться персонально, Иуда.

Родион задумчиво прищурился и повернулся к ноутбуку. Ладно, суды – это потом, а сейчас неплохо бы дать отповедь новоявленному обличителю «продажного журналиста». Газета эта выходит по вторникам, а «Русские хроники» – в понедельник, так что есть возможность нанести упреждающий удар. У Родиона тоже имеется, что сказать о Викторе Коновалове, причем только правду: у Витьки такая богатая биография, что и придумывать ничего не надо. Родион положил руки на клавиатуру, подумал секунду, улыбнулся чему-то злорадно и его пальцы привычно забегали по клавишам.


14

Быстро добравшись до окраины городка – до нее от дома Тагирова было всего-то минут десять езды – Виктор Смирнов снова остановился на обочине. Он бы не остановился может быть, если бы на глаза не попалась небольшая забегаловка, гордо обозванная «Кафе». Заметив на большом витринном стекле топорно нарисованную чашку с неким дымящимся напитком, Виктор невольно сглотнул и поморщился: во рту до сих пор оставался привкус кофе из кофеварки.

Этот вкус Виктор Смирнов ненавидел с юности, когда однажды с жестокого похмелья пытался привести себя в чувство именно «кофеварным» кофе, потому как просто варить его не было никаких сил. То ли зерна оказались старыми – в те времена их было почти невозможно достать и если это удавалось, то кофе старались растянуть как можно на дольше – то ли кофеварка – древняя такая, советская, больше похожая на пылесос – бракованной, но вкус у напитка был отвратительным и отдавал почему-то ржавым железом. Похмелье не только не отступило, но и усилилось, и Виктор, мучаясь, провалялся в постели почти весь день, наплевав на довольно важный экзамен в институте, который потом долго и нудно пытался сдать. С тех пор металлический привкус появлялся всякий раз, когда Смирнов пил кофе, сваренный не на огне в турке, и напоминал об абстинентном синдроме, который Виктор, полностью бросивший пить лет семь назад, не мог вспоминать без содрогания и отвращения.

Виктор тщательно скрывал от всех эту странность, опасаясь показаться смешным из-за своего комплекса, и оттого где бы ни работал, всегда имел в своем кабинете маленькую плитку, на которой варил кофе. Он не признавал кофе растворимого, а все вокруг, словно сговорившись, пили либо его, либо из кофеварок.

С возрастом проблема усилилась, в результате чего Смирнов перестал переносить и кофемолки, начав покупать исключительно молотый кофе. Виктор старался под любым предлогом уклониться от совместного «кофе-тайма», но делать это постоянно было невозможно, и тогда после некоторого усилия над собой, он сразу же отправлялся в свой кабинет запивать отвратительный напиток чашкой крепкого, сваренного в турке кофе. Эта его привычка вызывала различные пересуды среди коллег, но Виктор старался не обращать на это внимание, хотя получалось плохо: из-за мнительности характера любая, даже самая безобидная сплетня о нем, казалась чуть ли не «дворцовым заговором».

Надо чем-то сбить эту гадость, - снова поморщился Смирнов и ему ужасно захотелось сплюнуть, дабы избавиться, наконец, от вкуса ржавого металла. Ему казалось, что если он проглотит слюну с этим, то сразу же отравится и умрет в нестерпимых муках. Виктор остановился, открыл дверцу и смачно выплюнул на землю длинную струю. Мерзость какая! Надо чего-нибудь попить, иначе до Москвы не доеду.

Он вышел из машины и нажал на кнопку брелока сигнализации. «Девятка», весело подмигнув фарами и тявкнув клаксоном, замерла в режиме ожидания. Виктор перешел на другую сторону дороги и толкнул дверь забегаловки.

Внутри оказалось несколько столиков, барная стойка и продавщица-официантка, уныло скучающая на фоне стеллажей с бутылками ввиду полного отсутствия клиентов. Из динамиков под потолком лилась негромкая музыка «Русского радио» и вообще все вокруг было довольно мило и цивилизованно, словно Виктор зашел в какой-нибудь бар на окраине столицы.

-Добрый день, - девушка за стойкой мило улыбнулась. – Чего желаете?

Виктор подошел к стойке.

-Скажите, кофе у вас какой?

-Есть «Нескафе» растворимый и «Эспрессо».

-«Эспрессо» из кофеварки?

Девушка с удивлением посмотрела на посетителя: было заметно, что ей еще никто подобного вопроса не задавал.

-Да, - ответила она. – А что, бывает какой-то другой?

Деревня, - подумал Виктор, но вслух сказал:

-Давайте чай. Только покрепче, пожалуйста.

Он расплатился и сел за дальний столик, в самом углу. Через минуту девушка принесла милую чашку с ярко-голубыми неопознанными цветами на боку и двумя кусочками сахара на блюдце. Виктор положил сахар в чашку и неспешно стал болтать в ней ложкой, которая, вопреки ожиданиям, издавала не звон, а глухой стук, касаясь фаянсовых стенок.

Вдруг с улицы донесся приглушенный вой автомобильной сигнализации. Смирнов вскинул голову и прислушался.

-Это ваша машина через дорогу стоит? – спросила его девушка, глядя прямо сквозь стеклянную витрину напротив. Виктор кивнул. Он сидел так, что улицу видеть не мог, к тому же был повернут к окну спиной. – Мне показалось, что к ней кто-то подходил.

Виктор не обрадовался ее словам: еще не хватало, чтобы в этом захолустье ему сняли зеркала или отвинтили колесо. Он встал и, приоткрыв дверь, выглянул наружу.

Возле «девятки» никого не было. Она одиноко стояла на обочине и пропевала последнюю трель тревожной мелодии, после чего снова уснула.

-Никого, - сказал Смирнов, закрывая дверь и возвращаясь к столу.

-Значит, просто кто-то мимо прошел, - пожала плечами девушка, а потом, улыбнувшись, добавила: - Да вы не беспокойтесь, у нас тут машины не чистят особо.

Виктор усмехнулся: многообещающе это особо. А не особо?

-Я не беспокоюсь, - проворчал он, одним глотком выпил не горячий чай и, попрощавшись, вышел из кафе. Из потолочных динамиков вытек и вышел следом за ним веселый сводный бабий хор, лихо пропевших: «Русское радио»! Все будет хорошо!»

Смирнов совсем не обратил никакого внимания на стоявшую вдалеке одинокую фигурку в ярко-красной куртке с поднятым воротником и вязанной спортивной шапочке, надвинутой на самые глаза. Виктор не знал, что еще минуту назад этот неизвестный прошел рядом с его машиной, задержался на несколько секунд, быстро присел возле правого переднего колеса, а потом сразу же продолжил путь, не обращая внимания на завывавшую сирену, и остановился метрах в ста с отрешенным видом. Когда же Смирнов, щелкнув брелоком, уселся в машину, этот человек развернулся и неспешно пошел по улице, направляясь к центру городка.


15

Пальцы вдруг зависли над клавиатурой, прекратив ее мерное тихое пощелкивание. Родион несколько секунд подержал руки над ноутбуком, потом медленно отвел их в стороны и положил по бокам на стол. Нога снова начала потихоньку ныть – наверное, от долгого сидения – и ее надо было размять. Родион осторожно вытянул ее под столом, чувствуя, как миллионы маленьких иголок впились в мышцы с силой взбешенных кобр.

Родион опустил руку под стол и осторожно стал растирать затекшую больную ногу. Черт, опять забыл с утра таблетки выпить! - выругался он про себя, решив, что надо бы встать, проделать путь до кухни и засыпать в себя сегодняшнюю норму. Но ему просто не хотелось вставать, а начало одолевать другое желание: покурить. Родион поморщился и сглотнул. Курева в доме не было и Руслан ушел в магазин (Нужно было сказать, чтобы сигарет купил и черт с ним, с этим бросанием!), у него тоже не стрельнешь.

Родион вздохнул, снова сглотнул и посмотрел на экран. В окне редактора горела страница набранного мелким шрифтом текста. Родион передвинул ее на начало и прочитал первый абзац:

«Говорят, что молчание – золото, а слово – серебро. Но есть такие слова и голоса, которые, скорее, можно сравнить с простой пылью, валяющейся на сельской дороге и под благоприятным дождем превращающейся в непролазную грязь, пачкающую любого, кто решится в нее вступить. А когда в роли дождя выступает денежный поток, то пыль становится не просто грязью, а жутким, дурно пахнущим навозом.

Смеющий попрекать других забвением, Виктор Коновалов, сотрудничающий ныне с самым большим отстойником на нашем печатном рынке, «МГ», долгое время лежал никому не нужной пылью, которую все попирали ногами. Но вот что-то случилось, некто славно полил завалящую пыль из долларовой лейки (и, похоже, щедро полил – вон как заблестела, залоснилась!), и Виктор разразился большущим пасквилем, напав на меня, некогда своего коллегу и начальника. Плешивый скунс, объевшись дерьма, начал рыгать и плеваться, распространяя вокруг мерзкий запашок и обрызгивая всех и вся».


Господи, что я пишу? - Родион покачал головой: прямо «Журналистика в Теннесси» Марка Твена, где редакторы газет почем зря валяют друг друга в дерьме. Как там, у Твена? «Эта ползучая гадина Бакнер, который редактирует «Ура», блеет о мостовой со своим обычным идиотизмом, а воображает, будто говорит дело». М-да…

Родион вздохнул, сам удивляясь, как опустился до грызни. Нет, он никогда не спускал никому обид, тем более такому ничтожеству, как Витя Коновалов, и лучшим решением этого вопроса было бы просто настучать тому по репе (хотя Коноваловская голова напоминала, скорее грушу, приплюснутую снизу и вытянутую вверху), не опускаясь до склок со страниц газет. Но сейчас… Сейчас, когда прошел первый порыв, во время которого Родион и набросал текст своего «ответа Чемберлену», он решил, что самое разумное – вообще не обращать внимания на Витьку. Ответ Родиона вызовет новую волну наката на него (и не в Коновалове, конечно, здесь дело: тот слишком туп, чтобы самому все задумать и организовать), и так, слово за слово, хером по столу, начнется такая перепалка, что хоть святых выноси. И, самое главное, что те, кто это затеял, рассчитывают именно на это, и не стоит доставлять им такой радости…

Что-то часто стало всплывать это «но сейчас»… Родион чувствовал, что здорово изменился. И не вчера, и не позавчера, а что-то сломалось в нем после катастрофы полгода назад. Даже не сломалось, а повернулось в другую сторону. Он по-новому стал смотреть и на себя, и на других, весь мир предстал перед ним совсем в другом свете, Родион сумел взглянуть на него под совершенно иным углом. И, смотря сейчас именно под этим, новым углом, он выделил только что набранный текст в компьютере и одним нажатием клавиши удалил его весь, без остатка и воспоминания.

- Вот так, - удовлетворенно хмыкнул он. – И не фиг тут. Пусть печатают что хотят. Мне плевать!

Последние слова он произнес во весь голос, обращаясь неизвестно к кому. Потом, взяв трость и опираясь на нее, медленно встал и пошел на кухню, опустошать запасы лекарств.

Он уже был на лестнице, когда проснулся домофон. Родион добрался до него, снял трубку и увидел, что это – Оксана.

-Родион Михайлович, вы дома? – весело улыбаясь, спросила девушка, глядя прямо в зернышко камеры на калитке.

-Дома, дома, - ответил Родион. – Где же мне быть-то? Заходи.

Оксана Федорова, медсестра лет двадцати четырех из местной больницы, была приставлена к Родиону Викторией, женой Андрея Шереметьева. Как только Родион в инвалидной коляске въехал в свой дом, Вика поинтересовалась, есть ли кто-нибудь, кто смог бы за ним ухаживать. Родион и в самом деле тогда представлял из себя жалкое зрелище: этакий почти совсем беспомощный мешок картошки, не способный даже в туалет сходить без посторонней помощи.

-Кому же за мной смотреть? – пожал плечами Родион. – Благоверная моя бывшая один раз только позвонила, когда узнала, что случилась. Услышала, что я жив, и снова пропала.

-А как же подружки твои? – лукаво спросил тогда Андрей. – Помнится, их у тебя с десяток было за последний год.

-Подружки! – фыркнул Родион. – Чихать они на меня хотели. На фиг я нужен такой, на части разобранный?

-Ну, на части – это ты уж слишком, - возразила Вика, - но одному тебе никак нельзя. Мы бы, - она посмотрела на мужа, - предложили тебе у нас пожить, но ведь откажешься.

-Конечно, откажусь, и даже не вздумайте уговаривать. У вас своих проблем по горло, да еще не хватало, чтобы друг детства и самый крутой местный мент за мной горшки выносил!

Андрей засмеялся:

-Ну, за умеренную плату я, может, и не отказался бы…

-Ты мне лучше за умеренную плату сиделку найди, - отмахнулся Родион. – Да посимпатичнее. А если ей название не нравится, то пусть домработницей будет, мне все равно.

-Ладно, будет тебе сиделка, - ответила за Андрея его жена. – У нас как раз медсестра есть, ей лишние деньги не помешают. Я ее даже от дежурств освобожу, пока ты на ноги не встанешь.

-Боюсь, когда он на ноги встанет, медсестру твою сразу придется уволить, - сурово сказал Андрей.

-Это почему? – удивилась Вика.

-Потому что у него сразу кое-что еще встанет и тогда ей несдобровать. Недаром же посимпатичней просит.

Андрей вместе с Родионом засмеялись, а Вика махнула рукой:

-Да ну вас, вечно вы с шуточками своими! Хотя, - тут она тоже улыбнулась: - Оксанка у нас в девках засиделась, может, ей удача как раз и улыбнется.

-Э нет, увольте! – запротестовал Родион. – Я уже имел печальный опыт совместной жизни, больше не захочу еще лет двадцать…

Как бы там ни было, Оксана Федорова появилась у Родиона в доме уже на следующий день и честно ухаживала за своим пациентом вот уже три месяца. Поначалу ей приходилось почти все время проводить рядом с Родионом, но потом, когда тот смог уже сам ходить и не так нуждался в опеке, стала появляться реже и, в основном, за тем, чтобы купить и приготовить еду, убраться, да постирать белье. Родион исправно платил ей довольно приличную зарплату. Он знал, что девчонка очень хочет накопить денег на учебу в медицинском институте, но понимал, что этого ей не удастся никогда: у нее были только родители-пенсионеры, а с зарплаты медсестры многого не отложишь. Недели две назад Родион созвонился со своим старым знакомым, имевшим прочные связи в Минздраве, и попросил помочь Оксане с поступлением в этом году на бесплатное отделение. Созвонился просто так, из чувства благодарности к милой девчонке, посвятившей несколько месяцев его персоне. Знакомый пообещал помочь, но Родион решил пока ничего не говорить девушке: мало ли что…

-Как вы себя чувствуете, Родион Михайлович? – спросила Оксана, впорхнувшая в дом.

-Спасибо, хорошо, - ответил Родион, осторожно, по-дружески, целуя ее в щеку. Поначалу Оксана смущалась, но вскоре привыкла и, прощаясь, уже сама легко прикасалась губами к его щеке. – А у тебя как дела? Как матушка с батюшкой?

-Все нормально. Родители вам привет передавали.

Оксаниных родителей Родион видел всего-то один раз, когда те зашли к нему в гости после его долгих настойчивых уговоров: просто ему не хотелось, чтобы его отношения с Оксаной были неверно истолкованы. Родители оказались весьма приятной интеллигентной парой, с которыми было довольно интересно общаться и они все вместе недурно провели время за приятной беседой и чаем, причем Родиону постоянно приходилось следить за собой: будучи по натуре человеком грубоватым, он никогда особенно не стеснялся в выражениях, даже в эфире иногда позволяя себе лишнего.

-Спасибо, - ответил Родион. – А я тут как раз собирался очередную дозу химикатов в себя закачать. Скоро буду на химическую колбу похож: спичку ко рту поднеси – и меня разорвет.

-Родион Михайлович, ну я ведь вам уже столько раз объясняла: таблетки у вас всего трех видов, а остальное – биодобавки, и в них нет ничего такого, чтобы…

-Да я помню, Оксаночка, помню! – улыбнулся Родион, идя в сопровождении девушки на кухню. – Я же просто так ворчу, от хорошего настроения.

-Вообще-то, от хорошего настроения смеются, а вы – ворчите, - сказала Оксана. – Ладно, вы садитесь, а я сама сейчас вам все приготовлю.

Она открыла коробку и быстро, на память, стала вытаскивать из упаковок лекарства. Родион же, усевшись на диван, смотрел на нее и продолжал улыбаться.

Милая девочка, очень милая, - думал Родион. Кому-то здорово повезет с женой… Хорошо еще, если такому же воспитанному парню достанется, а если быдлу какому? Самое интересное, что чаще всего такие вот красивые, умные и скромные девочки (за все время их знакомства Родион так и не сумел убедить Оксану обращаться к нему на «ты» и просто по имени, ведь разница у них в возрасте совсем небольшая), выбирают именно разбитных, грубых и неотесанных болванов, влюбляются в них, а потом страдают. Хотя, иногда и не страдают, и все у них даже получается…

-Вот, это сейчас выпейте, а это – за обедом, - Оксана поставила перед Родионом две маленькие чашечки с таблетками и стакан с водой. – Кстати, а где Туз? Что-то он сегодня даже не вышел.

Родион послушно высыпал себе в рот сразу все содержимое одной чашки и запил. Потом, проглотив с усилием, ответил:

-Он гулять ушел.

-Один? – удивилась Оксана. – Он, вроде как, если один выходит, то только к вам во двор, а я его там не видела.

Оксана любила старого пса и тот отвечал ей взаимностью. Вообще, то, что Туз появился в этом доме, было именно ее заслугой. Еще в январе, в один из солнечных деньков, девушка выкатила коляску с укутанным, как ребенок, Родионом на крыльцо дома. Погода была морозной, но Родиону нравилось вдыхать холодный воздух, пусть даже через шарф.

Он сидел в каталке, щурясь от яркого солнца и снега, как вдруг рядом с ним появилось неизвестно откуда грязное и тощее животное, припадавшее на переднюю лапу. Оно село рядом и посмотрело на человека глазами, полными тоски и голода, но все равно настороженными. Было заметно, что собака в любую минуту готова дать деру.

Родион улыбнулся:

-Что, брат, ты тоже одинок? И тоже хромаешь?

Словно в подтверждение собака встала и, прихрамывая, обогнула каталку и села с другого бока. Интересно, - подумал Родион, - а у собак артрит бывает? Он протянул руку и осторожно погладил ее по голове. Как раз в этот момент из дома вышла Оксана.

-Ой, какой песик! – восторженно воскликнула она и прямо бросилась к собаке, заставив Родиона вздрогнуть: он испугался, что пес может ее запросто тяпнуть. Но тот отнесся спокойно к проявлению девичьей нежности и даже лизнул ее руку, когда Оксана решила его погладить. – Ты чей? И как тебя зовут?

Пес молчал, лишь пасть приоткрыл и часто дышал, выбрасывая на мороз густые струи теплого воздуха.

-Интересно, какая это порода? – спросила Оксана уже Родиона.

-Черт его знает, - пожал тот плечами. – Сенбернар, вроде, но, скорее всего, не совсем чистокровный. Похоже, он ничей и очень голодный.

Словно соглашаясь с Родионом, пес слабо тявкнул.

-Я сейчас что-нибудь ему поесть принесу, - сказала Оксана и упорхнула в дом.

Через несколько минут пес с зверским аппетитом уминал из миски суп с покрошенным туда хлебом, а Родион с Оксаной смотрели на него.

-Ну все, - тихо произнес Родион. – Теперь его отсюда не отвадишь.

-А вы возьмите его себе, Родион Михайлович, - вдруг предложила Оксана. – И вам веселей будет, и ему – дом.

Пес дочиста вылизал миску, просящими глазами посмотрел на людей, а потом вдруг положил косматую голову Родиону на колени. И Родион, и Оксана засмеялись одновременно. И то, - размышлял Родион, - почему бы и не взять? Пес явно бездомный, хотя, скорее всего, не всю жизнь провел на улице: кто-то выгнал его под старость, вот и мается теперь, бедняга. Родион улыбнулся и потрепал собаку за ухом.

- Я хромаю на правую ногу, ты – на левую, - сказал он. - Что ж, будем друг друга дополнять.

Оксана, обрадованная таким решением Родиона, взяла на себя заботу о псе. Первым делом она вымыла его дочиста и, хотя было видно, что собаке эта процедура совсем не по душе, он стоически вынес и ее, и последующее за ней расчесывание косматой, свалявшейся шерсти.

-А как вы его назовете? – спросила Оксана, когда пес, чистый и ухоженный, безмятежно спал напротив горящего камина, а они с Родионом пили чай в гостиной.

-Даже не знаю, - растерялся Родион. – Тузиком не обзовешь, большой больно.

-Тогда пусть будет Тузом, - предложила Оксана.

-Солидно, - согласился Родион. – Ладно: Тузом, так Тузом.

Так пес и остался с Родионом. Характер он имел независимый, но спокойный и, даже, отчасти флегматичный. Из-за своей хромоты он не требовал долгих прогулок, выбегая лишь раза три в день во двор, но с удовольствием сопровождал Родиона, когда тот начал понемногу прогуливаться по улице…

-Он не один ушел, - ответил Родион. – Ему тут, видишь ли, компания нашлась.

-Какая компания? – удивилась Оксана, распахнув свои и без того большие карие глаза.

Родион прикинул, стоит ли говорить ей о Руслане. Потом решил, что раз уж шила в мешке не утаить, то пацана-подростка – тем более. Да и чего, собственно, скрывать-то? Ладно еще на работе особенно распространяться не имеет смысла, чтобы сплетен всяких, да пересудов не вызывать, а со своими-то…

Родион улыбнулся мысленно: вот ведь, Оксана уже своей стала. Да и как она могла не стать, если почти три месяца денно и нощно рядом с ним торчала, кормила, одевала, мыла, как дитя? Волей-неволей в таких обстоятельствах сблизишься с человеком, родным его почувствуешь. Тем паче – и Родион это видел – что она относится к нему не просто как медсестра к пациенту, и даже не как подчиненный к работодателю. Нет, что-то большее сквозило в ее взглядах, словах и прикосновениях. Это, конечно, была не любовь, но влюбленность точно. Родион старался не реагировать на это, сам относясь к Оксане лишь как к милой и заботливой девушке, (хотя она ему очень нравилась), прекрасно понимая, что даже если бы он и захотел, то все равно из этого ничего бы не вышло: ожегшись на молоке, дуют и на воду. Позволив себе один раз полюбить, Родион уже испытал разочарование и боль, и теперь ни за что не желал снова это повторить.

-Видишь ли, Ксюша, - сказал Родион, - как оказалось, я уже почти пятнадцать лет, как отец, и вот теперь мой сын, Руслан, будет жить со мной.

Оксанины глаза стали совсем уж огромными. Она молча медленно села на табурет и, не отрываясь, смотрела прямо в лицо Родиона.

-Вот такие, дорогая моя, пироги с котятами, - развел руками Родион. – Я и сам до вчерашнего дня думал, что такого не бывает, а если и бывает, то уж точно не со мной, а вот поди ж ты…

Оксана все еще молчала, видимо, пытаясь осознать услышанное. Потом спросила почему-то шепотом:

-И где же он?

-Кто, Руслан-то? Он как раз с Тузом и ушел. В магазин за продуктами. Я им и денег дал.

-Господи, Боже мой! – проговорила Оксана. – Поверить не могу.

-Чему же? – усмехнулся Родион. – Милая, это ведь не я сам его родил, я лишь принимал некоторое участие в его, так сказать, образовании. А в этом-то как раз ничего удивительного нет, особенно, если учесть, когда это было.

Оксана наморщила лоб, что-то прикидывая в уме, а потом воскликнула:

-Но ведь получается, что…

Родион не дал ей закончить:

-Да, Ксюшенька, так и получается, что мне было немногим больше, чем сейчас моему сыну, когда я его… это… сделал. - Родион засмеялся: - Да ладно, я сам вчера так же вот сидел, когда все узнал! Долго, между прочим, не верил.

-А где же его мать?

Родион перестал смеяться и нахмурился:

-Его мать умерла. – Оксана ойкнула и всплеснула руками, а он продолжил: - и, самое противное, что я ее совсем не помню. Вот уже почти все вспомнил, даже то, что забыть хотел, а ее – не помню. Пока, по крайней мере.

Оксана кивнула. Она знала, что у Родиона были – да и остались еще, как выясняется – проблемы с памятью, здесь же познакомилась с Борисом Соболевым, помогающим Родиону их преодолеть, поэтому слова о том, что Родион совсем не помнит ту девушку, которая стала матерью его сына, не вызвали у нее удивления. Но она все равно никак не могла поверить тому, что только что услышала, потому просто молчала, глядя на Родиона.

-Ты не думай, - продолжил Родион, как-то по-своему истолковав ее молчание, - Руслан у меня – парень хороший. Заботливый оказался, вчера меня ужином кормил, потом посуду всю вымыл, вещи сам постирал. А сегодня вот с утра пораньше в магазин побежал. Так что, Оксана, я тебя теперь, похоже, избавлю от большинства хлопот по дому. Но ты не думай, - добавил он торопливо, - совсем без тебя я не смогу пока, а платить буду как и прежде. Вот завтра нам, к примеру, в Москву надо уехать, дня на два, так я уж тебя попрошу за Тузом присмотреть: покормить там, на улицу выпустить.

-Да, конечно, я все сделаю. А я и не думала ничего такого, - смутилась Оксана. – Просто все так необычно…

Родиона так и подмывало спросить Оксану, нет ли у нее сигарет, но он прекрасно знал, что девушка не курит, потому просто улыбнулся ласково и легонько похлопал ее по руке:

-Жизнь, дорогая моя, вообще, оказывается, очень необычная вещь. И теперь я совсем уж не представляю, что еще она для меня приготовила.


16

Андрей Шереметьев появился на службе позже обычного. Вчера он предупредил, что задержится: надо было с утра помочь жене, вообще на этот день взявшей отгул на работе, подготовиться к вечернему празднику. Второе апреля – день особый в их семье. Помимо того, что девять лет назад родился Николай, Шереметьев-младший, как говорил Владимир Семенович, так в этот же день был и день рождения матери Андрея. Серафима Ивановна уже четыре года, как умерла, но все равно ее праздник обязательно отмечался: кроме родных, к Шереметьевым приходили и старые друзья Серафимы Ивановны и Владимира Семеновича, такие же, как и они, пенсионеры. Поэтому-то вечер обещал быть довольно бурным (вообще всегда получается весело, когда собираются вместе старички и дети, а дети будут, Коля еще за неделю торжественно объявил, что не стал приглашать много ребят, всего-то семь человек) и к нему следовало подготовиться.

Успев с утра пропустить через мясорубку мясо, нашинковать капусту, подготовить груду овощей и сделать еще с десяток дел, Андрей все-таки вырвался на работу, клятвенно пообещав Вике вернуться пораньше.

-А ты Машку подключи к готовке, когда из школы вернется, - сказал он, на прощанье целуя жену. – Да и Кольку тоже напряги.

-И не стыдно тебе, папаша? – с шутливой укоризной ответила Виктория. – У ребенка сегодня день рождения! Или, может, забыл?

-Нет, не забыл. Пусть привыкает: если хочет праздновать, то для начала потрудиться надо. Он подарки с утра получил? Получил. Надо отрабатывать.

-Иди давай! – жена легонько подтолкнула Андрея к дверям. – Совсем уже совесть потерял, ментяра несчастный!

-Да, и отца с кухни гони! – уже выходя, сказал Андрей. – А то я его знаю: только отвернешься, как он тут как тут, что-то уже режет.

-Ладно-ладно! Мы уж сами тут разберемся…

К отделению Андрей подъехал в самом прекрасном расположении духа. С утра чуть подморозило и, хотя дороги стали довольно скользкими, но с них исчезла вчерашняя весенняя слякоть и лужи. Заглушив двигатель и послушав, как взвизгнула сирена на крыше, майор вышел из машины и направился к небольшому серому зданию, которое совсем недавно передали под нужды местной милиции. Раньше здесь был детский сад, а стражи порядка ютились в жутком сарае, в который даже задержанных было везти стыдно. Но в прошлом году завод «Михайловское» построил на свои деньги новый детсад, просторный и удобный, а Андрей вовремя подкатил к главе администрации, чтобы старый садик отдали милиции, решив, наконец, тем самым застарелую проблему, которая, помнится, была актуальной еще во время работы Владимира Семеновича и с тех пор успела покрыться толстым слоем пыли и плесени. И вот отдел милиции под самый Новый год въехал в старый детский сад, который даже немного подремонтировали, выделив помещения и для оперов, и для вневедомственной охраны, и для технической службы, а одну из бывших детских спален переоборудовали под камеру, навесив на окна и двери толстые решетки. Себе же Андрей взял бывшей кабинет заведующего детским садом, вызвав беззлобные шутки этого самого заведующего:

-Ты, Андрей Владимирович, такой же, как и я, только мои подопечные – дети, а у тебя – товарищи постарше будут. Если хочешь, могу тебе пару лишних кроваток в наследство оставить, поставишь их в камеру, бандитам хоть полежать на чем будет.

От детских кроваток Андрей отказался – бандитов в Михайловых Ключах один черт нет, а распоясавшиеся пьяные подростки, которых периодически привозили в милицию, могли дожидаться родителей и на жестких, привинченных к стене, скамейках, - но вот за несколько старых письменных столов и стульев был благодарен: проблема нехватки мебели, равно как и всего остального, была для его ведомства довольно острой.

-Ну, что у нас сегодня плохого? – спросил он, входя к себе и обращаясь к молоденькой девушке, Виолетте Розиной, младшему лейтенанту, только в прошлом году закончившей школу милиции и по направлению попавшей в этот городок. Она была единственной дамой в сугубо мужском коллективе и, чтобы не травмировать юную чистую душу общением с заматерелыми мужиками, Андрей определил ее себе в секретари, хотя официально та числилась оперуполномоченным.

-Здравия желаю, товарищ майор! – поприветствовала его Виолетта, всегда обращавшаяся к начальнику сугубо официально, в крайнем случае - по имени-отчеству. – За ночь происшествий нет, охрана дважды выезжала по ложным вызовам.

-Дай угадаю, - оставил ее Андрей. – Аванесян?

Виолетта кивнула.

-А что, «Сирену» ему еще не поставили?

-Он только сегодня обещал оплатить. Я ему вчера счет отправила.

-Понятно. Что еще?

Виолетта достала из красной папки пакет с гербовой печатью.

-Приказ с Москвы.

-Опять? – вздохнул Андрей и смиренно протянул руку: - Давай. Куда же от них деваться?

Он забрал пакет.

-Ладно, я у себя буду. И, Виола, будь ласка, сделай, пожалуйста, чаю. Дома, представляешь, не попил, некогда было.

-Хорошо, Андрей Владимирович, сейчас сделаю.

Шереметьев зашел к себе, разделся и, ослабив галстук, уселся за стол. Открыв пакет, он вытащил на свет две бумаги.

Первая действительно была приказом из двух основных пунктов: провести рейд для выявления мест распространения наркотических препаратов и усилить профилактическую работу по предотвращению террористических актов. О проделанной работе, само собой, доложить.

Андрей вздохнул. Что касается первого пункта, то тут вопросов не возникало, хотя в Ключах отродясь ничего крепче самогона не пили и круче конопли самосадной не курили. Ладно, пройдемся по паре адресков, беседу проведем, да что-нибудь изымем, не проблема, - решил майор. Не в первый раз. А вот что делать со вторым распоряжением? Какие могут быть тут террористы? Сюда даже завалящий московский авторитет не приедет, делать ему тут нечего, несмотря на лакомое АО «Михайловское». Но оно никому не по зубам, ибо крышуется людьми в погонах, да не местными – куда уж! – а столичными, все прекрасно об этом знают и это хорошо: никаких тебе разборок, переделов собственности и тому подобной дряни. Так что уж говорить о терроризме? Самый страшный теракт, который может тут случиться, это когда какой-нибудь алкаш со злости на недолив, швырнет бутылку в окно бабы Маши, у которой только что отоварился. А родное МВД предлагает в Михайловых Ключах Бен Ладана отыскать. И где же его взять, дорогие начальнички? Может, Володьке Сизову бороду прицепить, да арабский заставить выучить?

Виолетта принесла чашку горячего чая, спросила, не надо ли еще чего. Андрей протянул ей министерскую директиву.

-Подготовь приказ о назначении комиссий и отправь в администрацию на согласование.

-Есть! – ответила Виолетта и вышла. Уже через минуту Андрей услышал, как застрекотала ее старенькая пишущая машинка.

Майор посмотрел на вторую бумагу. Уведомление о принятии к рассмотрению заявки на дополнительное материально-техническое обеспечение. Если бы настроение у Шереметьева было похуже, то он бы смачно и громко выругался: заявка была послана еще в прошлом году, и в этом майор рассчитывал уже получить хоть что-то из запрошенного. А она, оказывается, еще только «принята к рассмотрению» и это совсем не факт, что ее удовлетворят. Но Андрей решил не портить себе праздник, потому просто сунул бумагу в ящик стола, который и закрыл с глухим стуком.

Глотнув чаю, он достал из кармана «Парламент» и зажигалку. Выуживая из пачки сигарету, Андрею вспомнился вчерашний разговор с Родионом, когда они вместе смолили, сидя у горящего камина. Да, интересный выкрутас, - заключил он, прикуривая от маленького веселого огонька. Андрей думал, что раньше друга обзавелся ребенком, равно как и женился, чем даже иногда шутливо попрекал Родиона, когда тот при редких встречах в чем-то с ним не соглашался.

-Ты ни хрена не понимаешь в жизни, - говорил он, а на вопрос, много ли он сам понимает, отвечал: - Конечно! У меня уже и жена есть, и наследник. Я уже прошел и огонь, и воду. А ты?

Но вскоре Родион женился, а потом – и развелся, и Андрею крыть стало особо нечем. И вот теперь выясняется, что дите у Родьки появилось намного раньше, правда, тот сам ни черта о нем не знал. А, может, оно и к лучшему, что не знал, ведь неизвестно, как повернулась бы жизнь, останься тогда Наташка Никитина в Ключах и выйди за него замуж, что еще хорошо, а то закончилось бы абортом и скандалом. Скандал-то, конечно, в любом случае был бы…

Так, интересно, а почему она все-таки аборт не сделала? Зачем ей ребенок в шестнадцать лет? И как к этому ее родители отнеслись, ведь, насколько Андрей помнил, папаша у нее был дядька суровый, хотя дочь очень любил. Но вряд ли даже при такой любви он разрешил бы ей рожать в этом возрасте. Черт его знает… Узнать бы поподробнее, что с Наташей стало, куда они уехали всей семьей, но Родион ведь просил этого не делать. Он даже не разрешил рассказать, что было тогда, шестнадцать лет назад, когда они еще учились в школе. И хотя Андрей воспринял это с облегчением – не хотелось, чтобы Родион вспомнил все благодаря ему, не очень все получилось тогда красиво – но его так и подмывало навести справки.

Мысленно обругав самого себя, майор снова сделал глоток из чашки, и в этот момент в кабинет зашел полностью экипированный Володя Сизов.

-Привет, босс! – Андрей, в отличие от Виолетты, соблюдал субординацию только в торжественных случаях, да при появлении в отделении какого-нибудь районного начальства. – Чаек попиваешь?

-Ну, - кивнул Андрей. – Если хочешь, разденься и попроси у Виолки.

-Хочу, но не попрошу. И не разденусь.

-Почему это?

-Потому что ехать нам надо. У нас ДТП, есть жертвы.

Андрей нахмурился:

-Где?

-На выезде, третий километр.

-Твою мать! – в сердцах выругался майор. Хорошее настроение таяло, как снег позавчера. – Так ведь и знал, что доживем.

Он одним глотком допил чай, надел куртку с фуражкой и они вместе вышли из кабинета.

-Поедем на моей, - сказал Андрей, доставая из кармана ключи, а потом повернулся к Виолетте: - Мы на ДТП. Вызови Михайловских на третий километр, там, где спуск и мост. Да они знают.

-Хорошо, Андрей Владимирович.

-Я на связи, - добавил майор и за ними захлопнулась дверь.


17

Где-то за три четверти часа до того, как к Андрею Шереметьеву в кабинет зашел Володя Сизов, на самой окраине Михайловых Ключей садился в свою «девятку» Виктор Смирнов. После чашки чая в забегаловке под безличным названием «Кафе» металлический привкус во рту если не исчез совсем, то, по крайней мере, притупился настолько, что его вполне уже можно было терпеть и Виктор надеялся доехать до Москвы без остановок.

Он завел двигатель, с полминуты послушал его тихое гудение и, помня о скользкой дороге, сразу врубил вторую передачу. Машина, взвыв, тронулась с места.

Впереди лежала совершенно прямая дорога до Михайлова. Там, даже не заезжая в город, достаточно было свернуть направо, и совсем скоро - Каширское шоссе, по которому до столицы на приличной скорости, можно сказать, рукой подать.

Миновав пару окраинных домов, да еще несколько каких-то строений непонятного назначения, Виктор выехал из Михайловых Ключей. По бокам лежали заснеженные поля, которые летом, наверное, вовсю благоухали навозом. И как люди тут жить могут? - подумал Смирнов. Сам он был горожанином до мозга костей, причем не просто горожанином, а жителем именно большого мегаполиса с соответствующим менталитетом, моментально начинавший тосковать по бешенному ритму жизни, едва попав в такие вот тихие места, где жизнь текла размеренно и неторопливо. Ему казалось, что в деревнях время замедляется, начинает идти тягуче и лениво. И хотя Михайловы Ключи, и уж тем более Михайлов именовались городами, но особенной разницы Смирнов не замечал: деревня, она и в Африке деревня. Бросив последний взгляд в зеркало на удаляющиеся домики, Виктор придавил акселератор, набирая скорость.

Дорога, как ни крути, предстояла не совсем близкая и откровенно скучная, потому Смирнов включил приемник, чтобы чем-то развлечься. Вообще он не любил ездить под музыку, особенно современную, но ехать в полной тишине, прислушиваясь к тихому гулу двигателя, тоже было малорадостно.

В салоне зазвучала какая-то мало вменяемая песня, которая, впрочем, очень скоро закончилась, освободив место бодрому голосу диджея:

-Это были «Гости из будущего»! Для всех, кто в пути или стоит сейчас в пробке…
Да, видимо херовато там, в будущем, - тоскливо усмехнулся Виктор и переключился на другую станцию. Здесь все было более прилично: музыка восьмидесятых, именовавшаяся когда-то «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады».

Миновав перечеркнутый указатель «Михайловы Ключи», дорога круто пошла под гору, спускаясь к мостику через узкую безымянную речушку, а потом опять поднимаясь вверх. Асфальт на спуске был сухим, лишь внизу, на мосту, виднелась белесая наледь.

Мимо «девятки» еле прополз вверх старенький пассажирский автобус. Он весь кряхтел от натуги, подтягивая свое большое тело в гору, и припадая на просевшие задние колеса. Как бы не развалился, - подумал Виктор, глядя на этот раритет, место которому давно уже на свалке. Сам же он, все ускоряясь, мчался вниз. Здесь, наверное, летом хорошо, - рассуждал про себя Смирнов, - разогнался на спуске, а потом быстро на подъем вскочил. Но сейчас было не лето и он решил уменьшить скорость, ибо помнил о нешипованной резине и наледи внизу.

Виктор несильно нажал на тормоз, но вместо ожидаемого упругого сопротивления почувствовал, как педаль просто провалилась под ногой и лишь в самом конце, словно опомнившись, слегка уперлась.

-Не понял! – пробормотал Смирнов. – Что за черт?

Машина упорно неслась вперед, лишь чуть-чуть замедлив ход. Виктор не особенно разбирался в устройстве автомобиля – он всегда говорил, что на свете есть автолюбители, те, кто досконально знают машину, и просто водители, умеющие лишь крутить баранку; себя он относил к последним – но не надо было быть гением, чтобы понять, что значит такое поведение «девятки»: явная проблема с тормозами. Они вдруг перестали работать, хотя все это время красное табло на приборной доске с надписью «STOP» не горело. Смирнов посмотрел на щиток и вздрогнул: надпись полыхала, заявляя о себе в полную силу.

Мостик внизу приближался с ужасающей скоростью. Как ни давил Виктор на безвольную педаль, тормоза лучше работать не стали. Правда, они слегка прихватывали колеса машины, но столь слабо и лениво, что это мало влияло на машину, особенно на крутом спуске.

Смирнов вдруг запаниковал, хотя всегда считал себя достаточно хладнокровным человеком. Но здесь, глядя на все увеличивающийся скользский мостик, огороженный низким парапетом, его нервы напряглись. Что делать-то? - судорожно металось у него в голове. - Двигателем тормозить?

Решение было бы абсолютно правильным, если бы не одно обстоятельство, напрочь вылетевшее у него из головы. Виктор выжал сцепление, выключил передачу, перевел рычаг вниз и попытался снова включить, но не тут-то было. Снизу раздалось металлическое рычание, а рычаг, во что-то уперевшись, категорически отказался идти дальше.

-Твою мать, чтоб ты сдохла! – проорал Смирнов, отпуская сцепление, снова выжимая его до упора и делая вторую попытку. Давно надо было коробку поменять, еще с осени завыеживалась, - плюнул он в сердцах. - Или вообще всю машину к чертовой матери!

Вторая попытка также окончилась неудачей, и Смирнов опять отпустил сцепление, но выжать его снова уже не успевал. Машина достигла конца спуска, передние колеса, лишенные какой-либо связи с двигателем, влетели на лед. Вполне возможно, что машина по инерции просто бы проскочила скользкий участок, если бы не второе роковое обстоятельство: правое колесо попало на проталину, где из подо льда выглядывал маленький кусочек чистого асфальта. И едва он соприкоснулся с покрышкой, как машину тут же занесло. Смирнов вцепился в руль, пытаясь удержать «девятку» от беспорядочного кружения на дороге, и ему это почти удалось, но тут правое заднее крыло ударилось о парапет.

Никогда не пользующийся ремнем безопасности Смирнов дернулся вперед, отчего его очки слетели с носа, описали небольшую дугу и зацепились одной дужкой за рулевое колесо, другая же просто опустилась вниз. Леска, поддерживающая стекла, лопнула и линзы вылетели, оставив от очков лишь тонкую верхнюю металлическую перекладину.

Все окружающее сразу все стало размытым и нечетким. Виктор инстинктивно прищурился, пытаясь хоть немного навести резкость, и в этот момент автомобиль, получивший удар справа, развернулся на бешенной скорости на мосту и со всего размаху врезался мордой в парапет. Виктора снова резко дернуло и неудержимо повлекло вперед, прямо на торчащую из руля оправу. Он видел, как неумолимо его лицо приближается к ней, напоминающей футуристически изогнутое средневековое пыточное орудие.

О, мой Бог! - мысленно простонал Виктор, широко раскрыв глаза и пытаясь отклониться вправо, но это у него не получилось. В следующий миг торчащая оправа уперлась в его левый глаз, на долю секунды встретив сопротивление, а потом продолжила насаживать на себя голову. Виктор услышал, как противно чавкнуло проткнутое глазное яблоко, почувствовал адскую боль, истошно закричал, но уже через мгновение то, что когда-то было его любимыми очками, пройдя сквозь глазницу, вторглось в мозг, вспарывая его острым краем, как рыболовный крючок плоть заглотившей его рыбы…


18

Серое небо низко нависало над головой. Снега не было, но, казалось, что он вот-вот пойдет, засыпав собой все и вся. Недавние попытки весны штурмом взять позиции, безжалостно пресеченные умирающей, но сохранившей еще былую силу зимой, сегодня казались уже прекрасным сном, вселившим надежду, которая разбилась о явь при пробуждении. Впрочем, особенно холодно не было, и воздух все равно уже дышал приближением возрождения природы.

Как раз в тот момент, когда Виктор Смирнов, еще живой и здоровый, садился в машину, чтобы проехать последние в жизни несколько километров, Маша снова увидела встреченного ей вчера незнакомого паренька. Он опять стоял у кованного забора Родиона Тагирова, в вязанной шапочке, запихнув руки в карманы теплой спортивной куртки. Но на сей раз он был не один.

Занятия в школе закончились необычайно рано: по прошествии двух уроков выяснилось, что заболели сразу два учителя. Об этом сообщила одиннадцатому классу, в котором училась Маша, классный руководитель. Оставался еще пятый урок, но занять учеников на два часа было решительно нечем, а потому школьное начальство, немного подумав, отменило и его, лишь бы двадцать с лишним лоботрясов не торчали в школе, докучая всем и вся. Известие было встречено всеобщим ликованием и уже через несколько минут от одиннадцатого класса в школе не осталось и следа.

Полдороги домой Маша шла с подружками, болтая с ними о всякой девчоночьей ерунде, потом продолжила путь одна. Свободные три часа были ей как раз кстати. Она собиралась после школы по-быстрому заскочить в магазин, купить какой-нибудь подарок Кольке – давно надо было это сделать, но каждый раз Маша откладывала это мероприятие, дотянув до последнего дня – после чего сразу же бежать домой, чтобы помочь тете Вике с подготовкой к праздничному ужину. Но теперь, имея в запасе достаточно времени, она могла себе позволить чуть задержаться в магазине: ей позарез нужно было прикупить кое-что из косметики, а она прекрасно отдавала себе отчет в том, что процесс выбора таких важных вещей длится обычно довольно долго.

Мальчика она заметила издалека. Тот стоял, прислонившись спиной к забору, и курил, практически не вынимая сигарету изо рта. Возле его ноги сидел родионовский пес, Туз.

Сначала Маша немного растерялась, отчего даже чуть замедлила шаг. Она вспомнила, о чем думала вчера перед тем как уснуть, и эти мысли смутили ее, словно этому парню они тоже были известны, и оттого ей стыдно появляться перед ним. Но уже через несколько секунд девушке удалось подавить смущение и она смело продолжила путь ему навстречу.

Он смотрел на нее. Смотрел так же, как и вчера: спокойно, но внимательно, словно стараясь разглядеть что-то за ней. Она подошла совсем близко, но выражение его лица не изменилось.

Маша опять растерялась. Она ожидала, что этот мальчишка сейчас улыбнется ей, поздоровается, скажет что-нибудь, в общем, первым решит завязать знакомство. Но тот просто стоял, безмолвно и как-то даже безучастно, за исключением заинтересованных глаз, внимательно следящих за приближающейся девушкой.

Не в Машиных правилах было первой знакомиться с парнями. Будучи девушкой весьма и весьма привлекательной, она не страдала от отсутствия мужского внимания, что позволяло ей придирчиво и даже слегка капризно относиться ко всем потенциальным кавалерам, которые сами стремились завести с ней разговор. Но здесь, похоже, был другой случай. Маша поняла, что рискует просто пройти мимо и не услышать в свой адрес ни единого слова. Конечно, можно было сделать и так, тем более, что вечером им в любом случае суждено встретиться, и в тех обстоятельствах мальчику просто придется заговорить с ней. Так что можно смело задирать нос кверху, отводить глаза и гордо шествовать мимо, словно никого тут нет, кроме нее, надеясь лишь на вечер.

Но был еще Туз. Тому было совершенно наплевать на все эти людские условности – кто к кому первым должен подойти, первым раскрыть рот, первым протянуть руку – он уже заметил Машу и приветливо помахал ей хвостом. Туз знал Машу, а Маша знала Туза, и пройти мимо сдержанной собачьей радости, обидев при этом искреннее животное, было никак нельзя. И тогда она решилась изменить своим правилам.

Поравнявшись с мальчиком, Маша улыбнулась приветливо и, помахав рукой, сказала:

-Привет!

Потом наклонилась к собаке, ласково потрепала ее по голове.

-Здравствуй, Тузик! Как дела?

Пес безмолвствовал, лишь прикрыл глаза и все так же неспешно виляя хвостом. Маша знала, что у этого меланхоличного существа приветствие выражается именно таким образом: спокойно и лениво.

-Привет, - раздался голос над ее головой. Она поднялась и посмотрела на мальчика. Тот улыбался: - Ты знаешь Туза?

-Кто ж его тут не знает? – пожала плечами Маша. – А ты, как я понимаю, Руслан?

Он удивился:

-Да. А меня ты откуда знаешь?

-Дядечка вчера рассказывал.

-Я твоего дядечку не видел.

-Он тебя тоже. Но они с твоим отцом большие друзья и вчера имели разговор о тебе.

-Вот как? – Руслан вскинул брови. – И чего же про меня говорят?

Маша неопределенно махнула рукой:

-Ну так… Ничего плохого. Меня, между прочим, Машей зовут, если ты до сих пор еще спросить не догадался, - усмехнулась она.

-Ой, извини! – Мальчик смутился и протянул руку. Маша стянула перчатку, пожала его необычайно теплую и мягкую ладонь и невольно вздрогнула: точно такой же – всегда теплой и мягкой, словно плюшевый мишка – была ладонь и у Родиона.

Вообще, Руслан был необычайно похож на отца. Если бы Родиону было сейчас столько же, сколько его сыну, то их можно было бы принять за близнецов. Маша могла сказать это совершенно точно, потому как видела юного Родиона на фотографии с дядей Андреем.

-Ты в этом доме живешь? – спросил Руслан, указывая на соседний с Родионовым двор.

-Ага, - кивнула Маша.

-С родителями?

-Нет, с дядей, тетей, дедушкой и двоюродным братом.

-А родители где?

Мальчик, похоже, был довольно настырным, хотя почему-то вопросы про отца и мать, всегда раздражавшие Машу, из его уст не казались какими-то неуместными.

-Они далеко, - ответила она и, решив все же не развивать тему, перевела стрелки: - А вы что, гуляете?

-Да. Вообще-то, я в магазин иду, за жратвой.

-А ты, я погляжу, быстро здесь освоился, - хихикнула Маша.

-Так город-то маленький, еще меньше, чем тот, откуда я приехал.

-Это точно, - согласилась девушка. – Городок у нас с Гулькин нос. А давай вместе сходим?

-Тебе тоже продукты нужны?

-Нет, мне кое-что другое нужно, а тут рядом все. Я тебя провожу, ты – меня, все веселей.

Руслан закивал головой:

-Пошли, конечно!

-А Туз? – спросила Маша, указывая на собаку. – С нами пойдет?

-А мы сейчас узнаем, - ответил Руслан, потом присел перед псом и спросил: - Ну что, брат, составишь нам компанию?

Туз вильнул хвостом, лизнул мальчика в щеку, повернулся и сквозь приоткрытую калитку вошел во двор.

-Не хочет, - развел руками Руслан, поднимаясь.

-Так ты проводи его, я подожду, - предложила Маша, но Руслан отрицательно качнул головой.

-Не надо. Он сам умеет двери открывать, так что в дом попадет, а там его отец встретит.

-Ты смотри! – удивилась Маша. – Даже не знала… А как он их открывает-то?

-Встает на задние лапы, передними на ручку нажимает, на дверь наваливается, вот она и открывается.

-Круто! – в Машином голосе слышалось неподдельное восхищение.

-Ну, пойдем? – Руслан захлопнул калитку и вопросительно глянул на девушку.

-Пойдем, - согласилась та.

Они шли по выпавшему за ночь, но уже подзатоптанному снегу. Маша несла на плече сумку, а Руслан просто засунул руки в карманы.

-А ты раньше где жил? – спросила Маша, поддевая носком сапога небольшой снежный комок, который тут же распался на тысячи мелких снежинок.

-В Вельске.

-А это где?

-Далеко, - задумчиво протянул Руслан. – На севере. Там холодно, долгая зима и белые ночи.

-Здорово!

-Что, долгая зима?

-Нет, белые ночи. Я такого никогда не видела.

-Это красиво, - подтвердил Руслан. – Но здесь теплее.

-Да уж. А твоя мама, она там осталась?

Мальчик помрачнел:

-Она умерла.

Маша вздрогнула и ей стало не по себе.

-Извини.

-Ладно, ничего, - успокоил ее Руслан. – Все нормально.

Они немного прошли молча.

-А ты про отца совсем ничего не знал? – спросила, наконец, Маша: она никак не могла остановиться, желая узнать об этом симпатичном пареньке как можно больше, сама не понимая почему.

-Знал. И многое. Мама никогда не скрывала, кто мой отец, показывала фотографии, его передачи. Она говорила, что он хороший.

-А почему же они не были вместе?

-Вот этого не знаю, - вздохнул Руслан. – Мама сказала, что просто так получилось, и никто в этом не виноват. Я хотел отца спросить, но он даже мать мою не помнит. Пока, по крайней мере, как он сказал.

Маша кивнула:

-Да, мне дядечка рассказывал, что у твоего папы – потеря памяти. Но, вроде бы, врачи говорят, что это – обратимо. Он уже многое помнит.

-Надеюсь, что когда-нибудь вспомнит и маму.

Они подошли к маленькому продовольственному магазину, с другой стороны которого приютился магазинчик со всякой всячиной, но уже несъедобной.

-Давай сначала за подарком зайдем, - предложила Маша, - а потом – за едой.

-Согласен, - кивнул Руслан. – А подарок для кого?

-Да у брата моего сегодня день рождения. Вот хочу ему книжку купить, очередной том «Звездных войн», он давно у родителей клянчит.

Руслан усмехнулся:

-Может, лучше фильм? Подари ему кассету, пусть смотрит и тащится.

-Не, - решительно отказалась Маша. – Пусть лучше читает, полезней.

Они вошли в магазинчик, где Маша быстро купила книжку, а потом подошла к прилавку с косметикой. Минут пятнадцать она бурно обсуждала с продавщицей достоинства той или иной помады, еще почти столько же ушло на обнюхивание крышек различных духов. Но если вопрос с помадой был в конце концов решен и маленькая трубочка скрылась в Машиной сумке, то выбор духов привел ее в замешательство.

-Руслан! – позвала она мальчика, который, видимо, заскучав, вернулся к полкам с книгами и стал без особого интереса перебирать то немногое, что на них стояло. – Слушай, как тебе кажется, какие лучше взять? – спросила она, протягивая подошедшему Руслану три колпачка.

-Это ты тоже для брата? – усмехнулся мальчик.

-Нет, - скривила лицо Маша. – Это я для себя.

-А, - он понимающе вскинул брови и поочередно понюхал духи. – Не знаю, по мне, так они все одинаковы.

-Фу, какой ты! – воскликнула Маша, надув губки. – Ты в ароматах не разбираешься, а я никак выбрать не могу.

Руслан засмеялся, глядя на забавное выражение ее лица.

-Не обижайся! Возьми «Красную Москву».

-Где? – Маша посмотрела на витрину, нашла алую коробку и с сомнением покачала головой: – Нет, мне их запах не нравится, слишком приторный. Дайте вот эти, - она протянула продавщице одну из крышек, а остальные две просто положила на прилавок. – У меня бабушка все время «Красной Москвой» душилась.

-Я помню.

-Что, мою бабушку? – обалдело спросила Маша.

-Нет, конечно, - пояснил Руслан. – Свою. Наверное, все бабушки любили эти духи.

-Ага, потому что других не было, - кивнула Маша, рассчиталась с продавщицей и взглянула на часы: - Опа, времени-то уже как много! Давай по быстрому в продуктовый заскочим, да домой, а то мы здесь долго проторчали.

-Мы? – удивился Руслан. – Извини, но, по-моему, это ты с духами никак разобраться не могла.

-Да какая разница: ты, мы? – отмахнулась Маша. – Мне задерживаться некогда, надо тете помочь с ужином. Гостей ожидается много, всех же накормить надо.

-А ты хорошо готовишь? – спросил Руслан, когда они уже вышли из магазинчика и он протянул Маше руку, помогая спуститься по ступенькам.

- Вот сегодня и попробуешь, - ответила Маша, почувствовав легкую дрожь от его прикосновения.

Руслан уже отпустил ее ладонь и снова засунул руки в карманы.

-Я не приду, - сказал он, почему-то отводя глаза.

-Это почему? Тебя же дядечка пригласил.

-Не меня, а отца, - упрямо возразил мальчик.

-Да какая разница? – Маша искренне удивлялась. – Он пригласил вас обоих. И если ты не пойдешь, то и Родион, скорее всего, не пойдет тоже, а тогда обидится мой дядька, они ведь с детства друзья.

-Папа придет, не сомневайся, - заверил ее Руслан. – А я ведь не знаю тут никого, кроме тебя, что мне у вас делать?

Маша вдруг почувствовала разочарование. Ей нравился этот парень – самой себе она вполне могла в этом признаться – и с каждой минутой нравился все больше. Она давно питала симпатию к Родиону, собираясь даже, вроде как, и влюбиться в него (хотя понимала где-то в глубине души, что это будет просто смешно), но его сын ей приглянулся еще больше. Может быть, потому, что он так был похож на отца, причем не только внешне: походка, жесты, голос, интонации – за всем этим явно проглядывал Родион.

-А если я тебя приглашу, придешь? – она лукаво склонила голову набок.

-Ну, не знаю, - растерялся Руслан. – Я подумаю, можно?

-Ну, думай-думай, - пожала плечами Маша, всем своим видом показывая, что ей, в принципе, и наплевать, осчастливит ее своим присутствием Руслан или нет.

-Ты не обижайся, ладно? – Руслан попытался сгладить шероховатость. – Я правда пока не знаю.

-Да не обижаюсь я, с чего ты взял? – ответила Маша, стараясь как можно лучше скрыть то, что творилось у нее внутри. – Кстати, ты за жратвой-то пойдешь? Вон магазин. Только давай я тебя здесь подожду, а то мы рискуем снова застрять, если я и тут по прилавкам пойду.

-Хорошо! – засмеялся Руслан. – Я быстро.

Он забежал в магазин, а Маша прислонилась плечом к стене и достала из сумки только что купленные духи. Открыв флакон и чуть мазнув духами по своей шее, она снова принюхалась к тонкому аромату. Нормально, - решила Маша, убирая коробку с флаконом обратно в сумку и тут же, безо всякого перехода, подумала: А все же жаль, если он не придет. Ей очень хотелось, чтобы Руслан был сегодня вечером у них. Во-первых, ей не было бы так скучно – было бы с кем приятно пообщаться, уединившись в своей комнате, а иначе придется весь вечер сидеть за столом и слушать нудные разговоры, – а, во-вторых, ей просто этого хотелось, безо всяких причин, без возможности на законных основаниях свалить из-за стола, без чего-либо еще. Такое с ней уже было пару лет назад, когда она познакомилась с одним мальчиком из Михайлова. Но тогда это быстро прошло, испарилось почти одновременно с тем, как этот мальчик уехал за пятнадцать километров от нее. Потом чуть-чуть что-то подобное возникло по отношению к Родиону, но, само собой, никак не развилось. Были, конечно, и другие мальчишки в ее жизни, кое-кого она даже подпустила к себе очень близко, но все это было совсем несерьезно, просто попытка юной девушки познать что-то новое…

Руслан вышел из магазина с наполненным пакетом минут через семь. Маша даже удивилась: у нее самой этот поход занял бы много больше времени.

-Ну ты и резвый! – воскликнула она. – Ты всегда такой?

-Это смотря в чем, - усмехнулся Руслан. – В магазине-то что долго делать? Да и ты спешишь, к тому же.

-Ну, не так уж я и спешу, - протянула Маша, но сразу добавила: - А, впрочем, ты прав. Идем.

Они пошли обратно той же дорогой, Маша даже узнавала их следы.

-А ты, значит, моего отца просто по имени зовешь? – спросил Руслан, идущий с ней рядом.

-Ага. Он сам предложил не называть его ни дядей, ни по имени-отчеству, сказал, что так он себя совсем старым чувствует. Только ты об этом не говори никому, - попросила она, посмотрев Руслану в лицо, - иначе меня дядечка мой замочит на раз.

-Он что, такой страшный? – улыбнулся Руслан. – Мочит всех подряд?

Маша засмеялась:

-Нет, не всех. Просто он до сих пор относится ко мне, как будто мне девять лет, как Кольке.

-Ладно, не скажу, - заверил ее Руслан и тут вдалеке послышался вой сирены. Она приближалась. – Это что, скорая помощь?

-Не-а, - качнула головой Маша. – Это как раз мой дядечка мчится, я его сирену всегда узнаю.

Из-за угла показалась бело-голубая «шестерка» с синими номерами, воющая во весь голос и мигающая огнями на крыше, как новогодняя елка. Она пролетела мимо и можно было заметить только, что в ней сидят два человека.

-А твой дядя, получается, милиционер? – спросил Руслан, глядя вслед умчавшейся машине, за которой длинным хвостом тянулось пронзительное многотональное завывание.

Девушка кивнула:

-Точно. Самый главный мент в городе.

-Он не обижается, когда его ментом называют? – спросил мальчик, когда они продолжили путь, а сирена совсем перестала быть слышна.

-Нет, конечно! – фыркнула Маша. – Да они и сами себя так называют. В Штатах, например, полицейских копами зовут, и тоже ничего…

Она, похоже, хотела еще что-то добавить, но в этот момент ее правая нога, ступив на лед, скрывавшийся под тонким снегом, поехала вперед. Маша ойкнула, взмахнула руками, словно птица, собирающаяся взлететь, и схватилась за рукав Руслановой куртки. Тот от неожиданности тоже потерял равновесие, и стал заваливаться вслед за Машей. Его пакет отлетел в сторону, из него вывалилась, покатившись в стороны, пара каких-то баночек и другой пакет, поменьше.

Маша упала спиной на дорогу, а Руслан, влекомый ее рукой, все так же крепко державшейся за его куртку, свалился прямо на нее. Его лицо оказалось в сантиметре от ее лица, и Маша увидела черные, как сажа, глаза прямо перед своими. Они блестели, даже словно бы светились изнутри. Маша слышала его частое неровное дыхание и чувствовала, что и из ее носа воздух вырывается такими же резкими толчками. Их дыхания смешались, сплелись в единое целое, отчего сердце у девушки забилось часто-часто.

Он сейчас меня поцелует, - подумала Маша, совсем не ощущая тяжести навалившегося на нее тела. Она не испугалась – это должен был быть не первый в ее жизни поцелуй: за свои шестнадцать, а, тем более, за последний год она успела многое попробовать в жизни, и не только мальчишеские губы на своих губах – наоборот, она ждала этого, не решаясь первой проявить инициативу. Ну давай же! - мысленно торопила она Руслана, глядя ему в глаза.

Но он, судорожно сглотнув, лишь спросил неровным голосом:

-Это те самые духи?

-Те самые, - подтвердила разом пересохшим ртом Маша, все еще ожидая не слов, а действий. И они последовали, но совсем не те: Руслан вдруг смутился, отодвинул свое лицо, потом быстро встал и протянул ей руку.

-Поднимайся, а то простудишься на снегу, - сказал он уже спокойно и ровно.

Маша вздохнула и, воспользовавшись его помощью, тоже встала. Они вместе подобрали то, что выпало из пакета, сложили все обратно, а потом пошли вперед, но теперь почти не говоря друг другу ни слова. Над ними словно завис ангел тишины, не давая лишний раз раскрыть рта.

А, может, оно и к лучшему, - решила Маша, прислушиваясь, как ее сердце постепенно входит в привычный ритм. - Он ведь моложе меня и, наверное, у него вообще еще никого не было, потому и не решился. Да и вот так, на дороге, валясь в снегу… Маше вдруг стало смешно и она не смогла сдержать смех внутри себя.

-Ты чего? – Руслан недоуменно посмотрел на нее.

-Да так, просто анекдот вспомнился, - соврала Маша, продолжая посмеиваться, а внутри судорожно ища какую-нибудь подходящую хохму, и, как назло, ничего не вспоминая. Но Руслан и не попросил ее поделиться причиной для веселья, он лишь чуть вскинул брови и отвел глаза.


19

Место происшествия Андрей с Володей увидели сразу же, едва начали спускаться к мосту. Поперек дороги прямо за ним стояла бежевая «девятка» с сильно помятым передком, а чуть поодаль – старенький ярко-зеленый «Москвич», с виду вроде целый.

-Бляха муха! – в сердцах воскликнул Шереметьев. – Сколько ведь раз говорил, что вот так все закончится!

Володя Сизов, сидевший рядом, промолчал, смотря вперед. Он прекрасно знал, как его шеф добивался ремонта этого участка трассы, предупреждая, что в конце концов здесь произойдет что-нибудь неприятное.

Андрей подъехал к «Москвичу», из которого, заслышав сирену, уже вылез суховатый, но молодящийся дед. Андрей заглушил двигатель, выключил сирену с мигалкой и вместе с Володей вышел из машины.

-Здравия желаю, капитан! – сказал дед взволнованным голосом.

-Приветствую, - коротко ответил Шереметьев, а потом спросил: - Вы военный?

-Подполковник в отставке, - объяснил дед. Андрей лишь кивнул: понятно, откуда и такое приветствие, и хорошее знание знаков отличия. На погонах майора действительно до сих пор красовалось четыре маленьких звездочки, новых еще не прислали.

-Тут вот ведь дело какое, - продолжал дед. – Я от свояка ехал – он кабанчика забил, мяса мне дал – как вижу: «Жигуль» битый стоит. Я, значит, вышел, а там… - Он махнул рукой в сторону «девятки», внутри которой было видно тело, навалившееся на руль, и доносилась довольно громкая музыка.

-Понятно. А как нас вызвал?

-Так у меня это, сотовый вот, - засуетился подполковник, доставая из кармана телефон. – Сын подарил, сказал, пусть, мол, батя, будет, мало ли когда сгодится. Вот и сгодился.

Вот ведь жизнь пошла, - усмехнулся про себя Шереметьев. - Мобилы у каждого второго!

-Сам-то откуда? – спросил он деда.

-С Михайлова я, а в Ключах свояк живет.

-Хорошо, - кивнул Андрей, доставая из кармана блокнот. – Давай, отец, я твои данные запишу, и можешь ехать. Скоро группа подъедет, если понадобишься, тебя потом вызовут.

-Конечно-конечно, я щас! – дед убрал телефон и вместо него достал документы.

-Вовка, ты пока у жертвы права достань, посмотрим, кто хоть там сидит, - сказал Андрей Сизову. – Только осторожней, не сдвинь ничего.

Андрей начал переписывать данные из дедовских документов, а Володя направился к «девятке». Он сунул голову сквозь разбитое стекло водительской двери, как тут же отпрянул назад, выпучив глаза, закрыл рот рукой и побежал в сторону от дороги, где из-под снега торчали голые ветки кустов.

-Что там такое? – проворчал Андрей, возвращая права подполковнику. Тот взял их, спрятал во внутренний карман потрепанной куртки и сказал тихо:

-Поганое дело. Я уж многого видел, но такого…

-Ладно, отец, езжай, мы уж тут сами разберемся, - сказал ему Шереметьев и, не дожидаясь ответа, пошел к разбитой машине.

Из окна с отсутствующим стеклом неслась бесшабашная ритмичная песня:

Новый год к нам мчится,
Скоро все случится…

Андрей, осторожно ступая по осколкам стекла, приблизился к двери. Водителя он все еще видел сбоку, почти со спины. Какой дебил в апреле ставит новогодние песни? - подумал он, слыша, как сзади завелся и тронулся с места «Москвич».

Скоро будет елка,
Ждать уже недолго…

Андрей, как и минуту назад Володя, сунулся в окно и тут же сам отпрянул назад. Твою мать! - выругался он про себя, сморщившись от отвращения. - Вот ведь дерьмо! Переведя дыхание, он снова осторожно заглянул внутрь.

На месте водителя сидел грузный мужчина лет сорока с небольшим. Его тело подалось вперед, руки безвольно свисали, а голова была как раз напротив рулевого колеса, из которого торчала странная штуковина, похожая на изогнутую позолоченную спицу. Вот на нее и была нанизана голова левым глазом, вместо которого сейчас зияла кровавая дыра. Крови вокруг было не очень много, но с руля свисала какая-то дрянь, похожая на сопли, и панель приборов была забрызгана тем же самым. Похоже, что это - все, что от глаза осталось, - заключил Андрей. Да, немудрено, что Вовка блевать побежал. Сам Андрей тоже с трудом преодолевал отвращение, но ему все же доводилось видеть и кровь, и обезображенные трупы, Сизову же это было непривычно.

Сзади раздался звук подъехавшей машины, а через секунду – знакомый голос:

-Это кто у нас тут раком стоит?

Андрей вылез из окна, повернулся. На другой стороне дороги стоял «Форд» с такой же раскраской, как и у его «шестерки», а из него выходило несколько человек, старшим по званию из которых был майор Василец из следственного отдела Михайловского ОВД, циник и балагур, но дело свое знающий.

-Толик? – удивился Андрей, направляясь к «Форду». – Ты как здесь? Я думал, инспектора подъедут.

-Ага, инспектора! – засмеялся Анатолий, пожимая протянутую руку. – Не хватает их, вот и езжу сам. Тем более, твои сообщили, что жертвы есть.

-Да, - подтвердил Андрей. – Одна. И малоприятная.

-Ладно, разберемся. Приступайте, мужики! – скомандовал Василец своим спутникам и снова обратился к Андрею: - Ты сам-то как? Слышал, тебя с повышением поздравить можно?

Андрей кивнул.

-Вот удивляюсь я, Андрюха, - Анатолий хлопнул его по плечу. – Как это ты, майор, и стал начальником отдела? Такого еще, вроде как, не было.

-Черт его знает, Толь, - ответил Шереметьев. – К нам ведь послать некого. Сам говоришь: людей не хватает.

-Да, это точно.

В этот момент из-за кустов вышел Володя Сизов и, вытирая рот платком, со слезящимися глазами, подошел к ним.

-Во, и студент здесь! – воскликнул Анатолий. Он всегда называл Вовку «студентом», намекая, видимо, на его возраст. – Что, ни разу жмуриков не видел? Привыкай. А пока привыкаешь, то лучше перед работой ничего не ешь.

-Вообще, там и мне мало не показалось, - встал на защиту подчиненного Андрей.

-Ну что ж, пойдем, посмотрим на вашего клиента, - сказал Василец, пригладив пышные усы и направляясь к «девятке», вокруг которой уже крутились приехавшие с ним опера.

Несвоевременная новогодняя песня уже закончилась и вместо нее некая дама с противным слащавым голосом завывала, обращаясь неизвестно к кому:

Мой мармеладный, я не права…

-Надо же, там еще приемник работает? – удивился Анатолий. – Значит, аккумулятор цел, хотя вся морда расквашена.

Он, как раньше Володя с Андреем, сунулся в окно, но, в отличие от них, не отскочил сразу в сторону, а оставался там некоторое время. Потом, помрачневший, вылез оттуда, держа в руках кожаное портмоне и сказал задумчиво:

-М-да, нехило его насадило. Как куря на вертел.

Дама завыла сильней:

Попробуй, мм-мм,
Попробуй, ждага-ждага,
Попробуй, у-у…

-Да заткните к чертовой матери эту дуру! – вдруг раздраженно крикнул Василец своим подчиненным, будто сам только что, находясь внутри, не мог этого сделать. – Что она мычит, словно срать уселась?

Кто-то из оперов, открыв переднюю пассажирскую дверь, прекратил нечеловеческие стенания и вокруг наступила тишина, лишь изредка прерываемая гулом проезжавших мимо машин. Водители замедляли ход, заинтересовавшись происходящим, но один из ментов жезлом приказывал им следовать дальше.

-Так, кто же тут у нас? – спросил хмурый Василец, открывая портмоне. – Смирнов Виктор Федорович. Не знаешь такого? – он посмотрел на Андрея.

Тот покачал головой:

-Нет, не припомню. По крайней мере, он точно не наш: я практически всех в Ключах знаю.

-Конечно, не ваш, - подтвердил Анатолий. – Прописан в Москве. На, студент! – он бросил портмоне Володе. – Перепиши все вам для сводки. А мы пока с твоим шефом машинку осмотрим.

Сизов схватил бумажник, испытывая облегчение, что его не заставляют снова приближаться к уже виденному кошмару, и, расположившись на капоте «шестерки», достал блокнот с ручкой, а Василец с Шереметьевым пошли к обезображенной «девятке».

Собственно, осмотр проводил только Михайловский следователь, Андрей же встал в сторонке, дабы не мешать, и закурил, размышляя о том, что если только этот несчастный Смирнов не был пьян и машина его исправна, то у майора появляется козырь в его давнишнем споре с администрацией Михайловых Ключей. Пока ничего на этом мосту не случалось, те лишь отмахивались от шереметьевских требований отремонтировать его, по старой русской традиции: гром не грянет – мужик не перекрестится. Что ж, можно считать, что гром, наконец, грянул и пора креститься.

Михайловская бригада работала четко и слаженно: один фотографировал место происшествия с разных сторон, другой разгонял любопытствующих, третий копался внутри кабины. Видимо, ребята были крепкими, так как ни у кого из них не было реакции на увиденное, подобной сизовской, хотя они и старались не смотреть на пригвожденного к рулевому колесу человека. Привыкли, - решил Андрей, все же не представляя, как можно к такому привыкнуть.

Василец, деловито обойдя машину со всех сторон, заглянул ей под низ, попинал ногой колеса и подошел к Андрею. Его лицо уже снова приняло привычное чуть смешливое выражение.

-Ну что, в принципе, картина ясная, - деловито произнес он, тоже закуривая. – Било его дважды. Первый раз задним правым крылом, несильно, что стало причиной второго, лобового удара. Машина, на первый взгляд, нормальная, хоть и старенькая. Покрышки только летние и лысоваты: протектора почти не осталось. Если учесть, что здесь низина и после вчерашней оттепели скопилась вода, которая сегодня в каток превратилась, то ничего удивительного в том, что его закрутило, нет.

Андрей лишь вздохнул.

-И что дальше? – спросил он, снимая фуражку и приглаживая волосы. Василец, который еще не сменил зимнюю форму, тоже чуть сдвинул форменную шапку и почесал затылок.

-А что дальше? Сейчас приедут медики с труповозкой, осмотрятся, потом тело – на вскрытие, а машину эвакуируем на экспертизу. После ее заключения решим, прекращать дело или нет. Как обычно, в общем, - он махнул рукой.

-Слушай, Толь, - спросил майор. – А когда у тебя заключение будет готово?

Тот пожал плечами:

-Дня через два-три. А что?

-Пришли мне копию, а? Я тогда хоть на своих наеду: тут ведь давно пора стоки нормальные сделать, старые-то забились на хрен, вот вода и скапливается.

Василец пожал плечами:

-Ладно, пришлю. Но это, вроде как, не ваша территрия.

-А чья? Номинально она, конечно, за городом, так что получается, что вообще ничья, федеральная. Вот и отказываются и мои и ваши, в Михайлове, ремонт делать, хотя затраты – копеечные.

Анатолий лишь кивнул:

-Эх, Андрюха, если б ты знал, сколько мы заключений дали по состоянию дорог вокруг Михайлова, ты бы здесь просто сдох. А, один черт, никто ничего делать не хочет. Но заключение пришлю, конечно. Факсом устроит?

-Да мне хоть голубиной почтой, только не забудь!

В этот момент к ним подошел Володя Сизов.

-Вот, товарищ майор, - он протянул портмоне Васильцу. – Переписал.

-Молодец, студент! – Анатолий хлопнул Сизова по плечу. – Даст Бог, и ты когда-нибудь дорастешь до следователя. Если учиться будешь, конечно. Потряси вон своего начальника, пусть тебя в академию направит.

-Ага, - вскинулся Андрей, - а работать кто будет?

-Что, у тебя людей не хватает? – спросил Василец, опуская портмоне к себе в карман.

-Хватает. Только толковых оперов мало. А рукастых еще меньше.

-В смысле, с большими кулаками? – уточнил Анатолий.

-В смысле тех, у кого руки тем местом и куда надо вставлены.

Василец засмеялся:

-Да, таких беречь надо. Но все равно на заочное ты его пошли, - он посмотрел на немного смущенного вниманием к его персоне Володьку, - надо же парню расти. А, студент?

Володя, замешкавшись, не сразу нашел, что ответить, а потом ляпнул четко:

-Так точно, товарищ майор!

Андрей и Анатолий засмеялись.

-Ладно, «так точно»! – сказал Андрей. – Иди давай в машину, сейчас в контору поедем, если мы тут больше не нужны, - он посмотрел на Васильца.

-Валяйте, - махнул тот рукой. – Я тоже медиков дождусь и поеду, ребята здесь все без меня доделают.

Он протянул руку Андрею и, когда крепко сжал ее, спросил, лукаво улыбаясь:

-Нет, все-таки, как ты начальником-то стал? Тут годами спину гнешь, как сука последняя, и даже отдел какой паршивый не дадут, а ты гляди: и майор внеочередной, и отделением уже командуешь. Признавайся, кому и какую взятку дал?

-Министру забашлял, - в тон ему ответил Шереметьев. – Только не борзыми щенками, а стельными коровами. Хочешь, с тобой поменяюсь?

-Нет уж, уволь! – отгородился Василец. – Я хоть и маленький следак, но все же в райцентре, за свой узкий участок отвечаю, и жопа прикрыта. А у тебя – общее руководство и всем подставленный зад.

-Издеваешься, да? – с шутливой укоризной бросил Андрей. – Ладно-ладно, я на тебя и твою жопу потом посмотрю, когда полковником станешь.

-Вот это – вряд ли! – засмеялся михайловский сыщик. – Дай Бог, к пенсии подполковника получить.

Со стороны Михайлова вдалеке показалось несколько машин. Василец присмотрелся.

-Во, кажись к нам едут. Ладно, Андрюха, приятно было увидеться. Будешь у нас – заходи в гости, накатим грамм по двести.

-Обязательно. Привет жене.

-Ты своим тоже от меня поклончик передавай…

Возвращаясь обратно, Андрей глянул в зеркало заднего вида на место аварии и подумал о цинизме своей работы: в двух шагах в разбитой машине сидит труп с воткнутой в глаз непонятной штуковиной и с выражением болезненного удивления на лице, а они спокойно смеются и радуются встрече друг с другом, словно где-нибудь на пляже. Давно, в детстве, когда Андрей твердо решил, глядя на отца, что станет милиционером, он как-то не думал о таких вещах, да и батя ни о чем подобном не рассказывал.

-Да, не хотелось бы мне вот так умереть, - задумчиво произнес вдруг Володя. Он до сих пор пребывал под впечатлением увиденного на дороге.

Андрей невесело усмехнулся:

-А кому хотелось бы? Только ведь нас не спрашивают, как нам лучше сдохнуть. Занесет так вот за сто с лишним километров от дома, а там… - он махнул рукой и тут же спросил: - Кстати, а что он тут делал? За каким хреном его с Москвы-то принесло?

-Кажется, я знаю, - ответил Сизов, доставая блокнот. – Там, в бумажнике, удостоверение лежало, я переписал на всякий случай. Вот: Смирнов Виктор Федорович, член Союза журналистов, главный редактор журнала «Русские хроники».

Шереметьев помрачнел, бросил короткий взгляд на своего спутника.

-Кажется, я тоже знаю, - проговорил он угрюмо. – Ладно, с Родькой я сам переговорю.

И снова стал смотреть вперед.


20

Известно, что все детские праздники организуются взрослыми прежде всего для себя. Конечно, дети – главные герои Нового года, Первого сентября и, само собой, своего дня рождения, но, в силу своей слишком живой и непоседливой природы, очень скоро им надоедает долгое сидение за праздничным столом (чем, собственно, и является прежде всего любой праздник), и они, насытившись, благополучно сваливают из-за него по своим делам, предоставляя взрослым возможность спокойно праздновать дальше. Точно так случилось и на дне рождения Коли Шереметьева.

Родион пришел в дом своего друга к шести часам вечера. Помогавший тащить подарочный велосипед Руслан, остановившись на ярко освещенном крыльце (Андрей сделал-таки светильник над дверью), прислонил подарок к стене и сказал:

-Ну, я пошел.

-Может, все-таки составишь компанию? – спросил сына Родион, хотя Руслан все время был категоричен. – Неудобно как-то, все-таки приглашали…

-Пап, это мне там неудобно будет, - тихо, но твердо, ответил мальчик. – Что мне там делать? Я же говорил, что не знаю никого.

-Но ведь с Машей ты уже успел познакомиться? – улыбнулся Родион: Руслан еще в обед рассказал о встрече с девушкой, правда, рассказал скупо и совсем не вдаваясь в подробности, которых Родион, впрочем, и не требовал, прекрасно понимая, что его сын находится в том возрасте, когда уже неохотно делятся с родителями подобными вещами.

-Успел, - кивнул Руслан, поправляя вязанную шапочку и доставая из кармана сигареты. – Но все равно я не в своей тарелке буду, понимаешь?

Родион понимал. Он сам часто в начале своей карьеры оказывался в таких вот «не своих» компаниях, где никого не знал и оттого чувствовал себя совсем лишним. Тогда это приходилось делать – нужно было обрастать связями, которые легче всего заводить на тусовках и пьянках, нежели в официальных кабинетах. У Руслана пока такой потребности не было.

-Ну, как хочешь, - сказал Родион, одной рукой – с тростью – поддерживая велосипед, а другой слегка похлопывая сына по плечу. – Я не долго, не скучай.

-Ладно, можешь не торопиться! – улыбнулся Руслан. – Я найду, чем себя занять.

И, уже спустившись с крыльца, он обернулся и добавил, показывая на подарок:

-Классный велик! Я о таком тоже мечтал в свое время.

Родиона больно кольнуло в груди. «Я о таком тоже мечтал». Родион вдруг почувствовал стыд оттого, что он, уже пять лет назад вполне имевший возможность позволить себе сделать такой же вот подарок сыну, не сделал этого. Ему захотелось сказать парню что-то доброе, пытаясь хотя бы этим как-то загладить свою вину – Родион понимал, что на самом деле не виноват в том, что ничего не знал о сыне, но все равно чувствовал себя виноватым, – но тот, обогнув шереметьевскую бело-синюю «шестерку», уже вышел на улицу, где в сумерках мелькал огонек его сигареты.

Родиона встретил Коля и сразу потерял дар речи, увидев свою давнюю мечту. Андрей, подошедший к ним и пожавший другу руку, обратился к сыну:

-Ну, что нужно сказать, именинник?

-Спасибо! – едва ли не шепотом произнес Коля, разглядывая восхищенно распахнутыми глазами велосипед и осторожно, словно боясь, что тот исчезнет, поглаживая рукой сверкающую раму.

-Нравится? – спросил Родион, снимая пальто.

-Кла-а-асс! – протянул мальчик, переводя глаза на Родиона и широко улыбаясь.

-Владей! – улыбнулся в ответ Родион и поцеловал в щеку подошедшую Вику. – Привет, подруга! С днем рождения!

-Дядя Родя, день рождения-то у меня! – воскликнул Коля, все еще не отрываясь от велосипеда.

-Конечно, - кивнул Родион. – Но ведь без мамы и тебя не было бы, верно? Так что это еще и ее праздник.

-Так, а я, значит, тут ни при чем? – шутя, возмутился Андрей. – Меня что-то никто не поздравил сегодня.

-Ну, - развел руками Родион, - сам понимаешь: наше дело – не рожать…

-Коля, поставь, пожалуйста, велосипед в кладовку, - обратилась Вика к сыну, бросив перед этим укоризненный, но смеющийся взгляд на мужчин. – Он тебе до лета не пригодится.

-Сейчас, мам! Только загадку дяде Роде загадаю. – Он повернулся к Родиону и спросил: - Дядя Родя, под каким кустом сидит заяц во время дождя?

Родион уже открыл было рот, чтобы ответить – загадка была еще из времен его детства – но передумал, не желая огорчать пацана, наморщил лоб и сделал вид, что задумался.

-Не знаю. Под большим, наверное.

-Неправильно! – закричал счастливый Коля. – Под мокрым!

Родион виновато улыбнулся, хлопнул себя по голове, а потом рассмеялся.

-Давай, тащи велосипед, - снова скомандовала мать. – А ты, - она обратилась к мужу, - хлеба нарежь. Полчаса уже допроситься не могу.

-Дорогая, я ведь тоже не телевизор смотрел, - неуклюже парировал Андрей, но отправился на кухню.

Родион прошел в комнату, где за накрытым столом уже сидела довольно приличная компания. Кроме Владимира Семеновича и Маши (которая, впрочем, не сидела, а постоянно бегала с какими-то тарелками), там были три пацана – друзья Коли, и человек шесть пожилых людей, казавшихся Родиону знакомыми, но он не мог сходу их вспомнить.

-А вот и наша знаменитость пришла! – торжественно объявил Владимир Семенович после того, как Родион поздоровался. – Проходи, присаживайся.

Он повернул невидящие глаза, прикрытые черными очками, к Родиону и показал на место возле себя, в центре стола.

-Спасибо, дядя Вова, я лучше тут, с краю, - ответил Родион, но подошел и пожал стариковскую руку.

-Надеюсь, все тут Родика-то нашего знают? – громко спросил Владимир Семенович, пытаясь обвести собравшихся чернозастекленным взглядом.

Все закивали, даже совсем незнакомые маленькие пацаны. Родион за руку поздоровался с мужчинами и поцеловал руки женщинам (к великому смущению и восхищению бабушек), стесняясь просить их представиться, но они сами, словно чувствуя, что он их не помнит, назвали себя.

Все гости, за исключением детей, были старыми друзьями и соседями Владимира Семеновича и Серафимы Ивановны, у которой тоже как раз сегодня был день рождения. Этот день всегда отмечался, только вот уже четвертый раз без самой Серафимы Ивановны.

-Родик, ты один, что ли? – спросил Владимир Семенович.

-Один, дядя Вова.

-А что так? Похвастался бы наследником, а то мы уж тут наслышаны.

Любопытствующие взоры собравшихся за столом устремились к Родиону. Он смутился почему-то, хотя стыдиться-то было нечего, наоборот: уже второй день, после того, как прошло первоначальное удивление, граничащее с шоком, его изнутри распирала гордость.

-Да он стесняется, дядя Вова.

-Чего же нас стесняться-то? – удивился Владимир Семенович. – Хотя, конечно: что парню среди нас, старых перечниц делать? Ну вон, хотя бы с Машкой познакомился! – он махнул рукой в сторону кухни, хотя внучка была с другой стороны стола.

-Дед! – укоризненно воскликнула Маша, а Родион удивленно глянул на нее:

-Так они, насколько я понимаю, уже познакомились…

-А-а! – протянул Владимир Семенович. – Так тем более, могли бы тут и поближе пообщаться!

-Дед! – снова возмутилась Маша, раздавая всем салфетки.

-Что? – громко спросил ее Владимир Семенович. – Родькин сын – хороший парень, он просто не может быть плохим, потому что Родькин. Лучше твоих ухажеров дискотечных!

Мальчики переглянулись между собой и чему-то засмеялись тихо, а Маша, вспыхнув, выбежала из комнаты.

-Удрала, - констатировал Владимир Семенович. – Ничего, сейчас вернется. А ты все-таки, - он снова обратился к Родиону, - приводи пацана. Хочется на него глянуть.

-Хорошо, дядя Вова, обязательно, - пообещал Родион, не заостряя внимания на его «глянуть».

Андрей, Вика и Маша еще чуть похлопотали вокруг стола, а потом уселись со всеми. После нескольких тостов за Колю и Серафиму Ивановну, пацаны вместе с Колей, которые в это время активно поглощали салаты и вареную картошку с курицей, выпросили по чашке чая с тортом и пирожными, после чего, вежливо поблагодарив, тихо смылись сначала в Колину комнату, а потом и вообще на улицу. После их ухода общение за столом стало более раскрепощенным и свободным.

-А вот у меня, гости дорогие, тост есть, - сказал Владимир Семенович. – Андрюха, налей-ка мне. Да не это пойло! – воскликнул он, когда Андрей взял бутылку с вином. – Самогону налей.

Родион лишь удивился, как Владимир Семенович понял, что именно в руках сына.

-Папа, вам лучше вина немного… - начала было Вика, но Владимир Семенович отмахнулся:

-Викуля, брось! Я всю жизнь самогоночку пью, вон Петрович не даст соврать.

-Это верно, - кивнул небольшого роста старичок. – Семеныч его, родимого, даже во времена сухого закона не конфисковал.

-Во-во! – воскликнул Владимир Семенович, прислушиваясь к тому, как Андрей наливает в большую рюмку мутноватую жидкость. – Поздно мне уж отвыкать. И хватит об этом! – он жестом пресек возражения открывшей было рот Виктории, словно видел это. Вика, глянув на мужа, лишь пожавшего плечами, махнула рукой.

-Так вот, - продолжил Владимир Семенович, нашарив рюмку и взяв ее в руки. – Я хочу выпить за Родьку.

Родион, с некоторой степенью равнодушия наблюдавший за всем происходящим, встрепенулся.

-Мне он, как сын второй, - продолжал тем временем Владимир Семенович. – С Андрюхой вместе росли, только потом мой дурак в ментуру подался, а Родик, тот в Москву поехал, известным человеком стал, тетке своей на радость. Полина-то с моей Симой с юности подружками закадычными были, и померли друг за другом. Так что давай, Родя, за тебя, чтобы все в жизни хорошо было, здоровье поправилось и с сынком все ладилось.

Все подняли рюмки, стараясь непременно чокнуться с Родионом, а тот лишь улыбался смущенно: спокойно относящийся к вниманию многомиллионной аудитории, он всегда терялся в таких небольших компаниях, когда оказывался в центре ее интереса.

Он пригубил водку, после чего поставил рюмку на стол. Он почти не пил в этот вечер, отчасти боясь повторения вчерашнего похмелья, отчасти потому, что не хотел в неприглядном виде предстать перед сыном; достаточно уже того, что тот видел вчера.

-Я сейчас, - тихо сказал он сидевшему рядом с ним Андрею и вышел в коридор, где был туалет. Моя руки, он долго рассматривал себя в зеркале, словно какого-то незнакомца.

-Да, Родион Михайлович, - сказал он отражению. – Такие вот дела. Давно ли ты отмечал здесь Андрюхины девять лет? Тогда сортир еще на улице был.

Отражение, повторив все движения его губ, лишь слабо улыбнулось в ответ.

Вернувшись в комнату, Родион заметил, что между Владимиром Семеновичем и Машей разгорелся спор. Этот спор был вечной темой их разговоров, постоянно тлея и разгораясь при каждом удобном случае, словно догорающий костер, в который периодически подбрасывали охапку сухих дров.

-Ты, Машка, молодая еще и глупая, и ничего не понимаешь! – говорил Владимир Семенович, впрочем, не горячась, а даже слегка посмеиваясь. – Вот ты Америку свою любимую хвалишь. И то у них хорошо, и это, а у нас, видите ли, одно дерьмо. Да был я в этой Америке, ни черта там особенно хорошего и нет. По крайней мере, у нас – не хуже, чем у этих буржуев.

-Конечно! – фыркнула в ответ Маша. – Ты ведь там таких же бандитов ловил, как и здесь, а бандит – он и в Америке бандит.

Родион глянул на Андрея с Викой, молча слушающих перебранку деда с внучкой. Они много раз уже просили Машу не спорить, понимая, что в чем-либо переубедить Владимира Семеновича, мужика с характером крутым и твердым, невозможно, и Маша каждый раз обещала, что «больше – никогда», но каждый раз из-за юношеского максимализма просто не могла сдержаться. В конце концов и Андрей, и Вика, видя, что споры старшего и младшего поколений не приводят ни к каким драматическим последствиям, отступились и просто давали и тому, и другому выговориться, не становясь (по крайней мере, вслух) ни на чью позицию.

Гости за столом тоже с интересом прислушивались к разговору. Владимир Семенович в Михайловых Ключах обладал непререкаемым авторитетом и уважением, особенно среди старых жителей, хорошо помнивших его полным сил начальником милиции, но и Машины высказывания были не лишены логики, хотя вряд ли кто из сидевших за столом пенсионеров поддерживал ее точку зрения.

-Конечно, ловил, - подтвердил Владимир Семенович. – И бандитов там не меньше. Но даже они отличаются. Вернее, не они, а как ловят их. Задерживали мы одного хулигана, юнца с пистолетом. Так ихние полицейские, пока браслеты надевали, все права ему зачитывали.

-Правильно, – кивнула Маша. – У всех есть права, даже у преступников.

-Ага, есть! На жопе шерсть! – съязвил Владимир Семенович. – Пока они ему эти права объясняли, тот три раза им в рожу плюнуть успел, а они даже пальцем не тронули. Я спросил, чего так, а они знаешь что ответили? «Не можем мы его бить, иначе нас потом его адвокат по судам затаскает». Что за хреновня такая?

-Никакая не хреновня! Людей бить нельзя, тем более в наручниках.

-Бить нельзя, права зачитывать! Ежели бы я тут так работал, дык меня бы еще лет тридцать назад пристрелили. И попробовала бы какая-нибудь сволочь мне в лицо харкнуть – кровью бы потом неделю мочилась!

-Вот именно! – горячо ответила девушка. – Вот так вот, без суда и следствия миллионы по тюрьмам и сгноили!

-Были недостатки, кто же спорит, - неожиданно спокойно согласился дед. – А у кого их нету? У тех же американцев что, правосудие нормальное? Черта с два! Ты вот не помнишь – пацанкой тогда еще была зеленой – как в девяносто третьем там ихнего Джексона обвиняли в совращении малолетних.

-И чего?

-А ничего! Он несколько миллионов отдал, сразу все и закончилось, снова ему почет и уважение. Это какое же правосудие?

-Так ведь он родителям мальчика заплатил, вот те обвинения свои и сняли, - пояснила Маша.

-Вот именно! – загорячился дед. – А тут надо было не только его сажать, но и папашу этого: виданное ли дело, чтобы ребенка на потребу богачу продавали, пусть и за миллионы!

Андрей наклонился к Родиону.

-Перекурить не хочешь? – спросил он тихо.

Родиону курить не хотелось и он все еще старался снова бросить, но, тем не менее, кивнул в ответ.

Накинув верхнюю одежду, друзья вышли в маленький предбанник, отделяющий основной коридор от улицы. Андрей приоткрыл входную дверь и в и так холодный коридорчик просочился морозный воздух.

-Они не подерутся? – спросил Родион, беря предложенную сигарету.

-Кто, Машка с отцом? Не, можешь не волноваться. Они обожают о политике спорить.

Он щелкнул зажигалкой, на минуту выхватив из полумрака свое и Родионово лицо.

-Ты завтра в Москву собираешься? – спросил Андрей после первой глубокой затяжки.

Родион кивнул:

-Довезешь?

Еще неделю назад он попросил Андрея отвезти его в Москву:

-Ты же сам видишь, что я со своей палкой далеко не уеду. Это я по «местным авиалиниям», да пользуясь твоей добротой могу на своем «Мерине» рассекать, а уж в столицу лучше не соваться. Конечно, если не сможешь, то я найду выход: хоть такси вызову, хоть в редакцию позвоню, попрошу машину прислать.

Андрей пообещал тогда помочь, и теперь Родион лишь хотел уточнить лишний раз.

- Вовка довезет, - сказал Андрей. – У меня с утра совещание в администрации. Сегодня назначили.

-Так, может, не надо тогда? – возразил Родион. – Неудобно твоих напрягать…

-Брось! – отмахнулся Андрей. – Вовке в Москву слётать в два счета. В восемь к твоему дому подъедет. Сына с собой берешь?

-Куда ж я без него? - усмехнулся Родион. – Да он и Москвы-то еще не видел, пусть поглазеет.

Андрей кивнул, сосредоточенно смотря на горящий кончик сигареты. В это время из-за двери донеслось:

-Ой, беда, беда,
В огороде лебеда,
Черемушка белая,
Что любовь наделала!

Андрей усмехнулся:

-Все, споры утихли, перемирие заключено, хор ветеранов заработал.

Они с минуту послушали неслаженный хорал, голосивший во всю мощь с ярко выраженным среднерусским говором:

- Черемушка белая,
Что любовь наделала!

-Слушай, помнишь, ты мне предлагал адресочек твоего психоаналитика? – спросил Андрей.

Примерно с месяц назад у них был разговор о пользе психологической помощи в жизни. Андрей жаловался, что в последнее время стал нервным и каким-то дерганным, регулярно срывающимся на любом, кто не вовремя подвернется под руку. Родион посоветовал обратиться к Соболеву, пообещав оплатить его услуги. Андрей лишь отмахнулся тогда, а вот сейчас вдруг сам спросил.

-Конечно, помню. Что, дозрел наконец?

-Дозрел, - сокрушенно признался майор. – Сегодня вот целый день что-то на нервах, на Вику наорал ни за что, когда со службы вернулся.

Хор в доме затянул другую песню, сменив фольклорно-матерный жанр на советско-патриотический:

-Там вдали, за рекой, загорались огни,
В небе ясном заря догорала.
Сотня юных бойцов из буденовских войск
На разведку в поля поскакала...

-Это плохо, - сказал Родион, докуривая. – Но поправимо.

Он выбросил бычок в стоявшее здесь же ведро для окурков, после чего достал из внутреннего кармана бумажник.

-Возьми визитку, - он протянул Андрею маленький белый прямоугольник. – Только, прежде чем ехать, созвонись.

-Это – само собой, - кивнул Андрей, забирая карточку. – Спасибо. Не знаю, правда, воспользуюсь ли, но все равно спасибо.

-Не за что! – усмехнулся Родион. – А воспользоваться советую, помогает.

Андрей тоже выбросил окурок, но тут же снова достал пачку. Он протянул ее Родиону, тот отказался и Андрей закурил вторую сигарету один.

-И без страха отряд поскакал на врага,
Завязалась кровавая битва.
И боец молодой вдруг поник головой -
Комсомольское сердце пробито…

-Тут еще один вопросик имеется, - сказал Андрей, глядя на выпущенную в щель густую струю дыма. – Совсем не праздничный. Тебе имя Смирнов Виктор Федорович ничего не говорит?

-Говорит, - удивился Родион. – Это как бы начальник мой. А ты к нему каким местом вдруг оказался?

Майор вздохнул.

-Понимаешь, тут какая оказия… Он не к тебе сегодня приезжал?

-Ну?

-Так вот, на выезде из Ключей он в аварию попал.

Родион недоуменно смотрел на друга.

-В смысле? Въехал в кого?

-В мост, - хмуро сказал Андрей. – Насмерть.

Родион сначала даже не понял, что сказал Андрей. Мост? Насмерть? Чушь какая-то… Но постепенно, словно откуда-то издалека до него начал доходить смысл этих слов.

Он мотнул головой, будто пытаясь выбросить из нее услышанное. Витька Смирнов мертв? Но еще утром они мирно беседовали, Родион даже позволил себе слегка подшутить над редактором, пытаясь того чуть разозлить. И Смирнов уехал от него хоть и раздраженный – это Родион успел заметить – но все же вполне живой и целый.

-О чем ты? – на всякий случай переспросил он Андрея. – Витька разбился?

-Угу, - мрачно подтвердил Андрей, добивая вторую сигарету. – Его машину на льду закрутило и он въехал в ограждение сразу на выезде. Удар был не очень сильным, но твой редактор не был пристегнут и в результате, - он чуть усмехнулся, - даже смешно где-то, в результате напоролся на свои же очки, пробил глаз и… - Андрей развел руками. – Не понимаю только, почему он так гнал на спуске…

-И упал он у ног вороного коня,
И закрыл свои карие очи.
«Ты, конек вороной, передай дорогой,
Что я честно погиб за рабочих»…

В приоткрытую дверь продолжал втекать холодный воздух, заставляя Родиона поглубже закутаться в пальто. А, может, это не воздух, а только что сообщенное известие выхолаживало его изнутри.

-Так он что, утром? – спросил Родион. – А чего ты мне сразу ничего не сказал? Я бы хоть в редакцию позвонил…

-Извини, просто замотался, - Андрей виновато взглянул на друга. – А в Москву уже сообщили, не волнуйся, там в курсе.

Они чуть помолчали. Из дома снова донеслось хором:

-«Ты, конек вороной, передай дорогой,
Что я честно погиб за рабочих»…

-Дела… - протянул Родион. – Дай сигарету.

Он закурил от Андреевой зажигалки и глубоко втянул в себя табачный дым вперемежку с морозным воздухом.

-Да, дела вот такие, - кивнул Андрей. – Невеселые.

В этот момент входная дверь распахнулась и в коридорчик буквально влетел вспотевший, с раскрасневшимися щеками Коля.

-О, вы тут курите! – воскликнул он, чуть не подпрыгнув от неожиданности: похоже, он не ожидал нос к носу столкнуться на входе с отцом.

-Курим, - подтвердил Андрей. – А ты чего такой расхристанный? Гнался, что ли, кто?

-Не, мы с горки катались. Жарко.

-Понятно. Ладно, давай домой.

-Пап, ну я еще погуляю, - заканючил мальчик, но Андрей его перебил:

-Давай-давай, а то заболеешь. И скажи матери, чтобы чаем тебя горячим напоила.

Коля вздохнул горестно, а потом, видимо что-то для себя решив, согласился:

-Ладно, я сейчас ребятам скажу, что пошел домой!

-Только быстро, - ответил Андрей, но розовощекая мордашка уже исчезла за дверью.

Родион молча наблюдал за этой сценой, погрузившись в свои мысли. Он никогда не был особенно близок со Смирновым, даже в чем-то редактора недолюбливал, считая его журналистом «вчерашнего дня», воспитанного коммунистической школой и никак не желающего переделать себя. У них случались серьезные споры, разрешить которые могла только Ортман, причем она почти всегда становилась на сторону Родиона. Смирнов лишь вздыхал и молча смирялся, может быть, и затаив в душе какую-то обиду. Но в целом это был довольно милый человек, по-своему несчастный и неустроенный, но добрый и не злопамятный. По крайней мере именно таким он казался Родиону.

И вот теперь его нет. Теперь он лежит голый, с израненным лицом, на холодном металлическом столе, а какой-нибудь патологоанатом в резиновых перчатках и с сигаретой в зубах равнодушно копается в его вскрытой грудной клетке.

Родиона передернуло от этой картины и он с отвращением выбросил наполовину недокуренную сигарету в ведро.

-Пойдем? – тихо спросил Андрей. – Выпьем за помин души твоего редактора.

Родион вздрогнул от голоса, вырвавшего его из плена собственных мыслей.

-Пойдем, - вздохнув, согласился он и, плюнув в ведро, толкнул дверь в дом.

В комнате как раз в это время, похоже, наступил перерыв в пении, вызванный очередным тостом за здоровье именинника. Сам именинник еще не вернулся, потому пили без него, да и его присутствие, вроде как, уже было совсем не обязательным.

-Вот и мальчики вернулись! – сказала Вика. – Садитесь давайте, покушайте.

-Присаживайтесь, - машинально поправил ее Андрей, усаживаясь за стол.

-Вы чего, курили, что ли? – спросил Владимир Семенович, повернув к ним голову. – Ты же, Родька, вроде бросил.

-Да почти, дядя Вова, - ответил Родион, отгоняя от себя мысли о Смирнове. – Только вот совсем – пока не получается.

-Экий ты! – улыбнулся Владимир Семенович. – Вот с меня пример бери: как три года назад полпачки недокуренных выбросил, так с тех пор ни одной. Правда, один черт ослеп, но за то от рака легких не помру.

В двухтысячном году, когда Владимир Семенович катастрофически начал терять зрение, врачи строго настрого запретили ему курить, надеясь, что этим замедлят наступление на него полной тьмы. Владимир Семенович, подчинившись, курить бросил, но это не спасло его глаза: он слеп очень быстро. Родион тогда устроил его на обследование в московскую клинику, но и там только руками развели: ничего не можем сделать, процесс необратимый. Дядя Володя встретил этот приговор достойно, постепенно смирился с ним и научился, преодолев неизбежную в таких случаях депрессию, жить в окружившей его черноте.

-Ты, дядя Вова, молодец! – улыбнулся Родион. – А я вот слабак, не могу устоять перед искушением.

-Ладно прибедняться-то! – засмеялся Владимир Семенович.

-Володя, давай нашу? – спросила сидевшая напротив него старушка – видимо, главный запевала, - только что закончившая что-то активно жевать.

-Погоди, кума, - ответил Владимир Семенович и громко позвал: - Машка! Ты где там застряла?

-Она чай заваривает, папа, - ответила Вика.

-Я тут уже, - отозвалась девушка, заходя в комнату. – Чего, дед?

-Ты вот присядь, - Владимир Семенович похлопал рукой по стоявшему рядом с ним пустому стулу, - и давай-ка спросим умного человека.

Маша недоуменно пожала плечами, но села рядом с дедом.

-Вот рассуди нас, Родька, - Владимир Семенович повернулся к Родиону с Андреем. – Ты – человек образованный, журналист, многое понимаешь, так скажи нам: где, по-твоему, жить лучше, у нас или в Америке?

-А? – Родион вскинул голову, отвлекаясь от своих раздумий. Он посмотрел прямо в черные очки Владимира Семеновича и до него дошел смысл вопроса. Он даже растерялся: - Ну... Тут ведь прежде всего надо определиться, что понимать под этим «лучше»?

-Да все, - сказал Владимир Семенович. – Вот где лучше?

-Дед! – Маша дотронулась до его плеча, но Владимир Семенович отстранил ее руку:

-Что «дед»? Пусть Родя свое мнение скажет.

Родион загнал в голове все мысли о Смирнове в самый дальний и темный угол сознания, после чего пожал плечами:

-Честно, дядя Вов?

-Конечно! – закивал Владимир Семенович. – Как на духу давай.

Родион вздохнул:
-Если честно, то – в Америке. Я, правда, там не был, в отличие от тебя, дядя Вова, но я много знаю и об этой стране, и, само собой, о нашей. Да, мне кажется, многое о них можно понять, просто смотря их фильмы или, например, книжки читая. Нельзя, конечно, судить по ним о жизни всего общества, но кое-какие выводы сделать вполне возможно.

-И какие же ты выводы сделал? – не унимался Владимир Семенович. За столом все притихли, прислушиваясь к разговору. – Почему там лучше? В чем причина-то?

Родион подумал несколько секунд, формулируя свою мысль.

-Мне кажется, все дело в том, что в Штатах есть устойчивые традиции. Христианские, семейные, бытовые, политические. Они столетиями формировались и именно на них базируется стабильность американского общества. Они знают: что бы не случилось, в День благодарения они сядут семьей есть индейку, на Хэллоуин оденут карнавальные костюмы, в Рождество украсят дом гирляндами, соберутся всей семьей у елки и будут ждать Санта Клауса. Раз в четыре года, несмотря ни на что, выберут себе президента, и выберут честно. У нас же всего этого нет. Девяносто лет назад мы разрушили наши вековые традиции и попытались создать новые. Надо признать, что ничего не получилось. Сейчас пытаемся вернуться обратно, но сломать всегда легче, чем построить.

Владимир Семенович внимательно слушал. Родион знал, как старик относится к нынешнему режиму в стране и временам прошедшим, но продолжал гнуть свое: в конце концов, тот сам спросил об этом.

-В результате мы оказались обществом без прочного фундамента, а здание без фундамента, как известно, неустойчиво. Сейчас у нас полный разброд: кто-то празднует Первое мая и Седьмое ноября, кто-то – Рождество и Пасху, кто-то – вообще ничего не празднует, и мы все друг друга тихо ненавидим за это. Мы разобщены, вот в чем проблема. Единственное, что нас всех еще хоть как-то объединяет, так это, как ни смешно, всеобще пьянство. Вы посмотрите, над чем смеются американцы в своих комедиях: над проделками детей, забавными ситуациями с животными, сказочными обстоятельствами, в результате которых люди попадают в смешные истории. А наши комедии? Они ведь все про алкашей. Они смешные, конечно, но, получается, что наша главная традиция – нажраться до сиреневых козявок по любому поводу. И это – печально.

Над столом повисла тишина, едва Родион замолчал. Никто не проронил ни слова, а Родион, глотнув из стакана сока, добавил:

-А еще у американцев есть такая штука, как бейсбол, которая тоже объединяет их всех. Для них это – чуть ли не национальная идея. В модифицированную русскую лапту, возведенную в ранг религии, там играют все с малых лет. А кто не играет, тот активно болеет. А у нас? Есть хоть одна игра, которая может сравниться по популярности с их бейсболом? Нет. Разве что, - он усмехнулся, - «литрбол».

Полное безмолвие еще немного повисело в комнате, а потом Владимир Семенович поднял вверх палец и, цокнув языком, проговорил:

-Хорошо сказал, молодец! И, главное, правильно. Вот что значит журналист! За это надо выпить. Наливай, Андрюха!

Все засмеялись, а Андрей взялся за бутылку…


21

«Осторожно, двери закрываются! Следующая станция – Китай-город…»

Родион вздрогнул от металлического голоса, принадлежащего, как всегда казалось, не человеку, а равнодушному и достаточно тупому роботу. Мне через одну, - мелькнула мысль и Родион стал вспоминать, как от метро идти в редакцию.

В метро он не ездил уже довольно давно. Последние несколько лет перемещаться по Москве доводилось, в основном, на машине, простаивая часами в пробках и кляня последними словами власти, которые не могут решить извечную русскую проблему дорог. Причем Родион осознавал, что пользоваться тем же метро – намного выгоднее и в плане экономии времени, и в отношении денежных затрат, но, спрашивается, за каким чертом он тогда покупал себе хороший и очень даже недешевый «Мерседес»? Тем более, что гаражом в Москве обзавестись он так и не сумел, а держать машину на платной стоянке возле дома целыми днями, выезжая куда-то только по воскресеньям, было накладно, да и каким-то пенсионерством попахивало.

Сегодня же Родион оказался в Москве без машины, она осталась в подземном гараже в Михайловых Ключах. Володя Сизов, довезший Родиона с сыном в столицу, предложил свои услуги в качестве персонального водителя, тем более, что был отпущен Шереметьевым минимум на полдня, но Родион отказался категорически, сказав, что в Москве такси – не меряно, потому проблем с транспортировкой его бренного тела не ожидается. Володя, пожав плечами и пожелав удачи, высадил своих пассажиров у входа в универсам, расположенного на первом этаже обычной московской многоэтажки, развернулся и отправился обратно.

-Ну вот, тут я и живу, - сказал Родион Руслану, показывая рукой на дом. – Вон там, на пятом этаже, моя квартира.

Руслан кивнул, задирая голову кверху.

-Сейчас зайдем в магазин, поесть купим, - продолжил Родион, опираясь двумя руками на трость. – А то дома – ни крошки. Меня же там почти полгода не было. Удобно, - улыбнулся он, - когда лавка прямо в твоем доме располагается.

Они прошли по магазину, бросая в тележку на колесиках все, что попадалось на глаза и вызывало хоть малейшую симпатию.

-А чего ты на окраине поселился? – спросил мальчик, долго разглядывающий упаковку какого-то полуфабриката и, в конце концов, положивший ее обратно на полку. – Я думал, ты в центре живешь, где-нибудь напротив Кремля.

Родион засмеялся:

-Да разве там жизнь? Сутки напролет шум, машины ездят с сиренами, люди туда-сюда снуют. Нет, тут намного тише и спокойней. Да и выбора у меня не было. Эту квартиру мне на НТВ дали, здесь много наших живет. А потом, когда компанию делить стали, нам квартиры эти за гроши в собственность отдали, чтобы не отобрал никто.

-Понятно, - протянул Руслан, беря очередную упаковку. Та тоже не вызвала у него доверия и вскоре вернулась на свое место. – Как сложно у вас тут все.

-Ты о квартирах, что ли?

-И о квартирах, и о продуктах. Столько всего, да половина стремная какая-то.

-Положись на меня, я подберу то, что нужно, - заверил сына Родион. – Да мы, в принципе, все уже и набрали. Дотащим?

Руслан критически глянул на гору в тележке и уверенно заявил:

-Конечно! Чего тут тащить?

Они подъехали к кассе и Родион стал выкладывать содержимое корзинки прямо перед молоденькой кассиршей. Девушка была ему незнакома, хотя до этого он, примелькавшись в магазине, знал в лицо почти всех. Но, видимо, за последние полгода воды много утекло и здесь, в небольшом универсаме под окнами его квартиры.

Кассирша равнодушно пробивала в кассе товар, внутренне, наверное, удивляясь, зачем набирать сразу столько еды. Родион, достав свою карту VISA, спокойно ждал, Руслан же глазел на манипуляции девушки с лазерным считывателем.

Родион поднял взгляд и увидел, что над кассой нависает стенд с сигаретами. Он дождался, когда кассирша закончит работу, а потом сказал:

-Будьте добры, сюда же добавьте еще пачку… нет, две пачки «Мальборо» и… - он повернулся к Руслану: - Ты шоколад любишь?

Руслан не успел и рта раскрыть, как девушка, удивленно на него посмотрев, спросила:

-Простите, вы мне?

Родион повернул голову в ее сторону и, тоже удивившись, ответил:

-Нет. – Потом улыбнулся и добавил: - Хотя и вам тоже. Любите?

-Да, вообще-то, - растерянно сказала девушка, правая рука которой зависла над клавиатурой кассы.

-Люблю, - ответил, наконец, и Руслан.

-Хорошо, - кивнул Родион, - тогда приплюсуйте еще две плитки шоколада. Вон те, - он показал рукой на витрину прямо за кассиршей, - большие. И одну возьмите себе.

Девушка смутилась:

-Что вы, это лишнее…

-Ничего не лишнее, - перебил ее Родион. – Пробивайте и возьмите карточку. А ты смотри, как это делается.

Последние слова относились уже к Руслану. Кассирша, все еще недоуменно глядя на Родиона, пробежалась пальцами по клавиатуре, достала сигареты и шоколад, после чего провела карточкой по прорези в терминале.

-Гляди, - комментировал Родион. – Сейчас распечатаются чеки, один я подпишу и отдам этой милой даме. Она сравнит мою подпись с подписью на карте, после чего мы пойдем домой пить чай.

Девушка все так и сделала, продолжая почему-то смотреть на Родиона, как на помешанного. Но, ничего, однако, не сказав, проверила подпись и замерла в ожидании следующего клиента, которого, впрочем, не наблюдалось: утром магазин был почти пустой.

-Видел, как все просто? – спросил Родион, вместе с сыном складывая покупки в большие «халявные» пакеты с рекламой сети московских супермаркетов. – И с деньгами возиться не надо.

-Да, просто, - кивнул Руслан. – Но я бы все равно твоей карточкой воспользоваться не смог.

-Это почему? – удивился Родион.

-Подпись-то твоя на чеке должна быть.

Родион соображал с секунду, после улыбнулся виновато:

-Точно! Я как-то об этом не думал никогда. Ладно, это тоже поправимо, - он тронул мальчика за плечо. – Сделаем тебе другую карту, персональную, на мой же счет. Надеюсь, не разоришь родного отца?

-Это смотря как кормить будешь! – хитро улыбнулся Руслан.

-Засранец! – беззлобно выругался Родион, забирая один из пакетов. – Пошли давай, а то мне скоро по делам отправляться. Всего хорошего, - кивнул он кассирше, неприкрыто обалдело пялящейся на них. - И приятного аппетита!

Нагруженные, они вышли из автоматически разъехавшихся стеклянных дверей.

-Чего это она на нас так пялилась? – пробурчал Руслан.

-Черт ее знает, - ответил Родион, щурясь от яркого солнца. За ночь снова значительно потеплело, и со всех сторон доносился звон капели. – Может, ты ей понравился.

-Вот еще! – фыркнул Руслан. – Больно надо!

-А что здесь такого? Ты – красивый парень и должен нравиться девушкам. У тебя там, в Вельске, подружка-то была?

-Не-а. Как-то не до того было.

-Ну, ничего, у тебя все еще, как говориться, спереди. Смотри лучше вон туда.

И Родион показал на красивое трехэтажное здание за высоким ажурным забором метрах в трехстах от них.

-Что это? – спросил Руслан, тоже прищуриваясь.

-Гимназия. Я тебя сюда учиться определю, директор ее – мой знакомый. Ты ведь в школе учился, надеюсь?

-Учился, - кивнул Руслан. – До этого года.

-Ерунда. Сейчас, конечно, толкаться туда смысла нет, а с сентября начнешь. Ты не думай, там хорошо: разные направления – гуманитарное, техническое – есть зал с тренажерами, бассейн, а в подвале – тир шикарный.

-Ты-то откуда это знаешь?

-Захаживаю туда время от времени. По вечерам взрослых пускают спортом позаниматься. А стрелять я с детства люблю.

Они медленно шли к подъезду с тяжелыми металлическими дверями, покрашенными в цвет нездоровой «детской неожиданности».

-Придется тебя здесь прописать, в Москве, - продолжал рассуждать Родион. – Я тоже тут прописан. Кучу бумаг оформить придется: прописка, усыновление…

-Зачем усыновление? – Руслан аж остановился. – Я же и так твой сын!

-Сын, - подтвердил Родион. – Но у нас, понимаешь, законы такие: мало быть чьим-то сыном, надо еще подтвердить это документально, а иначе ты – просто никто.

-Бред какой-то! – пожал плечами Руслан и продолжил путь.

Родион рассмеялся:

-Привыкай! Но не бери в голову: я с Виталиком свяжусь, он все сделает.

-А это кто?

-Адвокат. Руднев Виталий, молодой, умный, наглый и начисто лишенный каких-либо принципов. В общем, такой, каким и должен быть настоящий адвокат. Со мной на НТВ начинал, в юротделе, сейчас у него частная практика, и он ведет все мои дела.

Руслан помолчал, и лишь когда они остановились возле домофона на двери, сказал задумчиво:

-Круто тут у тебя все, как в кино американском: адвокаты, страховки, кредитки…

-Пытаемся приблизиться к цивилизации! Москва все-таки, маленькое европейское государство внутри России, – рассмеялся Родион. – Не переживай, скоро и для тебя все это станет обыденным.

Они поднялись на лифте на пятый этаж, после чего ввалились в просторную трехкомнатную квартиру.

-Ну вот, заходи, - проговорил Родион, опуская свой пакет с покупками прямо на пол и снимая сумку с плеча. – Тут, конечно, потеснее, чем в «доме в деревне», но все равно места хватит. Пакеты тащи на кухню, сейчас что-нибудь быстро сварганим перекусить, а то я что-то проголодался.

Обстановка в трех комнатах была довольно скупой: только то, что необходимо для простого, даже аскетического образа жизни, и ничего лишнего.

-Когда я с Юлькой развелся, - рассказывал Родион, проводя сына по квартире, - то отдал ей почти всю мебель. Себе оставил только диван и «балалайку». Потом уже кое-что прикупил.

-Ух ты! – воскликнул Руслан, увидев в почти пустой комнате большой музыкальный центр с множеством колонок, расставленных по углам. – Ты вот это называешь «балалайкой»?

-Она и есть. Нравится?

-Супер! – Мальчик с восхищением смотрел на сверкающие панели центра и любовно поглаживал их рукой.

-А ты, оказывается, меломан! – усмехнулся Родион. – Тогда вон, в углу, стойка с компактами, вся в твоем распоряжении. На любой вкус. Только давай ты позже там пороешься, хорошо? – он остановил ринувшегося было к стойке Руслана. – Давай чайку глотнем, да я побегу.

Он усмехнулся, тряхнув своей тростью.

-Тьфу, пылища-то какая! – проворчал Родион, проведя пальцем по колонке.

-Ничего, я уберусь, - сказал Руслан, выходя из комнаты.

Родион удивился про себя: Надо же! А говорят, что все подростки – неряхи ужасные. Выходит, врут!

-Руслан, ты извини, - сказал он, когда они уже рассовали купленные продукты в шкафы и только что подключенный холодильник и уселись за стол, ожидая, пока закипит чайник, - что тебя с собой не беру: просто мне и на работу надо, и к врачам, тебе скучно будет.

-Ладно, я тут найду чем заняться, - отмахнулся Руслан, нарезая тонкими ломтиками колбасу.

-Если захочешь, то погуляй, - предложил Родион. – Только далеко не уходи, а то заблудишься. А если все-таки заблудишься, то сразу лови тачку и называй этот адрес. Доставят без проблем.

-Пап, я же не маленький! – мальчик укоризненно посмотрел на отца. Тот улыбнулся:

-Я понимаю, но это – Москва. Третий Рим. Тут заблудиться проще простого.

-А что такое «Третий Рим»?

-Так, - повел бровью Родион. – Метафора…

«Следующая станция – Кузнецкий Мост…»

Родион поднялся с жесткого сиденья и стал пробираться поближе к дверям. Когда он только подошел к станции метро – она была в трех шагах от его дома – то на какой-то миг его вдруг охватила паника: как он со своей хромотой и неуклюжей палкой будет продираться сквозь вечную людскую толпу, запрыгивая на эскалатор и сходя с него, а потом, не мешкая, заходить в вагон? Но его страхи были напрасными: и с эскалатором, и с вагоном он справился легко, а внутри поезда ему даже уступила место какая-то дама неопределенного возраста. Родион начал было отнекиваться, почувствовав себя вдруг старым и немощным инвалидом, при одном виде которого сжимается сердце и хочется хоть чем-то облегчить его существование, но женщина все же встала, мотивировав свой поступок до неприличия обыденно: «Все равно мне на следующей выходить».

Выбравшись из-под земли на ярко освещенную весенним солнцем улицу, Родион снова был вынужден зажмуриться. Черт, надо было очки солнцезащитные взять, подумал он, ожидая, пока пройдет резь в глазах. Он вообще плохо переносил яркое солнце – глаза сразу начинали сильно слезиться – а в сочетании с пусть уже побуревшим, но все же еще достаточно светлым снегом, оно превращалось просто в пытку.

-Раскольников! – донесся до него радостный женский голос. Родион не прореагировал: он уже давно перестал обращать внимание на свой бывший псевдоним.

-Родька! – повторил тот же голос и тут уже Родион обернулся.
К нему быстро приближалась Алла Ловягина, бывший редактор его программы на НТВ.

-Родька, это ведь ты? – не совсем уверенно спросила Алла, подойдя вплотную, и тут же сама себе ответила: - Ну, конечно, ты! Привет!

Она чуть не прыгнула к нему в объятия и расцеловала в обе щеки.

-Как я рада тебя видеть!

-Привет, Алка! – ответил Родион, немного неуклюже обнимая девушку. – Не ожидал тебя встретить.

-А я – уж тем более! – восторженно воскликнула Алла, вся сияя, словно только что узнала о присуждении ей минимум Пулитцеровской премии. – Как ты, родной мой? Как здоровье? Пропал куда-то, телефон сменил, только по слухам и знаю, что ты еще живой.

-Да все нормально у меня, - ответил Родион, тоже обрадованный встрече. – Здоровье – сама видишь, - он скосил глаза на трость, - а в остальном…

Родион развел руками, широко улыбаясь.

-Солидно смотришься, - оценила Алла, критически осмотрев его с головы до ног. – Прям как английский денди, только цилиндра и фрака не хватает.

-Всего-то! – засмеялся Родион. – Ты-то как? Чем занимаешься?

-Пока все тем же, но намечаются кое-какие перемены.

Родион кивнул. Когда он уходил с НТВ, Алла осталась, перейдя в редакторы новостей.

-Кстати, тебя тут Савик Шустер искал, у всех твой номер спрашивал.

-Зачем я ему вдруг понадобился? – удивился Родион.

-Вроде в свою «Свободу слова» пригласить хотел. Что-то про войну в Ираке.

-Вот как? Что ж, передавай привет, скажи, что как-нибудь заеду, но просто так, а не на съемки.

-А чего вдруг не на передачу? – спросила Алла, поправляя ярко-красную бейсболку с надписью «КПРФ».

-На войну мне, если честно, плевать, - пояснил Родион. – А в таком колченогом виде в кадр лезть просто неприлично.

-Да ну тебя! – махнула рукой Алла. – Довольно стильно выглядишь.

-Не, увольте! – Родион выставил вперед руку, отгораживаясь. – Я с телевидением завязал, по крайней мере, еще лет на десять. А ты чего, в компартию вступила?

Ловягина показала пальцем на свой головной убор.

-Ты про это? Я на митинге их была, вот мне и подарили шапочку. Прикольная, правда?

-Забавная, - согласился Родион, вспоминая, что Алла всегда, сколько он ее знал, старалась напялить на себя чего-нибудь эпатирующее.

-Слушай, может, по пивку? – предложила вдруг Алла. – Тут рядом неплохой кабачок есть, и пиво приличное.

Родион усмехнулся. Алка вообще со студенческих времен была чересчур бойкой девчонкой, этаким пацаном в юбке. Она даже стриглась исключительно «под мальчика». Они познакомились в университете, вместе его закончили и вместе же, по приглашению Мельникова, пришли на НТВ.

Алла Ловягина обожала разливное пиво с сушеной воблой. Она почти всегда присоединялась к мужской компании, направлявшейся в пивную, где с азартом колотила сухой рыбиной о стол, прежде чем приступить к ее чистке. И такая она была во всем: решительная, даже нагловатая, напористая и бесстрашная. Когда вышла их первая передача, весь коллектив отправился отпраздновать событие в ближайшую забегаловку. Алка сама носилась по залу, наполненному хмурого вида алкашами, с кружками пива, и однажды наступила на ногу одному парню из небритой компании. Бросив ему на ходу извинения, она продолжила движение к прилавку, но тут услышала вслед:

-Во, бля, понаехала лимита поганая!

Признать в Алле не москвичку было совсем не сложно: даже после нескольких лет жизни в первопрестольной у нее сохранился ярко выраженный «окающий» северный акцент – родом она была из какой-то жутко глухой деревни у самого Белого моря.

Парень, обругавший Аллу, даже не подозревал, что за соседним столиком сидит с десяток человек ее коллег и друзей и что – бывает ведь так! – все они тоже были приезжими. Но даже если бы Алка была одна, то все дальнейшее произошло бы в точности так, как произошло.

Родион тогда не видел начало всей заварушки (он сидел спиной к небритым парням) и понял, что что-то случилось, лишь когда его компания вдруг сорвалась с места. Оглянувшись, он прежде всего увидел Аллу с довольно спокойным выражением лица, вцепившуюся в волосы оскорбившего ее парня и методично бьющую его голову о свое колено. Родионовы коллеги уже начали разборку с другими собутыльниками небритого, и, само собой, Родион поспешил им на помощь.

В общем, тот день закончился в отделении милиции, откуда их всем гуртом забрал Мельников, заручившись заверениями со стороны ментов, что никакого протокола они составлять не будут.

-Спасибо, Аллочка, только я – пас, - ответил Родион на ловягинское предложение. – Мне сегодня к врачам своим, не могу же я на них перегаром дышать.

-Это верно, - согласилась Алла. – Давай тогда хоть перекурим, что ли? Минут десять у тебя найдется?

-Для тебя – хоть час! – улыбнулся Родион. – Только я курить бросил.

Купленные утром пачки «Мальборо» он отдал Руслану, сказав: «Раз уж куришь, так кури лучше это, чем «Петра». Парень, проворчав в ответ, что «Петр» сигареты, вообще-то, тоже хорошие, «Мальборо» все же взял.

-Вот те раз! – всплеснула руками Алла. – Ты чего, совсем плохой стал?

-Ага. Но, если угостишь, то только ради тебя составлю компанию.

-А, так ты свои курить бросил! – захихикала Алла, доставая из сумки сигареты. – Угощу, конечно!

Они отошли в сторону, дабы не мешать постоянно двигающейся толпе.

-Ты сказала, что у тебя какие-то перемены наметились, - сказал Родион, закурив.

Ловягина убрала сигареты с зажигалкой в сумку.

-Ну да. У нас ведь новый канал скоро появится, федеральный. Через полгодика вещание начнется. Вот туда собираюсь, главным редактором.

-Ого! – воскликнул Родион. – Круто взлетаешь.

-А то! – засияла Алла. – А знаешь, кто там генеральным?

Родион отрицательно покачал головой.

-Да Юрка Мельников!

-Да ты что? – удивился Родион, хотя удивляться, собственно было нечему: он прекрасно знал, что Мельников со своей кипучей деятельной натурой просто не сможет долго сидеть без дела и обязательно где-нибудь всплывет.

-Он-он, - заверила Алла.

-И что за канал?

- FTV называется.

-И что значит эта самая «Фы»?

-Европейский развлекательный канал, F у них – от First. Но у нас уже есть Первый, поэтому мы расшифровываем как fantastic, фантастический то есть.

-О! – засмеялся Родион и продекламировал на немецком с ужасным акцентом: - Das ist phantastisch! Ja-ja! Порнуху, что ли, крутить будете?

-Почему порнуху? – Алла, вроде, даже обиделась. – Шоу, концерты, игры, приколы всякие. А, может, и порнуху, чего плохого?

-Алка, я же шучу! – заверил ее Родион. – Круто, конечно!

Алла затянулась глубоко и, прищурив глаза, спросила:

-Родька, а давай к нам, а? Замутим что-нибудь этакое!

Родион усмехнулся.

-Нет, спасибо. Я же сказал, что с телевидением пока глушняк. Мне бы вот с газетами разобраться, а там уж видно будет.

Алла вдруг помрачнела.

-Читала я тут коноваловский понос. Чего это он?

Родион пожал плечами:

-Откуда мне знать? Застарелая обида, наверное, всплыла.

-Вот сволочь! – жарко воскликнула Ловягина. – Может, морду ему начистить? За тебя все наши прыгнут.

-Брось, Алка! Провоняется и перестанет. Ты лучше скажи, как там моя бывшая поживает? Ты давно ее видела?

Алла метко пульнула окурок прямо в урну, стоявшую метрах в трех от них. С бывшей женой Родиона Юлей они были давними подружками, хотя Алла и не одобрила родионовское решение жениться на ней. Причин она не объяснила тогда, отделавшись какими-то невразумительными отговорками («Вы ведь совсем друг другу не подходите, неужто сам не видишь?»), но Родион подозревал, что она просто ревнует. При всей «мужицкости» характера Алла была бабой, и бабой горячей, оттого легко прыгала в постель с понравившемся ей парнем. С Родионом впервые они переспали еще на четвертом курсе, после чего это случалось с ними с достаточной регулярностью, правда, только до женитьбы Родиона.

-Недавно. Она же сейчас на «Россию» ушла, новости читает. Ты телевизор не смотришь, что ли?

-Нет. НТВ изредка, а уж новости на «России» вообще тошноту вызывают.

-А ты изменился, - задумчиво сказала Алла.

-Что, постарел?

Алла неопределенно пожала плечами.

-Нет, вроде, просто каким-то другим стал. Не женился снова?

Родион заулыбался. Сказать ей о Руслане или не стоит? Вообще-то он хотел некоторое время сохранить появление сына в тайне от «широких масс», но Алка – это же совсем другое, она своя в доску, можно сказать – лучшая подруга, с которой, как с истинными лучшими друзьями, видишься раз в вечность, чего же от нее-то скрывать? Да и один черт очень скоро узнают все, даже те, кому это совершенно неинтересно: так уж, со скоростью света, распространяется информация в медиа-тусовке.

-Нет, не женился, - ответил он. – А ребенка вот заимел.

-Да ты чё! – возопила Алла так, что на них даже обернулись несколько случайных прохожих. – Серьезно? Мальчик, девочка?

-Мальчик.

-Ну ты, блин, даешь! – Алла, казалось, не могла поверить своим ушам, но, тем не менее, она вся чуть не светилась. – Какой вес?

-Вес? – Родион растерялся. – Не знаю, килограмм пятьдесят, наверное.

Ловягина вылупилась на него, а потом тревожно спросила:

-Родя? Мы о человеческом ребенке говорим?

-А о каком же еще? – удивился Родион и тут до него дошло. Он рассмеялся: - Ты не поняла! Он взрослый уже, ему почти пятнадцать.

-Тьфу ты! – Алла выдохнула с заметным облегчением. – Я уж подумала было, что ты того… И как это так получилось? Давай-ка, колись.

-Да вот так и получилось, - развел руками Родион.

В этот момент у Ловягиной затрезвонил висевший на груди сотовый. Алла схватила трубку и прислонила ее к уху.

-Алло! Олька, я скоро… Да? Уже бегу, минут через тридцать буду. Все, ждите.

Она отключила телефон и виновато посмотрела на Родиона.

-Видишь как? Пора: работа зовет.

Родион кивнул: ему прекрасно была знакома суетная и неспокойная жизнь телевизионщика.

-Ладно, мне, вообще-то, тоже пора. Передавай там привет всем.

-Передам, конечно! Кстати, дай-ка мне твой сотовый новый, а то у меня все спрашивают про тебя - и Ленька Парфенов, и Димка Дибров - а я не знаю, что и говорить-то. Сейчас.

Она суетливо залезла в сумочку и извлекла оттуда ручку и блокнот с немыслимыми цветочками на обложке и игривой надписью: «Записная книжка девочки». Родион не смог сдержать смеха.

-Это ты, что ли, девочка? – спросил он, показывая на блокнот.

-Ну, не мальчик же? – лукаво улыбнулась Алла. – Давай номер.

Она записала телефон, после чего бросила обратно блокнот и быстро на прощание поцеловала Родиона прямо в губы.

-Как я счастлива, что с тобой увиделась! Нам обязательно надо будет с тобой еще как-нибудь встретиться, - сказала она. – На сыночка твоего посмотреть, да и вообще…

-Конечно, Аллочка, какие проблемы?

Ловягинский сотовый опять подал голос.

-Все, милый, я полетела! – прощебетала Алла, помахала ручкой, и, на ходу отвечая на звонок, побежала к метро. До Родиона донеслись ее слова: - Ой, Лелик, я кого встретила, что узнала, ты упадешь…

Родион усмехнулся добродушно: все, понесла сорока на хвосте! Сегодня же вся телекомпания будет знать все самые последние новости о жизни Родиона Тагирова. А, пущай! В конце концов, что такого он должен скрывать? Руслана? Смешно. Он и так полтора десятка лет скрывал его от всех, сам даже не подозревая о существовании мальчика. Так что пусть теперь все узнают, это даже, черт возьми, приятно.

Постояв еще с минуту, Родион медленно пошел по улице. Заслышав невдалеке музыку, он обернулся и заметил несколько киосков. Подумав, он направился к ним.

Из ларька, торговавшим всяким пойлом, жвачками, сигаретами и другими мелочами, доносился солидный баритон Меладзе:

-Это был неравный бой
Между небом и людьми…

Родион наклонился к низкому окошку, протягивая деньги:

-Пачку «Мальборо», пожалуйста. Красную. И зажигалку.

-Между сердцем и судьбой… - ответил ему баритон.

Забрав сигареты, он отошел, распечатал пачку, закурил и продолжил путь, опираясь на трость и все еще слегка щурясь от солнечного света. Через несколько метров у него в кармане затрещал телефон…


22

-Привет, Виолка! Потрясно выглядишь сегодня!

Володя Сизов, сняв фуражку, подошел к чего-то печатающей на машинке Розиной и присел на край стола.

-Вообще-то, я всегда потрясно выгляжу, - ответила Виолетта, не отрывая взгляда от лежавшей перед ней бумаги.

-Да кто бы спорил! – засмеялся Володя. – Но сегодня – особенно.

-Это почему, интересно? – Виола бросила на него короткий взгляд и снова продолжила быстро стучать по клавишам.

Володя пожал плечами.

-Не знаю. Может, потому, что сегодня – солнце, все тает и настроение просто отличное.

-У тебя?

-А у тебя что, плохое? – удивился Сизов. – Ты выгляни в окно, посмотри: там весна вовсю, еще немного и снег сойдет, травка молодая появится!

Виолетта вздохнула:

-Некогда мне, Володька, на травку смотреть: Шереметьев целую кипу бумаг с администрации притащил, вот сижу, печатаю.

-Сочувствую, - покачал головой Володя. – Попроси ты его, пусть компьютер тебе выбьет с этим… как его… сканером.

-Сказал! – фыркнула девушка. – Спасибо еще, что хоть машинка есть. Заявка на технику уж год, как подана, а толку что?

Володя лишь вскинул брови.

-Ладно, давай не будем о грустном. Какие планы на вечер?

Виолетта сняла очки и внимательно посмотрела на лейтенанта. То, что он активно подбивает клинья под нее, она поняла уже давно, но до сих пор не решила, как на это реагировать. Вроде бы неплохой парень, симпатичный, всегда вежливый и обходительный (при ней, по крайней мере; Виола слышала однажды, каким десятиэтажным матом Володька разговаривал с одним из местных хулиганистых парней, не зная, что их слышит кто-то еще), и вообще производит впечатление надежного человека, с которым чувствуешь себя уверенно, но все равно она пока почему-то не могла решиться на развитие каких-либо отношений, кроме служебных.

-Есть какие-то предложения? – уклончиво ответила она вопросом на вопрос.

-Ну, можем в кино сходить или погуляем где-нибудь. А то и просто в кафе посидим.

-Не знаю, Володя, - вздохнула девушка. – Давай после обеда договоримся, хорошо?

-Как скажешь, - улыбнулся Владимир. – Приду после обеда.

Он поднялся со стола и, указав пальцем на шереметьевский кабинет, спросил:

-Шеф у себя?

-Куда ж ему деваться? – пожала плечами Виола. – Полчаса назад из администрации вернулся, бледный и круги под глазами.

-Бледный, говоришь? – задумчиво переспросил Сизов. – Ладно, посмотрим на его бледность.

Он пару раз стукнул в дверь для приличия и, не дожидаясь приглашения, вошел в кабинет.

Кабинет оказался пуст. Володя удивленно застыл на пороге. Стол, шкаф с бумагами, сейф, вешалка, все было на месте, только вот начальник куда-то испарился.

-Товарищ майор? – осторожно произнес Сизов, словно это обращение было магическим заклинанием для вызова джинов, на которое Шереметьев должен был немедленно явиться из воздуха со словами: «Слушаю и повинуюсь, мой повелитель!»

Андрей Шереметьев не был джином, потому и не материализовался, но на Володины слова ответил:

-Здесь я.

Сизов еще раз огляделся вокруг, и тут из-за стола появилась недовольная физиономия майора. Казалось, что он, задумав поиграть в прятки, залез под стол.

-Товарищ майор, разрешите обратиться? – официально спросил Володя, внимательно глядя на начальника. Вид у того и в самом деле был неважнецкий, но все же не настолько плохой, как можно было заключить из слов Виолетты.

-Ты что, пьян? – пробурчал Андрей, вылезая из-под стола и поглубже усаживаясь в разбитое кресло на колесиках. – Чего так официально?

-Да так, - пожал плечами Володя и тут же добавил: - Я не пил.

-Ну и дурак, - заключил Андрей, жестом предлагая лейтенанту присесть. – Коньяк будешь?

-Спасибо, не буду. Не люблю.

Андрей прикурил и сказал всего одно слово:

-Зря.

-Да ну его! Клопами воняет. Я лучше водочки вечером.

-Вот в этом-то и беда наша, - философски сказал Андрей, пододвигая к себе пепельницу. – Только и знаем, что пить.

Сизов счел неразумным предполагать, что, похоже, как раз этим и занимался начальник перед его приходом, потому, улыбаясь, сменил тему:

-Докладываю: съездил нормально, груз доставил по назначению, в пути происшествий не было.

-Ну ты даешь, лейтенант! – проворчал Андрей, доставая из ящика стола зубочистку. – Это – не груз, а мой, между прочим, лучший друг с сыном, и впредь попрошу так больше про них не говорить. Ничего, кстати, не просили передать?

Андрей расщеперил рот и полез в него зубочисткой, а Владимир как-то разом растерялся и лишь смотрел на майора.

-Чего молчишь-то? – спросил Андрей, прекратив на время свое занятие. – Передать, говорю, ничего не просили?

-Нет, - медленно ответил Володя, пребывая в каком-то недоуменном оцепенении.

-Ну вот и чудненько, - удовлетворенно кивнул Андрей, убирая зубочистку обратно в стол. Только тут он обратил внимание на полную растерянность подчиненного:

-Ты чего это, как мешком пристукнутый?

Володя сглотнул и осторожно так, словно ступая в незнакомую и полностью темную комнату, спросил:

-Товарищ майор, мы о Родионе Тагирове говорим?

Андрей вытаращился на него.

-Ну да! О нем самом, и пацане его, Руслане. В чем дело?

-Дело в том, - пояснил Володя, - что пацана никакого не было.

-Как так «не было»? – теперь уже Андрей удивленно воззрился на Сизова.

-Просто. Тагиров один поехал.

Майор продолжал внимательно смотреть на Володю.

-Один? А куда же Руслан делся?

-Понятия не имею, - развел руками Сизов. – Я к восьми приехал, как ты и сказал, вышел Тагиров с сумкой на плече и со своей палкой, сел в машину и мы поехали. Больше никого не было.

-Странно, - проговорил Андрей. – Мы с ним вчера разговаривали, он сказал, что они вместе едут.

-Наверное, передумали, - развел руками Володя.

Андрей помолчал с минуту, задумавшись о чем-то своем. Потом сказал:

-Ладно, я разберусь. В принципе, ты свободен: я рассчитывал, что ты только к вечеру вернешься. Так что делай, что хочешь, только будь на связи.

-Есть! – ответил лейтенант, вставая. – Разрешите идти?

-Иди-иди, - отмахнулся Андрей, пододвигая к себе телефон.

Когда за Володей закрылась дверь, Шереметьев набрал номер Родионового дома в Михайловых Ключах.

Странно, что он меня не предупредил, что решил парня дома оставить, - думал Андрей, слушая длинные гудки в трубке. - Их, конечно, дело, но все-таки пацан один на два дня, в практически незнакомом городе… Попросил бы, я бы присмотрел.

Гудки длились уже неприлично долго. Пропустив их, наверное, с десяток, Андрей нажал на сброс. Подумав, он отпустил рычаг и набрал номер сотового Родиона.

На этот раз ответ не заставил себя ждать.

-Да, Андрюх! – раздался голос Родиона. – Привет.

-Привет. Как ты?

-Нормально. В редакцию иду. Да, передай от меня еще раз спасибо Володе.

-Передам, - сказал Андрей. – Слушай, а ты чего, Руслана дома, что ли, оставил?

-Ну да, - подтвердил Родион и Андрей приготовился уже было попенять друга за то, что тот ничего ему не сказал, как последовало продолжение: - Он в квартире моей московской: что ему со мной таскаться?

Рот Андрея захлопнулся с тихим стуком от сомкнувшихся зубов.

-Не по-о-онял! – протянул майор. – Он в Москве, что ли? Вы вместе уехали?

В трубке повисла недолгая пауза, после чего оттуда донесся удивленный голос Родиона:

-Конечно, вместе! Я ведь говорил тебе вчера.

Андрей молчал, пытаясь понять, кто из них ненормальный: он, Родион или, все же, Володя Сизов.

-Граф, с тобой все в порядке? – озабоченно спросил Родион.

А хрен его знает! - подумал Андрей. - Может, и не все.

-Нет, все хорошо, - ответил он. – Я тут просто запутался немного, извини.

-Ничего, это бывает! – засмеялся Родион: у него явно было хорошее настроение.

-Ладно, бывай. Если что – звони.

Андрей аккуратно положил трубку на телефон и уставился на него. Постепенно взгляд сам собой перешел на дверцу тумбочки стола, где стояла бутылка коньяка с тонко нарезанным лимоном на блюдце. Его рука потянулась к ней, и вскоре небольшая стопочка оказалась наполненной янтарной жидкостью.

Вообще-то, эта стопка должна была стать второй за сегодняшнее утро. Приговор первой был приведен в исполнение как раз в тот момент, когда в кабинет пожаловал Сизов. Услышав стук, Андрей, уже приступивший к делу, как школьник, нырнул под стол, где и закончил процесс, о котором мечтал целых два часа, пока длилось скучнейшее совещание у мэра. Накануне вечером он все же не смог выдержать норму и слегка перебрал, отчего с утра чувствовал себя не совсем хорошо.

Вторая доза коньяка последовала вслед за своей товаркой, и Андрей, жуя лимонную дольку, откинулся на спинку кресла.

Фигня какая-то получается, - рассуждал он, морщась. - Родион с Русланом в Москве, а Вовка говорит, что вез одного Родьку. Что-то тут не так.

Расправившись, наконец, с лимоном, Андрей еще немного посидел в кресле, о чем-то размышляя, после чего встал и подошел к двери.

-Виолочка, - обратился он к Розиной, уже закончившей тарахтеть машинкой. Он всегда сам выходил к ней, чтобы дать какое-нибудь поручение, вместо того, чтобы просто вызвать девушку к себе в кабинет. - Надо запросик один сделать. Персональный по одному человечку.

-Да, товарищ майор? – ответила Виолетта, пододвигая к себе блокнот.


23

Родион задумчиво убрал телефон в карман и недоуменно пожал плечами: чего это вдруг Андрей позвонил с таким странным вопросом? Перепил вчера, что ли? Родион не стал засиживаться на дне рождения и ушел, когда празднование было еще в самом разгаре, и не знал, чем все там закончилось.

И с чего Андрей решил, что Руслан остался в Ключах? Нет, он в Москве сейчас, дома.

И вдруг Родионом овладело какое-то странное чувство. Ему снова, как и позавчера, показалось, что на самом деле никакого сына нет, что все ему просто приснилось, привиделось в состоянии гипнагогического полусна, когда реальный мир уже не воспринимается, а сон еще не наступил. Родиона разом прошиб холодный пот.

-Что за черт… - пробормотал он и судорожно выхватил из кармана сотовый. Набрав московский номер, он, затаив дыхание, сильно прижал трубку к уху и вскоре услышал:

-Алло!

Родион медленно выдохнул. Слава Богу! – с облегчением подумал он.

-Рус, это я! Чем занимаешься?

-Музыку слушаю, - ответила трубка. – И порядок навожу. Ну и срач у тебя здесь!

-Так я ведь там сколько не был! – усмехнулся Родион, окончательно прогнав от себя мысли о нереальности сына. – Брось, потом сделаем.

-Ага, и в грязи сидеть? Да я уберусь, не в напряг. А ты чего звонишь-то?

-Просто так. Захотелось тебя услышать.

-Понятно. Ладно, пап, я пойду, у меня в ванной вода течет.

Родион снова убрал сотовый и улыбнулся: видимо, его собственная педантичность и любовь к чистоте передалась сыну по наследству. Правда, в последнее время Родион распустился, уже не испытывая угрызений совести по поводу не заправленной постели или невымытой посуды, но теперь придется вернуться к старым привычкам…

На входе в здание, где редакция «Русских хроник» арендовала половину восьмого этажа, всегда дежурил вахтер. Родион так и не смог понять, за каким чертом в здании, где все помещения сданы в аренду коммерческим фирмам, целыми днями сидят бабушки, строго проверяющие пропуска у всех входящих внутрь. Если же пропуска не оказывалось, то бабушки с дотошностью сотрудника ФСБ выясняли, в какую организацию и зачем идет человек, после чего звонили в ту самую организацию, уточняли, пропустить ли посетителя, а уж затем выписывали разовый пропуск, который полагалось обязательно сдать при выходе.

Родион показал старушке красную книжицу, которую та долго и внимательно изучала, после чего, удовлетворенно кивнув, опустила веревочку, преграждавшую путь. Родион поднялся на лифте и, не заходя в саму редакцию, постучал в дверь прямо в приемную Ортман. Татьяны, секретаря Елизаветы Велимировны, на месте не оказалось и потому он сразу вошел в директорский кабинет.

Ортман сидела за столом одна, сняв очки с толстыми линзами и протирая их концом цветастого шарфа, неизменного атрибута ее туалета. Заметив вошедшего, она водрузила очки на место, после чего приветливо заулыбалась.

-Здравствуйте, Родион Михайлович! Это какими же судьбами вдруг на работу занесло?

-Да вот, решил лично проверить, все ли тут живы, - ответил, тоже улыбнувшись Родион, но тут же запнулся: каламбур получился неудачным. – Простите, Елизавета Велимировна, я не о Смирнове…

Ортман помрачнела:

-Уже знаешь?

Родион кивнул.

-Ты садись, - Елизавета махнула рукой на кресло напротив себя. – Кофе будешь?

-Не откажусь.

Ортман повернулась вбок и включила электрочайник. Она практически никогда не просила Таню приготовить ей кофе, делая это сама и лишь в случае приема каких-то важных гостей напрягая секретаря.

-Печальная ситуация, - сказала она, доставая из шкафа две чашки, банку растворимого кофе и сахарницу. – Мне вчера сообщили, я даже не поверила. Это он у тебя там?

-Да. Прямо на выезде из города. Я сам только вечером уже узнал.

-Вот ведь жизнь! - сокрушенно покачала головой Елизавета, одновременно накладывая кофе в чашки. – Никогда не знаешь, что тебе в следующую минуту уготовит.

-Как с похоронами? – спросил Родион.

-Уже решили все, послезавтра. Будешь?

Родион отрицательно качнул головой:

-Вряд ли. Не обижайтесь, Елизавета Велимировна, но мне надо будет в деревню свою вернуться, а то мой психоаналитик меня с тапочками сожрет: уже два сеанса пропустил.

-Да, конечно, я понимаю.

Чайник закипел и Ортман разлила кипяток по чашкам.

-Вы-то как, найдете, кем Виктора заменить? – спросил Родион, размешивая сахар.

-Это не проблема, - махнула рукой Елизавета. – Пока выкрутимся, сама подключусь, а там решим вопрос. Может, тебе предложу, когда с больничного выйдешь. Как у тебя со здоровьем?

-Спасибо, вполне. Лечусь.

Они немного поговорили еще о его состоянии, потом снова о Смирнове, после чего Елизавета решительно сменила тему:

-Ладно, хватит о грустном. Жизнь-то продолжается, чтоб ты понимал. Как тебе статья в «МГ»?

Родион так и знал, что она обязательно об этом спросит. Он глотнул кофе и достал из кармана сигареты.

-Вы курить еще не бросили? – спросил он Ортман, на что та только отмахнулась:

-Куда там! Да и поздно мне уже.

Она тоже взяла сигарету, прикурила от Родионовой зажигалки.

-Ну так что, отлуп этому Коновалу сам напишешь или пусть ребята постараются? – спросила она, достав откуда-то из-под стола большую хрустальную, но давно немытую пепельницу.

Родион вздохнул.

-Ни то и ни другое. Мне бы не хотелось вообще развивать тему.

-Да ты что? – удивилась Елизавета. – Тебе по морде публично дают, а ты терпеть собираешься?

Родион затянулся и выдержал недолгую паузу. Как же объяснить-то все?

-Во-первых, пока ничего такого страшного я там не увидел, - начал он. – Надо будет посмотреть, что в следующем номере появится. А, во-вторых, как народ говорит? Не тронь говно – вонять не будет.

-Народ много всяких глупостей наговорил, чтоб ты понимал, - парировала Елизавета Велимировна. – И потом, ты сам себе противоречишь. Помнишь, ты как-то сам мне объяснял, что говно как раз иногда надо встряхивать, чтобы не застаивалось, да и всем остальным жизнь медом не казалась. Твои слова?

-Мои, - подтвердил Родион. – Так то я раньше говорил. Раньше бы я Коновалова просто порвал, как Тузик грелку.

-А что же теперь?

-А теперь не хочу. Пусть живет. До следующего номера, по крайней мере.

Елизавета внимательно смотрела на него.

-Не узнаю я тебя, Родион.

-Не вы одна, - усмехнулся он. – Мне многие то же самое говорят. Черт его знает, может, я и изменился, стал более спокойно на все смотреть. Только одного понять не могу: в связи с чем вдруг на меня наезд начался? Уж года три, как мое имя нигде не склоняли.

Ортман многозначительно подняла вверх палец.

-Э, родной, неужели неясно? Ты ведь в цикле своем посмел вдруг о самом рассказать! - торчащий вверх палец указал на потолок.

-Так чего я такого сказал-то? Интересный человек, с прекрасным чувством юмора, любящий семью и, как любой другой, допускавший в жизни ошибки, о которых, по его же признанию, теперь сожалеет. С чего вдруг визг поднялся?

-Видишь ли, - усмехнулась Елизавета, - все дело в том, что ты показал, что он – обычный человек, со своими привычками, страстями и грехами. Ты покусился на святой образ, который создавался многочисленными лизоблюдами. Все равно, что в церкви икону заменить обычной фотографией, прости Господи! И уж тем более, что ты обещал еще несколько статей ему посвятить. Вот почему на тебя наехали. И статья в «МГ» – лишь первая ласточка, так я подозреваю. Самое интересное, что он сам, скорее всего, обо всем этом и не подозревает.

-Так, может, мне ему позвонить? – высказал предположение Родион. – У меня есть прямой номер.

-Твой номер, скорее всего, уже устарел. Да и зачем это? Давай лучше драку затеем, а?

Родион подумал немного.

-Давайте чуть подождем. Посмотрим, что дальше будет.

Ортман пожала плечами:

-Как скажешь. Кстати, тут тебя с НТВ разыскивали.

-Я в курсе, - кивнул Родион. – На съемки хотели зазвать.

Елизавета Велимировна достала еще одну сигарету: она всегда много курила, но только если была либо у себя в кабинете, либо дома.

-Под выборы что-нибудь? – спросила она, опять прикурив от протянутой зажигалки.

-Да какие там выборы! – фыркнул Родион. – Что-то про войну в Ираке, а мне это совсем не интересно.

-Понятно, - протянула Ортман, а потом воскликнула: - Слушай, а, может, тебя в депутаты Думы выдвинуть? От партии какой-нибудь или так. НТВэшники тебя в полпинка раскрутят. А не выберут, так хоть денег срубишь.

Родион рассмеялся.

-Нет уж, спасибочки! Мне и без Думы неплохо живется. Да и вообще я в последнее время абсентеистом становлюсь убежденным.

-Что-то я не поняла: кем?

-Абсентеистом. Тем, кто сознательно не ходит на выборы.

-Надо же! – удивилась Ортман. – Я что-то и слова такого не слышала.

-Так я тоже раньше не слышал. А сейчас вот времени много, книжки умные читаю, запас словарный пополняю потихоньку, - Родион допил кофе.

-Кстати, насчет денег, - вспомнила вдруг Елизавета. – Тебе Виктор чек-то привез?

-Привез, - кивнул Родион. – Только я его там, у себя, вряд ли обналичу. Сумма больно большая.

-Да? – недоверчиво спросила Ортман. – Я думала, что получится. Он у тебя с собой?

-Ага.

-Давай сюда. Сегодня же деньги на твой счет перебросим.

-Да, ладно, - начал отказываться Родион. – Я сам в банк зайду…

-Нечего тебе по банкам шляться! – решительно оборвала его Елизавета. – Давай, девочки все сделают, им сегодня все равно смирновской страховкой заниматься.

Родион подчинился и достал чек.

-Страховщики на нас не разоряться? – спросил он, передавая его директору.

-Как же, разоряться они! – проворчала Елизавета, пряча чек в папку. – Взносы дерут сумасшедшие, в этом году опять расценки подняли. Ничего, пусть платят! Кофе будешь еще?

Родион отказался, а Ортман, слегка подогрев чайник, налила себе вторую чашку.

-Как ты вообще живешь-то сейчас? – спросила она, ковыряясь ложкой в сахарнице. – Ничего нового?

Родион открыл было рот, чтобы рассказать о Руслане, но тут к нему в голову неожиданно залезла странная мысль. Он рассказал о сыне Андрею и в тот же день, не найдя дома мальчика, им овладел страх, что это – всего лишь сон. Поделился с Аллой, и история повторилась. Может, это всего лишь случайное совпадение двух никак не связанных друг с другом вещей, но, прикинув, Родион решил не искушать судьбу и не проверять это снова. Глупость, конечно, он понимал, но, тем не менее, лишь пожал плечами и сказал бесцветным голосом:

-Все по-старому, Елизавета Велимировна. Все по-старому.


24

-А вчера, Борис Вячеславович, он пришел только к полуночи, потребовал секса, после чего сразу завалился спать. Представляете? Никакого ухаживания, предварительных ласк, еще чего-то, нет, он просто использовал меня, как резиновую куклу, и тут же уснул. Я понимаю, конечно: он работает (как он говорит, по крайней мере, но я что-то сомневаюсь, что он так в своей фирме выматывается), устает (еще вопрос, где), но я же не его любимый диван, который стоит в комнате и молча терпит все, что с ним вытворяют…

Борис Соболев сидел в своем кресле, сцепив пальцы рук между собой и полуприкрыв глаза. Он слушал эту исповедь и тайком поглядывал на часы. Стрелки, словно сговорившись с пациенткой, двигалась медленно и лениво.

Шла вторая половина дня и за сегодня эта дама была второй клиенткой. Она явилась в точно назначенное время, завалилась на кушетку и стала рассказывать о вечных проблемах с мужем. Уже почти два месяца три раза в неделю она приходила к Соболеву и плакалась на то, что супруг совсем не обращает на нее внимание.

Честно говоря, Борис уже на четвертом сеансе понял, что эта молодая, но чересчур экзальтированная женщина – не его клиент. По крайней мере он ничем не мог ей помочь, кроме как посоветовать расстаться со своей второй половиной, потому как их отношения уже полностью себя исчерпали, высосались до дна и никого будущего у них нет. Такое решение никак не устраивало даму, но она, удостоверившись, что доктор не предложит ей ничего другого, все равно продолжала приходить к нему на прием и подробно (иногда по второму и третьему кругу) рассказывать свою жизнь, начиная чуть ли не с ясельного возраста.

В принципе, деньги она платила исправно, потому Борис не стал возражать против визитов, давая ей возможность просто выговориться: иногда это – самая лучшая терапия (недаром исповедь в церкви до сих пор пользуется бешеной популярностью). Но слушать одно и то же все время было скучно, и Соболев просто отключал большую часть своего мозга от дамской болтовни, воспринимая ее лишь каким-то маленьким кусочком сознания, а остальное направляя на решение других проблем.

-…а ведь раньше-то он совсем по-другому ко мне относился: цветы дарил, в театр ходили, на «Кармен» там всякую, или «Жизель», когда они к нам приезжали…

Интересно, Кармен с Жизелью вместе приезжали или порознь? - усмехнулся про себя Борис, переводя взгляд на стену над кушеткой, где висела красиво инкрустированная деревянная табличка с выгравированными словами:

Неврастеник – тот, кто строит воздушные замки.
Психопат – тот, кто живет в этих замках.
Психотерапевт – тот, кто взимает арендную плату.
Мануэль Чавес

Кто такой этот самый Чавес, Борис не знал. Он приобрел эту деревяшку в качестве сувенира на симпозиуме психиатров в Петербурге два года назад. Особой практической пользы, несмотря на заявленную обширную программу, от того сборища было немного, и Борис вполне мог бы пожалеть о зря потраченных деньгах, заплаченных за участие, если бы не то обстоятельство, что за неделю в северной столице он смог просто пообщаться со множеством других врачей. Вот это оказалось действительно полезным, хотя бы в плане просто перемены обстановки, а то за несколько лет на одном месте, вполне возможно, в конце концов помощь психиатра потребовалась бы ему самому.

-…А однажды мы пошли с ним в кино и прямо там занялись любовью. Знаете, в нашем «Спутнике» есть такая маленькая каморка под лестницей фойе. Она как бы заперта, но замок там давно не работает. Мы смотрели «Греческую смоковницу» и так возбудились, что не смогли дотерпеть, в середине фильма убежали из зала и прямо там, в каморке…

Господи, я уже несколько раз слышал, как вы там трахались! - вздохнул Борис. Эта дамочка, видимо, начитавшись популярных статей с дурацким изложением теории Фрейда, похоже решила, что психоаналитика прежде всего интересует кто, когда, с кем и как спал, и она рассказывала все это в мельчайших подробностях.

Соболев снова взглянул на часы. Минутная стрелка, казалось, совсем умирала и двигалась вперед на последнем издыхании. Но куда было деваться? В большинстве своем его хлеб – такие вот дамочки, сидящие на шее богатых мужей, не имеющие детей и просто изнывающие от безделья. И какие бы чувства они ни вызывали, Борис обязан сидеть и выслушивать их бред.

Вот утром был действительно интересный пациент. В десять часов к нему, жутко смущаясь, вошел мужчина лет тридцати пяти. Борису стоило немалых трудов его разговорить, но уже через полчаса он увлекся проблемой.

Мужчина работал учителем в одной из михайловских школ. Он стал замечать за собой, что постоянно проверяет, закрыта ли дверь и закрыты ли краны. Эти действия превратились для него в ритуал, так что он вынужден был проделывать их дважды, чтобы убедиться, что все в порядке. Это происходило как в школе, так и дома, а потом он заметил, что делает это даже тогда, когда ведет урок, проверяет тетради и еще что-то. Он осознавал иррациональность своего поведения, но чувствовал сильнейший дискомфорт, если не выполнял этого ритуала. Через несколько месяцев ритуальные действия стали более скрупулезными и начали мешать обычным повседневным делам. Одежду он должен был складывать всегда определенным образом, а умываться – в точно отведенное время, и обязательно с двумя намыливаниями и двумя ополаскиваниями. В конце концов такое его поведение перестала выносить жена, которая, после долгих уговоров, и привела мужа к Соболеву.

В принципе, ничего особенно сложного в этом случае Борис не увидел. Симптомы депрессии, которые явно были результатом обсессивного состояния, он заметил сразу же. Оставалось выяснить и устранить причину – скорее всего, какой-то сильный и длительный стресс – но Борис торопиться не стал, выписав для начала направление на общее обследование в городской поликлинике, чтобы быть до конца уверенным в отсутствии какой-либо физической патологии. Мужчина, все так же смущенно, поблагодарил, пообещал прийти на следующей неделе с результатами обследования и дважды закрыл за собой дверь.

-… но когда нам было по двадцать, все ведь обстояло совсем по-другому, - разглагольствовала лежащая дамочка, но Борис, с несказанным внутренним облегчением отметивший, что отведенный час истек, ее остановил:

-Благодарю вас, сегодня вы предоставили мне очень важные сведения.

-Но доктор, я ведь должна вам еще столько рассказать! – воскликнула она, садясь на кушетке.

-Извините, но у меня назначен следующий пациент, - развел руками Соболев. – А вас я жду в понедельник, как обычно, в три. До этого времени рекомендую вам самой внимательно проанализировать то, что вы сегодня рассказали. Это, несомненно, пойдет вам на пользу.

Дамочка встала с кушетки и одернула короткую юбку.

-Ой, спасибо, Борис Вячеславович! Я как с вами поговорю, так мне снова вроде как жить хочется.

-Я очень рад за вас, - сказал Борис, подавая даме длинное пальто с чудовищно дорогим меховым воротником. – До свидания!

Он выпроводил, наконец, пациентку вместе с ее мужем, сексом, и Жизелью с Кармен, после чего уселся за стол и открыл ежедневник. Никакого следующего пациента у него сегодня не было, он просто наврал этой особе, но вранье было вынужденным, иначе от нее просто не удалось бы избавиться еще минимум с полчаса.

Зазвонил телефон. Борис, не глядя протянул руку и, продолжая что-то писать в ежедневнике, снял трубку.

-Соболев, - произнес он свое обычное телефонное приветствие.

-Боря? Это я.

Звонил Родион Тагиров.

-Ну, наконец-то! – сказал Борис, закрывая блокнот. – Я уж сам собирался тебя разыскивать.

-Да что меня искать? Я тут, в Москве, у коллег твоих, костыль свой им показываю.

-Понятно, - кивнул Борис. – Мы с тобой уже два сеанса пропустили. В принципе, страшного, конечно, ничего нет, но все же…

-Знаю-знаю! – засмеялся Родион. – Залогом успешного лечения является его регулярность.

-Вот именно.

-Ладно, не ворчи. Давай я тебе в качестве компенсации анекдот про тебя подарю.

-Про меня?

-Ну да. Значит, пациент плачет на приеме у психоаналитика: «Доктор, меня никто не любит!» «Ну что вы, - успокаивает его психоаналитик. – Я вас люблю». «Да, но я ведь не могу платить всем». Смешно?

-Смешно. Это ты на что намекаешь?

-Ни на что. Просто не хочу, чтобы ты злился.

-А я и не злюсь. С чего ты взял?

-Злишься, я знаю. Если не злишься, то сердишься, что, в принципе, одно и то же. Я чего звоню-то, - продолжил Родион, не дав Борису возразить. – Меня тут на компьютерную томографию послали, вот я и спрашиваю: тебе это интересно? Если да, то я попрошу копию для тебя.

Борис вскинул брови:

-Вообще-то, не помешает, конечно.

-Хорошо, тогда привезу.

-Ты когда обратно-то собираешься?

-Да завтра, наверное, выдвинемся. Пару дел еще сделаю, а после обеда – поедем.

-Ну, давай. Позвони мне, как вернешься.

-Непременно, куда же я без тебя?..

Борис положил трубку и снова открыл ежедневник. Сделав в нем коротенькую пометку, он отложил ручку. Интересно, с кем он в Москву поехал? - подумал он про Родиона. - Понятно, что не один – с его ногой-то! – и не за рулем, но вот с кем? Почему-то этот вопрос очень занимал Бориса и он еще несколько минут раздумывал над ним, после чего, убрав в дипломат блокнот, начал собираться: делать в кабинете сегодня было уже нечего.


25

Маленький, страшный и абсолютно черный уродец на согнутых кривых ножках медленно двигался к гостеприимно раскрытому гробу, а сзади его подталкивали гигантского роста бутылка, сигарета и шприц. Алая надпись под всем этим гласила: Никотин, алкоголь и наркотики – прямой путь в могилу.

Родион сидел в коридоре у кабинета томографии и смотрел на этот рисунок на стене, пытаясь угадать, что именно из перечисленного вызвало у художника этот кошмар, позднее распечатанный большим тиражом и развешанный по больницам необъятной страны.

В институт Склифосовского он приехал сразу же после того, как ушел из «Русских хроник», заглянув лишь в любимое кафе, где часто проводил обеденное время, когда приходилось целыми днями торчать в редакции. Есть особенно не хотелось, потому он заказал лишь гамбургер с чаем.

Придя в институт в точно назначенное время, он сразу же направился в кабинет своего врача и – по сути – ангела-спасителя Сергея Фатеева.

Сергей Вадимович встретил «крестника» чуть ли не с объятиями.

-Заходите, дорогой Родион Михайлович! Рад видеть вас в добром здравии.

-Вашими заботами, Сергей Вадимович.

-Э, бросьте! – махнул рукой Фатеев. – Мы лишь собрали вас по частям, а дальнейшее уже от вас зависело. Да вы присаживайтесь.

Они сели за стол и медсестра подала Фатееву Родионову карту.

-Ну-с, молодой человек, как ваше самочувствие? – спросил Фатеев, открывая пухлую тетрадь. – Что-нибудь беспокоит?

-Нога иногда ноет, - пожаловался Родион. – Особенно при перемене погоды.

-Ну, тут уж придется потерпеть, - кивнул врач. – Суставчик пока еще слабенький, вот и реагирует. Но вы его, надеюсь, разрабатываете потихоньку?

-А как же! Гуляю понемногу, по лестницам поднимаюсь.

-Это хорошо, только, прошу, вас, не переусердствуйте. Давайте-ка сразу и глянем.

Он долго ощупывал короткими толстенькими, как сардельки, и сильно волосатыми пальцами Родионову ногу и, похоже, остался доволен осмотром.

-Очень хорошо, Родион Михайлович. Думаю, что уже довольно скоро вы сможете сдать в архив вашу трость. Одевайтесь.

Родион натянул штаны и снова уселся на жесткий стул.

-На что-нибудь еще жалуетесь? – спросил Фатеев, напялив на нос очки и что-то быстро записывая в карточку.

-Да нет, вроде, - пожал плечами Родион. – Голова вот только иногда болит сильно.

-Лобная часть, затылочная? – уточнил Сергей Вадимович.

-А черт ее знает. Вся, вроде.

-Хорошо, - проговорил Фатеев.

-Чего уж тут хорошего? – усмехнулся Родион.

Врач оторвался от записи и посмотрел на него смеющимися глазами поверх очков:

-Как в том анекдоте: хорошо, что у меня этого нет. Оля, - он обратился к медсестре, - общий крови и мочи, направление к невропатологу и на томографию.

Медсестра кивнула и тоже стала писать что-то на маленьких бланках.

-Значит, так, - Фатеев снова повернул голову к Родиону. – Сейчас поднимитесь на третий этаж, там у нас томограф стоит. Обследуетесь, а завтра с утра анализы сдадите, зайдете к невропатологу, а потом – еще раз ко мне. Изменим схему приема лекарств и, я так думаю, будем вас переводить под наблюдение поликлиники. Как вы на это смотрите?

Родион пожал плечами:

-Как скажете, Сергей Вадимович. Вам-то виднее.

-Ну, а что вас сюда таскать каждый раз? – спросил Фатеев, забирая у сестры направления и подмахивая их широкой подписью. – На больничном еще, правда, придется посидеть, но в целом – картина благоприятная: скоро бегать будете, как молодой…

И вот Родион сидел возле кабинета томографии, ожидая, когда его вызовут и от скуки разглядывая плакаты на стене, одновременно вспоминая события полугодовой давности.

Тогда, в сентябре, он добирался пешком до стоянки такси от одного из своих друзей, отмечавшего день рождения. Компания подобралась большая и веселая, само собой, все подпили, и уже после полуночи Родион, несмотря на настойчивые предложения заночевать здесь же, отправился домой. Хозяин долго пытался вызвать по телефону такси, но все номера, почему-то, оказались заняты, и Родион, поблагодарив за заботу, решил дойти до метро, где всегда можно было без проблем взять машину.

Сам Родион пил немного и потому, почти трезвый, уверенно шел по освещенной фонарями безлюдной улице. На перекрестке он, глянув по сторонам, начал переходить дорогу, а вот дальше уже ничего не помнил. Он лишь почувствовал сильный удар сзади, ощутил, как какая-то сила подняла его в воздух, а потом со всего размаха шмякнула на асфальт.

Далее следовал провал, прерванный лишь однажды, когда Родион, приоткрыв один глаз, увидел несколько озабоченных лиц над собой. Тела он не чувствовал, понимал лишь, что его куда-то везут. До сознания издалека долетали обрывки знакомых и, в то же время, непонятных слов и завывания сирены. Родион попробовал было открыть рот, но тут почувствовал, что не может дышать. Он пытался сделать вдох, но ничего не получалось. На миг его охватила паника, после чего сразу же вновь провалился в небытие.

Во второй раз он пришел в себя уже в больнице. Родион лежал на кровати и не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ему удалось лишь повернуть голову на бок. Возле кровати стояли какие-то приборы, мигающие лампочками и попискивающие противными голосами, а рядом с ними, склонившись над Родионом – какая-то девушка в голубом комбинезоне. Она внимательно смотрела прямо ему в глаза, после чего, улыбнувшись, быстро удалилась.

Вскоре она вернулась в сопровождении полного мужчины лет пятидесяти, облаченном в белый халат и с шапочкой на голове. Мужчина, тоже чему-то улыбаясь, уселся рядом на стул и спросил мягким, как и он сам, голосом:

-Как вы себя чувствуете?

Родион сделал слабое движение бровями и произнес тихо и хрипло, будто выталкивая слова из горла:

-Никак.

Он и в самом деле чувствовал себя никак. Он вообще ничего не чувствовал.

-Хорошо, очень хорошо! – удовлетворенно заявил мужчина и бросил быстрый взгляд на приборы. – Меня зовут Сергей Вадимович, я врач. Вы можете себя назвать?

Несколько секунд Родион соображал, о чем его спросили, потом ответил:

-Родион. Тагиров.

-Сколько вам лет?

Родион открыл было рот, но вдруг понял, что не знает ответа на этот простой вопрос. Он помнил свое имя, но это – единственное, что он сейчас мог извлечь из своей головы.

-Не помню, - выдавил он из себя, нисколько, впрочем, этому не удивившись.

-Место жительства помните? Телефон?

Родион отрицательно качнул головой:

-Нет.

-Что ж, отдыхайте, - сказал врач, поднимаясь.

-А что случилось? – прохрипел Родион. – Где я?

Мужчина внимательно на него посмотрел, потом сел обратно и ответил:

-В институте Склифосовского. Вас сбила машина, скрывшаяся с места происшествия, а нашел вас случайный прохожий. Он вызвал «скорую», которая привезла вас сюда.

-И что со мной? – снова спросил Родион, безразлично слушая, словно речь шла вовсе не о нем.

-Ну, у вас сильное сотрясение мозга, разбита голова (мы наложили несколько швов), внутреннее кровотечение и раздробленный внутрисуставный перелом большой берцовой кости. Правая нога, - он показал пальцем куда-то вниз. – Вам сделана операция. Вы меня понимаете?

-Понимаю, - ответил Родион. Он на самом деле все прекрасно понимал, хотя все слова, которые произносил врач, слышал словно бы впервые.

-Ну вот и хорошо, - произнес мужчина, улыбнувшись. – А сейчас отдохните.

Он снова поднялся, отошел к девушке в голубом комбинезоне и стал что-то тихо говорить ей, но Родион ничего не слышал: он почти сразу же уснул.

В ближайшие десять дней было еще две операции, закончившиеся тем, что Родиону в колено навтыкали каких-то железных спиц, торчащих из ноги в разные стороны, обозванные все тем же Сергеем Вадимовичем «штифтами Шанца». Каждый день по утрам медсестра занималась тем, что поочередно вынимала их, промывала в какой-то жидкости и всовывала на место. И если раньше Родион имел лишь отдаленное представление о пытках, то теперь испытал их на себе в полной мере. Штифты, кстати, окончательно вынули лишь к Новому году, поставив вместо них внутрь фиксатор, с которым, похоже, Родиону суждено было ходить до конца своих дней.

Все это время он валялся в больнице, словно безвольный мешок, набитый тряпками. К нему пару раз приходил следователь, расспрашивал о том, как именно Родион попал в такую передрягу. Родион честно рассказал, что ни черта не помнит, и следователь, записав этот короткий ответ, ушел, пообещав побеседовать позже.

Первое время Родион действительно ничего не помнил, причем не только наезд, но и все остальное. Он испытывал странное чувство, когда заново узнавал что-то о себе: не было ни удивления, ни чего-либо другого. Еще минуту назад он просто не знал какого-то факта, а когда ему о нем сообщали, то было ощущение, что он прекрасно об этом помнил.

-Ничего страшного, - уверял его молодой врач-невропатолог. – У вас не такой уж сложный случай, память скоро вернется. Только не сразу, а как бы по частям и не сильно заметно для вас.

-В смысле? – не понял Родион.

-Например, вы встретите человека, которого вы не помните и которого не вспомнили бы, если б не встретили. Но это не станет для вас открытием, а воспримется как само собой разумеющееся.

-А сразу все вспомниться не может?

-Не в вашем случае, - заверил невропатолог. – Хотя такие случаи бывают, но у вас восстановление пройдет постепенно. А для ускорения процесса я рекомендовал бы некоторое время посещать психиатра, его помощь будет полезной.

Ну вот, Родион Михайлович, к тому, что ты – калека, тебя еще и в психи записали, - сказал сам себе тогда Родион, но, выписавшись из больницы и уехав в Михайловы Ключи, обратился за помощью к Борису Соболеву, которого рекомендовал ему Леонид Семенович Бойцов, давний знакомый а, по совместительству, самый главный человек в АО «Михайловское»…

-Господин Тагиров? – раздался прямо над его ухом приятный женский голос. Родион вскинул голову:

-Да, я.

-Идемте.

И Родион пошел в кабинет, дабы заглянуть прямо в глаза большому и жутко дорогому монстру, красиво именуемому «компьютерным томографом».


26

Еще в подъезде, подойдя к двери квартиры, Родион услышал за ней ритмичную музыку. Улыбнувшись, он отпер замок и вошел внутрь. Весь коридор был заполнен хрипловатым голосом в сопровождении синтезатора и электрогитар:

-Он лежал на земле, будто просто устал,
И не видел того, кто его убивал.
Лишь минуту назад он хотел покурить…

Родион сбросил ставшими к вечеру слишком тяжелыми ботинки (сказывалась дневная усталость) и, сильнее, чем обычно, припадая на правую ногу, прямо в носках прошел в комнату с музыкальным центром.

Руслан сидел на диване, прикрыв глаза и покачивая головой в такт музыке, которая гремела, хотя центр не давал и половины своей мощности. Мальчик до того был обращен в слух, что не замечал вокруг ничего.

-Одинокой звездой прорисована нить
В черном небе чужой и далекой страны.
Над его головой прокричат журавли…

Родион прислонился к дверному косяку и засмотрелся на сына, узнавая в нем самого себя в его возрасте. Точно также он когда-то «тащился» от популярных в конце восьмидесятых групп, полностью отдаваясь их завораживающему ритму, вызывающему непроизвольные движения во всем теле и не оставляющим в голове места ничему другому. Сейчас же песни той поры не вызывали ничего, кроме чувства легкой (а иногда, особенно после нескольких рюмок, и острой) ностальгии.

-Что напрасно он лег, будто просто устал,
И не видел того, кто его убивал…

Руслан, наверное почувствовав на себе взгляд, вдруг повернулся к отцу и широко заулыбался. Он сказал что-то, но Родион его не расслышал из-за все заглушающей музыки, к которой в этот момент присоединились ударные. Мальчик понял, взял пульт и убавил громкость.

-Привет! – теперь его было слышно. – Я говорю, что музыку тут слушаю.

-Я вижу, - ответил Родион, присаживаясь рядом. – И что слушаешь?

-Во, - сказал Руслан, протягивая пустую коробку от компакт-диска. – «Русский размер. Лучшее». Классная группа.

-Неплохая, - согласился Родион. – Особенно на пьянке. Только уже, вроде как, из моды вышла.

-И наплевать! – воскликнул Руслан. – Мне все равно нравится! У нас в школе, на дискотеках ее постоянно гоняли.

-Ходишь на дискотеки?

-А то! Что ж я, не живой, что ли?

Родион засмеялся:

-Живой-живой! Я тоже когда-то ходил, давненько уже правда. Кстати, ты вот это видел?

Он вынул из коробки обложку, развернул ее и дал Руслану. Тот взял глянцевый прямоугольник и его глаза широко распахнулись.

Прямо через всю обложку из угла в угол жирным маркером была сделана надпись:

Родьке на память о нашей встрече. «Русский размер».

-Ты чего, знаешь их, что ли? – восхищенно спросил Руслан, разглядывая надпись.

Родион кивнул:

-Знаком. В девяносто девятом они на записи новогодней программы на НТВ были, там я с ними и пересекся.

-Супер! А Лебединского видел?

Родион усмехнулся:

-Видел… Не только видел – мы с ним еще пузырек раздавили.

-Вот это да! – мальчик смотрел на отца с обожанием. – А еще кого знаешь?

Родион пожал плечами:

-Да много кого, всех сразу и не упомнишь.

-Наверное, здорово быть журналистом, - мечтательно сказал Руслан.

-Это чем же? – Родион насмешливо посмотрел на него.

-Ну, снимаешься на телевидении, много денег зарабатываешь, с известностями там всякими знакомишься…

Родион пожал плечами:

-Это да, конечно. Но это – лишь внешняя сторона, парадный фасад. А внутри… - он сделал паузу, глядя Руслану прямо в глаза. – Внутри часто чувствуешь себя проституткой, если, конечно, хочешь эти самые деньги зарабатывать, а не крохи какие-нибудь сиротские.

-Это как? – спросил Руслан.

-А! – махнул рукой Родион. – Потом как-нибудь объясню. Пойдем лучше что-нибудь поесть сварганим, а то что-то хочется уже.

-Так все готово! Я ведь не знал, когда ты будешь, поэтому сразу, как только с уборкой закончил, все и сварганил.

Родион огляделся вокруг: квартира сияла чистотой. Он нежно посмотрел на сына и похвалил с улыбкой:

-Молодец! Хорошо тебя воспитали.

-Стараемся! – бодро ответил Руслан и вскочил с дивана: - Ну что, идем?

-Идем, - кивнул Родион и тяжело поднялся.

В коридоре он задержался у невысокого столика с телефоном. Открыв ящик, он по привычке бросил в него ключи и бумажник.

-О, а это что? – спросил Руслан, сунувший любопытный нос в нутро столика.

-Это? – Родион достал небольшую черную коробочку, похожую на ученический пенал, только слегка изогнутый и с двумя толстыми иголками на торце. – Это станнер.

-Чего?

-Электрошокер. Держу у двери на всякий случай – мало ли что…

-Можно посмотреть?

-Да ради Бога!

Родион передал станнер Руслану, который осторожно взял «игрушку» в руки.

-А как он работает?

Родион пояснил:

-Сначала отжимаешь предохранитель – вот этот красный рычажок – потом нажимаешь на белую панельку. Можешь попробовать, только батарея, скорее всего, села уже.

Руслан большим пальцем правой руки сдвинул предохранитель, после чего сжал прибор. Видимо, батарея была еще вполне «на уровне», потому что между иголками зазмеилась маленькая голубая молния, сопровождаемая громким треском, а воздух наполнился озоном.

-Круто, - тихо проговорил мальчик, заворожено глядя на электрическую дугу.

-Я бы сказал: красиво, - кивнул Родион. – Только осторожнее, смотри, электродов не касайся.

-А что будет?

Родион почесал нос:

-Честно говоря, я на себе не пробовал. Но в действии видел: человека вырубает на раз, полностью его обездвиживая.

Руслан еще немного поглазел на извивающуюся дугу, после чего, закрыв предохранитель, аккуратно положил станнер обратно в столик.

-Такая штука удобнее, чем газовый баллончик, - говорил Родион, идя в кухню. – Газ может и тебя рыдать заставить, а шокером в морду сунул – и порядок. Можно и не в морду, одежду он тоже пробивает.

Быстро разогрев в микроволновке макароны, они вдвоем уселись за стол под синим нависающим абажуром и стали уплетать их с тертым сыром.

-Пап, - сказал Руслан, наматывая на вилку длинные спагетти, - тебя спросить можно?

-Угу, - промычал Родион, втягивая в себя сразу несколько макаронин и удивляясь про себя, как мальчик догадался, что он любит макароны именно такими: не ломаными и хорошо проваренными.

-Скажи, что значит твое кольцо? На обручальное, вроде, не похоже.

Родион посмотрел на средний палец.

-Верно, оно не обручальное, - объяснил он, прожевав. – Оно было обручальным, широким таким и толстым. Я, когда женился, сдуру купил именно такое. Юлька уговорила, - он передразнил бывшую жену: - Брак крепче будет, если такой цепью связан! А когда развелся и снял, то почувствовал, что чего-то на руке не хватает. И отдал ювелиру одному. Он мне кольцо раскатал, чтобы на средний палец налезало, и инициалы латиницей выгравировал: RT. Мне понравилось. – Родион большим пальцем правой руки погладил кольцо. - Тесновато, правда, немного, но я привык.

-Симпатично, - согласился Руслан. – А мне такое можно будет сделать?

Родион пожал плечами:

-А почему нет? Запросто. Тоже с инициалами?

-Ага. У нас они одинаковыми будут.

-Почему? – удивился Родион. – У тебя ведь фамилия Никитин, значит, вторая буква N.

Руслан повертел вилкой макароны в тарелке.

-Я хочу твою взять, - сказал он, чего-то смущаясь.

-Мою фамилию?

-Ну да. Мне Тагиров больше нравится.

-Интересно, чем же? – усмехнулся Родион.

-Ну… Как-то звучнее.

Родион засмеялся негромко:

-А мне всегда казалось, что моя фамилия – не очень…

-Очень даже «очень»! – с жаром заявил Руслан. – Мне, по крайней мере, больше нравится, чем моя. Ты ведь все равно будешь меня усыновлять? Вот и дай свою фамилию. Хочу полностью быть твоим сыном. Ты ведь не против?

И в этом вопросе («Ты ведь не против?») Родион вдруг услышал смесь надежды, любви и даже некоторого опасения: а вдруг все же против?

-Конечно, нет, - мягко ответил Родион, положив руку мальчику на плечо. – Ты – мой сын. Единственный. И я тебя люблю.

Руслан заулыбался и ответил:

-Я тоже тебя люблю, пап.

Ну вот, - подумал Родион. - Главные слова, наконец-то, сказаны. Произнесены, материализованы, и теперь от них не отмахнешься просто так, как от случайных и ничего не значащих мыслей. Теперь это – основа, тот камень, на котором будут держаться их отношения, монолит, который не так-то легко разрушить. Можно, конечно, только надо очень постараться для этого, а Родион чувствовал, что ни он, ни мальчик, так внезапно ворвавшийся в его жизнь и сердце, не стремятся к этому. Особенно теперь, после этих слов…

Они пили чай с шоколадно-бисквитным тортом, купленным утром в магазине.

-Вкусно? – спросил Родион.

-Вкусно, - кивнул Руслан. – У меня бабушка тоже такие пекла, редко, правда.

-А мама? – машинально спросил Родион и тут же себя обругал: он старался не упоминать мать Руслана в разговорах с ним, понимая, что мальчик сильно переживает ее смерть. Родион сочувствовал ему, но сам, если и чувствовал что-то подобное, то в гораздо меньшей степени: он так и не мог вспомнить о ней абсолютно ничего.

Но Руслан отреагировал довольно-таки спокойно, хотя и посерьезнел:

-Нет, мама не пекла. Некогда было, она работала много.

Родион лишь понимающе закивал головой, решив не развивать эту тему. Руслан, похоже, решил то же самое, потому круто повернул разговор:

-Можно мне перед сном в ванной полежать?

Родион поставил чашку на блюдце, сцепил между собой пальцы рук и сказал:

-Во-первых, я тебе уже говорил, что мой дом – и здесь, и в Ключах – это и твой дом. Это наш дом, понял? Поэтому ты не должен меня спрашивать, если захочешь поспать, поесть, помыться и вообще чего бы то ни было в этом плане. И не задавай больше идиотских вопросов, ладно?

-Ладно, - согласился Руслан. – А во-вторых?

-Что? – не понял Родион.

-Ну, во-первых, не задавать идиотских вопросов. А во-вторых?

До Родиона дошло.

-Конечно, можешь валяться в ванной и мыться, сколько душе угодно. Здесь вода, слава Богу, не лимитирована.

-А что, в Ключах лимитирована?

-Там – тоже не лимитирована. Проблема в другом.

-В чем? – не унимался Руслан.

Родион вздохнул:

-Понимаешь, в нашей стране научились строить по мировым стандартам (даже в самой захудалой деревне можно такие особняки увидеть, что закачаешься), но вот говно сливать так до сих пор и не умеют.

Руслан непонимающе уставился на него.

-В Ключах канализация только в многоквартирных домах проведена, в одном районе. В частных же домах – ямы сливные во дворах, куда сточные воды и собираются.

-Куда же они оттуда деваются?

-Часть в землю впитывается, - объяснил Родион, отрезая еще кусок торта. - Основное же ассенизаторы выкачивают. Поэтому, чтобы яму быстро не заполнить и часто говночистов не вызывать, приходится воду экономить.

Он замолчал и посмотрел на торт, покрытый сверху глазурью нежно-коричневого цвета.

-И вообще, мы с тобой что-то тему выбрали какую-то… не к столу, - заключил Родион, поморщившись. Он заметил, что Руслан тоже посмотрел на торт в своей тарелке, сморщил нос и отодвинул его от себя. При этом у парня было такое комичное выражение лица, что Родион не удержался и громко рассмеялся.

Руслан поднял на него глаза и тоже, словно заразившись, засмеялся весело и заливисто, как умеют только в четырнадцать лет.
 

27

Подняв голову от разложенных на кухонном столе под настольной лампой бумаг, Виктор Коновалов снял очки и потер уставшие и покрасневшие глаза. Было около одиннадцати часов, за окном уже опустилась ночь, а приемник на полке тихо пел что-то сам себе.

Как бы уже и баиньки пора, - решил Виктор. - Сейчас еще вот фотографии посмотрю повнимательней… Будучи ярко выраженным «жаворонком», он ложился рано, но в последнее время перестал рано вставать, предпочитая созерцанию утренней зорьки томную негу в постели. Спешить было некуда, и он вполне мог себе это позволить.

Раньше все было по-другому. Закончив в свое время Ярославское театральное училище, молодой и амбициозный парень рванул в Москву, рассчитывая устроиться в какой-нибудь не самый последний столичный театр. Но большой город одним коротким ударом вышиб из новоиспеченного актера все его амбиции: актеров здесь оказалось раз в сто больше, чем сцен, желающих их принять.

Неизвестно, чем бы закончился тот вояж (вполне возможно, что Виктор просто вернулся бы в родной Ярославль и нашел себя на каком-либо еще поприще), если бы не попалось ему на глаза объявление, в котором говорилось, что Гостелерадио требуются дикторы с хорошо поставленными голосами. Этим добром Виктор обижен не был, потому решил попытать судьбу и на этот раз Фортуна оказалась к нему благосклонной: уже через несколько месяцев он читал новости в утреннем эфире проводного радио, как раз перед «Пионерской зорькой».

Потом грянули большие перемены. Развалился Советский Союз а вместе с ним и Всесоюзное радио и телевидение. Правда, Виктор от этого потерял немного: почти все дикторы, комментаторы и журналисты плавно перетекли в только что родившееся «Радио России», где Виктор продолжал все так же читать новости. Так бы и работал он там до пенсии, но однажды, в начале девяностых, случился с ним конфуз.

Дело в том, что Виктор был не дурак выпить. Причем пил он запоями, иногда не просыхая несколько дней подряд даже по утрам. Но, что удивительно, и в таком состоянии – профессионализм не пропьешь! – он мог уверенно чувствовать себя перед расщеперившимся на стойке микрофоном, и никто из слушателей не замечал, что диктор, вещающий о последних событиях, в стельку пьян. Потом, правда, Виктор завязывал на месяц-другой, даже пробок в это время не нюхал.

И вот в один прекрасный момент, когда диктор пребывал в состоянии плохой вменяемости, он очень крупно облажался. То ли водка попалась некачественная (как раз тогда всю Россию наводнил поток «левого» пойла), то ли годы дали о себе знать, но как-то утром, усевшись в студии и положив перед собой отпечатанный текст, Виктор дождался сигналов точного времени и торжественно объявил прямо в эфир:

-Московское время – восемьдесят часов.

Сообразив, что он сказал что-то не то, Виктор решил исправиться:

-Простите, московское время – восемьсот часов.

Выпускающий оператор – молодая и неопытная девушка – растерялась и закрыла лицо руками, вместо того, чтобы срочно отключить микрофон и запустить в эфир что-нибудь другое.

Виктор снова сделал паузу, собираясь с мыслями.

-Московское время – восемь минут.

После этого он не выдержал и смачно выдал на всю страну:

-Бля, да что за на хер происходит?

Само собой, что в тот же день Виктор был без лишних разговоров уволен с работы по приснопамятной тридцать третьей статье, пункт семь.

Опять-таки неизвестно, как бы дальше сложилась жизнь бывшего диктора с учетом такой записи в трудовой книжке, но ему опять повезло, потому что как раз в это время создавалось первое в стране негосударственное телевидение под названием НТВ. И Виктор решил попробовать предложить тому свои услуги.

На НТВ наплевали на трудовую книжку: все только начиналось и кадров – особенно вспомогательных – не хватало. Виктора послушали, посмотрели и решили, что в эфир его выпускать нельзя – по крайней мере пока – ввиду его полной нефотогеничности, но вот в качестве корректора, вычитывающего тексты репортажей и выискивающего в них ошибки, вполне можно использовать. Коновалова такое предложение, правда, слегка оскорбило – он рассчитывал хотя бы на место ведущего новостей – но выбора у него не было и он приступил к довольно-таки скучной работе.

После позорного изгнания с «Радио России» его запои прекратились на долгое время, чему несказанно была рада жена, с которой он познакомился вскоре после приезда в Москву. Уже нависавший над их союзом развод растворился, открыв заслоняемое собой чистое и безоблачное небо. Вскоре родился сын, а от телекомпании дали двухкомнатную квартиру. Правда, на окраине, но после практически коммуналки (в одной комнате – тесть с тещей, в другой – Виктор с женой и ребенком) она показалась раем на земле.

В этом доме жили практически одни НТВэшники, его и построили как раз для них и на деньги компании. И постепенно Виктор свел знакомство с молодым и очень перспективным журналистом Родионом Тагировым, жившим двумя этажами ниже. Родион тогда как раз готовил свое первое ток-шоу и, получив от директора Юрия Мельникова, карт-бланш, подбирал для себя кадры. Он предложил Виктору перейти под его крыло, правда, пока тоже только корректором, обозвав для приличия должность «редактор». Немного подумав, Виктор согласился, главным образом потому, что зарплата, предложенная Родионом, была на порядок больше той, что он получал в «Новостях».

Родион запустил свое шоу, где работал под псевдонимом Раскольников – редкий случай тогда на телевидении – и оно пользовалось бешеным успехом. Вскоре он задумался над еще более смелым и грандиозным проектом: тоже шоу, но в большей студии, максимально технически оснащенное и политически острое. Как раз подоспели выборы девяносто шестого и новая программа пришлась как нельзя кстати.

Виктор радовался успеху и Родиона, и всего коллектива, но в нем постепенно росло неудовлетворение: хотелось работать в эфире, он уже смотреть не мог на тексты, которые нужно было править. От этого он снова стал попивать, правда, не так сильно, как раньше.

Иногда он пил вместе с Родионом, который тоже временами нехило «закладывал за воротник». На одной из совместных пьянок Виктор поплакался Родиону на свою горькую судьбу и попросил посодействовать с выходом в эфир. Родион пообещал подумать и слово свое сдержал: подумал и предложил Виктору готовить обзоры печатной прессы на заданную тему и самому читать их в эфире. Идея вдохновила и вскоре Виктор, прошедший через крепкие руки стилистов, появился, наконец, в эфире НТВ.

Он сам покупал газеты, причем часто – за собственные деньги, не требуя с киоскеров чеков для оплаты, сам прочитывал их внимательно, выискивая нужную информацию, сам писал тексты. Начальство было довольно, да и Виктор, порядком засидевшийся в редакторах, тоже.

Но постепенно все приедается, а аппетиты, тем не менее, растут. Года через полтора Виктор решил, что он уже давно перерос уровень комментатора, и снова подъехал к Тагирову с просьбой посодействовать в получении добра на создание собственной авторской программы, тем более, что у Виктора уже есть замечательная идея. Но в этот раз Родион вдруг встал в позу, посоветовав Коновалову забыть об этом, объяснив, что тот, видите ли, не потянет.

Обидевшись, но не показав вида, Виктор решил действовать в обход и пойти напрямую к руководству канала. То выслушало предложения, тоже, как когда-то Родион, пообещало подумать, но также отказало, посоветовавшись предварительно с тем же Тагировым. Вот здесь уже обида у Виктора взяла над ним верх и он, не придумав ничего лучшего, решил начать потихоньку мстить, мелко пакостить, как какой-нибудь десятилетний школьник. Он сознательно стал оговариваться в эфире, чем портил общую картинку, читал не тот текст, который нужен, приводил совершенно другие цитаты и высказывания.

Если честно, то Виктор Коновалов, получив отказ в авторской программе, злился не столько из-за своих неудовлетворенных амбиций (хотя и из-за них тоже), сколько оплакивал упущенные финансовые возможности. Дело в том, что он сам несколько раз случайно становился свидетелем разговоров Родиона с начальством, предлагавшим дать в эфире заказной материал, слить компромат, информационно «замочить» кого-нибудь из политических или бизнес фигур. Такого рода услуги всегда пользовались популярностью в условиях «развитой демократии» и, что самое важное, очень хорошо оплачивались. Родион Раскольников был в то время невероятно популярен и был бы круглым дураком, если бы не пользовался этим, скорчив из себя «честного журналиста». Он и не корчил, сам всегда назначая цену за свои услуги, которая принималась, без обсуждения.

Само собой, Виктор, читая обзоры, таких доходов не имел, хотя и ему кое-что перепадало, но, по сравнению с тем, что получал Родион, это напоминало, скорее, милостыню на паперти. Вот оттого он и гадил потихоньку, давая своей нежно лелеемой злобе и зависти хоть какой-то выход, хотя и понимал, что выход – далеко не лучший.

Все закончилось тем, что это всем надоело и Виктору просто предложили тихо и мирно уйти. Он и ушел, устроившись на одну из маленьких московских радиостанций, откуда, впрочем, его тоже скоро «попросили»: станция была молодежной и он со своей устаревшей манерой просто не вписался в ее формат.

Виктор опять запил на всю катушку и на этот раз семейная жизнь все-таки рухнула: супруга, забрав сына, ушла к родителям, потребовав развода. Действие сие, обратное бракосочетанию, вскоре состоялось, и Виктор остался один в двухкомнатной квартире, которую он успел все же получить в полную собственность еще работая на НТВ и которую бывшая жена не потребовала разменять.

Иногда он встречал Родиона Тагирова – живя в одном доме, более того, в одном подъезде, просто невозможно хотя бы изредка не встречаться – который непременно здоровался с ним. Виктор сухо отвечал на приветствие, не вступая, однако, ни в какие беседы ни о жизни, ни о работе. Он знал, что Родион тоже ушел с НТВ, переквалифицировался через некоторое время в пишущего журналиста и пристроился в «Русские хроники».

После окончания неудачной карьеры диджея Виктор Коновалов подрабатывал, записывая рекламные тексты в роликах для телевидения и радио – голос у него все еще был хорош. Платили за эту немудреную работу неплохо, а потому можно было быть вполне довольным жизнью: реклама вошла в нашу жизнь, намертво впаявшись в быт и мозги, и в ближайшие лет десять безработица Виктору не грозила, да и на еду и выпивку хватало. Но осадок в душе остался, осел на самое ее дно и просто ждал случая, когда все встряхнется и всплывет на поверхность.

И вот, наконец, три недели назад ему позвонил главный редактор газеты «МГ» и предложил встретиться, чтобы обсудить возможность сотрудничества. Краем уха Виктор слышал об этой газете и знал, какой репутацией в Москве та пользовалась, но на встречу пошел.

Редактор предложил ему написать несколько статей о Родионе Тагирове, причем изложить такие факты, которые могли бы его скомпрометировать. Виктор с сомнением покачал головой, сказав, что ему не так много известно чего-то подобного о Родионе и его тут же успокоили, сказав, что материала предостаточно, причем весь он – абсолютно достоверный, а Виктор потребовался потому, что статьи обязательно должен написать кто-то, достаточно близко знакомый с Тагировым или работавший с ним.

Поначалу идея Коновалову не понравилась. Да, он не питал нежных чувств к бывшему коллеге, считая того зарвавшимся юнцом (Виктор был старше Родиона лет на пятнадцать), которому просто очень повезло, но, тем не менее, не хотел ввязываться в публичные разборки, которые вполне могли закончиться в суде. Но, узнав сумму гонорара, половина из которой выплачивалась тут же наличными, согласился. В конце концов, деньги не пахнут, да и возможность хорошо пнуть Тагирова вряд ли еще когда представится.

Редактор передал Виктору пухлую папку, где были копии оплаченных Тагировым счетов с большим количеством нулей, подробнейшая его биография с фактами, о которых Виктор даже не подозревал, некоторые высказывания Родиона, не соответствующие нынешней политической ситуации, фотографии с разных ракурсов его нового дома на родине, в Михайловых Ключах, интервью с несколькими женщинами, делившимися самыми интимными подробностями своих встреч с популярным журналистом. И много чего еще, что было интересно и занимательно и, ознакомившись с чем, Виктор удовлетворенно потер руки.

По большому счету, Родион сам вырыл себе могилу, дав возможность Виктору в свое время набраться большого опыта в отборе информации и компиляции ее в нужном виде. Вот пусть теперь и пожинает плоды в виде трех больших статей о нем, Родионе Тагирове, известном когда-то под фамилией Раскольников (ох уж эта его любовь к Достоевскому!). И если в первой, уже опубликованной, статье были просто общие рассуждения о журналистике, этике и продажности, то две другие будут похлеще. Готовый и отредактированный черновик второй уже лежит на кухонном столе, где любил работать Виктор. В ней подробно рассказывается, как Тагиров, еще будучи студентом факультета журналистики МГУ, сдружился с Юрием Мельниковым, тогда мало известном редакторе на телевидении и как этот самый Мельников позже взял Родиона на НТВ. Злые языки поговаривали, что Родион подгонял Мельникову, человеку очень изобретательному и разностороннему в сексуальной жизни, студенток-первокурсниц, которых они вместе потом и пользовали, устраивая пьяные групповые оргии. Злыми языками как раз и были те самые девушки, которые за свои услуги, в отличие от Тагирова, не получили впоследствии ни работы, ни денег, ни славы. Здесь же будут и фотографии родионовского дома, под которыми будет вопрос, на какие такие деньги возведены эти хоромы, и предложение проверить это компетентным огранам.

Но самой лучшей будет третья статья. Перед Коноваловым была поставлена как раз такая задача: сливать по нарастающей, чтобы в конце нанести решающий удар. В свое время Виктору было любопытно, почему Родион никогда не вспоминал в разговорах о своем «достуденческом» прошлом, и сразу же уходил в сторону, едва возникали вопросы о его детстве или отрочестве. И вот теперь перед глазами Виктора была целая россыпь интереснейших подробностей и о матери Родиона, и о нем самом в возрасте до семнадцати лет, причем – не соврал редактор! – подтвержденная документально: выписками из медицинских карт, копиями протоколов, документов и, конечно, свидетельствами очевидцев. У Коновалова аж дух захватило, когда он изучал материалы: это же настоящая бомба под тагировскую задницу! Если тот и сумеет подняться после ее взрыва, то репутация его будет подмочена, и изрядно.

Виктор вынул из конверта фотографии и еще раз внимательно их рассмотрел. Да уж, построил себе Родя домишко, ничего не скажешь! Может быть, по сравнению с некоторыми виллами он и выглядит достаточно скромно, но без них буквально режет глаза колоннами, полукруглой верандой, зеленой черепицей, подземным гаражом и мансардой вместо третьего этажа. Эх, жаль, что нет снимков внутри, там наверняка тоже есть на что посмотреть! Ладно, и так сойдет, только… Виктор вгляделся в фотографии. Только вот эти дома вокруг надо бы убрать – слишком они неплохие, поменьше, конечно, нежели у Родиона, но все равно довольно нарядные и добротные – а вместо них наставить каких-нибудь развалюх, тогда хоромы из красного кирпича будут смотреться особенно вызывающе. Так, нужно эту мысль в «МГ» подать, там ребята моментом на компьютере коллажик нарисуют, да подретушируют, чтобы сложно было что-то доказать.

Виктор откинулся на стуле и, заложив руки за голову, потянулся всем телом, довольный своей идеей, за которую, в принципе, можно еще и деньжат дополнительно слупить. Редактор «МГ» так остался доволен первой статьей и черновиком второй, что легко накинет скромненький процент к первоначальному гонорару. В конце концов, сам-то он наверняка в несколько раз больше получил. Интересно все же, кто заказал Тагирова, забашляв такие бабки? Да, кому-то он сильно на хвост наступил, только непонятно чем именно, вроде бы ничего такого крамольного в последнее время Родион не выдавал.

А, плевать! - решил Виктор. Мое-то какое дело? Здороваться теперь он со мной перестанет, но мне от его здорований ни тепло, ни холодно. Правда, может попытаться морду набить, а это уже хуже.

Виктор нахмурился: как-то раньше он не подумал о такой перспективе. Но, поразмыслив, решил, что вряд ли события примут такой оборот: скорее всего Родион просто не решится, ведь понятно, что это так не останется, а факт избиения будет лучшим доказательством правдивости статей. Так могут поступать только дураки, а Тагиров – совсем не дурак, потому и будет просто за километр обходить Коновалова. Так что нечего на этой теме запариваться, надо просто идти и ложиться спать.

Виктор встал, аккуратно сложил все бумаги в ярко зеленую папку-конверт и собирался закрыть ее на кнопку, как раздался звонок в дверь.

-Господи, кого принесло-то в такое время? – проворчал Виктор. – Ночь уж на дворе…

Он вышел в темный коридор и включил торшер на длиной тонкой ножке. Направленный вверх абажур мягко осветил потолок.

Глянув в дверной глазок, Виктор не увидел ничего. Опять какая-то скотина лампочку сперла! - подумал он и спросил:

-Кто там?

-Квартира Коноваловых? – прозвучал приглушенный, словно охрипший голос, заставивший Виктора поежиться: по Москве гулял грипп, а его Виктор боялся, как огня.

-Да. Что нужно? – не очень вежливо ответил он, все еще не открывая дверь.

-Телеграмма Виктору Александровичу. Срочная.

Телеграмма? От кого это? Родители Виктора уж несколько лет, как переселились в иной, лучший, мир, а больше телеграфировать некому. Если только старшая сестра из Нижневартовска, но та просто позвонила бы, если что…

-Какая еще телеграмма? – ворчливо проговорил он, отпирая замок.

Он открыл дверь и в первый момент ничего не увидел: свет торшера до лестничной площадки не дотягивал и она оставалась в темноте.

-Эй, где вы тут? – спросил Виктор и в этот самый момент что-то вылетело с сильным треском из темноты прямо ему в лицо, ослепив ярким светом. Воздух запах как при грозе, но Виктор не успел обратить на это внимания: вспышка врезалась ему прямо в лоб, отчего все тело сначала не больно содрогнулось в судороге, а потом как-то сразу обмякло, словно из него вынули скелет. Виктор повалился назад, задев при этом торшер, вместе с которым они и упали на пол. Лампочка в торшере мигнула ярко и погасла.

Что за… - подумал Виктор, но тут почувствовал, как что-то мягкое и пушистое навалилось ему на лицо, перекрыв доступ воздуха. - Боже мой, на меня уселся пингвин! Почему именно пингвин, а не кто-либо еще, Виктор не смог бы объяснить даже под пыткой. Сделав судорожный вдох, он ощутил запах ароматизированного трубочного табака, который курил, и понял, что это была его собственная дубленка. Кто-то бросил ее ему на голову и навалился сверху.

Виктор сделал попытку освободиться, но ничего не вышло. Виктор не отличался ни ростом, ни весом, ни силой и сразу понял, что державший – сильнее. Тем не менее он решил не сдаваться просто так, и дергался в разные стороны, пытаясь сбросить навалившееся тело.

Воздуха не хватало. Он попробовал закричать и что-то даже вырвалось из его горла, но толстый мех полностью заглушил какие-либо звуки.

Воздуха не хватало все больше. Виктор запаниковал и удвоил попытки вырваться, но тщетно: кто бы там ни был, он держал свою жертву мертвой хваткой.

Перед глазами поплыли цветные круги, сознание помутилось. Виктор вдруг увидел себя со стороны лет сорок назад, когда он, маленький мальчик, бежал по огромному лугу с высокой травой. Но куда он бежал и зачем, Виктор вспомнить не мог. Он словно стал подниматься куда-то над лугом, фигурка бегущего мальчика стремительно уменьшалась, вскоре исчезнув совсем. Исчез и луг, и Виктора окутала полная темнота и тишина…


28

За последние два месяца бессонница стала постоянным ночным спутником Родиона. Стоило ему улечься в постель, как эта дама тут же удобно устраивалась рядом и ни за что не хотела покидать пригретое место. Под утро, правда, она все же сдавалась, милостиво предоставляя Родиону возможность уснуть. Поначалу Родион прогонял ее с помощью снотворного, но Борис Соболев, после того, как Родион поделился с ним этой проблемой, отсоветовал применять такой способ борьбы:

-Запросто можешь подсесть на эти «колеса», потом сниматься будет сложно. Если бы ты, допустим, раз в неделю по одной таблетке глотал, так это еще ничего, но ты ведь каждый день их жучишь. Прекращай.

-И чем же посоветуешь их заменить? – проворчал Родион, в душе понимая соболевскую правоту.

-Прогулкой перед сном, стаканом теплого молока, скучной книжкой в кровати. И перестань спать днем.

Родион действительно, сам не заметив как, перешел на дневной сон, который после обеда начинал настойчиво им овладевать. Наверное, бессонница в это время сваливала куда-то, оставляя своего подопечного без присмотра, и Родион получал пару часов крепкого сна.

-Гулять по ночам в моем возрасте – признак дурного тона, с теплого молока и описаться можно, а скучных книжек я вообще не читаю, - мрачно отшутился Родион, но от таблеток все же отказался.

В последнее время зловредная дамочка, похоже, растеряла свою силу, и Родион, после ворочания в кровати, впадал в некоторое забытье, из которого, впрочем, его легко мог вырвать любой, даже негромкий, звук.

Родион лежал на диване под теплым одеялом и тупо пялился в белый московский потолок. Он уже успел слегка забыться, но что-то вдруг словно толкнуло его и вернуло в реальность. По опыту Родион знал, что теперь уснуть сможет не скоро, почти физически ощущая под боком старую знакомую. Она будто улыбалась, устраиваясь поудобнее (может, именно она, когда забиралась в постель, его и разбудила?), как бы говоря: «Ну что, родной, заждался уже меня? Извини, были дела, но теперь я вся твоя. Мы славно проведем время вместе!»

-Хер тебе! – выругался Родион, резко откинул одеяло и, вдев ноги в тапочки и прихватив трость, прошаркал в темноте в коридор. Взяв из кармана пальто сигареты, он почти на ощупь нашел дверь в ванную и потянул ее на себя. Обычно Родион курил на кухне, открыв форточку и включив вытяжку, но сегодня ночью его почему-то потянуло именно в сортир.

В квартире изначально туалет и ванная были отделены друг от друга тонкой стеной. Дом строился еще по старому советскому проекту и, само собой, эти два жизненно важные помещения (равно как и кухня) были очень маленькими. Некоторое время Родион терпел такое положение вещей (хотя испытывал даже что-то вроде клаустрофобии, когда приходилось располагаться на толчке в этом скворечнике), но после того, как развелся с Юлей и остался один, решил положить этому конец. Два мужика постоянно нетрезвого вида, посланные к нему начальником ЖЭКа после того, как Родион за определенную плату с ним без проблем договорился, в один день сломали перегородку, а во второй – более менее привели то, что получилось, в человеческий вид, в результате чего Родион получил в свое распоряжение совмещенный санузел, который уже больше отвечал его представлениям о помещении для гигиенических надобностей. Здесь можно было и ванную принять, и на унитазе посидеть в свое удовольствие, покуривая сигарету и почитывая что-нибудь занимательное, и для стиральной машины места вполне хватило.

В ванной горел свет и шумела вода. Едва Родион приоткрыл дверь, как увидел, что душ висит на своем месте, извергая из себя длинные тонкие струи, клеенка, отделяющая ванну, открыта, а на борту, в пол-оборота к двери, опустив ноги в воду, сидит Руслан. Он был голым, голова запрокинута назад, глаза закрыты, все мышцы напряжены, а на лице застыло выражение крайнего наслаждения. Парень совершенно не обратил внимания на открывшуюся (и почему-то незапертую) дверь, самозабвенно продолжая заниматься своим делом. Он онанировал.

Родион сначала остолбенел от открывшейся ему картины, а потом медленно и осторожно закрыл дверь. Немного постояв около ванной, он поплелся обратно в кровать, бросив сигареты на стол в комнате. «С возвращеньицем!» - ехидно поприветствовала его бессонница, но Родион велел ей заткнуться и вновь забрался под одеяло. Перед глазами отчего-то вновь и вновь вставало только что увиденное.

А что такого? - думал Родион, снова пытаясь что-то рассмотреть на потолке. - Пацан уже достаточно взрослый и его пробудившаяся сексуальность требует разрядки. Все вполне естественно. В голове Родиона вдруг возникли воспоминания, словно кто-то, забавляясь, подкинул ему еще несколько кусочков пазла, предлагая вставить их в общую картинку.

Его собственная сексуальность проснулась рано, и сразу же заявила о себя во весь голос мощным, совершенно неожиданным и пугающим резким всплеском и стремительной разрядкой. Родион тогда заканчивал шестой класс, полгода назад ему исполнилось тринадцать. В один из майских дней всех мальчиков из класса прямо на первом уроке вызвали в медицинский кабинет.

-Чего случилось-то? – спросил Родион Андрея, идя с ним по длинному коридору, чтобы спуститься на первый этаж.

-Не знаю, - пожал плечами Андрей. – Вроде, говорили, что какая-то комиссия из Михайлова приперлась, всех осматривать будут.

Оказалось, что и из остальных одноклассников никто ничего толком не знал, но вызов в медкабинет был прежде всего отличной возможностью прогулять урок, да и вообще развлечься в скучные учебные будни.

В кабинете, кроме школьной медсестры, оказалось еще две нестарые совсем тетки и тоже в белых халатах. Они кивнули вошедшим мальчикам и потребовали раздеться до трусов. С шутками, смешками и подталкиванием друг друга, пацаны выполнили указание. После этого врачихи велели подходить к ним по одному к ним. Мальчиков взвешивали, измеряли рост и давление, засовывали в рот ложку, заглядывая чуть ли не в желудок, просили показать ступни и ладони, что-то постоянно записывая в лежащую на столе груду продолговатых желтых тетрадей. В конце процедуры одна из теток поворачивала «жертву» спиной к товарищам и лицом к себе, приспускала трусы и мягко, но настойчиво, ковырялась пальцами в их незрелом еще мужском хозяйстве. (Вообще, как Родион узнал позже, подобную процедуру должен был проводить врач-мужчина, но то ли пацанов тогда посчитали еще недостаточно взрослыми, то ли в Михайлове был дефицит врачей мужеского пола, но занималась этим именно женщина лет тридцати).

Родион честно выдержал все испытания, но внутри у него что-то сильно трепетало в ожидании последней процедуры. Им овладело какое-то странное чувство, смесь волнения и интереса. Когда врачиха полезла ему в трусы, чувство вдруг как-то резко возросло, заполнив собой все его существо. С первым же прикосновением у Родиона перехватило дыхание, тело словно свело судорогой, все поплыло перед глазами и он с шумным вздохом вдруг безвольно повалился на пол, едва не потеряв сознание.

Уже через минуту он пришел в себя и с удивлением увидел склоненные над ним встревоженные лица врачих, медсестры и одноклассников.

-С тобой все в порядке? – спросила та самая тетка, что вызвала в нем такую непонятную реакцию. Родион кивнул и с помощью пацанов начал подниматься. Он и вправду чувствовал себя нормально, только вот в ногах была слабость, отчего те не очень-то хотели твердо стоять на полу.

-Одевайся и отправляйся домой, - сказала тетка, садясь за стол и пододвигая к себе бумаги. – Я тебе справку на сегодня дам.

Родион медленно молча оделся, все еще пребывая под впечатлением от только что пережитого, забрал справку и под завистливые взгляды одноклассников вышел из медкабинета. В класс за портфелем он не пошел, а опустился на скамейку в безлюдном коридоре, прислонился затылком к холодной стене и закрыл глаза.

Очень скоро из кабинета выскочил Андрей. Он присел рядом и легонько толкнул Родиона в бок.

-Тагирыч, что с тобой было?

Родион покачал головой:

-Не знаю. Похоже на то, когда долго стоишь наклонившись, а потом резко выпрямляешься.

-Ух ты! – восхищенно протянул Андрей. – Врачиха, когда ты ушел, сказала другой что-то типа: юношеская ги… гипо… - он махнул рукой: - Я не понял, короче. Ну что, домой идем?

Родион удивленно посмотрел на друга.

-А ты что, прогулять решил?

-Чего это «прогулять»? – возмутился Андрей. – Я сказал, что мы живем рядом и я могу тебя до дома проводить, и мне тоже справку выписали. Я щас портфели принесу и айда…

С того самого дня так резко пробудившаяся чувственность стала доставлять Родиону много хлопот. Он часто вспоминал то, что случилось с ним в медкабинете, пытаясь понять, что же это было. Причем стоило ему об этом подумать, как он сразу же начинал вновь испытывать то волнительное состояние, которое завладело им в ожидании момента, когда женские руки окажутся у него в трусах, и сопровождалось это сильным напряжением пениса, которое раньше он испытывал лишь по утрам, да и то редко. Родион не знал, что со всем этим делать и оттого боялся и стеснялся таких моментов, а они настигали его в самое неподходящее время.

Осенью того же года, уже в седьмом классе, Родион сидел на уроке литературы. Учительница – старая очкастая грымза, сухая, как щепка, ненавидимая учениками и испытывавшая те же чувства по отношению к ним – поочередно вызывала всех к доске читать наизусть первую главу «Евгения Онегина». От скуки (сколько же раз подряд можно слушать это самое «Мой дядя самых честных правил»?) Родион рисовал что-то невразумительное на последнем листе тетради, мыслями витая где-то в облаках. Он даже не услышал своей фамилии и не понял, что его вызывают, пока сидевший рядом Андрюха не дернул его за рукав.

Родион вскинул голову.

-Тагиров, тебе что, три раза повторять надо? – строго спросила учительница, глядя на него поверх очков. – Или сразу «двойку» поставить?

-Нет, Светлана Васильевна, я учил.

-Ну так иди к доске и читай!

Родион начал вставать со стула и тут почувствовал, как кровь хлынула вниз живота, отчего там все моментально напряглось. От неожиданности он замер в полусогнутом положении.

-В чем дело, Тагиров? – в голосе литераторши уже слышалось раздражение.

Родион с ужасом думал, как он предстанет с оттопыренными впереди штанами перед всем классом, перед девчонками, которые будут смотреть на него и хихикать в кулачки. Если бы сейчас была математика и надо было решить задачу, то можно было бы быстро добежать до доски и повернуться к ней, надеясь, что скоро все пройдет. Но была литература, и читать стихи, стоя ко всем задом, было невозможно. И прикрыть четко выделявшуюся выпуклость было нечем: школьные куртки едва доходили до пояса. Родион не знал, что ему делать и лишь умолял про себя свое тело, чтобы оно пришло, наконец, в норму.

-Тагиров! – рявкнула учительница. – Ты издеваешься?

-Я… - все еще не разогнувшись проговорил Родион заплетающимся языком. – Я… Мне нужно выйти.

-Это еще зачем?

-У меня живот болит, - соврал Родион, решил, что пусть уж лучше все думают, что его пробрал понос. – Правда, Светлана Васильевна, пожалуйста!

Литераторша с сомнением посмотрела на его сломанную пополам фигуру и, наверное, его вид ее убедил.

-Хорошо, выйди. Но стихи ты все равно читать будешь!

Родион одним прыжком оказался у двери, благо парта, за которой он сидел вместе с Андреем с первого класса, была как раз напротив входа, и выскочил в коридор под раздающиеся сзади смешки.

-А ну тихо! – услышал он уже с другой стороны. – Следующим пойдет…

Дверь в класс закрылась, а Родион помчался в туалет, чтобы не попасться на глаза еще кому-нибудь…

Родион повернулся на бок и услышал, как по коридору в соседнюю комнату прошлепали шаги: Руслан наконец-то вышел из ванной и отправился спать. В мозгу Родиона снова вспыхнул увиденный им вечером образ и он вспомнил, как сам открыл это же, по выражению Руссо, средство обманывать природу.

Произошло это лет в четырнадцать, как раз в один из тех моментов, когда Родион пытался мысленно бороться со своей эрекцией. Он был дома один и потому спустил брюки, надеясь, что свежий прохладный воздух заставит опуститься все, что поднялось. Но воздух не помог, наоборот, он лишь все усилил, мягко и ласково овевая тело.

В конце концов все получилось как-то само собой, словно сработала какая-то глубинная генетическая память, доставшаяся от предков: руки сами знали, что нужно делать, мышцы сами напряглись так, как надо, и вскоре все было кончено. Родион, переведя дух, с интересом рассматривал то, что после всего осталось на пальцах. Он даже понюхал их, а потом с отвращением вытер о какую-то подвернувшуюся тряпку.

Из всего произошедшего Родион понял лишь, что таким способом можно быстро сбить охватившее напряжение, о всем же остальном, что это значило, он имел весьма смутное представление. Точнее, представление-то имел (в мальчишеских компаниях разговоры о сексе начинаются рано, раньше даже, чем его потребует тело), но вот как относиться к тому, что он только что сделал, Родион не знал.

Он размышлял об этом, а через несколько дней все повторилось. Процесс понравился ему еще больше, чем в первый раз, но все равно оставался непонятным и оттого пугающим. Посоветоваться Родиону было не с кем (не к тетке же с таким вопросом идти!), потому некоторое время он пребывал в смятенном состоянии и каждый раз, уже после, мучился жуткими сомнениями.

Помог Андрей. Как-то раз, когда они вместе решали, что лучше: сделать уроки или пойти погулять, разговор сам собой перешел к обсуждению сексуальных проблем. И Родион решился: смущаясь и стыдясь, он рассказал другу, чем занимается наедине с самим собой. Тот сначала не въехал, а когда понял, о чем речь, рассмеялся:

-Подумаешь, фигня какая! Я тоже дрочу, ну и что? Батька сказал, что все пацаны в этом возрасте таким занимаются.

-Ты что, с отцом об этом говорил? – воскликнул Родион, округлив глаза.

-Да, а что такого? – удивился Андрей.

-И что дядя Вова?

-Засмеялся сначала и говорит, что природа специально так придумала, чтобы у каждого парня при себе такая игрушка была, которой развлечься можно, когда делать нечего.

Родион нахмурился:

-Что-то я не понял…

-Я тоже, - кивнул Андрей. – Тогда батя и объяснил, что все нормально, ничего такого нет, что с ним когда-то тоже это было.

-С ним?! – обалдел Родион. Он никак не мог представить себе дядю Володю, развлекающегося подобным образом.

-Ну да! - немного даже раздраженно ответил Андрей, видимо, удивляясь тупости Родиона. – Он ведь тоже пацаном был. Так что не бери в голову и дрочи на здоровье! А сейчас лучше давай положим на все уроки и пойдем на улицу.

Разговор успокоил Родиона, главным образом потому, что он верил дяде Володе, которого уважал и, даже, втайне завидовал Андрею, что у того есть такой отец. Вскоре он вообще перестал думать об этом, со спокойной душой давая себе разрядку (ввиду невероятной силы возбудимости) чуть ли не каждый день. А в семнадцать впервые оказался в постели – если можно назвать постелью грязную лестницу черного хода школы – с одноклассницей Валей Осиповой…

Родион вдруг замер, затаив дыхание. Погодьте! - сказал он сам себе. - В таком случае, что же сейчас, удовлетворившись и вымывшись, сопит в две дырки в соседней комнате? Нет, была до Вальки еще одна, была! Эх, Наташа, таинственная Наташка… Что же никак не получается вспомнить ничего, словно и не было тебя в моей жизни?

Родион вздохнул, приподнялся на кровати и пару раз ударил подушку кулаком. Похоже, что лежавшая рядом бессонница сама задремала, ослабив бдительность, и Родиона стало медленно клонить ко сну, сморив от воспоминаний и размышлений. Кроме того, он вдруг почувствовал странное удовлетворение, словно после хорошего секса, который, как известно, тоже располагает к глубокому сну. Он не стал сопротивляться и вскоре уже выпал из окружавшей реальности.


29

Мрачный, словно летняя грозовая туча, Андрей Шереметьев подъехал к городскому супермаркету. Здесь у заднего входа уже стояла патрульная машина и УАЗик вневедомки. Припарковавшись рядом, Андрей, взвизгнув сиреной, заглушил двигатель и вышел из «шестерки».

Было около девяти утра и центральный вход в магазин еще был закрыт, чего не скажешь о входе служебном, на крыльце которого стояло и курило несколько сотрудников шереметьевского ведомства. Завидев начальника, они вытянулись и дружно отдали честь.

Коротко козырнув, причем со стороны это напоминало скорее отмашку от назойливой мухи, пытающейся усесться ему на лоб, Андрей бросил на ходу:

-Ну, в чем дело?

Парни смущенно отвели глаза и просто расступились, пропуская его вперед. Андрей зло махнул рукой и прошел внутрь.

Сразу за дверью его встретил взволнованный Гарик Аванесян.

-Слушай, как так происходит? – сразу возмущенно затараторил он, отчего его армянский акцент стал заметен еще сильнее, чем обычно. – Я тебе деньги платил? Ты мне сказал систему поменять, я тоже платил? Я тебе…

Андрей жестом остановил бурный поток слов:

-Погоди, Гарик, не тарахти. Я только что из кровати вылез, где, между прочим, с любимой женой спал, и ни черта еще не знаю. Что случилось?

Гарик открыл было рот, но в этот момент откуда-то сбоку появился Володя Сизов. Он отдал честь, после чего протянул руку:

-Здравствуй, Андрей Владимирович. Быстро ты.

-Чего же долго-то? Встал, морду помыл и приехал. Даже не жрал ничего. Может, теперь объяснишь, какого хрена тут происходит?

Полчаса назад Володя позвонил ему на сотовый и ничего не объясняя, сказав лишь: «У нас – ЧП», попросил срочно приехать к супермаркету. Андрей, матерясь, продрал глаза и с большим усилием вылез из-под одеяла.

-Ограбление, - коротко ответил Сизов, стараясь не смотреть в глаза шефу.

-Ну? – спросил Андрей, хмурясь.

-Через окно влезли в его кабинет, - Володя показал на Гарика, - взломали сейф и кое-что вынесли.

-И что? – вновь спросил Андрей. – Задержали?

-Нет, - вздохнул Сизов.

-Хорошо, - пробурчал Шереметьев. – А вневедомка что же?

-Они не успели.

Андрей удивился:

-То есть как «не успели»? Сигнал был?

-Был, - обречено подтвердил Сизов.

-Так в чем дело? Сейф ведь быстро не взломаешь? Почему же они не успели?

Володя помялся.

-Понимаешь, они подумали, что это опять – ложная сработка, и решили заехать позже, чтобы проверить.

Майор остолбенел.

-Что значит «они решили»? Они что, инструкций не читали? Или первый день работают?

Лейтенант лишь развел руками.

-Ладно, с этим позже разберемся, - насупился Андрей. – Дальше что?

-Я закрыл кабинет, распорядился туда никого не пускать и вызвал тебя.

Андрей вздохнул, стараясь не взорваться:

-Лейтенант, неужели еще тебя надо учить работать? Сегодня какой день?

-Суббота.

-Вот именно! Мой законный выходной, между прочим. И я собирался выспаться. Это у тебя дежурство, а не у меня. Так какого черта ты меня сдернул? Что кабинет закрыл – правильно, а дальше надо сыскарей михайловских вызывать, пусть они носом тут роют, это их работа. А мне мог бы и позже позвонить, а в понедельник рапорт подать. Звонил в Михайлов?

-Нет, - ответил Володя и насупился.

-А какого же лешего… - начал было Андрей, но осекся, заметив взгляд подчиненного. – Еще что-то?

-Есть одна проблема, - покачал головой Володя. - Я решил не вызывать никого, пока с тобой не посоетуюсь.

Андрей повернулся к Гарику и попросил его:

-Слушай, можно твоих девочек попросить чашку кофе организовать? В брюхе пусто, аж звенит.

-Да-да, - засуетился как-то сразу притихший Аванесян. – Сейчас сделаем.

Он исчез, как по волшебству, а Андрей снова обратился к Владимиру:

-Конкретней: что за проблема?

-Видишь ли, - сказал тот, понизив голос. – Дело в том, что именно отсюда прихватили.

Андрей вдруг развеселился:

-Неужто наркоту? Наш Гарик, оказывается, наркобарон местный?

Володя веселье не поддержал:

-Нет, не наркоту. Пистолет.

-Какой пистолет? – удивился Андрей, убирая с лица улыбку.

-«Макаров», - пояснил Сизов. – Боевой и с полной обоймой.

Андрей помолчал несколько секунд.

-Ничего не понимаю. Откуда он взялся-то?

-А вот это надо у Гарика спросить, - вздохнул Володя.

Андрей снова нахмурился: день грозил оказаться еще хуже, чем начался. Боевой ПМ – это не травка какая-нибудь, тут неприятностей можно огрести по самое не балуйся. Может, и прав Володька, что сначала ему позвонил: даст Бог, удастся это как-то тихо, «по-семейному», решить.

Сбоку снова возник Аванесян, держа в руках две дымящиеся чашки:

-Вот, как просили, господа милиционеры.

Он протянул их и Андрей вместе с Володей взяли кофе.

-Гарик, - задушевно обратился к нему Андрей после первого обжигающего глотка. – Скажи-ка мне, родной: ты что, в кабинете пистолет держал?

-Держал, - подтвердил Аванесян и тут же начал оправдываться: - Время-то какое сейчас, да? А у меня бизнес, мало ли что случиться? Вот и держал, но для защиты только, честное слово!

-Для защиты, говоришь? – прищурился Андрей. – А от кого тебе защищаться? И за каким хреном ты нам бабки отстегиваешь? Не за защиту ли?

-Так ведь все равно ограбили, начальник! – воскликнул Гарик, но тут же прикусил язык.

Андрей лишь кивнул: в словах армянина была определенная логика.

-Хорошо. А взял ты его где? – задал следующий вопрос Андрей, снова глотнув из чашки.

-Так в Москве по случаю купил. На базаре. И взяли недорого.

Андрей кивнул, бросив короткий взгляд на Володю:

-Паленый значит.

-Нет, он весь черный был, - возразил Гарик.

-Ты идиотом-то не прикидывайся, бизнесмен! Паленый – значит в деле был.

-И что? – осторожно спросил Аванесян.

-А то, - объяснил Андрей, - что на нем, скорее всего, труп висит. Может, и не один. А это значит, что если тебя с ним возьмут, то впаяют по полной и за незаконное хранение и за всю его предыдущую историю. Понял, моджахед?

-Какой моджахед? Почему моджахед? – возмутился Гарик. – Я православный!

-Это все равно, - Андрей допил кофе и сунул пустую чашку обратно Гарику. – Судить тебя один черт по УК будут.

До Аванесяна, наконец, дошло.

-Слушай, зачем судить? Я же никого не убивал, я только для себя взял! Андрюша, я ведь твою папу…

-Знаю-знаю! – перебил его Шереметьев. – И про папу, и про маму тоже. Да, Гарик, лучше бы ты его и впрямь для себя взял, чтобы пулю в лоб пустить, – и, не дав тому опомниться, продолжил: - Ладно, пошли, кабинет посмотрим.

Вся их беседа происходила в маленьком предбаннике сразу за входной дверью. Теперь же Гарик, все еще не придя в себя, повел милиционеров к себе.

Кабинет был маленькой комнаткой со столом, компьютером, шкафом и несколькими стульями. Прямо возле стола, у небольшого окна, стоял старый, видавший виды сейф, дверца которого была чуть приоткрыта. Стекло в окне было разбито и осколки его валялись тут же, на полу.

Андрей, осторожно ступая между ними, прошел к сейфу и кончиком ключа зажигания отодвинул дверцу.

-Что-нибудь еще пропало? – спросил он, не поворачиваясь.

-Нет, на месте все, я смотрел, - пояснил Гарик, все еще держа в руках шереметьевскую чашку. – Ни в стол не лазили, ни в шкаф.

-Ясно, - кивнул Андрей. – Целенаправленно шли. Кто о пистолете, кроме тебя, знал?

-Да все знали, - развел руками Гарик.

Андрей медленно повернулся к нему:

-Не по-онял! Все, значит, знали, только мы, – он показал пальцем на себя и Сизова, - не знали?

-Ну, - промямлил Гарик, - я не думал, что…

-Вот именно! – взорвался все-таки Андрей. – Именно, что не думал! За каким хреном вообще его покупал, а раз купил, так что ж показывать-то всем начал?

Гарик покраснел, как мальчишка, и залепетал уже что-то вообще нечленораздельное.

-Ладно, помолчи! – бросил ему Андрей. – Лучше еще кофе принеси. Да бутербродов каких-нибудь! – прокричал он уже вслед быстро скрывшемуся за дверью Аванесяну, а потом посмотрел на Сизова: - Ну, какие идеи, лейтенант?

Тот тоже оглядел сейф и осторожно присел на край стола, подальше от сейфа и окна:

-Ну, что могу сказать? Скорее всего, кто-то из местных.

-Это понятно, - кивнул Андрей, присаживаясь рядом. - Никого заезжих тут дня два не наблюдалось.

-И наверняка кто-то из молодняка.

-Думаешь, просто повыделываться взяли?

Владимир пожал плечами:

-Вряд ли для чего-то еще.

-Твои бы слова, да Богу в уши, - вздохнул Андрей. – Ладно, сделаем вот как. По субботам у нас ведь дискотека во Дворце культуры? Я не путаю ничего?

-Не путаешь, - подтвердил Володя.

-Так вот, возьми сегодня ребят, да нагрянь туда. Обшмонай всех под предлогом рейда по борьбе с наркотиками, может, ствол и всплывет у пацана какого-нибудь, решившего перед девками покрасоваться. А здесь, - он обвел рукой комнату, - снимите отпечатки, если есть, конечно, и пошлите в Михайлов, пусть по картотеке прогонят. Так, на всякий случай. Отмаз какой-нибудь сам придумай. Запрос от моего имени. Ясно?

-Так точно, товарищ майор!

-И давай пока без лишнего шума. Даст Бог, пронесет, замнем тогда.

Вообще-то, это было должностным преступлением, и Андрей хорошо это знал. Но он знал также и то, что по головке за такие случаи начальство не гладит. Все может оказаться чей-то глупой шуткой, пистолет найдется (Гарик, само собой, обратно его не получит), а в Ключи понаедет куча комиссий, одарит всех выговорами за «недостаточные профилактические меры», еще, гляди, премий полишает к чертовой матери. Нет, тут лучше чуть подстраховаться и помолчать некоторое время, выждать, а там уж видно будет.

-Факт проникновения зафиксируй, - продолжал в полголоса Андрей, - но кражу ствола пока скрой. В крайнем случае, на Гарика все свалим, мол, не заявил сразу. Давай что притащил.

Последние слова уже относились к Аванесяну, который как раз явился в кабинет с маленьким подносом. Андрей с Володей снова взяли по чашке с кофе и принялись запивать им бутерброды с ветчиной и сыром.

-А ты, - Андрей, жуя, посмотрел на все еще пристыжено молчавшего Гарика, - молись, чтобы волына твоя не шмальнула нигде, иначе пойдешь вслед за паровозом в Сибирь, и я отмазать не смогу. И молчи в тряпочку, что у тебя ствол сперли.

-Что ты, Андрей Владимирович! – заблеял Аванесян. – Я никому ничего.

-Тот-то, - задумчиво произнес Андрей, откусывая от бутерброда большой кусок…

Майор подвез Володю к отделению.

-Запрос с пальчиками сегодня пошли, пиши, что срочно, а то они будут там до Пасхи возиться, - сказал он лейтенанту перед тем, как высадить того из машины.

-Хорошо, - кивнул Владимир. – Сегодня вечером будешь?

Андрей подумал немного.

-Хрен его знает. Я должен с Родькой в Михайлов смотаться после обеда, не знаю, когда вернемся. В любом случае начинайте без меня, а я подтянусь, если смогу.

Он сделал еще паузу.

-Все там переройте. Не думаю я, что кто-то всерьез на дело собрался, скорее всего и впрямь молодняк развлекается. Если кто недоволен будет, то везите к нам, пусть посидят до утра.

-Разрешите выполнять? – спросил Володя, водружая на голову фуражку.

-Выполняй, - угрюмо кивнул Шереметьев. – Ежели что, звони на трубу, я на связи…


30

-Значит, ты теперь отец? – улыбнувшись, сказал Борис Соболев, выслушав рассказ Родиона о том, что произошло с ним за последние дни. – Что ж, поздравляю!

-Спасибо, - поблагодарил Родион, откидываясь на спинку стула…

Вернувшись в пятницу на такси из Москвы, Родион позвонил Андрею Шереметьеву на службу.

-Андрюха, у тебя завтра часа на три дня какие планы?

-А что, есть предложения? Учти, я пока на просушке, а то меня Вика из дома выгонит.

-Нет, я не о том. Может, скатаемся в Михайлов? Я тебя с Соболевым познакомлю, договоритесь, как вы с ним общаться будете.

Андрей выдержал паузу.

-Все-таки решил меня на растерзание отдать? – усмехнувшись, спросил он наконец.

-Почему на растерзание? – удивился Родион. – Грамотный совет никогда не помешает. И потом: ты ведь сам собирался к нему на прием.

-Собирался, - согласился Андрей, а потом махнул рукой: - А, ладно! Поехали. Хоть в этом почувствую себя приличным человеком, они сейчас все собственным психоаналитиками обзаводятся. А это не больно?

Родион засмеялся:

-Не больнее, чем водку пить.

-Плохое сравнение, - заключил Андрей. – Водку пить не больно, за то потом не очень хорошо.

-Здесь наоборот, - заверил его Родион. – Потом хорошо будет.

-Да уговорил-уговорил, языкастый! Съездим. Ты как в Москве-то, все сделал, что хотел?

-Почти. К невропатологу только не попал: должен был сегодня, а тот вдруг заболел. Так что через недельку надо будет снова тащиться.

-А как Руслан? – спросил Андрей и Родиону показалось, что в его голосе проскользнула какая-то то ли тревожная, то ли недоверчивая интонация.

-Нормально. А почему ты спрашиваешь?

-Да просто так, - заверил Андрей. – Когда с ним познакомишь-то?

-Хоть завтра! – засмеялся Родион. – Я же его ни от кого не прячу.

-Ладно, - хохотнул в ответ Андрей. – Значит, завтра в три?

-Ага. Устраивает?

-Вполне.

После этого разговора Родион связался с Борисом и сообщил тому, что в субботу приедет к нему в Михайлов. Борис пытался его отговорить, предлагая, как всегда, приехать в Ключи самому, но Родион был непреклонен:

-Мне мои врачи сказали, что надо ногу тренировать, правда, советовали не перестараться. Потому я не пешком, а на машине: меня привезут, а потом обратно доставят. Да и вообще засиделся я что-то дома, надо снова начинать вести активную жизнь, вот!

Борис сдался:

-Ладно, как скажешь. Я буду у себя, так что подъезжай к офису…

И вот после обеда в субботу Андрей и Родион поехали в Михайлов.

-Чего пацана-то с собой не взял? – спросил Андрей, отъезжая от дома. – Ему, небось, скучно дома одному.

-Ага, скучно! – усмехнулся Родион. – Он из Москвы чуть не всю мою фонотеку прихватил, слушает сейчас, меломан.

-О, надо будет и мне у тебя взять что-нибудь, а то мои недоросли всю плешь проели, денег клянча на кассеты. Дам им, пусть переписывают.

-Да сколько угодно! Только вряд ли им понравится.

-Твоему-то нравится?

Родион пожал плечами:

-Нравится. Но у него вообще странные вкусы: любит то, что, скорее, мы с тобой предпочитаем.

-Значит, нормальный человек, - сделал вывод Андрей. – А то сейчас везде только «Глюкозы» всякие да «Виагры». Чокнуться можно!

Они немного проехали молча.

-Знаешь, Родька, - прервал молчание Андрей. – Сегодня наш супермаркет грабануть пытались.

-Да ты че! – воскликнул Родион. – И кто?

-Кабы я знал!

-Раз только пытались, - рассудил Родион, - значит, ничего не взяли?

-Да так, - пожал плечами Андрей, думая, стоит ли рассказывать Родиону все. Но, в конце концов, у них никогда не было друг от друга секретов, да и Родька совсем неболтлив, несмотря что журналист. – Пистолет сперли.

Родион вытаращил глаза:

-Гариковский пистолет?

-А ты знал, что у него ПМ есть? – спросил Андрей.

-Конечно знал! Он мне сам об этом как-то говорил.

-И давно?

-Давненько. Может, с год назад, я не помню.

-А чего же ты мне ничего не сказал? – Андрей даже вроде как обиделся.

Родион растерялся:

-Честно говоря, я думал, что ты знаешь. Об этом чуть не весь город знал.

Андрей покачал головой:

-Вот именно. Этот придурок всем разболтал, кроме меня, а теперь вот ствол пропал. И неизвестно еще, где всплывет.

Родион намхурился.

-И что теперь?

-А что теперь? Если найдем быстро, то замять удастся. Если где не выстрелит, конечно. А если не найдем… - Андрей не договорил и замолчал.

В половине четвертого они подъехали к зданию, где Соболев арендовал кабинет. Андрей сразу отказался к нему идти.

-Вы там пока побеседуйте, а мне надо тут еще в одно место скататься. Моя дражайшая напрягла, говорит, раз уж ты в выходной из семьи сбежал, то зайди к моей подруге, она тебе кое-какие бумаги мне для работы отдаст. Вам часа хватит?

-Хватит, - ответил Родион и добавил обеспокоено: - Может, я зря тебя напряг?

-А, не бери в голову! – отмахнулся Андрей. – Это она шутит так. Значит, через час я здесь буду, тогда и встречусь с твоим доктором…

Борис сидел напротив Родиона, положив рядом с собой включенный диктофон (он записывал свои беседы со всеми клиентами, чтобы позже, в случае необходимости, еще раз их прослушать и проанализировать).

-И как ты относишься к появлению в твоей жизни Руслана?

Родион почесал за ухом:

-А черт его знает! Даже не знаю, что и сказать. Нормально вообще-то.

-Ну, ты доволен?

-Да, если честно, хотя он своим появлением и сломал всю мою устоявшуюся жизнь. Но я нисколько не против.

Борис кивнул:

-Вот это – главное, чтобы тебя все устраивало, тогда ты не будешь испытывать дискомфорт и это не отразится на мальчике. Он как вообще, нормальный парень?

-Ты это как психиатр спрашиваешь? – уточнил Родион.

-Нет, как психоаналитик.

-Нормальный. На меня похож, причем не только внешне. Хотя… - Родион задумался, - мы все же разные.

-Само собой, - прокомментировал Борис.

-Но я чувствую, что он – продолжение меня, тут никаких сомнений. Я на него смотрю – словно в зеркало пятнадцать лет назад гляжусь. Иногда мне даже кажется, что он – это я. Я понятно говорю?

-Понятно, - кивнул Борис. – Каждый родитель видит в своих детях самого себя. Это вполне естественно. Отсюда, кстати, проистекает большинство конфликтов между родителями и их детьми-подростками, когда дети уже проявляют себя как полностью самостоятельные личности, а родители еще пытаются ими управлять, придерживаясь того, что им самим кажется наилучшим.

-Наверное, ты прав, - задумчиво проговорил Родион. – Но пока, слава Богу, никаких конфликтов у нас не было.

-Могу тебя заверить, что это – только пока. Позже они появятся, надо только воспринимать их спокойно и уметь контролировать. Но, мне кажется, тебя что-то беспокоит, ведь так? – и Борис пристально посмотрел на Родиона.

Родион пошарил по карманам пиджака.

-У тебя тут курить можно? – спросил он, доставая сигареты.

-Кури, - Борис пододвинул Родиону пепельницу, которая всегда стояла у него на столе, несмотря на то, что сам он не курил. – Только ты ведь бросал.

-Да я так, иногда, - оправдался Родион, закуривая. Борис встал, подошел к окну и приоткрыл его.

-Не замерзнешь? – спросил он Родиона, не отходя от окна.

-Нет, что ты! Смотри, на улице – настоящая весна, все тает и солнце, как летом.

-Да, погода отличная, - согласился Борис и снова уселся в кресло. Он молча смотрел на Родиона, ожидая, пока тот сам заговорит.

-Понимаешь, - начал Родион после того, как выкурил почти полсигареты. – После того, как Рус приехал, я вспомнил какие-то мелкие детали – что-то из детства, юности – но никак не могу вспомнить его мать. Я совсем ничего о ней не помню, только что-то смутное такое в голове мелькает иногда, и все. Вот это напрягает.

-Совершенно зря, - ответил Борис. – Ты обязательно все вспомнишь, поверь. Просто нет какого-то толчка для этих воспоминаний, но все равно воспоминания вернутся. Ты и так проделал большой путь за короткий, между прочим, срок. Иногда люди годами не могут вернуть себе память, а кто-то так навсегда без нее и остается. У тебя же прогресс налицо, так что не переживай.

Родион затушил окурок в пепельницу.

-Надеюсь. Просто я себя не очень хорошо чувствую, особенно перед сыном, что я не помню его мать.

-Ты сам себя накручиваешь. По большому счету, совсем не важно, что ты помнишь, важно то, как ты к сыну относишься и что он для тебя значит.

Родион пожал плечами:

-А я даже пока не могу сказать, что он для меня значит.

-Тоже вполне объяснимо. Ты просто еще не осознал до конца своего отцовства, не привык к тому, что есть кто-то, кому ты дал жизнь. Но ведь определенные чувства к парню ты испытываешь?

-Конечно, - кивнул Родион. – Я его люблю.

Борис покачал головой:

-Я бы не торопился с выводами.

-Почему? – удивился Родион.

-Видишь ли, вы еще слишком мало вместе, чтобы однозначно говорить о любви. Ты пока просто адаптируешься к новой для тебя жизненной ситуации, пытаешься ее оценить и понять, прежде всего, как тебе ко всему этому относиться.

Родион переваривал услышанное.

-Подожди, ты хочешь сказать, что я могу и не полюбить? Могу отказаться от него?

-Ну, это – вряд ли. Наверняка все будет в этом смысле хорошо, просто должен пройти какой-то период, пока ты привыкнешь к сыну и он займет важное место в твоей жизни.

Родион задумчиво вытащил еще одну сигарету. Борис проследил за его движением, но ничего не сказал.

-Что-то я все равно не совсем тебя понимаю, - сказал Родион, щелкнув зажигалкой.

-Не бери в голову, - улыбнулся Борис. – Я, наверное, правда, слишком глубоко полез. Извини, профессия такая: искать тайный смысл и подводные течения там, где и нет вовсе ни того, ни другого.

Родион улыбнулся в ответ:

-Ладно, прощаю. Ты мне лучше растолкуй вот что. Позавчера поздно вечером, ночью уже почти, я застал Руслана мастурбирующим.

-И что? Тебя это как-то взволновало?

-Нет, в принципе.

-А Руслана?

-Он меня вообще не видел.

-Это хорошо, иначе у него мог бы развиться комплекс вины: мальчики стыдятся, когда их застают за этим занятием.

-Нет, он не видел, можешь не сомневаться, - заверил Родион. – Да и дело совсем не в этом, - он сбросил пепел и, помолчав секунду, продолжил: - В ту ночь мне сон приснился, уже под утро почти.

-И какой же?

-Сначала я пытался откуда-то сбежать: то ли из тюрьмы, то ли из пионерского лагеря. А потом я, Руслан и друг мой, Андрей, заходим вместе в какое-то помещение, где за столом в центре сидят несколько незнакомых мужиков и квасят, а у стены – кровать высокая и большая. Руслан вдруг закатывает истерику, говоря, что до смерти хочет трахаться, причем ему даже чуть ли не плохо становится. Андрей тут же договаривается с какой-то дородной теткой, которая за приличные деньги предлагает проститутку. Андрей платит – не я, а именно он – и Руслан оказывается на этой большой кровати с какой-то девушкой, которую я тоже не знаю. Из комнаты никто не выходит, но и на них внимания не обращает. Мы с Андреем садимся за стол и тоже начинаем пить, но я потихонечку поглядываю в сторону кровати. Девчонка скачет на Руслане, они наполовину прикрыты одеялом. А когда я поворачиваюсь в следующий раз, то покрывала уже нет, Руслан все так же лежит на спине, девушка начинает делать ему минет, а тот весь изгибается и громко стонет. Самое интересное, - Родион затянулся глубоко и, поморщившись, смял наполовину недокуренную сигарету в пепельницу, - что после того, как Руслан кончил, он умер. Вот о чем это говорит?

Борис подумал немного, анализируя Родионов рассказ. Потом сказал:

-Во-первых, это говорит о твоей сексуальной неудовлетворенности. Ты наяву увидел сына в пикантной ситуации и увиденное тебя возбудило…

-Погоди-ка, - вдруг остановил его Родион. – Ты что же, хочешь сказать, что я… как это там у вас называется? Латентный педофил со склонностью к инцесту?

-Я хочу сказать, что твое образование и журналистская профессия тебе очень мешают, заставляя делать дурацкие выводы. Причем здесь инцест или еще что-то? Ты скажи, когда ты в последний раз с женщиной был?

Родион задумчиво потер нос:

-Да еще до аварии.

-Ну вот! Ты же здоровый взрослый мужик, а живешь, как монах. Вот неудовлетворенность и выпирает со всех сторон. Но не это главное.

-А что?

-Главное, что ты его увидел, и не важно, каким: трахающимся, сидящим на унитазе или песни распевающим. То, что ты увидел его во сне, говорит, что ты уже начал к нему привязываться. Ты думаешь о нем, волнуешься за него. А то, что он во сне умер, означает, что ты боишься его потерять.

Родион качнул головой:

-Вот это верно. Пару раз, когда Руслана рядом не оказывалось, мне начинало казаться, что его на самом деле нет, что он мне просто приснился, и тогда мне становилось страшно.

-О том я и говорю, - сказал Борис, вставая и закрывая окно: в кабинете становилось прохладно.

-И ты утверждаешь, что это – не любовь? – спросил Родион, но ответить Борис не успел: в дверь тихо постучали.

-Это, наверное, Андрей, - сказал Родион, глянув на часы.

-Друг твой? Тот, что во сне? – спросил Борис, подходя к двери.

-Ага. Я, кстати, ему тебя рекомендовал: у мужика в жизни тоже не все гладко.

-Да я без проблем, - сказал Борис, открывая дверь…


31

Часа за три до того, как Родион с Андреем поехали в Михайлов, Маша, возвращаясь домой из школы, уже издалека заметила одинокую фигурку во все той же красной куртке, и сердце ее радостно дрогнуло. Она знала, что Руслан еще в четверг уехал с отцом в Москву и что вчера они вернулись. Маша должна была признать, что успела соскучиться за эти два дня по мальчику, о существовании которого совсем недавно еще и не подозревала, и который успел уже зацепиться в ее душе, все заставляя и заставляя думать о себе.

-Привет! - сказала Маша, подходя к Руслану. Тот сразу заулыбался, откинув назад челку.

-Привет, - ответил он и сделал неуверенное движение навстречу девушке, словно хотел ее поцеловать, но тут же остановился и, явно смутившись, опустил голову вниз, глядя на улегшегося рядом пса.

-Здравствуй, Туз! – нарочито громко, чтобы скрыть собственное смущение, произнесла Маша, наклонившись к собаке. – Ты чего в грязи разлегся?

-Ерунда, - сказал Руслан. – Все равно после прогулки его мыть придется.

Маша потрепала пса за ушами, потом поднялась и спросила:

-Как съездил?

-Нормально, - пожал плечами Руслан. – Только по Москве не погулял.

-Чего ж так?

-Так получилось. Отец на прием в больницу ходил, а я дома сидел. Но он пообещал, что в следующий раз мы сходим, куда захочу.

-Понятно, - кивнула Маша. – А чего ты к нам не пришел? Я ведь тебя приглашала.

Руслан неопределенно повел бровями:

-Да так… Постеснялся.

-Чего? – засмеялась Маша.

-Ну, я же говорил, что не знаю никого. Так что извини.

-Ладно, забыли. Сегодня что делаешь? Дома-то сидеть не надоело?

Намек был столь явным, что мальчик его точно должен был заметить, но он, похоже, не заметил. Или не понял.

-Вообще-то, надоело. Только я не знаю, куда тут пойти можно, а просто по улицам в одиночку бродить скучно.

-Ну, у нас, в принципе, есть куда сходить, - ответила Маша.

-Например?

-Например, на дискотеку. У нас по субботам дискотека до двух во Дворце культуры.

-Да? – недоверчиво спросил Руслан.

-Да, - передразнила его Маша. – Или ты думал, что у нас тут вообще деревня дремучая?

-Ничего я не думал, - начал оправдываться Руслан. – Просто не знал. А во сколько начинается?

-Вообще, в девять, но все подтягиваются часам к десяти.

-А ты ходишь?

Маша вздохнула:

-Бывает. Когда есть с кем.

Тут уж не заметить или не понять было просто нельзя.

-А сегодня у тебя есть с кем пойти? – спросил Руслан, отводя взгляд.

-Нету, - Маша с деланным расстройством развела руками. – Так что придется мне тоже весь вечер дома сидеть.

-А если я приглашу, то со мной пойдешь?

-С тобой… - Маша сделала вид, что задумалась, глядя на стоящего перед ней мальчика, хотя сама только что от него добивалась этого приглашения. Руслан, похоже, как-то по-своему это расценил.

-Нет, если ты не хочешь, то… - начал он, но здесь Маша не выдержала, засмеявшись.

-Пойдем, конечно! Заходи за мной в половине десятого, ладно?

Руслан переминался с ноги на ногу.

-Давай лучше здесь, на улице, встретимся, а? – робко предложил он.

Маша удивилась:

-Ты что, все еще стесняешься?

-Ну… - Руслан неуверенно дернул плечом. – Давай здесь.

-Ладно, как скажешь. Ты только отца предупреди, что поздно вернемся, чтобы не волновался.

Мальчик закивал:

-Скажу, конечно…

Дома Маша долго выбирала для себя наряд. Родители присылали достаточно денег, чтобы она могла позволить себе покупать одежду, получив на то согласие тети и дяди. Да и предки не ограничивались только денежными переводами, присылая еще в качестве подарков что-нибудь симпатичное.

Наконец, платье было подобрано. Темно-синее, очень короткое, полностью открывающее длинные красивые ноги. Маша критически рассматривала себя в зеркале, решая, сколь вызывающим должен быть макияж для такого наряда.

-Хорошо, что тебя дед не видит, - вдруг услышала она за спиной голос тети Вики. Маша обернулась и увидела ее в дверях. – Он бы просто с ума сошел, особенно от трусиков.

Маша быстро одернула платье сзади, чем вызвала у тети улыбку.

-Куда собираешься? – спросила Вика.

-На дискотеку, тетечка, - ответила Маша, продолжая рассматривать свое отражение.

-На свидание она собирается! - встрял вдруг подбежавший к матери Коля. – Я сам видел, как она с парнем договаривалась.

-А ну, брысь отсюда! – скомандовала Вика, давая сыну подзатыльник. – Мы сами тут разберемся.

Коля, смеясь, убежал, а Маша, смущаясь, не знала, что сказать.

-Ну? – спросила Вика, чуть насмешливо глядя на племянницу. – И кто же этот таинственный кавалер?

-Руслан дяди Родин, - ответила Маша, поворачиваясь к тете.

-А, - кивнула головой Вика. – Тогда я могу быть спокойна.

-Почему? – удивилась Маша. – Ты ведь его не знаешь совсем.

-Зато я знаю Родиона, - спокойно сказала Вика.

Своеобразная логика, - подумала Маша, а вслух сказала:

-Тетечка, ты не волнуйся, мы только на дискотеку сходим и вернемся. Надо же Руслану город показать.

Вика засмеялась:

-Да я не волнуюсь! Только очень поздно не задерживайтесь, ладно? А то Андрей сегодня тоже весь день в разъездах.

-А что, случилось что-то?

-Не знаю, - отмахнулась Вика. – На работе что-то…

-Не на работе, тетя Вика, - поправила Маша, - а на службе.

-На службе, на службе, - согласилась тетя, отчего-то вздохнув…

В половине десятого, когда на улице стало совсем темно и зажглись фонари, Маша вышла из дома. За забором ее уже поджидал Руслан.

Минут за тридцать они пешком добрались до Дворца культуры.

-Тут у нас два зала, - рассказывала Маша, когда они поднимались на высокое крыльцо. – Внизу – танцевальный, в котором дискотеки проводят, а вверху – со сценой, креслами. Там кино показывают и спектакли.

Они вошли в холл, где было довольно людно, сдали верхнюю одежду в гардероб и остановились у большого зеркала. Маша стала поправлять прическу и заметила в зеркале, как смотрит на нее Руслан. В его взгляде сквозило восхищение, какая-то зачарованность и ничем не прикрытая страсть.

Маша почувствовала, как моментом вспыхнули щеки: взгляд мальчика ее взволновал, смутил и возбудил. Она быстро приложила ладони к лицу.

-Это у меня с улицы, - сказала она. – Сейчас пройдет.

Руслан кивнул и с усилием отвернулся, начав оглядываться по сторонам.

Через пару минут Маша, глубоко вдохнув, успокоилась и, сама взяв под руку Руслана, повела его в зал. Она то и дело здоровалась с кем-то, замечая, как девчонки вокруг заинтересованно разглядывают Руслана, рассеяно им улыбавшегося. Такое внимание к ее спутнику, с одной стороны, девушке было приятно, а, с другой, вызывало чувство некоторой ревности.

В танцевальном зале уже вовсю гремела музыка и завывал диджей:

-Для всех любителей пошевелить помидорами – новый хит «Иванушек»!

-Ну что, потанцуем? – спросила Маша, перекрикивая музыку и шум. Руслан не стал напрягать связки и лишь кивнул в ответ.

Они влились в толпу молодежи. Маша исподволь наблюдала за мальчиком: танцевал тот вполне неплохо.

«Иванушек» сменил кто-то другой с высоким, даже писклявым голосом, и в этот самый момент в зале вспыхнул свет, разорвав полумрак. Музыка разом остановилась, а в дверях появилось человек десять с автоматами, одетых в камуфляжную форму.

-Всем стоять, не двигаться!

Публика заволновалась. Какая-то девчонка неподалеку пробормотала: «Это террористы!» и шлепнулась в обморок.

В зале появился человек в форме лейтенанта милиции. Он прокричал во все горло:

-Спокойно! Проводится рейд по борьбе с наркотиками! Сейчас проведем личный досмотр, и дискотека будет продолжена!

-Вовка! - тихо сказала Маша, держась за руку Руслана.

-Чего? – переспросил мальчик.

-Это же Вовка, дядькин подчиненный. Ай, дядечка! – Маша цокнула языком. – Мог бы и предупредить.

Она посмотрела на Руслана. Тот стоял, серьезный, хмурый даже.

Вошедшие начали обыскивать первых ребят, вызвав их молчаливое недовольство, а Володя Сизов прошел куда-то в середину зала. Маша с Русланом молча стояли рядом.

-Пойдем отсюда, - вдруг решительно сказал мальчик и потащил Машу к выходу.

-Подожди, - девушка слегка упиралась. – Они сейчас уйдут.

-Все равно пойдем, - упрямо заявил Руслан, продолжая тянуть ее за собой.

Пробравшись через толпу, они оказались у самого выхода, где им преградили путь два автоматчика.

-Пропустите! – твердо заявил Руслан. Те не шелохнулись. – Вы не имеете права! – громко бросил им мальчик, не обращая внимания на дергавшую его за руку Машу.

-Так, кто у нас тут кричит? – раздался голос сзади и к ним подошел еще один в камуфляже. – Какие проблемы? – спросил он, обращаясь к Руслану.

-Я требую, чтобы нас пропустили! – заявил Руслан, исподлобья глядя на него.

-Хорошо, - кивнул подошедший, повернулся к тем двоим, что стояли на входе и отдал короткий приказ: - Этого – в автобус!

В одно мгновенье Руслану скрутили руки и, не обращая внимание на его возмущение и болезненные возгласы, вытащили из зала.

-Эй, остановитесь! – закричала Маша, но оставшийся боец лишь не слишком вежливо оттолкнул ее автоматом в толпу.

-Черт! – в сердцах выругалась Маша и стала пробираться обратно, ища глазами Сизова. Вскоре она заметила его фуражку.

-Володя! – крикнула она, продолжая протискиваться к нему. – Володя! – повторила она, когда, наконец, смогла дернуть того за рукав.

Сизов обернулся:

-Чего тебе? Иди, давай, на улицу пока. Федоров, проводи, - кивнул он одному из автоматчиков, который сразу же взял Машу под локоть и повел к выходу.

-Володя, подожди! – пыталась отбиваться Маша.

Сизов снова обернулся:

-Мне некогда!

-Где дядя? – спросила Маша, все еще упираясь.

-Дома, - коротко бросил Сизов, поворачиваясь к одному из парней: - Стоять смирно! Руки подними, ноги раздвинь!

Маша перестала сопротивляться и вскоре уже была выставлена за дверь. Она метнулась в гардероб, взяла свое пальто и Русланову куртку и выскочила на улицу, где стояла пара милицейских «уазиков» и старый автобус с заделанными железом окнами, возле которого дежурила еще пара ментов. Маша решила не подходить к ним, а побежала за угол, на ходу натягивая пальто и стараясь не уронить куртку.

Она подскочила к телефону-автомату, одному из немногих в Михайловых Ключах, и громко выматерилась: трубка на нем отсутствовала, а шнур от нее свисал дохлой змеей. Маша закусила нижнюю губу, что-то соображая несколько секунд, а потом побежала вдоль по улице…

Володя Сизов, отдав несколько распоряжений подчиненным, вышел на улицу и закурил.

-Товарищ лейтенант, - обратился к нему один из дежуривших возле машин милиционеров. – Этих-то везти? – он показал на автобус.

-Сколько там? – спросил Володя, сплевывая.

-Пятеро. Двое на ногах вообще не стоят, а остальные – нормальные.

Сизов затянулся пару раз. Блин, надо было попозже, - подумал он. - Хотя, один хрен ничего нет.

-Ладно, везите.

Милиционер козырнул и направился к автобусу.

-Погоди! – крикнул ему вслед Володя, отбрасывая сигарету. – Я сам поеду, а вы тут заканчивайте. Если что найдете – сразу в отделение. А я с этими поговорю, может, кто чего знает.

Он вскочил в автобус к водителю, и тот завел двигатель…

Маша уже подбегала к дому. Она толкнула калитку и, запыхавшись, влетела на крыльцо, а оттуда – сразу в дом.

Андрей лежал на диване и смотрел телевизор, дед вместе с Викой были на кухне, а Колька – в своей комнате. Едва скинув сапоги, Маша бросилась к Андрею и вцепилась в того чуть не мертвой хваткой.

-Дядечка, пойдем скорее!

Андрей удивленно посмотрел на нее.

-Машка, подожди, что случилось?

В комнату прибежали все домочадцы.

-Что тут за шум-гам? – спросил дед, поворачивая голову в сторону дивана.

-Дядя, пойдем! – повторяла Маша, буквально стаскивая Андрея с дивана.

-Да куда идти-то? – спросил обалдевший Андрей, вставая.

-Там твои бугаи Руслана задержали! – выпалила Маша, все еще не отпуская Андрея.

-Где? – спросил тот. – Ты успокойся и толком скажи.

-Мы на дискотеке были, когда туда менты ворвались. Они Руслану руки скрутили и в автобус запихали. Пошли, дядя!

Андрей нахмурился:

-Какого черта? – спросил он сам себя, а потом сказал Кольке: - Принеси мои брюки. Там, на стуле, возле кровати.

Мальчик принес штаны и Андрей натянул их прямо поверх спортивного костюма.

-Андрей, что произошло? – спросил Владимир Семенович, стоя в дверях.

-Да у нас, батя, рейд сегодня, - объяснил Андрей. – Мне позвонить должны были после того, как все закончат. Но, видимо, придется съездить.

-Поехали-поехали! – подгоняла его Маша, сама уже стоя у входных дверей.

-Мы скоро, - сказал Андрей, надевая куртку. – А это у тебя что? – спросил он Машу.

-Это куртка Руслана. Его без нее взяли, а на улице похолодало.

-Ладно, - хмуро кивнул Андрей. – Оденем сейчас твоего Руслана. Заодно хоть посмотрим на него.

Он поцеловал жену, взял ключи от машины и вышел вслед за Машей, которая нетерпеливо пританцовывала на крыльце.

-А Вовки там что, не было? – спросил Андрей, отпирая дверь «шестерки».

-Был.

-Так что ж ты к нему не подошла?

Маша скривила губы:

-Как же, не подошла! Сразу к нему, а он меня на улицу выставил и слушать не стал.

Андрей лишь кивнул коротко:

-Давай, садись…

Володя вышел из своего кабинета, куда забежал на минуту после того, как приехал с автобусом в отделение, дабы снять куртку и фуражку. Он быстро прошел по коридору и оказался в комнате для задержанных.

-Этих двоих, - он показал на парочку ребят в отключке, сидевших, привалившись друг к другу, на скамейке, - в камеру, пусть проспятся.

Два милиционера подхватили безвольные тела и, особенно не церемонясь, потащили их в коридор.

-Так, теперь с вами, - продолжил Володя, оставшись с еще тремя задержанными. – Кто тут у нас? Ага, знакомые все лица: Гулин и Пермяков!

Двое парней промолчали, лишь смиренно опустили головы.

-А это кто? – Володя посмотрел на третьего паренька, который сидел чуть в стороне и исподлобья бросал на лейтенанта взгляды, полные ненависти. Сизову показалось, что он уже где-то видел этого пацана с соломенными волосами и пронзительными глазами. Видел, но вспомнить никак не мог. – Как фамилия?

Мальчик молчал, все так же глядя на лейтенанта.

-Ты что, оглох? – снова спросил Володя.

-Я требую, чтобы мне дали позвонить, - тихим, но уверенным голосом ответил парнишка, резким движением откинув назад челку.

Володя удивился: обычно никто из подростков, попадая в отдел, не вел себя подобным образом, понимая, что чем быстрее менты закончат свои дела, тем быстрее всех отпустят.

-Ты чего, пионер, кина насмотрелся? – усмехнулся лейтенант, делая шаг к сидевшему в самом углу мальчишке. – Может, тебе еще адвокат нужен? Щас Резнику позвоню, пущай приедет!

-У меня есть право на один звонок, - упрямо повторил мальчик.

Сизов начал злиться. Черт возьми, да что это сопляк себе позволяет? У Володьки вечер по милости таких, как он, пропал – его дежурство закончилось еще в шесть вечера – и ему больше всего сейчас хотелось оказаться дома, чтобы, наконец, нормально пожрать, а не выслушивать бредни зарвавшегося и, вполне возможно, не совсем трезвого недоросля. Ладно, еще хоть те двое не вмешиваются, молчат себе в тряпочку. Вон как зенки-то вылупили, малолетки!

-Что-то я не понял, - грозно проговорил Володя и вдруг рявкнул во весь голос: - Встать!

На этот раз мальчик подчинился и поднялся со скамейки, держа руки вдоль тела и гордо подняв голову.

-Фамилия! – проорал Сизов, воодушевленный маленькой победой над подростковым упрямством. Но мальчик молчал и лишь смотрел на него дерзко и вызывающе. – Ну, ладно, - процедил сквозь зубы Володя, беря со стола резиновую дубинку и поигрывая ею в правой руке. – Не хочешь по-хорошему, будем по-другому.

Он медленно отвел дубинку, целясь в левый бок мальчика и еще рассчитывая, что столь явный переход к более действенным методам сломает пацана. Но тот не проронил ни слова, лишь вздрогнул, зажмурился и весь напрягся в ожидании удара. Боковым зрением Сизов заметил, как два других подростка на скамейке сжались в комок, понимая, что ждет их товарища по несчастью.

Володя уже приготовился ударить пацана – ударить, на первый раз, не сильно, но ощутимо, - как вдруг сзади послышался жесткий окрик:

-Отставить!

Лейтенант обернулся и опустил дубинку. В дверях комнаты стоял Шереметьев в гражданке, а из-за него выглядывала Маша. Она прошмыгнула мимо Володи и бросилась к парню, который все еще стоял, зажмурившись.

-Русланчик, с тобой все в порядке? – взволнованно спросила Маша, беря парня за плечи. Тот медленно открыл глаза и, увидев ее, улыбнулся:

-Все нормально, - тихо произнес он, а Маша набросила на него ярко-красную куртку.

К ним подошел Андрей и посмотрел Руслану в лицо. Тот не отвернулся, а, наоборот, с еще большим, чем прежде, вызовом, ответил взглядом. И едва этот взгляд коснулся Андреевых глаз, как майор вздрогнул. Он узнал. Узнал взгляд, лицо, его выражение. Словно стоял сейчас перед Андреем фантом из прошлого, образ, который за давностью лет все же немного размылся и стерся в памяти, подменившись более поздним и взрослым, а сейчас вдруг вернулся, вытолкнув нынешнего и заняв его место.

-Родька? – прошептал помимо своей воли пораженный Андрей.

-Руслан я, - хмуро ответил мальчик и как-то болезненно дернул плечом.

Андрей сморгнул, отгоняя наваждение.

-Да, конечно, - извиняющимся тоном сказал он.

Маша удивленно смотрела то на дядю, то на Руслана.

-Идите в машину, - сказал им Андрей, а потом повернулся к Володе: - Выйдем на минутку.

Маша с Русланом ушли, а Володя, тоже несколько ошалевший, последовал за майором в темный коридор.

-Слушай, лейтенант, - жестко обратился к нему Андрей. – Как ты думаешь, почему в стране и нашей дыре, в частности, менты все всегда узнают последними?

Володя даже растерялся:

-Ну, не знаю даже…

-А потому, - сам же и ответил Андрей угрюмо, - что мы всегда сначала дубьем машем, а потом думать начинаем.

-Шеф, но я же… - начал было Володя, но Андрей его остановил:

-В понедельник обсудим. Или завтра, как получится. А сейчас скажи: нашли что-нибудь?

Сизов лишь отрицательно покачал головой.

-Плохо, - подытожил майор. – Очень плохо.

-Но ребята еще работают, - поспешно добавил Володя.

Андрей вздохнул:

-Ладно. Позвони, когда закончите. И, Вовка, - он ткнул пальцем Сизову в грудь и его голос смягчился, - надо этот чертов ствол найти, понимаешь? Иначе нам всем вазелином запасаться придется.

Володя кивнул и Андрей, оставив в покое его грудь, повернулся и быстро пошел к выходу…

«Шестерка» тихо подъехала к дому Родиона. Андрей заметил, что на втором этаже в паре комнат горит свет.

-Маша, - не глуша двигатель, обратился он на заднее сиденье, где сидела племянница, за всю дорогу не проронившая ни слова. Да, собственно, все ехали молча. – Пожалуйста, оставь нас на пару минут. Ты не против? – Андрей посмотрел на Руслана, сидевшего рядом с ним. Тот лишь пожал плечами.

-Хорошо, - ответила Маша и, дотронувшись до плеча мальчика, сказала ему: - До завтра.

-Пока, - ответил, не оборачиваясь, Руслан, но поднял свою руку и на мгновенье положил ее на Машину ладонь.

-Значит, ты и есть Руслан? – спросил Андрей, когда Маша вышла из машины и пошла к своему дому. Вопрос звучал, конечно, глуповато, но Андрей – да и Руслан тоже – не обратил на это внимания. – Ну, вот мы и встретились. Я – Андрей Владимирович, мы с твоим отцом друзья с детства.

-Я знаю, - тихо ответил мальчик, смотря куда-то вперед. - Папа мне о вас рассказывал.

-Правда? – усмехнулся Андрей. – Надеюсь, что-нибудь хорошее?

-Хорошее, - сказал Руслан, все еще не поворачиваясь к майору.

-Это приятно. – Он помолчал. – Ты не обижайся, ладно? Ни на меня, ни на Вовку. Он, вообще, мужик нормальный, только иногда заносит… Договорились?

И Андрей протянул руку. Руслан посмотрел на нее, а потом пожал.

-Вот и отлично, - улыбнулся Андрей. – Давай, беги домой. Отцу привет передавай.

-Хорошо, передам, - ответил Руслан, берясь за дверную ручку. – До свидания.

Он вышел из машины и, не оглядываясь, скрылся за калиткой. Андрей достал сигарету, прикурил и, включив первую передачу, проехал несколько метров до своих ворот.


32

-Разрешите, товарищ майор?

Андрей поднял голову на заглянувшую в кабинет Виолетту.

-Заходи.

Девушка подошла к его столу и положила перед ним тонкую папку.

-Это чего такое? – спросил Андрей, бросив лишь короткий взгляд на стол.

-Две телефонограммы и ответ на ваш запрос.

Андрей кивнул.

-Спасибо, Виола. Как Сизов появится, пусть ко мне зайдет.

-Хорошо, Андрей Владимирович.

Виолетта вышла, а Андрей снова погрузился в раздумья, от которых она его оторвала.

Можно было подвести промежуточные итоги, мало, честно сказать, утешительные. Пистолет найден не был, из-за чего сегодня пришлось выходить на работу, хотя Андрей и обещал Вике взять на понедельник отгул. Хорошо еще, что жена возражать не стала, не успев, видимо, запланировать для него никаких дел. Пистолета нет и Андрей понятия не имеет, где его искать. В самом деле, не пойдешь же с обыском по всем домам и квартирам. Эх, Гарик, черт бы тебя взял! - в сердцах подумал Андрей. - И надо же тебе было ствол этот покупать! Взял бы уж тогда карабин какой, чистый и разрешенный. А так теперь и ствола нет, и в Михайлов рапорт не отправлен. Ну, положим, с Михайловым все может и проскочить «на шару», если в сводке за месяц дать не ограбление, а попытку ограбления. Но это только, если пистолет этот гребанный не выстрелит нигде.

Вообще, Андрей надеялся, что шмон на дискотеке даст результат. Он и дал, только отрицательный, а это – плохо. Да еще этот случай с Русланом… Некрасиво получилось, хотя, если верить Сизову, с которым Андрею удалось поговорить вчера, парень сам нарвался. Майор, конечно, Володю поругал для приличия, но все равно неудобно.

Блин, а как, все-таки, парень похож на отца! Вылитый Родька в пятнадцать лет. Даже сам Родион, скорее всего, не так замечает их похожесть, как Андрей: со стороны всегда виднее. Значит, можно откинуть сомнения: Руслан – Родькин сын, однозначно. Хотя Андрей где-то слышал о том, что у каждого человека есть свой двойник, но шанс того, что они встретятся – ничтожно мал, что-то около одного к трем миллиардам. Хотя, в цифрах Андрей всегда путался.

Он взял сигарету, заметив при этом, что пачка почти пустая. Что-то я много курить стал, - подумал майор, ища по карманам зажигалку. - Только ведь вчера вечером новую пачку брал. Может, Колька таскает? Узнаю – выпорю.

Найдя зажигалку, Андрей закурил и подтянул к себе папку, принесенную Виолеттой. Открыв ее, он взял первую бумагу. Это был ответ на запрос об отпечатках пальцев.

-Быстро они, однако! – пробурчал Андрей, хотя такие ответы обычно и приходили оперативно.

Еще хорошо, что было по поводу чего запрос посылать: к Аванесяну влезли либо жуткие дилетанты, либо идиоты, оставив после себя кучу пальчиков и на оконной раме, и на подоконнике, и на взломанном сейфе. Правда, отпечатки принадлежали только одному человеку, но это совсем не значило, что еще кто-то просто не стоял на стреме.

-Так, и чего же вы нам тут пишите? – самого себя спросил Андрей и быстро пробежал глазами по тексту. Потом снова пробежал, уже внимательней.

-Да уж… - протянул он, поворачиваясь к окну и не обращая внимания, как на пол падает пепел с горящей просто так сигареты.

Майор посидел немного, переваривая только что прочитанное, потом отложил телефонограмму, затушил сигарету и взял длинный конверт со служебным штемпелем. Из Михайловского УВД, отметил Андрей и, вскрыв его, опять-таки быстро просмотрел сложенный втрое документ.

После этого он стал мрачнее тучи и положил перед собой обе бумаги. Между ними была какая-то связь, хотя они ни одним словом друг с другом не пересекались. И все равно в голове Андрея они предстали, словно двое влюбленных, слившихся в едином страстном порыве. Он смотрел на них, пытаясь поймать эту связь, зацепиться за что-нибудь, что привело бы его к ее пониманию, но ничего не выходило. Связь была, но Андрей чувствовал это скорее интуитивно, не находя подтверждения в текстах.

В этот момент в дверях нарисовался Сизов.

-Можно, босс? – спросил он, уже войдя в кабинет. – Здравия желаю!

-Присаживайся, - пригласил Андрей после рукопожатия. – Есть новости.

-Во как? – воскликнул Володя, явно пребывая в неплохом настроении. – И какие же?

Андрей передал ему ответ по отпечаткам.

-Читай.

Володя быстро справился с текстом. Глаза его округлились и, закончив, он, как и Андрей, перечитал его еще раз.

-Ёперный театр! – протянул он, аж присвистнув. – Это что же получается? Все-таки заезжие у нас поработали?

Андрей кивнул и сразу же подбросил контр-версию:

-Или кто-то из наших и там и тут.

Володя подумал, а потом замотал головой:

-Вряд ли. Хотя, конечно, исключать тоже нельзя.

Он еще раз просмотрел телеграмму.

-И что будем делать, шеф? – спросил он, доставая сигареты.

-Дай мне тоже, а то у меня кончились почти, - попросил Андрей и они вдвоем задымили. – Надо будет серьезно с Гариком поработать, узнать, кого он точно в известность поставил о своем оружейном складе. И здесь, и в Москве. Еще узнать, где, у кого и когда он ствол купил. Дня три, думаю, у нас на все про все имеется, а потом к нам куча народа понаедет, вопросы всякие задавать будут. Ну, пять от силы.

Володя кивал, слушая начальника.

-Но это еще не все, - продолжил Андрей и взял со стола бумагу из Михайлова.

-Давай, - вздохнул Володя и прочитал документ, после чего поднял на Андрея недоуменные глаза: - Что-то я не совсем понял: это получается, что…

Андрей кивнул:

-Сто пятая. А это значит, что вот и второй повод нам гостей ждать. Уж не знаю, что они тут накопают, но что приедут, это точно.

-Блин, не было печали, - куда-то в пустоту сказал Володя, задумчиво затянувшись.

-Вот поэтому я и говорю, что нам поспешить надо, а то сбегутся следаки, не дай Бог, еще прокурорские прикатят, а уж эти ждать себя не заставят, будь уверен! Нам тогда вообще хана.

Они немного покурили молча.

-Больше никаких сюрпризов у тебя там не припасено? – спросил Сизов, показывая на папку перед Андреем.

Тот, заглянув в нее, воскликнул:

-Черт, здесь же мне еще что-то прислали. Погоди-ка.

Андрей извлек еще одну телеграмму, прочитал ее, поморщился и почесал затылок.

-Это к нашим делам не относится, - сказал он, пряча бумагу обратно в папку. – С этим я в обед разберусь. А сейчас нам хорошенько подумать надо.

Андрей закрыл папку, и тут замер на месте, внимательно глядя на Володю. Тот поймал взгляд, недоуменно оглядел себя и осмотрелся вокруг, пытаясь понять, на что так уставился майор.

-Шеф? – в конце концов спросил он все еще безмолвствовавшего Андрея. – С тобой нормально все?

-А? – вздрогнул Андрей и тут же кивнул: - Все в порядке. Отвлекись-ка на секунду и вот что скажи: ты точно Родиона одного в четверг прошлый в Москву отвозил?

Володя вытаращился на него:

-Андрей, ты же не думаешь, что я пьяным поехал? Конечно, одного! Да если бы я раньше этого парня видел, то разве стал бы на него наезжать в субботу?

-Логично, - согласился Андрей, что-то обдумывая, а потом махнул рукой: – Это все на потом отложим. Сейчас давай решать, что же нам со стволом делать…


33

Звонок домофона вывел Родиона из состояния задумчивости. Он только что закончил редактирование статьи, поставил точку и электронной почтой послал то, что получилось, в редакцию. Из-за всех событий последних дней Родион слишком затянул со статьей, и обед понедельника был крайним сроком отправки, иначе журнал просто могли не успеть сверстать.

Все воскресенье Родион просидел за компьютером, собирая воедино разрозненные куски текста, делая выжимки из документов и расшифровок записей интервью, взятых в разные годы. Почему-то в этот раз работа шла тяжело, Родион дважды переделывал статью и все равно оставался ей недоволен. В конце концов, решив, что лучше, чем свежий и не обремененный журналистским опытом взгляд, никто не сможет оценить его работу, он позвал Руслана и попросил того прочитать набранный на компьютере текст.

Сын читал внимательно, хотя, как казалось Родиону, людям его возраста мало будут интересны воспоминания о тех, чьи имена у всех на слуху. Закончив, мальчик задумчиво почесал голову.

-Ну, как? – спросил Родион, ощущая внутри себя какую-то волнительную дрожь, словно должен был сейчас в первый раз выходить в прямой эфир.

-Мне понравилось, - ответил Руслан, все еще глядя на экран ноутбука.

-Правда? – уточнил Родион. – Нет, если ты просто не хочешь меня обидеть, то не надо, лучше скажи честно.

-Да мне правда понравилось, - заверил его Руслан. Потом помолчал и посмотрел на отца: - Слушай, а ты и с ним, - он, как Ортман, показал пальцем куда-то в потолок, - знаком?

-Ну, не так, чтобы близко, - пожал плечами Родион, внутренне очень довольный сыновним отзывом и гордый собой. – Встречались несколько раз в неформальной обстановке, но исключительно по работе. Беседовали, я интервью брал.

-Круто! – восхищенно покачал головой Руслан, а потом улыбнулся. – Оказывается, мой папаша вращается в самых высших сферах. Выше только звезды!

Родион засмеялся:

-Какое там «вращается»! И потом, все зависит от того, что понимать под звездами.

-Астрономические, - ответил Руслан и снова глянул на экран. – Странно, я думал, что он не такой. Холодный, жесткий и, даже, страшный. Словно и не живой. А, оказывается, он вполне нормальный человек…

Домофон снова подал свой голос. Родион встал из-за стола, подобрал с пола трость и подошел к трубке у двери. Едва он ее снял, как на экране появилось лицо Андрея.

-О, это ты! – воскликнул Родион. – Сам граф Шереметьев к нам пожаловал! Что ж, заходи.

Он нажал кнопку и вскоре Андрей появился в коридоре.

-Привет, - сказал он, пожимая руку Родиону и снимая ботинки. – Как сам?

-Очень даже хорошо! – ответил Родион. Он и в самом деле пребывал в прекрасном расположении духа, чего нельзя было сказать о майоре: тот был хмур, хотя пытался это скрыть.

-Рад за тебя, - кивнул Андрей, стягивая форменную куртку. – Мы с тобой потрещать можем один на один?

-Да сколько угодно! Ты чай, кофе будешь?

-Кофе, и покрепче.

-Тогда идем на кухню.

Они вместе проследовали через весь коридор, мимо безмолвного Давида, и уселись за кухонный стол. Родион включил кофеварку, которая вскоре начала бурчать и пыхтеть, распространяя свежий аромат по всему дому.

-А пес твой где? – спросил Андрей, доставая из кармана сигареты и какие-то бумажки. – Что-то он сегодня меня не встретил.

-Гуляет с Русланом, - сказал Родион, доставая из шкафчика прямо над столом две чашки, сахар и начатую шоколадку. – Лимон нужен?

-Не, спасибо. Вот пепельница бы пригодилась.

-Один момент! – Родионова рука снова исчезла в шкафчике и на свет Божий явилась хрустальная пепельница.

-Они у тебя что, по всему дому понатыканы? – усмехнулся Андрей, доставая сигарету.

-Ага, - кивнул Родион и отказался от протянутой ему пачки: - Спасибо, у меня свои. Но сейчас курить не буду, а то я сорвался что-то, надо уменьшать.

-Ну, как хочешь, - сказал Андрей и закурил сам. – Я что зашел. Хочу тебя кое с чем познакомить.

Он взялся за бумажки и начал их разворачивать.

-Погоди, - остановил его Родион. – Я только кофе налью. – Он наполнил чашки и уселся обратно: - Ну, теперь знакомь.

-Первое, - начал Андрей. – Пришли результаты экспертизы машины Смирнова Виктора Федоровича. Получается, что он не просто так в ограждение моста въехал.

-В смысле? – удивился Родион, сразу посерьезнев.

-У его «девятки» был перерезан передний тормозной контур.

-Как так «перерезан»?

-Перекушен. В результате машина разогналась на спуске, а затормозить не смогла: один контур оказался неэффективен. Вот твоего редактора поэтому и завертело.

Родион молчал, соображая.

-Но почему ты думаешь, что контур был перерезан? – спросил он, смотря на Андрея. – Может быть, он просто был изношен, оттого и прохудился?

-Это не я думаю, это – эксперты, - ответил Андрей, кладя пару ложек сахара в чашку. – Машина, конечно, далеко не новая была, но повреждения тормозов явно не из-за этого. Они преднамеренные.

Родион еще подумал.

-Но кому это понадобилось? – спросил он даже не майора, а как бы самого себя. – Витька никому зла не делал. Не ангел, кто спорит, но так, чтобы… - Родион развел руками.

-Как видишь, кто-то захотел его смерти, - покачал головой Андрей, туша бычок о прозрачное дно пепельницы. – И теперь по факту дело возбуждено, статья сто пятая. Убийство. – Андрей выдержал паузу. – Родька, скажи, Смирнов сюда только к тебе мог приехать?

-А к кому же еще? – удивился Родион. – Он тут кроме меня и не знает никого.

-Да, наверное, - кивнул Андрей. – Тогда тебе надо будет точно вспомнить, во сколько он к тебе явился, сколько здесь пробыл и когда точно уехал.

Родион оторопел.

-Подожди, ты что, меня в чем-то подозреваешь?

-Конечно, нет, - спокойно возразил Андрей.

-Чего же тогда спрашиваешь?

-Это – не я, это другие спрашивать будут. Для следователя ты – такой же подозреваемый, как и все, кто Смирнова знал. Причем ты – даже в большей степени, потому как всех остальных в тот день рядом с ним не было. Въезжаешь?

Родион угрюмо кивнул.

-Вот поэтому тебе надо точно, по минутам, восстановить тот день. Это важно. Ты потом сядь и просто распиши его для себя на бумажку. Так, на всякий случай. Не думаю я, что тебя кто-то сильно притягивать будет к этому делу, но, сам знаешь: береженого Бог бережет.

-Да, конечно, я распишу, - ответил Родион, делая первый глоток уже остывшего кофе.

-Но я тебе сейчас еще кое-какую информацию для размышления подкину, - сказал Андрей, убирая в карман одну бумагу и разворачивая другую. – Тоже весьма занятную. На, читай.

Он положил листок перед Родионом. Тот посмотрел, не беря его в руки.

-Что это? – поморщился Родион. – ГУ СК, МСК, 8.30 7.04.03, МХЛ, МХК… Что за китайская грамота?

-Это ты служебные отметки смотришь на телефонограмме. Ладно, давай я сам тебе то, что важно, зачитаю. – Андрей повернул к себе бумагу и, побегав глазами по ней, начал: - На ваш запрос отвечаем… так, вот. Никитина Наталья Евгеньевна, тысяча девятьсот семьдесят второго года рождения, уроженка деревни Михайловы Ключи Михайловского района Московской области, - он оторвал взгляд от листка. – Тогда еще мы деревней были, помнишь?

-Помню, - кивнул Родион, чувствуя внутри себя какую-то нарастающую пустоту и холод.

-Хорошо. Читаем дальше… - Андрей поискал нужный текст: - Закончила, работала… это не важно… Ага. В настоящее время зарегистрирована и проживает в городе Волгограде. Вот, гляди, точный адрес.

Андрей снова повернул бумажку и пододвинул ее Родиону, который растерянно глянул на нее.

-Ну, что скажешь? – спросил Андрей, доставая вторую сигарету.

-Дай мне, - протянул руку Родион. Андрей вытащил еще одну. Родион прикурил и затянулся. – Значит, ты все-таки послал запрос?

-Послал, - подтвердил Андрей. – И прежде всего потому, что не хочу, чтобы ты в дураках остался.

Родион молча сделал еще несколько затяжек, а потом спросил:

-То есть ты хочешь сказать, что Руслан врет?

-Я хочу сказать, что он что-то скрывает и прикрывает это что-то, скажем так, неправдой.

-Но он мой сын, ты же сам его видел! – воскликнул Родион.

Андрей быстро взглянул на него.

-Он тебе рассказал, что мы познакомились?

-Да, он говорил, что ты его вместе с Машей с дискотеки подвез.

Андрей кивнул, не став уточнять, что в действительности дело обстояло не совсем так. А Родион, поразмыслив немного, сказал:

-Не знаю, может, он что-то и скрывает, но, видимо, у него есть на то причины.

-Может, и есть, - согласился Андрей, уже сам наливая себе еще кофе. – Вот я и советую тебе их выяснить.

-А если Руслан не захочет об этом говорить?

Андрей вздохнул.

-Родька, ты мой друг, самый близкий, и я не хочу, чтобы у тебя были неприятности. Я понимаю, что ты чувствуешь по отношению к Руслану – я сам отец – но, тем не менее, настойчиво тебя прошу: проясни с ним все до конца, самому же легче будет. Будешь уверен, что между вами нет тайн. Ну, а если ты не поговоришь, то это сделаю я.

Родион вскинулся и вызывающе посмотрел на Андрея.

-Ты в это дело не лезь, слышишь? Руслан – мой, и ты просто не имеешь права…

-Имею, - спокойно, но твердо возразил майор. – На правах твоего друга, это во-первых. На правах мента, это во-вторых. И еще потому, что Руслан, похоже, близко сошелся с Машкой.

-А ты что, против? – раздраженно спросил Родион.

-Ни коим образом! Но, пойми, я отвечаю за племянницу и мне хочется спать спокойно, зная, что с ней все нормально. Пойми меня правильно, но…

-Я понял, - Родион перебил Андрея, дотронувшись до его локтя.

-Не обижайся, ладно? – попросил Андрей: меньше всего ему хотелось сейчас, чтобы в душе Родиона остался осадок от этого, не очень-то приятного, разговора.

-Я не обижаюсь, - ответил Родион. – Ты прав, конечно: у меня с Русом не должно быть никаких недомолвок. Я поговорю, обязательно.

Он сказал это спокойно и просто, и у Андрея отлегло от сердца. Он ехал к Родиону с паршивым чувством, помня, что гонец, принесший плохую весть, обычно вызывает гнев. А Андрей был не просто гонцом и ехал не к незнакомому человеку. Может быть – и он должен был это признать – еще пару дней назад ответ на запрос, изобличающий то, что Руслан что-то скрывает даже от отца, и вызвал бы в Андрее некоторое злорадство (Я же говорил, что парень может тебя просто надувать!), но теперь, после того, как Андрей сам встретился с мальчиком и убедился, что тот – действительно сын Родиона (нельзя же, находясь в здравом уме и твердой памяти, не верить своим глазам), ему был неприятен предстоящий разговор. Но вот он закончился и Родион, похоже, вполне адекватно все воспринял.

-Вот и славненько! – повторил Андрей одну из любимых фраз его отца. – Думаю, что все прояснится, и окажется не таким уж страшным.

-Надеюсь, - кивнул Родион.

-Ты не надейся, ты верь, - подбодрил друга Андрей. – А сейчас извини, мне пора: служба, сам понимаешь.

И он улыбнулся, ободряюще похлопав Родиона по плечу…

Уже отъезжая от Родионового дома, Андрей подумал, что один момент остался невыясненным, хотя он и собирался его затронуть: как же все-таки оказался в Москве Руслан, если Володя клянется, что отвозил одного лишь Родиона, но Родион, в то же время, тогда просил Андрея поблагодарить Сизова за то, что тот отвез их обоих? Не то, чтобы майора это все сильно волновало, но произошла какая-то путаница, которая напрягала, и надо было все расставить на свои места. Однако он понял, что сейчас, после всего, что сказано и что свалилось на Родиона, не самый подходящий момент, а потому придется отложить этот вопрос на потом.


34

Маша снова встретила Руслана после школы. Это уже стало своеобразным ритуалом: обязательно встретиться около дома и немного поболтать. Девушка уже ждала, когда, наконец, закончатся уроки, и она сможет увидеть этого паренька, отчего-то запавшего в ее сердце. Их встречи посреди дня происходили столь естественно, что Маша даже не задумывалась над тем, как Руслан узнает, в какое время у нее закончатся уроки, а заканчивались они не всегда в один и тот же час.

Девушка увидела, что Руслан заметил ее еще издалека, помахал ей рукой и пошел навстречу. Вскоре они встретились.

-Привет! – сказала Маша, улыбаясь. – Ты сегодня один. А где Туз?

-Он уже нагулялся, - ответил Руслан, тоже улыбнувшись в ответ. – Как дела?

-Нормально, - ответила Маша, размышляя, почему Руслан не целует ее в щеку при встрече: хоть и совсем небольшой, но все же стаж их общения, а также уже пережитые приключения, вполне позволяют ему это сделать. Однако Руслан, видимо, так не считал (или просто стеснялся), поэтому он лишь, как галантный кавалер, забрал у Маши сумку и пошел с ней рядом.

-Ты что, вчера весь день дома просидел? – спросила девушка.

-Ага. Отец работал, а я по хозяйству возился, - ответил Руслан и Маша заметила, как он бросил на нее быстрый испытующий взгляд. Она улыбнулась про себя: почему-то все парни считают, что девчонки будут их презирать или начнут смеяться, если узнают, что они убирались в квартире, мыли посуду или стирали белье. Поэтому Маша кивнула и сказала:

-Молодец. Я тоже домашними делами занималась, но все же думала, что ты зайдешь.

Руслан отвернулся почему-то и буркнул:

-Зашла бы сама.

Тут уж Маша рассмеялась:

-Сама? Интересно, с каких это пор девушка сама должна за парнем заходить?

Руслан пожал плечами:

-А какая, собственно, разница? Чем вы хуже или лучше?

Маша аж остановилась посреди дороги:

-Ах ты, нахал! – полушутя, полувозмущенно воскликнула она. – Вот, значит, как ты ко мне относишься? Не буду больше тебя от ментов отмазывать!

Смутившийся было Руслан вдруг весь вспыхнул, зыркнул на Машу и бросил коротко:

-Ну и не надо!

Машу удивила его реакция: она и не подозревала о столь обостренном Руслановом самолюбии. Она схватила порывавшегося было уйти парня за рукав и остановила его:

-Подожди! Ты чего, обиделся, что ли? Брось, я же пошутила. Ну, извини! – добавила она, видя, что Руслан не останавливается.

Тот повернулся к ней, с минуту постоял, надувшись, а потом смущенно сказал:

-Ты меня тоже извини. Я иногда ляпну что-нибудь…

-Ладно, проехали! - рассмеялась Маша, восстанавливая мир.

Они снова медленно двинулись к дому.

-Отец тебе ничего по поводу субботы не говорил? – осторожно спросила Маша, уже не зная, какой реакции Руслана можно ожидать. Но тот лишь безразлично махнул рукой.

-Я ему не рассказал ничего.

-Почему? – удивилась Маша.

-Зачем? У него своих проблем хватает, да и со мной все в порядке. Вот если бы ваш Володя мне все-таки припечатал, тогда, может быть, и поплакался бы в папин рукав на ментовское беззаконие.

-Но, согласись, - мягко возразила Маша, - ты ведь и сам вел себя довольно глупо.

-Это почему же? – поинтересовался Руслан.

-Ну, встал в позу, отказался имя назвать, требовал чего-то.

-Во-первых, ни в какую позу я не вставал, - объяснил Руслан. – Это меня Володя этот, еще чуть-чуть, в позу бы поставил. Во-вторых, я требовал ни чего-то, а позвонить, что положено мне по закону. В – третьих, у ментов не было никаких оснований для моего задержания еще на дискотеке. – Он помолчал, а потом добавил: - А представляться отказался из вредности.

-Ну вот! – кивнула Маша, хотя понимала, что мальчик прав. – Я же говорю!

-Ладно, давай не будем больше об этом, - попросил Руслан.

-Хорошо, не будем, - согласилась Маша.

Руслан вдруг улыбнулся хитро и сказал:

-Надеюсь, что больше у меня таких проблем не будет: я ведь с племянницей начальника милиции дружу.

Маша посмотрела на него.

-Нет, ты все-таки наглец! – проговорила она возмущенно, хотя в ее глазах светились озорные огоньки. – Вот, значит, почему мы с тобой встречаемся?

-А ты как думала? – спросил Руслан и засмеялся громко. Маша, глядя на него, тоже прыснула. Они стояли и несколько минут просто смеялись, глядя друг на друга.

Вскоре они почти дошли до дома.

-Что-то домой не хочется, - сказала Маша. – Может, сходим куда-нибудь?

-Что, опять на дискотеку?

-Нет, - усмехнувшись, ответила девушка. – Дискотека у нас по субботам, да и тебя теперь, как я понимаю, туда непросто будет затащить.

-Да запросто! – браво воскликнул Руслан. – А сейчас-то куда можно сходить?

-У нас тут на соседней улице кафе-мороженое.

-А, знаю! Мимо как-то проходил.

-Посетим? – прищурилась Маша, а потом добавила: - Угощаю.

-Вот еще! – фыркнул Руслан. – Это я тебя угощу. Идем!

И он решительно подхватил девушку под руку.

В кафе играла тихая музыка и почти никого не было, за исключением пары молодых дам, поглощавших мороженое, да трех парней, сидевших с пивом и пицей.

-Чего желаете, мадам? – спросил Руслан, усаживая Машу за столик.

-Мороженого.

-Одну минуту, - кивнул Руслан и пошел к барной стойке. Там он быстро заказал что-то девушке в синем платье и белом фартуке с пошловатыми оборками, заплатил и вернулся обратно.

-Сейчас все принесут, - сказал он, присаживаясь напротив Маши. – Я заказал мороженое и кофе. Просил еще сигарет, но мне сказали, что здесь не курят.

-Руслан, а почему ты куришь? – спросила Маша, пальцем перебирая салфетки в блестящей подставке.

-Не знаю, - пожал плечами мальчик. – Начал год назад по дурости, теперь привык. Да мне, если честно, нравится: чувствуешь себя как-то уверенней. И успокаивает.

-Может, мне тоже закурить?

-А ты не пробовала ни разу?

-Нет. Лет в десять, просто вдохнула дым, так закашлялась вся. Как ты думаешь, мне пойдет? – Маша поднесла правую руку ко рту, словно держа воображаемую сигарету.

-Честно? Не пойдет.

-Почему? – удивилась Маша.

-Мне так кажется, - ответил Руслан. – Обычно девушки, насколько я знаю, начинают курить, чтобы казаться более привлекательными, они, наверное, думают, что пацаны тогда примут их за своих. Но ты и так красивая, зачем тебе?

Маша почувствовала, как краснеют щеки. Как легко и просто он сделал ей комплимент! И сейчас сидит напротив и улыбается ласково.

К ним подошла девушка с подносом. Она поставила на стол чашечки с мороженым и кофе и, пожелав приятного аппетита, удалилась с дежурной улыбкой на лице.

Маша взяла ложку и подцепила кусочек от мягкого шарика. Руслан последовал ее примеру и на среднем пальце его правой руки блеснуло кольцо.

-Слушай, все хочу спросить: что это у тебя? Вроде раньше не было.

Руслан посмотрел себе на руку и кивнул:

-Не было. Это мне отец подарил. Мы с ним в Москве, перед тем, как сюда вернутся, в ювелирный магазин зашли и кольцо подобрали. Нам быстро гравировку сделали и вот теперь ношу. Такое же, как у папы, - добавил он, и в его голосе Маша услышала гордость.

-Красивое, - сказала она. – Можно посмотреть?

-Пожалуйста, - Руслан снял кольцо и протянул Маше. Та взяла его и рассмотрела на свету. Простое золотое кольцо, только с наружной стороны стоят две латинские буквы с завитушками: RT.

-Ого, даже с инициалами! Классно!

-Тебе нравится? – спросил Руслан, отправляя в рот очередную ложку с мороженым.

Маша кивнула.

-Дарю! – и Руслан сделал широкий жест рукой.

Маша еще повертела кольцо, а потом отрицательно покачала головой:

-Нет, его ведь тебе папа подарил, нельзя передаривать. Да и инициалы не мои, у меня – MV.

-Почему V? – удивился Руслан. – Ты ведь Шереметьева?

-Это мой дядя Шереметьев. И дед. А моя фамилия Васильева, по отцу.

-А, - протянул Руслан и тут же добавил: - Тогда я куплю тебе такое же кольцо, сделаю твои инициалы и подарю.

Машины щеки опять сильно порозовели. Но она снова отказалась:

-Нет, что ты! Оно ведь дорогое…

-Ну и что? – искренне удивился Руслан. – А если мне хочется тебе такой подарок сделать? Ну, если не хочешь просто так, то я тебе его на день рождения подарю. У тебя он когда?

-В июле.

-Долго, - проговорил мальчик, а потом вдруг улыбнулся: - Тогда – на Первое мая.

Маша засмеялась:

-Ты никакого другого праздника выбрать не мог? Восьмое марта там, или четырнадцатое февраля.

-Так они уж прошли! – воскликнул Руслан. – А ближайший как раз Первое мая. Хотя… - он задумался. – Еще ближе – День космонавтики.

Маша расхохоталась вовсю.

-Ну ты даешь! – произнесла она сквозь смех.

-Все равно подарю, - заверил ее Руслан.

Маша, отсмеявшись, еще раз взглянула на кольцо, которое все еще держала в руках. Она протянула его Руслану, а тот вместо того, чтобы его забрать, протянул ей правую руку.

-Надень, - попросил он, понизив голос чуть не до шепота.

Маша удивилась слегка, но, тем не менее, осторожно надвинула кольцо на палец. И в этот момент Руслан крепко сжал ее руку в своей и посмотрел девушке прямо в глаза.

Маша вздрогнула. Взгляд был одновременно нежным, притягивающим, страстным, но в нем было еще что-то. Что-то отталкивающее. Девушке на миг показалось, что так смотрит хищник на свою будущую жертву, которую он уже выбрал, но только еще собирается поймать.

Однако это ощущение лишь вспыхнуло где-то глубоко внутри и тут же погасло, а Маша почувствовала, что ее щеки полыхают ярко-красным огнем. Она смутилась и отвела взгляд, хотя ей очень хотелось, чтобы Руслан продолжал и смотреть на нее, и держать за руку. Но она сказала тихо:

-Мороженое тает.

Руслан медленно отпустил ее ладонь, улыбнулся и снова взялся за ложку.

-Вкусно? – спросил он, проглотив кусок и запив его кофе.

Маша молча кивнула, медленно отходя от накатившего на нее чувства. Несмотря на то, что ей показалось что-то неприятное, даже пугающее, ей все равно понравилось, как держал ее руку Руслан, как он смотрел на нее, и его шепот, такой приятный и сексуальный. Господи, по-моему, я влюбилась! - подумала она, но мысль эта ее не напугала, а, наоборот, обрадовала. С полгода назад она уже испытала что-то подобное, но то никак нельзя было сравнить с тем, что было сейчас: жалкое отражение в мутной воде нынешнего ее состояния. Хотя тогда казалось, что все – более чем серьезно, но когда через месяц более чем тесного общения выяснилось, что, собственно говоря, ничего серьезного-то и нет, Маша почти спокойно отнеслась к полному прекращению этого самого общения. Тем более, что один его момент был не слишком приятным и, даже, болезненным…

-Маш, ты чего, уснула, что ли? – спросил ее Руслан обычным спокойным голосом.

-А? – она вздрогнула.

-О чем задумалась?

-Да так, - повела плечом девушка и добавила, загадочно взглянув на Руслана: – О своем, о женском…


35

После ужина Руслан ушел в свою комнату на втором этаже, а Родион остался на кухне. Он сидел за столом и курил вторую сигарету подряд.

Когда они были на кухне вдвоем, Родион несколько раз уже открывал рот, чтобы спросить Руслана о том, что стало известно днем, но почти сразу его и закрывал. Родион боялся. Боялся услышать то, чего слышать ему совсем не хотелось. Он не знал, что конкретно это может быть, и это пугало еще больше. Прошло полдня, потом ужин, но Родион так ничего и не спросил. И теперь сидел один, убеждая самого себя, что поговорить все же нужно, и Андрей здесь абсолютно прав.

Родион затушил окурок, встал, опершись на трость, и пошел к лестнице. Он медленно поднялся наверх и остановился возле закрытой двери, из-за которой доносилась песня подзабытой уже группы «Нэнси». Родион закрыл глаза, сделал глубокий вдох и открыл дверь.

Руслан сидел за письменным столом спиной ко входу и, похоже, что-то читал. Мальчик даже не обернулся: из-за громкой музыки он просто не слышал, как отец вошел в комнату.

-Руслан, - Родион легонько прикоснулся к его плечу. Мальчик вздрогнул и повернул голову. – Что делаешь?

-Читаю, - ответил Руслан и показал отцу какой-то журнал. Родион кивнул.

-Ты не против, если я тебя отвлеку ненадолго?

-Нет, конечно! – Руслан закрыл журнал.

-Давай присядем рядом, - предложил Родион, опускаясь на диван. – И, пожалуйста, убавь звук – громко очень.

-Разве это громко? – засмеялся Руслан, подходя к музыкальному центру. – Вот в Москве – там действительно можно громко сделать.

Но все же сделал музыку потише, после чего подсел к отцу.

-Руслан, - сказал Родион, кашлянув от волнения. – Нам надо поговорить.

Мальчик состроил невинный взгляд и, лукаво улыбнувшись, кивнул:

-Да, папа. Что ты хочешь знать о сексе?

Родион едва заметно вздохнул.

-Хохмишь? Это хорошо, но давай попозже вместе посмеемся. Разговор серьезный.

Руслан пожал плечами, перестал улыбаться и сел в позе примерного школьника, положив руки себе на бедра.

Родион снова кашлянул: что-то мешало в горле, словно не хотело, чтобы этот разговор состоялся. Но он должен состояться, обязательно должен!

-Руслан, - начал Родион, собравшись с мыслями. - Я мог бы подойти издалека, начать с каких-то дурацких провокационных вопросов, но считаю, что мы должны полностью доверять друг другу, потому я хочу спросить прямо.

Родион помолчал, глядя на внимательно и спокойно слушающего сына.

-Понимаешь, я не хочу, чтобы между нами были какие-то недомолвки, недосказанности, не хочу, чтобы у нас были тайны друг от друга… - Родион почувствовал, что начинает уходить куда-то далеко в сторону, поэтому, набрав в грудь воздуха, выпалил одним махом: - Что ты скрываешь?

Руслан медленно повернул голову, удивленно смотря на отца:

-В каком смысле?

-Почему ты меня обманул? – конкретизировал вопрос Родион, в последний момент заменив слово «соврал»: слишком уж жестко звучало.

-Ты о чем, пап? – удивился еще больше Руслан, всем своим видом показывая, что он ничего не понимает.

Родион опять вздохнул. Боже, как тяжело разговаривать с подростками! - подумал он. - Особенно уличать их во лжи. Особенно когда не знаешь, ложь ли это.

-Ты сказал, что твоя мать умерла, так?

Руслан кивнул как-то растерянно:

-Так. Ты же сам видел…

-А мне стало известно, - перебил его Родион, - что она жива и находится сейчас в Волгограде.

Сказав это, он впился глазами в лицо Руслана, на котором в одно мгновение отразилась вся гамма обуреваемых мальчиком чувств: растерянность, страх, боль, разочарование. Потом Руслан отвернулся, опустил голову и тихо спросил:

-Откуда ты узнал?

-Это не важно, - ответил Родион. – Важнее то, что я хочу знать всю правду. Слышишь? Всю.

Руслан молчал, перебирая пальцами правой руки складку на спортивных брюках. Родион терпеливо ждал. В конце концов, он уже сделал свое дело, и теперь все зависело от мальчика: если захочет рассказать, то расскажет. Родион никак не собирался на него давить, заставлять, угрожать, нет, он просто ждал и не хотел думать, как ему поступить и что думать, если Руслан все-таки не расскажет.

-Я ушел из дома, - едва слышно произнес Руслан и еще ниже склонил голову.

-Почему? – спросил Родион, не особенно удивленный услышанным: он заранее приготовился к более страшным признаниям.

-Долгая история, - так же тихо ответил Руслан.

-А мы, вроде бы, никуда не торопимся, - сказал Родион, стараясь, чтобы его голос звучал ровно. – Ты расскажи, я пойму, поверь.

Мальчик опять замолчал, а Родион наблюдал, как борются в нем разные чувства. Наблюдал и продолжал ждать.

-Когда мама с родителями уехала отсюда в Вельск, - начал, наконец, Руслан, - она уже была беременна. Через восемь месяцев родился я. Маме пришлось на год позже закончить школу, после чего она захотела поступить в какой-нибудь институт. Но в Вельске институтов нет, поэтому ей пришлось идти работать на местную обувную фабрику. Это мне бабушка потом рассказывала.

Руслан сделал паузу.

-Потом мама, когда ездила в отпуск, познакомилась с мужиком, дядей Сережей, который предложил ей переехать к нему, в Волгоград. Мама согласилась и взяла меня с собой. Дядя Сережа был богатым – у него своя фирма – потому мама не работала. Они не были женаты, просто жили вместе.

Похоже, что Руслан хотел было закурить, потому что он быстро похлопал себя по карманам, но, не найдя сигарет, положил руки обратно на колени.

-Сначала все было нормально. Я пошел в школу, на лето меня забирала бабушка. Но когда мне исполнилось десять, дядя Сережа стал доставать маму, что хочет родного ребенка. Мама была согласна, но у них ничего не получалось. Тогда мама пошла к врачу, и ей сказали, что из-за ранних родов у нее больше не будет детей. И после этого все стало плохо.

Мальчик снова замолчал и Родион увидел, как он судорожно сглотнул.

-Их отношения стали портится. Мама во всем стала винить меня. Она говорила, что я ей все время мешал. Мешал закончить вовремя школу, мешал поступить в институт, мешал выйти замуж. И я же виноват в том, что она стала бездетной. Она стала злой, все время на меня только ругалась, придиралась к любой мелочи и лебезила перед дядей Сережей, который меня никогда не любил, лишь терпел потому, что любил мать.

Родион не перебивал сына ни единым словом, но в его душе росло беспокойство.

-А месяц назад мы разругались. Мама из-за чего-то накричала на меня, я не выдержал, ответил, что мне надоело, когда меня постоянно в чем-то упрекают. Она сказала, что я могу проваливать, куда захочу, хоть к своему папочке-подлецу, а я – что это не ты подлец, а она… Тогда влез дядя Сережа и ударил меня по лицу. Сильно. И я ушел.

Руслан вдруг шмыгнул носом, а его глаза увлажнились. Сердце Родиона сжалось, но он мужественно сидел, не шелохнувшись: ему нужно было дослушать до конца, хотя и так все уже было понятно.

-Мама меня останавливать не стала, она, наоборот, кричала вслед, что лучше бы я никогда не рожался… рождался…

И здесь мальчик не выдержал и разрыдался, как ребенок. Он уткнулся лбом в Родионово плечо и все его тело сотрясала мелкая дрожь.

У Родиона самого выступили слезы. Он сделал неуверенное движение руками, а потом порывисто обнял Руслана и прижал к себе, думая, что судьба этого мальчика во многом повторяет судьбу его самого. Эти воспоминания Родион сам хотел бы выкинуть из головы, но они вернулись в числе первых и никуда уходить не собирались, хотя за давностью лет перестали быть острыми и болезненными, подзатерлись и притупились, покрывшись пылью и паутиной, но всегда готовые встряхнуться при первом же удобном случае, чтобы снова уколоть Родионову душу…

Он не знал, кто был его отцом. Мать о нем не говорила, а тетя Поля, заменившая Родиону бабушку, а, позже, и мать, всегда уходила от ответа на этот вопрос. Но Родион не чувствовал себя особенно обделенным этим обстоятельством (по крайней мере, до подросткового возраста), тем более, что детей без отцов было в его окружении немало. Так что все было бы вполне неплохо, если бы не одно но…

Мать Родиона сильно пила. Она пила почти каждый день, сколько помнил ее Родион. Поначалу она работала на ферме вместе с тетей Полей, но потом, после того, как несколько раз коровы остались недоенными, а мать просто валялась на сеновале невменяемая, ее выгнали, а другой работы, кроме как в колхозе, в деревне не было.

Мама пошла по рукам. Она сошлась с такой же пьянью, как сама, и те приносили ей самогон, еду а, иногда, какие-то деньги, за что требовали вполне понятной расплаты. Мать не отказывала и расплачивалась тут же, порою прямо на глазах сына.

С раннего детства Родион был болезненным мальчиком. Он часто простужался, едва только промочив ноги или попав на сквозняк, и болел обычно долго и жестоко. Матери некогда было возиться с сыном и всю заботу тогда брала на себя тетя Поля.

Вообще, она не была Родиону тетей в прямом смысле слова, тетей она была как раз его матери. Бабушка Родиона, тети Полина сестра, умерла рано, еще до появления Родиона и мама осталась с тетей, которая сама так и не вышла никогда замуж и не родила своих детей. Кроткая и смиренная, она мужественно тащила на себе племянницу с сыном, и Родион не помнил, чтобы она хоть раз не то чтобы ругалась, но даже просто повышала голос. Лишь иногда, оставшись одна, тетя Поля садилась в углу комнаты и горько беззвучно плакала, закрыв лицо руками. Маленький Родион подглядывал за ней, но боялся подойти, чтобы, не дай Бог, не вызвать неудовольствие у матери.

Матери он боялся. Никогда нельзя было точно знать, что можно от нее ожидать, а настроение ее напрямую зависело от количества выпитого. Когда она была трезвой, то ходила мрачнее тучи и тогда лучше было ей на глаза не попадаться, равно как и в то время, когда она выпивала слишком много. Лишь приняв на грудь стакан-другой, она становилась мягче и добрее, улыбалась сыну и ласково называла его «мой Родимчик». Но стаканы шли один за другим, и очень скоро мама становилась злой, раздраженной и обиженной на жизнь и на сына, «отнявшего у нее лучшие годы». В этот момент приходившие собутыльники, начиная к ней приставать, переключали ее внимание на себя и она вскоре забывала о сыне, оставляя того в покое. Несмотря на всю свою ненависть к этим опустившимся похотливым кобелям, Родион где-то глубоко внутри даже испытывал по отношению к ним некую благодарность: сами того не подозревая, они буквально спасали мальчика.

Мама его била. Била часто, больно и жестоко. Любую ругань по отношению к сыну она обязательно сопровождала тумаком. Пару раз в порыве бешенства, вызванного жутким похмельем, она исколотила подвернувшегося под руку Родиона до полусмерти. Тетя Поля потом его прятала на чердаке их старого дома, давая возможность отлежаться и встать на ноги.

Нельзя сказать, что никто не пытался помочь и маленькому Родиону, и его тете. Все вокруг видели, что происходит, сочувствовали, иногда просто давая им продукты и кое-какую одежду. Отец Андрея Шереметьева – ровесника, соседа и друга Родиона – дядя Володя, занимавший тогда высокую должность в Ключевской милиции, не раз предлагал написать на мать заявление. Но тетя Поля отказывалась от этого предложения: и ей, и Родиону все равно, несмотря ни на что, было ее жалко. Дядя Володя лишь сокрушенно качал головой, но не раз и не два пытался хотя бы просто беседовать с Родионовой матерью, взывая к ее материнским и человеческим чувствам, грозя законом и принудительным лечением. Каждый раз мать клялась ему, что бросит пить, но клятвы не сдерживала.

Родион несчетное число раз, плача, уговаривал ее не пить, но в ответ получал либо такие же обещания, как и дядя Володя, либо – что чаще – подзатыльники и пинки.

То ли от всего этого, то ли из-за чего-то еще, Родион долго мочился в кровать. Становясь старше, это случалось все реже, но все равно до одиннадцати лет происходило регулярно. В такие дни Родион, просыпаясь и обнаруживая себя на мокром матрасе, с ужасом ожидал, как отреагирует мать. Та могла либо сильно его побить, либо, если оказывалась вдруг слегка в подпитии (что редко было по утрам), просто отругать, обозвав обидными словами. Поэтому в такие моменты Родион, как мог, пытался скрыть то, что с ним произошло, но это получалось плохо: в каком бы состоянии ни была мать, она регулярно его проверяла.

Так Родион и рос в атмосфере постоянных пьянок, ругани, побоев и слез тети Поли. Иногда, когда было особенно тяжело, тетя Поля на несколько дней отдавала мальчика в дом Шереметьевых, которые никогда не отказывали Родиону в приюте.

Неизвестно, чем бы все закончилось в конце концов и в кого превратился бы сам Родион, если бы в один весенний день все не прекратилось само собой.

Родиону было тогда одиннадцать. Он только что вернулся из школы и, забросив в пустой дом (тетя Поля была на ферме, а мать, как обычно, неизвестно где) портфель, подаренный ему на день рождения Андреем Шереметьевым, вприпрыжку побежал в туалет за домом: что называется, приспичило.

Дернув на себя перекошенную дверь маленькой кабинки, сколоченной из грубых неотесанных досок, Родион отступил на шаг назад и замер в ужасе. Глаза его широко распахнулись, а рот чуть приоткрылся.

В туалете, прямо над дырой в полу, на веревке, привязанной к потолочной балке, висела мать. Синюшная голова ее склонилась на бок, язык вывалился из отвисшего рта, а глаза чуть не вылезли из орбит.

-Мама? - прошептал Родион, не осознавая представшей перед ним картины. – Мамочка?

Мать не отвечала, лишь ее тело слегка покачивалось в петле, а икры ног стукались о края дыры.

Родион почувствовал, как по его ноге под брюками побежала теплая струя. Но он не обращал на нее внимания, а все стоял, не шевелясь, и во все глаза смотря на то, что когда-то было его матерью. В таком состоянии и обнаружила его тетя Поля, прибежавшая в обед с фермы, чтобы покормить внучатого племянника.

Долгое время после похорон Родион оставался в некотором ступоре. Он почти не разговаривал, все его реакции были слишком замедленны. Он закрылся в себе, словно моллюск в раковине, захлопнув створки и оставив лишь узкую щелку. Тетя Поля была просто в отчаянии, а дядя Володя уже договаривался в Михайлове о визите к детскому психиатру, как вдруг Родион как-то разом вышел из своего состояния, вернувшись к жизни. Но вышел он, казалось, совсем другим.

Родион почти не вспоминал о матери, словно вычеркнув ее из своего детства. Он разом перестал мочиться в постель, как-то сразу стал меньше болеть. С большим трудом успевающий в школе, он быстро стал подтягиваться, особенно увлекшись историей, русским и английским языками, и в восемьдесят девятом закончил школу без единой «тройки».

Тетя Поля не могла нарадоваться, глядя на племянника. Она все также работала на ферме, вскоре преобразовавшейся в успешное акционерное общество «Михайловское». Так как теперь некому было таскать из дома деньги, то они с Родионом зажили более менее неплохо, по крайней мере, хватало на еду и необходимые вещи.

После школы Родион сразу же поехал в Москву, чтобы учиться дальше. Тетя не отговаривала, хотя вся извелась тревогой за него. Родион с первого раза, без всякого блата и взяток, поступил на журналистский факультет МГУ, чем вызвал немалое удивление даже у многих университетских преподавателей, со стороны наблюдавших, как с дистанции сходили обеспеченные и выхолощенные москвичи всего с двумя-тремя «четверками» в пятерочном аттестате, обойденные деревенским, бедно одетым пареньком с горящим взором.

Вопреки расхожему мнению, что дети алкоголиков либо сами становятся такими же, как их родители, либо никогда не берут в рот ни капли, испытывая к спиртному стойкое отвращение, Родион не впал ни в какую крайность. Впервые выпив еще в старших классах школы, он никогда особенно не отказывался от предложения посидеть и раздавить поллитру-другую, но и не пускался в запой.

Уже на втором курсе Родион начал подрабатывать внештатным корреспондентом нескольких московских газет, а потом оказался в самой гуще августовских событий девяносто первого года. У него получилось тогда стареньким фотоаппаратом, взятым на пару дней у сокурсника, сделать несколько интересных и по-своему уникальных снимков уличных столкновений, которые вместе со своим репортажем он выгодно продал в корпункт одного зарубежного информагентства. Сей факт сильно повысил его рейтинг, как начинающего журналиста, заставив уже отечественных нарождающихся медиамагнатов присмотреться к подающему надежды и перспективному парню…

Вспоминая сейчас свое детство, как кошмарный сон, Родион очень хорошо представлял, что чувствует уже его сын. Да, его мать не пила, не колотила своего ребенка почем зря, но все равно жить в такой атмосфере было тяжело, и неудивительно, что Руслан не выдержал и, разругавшись и с матерью и с отчимом, ушел. Родион словно сам снова переживал с мальчиком, проецируя Русланову ситуацию на то, что было с ним самим; две истории детства будто наложились друг на друга в сознании Родиона, смешались и стали полностью его историей.

Постепенно Руслан успокоился в объятиях отца, перестав плакать и вздрагивать, но продолжал сидеть, крепко прижавшись к нему, словно пятилетний малыш, ищущий защиты. Родион не отпускал его, лишь спросил:

-Почему ты мне все сразу не рассказал?

-Я боялся, - всхлипнув, ответил Руслан.

-Чего? – удивился Родион.

-Что ты меня тоже прогонишь, раз мама жива. Я решил, что если ты будешь думать, что она умерла, то тогда тебе ничего не останется, как оставить меня у себя.

-Глупый! - ласково проговорил Родион, гладя сына по мягким светлым волосам. – Разве я мог тебя выгнать? Ты ведь мой сын и если бы я знал о тебе раньше, то давно забрал бы к себе.

-Правда? – спросил Руслан, поднимая на него красные и припухшие глаза.

-Правда, - кивнул Родион.

Они помолчали немного, а потом Родион спросил:

-Слушай, а как же письмо, мне адресованное?

-Я сам его написал, - признался мальчик. – Ты ведь не знаешь ее подчерка.

-Верно, не знаю, - согласился Родион. – А фотографию и мою записку где взял?

-У мамы стащил. Она их в книге хранила. Но она правда мне о тебе много рассказывала, я не вру. Только, - Руслан запнулся, - это раньше было, когда я помладше был. А потом я уже сам о тебе все узнавать стал, из газет и по телевизору.

-Слушай, - вдруг сообразил Родион. – Но ведь мать тебя наверняка искать будет! Ты же не сообщил ей ничего о себе, просто исчез и все.

-Не будет, - заявил мальчик. – Если бы искала, то уже нашла бы.

-Все равно так нельзя, - нахмурился Родион. – Обязательно надо ее известить о том, что ты у меня и с тобой все нормально.

-Надо? – с сомнением переспросил Руслан.

-Надо! – подтвердил Родион. – Тем более, что теперь придется уже по-другому решать вопрос с усыновлением, так что все равно будем с ней связываться.

Руслан лишь вздохнул в ответ.

-Давай мы ей письмо пошлем, - предложил Родион. – Вместе напишем и отправим. Ты ведь знаешь адрес?

-Конечно, - кивнул Руслан.

-Вот и напишем! Завтра же. Договорились?

-Договорились.

Руслан отстранился от Родиона и просто сел рядом. Бог мой, а ведь мы почти одного роста! - почему-то подумал Родион, глядя на сына. Только тот постройнее, в отличие от отца, уже успевшего обзавестись на четвертом десятке некоторым брюшком. Родион протянул руку и потрепал мальчика по загривку:

-Все будет у нас хорошо, не переживай. Ты мне веришь?

-Верю, - сказал Руслан, одарив его улыбкой и любящим ясным взглядом.


36

-Ты меня специально, что ли, поджидаешь? – заулыбалась Маша, поравнявшись с Русланом. – Как только из школы иду, так ты мне попадаешься!

-Специально, - кивнул Руслан. – Прямо с утра жду.

-Вот врун! – воскликнула Маша.

-Ага, - хитро улыбнулся мальчик. – Сама вчера сказала, что сегодня у тебя только три урока.

Маша хлопнула себя по лбу:

-Тьфу, черт, правда! А я-то уж губу раскатала, что ты тут с утра дежуришь.

-Еще чего! С утра я выспался, потом позавтракал, в душе поплескался, а уж потом сюда вышел.

Маша сделала вид, что обиделась.

-Сволочь ты, все-таки. Мог бы и наврать.

Руслан засмеялся:

-Ладно, в следующий раз навру, обещаю.

Они медленно пошли к дому.

-Конечно, тебе хорошо, - сказала Маша. – Сидишь дома, тунеядец, не учишься…

-Это я пока не учусь. Папка сказал, что с сентября меня в гимназию определит, а там, насколько я понимаю, особенно не разгуляешься.

Маша пожала плечами:

-Ну, у богатых и жизнь другая: гимназии, академии всякие, а мы уж тут, в своем болоте квакать будем.

Руслан обогнал девушку, повернулся к ней и обеспокоено заглянул в лицо:

-Маш, ты чего? Обиделась, что ли? Так я уже все придумал.

-Чего придумал? – удивилась Маша.

-Я с отцом поговорю, он поговорит с твоим дядей, а тот – с твоими родителями…

-Подожди, - прервала его Маша, - что-то я ничего не понимаю: поговорю, поговорит… Ты о чем?

-Ну так ты же мне сказать не дала! – досадливо махнул рукой Руслан. – Я хочу, чтобы ты поехала с нами в Москву и училась в той же гимназии, что и я.

И Руслан посмотрел на нее, гордо улыбаясь и сам восхищаясь своей идее. А Маша растерялась:

-Ты это серьезно?

-Конечно, серьезно! Ты не думай, жить в Москве есть где – у папы там квартира трехкомнатная – а в гимназию переведешься без проблем: там протекция имеется. Вот поэтому я и говорю: отец решит этот вопрос с твоим дядей, а тот – с родителями. Думаю, что они возражать не будут, все-таки аттестат московской гимназии престижней будет, чем сельской школы.

-У нас школа городская, - машинально заметила Маша, но Руслан отмахнулся:

-Это не важно. Все равно московская круче, сама понимаешь. А там и в институт поступить можно, в какой захочешь.

Маша смотрела на мальчика, красочно расписывающего самые радужные картины будущего и не верила ни одному слову, какими бы заманчивыми эти самые картины не были. Руслан, наверное, просто не учел одно обстоятельство, сводящее на нет все его мечты. Поэтому она улыбнулась и как можно мягче опустила парня на землю.

-Русланчик, родной, все это просто замечательно, и мне очень приятно, что ты так обо мне заботишься, но ты забыл только об одном.

-О чем же?

-О том, что в этом году я заканчиваю, а, значит, в сентябре мне уже не надо будет ни в школу, ни в гимназию.

Руслан нахмурился:

-Черт, я и правда забыл, что ты почти на два года меня старше. Черт!

Он повернулся и медленно пошел вперед. Маша шла следом, смотря на его чуть сгорбленную спину, и понимала, что мальчик расстроился. Только вот почему? Из-за того, что не сможет осуществить своих планов, или потому, что она напомнила о его возрасте? Наверное, из-за всего.

Они дошли до Машиного дома и остановились.

-Русланчик, - сказала Маша, чуть улыбнувшись. – Извини, я не хотела тебя обидеть.

Руслан вдруг встрепенулся, поднял голову и расплылся в довольной улыбке:

-Тогда сделаем по-другому.

-Как? – насторожилась Маша.

-Мы все равно поедем вместе, ты поступишь в институт, а я пойду в гимназию. Как тебе?

Он смотрел на нее таким чистым и невинным взглядом, что Маша даже умилилась про себя, чуть было не сказав вслух: «Какой же ты еще ребенок!» Но она вовремя прикусила язык, чтобы за последние десять минут уже дважды не показать свое старшинство. Вместо этого спросила:

-Руслан, а тебе не кажется, что пока рано об этом говорить? Давай я экзамены сдам, аттестат получу, а там уж и решать что-то можно будет.

Руслан подумал немного, а потом согласился с этим ее поистине соломоновым решением:

-Ты права. Давай дождемся июня.

Маша вздохнула облегченно: неожиданно возникший вопрос временно был снят с повестки дня.

-Ну, - заулыбалась она. – Есть какие-нибудь идеи, как провести сегодняшний день?

Руслан неопределенно пожал плечами:

-Даже не знаю…

-Я знаю, - сказала Маша. – Приглашаю тебя в гости.

-К тебе?! – изумился Руслан.

-А что такого? Могу я пригласить парня, который мне нравится, домой?

-А я тебе нравлюсь? – спросил Руслан, склонив голову набок.

-Если бы не нравился, - усмехнулась девушка, - то и не приглашала бы.

Она заметила, как на мгновенье вспыхнули его глаза. Но потом он с сомнением покачал головой:

-Не знаю… У тебя, наверное, дома родня…

-Да нет никого! – засмеялась Маша. – Дядя с тетей на работе, Колька в школе – у него еще три урока – а дед спит вовсю. Он всегда с утра почти до обеда подушку давит. Встанет, всех нас проводит, и дальше спать ложится.

-А мы ему не помешаем? – все еще сомневался Руслан.

-Не помешаем, - заверила Маша. – Мы в мою комнату пройдем, он нас и не услышит. Да он и не будет возражать, что ты! Деда у меня – мировой парень! Свой в доску. Только… - Маша замялась.

-Что? – с тревогой спросил Руслан.

-Он слепой совсем, уже несколько лет ничего не видит. Так что ты не пугайся, если вдруг с ним столкнешься.

-А чего мне пугаться?

-Ну, некоторых шокирует, когда они его видят.

Руслан недоуменно вскинул брови:

-Фигня какая! Ну, ослеп человек, так что в этом такого? Нет, меня это точно не шокирует.

-Тогда пошли! – кивнула Маша. – Попьем чаю с тортом, тетечка вчера купила.

Руслан вздохнул, словно собираясь с силами, а потом решился:

-Ладно, идем!..

Они вошли в дом, сняли куртки. Маша тихонько заглянула в комнату к деду.

-Спит, - прошептала она, притворяя дверь. – Идем ко мне.

И она повела Руслана в свою комнату.

-Ну вот, тут я и обитаю, - сказала она. – Располагайся, а я пойду чайник поставлю.

Она вышла из комнаты и пробралась на кухню, где включила электрический чайник. Потом достала из шкафа чашки, блюдца и вдруг задумалась. Интересно, а если вдруг что-то получится из того, что наговорил ей Руслан? Было бы неплохо поступить в московский ВУЗ, тем более, если Родион согласится ей помочь. Сама Маша об этом мечтала, но осознавала, что максимум, на что она могла рассчитывать, так это на какой-нибудь провинциальный вшивенький институтик не выше педагогического, да и то только в том случае, если родители согласятся еще пять лет ее содержать. А если не согласятся?

Да нет, согласятся! Только вот Москву с ее ценами им никак не потянуть, тут уж ничего не поделаешь, там одно место в общежитии в месяц стоит столько, сколько вся зарплата матери. Конечно, если поселиться у Родиона с Русланом…

Маша отрицательно покачала головой самой себе: нет, она не может сесть им на шею. В конце концов, кто она Родиону (о Руслане сейчас речь не идет, от него мало что будет зависеть)? Так, племянница друга. Родя, конечно, мужик добрый, и в помощи не откажет, но она сама себе не позволит просить его об этом.

Чайник, вскипев, отключился с громким щелчком и Маша, разлив по чашкам заварку, оторвала его от подставки. Ладно, - решила она. - Еще есть время все обдумать, а там видно будет, как оно сложится…Поставив на поднос тарелку с тортом и чашки, девушка пошла к себе.

Руслан тихо сидел на ее кровати, разглядывая множество постеров на стенах. Когда Маша открыла дверь, держа обеими руками поднос, он вскочил и перехватил ее ношу.

-Ну вот, чай готов, - сказала Маша. – Садись. Или, как говорит мой дядечка, присаживайся.

Она пододвинула к столу стул, усадила на него Руслана, а сама присела на другой.

Руслан отломил ложкой кусок торта.

-Вкусно! – сказал он, запивая его чаем.

-Это у нас тут пекут, - объяснила Маша. – Местный хлебокомбинат.

-А ты торты умеешь готовить? – спросил Руслан, отправляя в рот второй кусок.

-Умею, - похвасталась Маша. - А еще пирожки печь. Тортам меня мама обучила, а пирожкам – бабушка, еще когда жива была.

Руслан кивнул, продолжая уминать торт и прихлебывать чай.

-А у тебя тут ничего, мило, - сказал он, обводя ложкой комнату.

-Я сама все тут устроила, как хотела, - кивнула Маша. –Уютно получилось.

Они допили чай и только тут Маша обратила внимание на футболку Руслана: полностью черная, а на груди и спине красовались большие белые буквы НТВ с зеленым шариком в центре.

-Красивая майка, - сказала она.

-У папки выпросил, - ответил Руслан. – Он сказал, что таких нигде не продают. Хочешь, я тебе тоже принесу? У него их чуть ли не мешок валяется.

-Откуда столько? – удивилась Маша, но потом спохватилась: - Ах да, он же на НТВ работал.

-Угу, - кивнул Руслан. – Там и набрал. Говорит: «Вся страна что-то с работы тащит, а я чем хуже? Только что с телевидения унесешь, не камеры же с мониторами? Вот и взял майками».

Маша рассмеялась: уж больно похоже Руслан передал родионовские интонации. Хотя ему-то это было совсем несложно сделать: мальчик жутко был похож на отца, в том числе и голосом.

-Тебе идет черный цвет, - отсмеявшись, сказала она. – Только носишь ты ее неправильно.

-А как правильно? – спросил Руслан.

-Встань, покажу, - предложила Маша, вставая сама.

Руслан поднялся и встал напротив девушки.

-Ты футболку в джинсы заправляешь, а надо ее наверх выпускать. Вот так.

И она сама вытащила майку из его брюк, собираясь опустить ее вниз. И в этот момент ее рука коснулась живота Руслана. Маша почувствовала, как парень весь напрягся, по его телу прошло что-то вроде легкой судороги, а кожа под ее пальцами вдруг как-то натянулась. Боже, да он же возбудился! - изумилась Маша. - И как резко! Она с испугом отдернула руку, но Руслан помешал ей и сам вернул ее ладонь к себе на живот.

-Не надо, - прошептал он дрожащим голосом. – Не убирай.

Маша не стала сопротивляться, а, наоборот, словно против своей воли, стала слегка поглаживать горячую упругую кожу. Господи, что же я делаю?! Прекрати немедленно! - отдала она руке мысленный приказ, но рука, видимо, совсем ее не слышала и продолжала свое дело.

Маша видела, как у Руслана расширились зрачки и чуть приоткрылся рот. Он осторожно положил свои руки ей на плечи и медленно притянул ее к себе. Вскоре их губы соприкоснулись и они стали целоваться.

Целовались они долго и, когда, наконец, остановились, чтобы перевести дыхание, Маша ощутила, как заныли мышцы ее лица. Но и не только это. Она почувствовала, что сама возбудилась, взвинченное состояние Руслана передалось с поцелуем и ей, словно какой-нибудь вирус. Она смотрела на раскрасневшееся лицо перед собой и с ужасом осознавала, что хочет этого мальчика, прямо здесь и сейчас.

-У тебя уже было с кем-нибудь? – прошептал Руслан, часто дыша.

Маша кивнула в ответ.

-А у тебя?

-Нет, - ответил Руслан. – Тебе тогда понравилось?

Маша слегка дернула плечом:

-Если честно, то не очень. Больно было. Но у девушек так всегда бывает в первый раз.

-А во второй?

-Не знаю.

-Расскажи, как это было, - попросил Руслан, не отпуская ее плечи и не давая ей убрать свою руку, чего, впрочем, девушка уже и не собиралась делать.

Маша слегка смутилась. Конечно, то, что должно с ними произойти, снимает все ограничения на разговоры на эту тему, но еще ничего не произошло, а потому границы, хоть уже и совсем зыбкие, но все же оставались.

-Ну пожалуйста, - попросил Руслан, умоляюще глядя прямо ей в глаза. И Маша решилась.

-В прошлом году, - начала она сбивчиво, - в сентябре, я познакомилась с одним парнем. Его звали Юркой и он был старше меня на год. Мы много времени вместе проводили, и я решила, что влюбилась. Через пару месяцев оказались у него дома, одни. Как-то сами собой стали целоваться, а потом все и случилось.

-А что он делал? – настаивал Руслан.

Маша вздохнула. Вполне понятно, что он пытается узнать подробности, ведь сам Руслан никакого опыта, по его признанию, не имел, но Маша просто не знала, как об этом рассказывать.

-Ну, он рукой залез в трусики, а другой стал ласкать мою грудь…

-Вот так? – спросил Руслан и переметил руку с ее плеча на грудь и начал мягко ее массировать.

-Да, - выдохнула Маша, почувствовав, как внизу разом все увлажнилось.

-А дальше?

-Я стала ласкать его… Вот так, - и Маша уже сама опустила ладонь с Русланового живота вниз, ощутив распирающую джинсы выпуклость. – Потом мы… разделись… легли…

После этих слов они как-то разом отпрянули друг от друга и порывисто начали срывать с себя одежду. Через несколько минут они снова приблизились и снова стали целоваться, откровенно лаская обнаженные тела друг друга.

-Иди сюда, - одними губами произнесла Маша, отступила к кровати, увлекая за собой Руслана. Она легла на спину, мальчик – на нее, и сразу сделал несколько неловких движений. – Нет, не сюда, - сказала Маша и просунула руку между их телами, чтобы ему помочь. – А-а-х! – вырвалось у нее в полный голос, когда она почувствовала, как Руслан проникает внутрь.

И в этот момент за дверью раздались шаги…


37

Маша с Русланом еще только заходили к ней домой, а в это время в кабинет Андрея Шереметьева постучали.

-Привет, майор! – услышал Андрей зычный голос, а вслед за ним в кабинете появилась усатая физиономия Анатолия Васильца. – Занят? – спросила физиономия, когда тело заносило ее в дверь.

-Заходи, Толя! – обрадовано пригласил Андрей, вставая из-за стола и пожимая протянутую руку. – А я сам вот только приехал, обходил дозором владения.

-Нужно иногда, - кивнул Толя.

-Чай, кофе? – спросил Андрей, но Василец покачал головой:

-Нет, спасибо.

-Тогда, может, - Андрей подмигнул, - коньячку грамм по пятьдесят-семьдесят?

-Эка у тебя точно, как в аптеке! – засмеялся Толя. – Нет, тоже откажусь. Я за рулем и не надолго.

-Жаль, - покачал головой Андрей. – Ну, рассказывай тогда, какими судьбами в нашу глухомань заехал?

-Да ладно тебе прибедняться-то! – махнул рукой Василец. –У тебя тут тишина да покой, живи в свое удовольствие! Не то что у нас.

-Я и говорю: глухомань. Но спокойно, это правда.

Василец крякнул.

-Только вот, боюсь, скоро покой твой нарушат малость.

-В каком смысле? – насторожился Андрей.

Анатолий пригладил остатки волос на рано появившейся лысине.

-Ты пальчики в Москву посылал?

-Ну?

-Вот и ну. Я не спрашиваю, где ты их взял, не мое это дело, но пальчики оказались такими же, как на месте убийства одного журналюги московского.

Андрей кивнул:

-Я знаю об этом. Правда, не знал, что журналюга,.

Василец качнул головой:

-Так вот знай теперь. Кроме этого, там еще кое-что интересное нашлось.

-И что же? – тревога у Андрея нарастала.

-Вот, я тебе подарочек привез, - ответил Василец, доставая из толстой кожаной папки прозрачный файл с бумагами. – Я порылся малость, вот что удалось накопать. Думаю, тебе стоит почитать.

Он положил файл на стол Шереметьева и застегнул молнию на папке.

-Скорее всего послезавтра к тебе гости столичные пожалуют, - продолжил он. – Само собой, парочка наших с ними пристяжными пойдет. Поэтому совет тебе: подготовься, чтобы вопросы врасплох не застали. Только, сам понимаешь, - он приложил указательный палец к губам.

-Конечно, Толик, само собой, - заверил его Андрей. – Спасибо, что предупредил и помог.

-Не за что, - улыбнулся Василец. – Просто не хочу, чтобы ты в какую-нибудь задницу попал. Ну, мне пора!

Он встал, надел фуражку и достал из кармана ключи от машины. Потом добавил серьезно:

-Я не знаю, что тут у тебя происходит, майор, но только будь осторожен. Иначе, упаси Бог, придется новые погоны спарывать, а старые на их место возвращать…

Анатолий распрощался и ушел, а мрачный Андрей вернулся к себе за стол. Как-то зловеще прозвучало все, что сказал Василец. Толик мужик нормальный и трезвомыслящий, всегда все воспринимает адекватно, и если он сам приехал в Михайловы Ключи (движимый лишь дружескими чувствами: по должности он не обязан был, более того, вообще не имел права этого делать) и говорит, что дело – серьезное, значит, так оно и есть. Конечно, Толя – всего лишь следователь, и всего знать не может, но игнорировать его слова просто глупо.

Андрей закурил, вытащил из файла несколько листков и принялся внимательно их изучать. Прочитав первый лист, он поднял обалдевшие глаза и проговорил тихо:

-Ёшки-матрешки!

Потом снова склонился над бумагами. Минут через двадцать он скомкал листки, положил их в большую массивную пепельницу, которая стояла еще на рабочем столе его отца, а размерами своими больше походила на небольшую миску, и поджег. Андрей смотрел на желто-голубые языки пламени, активно превращавшие бумагу в серый хрупкий пепел, и напряженно думал, анализируя то, что только что прочитал.

Нет, чушь какая-то получается, - решил Андрей и вздрогнул. Он секунду посидел неподвижно, а потом стал судорожно рыться в кипе бумаг, лежавших на столе. Вскоре откуда-то из середины он вытащил ответ на свой запрос, касающийся Натальи Никитиной, быстро пробежался по нему взглядом и понял, что именно зацепило его сознание, но не задержалось в нем, когда Андрей видел ответ в первый раз…


38

-Маша? – раздался голос деда из-за двери.

Маша и Руслан замерли, почти не дыша, надеясь, что Владимир Семенович просто уйдет. Но он не ушел, наоборот: они услышали, как поворачивается дверная ручка.

Дверь же не заперта! - с ужасом подумала девушка. Видимо, Руслан тоже это сообразил, потому как вихрем слетел с нее и отскочил в сторону, схватив валявшиеся на полу трусы. Маша тоже моментально приняла вертикальное положение, взяв со спинки стула халат и набросив его на плечи.

Дверь открылась и в комнату своей осторожной походкой вошел дед. Маша подошла к нему, а Руслан замер с трусами в руках.

-Привет, дедушка! – стараясь как можно спокойней, сказала Маша. – А я решила тебя не будить.

-Да я сам, понимаешь, проснулся, - сказал дед, целуя внучку в щеку. – Ты чего так рано?

-У нас только три урока было.

Владимир Семенович кивнул.

-Ты кушать-то хочешь? – спросил он. - Я разогрею.

Маша видела, как Руслан позади деда энергично закивал головой, но абсолютно машинально ответила:

-Нет, спасибо, я чай уже попила.

Руслан закатил глаза, а Маша, сообразив, чуть не до крови прикусила губу.

-Ну, тогда Колю подождем, - сказал дед. – Может, Андрей еще подъедет.

-Хорошо, дедушка, - согласилась Маша, во все глаза глядя на Руслана. Тот осторожно поднял одну ногу и сунул ее в трусы. Маша бешено завращала глазами, показывая, чтобы он не шевелился, но Руслан, опустив ногу на пол, уже поднял вторую.

-Как у тебя в школе-то? – спросил Владимир Семенович. Это был второй ежедневный вопрос после вопроса о еде. Маша знала, что после этого дед оставит ее в покое и пойдет на кухню или к себе. Именно поэтому она знаками вовсю показывала Руслану, чтобы тот еще чуть-чуть подождал.

-Хорошо, - вслух сказала она, со страхом наблюдая, как Руслан медленно пихает в трусы другую ногу. Справившись, он стал опускать ее, но мальчик не заметил того, что заметила Маша: он всунул обе ноги в одно и то же отверстие. Само собой, натянувшаяся ткань, застряв на уровне колен, не дала ему возможности нормально встать, и Руслан, потеряв равновесие и взмахнув руками, словно птица крыльями, с грохотом рухнул на пол.

Уже было направившийся к выходу дед вдруг резко обернулся на звук.

-Кто здесь? – спросил он, прислушиваясь.

Маша еле сдерживала смех. Несмотря на всю драматичность ситуации вид у Руслана и когда он пытался одеть трусы, и когда падал, и теперь, когда лежал на полу ни жив ни мертв, был очень комичным.

-Никого нет, дедушка, это у меня сумка упала, - сказала Маша. – Я ее на стол поставила, а она свалилась.

-Да? – недоверчиво проговорил Владимир Семенович, а Руслан, видимо совсем потеряв голову, сделал попытку встать с пола. – Она у тебя такая тяжелая?

-Тяжелая, - ответила Маша, махая рукой Руслану: лежи и не двигайся. – Учебников много.

Дед покачал головой:

-Вот ведь как детей нагружать стали. И что, Колька тоже такую таскает?

-Нет, у него поменьше, - сказала Маша, молясь, чтобы дед скорее ушел, а Руслан не двигался до этого момента. Но ее молитвы, похоже, не были услышаны, потому что Руслан уже почти поднялся на ноги, а Владимир Семенович вдруг сделал шаг прямо ему навстречу. От неожиданности мальчик попытался отступить назад, но спутанные ноги не дали ему это сделать, и он, к ужасу Маши и своему, снова потерял равновесие и снова упал. На этот раз прямо в дедовы объятия.

Тот, похоже, сам не ожидал, что ему в руки свалится чье-то тело, и вздрогнул. Но недаром он всю жизнь служил милиционером: видимо, сработали профессиональные навыки, и дед мертвой хваткой вцепился в Руслана.

-Это еще кто? – спросил он грозно, придерживая за локти норовившего все время упасть мальчика. – Ну-ка, стой смирно!

Руслан замер, пытаясь удержаться на месте, а в голове Маши проносились со скоростью молнии картины последующих домашних «разборок».

Руслану вроде бы удалось встать более-менее ровно, и Владимир Семенович, одной рукой все еще сжимая его локоть, поднял другую к его лицу и кончиками пальцев прошелся по лбу, щекам, носу. Где-то на подбородке рука его замерла, а потом резко отпрянула назад.

-Родька? – спросил потрясенный дед.

Руслан молчал, а Маша вдруг подумала о том, что и ее дядя сказал то же самое, когда впервые увидел мальчика. Дед его не видел глазами, но узнал пальцами. Видимо, все, кто знал его отца, будут путать Руслана с ним, - вздохнула про себя Маша, а вслух сказала потухшим голосом:

-Нет, дедушка, это – Руслан.

-Руслан? – протянул Владимир Семенович и потрясение в его голосе сменилось удивлением. – Так вот ты, оказывается, какой.

Северный олень, - некстати закончила про себя фразой из анекдота Маша.

Руслан, видимо, решив, что молчать дальше и делать вид, что его здесь нет, просто глупо и невежливо, произнес тихо:

-Здравствуйте.

-Здравствуй-здравствуй, - ответил дед. – Ну вот мы и увиделись, - он снова поднес руку к лицу мальчика и прошелся по нему пальцами. – Господи, как ты на Родьку-то похож, одно лицо прямо!

Руслан вздрагивал при каждом прикосновении, в результате чего опять стал заваливаться набок.

-Ты чего на ногах-то не стоишь? Пьяный, что ли? – спросил Владимир Семенович, подхватывая его за плечо. – Что-то я не пойму, - проговорил он, перемещая руку мальчику на грудь и восклицая: – Да ты же голый! Машка, что у вас тут творится?

Дед повернулся к девушке, на мгновение отпустив мальчика. Этого оказалось достаточно, чтобы Руслан, лишившись опоры, опять рухнул на пол.

-Упал! – развел руками дед.

И тут Маша не выдержала. Напряжение, в котором она находилась последние несколько минут, прорвалось наружу и она, глядя на барахтавшегося на полу голого Руслана, пытающегося наконец освободить ноги, захохотала во весь голос. Слезы хлынули из ее глаз, она смеялась чуть ли не истерически и никак не могла остановиться.

Руслан, услышав ее, замер, а потом сам рассмеялся также громко, как и она. Теперь они закатывались вдвоем, а дед недоуменно вертел головой от одного к другому, ничего не понимая.

-Вы чего гогочите? – спросил он, наконец, но ни Маша, ни Руслан не смогли ответить: вопрос вызвал лишь новый приступ.

Владимир Семенович еще постоял немного, хмурясь, а потом сказал:

-Вы это… Когда закончите, одевайтесь, и приходите на кухню. Поговорим.

И он осторожно вышел из комнаты, слыша, как вслед ему несется просто гомерический хохот. Ни Маша, ни Руслан не могли видеть, как дед, выходя, ухмыльнулся хитро и весело…

Минут через двадцать Владимир Семенович, хмурясь и делая вид, что сердится, восседал за столом на кухне, обратясь черными очками на ерзающих на стульях ребят напротив. После того, как прошла истерика, они, молчаливые и подавленные, оделись и, вздохнув, пришли на кухню.

-Ну, что молчите? – грозно спросил дед. – Сказать, что ли, нечего?

И Маша, и Руслан сидели, потупив взгляды, лишь иногда исподволь, словно бы дед мог это заметить, смотрели друг на друга.

-Нечего, значит, - кивнул Владимир Семенович, выдержав долгую педагогическую паузу. – Ладно, тогда я скажу. Вообще-то, вас надо наказать хорошенько. Обоих. Рассказать обо всем твоим дяде с тетей, - он, насупив брови, обратился к Маше, - и твоему отцу тоже, - тут дед повернул голову в сторону Руслана. – Пусть решают, как с вами поступить. Виданное ли дело в конце школы вместо уроков черти чем заниматься, а?

Может быть вопрос и не был риторическим, но ребята сочли его именно таким. А что они могли ответить? «Да, дедушка дорогой, ты прав, дело совсем не виданное, черти чем заниматься никак нельзя!?» Звучит глупо, хотя, наверное, для человека возраста Владимира Семеновича никакой глупости здесь не наблюдалось.

Дед еще подождал немного, после чего его голос вдруг сразу стал мягче и в нем зазвучали даже какие-то совсем озорные нотки:

-Наказать вас надо бы, но… - при этом «но» Маша с Русланом встрепенулись, - но я и сам был юным, у меня выросли дочь и сын, которые тоже были в вашем возрасте, и я вас понимаю. Вы молоды, красивы, кровь кипит, так что то, что с вами происходит, объяснимо.

Маша смотрела на Владимира Семеновича, на губах которого появилась улыбка, и не верила своим ушам. Нет, она знала, что дед у нее мировой, но чтобы настолько…

-Так что сделаем вид, что я ничего не заметил, - закончил дед. – Все останется между нами, но если я еще раз вас застукаю, то пеняйте на себя. Все ясно?

Ребята кивнули было, но тут же сообразив, что Владимир Семенович этого не увидит, дружно ответили:

-Да.

-Вопросы есть?

-Нет.

-Вот и хорошо! – дед хлопнул ладонью по столешнице. – Значит, договорились. А сейчас давайте чаю попьем. Надеюсь, вы не весь торт смутузили?


39

Уже поздним вечером Родион поднялся на второй этаж и решил зайти к Руслану, чтобы пожелать спокойной ночи. Родион знал, что ему самому это не грозит: он проваляется в постели часов до трех ночи (это еще если повезет), но Руслан – пацан молодой и засыпает, едва голова коснется подушки, поэтому пожелание для него совсем не лишнее.

В холле второго этажа, по своему обыкновению, прямо у лестницы уже развалился Туз. Он вытянул лапы, откинул мохнатую морду и вовсю храпел. Да, - усмехнулся про себя Родион, глядя на пса, - уж не знаю, бывает ли у вас артрит, но вот храпите вы точь-в-точь как люди. Туз, словно почувствовав, что Родион думает о нем, храпеть перестал и, приподняв голову, одним чуть приоткрытым глазом посмотрел на него.

-Спи-спи, - тихо сказал ему Родион, наклонился, опираясь правой рукой на трость, а левой потрепал пса за ушами. Тот пару раз радостно вильнул хвостом, а потом с глухим стуком уронил голову на пол и снова уснул. – Хорошо вам, вы сразу засыпаете, один я мучаюсь.

Родион с некоторым трудом распрямился и пошел по коридору к Руслановой комнате. Подходя к двери, он услышал из-за них любимый сыном «Русский размер». Мальчик прихватил диск с собой из Москвы, и теперь гонял его чуть ли не целыми днями.

Уже взявшись за дверную ручку, Родион прислушался к словам песни:

Просто ты не сказал свои слова,
Просто ты не сумел ответить ей.
Ты бы мог утонуть в ее глазах…

Родион замер и чуть не физически почувствовал, как нечто вползает в голову, расцвечивая бесцветные картинки и проявляя целые куски памяти, как лакмусовую бумажку в бачке с раствором кислоты.

Новый адрес и некуда звонить,
Бесполезно молчит твой телефон.
Это надо понять, ее простить…

Нехитрые слова, сложенные в рифмованные строки и положенные на ритмичную музыку, так и тянущую танцевать, непостижимым образом вызвали какие-то силы, открывшие Родиону то, что до сих пор находилось для него за плотной черной завесой и что он так хотел вспомнить. Это было тем более странно, что тогда, шестнадцать лет назад ни этой песни, ни самого «Русского размера» еще не существовало…

Шли последние дни летних каникул. На дворе был восемьдесят седьмой, еще существовал Советский Союз, еще только начинали дуть новые ветры, приносящие с собой свежий воздух, которые через четыре года превратятся в мощнейший ураган, стерший с лица планеты огромное государство.

Родион и Андрей сидели на лавочке возле андреевского дома и щелкали семечки. Делать было решительно нечего – за три месяца уже приелось и купание, и пляж, и игры на улице. Поэтому ребята просто грелись в лучах последнего летнего солнца, болтали ни о чем и обо всем одновременно, да пялились на проходивших мимо девушек. Впрочем, последним они были заняты как бы между делом: все девчонки их возраста, а также немного старше, были давно уже рассмотрены, оценены и по каждой было принято решение (Эту я бы трахнул; Эту можно прижать где-нибудь; С этой – ни за что!). Новых же особей женского пола в деревне не появлялось, а если и их все же каким-то непостижимым образом сюда заносило, то соответствующий балл присваивался им моментально, после чего интерес пропадал. Ну, не совсем пропадал, но отходил на задний план, ибо осуществить на практике свои мечты было затруднительно.

-Вот классно будет, когда женимся! – мечтательно сказал Андрей. – А, Тагирыч?

-Это чем же так классно? – лениво осведомился Родион, далеко выплевывая шелуху.

-Ну как же? Трахаться можно, когда захочешь. А когда не трахаешься, то жена тебя кормит, стирает тебе, дома убирается.

-Не знаю, - с сомнением покачал головой Родион. – По мне, так жена для всего этого не так уж и нужна, все самому делать можно.

-Ага! - хохотнул Андрей. – И трахаться тоже. Только это по-другому называется.

-Я не в том смысле, - пояснил Родион. – Я, например, не собираюсь ждать, пока женюсь, чтобы кого-нибудь поиметь.

-Да? Что ж до сих пор тянул-то?

Родион пожал плечами:

-Не знаю. Не до того было.

Андрей засмеялся:

-Ладно врать! Признайся лучше, что не давал никто.

Родион не обиделся, как можно было ожидать, а, наоборот, согласился.

-Не давал. Так я ведь и не просил. А так, если захочу, любая со мной пойдет.

Андрей хохотал уже вовсю.

-Во трепло! Тоже мне, Казанова нашелся!

-Это кто?

-Мужик такой был, итальянец, по-моему. Он со всеми подряд трахался, теткам очень нравился. Я про него в газете какой-то читал.

Родион повел бровью:

-Не знаю, Казанова или нет, только мне это – как не фиг делать! – Он вдруг встрепенулся и предложил: - А давай поспорим, Граф, что я скоро кого-нибудь трахну?

Идея Андрею понравилась: они часто спорили на какую-нибудь мелочь по самым разным поводам и процент выигрышей и проигрышей был у каждого примерно одинаков, причем они никогда не обижались друг на друга, честно отдавая то, что было поставлено на кон. Но Андрей с сомнением покачал головой:

-Неопределенно как-то…

-В каком смысле?

-Ну, во-первых, что значит «кого-нибудь»? Так можно вон на ферму пойти и корову трахнуть, тоже будет «кого-нибудь».

-Фу! – скривился Родион. – Придумаешь же!

-А, во-вторых, как скоро? Скоро может быть и через год и через два.

В это время по другой стороне улицы прошла их соседка, Наташа. Она была их ровесницей, жила через несколько домов, но училась в параллельном классе и мальчишки мало с ней общались, в основном «Привет» и «Пока», хотя по их иерархии была отнесена в высшую категорию. Родион пристально посмотрел на нее и, покачав головой, повернулся к Андрею, который тоже глазел на девушку:

-Значит, определенности хочешь? Хорошо, предлагаю так: я трахаю Наташку, причем до осенних каникул. Как тебе?

Андрей внимательно посмотрел на друга, потом – на удаляющуюся Наталью, потом – снова на Родиона, после чего присвистнул и усмехнулся:

-Не, Родька, вряд ли у тебя что-то получится.

-Это еще почему? – удивился Родион.

Андрей разгрыз пару семечек и пояснил.

-Ты, конечно, парень симпотный, и Наташку вполне мог бы окрутить, только вот она на тебя не клюнет.

-Но почему? – не понимал Родион.

-Да потому, балда, что папаша у нее – зверь. Он за дочку свою любому яйца оторвет, даже если засечет, что она просто с кем-то в щечку целуется. Так что если тебе шарики твои дороги, то ты к ней и на километр не подойдешь.

Родион озадачился:

-А ты откуда знаешь? Вроде бы батька у нее ничего, нормальный мужик.

-Нормальный, - кивнул Андрей. – Но только не тогда, когда дело касается дочери. Помнишь Пашку из параллельного, с Наташкой учится?

-Ну?

-Так весной он полмесяца с фингалом ходил на полрожи. Оказывается, он Наташку из клуба провожал и около ее дома целоваться к ней полез. Тут папашка выскочил и сходу ему в табло и заехал.

-Правда, что ли? – Родион с сомнением посмотрел на Андрея.

-А то! Так что брось, выбери лучше другого кого.

Родион задумался. Перспективка, конечно, вырисовывалась не особенно радостная, но… Родион не привык отказываться от того, что задумал. Кроме того, сейчас, после всего, что узнал, он понял, что хочет именно эту девушку, хотя можно было воспользоваться советом Андрея и выбрать другую: может быть, возни с ней будет и не меньше, зато безопасней. Но Родиона словно что-то переклинило: он хотел Наташу и никого больше.

-Нет, - сказал он решительно. – Я трахну ее до ноября, как и обещал. Спорим?

Андрей поглядел на Родиона, потом улыбнулся хитро:

-Ладно, если ты так хочешь, чтобы тебя изуродовали. Спорим! На что?

Родион задумался:

-На пачку «Кэмэла»!

Они тогда уже вовсю покуривали тайком, но довольствоваться приходилось лишь «Примой» либо «Ватрой», больше ничего найти не удавалось. «Мальборо» или «Кэмэл» были недостижимой мечтой, виденной только в кино, да в Михайловском магазине по совершенно фантастической цене.

Андрей присвистнул:

-Ого! Ладно, согласен. Разбивай!

Родион стукнул ребром левой ладони по их рукопожатию, а потом вдруг нахмурился:

-А как ты узнаешь, что я ее того? Подсматривать за нами, что ли, будешь?

-Больно надо! – фыркнул Андрей. – Что я, твоей голой жопы не видел, что ли?

-А как тогда? – растерялся Родион.

-А никак! – воскликнул Андрей. – Просто сам честно скажешь, получилось или нет. Ты ведь звездеть не будешь?

Вообще-то, они никогда друг друга не обманывали. Только если по мелочам каким-то, ничего не значащим. А заключенное пари – не мелочь, тут надо, чтобы все было по честному.

-Нет, - ответил Родион. – Не буду. Признаюсь честно.

-Ну вот, значит договорились, - удовлетворенно кивнул Андрей, выбрасывая остатки семечек. Потом улыбнулся: - Ну, чего сидишь? Иди, окучивай! У тебя всего-то пара месяцев.

-Спокойно, - ответил Родион. – Не все сразу…

Первый раз он подошел к Наташе во второй день учебы в школе. Родион специально дождался, когда в параллельном классе закончатся уроки – их было на один больше, чем у него – и предложил девушке вместе идти домой, благо им было в одну сторону. Андрей, спросивший Родиона, почему тот не идет сразу домой, и получивший короткий ответ «Так надо!», лишь усмехнулся и ушел один. Наталья от Родионового предложения не отказалась и начало отношениям было положено.

Родиону приходилось не просто. Узнав поближе сдуру выбранный им объект, он понял, что Наталья – не такая уж простая, какой кажется на первый взгляд. При своей несомненной красоте и желанности для любого парня, она оказалась почти неприступной. Родион чувствовал себя Александром Македонским, осаждающим крепость, которая никак не желала сдаваться. Дело осложнялось еще тем, что ему приходилось соблюдать осторожность, чтобы ничего не узнал (не заподозрил даже) Натальин отец.

Они вместе ходили в школу и домой, бывали на всех школьных мероприятиях, торчали в клубе на танцах и в кино (больше не было, где торчать), Родион постоянно говорил Наташе о том, какая она красивая и как она ему нравится, но все равно максимум чего он смог добиться, так это сидение в темноте на скамейке, держась за руки. От чего-то большего Наташа отказывалась категорически. Единственное в чем она была солидарна с Родионом, так это в сокрытии их отношений от отца.

Время шло, уже начался октябрь и Родион понимал, что скоро придется признать себя побежденным. Это никак не входило в его планы, и он решился на более решительные меры, чем простые и туманные намеки, которые делал регулярно, но безрезультатно.

Родион пораньше утащил девушку с танцев. Они сидели на скамейке в парке и он страстно признавался Наташе в любви, говоря, что не представляет себе жизни без нее, что каждую ночь ему снится только она, что он уже просто с ума сходит от любви и желания. По вечерам было уже прохладно и именно на это Родион списал мелкую дрожь, которая иногда пробегала по телу Наташи. Он накинул ей на плечи свою курточку и продолжил беззастенчиво врать. Именно врать, потому как на самом деле ничего такого к девушке не испытывал. Да, он ее хотел, она привлекала его, но не более. Родион ни на секунду не устыдился своим словам: в конце концов, что значит ложь, когда он должен выиграть спор и самому себе доказать, что ни одна девчонка, даже самая неприступная, не сможет перед ним устоять. Невинное, в принципе, пари, постепенно превратилось в игру, увлекательную, азартную и, отчасти, опасную, и Родион должен был ее выиграть. Он даже не помышлял о том, чтобы просто соврать Андрею: обманывать друга, в отличии от девушки, он считал низким и подлым делом, да и вообще победа была нужна именно ему, а не Андрею.

Наташа слушала молча, лишь в электрическом свете фонаря, что висел неподалеку от них, Родион видел, как то краснеет, то бледнеет ее лицо. Наконец, девушка вдруг порывисто вскочила, сбросила куртку и, не сказав ничего, быстро убежала. Растерявшись, Родион не стал ее догонять, хотя и позвал несколько раз, прося вернуться, но ответом ему была тишина.

После того субботнего вечера Родион уже готов был признать поражение, потому что за все воскресенье он так и не смог встретиться с Наташей, хотя накануне они договорились вместе сходить вечером в кино. И в понедельник в школе казалось, что она его избегает. Андрей лишь ухмылялся, глядя на метания Родиона в этот день, но ничего тому не говорил: спор есть спор, и потому что-то обсуждать можно будет лишь по его окончании.

Неизвестно, чем бы все это закончилось, если бы именно в понедельник на последнем уроке, которым была физкультура, Родион не подвернул ногу. Подвернул сильно, медсестра, накладывая тугую повязку, даже советовала ему обратиться в травму. Но Родион ее совету не последовал и, немного отсидевшись, поковылял домой, опираясь на плечо верного Андрея.

Дома он просто завалился в кровать, не притронувшись к оставленному теткой обеду. Нога мерзко ныла, опухнув в лодыжке. Родион подумал даже, что если завтра не станет легче, то ему и в самом деле придется переться в больницу: черт его знает, что там, внутри. Постепенно он задремал, но вскоре был разбужен настойчивым стуком в дверь.

Ругаясь про себя, Родион с трудом встал, добрался до двери, открыл ее и чуть не упал на спину от налетевшей на него Наташи. Она кинулась в его объятия, целуя все лицо и говоря, что она жутко испугалась, когда прошел слух, что Родион, свалившись с турникета, сломал себе то ли руку, то ли ногу, то ли вообще свернул шею. Она сразу же побежала к нему, боясь, что на самом деле все намного страшнее и серьезней.

Родион сначала просто обалдел от всего происходящего, а потом начал отвечать на ее поцелуи и вскоре уже ничто не могло его остановить. Самое удивительное, что Наташа и не думала этого делать…

На следующий день он, медленно ковыляя в школу на подзажившей ноге, как бы между делом, сказал Андрею:

-Граф, а ты ведь проспорил.

Андрей не понял сначала, о чем речь, а когда до него дошло, то даже остановился:

-Подожди, - недоуменно проговорил он, останавливая Родиона. - Ты хочешь сказать, что…

-Я ее трахнул, - кивнул Родион, чуть не со смехом наблюдая за реакцией друга. – Что, не веришь?

-Почему? Верю, но… - Андрей покачал головой. - Но все равно как-то… Как у тебя это получилось?

-Уметь надо! – засмеялся Родион. – Ладно, пошли в школу, а то опоздаем.

-Нет, погоди! – снова остановил его Андрей. – Расскажи, как все было?

-Расскажу, только потом, после уроков, а то у тебя встанет и ты учиться не сможешь.

-Да я уж и так не смогу, - все еще ошарашенный, сказал Андрей. – А где Наташка-то сейчас? Чего с тобой не пошла?

-Ей сегодня ко второму уроку, - ответил Родион. – Ну, так ты мне поможешь дойти или как?..

После того, как Родион добился своего и выиграл спор, он вполне мог прекратить отношения с Наташей, но он этого не сделал. А зачем? Девушка призналась, что сама любит, причем давно, она лишь боится, что будет с ними, если обо всем узнает отец. Родион заверил, что отец ничего не узнает, а у них все будет хорошо, раз они любят друг друга. Таким образом Родион получил в полное свое распоряжение красивую девчонку, согласную на все ради него, чем он и пользовался время от времени, разряжая свою гипервозбудимость, на зависть все тому же Андрею. Пачку «Кэмэла», кстати, они выкурили на двоих, в разговорах, во время которых Родион делился с другом опытом.

Все шло более чем хорошо, однако недели за две до осенних каникул Наташа стала проявлять какое-то странное беспокойство. Она ничего не говорила напрямую, но Родион замечал, что девушка постоянно пребывает в какой-то задумчивости и печали, словно несет в душе тяжелый камень. Если бы Родион на самом деле испытывал к ней то, в чем признавался, то наверняка бы добился объяснений, но он, лишь однажды спросив, что случилось, и получив совершенно отстраненный ответ «Ничего», успокоился и перестал обращать внимание на состояние подруги, тем более, что на сексе это, вроде как, не отражалось. А, может, и отражалось, только Родион, озабоченный лишь удовлетворением самого себя, ничего не замечал.

В предпоследний день первой четверти, когда уже выпал первый снег, тут же, впрочем и растаявший, Наташа вдруг объявила Родиону, что уезжает на каникулы вместе с родителями к какой-то больной родственнице в Вельск. Сказала и расплакалась. Родион удивился и неожиданно почувствовал к ней жалость. Нежно обняв девушку, он стал успокаивать ее, говоря, что они же не навек расстаются, а всего-то на неделю какую-то, а потом снова будут вместе. Он утирал ее слезы, обещая обязательно проводить хотя бы до автобуса в Михайлов, а потом встретить, и очень удивился, когда Наташа почему-то слабо запротестовала. Родион ответил, что он и слышать ничего не хочет, а все равно придет. Но обещания не сдержал.

Уже получая дневник с четверными оценками он узнал, что их класс едет на экскурсию в Москву на три дня. Родион еще ни разу не был в столице, потому он выпросил у тетки десять рублей, которые нужно было заплатить за поездку и твердо решил поехать. Правда, на следующий день должна была уезжать и Наташа. Родион, весь возбужденный от предвкушения предстоящей экскурсии, сказал ей в день своего отъезда, что не сможет ее проводить. Наташа, сама до этого настаивающая, чтобы он не делал этого, вдруг расстроилась, а потом расплакалась и ушла, даже не попрощавшись и оставив Родиона в полном недоумении.

Родион размышлял над всем этим, а потом написал записку, в которой еще раз извинился, отдал ее Андрею, который с ним поехать не смог, и укатил со спокойной душой и совестью. Но, вернувшись через четыре дня домой, он встретил мрачного Андрея.

-Эй, с тобой чего? – спросил Родион после довольно сдержанного приветствия со стороны друга. – Помер, что ли кто?

Андрей вздохнул.

-Тагирыч, мне кое-что тебе рассказать надо.

-Валяй.

-Понимаешь, - начал, помолчав Андрей, - не очень у нас все красиво получилось.

-Это ты о чем? – удивился Родион.

-О Наташе твоей.

-О Наташе? А чего с ней?

-Она… она насовсем уехала.

Родион опешил:

-Как насовсем?

-Так, - хмурясь, ответил Андрей. – Она с родителями переехала к отцовой матери, та, вроде как, при смерти. Дом здесь оставили дядьке, который в Михайлове живет, чтобы продал, если получится.

-Погоди, а как ты-то об этом узнал?

-Наташка сама сказала, когда я ей в тот же вечер, как ты уехал, записку понес. Мы с ней полночи вместе провели.

-В каком смысле? – грозно спросил Родион. – Ты что, с моей девчонкой спал?

Андрей посмотрел на него зло:

-Дать бы тебе в морду за такие слова! Не спал я с ней. Мы просто говорили долго. О тебе, об отъезде ее, много о чем.

-Интересное кино! – воскликнул Родион. – Значит, тебе рассказала, а мне, почему-то, ни одного слова!

-Да потому, что боялась, что ты расстроишься и в Москву не поедешь! А она видела, как ты радовался этой поездке, вот и молчала, хотя хотела в последний день все рассказать. Знаешь, Родька, - Андрей посмотрел на друга печальным взглядом: - Она тебя на самом деле любит.

Родион внутренне содрогнулся. Только сейчас до него дошло, что сказанное Андреем – правда. Он и раньше понимал, что Наташины чувства по отношению к нему серьезны (по крайней мере настолько, насколько это возможно в пятнадцать лет), но всю их глубину осознал только теперь. И сразу же ощутил болезненный укол совести: ведь он сам только лгал ей. Сначала для того, чтобы ее добиться, потом – потому, что его вполне устраивало, что она с ним. И теперь, когда Наташа уехала, Родион вдруг почувствовал себя полным скотом.

Несколько дней он даже не общался с Андреем, сильно переживая все, что случилось. Несколько раз порывался написать Наташе письмо (она оставила Андрею адрес), в котором хотел извиниться за свое поведение, но так и не написал: любые извинения требовали объяснений, а объясняться Родиону совсем не хотелось. По крайней мере, через письмо. Может быть, им еще суждено встретится, вот тогда…

Постепенно все, что было связано с Наташей, отошло сначала на второй, затем – на третий, а потом – и на самый дальний план. Жизнь заполнялась новыми событиями, привязанностями, начинала крутиться все быстрее, как карусель в парке аттракционов. Человек не может долго чувствовать себя сволочью и со временем всем своим поступкам находит оправдание, дабы отогнать от себя ощущение мерзости и вновь обрести покой. С Андреем они больше не обсуждали эту тему, и вскоре Родион практически забыл о девушке, лишь иногда видя ее в эротических снах…

Он хотел ей объяснить,
Попытался, но не смог.
Эта тема для него -
Незаконченный урок…

Родион вздохнул тяжело. Черт, лучше бы ничего и не вспоминать! - ругнулся он про себя. Паршиво, очень паршиво все тогда вышло. Глупо и некрасиво. И, главное, как обо всем рассказать Руслану? Ведь он периодически пристает с вопросом, не вспомнил ли Родион его мать. Сказать, что его отец – подлец? Кажется, именно так Родиона назвала сама Наташа, когда ругалась с Русланом? Господи, если бы можно было все вернуть, изменить, объяснить хотя бы, может, Наташка сумела бы простить?

Так бывает иногда:
Не хватило нужных слов.
Ты прощаешься тогда,
Когда вовсе не готов…

Получается, что Наташа, уезжая, уже была беременна Русланом, сама о том, скорее всего, не подозревая. Но почему она не сделала аборт, почему родила, почему ничего не сообщила Родиону? И как отнеслись к этому ее родители? Почему они не заставили ее известить отца мальчика, потребовать, наконец, с него признания отцовства или хотя бы какой-то помощи? Вопросы, вопросы… Они кружились в Родионовой голове, словно февральская метель.

Он вспомнил, откуда появились те фотографии, где они были вдвоем с Наташей. Их сделал дядя Володя в том самом сентябре, когда было еще вовсю тепло и осень только надвигалась на них медленной поступью. Владимиру Семеновичу тогда подарили новенький «Зенит» за проявленный героизм в задержании опасного преступника (который, кстати, и огрел его по голове, из-за чего через много лет дядя Володя начал слепнуть), и он вовсю осваивал новую технику, фотографируя всех подряд, печатая потом снимки в маленькой темной кладовке своего дома. Одну из фотографий Родион подарил Наташе, другую оставил себе. Должен быть еще третий снимок, где они втроем: Родион, Наташа и Андрей, стоят, обняв друг друга за плечи, на фоне старой яблони в Андрюхином дворе. На Андрее, кстати, должна быть такая же майка с надписью СССР, как и на Родионе…

Пелена спала, смутный образ стал четким, недостающие кусочки мозаики нашлись и легли в общую картину. Родион все стоял возле двери в комнату сына, держась за ручку. Он даже не заметил, как музыка стихла, а за дверью раздались шаги.

Ручка вдруг опустилась резко вниз и дверь распахнулась. Родион инстинктивно отдернул руку и встретился глазами с Русланом.

-Пап? – удивился мальчик. – Ты чего?

-Ничего, - пожал плечами Родион, стараясь, чтобы его голос звучал как можно ровней. – Хотел спокойной ночи пожелать.

-А-а, - понимающе кивнул Руслан. – Спокойной ночи.

Родион покачал головой, развернулся и медленно пошел к себе.

-Па, - услышал он вслед и обернулся. Руслан смотрел на него с тревогой: - Все нормально?

Ничего не нормально, сынок, - чуть было не сказал Родион. - Твой отец – большое говно, и ты должен это знать, чтобы, упаси Бог, не стать таким же.

-Все хорошо, - улыбнулся Родион. – Все хорошо…


40

В то время, когда Родион поднимался по лестнице, чтобы заглянуть перед сном к Руслану, Андрей Шереметьев, закончив помогать Коле справится с домашним заданием по математике и загнав мальчишку в постель, зашел в гостиную, где Вика с Машей смотрели по телевизору какой-то фильм. Андрей постоял немного в дверях, тоже пялясь на экран, потом спросил:

-А отец где?

-На кухне, - не оборачиваясь, ответила жена. – Компот пьет.

-Компот? – удивился Андрей. – Чего это он на ночь глядя?

-Откуда я знаю? – пожала плечами Вика. – Попросил достать ему банку из тех, что я летом накрутила, и сел яблоки вылавливать.

-Вылавливать? – еще больше удивился Андрей. – Что же не помогли-то ему?

Вика обернулась:

-Я предлагала. Но ты ведь его знаешь: велел поставить банку на стол, открыть и идти по своим делам. Ну, я под банку тарелку подсунула, чтобы стол не заляпал.

Андрей кивнул: Владимир Семенович никак не хотел смириться со своей инвалидностью и все время пытался сам выполнять те операции, которые выполнять уже не мог.

-Ладно, схожу к нему, - сказал Андрей и вышел из комнаты.

Владимир Семенович сидел за кухонным столом и пытался наугад ложкой достать половинки яблок из трехлитровой банки. Видимо, минимум один раз у него это получилось, потому как к моменту прихода Андрея он дожевывал яблоко.

Андрей постоял, наблюдая за отцом. Тому приходилось не легко, но он не сдавался. Андрей вспомнил, как тяжело восприняли дома известие, что Владимир Семенович ослепнет, причем очень быстро. Все были в шоке и не представляли, как будут жить с инвалидом. Но ни у кого даже мысли не возникло отдать его в специальный дом престарелых, хотя врачи и рекомендовали, разъясняя, насколько трудно жить со слепцом.

-Вы не представляете, что вы на себя взваливаете, - говорил врач Андрею и Вике, когда они заявили, что никуда отца не отдадут. – Он будет совсем беспомощен, не сможет выполнять многих даже простых операций, которые раньше делал с легкостью. Вам придется готовить ему еду, а в первое время даже просто кормить с ложки, пока закончится период адаптации. Вы не сможете переставить мебель в квартире, потому что он помнит ее расположение и будет по ней ориентироваться, а в случае перестановки сразу станет беспомощным, как ребенок. Кроме того, от ослепших домочадцев всегда намного больше обычной бытовой грязи, и не потому, что они неряхи, а потому, что они просто не способны контролировать то, что делают.

-Мы все это понимает, доктор, - ответил тогда Андрей, - но мой отец останется с нами, потому что он – мой отец. И меня в этом поддерживают и жена, и дети, и никаких других мнений здесь быть не может.

Врач лишь развел руками, а Владимир Семенович позже признался, что в разговоре с ним доктор оценил их поступок…

-Бать, помощь нужна? – спросил Андрей, подсаживаясь к отцу.

-Сам справлюсь, - буркнул Владимир Семенович, с новой силой начиная болтать ложкой в банке. Компот, не выдерживая такого натиска, потихоньку выплескивался через край в тарелку.

Андрей вздохнул, осторожно отстранил отцовские руки и выловил несколько яблочных половинок в стоящую рядом чашку.

-Ешь, - сказал он, подставляя чашку под правую руку отца. – Если еще захочешь – еще выловлю.

Владимир Семенович аккуратно взял пальцами яблоко и с аппетитом откусил от него большой кусок.

-Спасибо, - проговорил он, жуя, и добавил, словно оправдываясь: - Ты же знаешь, как я компот этот люблю.

Андрей улыбнулся:

-Ешь на здоровье.

Отец взял еще одну половинку и предложил сыну:

-Хочешь?

-Нет, спасибо, - отказался Андрей, а потом сказал: - Бать, мне совет твой нужен.

Владимир Семенович как раз запихал почти целиком половинку в рот и оттого лишь кивнул в ответ.

Андрей несколько секунд приводил мысли в порядок.

-Я тебе несколько фактов изложу, - начал он. – Я не понимаю, как их увязать между собой и что они значат. То ли это…

Владимир Семенович предостерегающе поднял указательный палец.

-Не спеши с выводами. Для начала давай факты.

-Ты прав, - кивнул Андрей и, почесав наморщенный лоб, приступил: - Значит так, давай в хронологическом порядке. Первого апреля к Родиону является мальчишка и заявляет, что он – его сын. В доказательство передает две записки и фотографию.

-Что за записки? – спросил Владимир Семенович.

-Одна – самого Родиона, пятнадцатилетней давности, адресованная матери мальчика, Наталье Никитиной. Помнишь такую? Она жила здесь с родителями по соседству.

Отец кивнул.

-Другая – от Натальи, якобы предсмертная, в которой она просит Родиона не оставить без внимания их сына.

-А фотография?

-Старый снимок, который ты сам сделал и напечатал, когда мы с Родькой еще в школу ходили. Один из таких у нас в альбоме лежит, там я, Родя и Наташа.

-И что? – Владимир Семенович снова потянулся к чашке.

-Пока оставим это, просто запомни. Идем дальше. Второго апреля к Родиону утром приезжает из Москвы редактор его журнала по фамилии Смирнов.

-Очень редкая фамилия, - прокомментировал отец, кусая яблоко.

-Они беседуют некоторое время, после чего Смирнов отправляется в обратный путь, и на выезде из Ключей разбивается на мосту.

-Помню, ты об этом происшествии говорил, - подтвердил отец.

-Да, - возразил Андрей, - но я не говорил, что, по заключению экспертизы, это произошло не случайно: у машины оказался перекушен передний контур тормозов, из-за чего мощности оставшегося не хватило для торможения на горке.

-Вот как? – удивился Владимир Семенович. – Интересно. Но как в таком случае он доехал до речки? Ведь от Родькиного дома до нее ему не раз тормозить приходилось.

-Не знаю, - ответил Андрей. – Пока, по крайней мере.

-Ладно. Давай дальше.

-Дальше – еще интересней. Третьего числа Родион вместе с сыном уезжают в Москву, я попросил Сизова их отвезти. Так вот, Вовка клянется, что с ним ехал только Родион и никакого пацана там в помине не было. Тем не менее, в Москве они были вдвоем, я Родиону звонил.

Владимир Семенович пожал плечами:

-Ничего особо странного я не вижу. Может, Руслан каким другим способом туда добрался, на автобусе, например. Хотя это и не логично.

-Вот именно! – воскликнул Андрей. – Более того, в телефонном разговоре с Родькой тот попросил меня еще раз поблагодарить Вовку за доставку их обоих.

Андрей сделал паузу, а Владимир Семенович задумался.

-А ты с Родькой-то говорил об этом? – спросил, наконец, он.

-Нет, - признался Андрей. – Как-то не сподобился.

-Так надо сподобиться, - убежденно заявил отец. – Может, все сразу и прояснится.

-Хорошо, - согласился Андрей. – Я поговорю.

-Это все?

-Нет, - покачал головой Андрей. – В тот же день, третьего, около двадцати трех часов в Москве в своей квартире был убит один журналист, некто Коновалов. На следующий день труп обнаружила соседка, заметившая, что дверь в его квартиру приоткрыта.

-И что? – невозмутимо спросил отец. – Сам знаешь, в Москве каждый день кого-нибудь мочат, и чуть не половина потом «висяками» становится. А журналист – вообще профессия опасная.

-Но все дело в том, что квартира этого Коновалова находится в том же доме, что и у Родиона.

-Да? – заинтересовано произнес Владимир Семенович. – Это о чем-то тебе говорит?

-Пока нет, но я еще кое-что узнал. Рядом с телом (смерть, кстати, наступила от асфиксии) найден электрошок. Похоже, что жертву сначала парализовали им, а потом задушили. Так вот, на нем есть четкие отпечатки.

-Чьи?

-Не знаю. И в Москве не знают: пальчиков в картотеке нет.

-А тебя-то это почему заинтересовало? – спросил отец, вновь пододвигая к себе банку и вооружаясь ложкой.

-Меня бы это совсем не волновало, если бы не одно обстоятельство, - ответил Андрей, забирая у отца ложку и доставая еще несколько половинок яблок. – Четвертого апреля Родион с сыном возвращаются в Михайловы Ключи, а пятого утром в нашем супермаркете происходит ограбление.

-Во как! – воскликнул Владимир Семенович. – Что-то я об этом не слыхал ничего.

-Правильно, потому что я запретил огласку. Даже в Михайлов ничего не сообщил еще.

-Почему? – удивился отец.

-Потому, что в магазине не взяли ничего, кроме незарегистрированного ПМ из сейфа в кабинете Аванесяна.

Владимир Семенович чуть не поперхнулся яблоком.

-Не понял: у Гарика пистолет, что ли, был?

-Был, причем наверняка паленый.

Владимир Семенович нахмурился:

-Нашли?

-Пока нет.

-А что ж так? Бери за жабры Гарика, пусть выкладывает, кто о волыне знал, и вперед.

-Да в том-то и дело, что знало полгорода! – вскинулся Андрей. – Только я ни сном, ни духом.

Отец покачал головой:

-Плохо, майор! Работать разучились. Прежде мимо нас ничего не проходило.

-Знаю, батя, знаю, - виновато сказал Андрей. – Только времена сейчас другие. Да и не в том дело, ты слушай дальше. На сейфе обнаружились отпечатки, которые я полуофициально отослал в Москву на предмет опознания.

-И как, опознали?

-Опознать-то не опознали, но заявили, что наши пальцы совпадают с теми, что были на электрошоке на месте убийства Коновалова.

-Ого! – отец аж присвистнул, а потом нахмурился еще больше: - Но тогда, Андрюша, надо сказать, что это – большая жопа.

-Согласен, - кивнул Андрей. – Меня уже предупредили, что очень скоро к нам понаедут из Москвы и Михайлова.

-Уж в этом можешь не сомневаться, - проговорил Владимир Семенович, кладя обратно только что взятое яблоко. – Слетятся, как мухи на дерьмо.

-Вот я и думаю: что мне теперь делать и что вообще все это может значить? – спросил Андрей, доставая сигареты и оглядываясь, чтобы убедиться, что дверь в коридор закрыта. Он, вообще-то, не курил в доме, но сегодня был не тот случай.


-Ну, что гостей касаемо, то ту рецепт старый, временем проверенный, - ответил отец, принюхиваясь к табачному запаху. – Сам знаешь, не впервой: водка, банька, досуг культурный. Делом они, само собой, один хрен займутся, но если вдруг что накопают для тебя нехорошее, могут и глаза закрыть. Ну, пожурят устно, на худой конец.

Андрей затянулся и поискал глазами, куда можно стряхнуть пепел. Не обнаружив ничего подходящего поблизости, он пододвинул к себе жестяную крышку от банки с компотом.

-Это-то я знаю, бать, - сказал он, смотря на отца. – Я о другом: что за хрень творится? Ведь все это – не просто совпадения, сам понимаешь.

-Да уж, совпадений в нашей работе не бывает.

-Ты старый мент, опытный, может, посоветуешь чего?

Владимир Семенович посидел молча, потом спросил:

-А сам что думаешь?

-Даже не знаю, что уже и думать, - устало ответил Андрей. – Вообще-то, мне кажется, что кто-то охотится за Родькой.

-Почему ты так решил?

-Сам смотри. Убивают его редактора, потом – соседа, тоже журналиста, после чего убийца всплывает у нас.

Владимир Семенович с сомнением качнул головой:

-Не очень убедительно. Зачем мочить всех, если нужен один Родион? По ошибке? Но профессионалы не ошибаются. Хорошо, допустим, что нужно убрать всех троих. Но тогда опять-таки действует либо щенок зеленый, либо полный идиот, оставляющий автографы на каждом шагу.

-А если просто ненормальный? – предположил Андрей. – Сумасшедший, которому плевать на следы? Я, правда, не особенно знаком с такими вещами, как маньяки, но все же…

-Маньяк, воспылавший ненавистью к журналистам? – переспросил отец, а потом пожал плечами: - Черт его знает! Все, конечно, может быть, но ты не брал во внимание другую версию?

-Например?

-Например, что во всем этом деле может быть замешан Родька?

Владимир Семенович сказал это просто, как нечто, само собой разумеющееся, но Андрея передернуло: Родька? Бред! Не может быть Родион убийцей, чушь это!

-Бать, ты чего? – он уставился на отца.

-Ничего, - ответил Владимир Семенович. – Мне и самому эта мысль претит, но ты забыл одно из основных правил: никогда не отметай ни одной версии, пока не получишь доказательство ее неправильности.

-Я не сыщик, - буркнул Андрей. – Я, считай, простой участковый.

-Все равно. Раз уж решил разобраться, так придется и сыщиком поработать. Кроме того, лучше быть готовым ко всему.

-Тьфу, черт! – вдруг в сердцах плюнул Андрей, вдавливая со всей силы окурок в крышку. – Вот не было печали!

-Кстати, - напомнил отец, - ты что-то говорил про сына Родькиного.

-Ах да! – кивнул Андрей. - Совсем забыл. Тут вот какая петрушка выходит. Руслан говорит, что его мать – Наталья Никитина и по всем признакам оно получается так. Но пацан утверждает, что мать умерла, тогда как она жива и здорова.

Владимир Семенович вскинул брови:

-А ты откуда знаешь?

-Запрос послал. Как ответ получил, так сразу к Роде. Тот с парнем поговорил и выяснил, что он наврал. Наталья действительно жива, просто мальчик из дома ушел, разругавшись и с ней, и с отчимом. А мамку похоронил потому, что боялся, как бы Родион его сразу обратно не отправил.

Отец покачал головой:

-Логично. Только ты, судя по твоему голосу, не очень в это веришь. Сомневаешься, что Руслан – вообще его сын?

-В этом-то как раз и не сомневаюсь: пацан слишком на него похож.

-Что верно, то верно, - согласился Владимир Семенович. – Я сам удивился.

-Ты? – изумился Андрей. – А как ты-то с ним пересекся?

Владимир Семенович замялся на мгновенье.

-Да они с Машкой сегодня на чай к нам заходили. Днем. Вот я его и разглядел.

Андрей кивнул. Он понимал, что разглядел в устах отца означает, что тому удалось пройти пальцами по мальчишескому лицу. Этому приему Владимир Семенович научился довольно быстро и сам говорил, что представить новых людей таким образом ему тяжело, а вот узнать когда-то виденных и отпечавшихся в памяти вполне удается. Он помнил Родиона подростком, потому без труда опознал и его сына.

-Что Руслан – Родькин, я уверен, - сказал Андрей. – Тут даже генетическая экспертиза не нужна. Меня другое смущает. Понимаешь, в ответе на мой запрос не было ни слова о том, что у Натальи Никитиной вообще есть дети.

Отец задумался.

-А ты только о ней информацию запрашивал, или и о Руслане тоже? – спросил он наконец.

-Только о ней.

-Ну вот видишь, - развел руками Владимир Семенович. – О детях ты ведь ничего не спрашивал. Или в ответе было что-то, типа: замужем за таким-то, детей нет?

-Не было, - отрицательно покачал головой Андрей. – Но в том-то и проблема: там вообще ничего не было ни о ее семейном положении, ни о детях.

-Так в чем же тогда дело? – удивился отец.

-Да в этом-то все и дело! – воскликнул Андрей. – Если бы она была замужем, или у нее были внебрачные дети, то это обязательно было бы указано, понимаешь? Это же стандартная форма.

Владимир Семенович засмеялся тихо:

-Эх, Андрюха! Неужели ты не знаешь, сколько раздолбайства в нашей конторе? Какие формы? Сидит там девочка, молодая и холостая, думает только о мужиках, вот и лепит отписки, как Бог на душу положит. Просил о Никитиной? На тебе Никитину, и только ее.

Андрей задумчиво взял из пачки еще одну сигарету, прикурил.

-Снова дымишь? – проворчал отец. – С меня бы пример брал: я вот бросил, и на раз.

-Ты не сам бросил, - ответил Андрей. – Тебе врачи запретили.

-А тебе чего ждать? Пока тоже не запретят?

-Ладно, бать, не воспитывай! – отмахнулся Андрей. – Лучше посоветуй, что мне делать-то со всей этой бодягой?

Отец почесал затылок.

-Знаешь, на твоем месте я для начала просто по душам поговорил бы с Родькой. Он – мужик умный, поймет, что ты не просто так это обсуждаешь. Заодно и прощупаешь, что он сам об этом знает, и насколько во всем замешан.

Андрей молча выкурил половину сигареты.

-Бать, а ты сам-то веришь в то, что он здесь замешан? – спросил, наконец, он.

Владимир Семенович плотно сжал губы.

-Если честно, то нет. Но мы с тобой не можем во что-то верить или не верить, нас должны интересовать только факты. Хотя Родя и убийства… - он покачал головой. - Не вяжется как-то…

-Не вяжется, - согласился Андрей. – Но ты прав. Прямо завтра и поговорю. С утра на службе отмечусь и сразу к нему…

Но назавтра все получилось совсем не так, как планировал Андрей. Едва он появился в отделении, как к нему пулей влетела Виолетта и сообщила, что из Михайлова с инспекцией едет полковник Тисленко, заместитель начальника Михайловского УВД. Зашевелились, сволочи! - подумал Андрей. Тисленко был той еще гнидой, его не любили ни в одном из отделов милиции, за работу с которыми он отвечал, и его приезд мог стать большой проблемой, словно других не хватало. Полковник всегда копал глубоко, после чего писал докладные, стоившие многим как минимум выговора. А уж если он ехал с внеплановой проверкой, то, значит, собирался перерыть все грязное белье, какое только окажется в его поле зрения. Поэтому Андрею пришлось отставить все дела, встречать этого упыря со свитой и возиться с ним до обеда, когда Тисленко, откушав в местном кафе (само собой, не за свой счет) и пообещав вернуться завтра, укатил, наконец, восвояси. А Андрей, после всего, что случилось потом, не раз посыпал голову пеплом, проклиная и Тисленко, и свою работу, и вообще весь мир.


41

Борис Соболев выключил диктофон и вынул кассету. Взяв остро отточенный карандаш, он сделал на ней пометку: фамилию клиента, дату и время. Потом вложил кассету в футляр и убрал в шкаф, где таких кассет было уже около сотни. Борис не стирал ни одной записи, полагая, что в будущем они, возможно, окажутся весьма полезными, если ему вдруг взбредет в голову заняться научной работой.

Он вернулся к столу и заглянул в ежедневник. Следующая встреча была назначена только на послеобеденное время, поэтому пока можно было немного расслабиться и разобрать гору бумаг, неведомо каким образом постоянно скапливающуюся на столе.

Борис ногой пододвинул поближе урну и принялся просматривать бумаги. Какие-то он безжалостно мял и отправлял в и так почти полную корзину, но большую часть раскладывал по стопочкам, чтобы затем подшить в папки.

Когда Соболев добрался уже почти до самого низа бумажной пирамиды, он заметил большой голубой конверт без всяких подписей. Взяв его в руки, Борис увидел, что тот запечатан и озадачился: что бы это могло быть? Но уже через секунду хлопнул себя по лбу: Ё-мое, как я забыл-то?

Конверт отдал ему Родион, когда приезжал в субботу со своим другом. Он сказал, что там – результат томографического обследования. Вообще-то, большой нужды у Бориса в них не было, он все равно мало что понимал в самой томограмме, но там должно было быть заключение врача, проводившего анализ. Вот это уже было весьма полезно, по крайней мере, позволяло убедиться в отсутствии (или, наоборот, наличии) каких-либо физических патологий.

Тогда Борис положил конверт на стол, пообещав ознакомиться с содержимым позже, но потом просто о нем забыл. И вот теперь он вскрыл его.

На стол выпали несколько листков. Два из них представляли собой красочные распечатки графиков, картинок и схем, в которых преобладали зеленые и красные цвета. Полюбовавшись на красивые, но мало что говорящие картинки, Борис отложил их в сторону и взял в руки пространное заключение.

Внимательно прочитав несколько первых абзацев, Борис нахмурился. Он вернулся к началу текста, перечитал во второй раз, а потом, уже не останавливаясь, дошел до конца. После этого откинулся в кресле и, все еще хмуря брови, задумался.

Так он сидел минут десять, неотрывно смотря на круглый плафон под потолком. Потом вздрогнул и повернулся к стопке книг, стоявших на полке сбоку от стола. Выбрав одну, самую большую и толстую, Борис положил ее на стол, заглянул в указатель, а потом нашел нужную страницу.

Некоторое время он внимательно читал мелкий текст, после чего отодвинул книгу, не закрывая ее, и снова задумался. Все прочитанное – и в заключении, и в справочнике – очень ему не понравилось. Не понравилось настолько, что Борис ощутил подзабытое уже чувство выпускника мединститута, которому впервые доверили самостоятельно поставить диагноз больному и назначить лечение: вроде бы ты и учился, и опытные врачи рядом, а коленки все равно трясутся.

Соболев потянулся к телефону, снял трубку и набрал московский номер, указанный на заключении из конверта, напротив фамилии врача-невропатолога, наблюдавшего Родиона.

-Алло, - ответил приятный женский голос.

-Добрый день, - поздоровался Родион. – Скажите пожалуйста, могу я услышать господина Аюрова?

-К сожалению, Сергей Викторович на больничном, - все так же мило известил голос. – Должен быть в понедельник. Что-нибудь передать?

Черт, точно ведь! - выругался про себя Борис. - Родион же говорил, что не смог попасть на прием в пятницу из-за болезни врача.

-Нет, спасибо, - сказал он голосу. – Скажите, а кто его замещает?

-Никто, он у нас незаменимый! – лицо владелицы голоса наверняка растянулось в улыбке.

-Ясно, - покачал головой Борис. – Спасибо, я в понедельник перезвоню.

Он положил трубку и взглянул на календарь. Сегодня девятое, среда. Родион говорил, что прием ему назначен на четверг, но он ведь не знает еще, что этот его невропатолог Аюров расхворался до понедельника. А, может, и дольше. Значит, в лучшем случае, Родион попадет к врачу только через четыре дня. А с Соболевым они должны встретиться в субботу. Если Борис все правильно понял и просчитал последствия, то и это может оказаться слишком поздно. Если все верно, то каждый день промедления грозит необратимыми последствиями. А, значит, медлить нельзя. И пусть Родион потом обзовет Соболева паникером, пусть над ним смеются все подряд, но лучше все же перестраховаться, чем после кусать себе локти.

Борис снова взял трубку и позвонил домой к Родиону. Он долго слушал длинные гудки, потом медленно нажал на рычаг. Куда его унесло? - думал Борис, подсматривая в записной книжке тагировский сотовый.

Мобильный тоже молчал. Он не был отключен, но так же, как и домашний, отзывался только гудками, звучавшими как-то особенно тревожно.

Соболев положил трубку и нервно потер ладони. Потом взглянул на большие напольные часы в углу кабинета. Если сложить минут сорок туда, столько же – обратно, да еще добавить примерно час, то получится около двух с половиной. Борис покачал головой: он вполне успевает вернуться до следующего клиента.

Борис встал из-за стола, подошел к шкафу и начал одеваться.


42

За два часа до того, как Борис Соболев у себя в кабинете положил трубку телефона и начал собираться для поездки в Михайловы Ключи, Владимир Семенович, проводив всех домочадцев кого – на работу, кого – в школу, лежал на диванчике, пытаясь заснуть. Так он поступал с тех пор, как вышел на пенсию по инвалидности и его новая жизнь более-менее наладилась. Он привык рано вставать, потому и провожал всех, несмотря на протесты Андрея и Вики. Но после того, как Владимир Семенович оставался один, делать ему было решительно нечего: телевизор не посмотреть, книжку не почитать. Андрей провел в комнату проводное радио, что позволяло его отцу слушать трехпрограммник, и вот под его тихое бубнение Владимира Семеновича обычно и смаривал сон.

Но сегодня сна не было. По «Радио России» что-то рассказывали сначала об искусстве, потом – о ситуации в Ираке, после чего перешли к программе об оперной музыке. Владимир Семенович прислушивался к «Лунной сонате» Бетховена, а сам размышлял, вспоминая вчерашний разговор с сыном.

Нет, он ни на секунду не допускал, что Родион может быть в чем-то замешан околокриминальном. Конечно, тот с семнадцати лет жил в Москве, которая в последнее время стала совсем уж неспокойной, а в Михайловых Ключах появлялся набегами, навещая Полину, да друзей. Но все равно жизнь в столице никак не могла его испортить. Хотя… За службу Владимир Семенович навидался всякого и частенько ему приходилось удивляться, как могло случиться так, что неплохой человек в одночасье превращался в убийцу или насильника. Но Родька… Нет, здесь не тот случай.

Но Андрею, безусловно, надо иметь ввиду все версии. Конечно, не его это работа, на такие дела всегда слетается куча сыщиков (ментовских, прокурорских, а, если особенно «повезет», то и из Генпрокуратуры нагрянуть могут), но как те работают Владимир Семенович знал очень хорошо. Им ведь раскрываемость подавай, побольше да побыстрее, оттого они долго разбираться не будут. Не дай Бог обнаружится, что Родион как-то связан и с убийствами и с пропавшим оружием, так его просто закроют: готовый подозреваемый, чего еще-то надо? Само собой, с Родионом будет не так-то просто: известный журналист, знаменитость, у него и адвокаты и пресса, да только что с того? И не таких сажали и еще посадят! На суды тоже надежды никакой: какой же может быть «беспристрастный и справедливый», если судья вместе с прокурором в перерывах процесса водку вместе трескают? Как не было раньше никакого суда, так и сейчас нет, что уж говорить-то…

Так что Андрюхе обязательно Родьку подстраховать надо, разузнать побольше, чтобы потом помочь, если чего. А то придется Родина из СИЗО вытаскивать, а это сложно. Да и пацана жалко, Руслана: только к отцу приехал, а того – в кутузку.

А как они все же похожи! Владимиру Семеновичу трудно было представить, как сейчас выглядит Родион, но он помнил его облик тогда, в восьмидесятых. Казалось, что годы затерли эти воспоминания, но они сразу ожили, едва стариковские пальцы коснулись лица мальчика. Те же черты, линия бровей и носа, едва заметная ямочка на подбородке, все точно такое же. Да, несомненно: Руслан – плоть от плоти тагировская. Только вот странно, что до сих пор о нем ничего слышно не было, никто и не подозревал о его существовании. А видишь, как вышло…

Владимир Семенович напряг память. Нет, не вспомнить сейчас эту самую Наташу Никитину. Была она, конечно, это старик помнил, но вот лицо ее, внешность увидеть никак не получается. Да и не знал он ее особенно-то… Он и подружек Андрея не очень хорошо знал: тот не спешил делиться ни с отцом, ни с матерью своими сердечными делами, а Родион и подавно, хотя Владимир Семенович считал его чуть не вторым сыном. Родька на эти чувства отвечал взаимностью, но с возрастом все же отдалился, стал более замкнутым и скрытным, как, впрочем, и все подростки…

Владимир Семенович встал с дивана и потихоньку пошел на кухню, водички попить. В доме он ориентировался очень неплохо, лишь опасался выходить на улицу, где быстро мог потеряться.

Вернувшись обратно, Владимир Семенович вновь прилег, пытаясь задремать. Интересно, - подумал он, - правильно ли я поступил, не сказав своим о том, что поймал Машку с Русланом? С одной стороны, может, и неправильно: рановато им еще таким делом заниматься. (А каким, собственно? Ведь Владимир Семенович не знал, до чего у них там дошло, он ведь не разлепил их прямо во время процесса. Может быть, они всего-то целовались невинно, но, с другой стороны, зачем раздеваться при этом?) А, с другой, как раз таки правильно: все это только самих детей касается, и им лучше всего самим во всем разобраться.

За свою жизнь Владимир Семенович по долгу службы общался со многими людьми, в том числе и совсем молодыми. У него выросли дочь и сын, теперь растет внучка, подрастает внук. И Владимир Семенович давно понял одну вещь, которую подчас никак не хотят усвоить родители: бесполезно воспитывать подростка, чего-то ему запрещать, к чему-то принуждать. Подростки – это, по сути, не совсем люди. В смысле, люди, конечно, только не дети и не взрослые, потому все всегда сделают по-своему, что бы им не говорили еще вчера имевшие для них безграничный авторитет родители. Подростка ничему невозможно научить. Даже когда он делает вид, что внимательно слушает и все понимает, то на самом деле он думает только о сексе. Поэтому лучше всего оставить его в покое, смириться с фактом, что он есть, и просто переждать эти четыре-пять лет, отсидеться, как мыши в щели, когда в доме хозяйничает кот.

Владимир Семенович улыбнулся, вспомнив, какие проблемы были и с Настей, старшей дочкой, и с Андреем, когда те были ершистыми и колючими подростками. С Андрюхой-то еще полегче, пацан все-таки, а вот от Настюхи пришлось натерпеться. Да и потом, взрослая уже, она не стала мягкой и покладистой, замуж выскочила, едва только за родительский порог ступила, дочь родила, и теперь вот Машка тут живет, потому как ее мать не может со своей жизнью разобраться. Радует, правда, что постепенно все, вроде как, устаканиваться стало, Настя с мужем перебесились, а, может, просто вошли в тот возраст, когда и беситься-то уже не тянет…

По радио играли «Прощание с Родиной» Огинского, и под эту грустную мелодию Владимир Семенович, наконец, задремал. Он не спал, но видел Настю, приехавшую вдруг за дочкой. Она вошла в дом, осторожно прикрыв за собой дверь, села вместе с Серафимой, которая, впрочем, умерла уже как четыре года, на кухне и мило, по-бабски, шепталась с ней о чем-то. Потом Настя встала и тихонько пошла к спящему отцу…

Владимир Семенович вздрогнул и дочь пропала, словно солнце за облаками. Но кто-то остался. И этот кто-то тихо шел по коридору из кухни.

За несколько лет жизни во мгле Владимир Семенович научился видеть ушами, носом и шестым чувством. Он стал различать совсем тихие звуки, едва уловимые запахи, а еще у него появилась способность чувствовать присутствие людей, даже тогда, когда они не издавали никакого шума и вообще сидели, не шевелясь. Правда, иногда это ощущение подводило, как, например вчера, когда он не ощутил присутствия Руслана в комнате Маши до тех пор, пока тот сам себя не обнаружил. Но это объяснимо: чувства обострялись, когда Владимир Семенович оставался один, в присутствии же кого-то из семейства он расслаблялся, словно находясь под их защитой.

Сейчас слух, несмотря на тихо играющую по радио музыку, говорил, что в доме кто-то есть. Вот едва-едва скрипнула половица у самого выхода из кухни, вот чья-то нога задела невысокий порожек прямо посреди коридора, оставшийся после сноса двери во время давней перестройки дома. Кто-то, несомненно, двигался в сторону комнаты, в которой лежал, замерев и весь обратившись в слух, беспомощный старик.

Неужто я дверь не запер? - подумал Владимир Семенович, различая едва уловимое колебание воздуха. Это точно не был кто-то из своих: те, едва входили в дом, сразу объявляли о том, что пришли. Вчера, правда, Маша ничего не сказала деду, тихонько проскользнув к себе, но оно, в общем, и понятно. Может, и сегодня она решила так же, по тихой воде, провести к себе мальчика? В конце концов, где им еще встречаться-то, даже несмотря за дедовы угрозы разоблачением?

-Маша? – тихо позвал дед, садясь на диване. Все звуки внезапно стихли.

Нет, это была не Маша – Владимир Семенович знал ее шаги, ее запах. Это был кто-то другой, чужой. Чужой, но со знакомым запахом. Терпкий такой, парфюмерный аромат.

Шаги раздались вновь, уже совсем рядом со входом в комнату. Владимир Семенович медленно встал. Нет, ребята, не такой уж он и беспомощный, не дождетесь! Он, конечно, сейчас не тот, что раньше, но постоять за себя мог вполне. Дед сжал кулаки и напрягся, жалея о том, что его наградной пистолет хранится у Андрея в отделении, подальше от детей.

Так, сейчас главное – ориентацию не потерять, - напряженно думал дед, готовясь отразить нападение. Кто бы это мог быть? Воры? Вряд ли простые домушники, те бы сразу наутек бросились, едва услышали, что в доме кто-то есть. Значит, грабители. Этот народ понаглее будет, они и здоровых мужиков не пугаются, сразу бьют в лобешник, вяжут, а потом чистят все в доме, не особенно и торопясь. Только вот что им тут-то брать? Не совсем уж бедно живем, конечно, но и не эти…как их, чертей…олигархи. Хотя сейчас все тащат…

Кто-то уже явно вошел в комнату. Вот он остановился в дверях, смотря на стоявшего человека с устремленными в одну точку глазами. Владимир Семенович чувствовал пронзительный взгляд, направленный на него. Дед не шевелился. Не шевелился и незваный гость.

Пауза затягивалась. Владимир Семенович поднял руки, принимая боксерскую стойку. Ждать дальше было невыносимо.

-Ну, чего встали? – вызывающе бросил дед. – Подходи по одному.

Ему никто не ответил, даже движения воздуха никакого не было, только легкий аромат достигал дедовых ноздрей.

-Что, поджилки затряслись? – еще громче спросил Владимир Семенович, словно старый и опытный бойцовый пес чувствуя приближение драки. – Обоссались? Ну, смелее! Кто тут на полковника запаса?

Воздух справа чуть колыхнулся и Владимир Семенович резко повернулся в ту сторону. Тут же что-то метнулось перед ним влево и дед на каблуках развернулся.

-Потанцуем? – спросил он, вспомнив, как точно такой же вопрос задал много лет назад перед схваткой с вором-рецидивистом Ванькой Косухиным, носившим кликуху Коса. Именно Коса тогда, при задержании, нанес Владимиру Семеновичу роковой удар по голове, из-за чего позже он и потерял зрение.

В ответ не раздалось ни единого слова. Владимир Семенович начал злиться. Да еще этот запах не давал покоя: где он его слышал, причем недавно совсем? В спокойной обстановке он сразу бы это вспомнил, но сейчас, в возбужденном состоянии, память ему изменяла.

Опять прямо перед дедом что-то прошелестело и он снова круто развернулся. И только тут понял, что ориентацию в пространстве он все-таки потерял. Где дверь? Где окно? Где глухая стена? Владимир Семенович растерялся на какой-то миг, и в этот самый момент кто-то бросился к нему.

Запах, ставший вдруг резким и оттого неприятным, ворвался в дедовы легкие, подстегнув память, которая тут же выдала информацию о том, кому именно он принадлежит. Но Владимир Семенович не успел даже удивиться: он почувствовал, как нечто холодное и острое, словно бритва, прошлось под его подбородком. Горло сразу же схватили тысячи мелких судорог и пронзила резкая боль, похожая на ту, которая бывает, когда случайно и глубоко порежешь палец, только эта боль была во сто крат сильнее. Дыхание стало хриплым и воздух из легких вырывался теперь совсем не в том месте, где должен, а ниже.

Владимир Семенович поднял правую руку и схватил себя за горло. Ладонь сразу стала влажной и липкой, а средние ее пальцы провалились куда-то очень глубоко внутрь, причиняя еще большую боль.

Старик почувствовал, что слабеет. Ноги стали ватными, подкосились и он упал сначала на колени, а потом повалился боком на влажный пол. Владимир Семенович все еще пытался сжать зияющее пустотой и брызжущее во все стороны горло, но сил оставалось все меньше. Ему показалось, что его со всех сторон окутывает плотная пелена, отдаляя звуки, запахи и вообще весь окружающий мир. Угасающим сознанием старик услышал словно издалека, как звякнул брошенный на пол нож, а затем раздались неторопливые и уже не таящиеся шаги. Вот чужие ноги сделали пару шагов к двери, потом остановились, словно их хозяин решил полюбоваться на сделанное, а потом снова стали удаляться.

Через несколько секунд все стихло, и лишь зловещие хрипы раздавались на тихом фоне Вердиевского «Реквиема». Вскоре они тоже прекратились, и Верди остался один…


43

Весна, отлежавшись немного и набравшись сил, предприняла вторую попытку наступления на свою предшественницу и, похоже, на сей раз удачную. Вовсю светило солнце, немилосердно растапливая снег, которого, впрочем, осталось совсем немного: основная его часть уже приказала долго жить, превратившись в противную грязную кашу.

Маша повернула на свою улицу и пристально посмотрела вдаль. По улице шли несколько прохожих, но возле ее двора и двора Родиона никого не было. Это одновременно и огорчило, и обрадовало ее. Огорчило потому, что девушка уже привыкла к встречам с Русланом после школы, более того, она ждала их каждое утро, пока сидела на уроках. Обрадовало же из-за того, что Маша чувствовала: ей нужен тайм-аут. Надо побыть одной, чтобы спокойно разобраться во всем, что с ней происходит.

Девушка не торопясь направилась к дому, все равно где-то глубоко-глубоко надеясь, что Руслан просто еще не вышел и сейчас появится из своей калитки, заметит ее, помашет рукой и быстро пойдет навстречу.

Но никто не появился. Маша поравнялась с кованым забором, невольно чуть замедлила шаг и украдкой повернула голову к Родионовому дому.

Во дворе никого не было. Никто не стоял у дверей, чего-то ожидая, никто не шел к калитке. Маша вздохнула, отвернулась и пошла дальше, к своему дому.

-Машка! – раздался вдруг знакомый голос. Сердце подпрыгнуло, она остановилась и вновь оглянулась.

От дома к воротам бежал Руслан. Одеться нормально он не успел: куртка была лишь накинута на плечи, а ботинки болтали во все стороны не завязанными шнурками.

-Привет! – сказал Руслан, выбежав за калитку и сходу поцеловав девушку в щеку. – Извини, едва успел!

-Привет, - ответила Маша. – А если бы и не успел, то что? Позже зашел бы ко мне.

-Не, спасибо! – воскликнул мальчик. – После вчерашнего я у тебя долго не появлюсь.

-Почему? – смеясь, удивилась Маша. У нее разом пропали все мысли и сомнения, как и желание хоть что-то обдумывать.

-А то не догадываешься! – ответил Руслан, немного смущенно и очень трогательно улыбаясь в ответ.

-Зря боишься. Дедуля нас не вложил, не волнуйся. Он свое слово держит.

-Правда? – с большой долей сомнения спросил Руслан.

-Правда, - подтвердила Маша. – Если дед что обещал, то выполнит обязательно.

-Все равно стремно как-то… - проговорил Руслан. Потом вскинул голову: - Лучше пошли ко мне!

-К тебе? – переспросила Маша. – А твой отец возражать не будет?

-Папка-то? Его нет, он прогуляться пошел. Врачи велели ему ногу разрабатывать, вот он по улицам круги и нарезает.

-Что ж ты не с ним?

-А он сам сказал, чтобы я дома сидел: хочет побыть один. Да ты не думай, - засмеялся Руслан. – Даже если бы он был дома, то все равно ничего не имел бы против. Пойдем.

Он схватил Машу за руку и буквально потянул к калитке.

-Может, лучше погуляем? – неуверенно спросила Маша, однако практически не сопротивляясь.

-Не, сегодня моя очередь тебя чаем поить, - сказал Руслан и озорно подмигнул. Маша рассмеялась в ответ и они, пройдя через двор, вошли в дом.

-Раздевайся, - предложил Руслан, скидывая в холле свою куртку.

Маша сняла плащ, сапоги и одела предложенные мягкие тапочки. Руслан спрятал ее одежду в шкаф, туда же сунул и Машину сумку.

В это время откуда-то сбоку неспешно появился Туз. Он подошел к Маше, ткнулся носом ей в ногу.

-Привет, песик! – поздоровалась с ним девушка, погладив по голове. Туз облизал ей руку, после чего удалился, все так же величественно хромая.

Маша вслед за Русланом пошла вглубь дома, но, дойдя до арки со статуей, остановилась.

-Ты чего? – спросил Руслан, оглянувшись.

Маша смотрела на сероватого Давида, на которого сверху падал мягкий свет от встроенного в арку точечного светильника. Лицо статуи находилось как раз напротив ее лица и мраморные глаза, казалось, пристально вглядывались в глаза девушки.

-Красивый, - проговорила она, осматривая статую сверху вниз. Она уже видела Давида, когда заходила к Родиону, но тогда тот был в тени, а сейчас, освещенный, он смотрелся совсем по другому: желтоватый свет придавал каменной плоти живой оттенок, а тонюсенькие прожилки мрамора напоминали вены.

-Милая моя, - сказал Руслан, подходя поближе. – Это, - он ткнул пальцем в сторону Давида, - древнееврейский царь и ему сейчас где-то тыщи три лет.

Маша кивнула:

-Но здесь ему никак не больше восемнадцати. – Она протянула руку, коснулась мрамора и медленно провела указательным пальцем по его груди и животу. – Холодный такой…

Руслан заглянул ей в глаза и присвистнул:

-Машка, да ты извращенка! Тебя каменный голый пацан возбуждает!

-Он такой сильный, - протянула Маша, едва сдерживая улыбку: реакция Руслана казалась ей забавной. Ее рука опустилась ниже.

-Так, стоп! – воскликнул вдруг мальчик. – Сейчас мы все исправим.

Маша и рта не успела раскрыть, как он метнулся куда-то в комнату, а через несколько мгновений появился вновь, держа что-то в руках.

-Конечно, стоит тут голый, всех смущает, - проворчал Руслан и зачем-то полез за статую.

-Ты чего делаешь? – удивилась Маша, не понимая его манипуляций.

-Щас, щас все будет, как надо, - повторял Руслан уже за Давидом, чем-то шурша. Маша с интересом наблюдала за ним.

Руслан развернул какую-то ткань – похоже, полотенце – и обмотал ею бедра статуи. Потом набросил на плечи черный пиджак, а на голову водрузил широкополую шляпу.

-Ну вот, так намного лучше, - сказал он, вылезая из-за статуи.

-Ты совсем сдурел? – спросила Маша, не удержавшись, впрочем от смеха, глядя на примоднившегося Давида.

-А что? – улыбаясь и склонив голову на бок, сказал довольный собой Руслан. – По-моему, он так даже симпатичней стал.

-Да? – лукаво подмигнула Маша. – А тебя, значит, возбуждает каменный одетый пацан?

-Ну вот еще! – фыркнул Руслан, а потом, смеясь, взял Машу за руку. – Ладно, хватит на него пялиться, пойдем лучше, что покажу.

И он повел девушку ко входу в подвал.

Они спустились по лестнице и Маша остановилась в восхищении. Прямо перед ней сиял голубоватой и совершенно прозрачной водой бассейн, отделанный белоснежной плиткой.

-Вот это да! – восхищенно проговорила она. – Я и не знала, что у Родиона тут бассейн есть.

-Нравится? – спросил Руслан, стоя рядом с ней.

-Еще бы! – ответила девушка, заворожено глядя на совершенно спокойную водную гладь.

-Давай искупаемся? – предложил Руслан.

-Искупаемся? – растерялась Маша.

-Ну да! Вода теплая, ты не думай: бассейн с подогревом.

-Но у меня купальника нет.

Руслан засмеялся:

-А я уж решил, что ты его всегда с собой носишь! Зачем нам купальники? Полезли прямо так.

И он начал раздеваться.

-Так? – Маша все еще была растеряна. – А если твой отец вернется?

-А я дверь запру, - сказал Руслан и повернул задвижку дверного замка. – Ну? Ты идешь? – спросил он и, уже голый, встал на кафельный бортик.

И Маша решилась. Она быстро скинула с себя все на скамейку у стены, рядом с одеждой Руслана, и встала с ним рядом.

-Прыгаем! – закричал Руслан и, крепко держа ее за руку, сделал шаг вперед. Маша невольно последовала за ним, хотя ее сердце замирало.

Они вместе погрузились в приятно охлаждающую воду. Маша почувствовала, как ноги коснулись дна, но она, влекомая Русланом, продолжала опускаться вниз.

Окунувшись с головой, Маша быстро вынырнула и набросилась на мальчика:

-Дурак, голову-то зачем мочить?! У меня же косметика!

Руслан засмеялся, откинув назад мокрую челку:

-Фигня какая! Потом снова накрасишься.

-Накрасишься! – передразнила его Маша. – У меня что, косметическая фабрика своя? Знаешь, сколько это стоит?

-Ну ладно тебе, - примирительно сказал Руслан. – Я тебе какой захочешь набор подарю. Сама выберешь.

-А ты у нас подпольный миллионер, - съязвила Маша, уже остывая.

-У папы денег попрошу, - пожал плечами мальчик.

-Решил отца разорить?

-С чего это? – удивился Руслан. - Он сам для меня что захочешь сделает.

-И ты этим пользуешься.

-Нет, - сказал Руслан, ставший вдруг совершенно серьезным. – Я его люблю. Я для него тоже все, что угодно…

Маша почувствовала себя неловко.

-Не обижайся, - она положила руку ему на плечо. – Я шучу.

-Я не обижаюсь, - ответил мальчик. – Я правда его очень люблю. А еще, - он улыбнулся хитро, - я люблю тебя! - и, не дав Маше ничего ответить, он прильнул к ее губам.

Они по грудь стояли в воде и целовались несколько минут. Руслан медленно прижал Машу к стенке бассейна, потом отклонил голову назад и посмотрел ей прямо в глаза, кончиком языка облизывая губы. И девушка снова увидела этот взгляд, такой же, как и вчера: взгляд возбужденного самца, хищника, готового наброситься на жертву.

-От тебя пахнет, как от твоего папы, - прошептала она, уловив легкий приятный аромат.

-Я у него одеколон взял, - также шепотом ответил Руслан. – «Нирвана».

-Приятный запах, - кивнула Маша и уже сама потянулась к нему…

Все произошло очень быстро. Маша животом ощутила возбуждение Руслана и вновь помогла ему рукой. Руслан несколько раз судорожно дернулся, застонал, выгнул назад спину и как-то глубоко гортанно выдохнул. После чего медленно опустил голову на ее плечо. Тело его обмякло, и Маше даже пришлось слегка придержать мальчика. Они стояли, обнявшись, и девушка прислушивалась к своим ощущениям. Странно, но сейчас они были иными, чем накануне. Может быть, все случилось слишком быстро, а, может, ее возбуждение было меньшим, но сегодня она не испытала того, что вчера: взрывного порыва все сметающей страсти. Ей понравилось, но все равно это было не то.

Руслан, часто дыша, поднял голову. Его взгляд изменился. Он все еще был хищным, но уже таким, словно хищник, разделавшись с жертвой, насытился и теперь испытывал легкий кайф от ощущения набитого желудка.

-Ты как? – спросил он, успокаивая дыхание.

-Хорошо, - ответила Маша. А что еще она должна была сказать? Пускаться в длинные и путанные объяснения ей совсем не хотелось. Руслан был доволен, и этого уже было достаточно. По крайней мере, пока.

-Мне тоже, - прошептал мальчик и хотел было снова ее поцеловать, но из глубины дома донеслась тихая трель.

-Что это? – спросила Маша.

-Домофон, - ответил Руслан, чуть отодвинувшись от нее. Маша беззвучно засмеялась. – Ты чего?

-Почему нам все время мешают? – спросила она.

-Не знаю, - улыбнулся в ответ Руслан. – Не обращай внимания.

-На что?

-На звонок, - пояснил мальчик. – Позвонят и уйдут.

Трель раздалась вновь.

-Может, это твой отец? – спросила Маша, прислушиваясь: мощный, все-таки, динамик, раз его даже отсюда слышно.

-Не, - замотал головой Руслан. – У папки ключ есть, он звонить не будет.

-Может, все же узнать, кто пришел? Вдруг что-то важное.

-Думаешь? – засомневался Руслан.

-Думаю, - кивнула Маша.

Руслан вздохнул:

-Ладно. Тогда я пойду.

Он поднялся по алюминиевой лесенке и, не вытираясь, взял со скамьи шорты.

-Подожди, - сказала Маша, тоже выходя из воды.

Домофон зазвонил в третий раз.

-Ты куда? – спросил Руслан, ища рукав у атласного халата. – Оставайся. Я вернусь, еще покупаемся.

-Нет, Руслик, - покачала головой Маша. – Я пока оденусь и в порядок себя приведу. А потом, - она не дала ему что-либо возразить, - будем пить обещанный чай.

Руслан, справившись, наконец, с халатом, заулыбался.

-Тогда давай я тебя в свою комнату провожу, там большое зеркало есть. Потом прогоню всех и вернусь.

-Договорились, - кивнула Маша, подхватила одежду и, надев тапочки и закутавшись в огромное махровое полотенце, пошла вслед за Русланом.


44

Борис Соболев вдруг почувствовал себя неуютно: правая нога в ботинке стала влажной. Он посмотрел вниз. Под ногами разлилась большая лужа, и правый ботинок уже промок.

-Черт! – пробормотал Борис, задирая ногу и тряся ей, как конь. – Еще простыть только не хватало.

Он пододвинулся чуть в сторону и вновь глянул на панель домофона, чернеющую на сером фоне калитки. Она безмолвствовала. Борис позвонил уже два раза, но, похоже, дома у Родиона никого не было.

Соболев насупился. Он звонил часа полтора назад, и ему тоже никто не ответил. Не может ведь Родион шляться так долго! И где его искать? У Бориса в запасе не так много времени.

Может, я зря все затеял? - подумал Борис. - Чего вдруг горячку запорол? Дождался бы субботы, когда договорились с Родькой встретиться, тогда бы все ему и сказал. В конце концов, что изменят три-четыре дня, когда проблема уже давно жила сама по себе и никто ей не мешал?

Однако Борис все же приехал, и ему совсем не хотелось уезжать не солоно хлебавши. Да должен Родион быть дома, или хотя бы сын его. А, может, они вместе ушли?

Борис вынул из внутреннего кармана сотовый телефон и задумался. Понапрягав память и так ничего и не вспомнив, он из другого кармана вытащил бумажник, из которого на свет появилась светло-синяя визитка с золотым двуглавым орлом в левом верхнем углу. Подсмотрев номер, Борис набрал его на клавиатуре. После нескольких напряженных длинных гудков трубка ответила слегка раздраженным голосом Андрея Шереметьева:

-Слушаю вас!

-Андрей Владимирович? – на всякий случай уточнил Борис.

-Да, я.

-Это Соболев. Здравствуйте.

-Здравствуйте, Борис Вячеславович.

Соболев даже удивился: надо же, имя-отчество помнит, а виделись-то всего раз! А Шереметьев тем временем продолжал:

-Извините, но я сейчас очень занят. Я сам перезвоню вам позже.

-Да-да, Андрей Владимирович, - ответил Борис, начав говорить очень быстро, словно боясь, что его абонент раньше времени отключит связь. – Я тоже извиняюсь, но у меня буквально пара слов. Это важно, как мне кажется.

-Хорошо, говорите, - коротко сказал Шереметьев.

-Я часа два назад звонил Родиону Тагирову и домой, и на сотовый, но мне никто не ответил. Сейчас я стою у его дома, звоню в домофон, и мне опять никто не отвечает. Вы случайно не знаете, где Родион может быть?

В трубке повисла секундная пауза.

-Нет, Борис Вячеславович, понятия не имею, - сказал, наконец, Шереметьев и голос его сразу посерьезнел. – Говорите, часа два уже нет?

-Ну, если честно, я не знаю точно. Может быть, он появлялся дома, пока я ехал, но сейчас мне никто не открывает: ни сам Родион, ни его сын.

-Странно, - озабоченно сказала трубка и замолчала.

Борис прислушивался, но на другом конце радиоволны царила тишина. Он уже было открыл рот, чтобы что-то сказать, но тут трубка снова ожила:

-Борис Вячеславович, вы пока там оставайтесь, если возможно, я вскоре либо сам подъеду, либо кого-нибудь подошлю. Можете?

Борис глянул на часы.

-Могу, - ответил он. – У меня есть еще немного времени.

Он отключил телефон и снова нажал на квадратную кнопку домофона. Динамик на калитке отозвался тихой трелью, подтверждая, что он-то работает, вот только подойти к нему некому.

Борис убрал телефон и огляделся кругом, ища глазами что-нибудь типа скамейки, на которую можно было бы присесть. Но ничего подходящего не было, лишь мусорный контейнер стоял неподалеку, но в него Борис садиться никак не хотел.

-Кто там? – раздался за спиной голос из домофона. Он прозвучал столь неожиданно, что Борис чуть не подпрыгнул. Он сразу обернулся к маленькой дырочке видеокамеры.

-Родион? Это Соболев.

-Борис, ты, что ли? – удивился Родион каким-то ослабленным голосом. Или, может, Борису это просто показалось? – Ты чего вдруг?

-Поговорить надо, - ответил Борис, обрадованный уже хотя бы тем, что его поездка не прошла даром.

-Заходи.

На калитке щелкнул замок и она слегка приоткрылась. Борис вошел во двор, и вскоре был уже в доме.

На пороге его встретил хмурый и взъерошенный Родион. Он был в не запахнутом атласном бежевом халате, под которым виднелись лишь широкие цветастые шорты.

-Привет, - сказал Борис, пожимая вялую руку. – Ты спал, что ли?

-Почему ты так решил? – спросил Родион, прикладывая руку ко лбу.

-Ну, в халате, - пояснил Борис, рукой показывая на его наряд.

Родион осмотрел сам себя и лицо его стало таким растерянным, будто он сам только что увидел и халат, и шорты.

-Не знаю, - проговорил он, глядя воспаленными глазами на Бориса и почесывая небритую щеку. – Не помню.

Соболев обеспокоился:

-Слушай, ты в порядке?

-Голова раскалывается, - ответил Родион, снова берясь за лоб. – Словно изнутри стучится кто-то.

Борис нахмурился: вот оно, то, чего он и боялся.

-И давно это у тебя?

-Где-то вторую неделю. Только раньше она не сильно болела, а сегодня как-то особенно. Ты проходи на кухню, - пригласил Родион. – Я сейчас, - он снова посмотрел на свой халат, - оденусь и приду.

И не дожидаясь ответа, он скрылся в какой-то боковой двери.

Борис снял кашемировое пальто, белоснежный шарф и повесил их на вешалку за дверью. Потом стащил ботинки. Да, нога и вправду промокла, - подумал он, одевая гостевые тапочки.

Он прошел на кухню и присел за пустой стол, прикидывая, есть ли у него время на чашку кофе. Висевший на стене проводной радиоприемник вдруг ожил (видимо, после какой-то программной паузы) и торжественно объявил бодрым полуженским-полудетским голосом:

-Для наших маленьких слушателей – «Детский радиотеатр».

И зазвучала заставка: песенка, исполненная не менее идиотскими голосами и рассказывающая о совсем уж странных вещах:

-Колобок и два жирафа,
Колобок и два жирафа,
Колобок и два жира-а-афа!..

Борис усмехнулся, представив себе эту картину: Это до чего же надо допиться, чтобы такое привиделось? Он протянул вверх руку и выключил приемник, и в это время в коридоре раздались шаги. На кухне появился улыбающийся подросток:

-А вот и он: веселый доктор, больной, веселый, старый доктор к нам пришел! – пропел он, глядя на слегка обалдевшего Соболева. – Здрасьте!

Борис понял, что это – Руслан. Он не ожидал, что сын Родиона окажется дома, но не этот факт его удивил. И даже не весьма фривольная песенка, явно адресованная ему. Нет, поразило то, как выглядел подросток. На нем были точно такие же, как на отце, шорты и такой же распахнутый халат. Даже волосы, и те тоже были растрепанными и чуть влажными. Они что, одеждой поменялись? - подумал Борис, но, тем не менее, поздоровался в ответ:

-Здравствуй. Меня зовут Борис Вячеславович.

-А я знаю, - кивнул мальчик. – Я, кстати, Руслан.

-Откуда ты знаешь? – еще больше удивившись, спросил Борис.

-Что я – Руслан? – озорно переспросил мальчишка.

-Нет, что я – Борис Вячеславович.

-Папа о вас рассказывал, говорил, что вы – классный доктор.

-Вот как? Ну, тогда давай будем считать, что мы познакомились, - улыбнулся Борис, стараясь не слишком пристально вглядываться в лицо собеседника. А оно так и манило к себе, являясь чуть не зеркальным, хотя и сильно помолодевшим отражением лица отца. – И где твой папа?

-Подойдет скоро, - ответил мальчик, прислоняясь спиной к дверному косяку. – Можно вас спросить?

Соболев пожал плечами:

-Конечно, спрашивай.

-А зачем вам отец?

Борис снова удивился: Да, вопросец, однако! Но решил все же спокойно объяснить:

-Видишь ли, у него проблемы со здоровьем.

Мальчик повернул голову и внимательно посмотрел Борису прямо в глаза.

-Какие?

Соболеву этот диалог нравился все меньше, и он решил его прекратить.

-Послушай, Руслан, у меня мало времени: через полчаса у меня автобус в Михайлов. Поэтому, прошу тебя, позови отца и предоставь нам возможность переговорить.

Руслан лишь пожал плечами, сотворив на лице совершенно невинное выражение.

-Хорошо, Борис Вячеславович, если вы настаиваете… - он отлепился от косяка. – Идемте.

-Куда?

-К папе. Вы ведь его хотели видеть?

-Да, но… - Борис растерялся. – Он собирался сам сюда подойти.

-Он передумал, - заявил мальчик. – Если вам очень надо с ним поговорить, то я вас провожу. Папа в бассейне.

-Где? –изумился Борис.

-В бассейне, - повторил Руслан. – У нас в подвале – бассейн. Идемте же!

И он, развернувшись, направился к двери напротив.

Что за черт? - недоуменно пожал плечами Борис, вставая из-за стола. - Чего это они купаться решили? Или Родион так с головной болью борется? Но, как бы там не было, Борису это не нравилось.

Все же он спустился вслед за Русланом по лестнице в подвал и вошел в просторное помещение, посреди которого находился небольшой бассейн.

-Ну, и где он? – спросил Борис, подходя ближе к воде и даже заглянув в нее.

-Вы не ответили на мой вопрос, - спокойно сказал Руслан, держа руки в карманах халата.

-На какой?

-Чем болеет папа.

Соболев вздохнул, начиная злиться. Надо будет поговорить с Родионом о воспитании этого мальчишки, - решил он.

-Послушай, - сдерживая себя, сказал Борис. – У меня действительно нет времени обсуждать это с тобой. Да и вообще, существует врачебная тайна.

-У папы от меня секретов нет, - ответил Руслан, глядя на Соболева.

-Это не совсем одно и то же. К тому же ты вряд ли поймешь то, что я хочу сказать твоему отцу. Давай, позови его.

-А вы скажите, может пойму, - не унимался мальчик.

Черт возьми, да что же это такое! - возмутился про себя Борис. Этот парень, что стоял сейчас перед ним, оказался слишком напорист и упрям, в точности, как Родион еще совсем недавно. Борис, правда, Родиона таким не застал, но, судя по его рассказам, все получалось очень похоже. Ладно, применим другую тактику.

-Хорошо, я скажу тебе, и после этого ты сразу же его позовешь.

-Идет! – воскликнул Руслан.

-Я точно не уверен, но, судя по томографии, у отца, похоже, субдуральная гематома. Поэтому ему надо срочно обследоваться и лечиться. Ты удовлетворен?

-Да, - кивнул Руслан. – А если он не будет лечиться?

-Тогда у него могут возникнуть серьезные проблемы.

-Но вы не уверены?

-Нет, не уверен, - согласился Борис. – Но вкупе с его постоянными головными болями вероятность очень высока. Поэтому-то ему и надо пройти обследование.

-Понятно, - сказал мальчик, а потом вскинул голову: - Вы ведь психиатр?

-Психоаналитик, - пояснил Соболев, чувствуя, что втягивается в дискуссию. – Но диплом психиатра.

-Я слышал, что психиатры применяют для лечения электрошок. Это правда?

-В отдельных случаях. Есть еще гипнотерапия, электросон, медикаментозное лечение. Немедленно позови, наконец, отца! – все-таки вышел из себя Борис.

-Не кричите, доктор! – улыбнулся Руслан, вынимая руки из карманов и закладывая их за спину, под халат. – А об обитиатрии вы слышали?

Соболев невольно задумался на секунду: что-то знакомое, где-то слышанное краем уха.

-Не помню, - признался он, наконец.

-А зря. Эту штуковину придумал ваш коллега, Джек Кеворкян.

Борис кивнул. Ну, конечно! Историю Кеворкяна, врача, помешанного на смерти и специально ставящего диагнозы неизлечимых болезней своим пациентам, чтобы те согласились добровольно умереть под его присмотром, преподают сейчас на всех кафедрах психиатрии. Он даже изобрел первую в мире машинку для самоубийств.

-А переводится это, - продолжал мальчик, копаясь у себя за спиной, - как «лечение смертью».

-И к чему ты мне это рассказываешь? – спросил Борис, уже совсем не представляя, как реагировать на поведение нагловатого юнца. Вообще, ситуация довольно идиотская: он, профессиональный врач и образованный человек, ведет несвязный, а временами и совсем дурацкий диалог с мальчишкой, которому явно требуется обыкновенная порка.

-А к тому, что вам, Борис Вячеславович, требуется именно такая терапия. Как там у вас? Врачу: исцелися сам?

-Что-то я не… - начал было Борис, но закончить не успел. Руслан сделал быстрое движение рукой из-за спины, и тут же прогремел выстрел, многократно отраженный от покрытых кафелем стен.

Борис почувствовал сильный и очень болезненный удар в грудь, от которого его отбросило назад. Он вскинул руки, ощущая сильнейшее жжение в груди, пошатнулся и, потеряв равновесие, упал на спину прямо в бассейн.

Его накрыла вода. Борис сделал судорожный вдох, заглатывая ее и она быстро заполнила его поврежденные легкие. Сквозь мутную порозовевшую толщу он разглядел, как мальчик подошел к самому краю бассейна, но все последующее происходило уже без Бориса…

Мальчик смотрел на погруженное в воду тело с застывшим на лице выражением удивления и боли. Потом перевел взгляд на вороненый ПМ, который держал в правой руке.

-Как в тире, - пожав плечами, сказал он и бросил пистолет в воду.


45

-И еще, Андрей Владимирович, - говорил полковник Тисленко, наливая себе очередную стопку из запотевшего графина. – Должен констатировать, что у вас плохо налажена работа с осведомителями.

Полковник выпил, после чего отправил в рот большой кусок мяса.

-Где папка с их донесениями? – прожевав, спросил он. – Лучше работать надо, майор. Привлекать население для информирования.

Они обедали в кафе, том самом, где неделю назад пил кофе Виктор Смирнов за полчаса до гибели. Двое спутников Михайловского замначальника расположились за соседним столом, но и их меню было ничуть не хуже, чем у Тисленко.

Когда они приехали сюда, одного взгляда Андрея было достаточно, чтобы официантка моментально накрыла столики по высшему классу, какой только возможен в Михайловых Ключах: водочка, овощной салат, украинский борщ, обильно сдобренный сметаной, сочный бифштекс с картофельным гарниром. В общем, все, чтобы гости остались довольны.

Тисленко прикатил с утра и сразу же вцепился во все, во что только можно было вцепиться. Он проверял переписку, протоколы, постановления, прошел по всему отделению, заглядывая в каждый угол. Андрей, как собачка на поводке, всюду следовал за ним. Все это заняло время как раз до обеда, после чего полковник объявил, что на сегодня, пожалуй, хватит. Не нужно было никаких дополнительных распоряжений или намеков, чтобы понять, что теперь гости желают откушать.

-Но, с другой стороны, - сказал раскрасневшийся от принятого на грудь Тисленко, - надо сказать, майор, что у тебя все еще не так плохо, как в некоторых других наших отделениях. Так что, если чуть подтянешься и хвосты подберешь, то вполне сможешь сойти за образцово-показательное.

Андрей лишь кивнул. Он прекрасно понимал, что означает внезапная тисленковская инспекция: если в Михайловы Ключи должны приехать с Москвы, то вышестоящее начальство должно само убедиться, что здесь особенно придраться не к чему. Если бы не ожидаемый визит, то никто из Михайлова здесь еще лет десять не появился бы.

Полковник снова наполнил стопку, а Андрей, выпив с ним лишь в самом начале (впрочем, Тисленко и не настаивал на дальнейшей поддержке его компании), ел прожаренное мясо и думал сразу о нескольких вещах. Во-первых, само собой, о самом Тисленко и его приезде. Судя по его довольной роже и последним словам, серьезных оргвыводов не последует. Это, само собой, радовало.

Во-вторых, кого и когда ждать следующим. По идее, уже завтра кто-то может нагрянуть, ведь недаром Тисленко прискакал сегодня прямо с утра и без всякого предупреждения. А, значит, уже сегодня надо наделать всяких недостающих папок и напихать туда всякой херни, чтобы те хоть на полках стояли, да в сейфах лежали. О чем он там еще говорил? Покраска дверей и оконных рам? Этого за полдня не сделаешь, но вот помыть можно. Форма сотрудников? Сегодня же распоряжение, чтобы с завтрашнего утра в гражданке на службу никто не являлся.

И, в третьих, звонок Соболева. Он позвонил как раз в тот момент, когда они с полковником закусывали первую рюмку. Позвонил и озадачил: куда мог деться Родион? В свете всех последних событий, таинственным образом связанных между собой, сам факт его отсутствия может показаться зловещим. Хорошо еще, если ему ничего не угрожает. А если наоборот?

С другой стороны, Родион вполне может просто пойти куда-нибудь, прогуляться, причем вместе с Русланом. Но почему так долго? Нет, все-таки стоит кого-нибудь послать к родионовскому дому, тем паче, что там переминается с ноги на ногу Соболев, которому очень надо Родиона увидеть.

-Извините, товарищ полковник, - сказал Андрей, поднимая на стол салфетку с колен. – Я отойду на минуту: распоряжение по рации передать.

-Валяй! – вальяжно развалившись, ответил Тисленко, а потом добавил: - Вот ведь служба у нас, даже поесть спокойно не получается.

Особенно у тебя, - подумал Андрей, - такая служба тяжелая! Либо в кабинете штаны просиживаешь, либо по районам мотаешься, жрешь на халяву. Но он лишь развел руками – Куда деваться? – и вышел на улицу.

Сев в машину, Андрей взял в руки рацию и послал в эфир:

-Третий первому. Третий, ответьте первому.

-Слушаю, первый! – сквозь тихий шум помех раздался голос Володи Сизова.

-Ты где сейчас?

-Подъезжаю к отделению. Собираюсь на обед.

-Понял, - сказал Андрей. – Володь, не в службу, а в дружбу: прежде, чем обедать, съезди к Тагирову. Там к нему врач приехал и никак достучаться не может. Глянь, может, случилось что.

-Понял, первый, сделаю. Если что – как действовать?

-По обстановке, - ответил Андрей. – Спасибо.

-О чем разговор, босс! – прохрипела рация. – Как там наши гости?

-Об этом потом, - уклонился Андрей. – Отбой.

Он повесил рацию на место и вернулся в кафе.

-Ну, как там, нормально все? – спросил Тисленко, вытирая губы салфеткой. Андрей заметил, что и графинчик, и тарелки полковника пусты.

-Так точно, товарищ полковник!

-Ну и слава Богу, - Тисленко смял салфетку и бросил ее на стол.

-Кофейку? – спросил Андрей, делая знак официантке.

-Нет, благодарю, - отказался Тисленко. – Нам пора, пожалуй.

Он сунул в карман пачку сигарет, зажигалку и элегантный сотовый, которые все время обеда лежали на столе.

-И вот что я тебе хочу напоследок сказать, майор – Тисленко понизил голос. – Ты уж старайся здесь, чтобы, значит, замечаний у тебя не было. А то, сам понимаешь: звание твое должности не совсем соответствует, в случае чего придется другого назначать.

То-то вы за два года нашли сюда другого! - съязвил про себя Андрей, при этом согласно кивнув.

-Ладно, - полковник встал и махнул рукой своим. – Пойдем, проводишь нас до машины.


46

-Я ехала домой, луна была полна… - Володя Сизов, неспешно крутя руль, напевал себе под нос привязавшуюся еще с вечера песенку, из которой других слов он не помнил.

День накануне был очень не плохим. В личном плане. И ночь тоже. Вечером Володе удалось уговорить Виолетту мило провести с ним время сначала в кино, потом в кафе и, наконец, у него дома. Виола, чересчур долго державшая оборону, наконец сдалась.

Вообще, у Сизова в отношении сослуживицы намерения были вполне серьезными. Его родители давно уже говорили единственному сыну, что хотят погулять на его свадьбе и понянчить внуков. Ну, до этого, конечно, еще далеко – Володя даже не думал об этом – но в долгосрочной перспективе все может быть… Виолка – девчонка симпатичная, и ему вполне нравится, да он ей, похоже, тоже не безразличен, иначе не пошла бы она вчера к нему и не осталась бы на ночь.

Конечно, родители правы: Вовке уже пора было определиться со своей жизнью. В его распоряжении здесь, в Ключах, был маленький домик, оставшийся от бабушки по материнской линии (сами родители уже лет двадцать, как жили в Михайлове), и в этом домике он обитал один. Обитание было вполне сносным, Володя привык и сам себе готовить, и стирать, и вообще полностью себя обслуживать. Было где спать, есть, куда приводить женщин, но… пора уже задуматься о будущем. Виолетта подходила для этой цели почти идеально (красива, сексуальна, да и служат бок о бок, что показывает полное совпадение интересов). И, тем не менее, пока еще рано что-то загадывать: поживем, как говорится, увидим.

-Я думала о вас… - бубнил Володя, сворачивая на Третью улицу, где и был дом Тагирова, рядом с домом майора Шереметьева. Андрей вызвал Сизова как раз в тот момент, когда лейтенант уже подъезжал к отделению, собираясь пообедать вместе с Виолой. Получалось, что обед откладывался на полчасика, но приказы начальства (даже высказанные в форме просьбы) не обсуждаются, поэтому Володя, развернувшись, отправился к Тагирову.

Остановившись около высокого кованого забора, Володя заглушил двигатель и вышел из машины. Возле калитки никого не было. Странно, - подумал Сизов. - Андрей, вроде, говорил, что здесь врач какой-то дожидается. Впрочем, врач этот вполне мог уже и дождаться того, кого надо, а потому либо войти в дом, либо убраться восвояси.

Володя уже протянул руку к выпуклой панельке на домофоне, чтобы позвонить, как заметил, что калитка приоткрыта. Видимо тот, кто заходил в нее последним, не до конца закрыл ее за собой, в результате чего продолговатый и раздвоенный, словно змеиный, язык замка лишь слегка зацепился за отверстие в металлическом косяке, оставив калитку незапертой.

Сизов потянул на себя ручку и калитка с жалобным щелчком замка открылась. После секундного размышления, Володя вошел во двор.

Дверь в дом тоже оказалась незапертой, но он обнаружил это только после того, как в нее постучал, а потом, не дождавшись ответа, толкнул.

Миновав террасу, лейтенант снова постучал в следующую дверь и опять ему никто не ответил. Недоуменно пожав плечами, Володя вошел в погруженный в полумрак холл.

-Эй, есть кто дома? – достаточно громко спросил он. – Что у вас все нараспашку?

В доме царила абсолютная тишина. Где-то из разных углов раздавались какие-то шорохи, но в целом все было тихо. Володя снял фуражку, положил ее на тумбочку у телефона и замялся на мгновенье, глядя на свои не очень-то чистые ботинки. Потом махнул рукой: Надеюсь, простят хозяева, если слегка насвинячу.

-Ау! – позвал Володя, медленно двигаясь по коридору. – Есть тут кто живой?

Ответа не последовало. Володя прошел мимо нескольких закрытых дверей, решив для начала упереться во что-нибудь, а потом уже разобраться с комнатами. Раньше ему не приходилось бывать у Родиона, потому он совершенно не представлял расположение помещений.

Одна из дверей была наполовину открыта и Сизов решил в нее заглянуть. Но едва он к ней подошел, как в дверном проеме показалась собачья морда, внимательно за ним следящая. Володя замер от неожиданности и не двигался, решив подождать, пока не станут понятны намерения собаки. Однако та не проявила никаких признаков агрессивности, кроме чересчур внимательного взгляда, и Володя сказал ей как можно дружелюбнее:

-Хороший песик! Где твои хозяева?

Собака чуть пригнула голову, а потом и вовсе отвернулась и скрылась. Выждав еще немного, Володя осторожно заглянул за дверь.

Это была гостиная. Напротив входа стоял огромный камин, облицованный красной плиткой. Посреди комнаты – два больших кресла, стол, чуть подальше – диван с толстыми подушками. Все было освещено ярким солнечным светом, струящимся из окна.

В гостиной никого не было, лишь старый сенбернар уютно расположился возле одного из кресел. Он снова бросил настороженный взгляд на Сизова, после чего вообще отвернулся, словно показывая тому все свое презрение.

Володя решил не заходить в комнату, особенно с учетом того, кто сейчас развалился в самом ее центре. И так было заметно, что гостиная пуста.

Тут все вымерли, что ли? - недоумевал он, продолжая двигаться по коридору. - Ладно, сейчас осмотрю все, потом Андрею доложу: пусть сам решает, что дальше делать.

Коридор уперся в стенку, от которой по бокам были две двери. Одна – закрыта, а другая распахнута полностью. Точнее, второй не было вообще, как убедился Володя, это был просто проход в виде арки на кухню. Туда и повернул лейтенант, решив потом заглянуть в дверь напротив.

В кухне тоже не наблюдалось присутствия кого-либо. Володя окинул ее взглядом: Большая, блин! А техники всякой сколько! – развернулся, чтобы выйти и вздрогнул от неожиданности: прямо перед ним стоял человек. Сизов сразу его узнал: Руслан. Тот самый, которого в субботу увез из отделения Шереметьев. Сейчас, правда, парень был не в джинсах и свитере, а разноцветных шортах и халате, но это был он, точно. Черт, как я его не услышал?

Мальчик смотрел на лейтенанта из под взъерошенной челки, причем взгляд его был таким же, как у пса: внимательным, даже настороженным. Однако уже через секунду он улыбнулся широко и сказал:

-Привет!

Володя только открыл рот, чтобы что-то ответить, как тут мальчик резко выбросил вперед правую руку. Совершенно этого не ожидавший Сизов не успел никак отреагировать.

Он почувствовал резкую боль в животе. Она была столь сильной, что просто перегнула лейтенанта пополам. Он охнул, схватился за живот, сразу ощутив руками что-то липкое и теплое, сделал шаг назад и, оступившись, упал на спину, ощутимо ударившись спиной о стул…


47

-Не забудь: сегодня в четыре тренировка!

-Ладно! – прокричал в ответ уже уходившему однокласснику Коля Шереметьев. Потом махнул ему рукой и поплелся домой, погруженный в тяжкие раздумья.

День сегодня для него был явно неудачным, несмотря даже на слепящее солнце и теплый весенний ветерок. Хорошая погода, это, конечно, хорошо, только ведь ей плевать на все людские проблемы, она хорошая потому, что пришло ее время, а не потому, что ей захотелось вдруг порадовать девятилетнего мальчишку.

Прежде всего оказалось, что Коля с папой вчера неправильно решили две задачи по математике. Точнее, их ответ сошелся с ответом в учебнике, но, оказалось, что решать их нужно было по-другому, проще: всего в два действия, а не в три. Учительница похвалила Колю за то, что он нашел еще один способ решения, пусть и более сложный, а потом спросила, сам ли он выполнял домашнее задание, или ему кто-то помог. Коля быстро прикинул в уме два варианта. Первый: он соврет и скажет, что все делал сам. Но Любовь Васильевна может ему не поверить, особенно если вдруг поймет, что сам он никак не смог бы найти такой способ решения. Кроме того, она может захотеть проверить его слова и задать ему точно такую же задачку, а вот в том, что он с ней справится, Коля сильно сомневался: он мало что вчера понял из папиных объяснений. Если честно, то вообще ничего не понял, здорово нагулявшись перед этим на улице и устав до чертиков.

Второй: он признается в помощи отца. Тогда Любовь Васильевна может, конечно, и поругать его за то, что за него решал папа, но это все же лучше, чем быть позорно уличенным во лжи. И он сказал правду. Учительница и в самом деле его поругала, но чуть-чуть, а потом сказала, чтобы впредь он все делал сам, а к папе обращался лишь в крайнем случае (будто вчера был не крайний! Да у Коли глаза слипались, когда он смотрел в учебник, и, если бы не папа, то он просто уснул бы на столе, в обнимку с книгой).

Но это – мелочь по сравнению с двойкой по чтению, которую ему поставили потому, что он начисто забыл прочитать рассказ, заданный на дом. И так получилось, что его первым вызвали пересказать его содержание, а какое тут содержание, если даже названия Коля не помнил? Вот и получил «пару», которую еще придется показать родителям. Но у Коли был верный способ избежать взбучки, которая ему грозила после каждой двойки: прежде всего надо подкатить к деду. Тот внука чуть не на руках носил и души в нем не чаял, а потому, едва мальчика начинали ругать за двойки, тут же бросался на его защиту, словно коршун на врага, осмелившегося покуситься на его птенцов. Так что серьезной головомойки можно было не бояться, хотя все равно, конечно, неприятно.

В довершение всего оказалось, что Коля забыл дома кроссовки для физкультуры, в результате чего весь урок просидел на скамейке, пока другие играли в футбол. Было скучно просто «болеть» - хотелось поиграть самому – а из спортзала его никуда не отпустили.

Но самое паршивое произошло, когда уроки закончились и Коля собирался домой. К нему подошел директор школы, которого все боялись просто панически, и попросил передать отцу, чтобы тот зашел завтра в школу. Коля от неожиданности и испуга чуть язык не проглотил, потому лишь просто кивнул в ответ. И теперь, идя к дому, он усиленно размышлял, зачем именно потребовался Игорю Васильевичу папа.

Но солнце светило, теплый воздух шевелил волосы на непокрытой Колькиной голове, уже пахло пусть еще и далеким, но видимым вдали летом. Все это постепенно привело мальчика во вполне сносное расположение духа. Особенно улучшилось его настроение, когда он решил, что директор вызывает папу не для того, чтобы пожаловаться ему на сына. В этом случае Игорь Васильевич не стал бы передавать свою просьбу через Колю, а просто позвонил бы отцу на работу. Скорее всего, директор хочет поговорить с ним о чем-нибудь, связанным с его работой. Колин папа часто и сам приходил в школу, и посылал других милиционеров, чтобы они проводили с учениками воспитательные беседы об их поведении. Папа называл это профилактикой преступлений. Вот, наверное, из-за этой профилактики Игорь Васильевич и вызвал отца.

Коля подошел к дому и заметил по соседству милицейскую машину. Она стояла возле ворот дяди Родиного дома, но машина была не отца: у того номер был 010, тогда как у этой – 012. Кроме того, это была и не «шестерка» вовсе, на которой ездил папа, а «пятерка», причем довольно потрепанная.

Коля прошел чуть вперед, обошел кругом машину и подергал ручку водительской двери. Та оказалась запертой. Тогда мальчик заглянул вовнутрь. Там ничего интересного не оказалось, все, как везде: руль, рычаг скоростей, панель приборов. И еще рация.

Коля огляделся вокруг, но водителя нигде не наблюдалось. Пожав плечами, мальчик развернулся и пошел домой.

Он сунул ключ в замочную скважину и начал поворачивать его направо, но тот, сделав лишь одно судорожное движение, уперся во что-то. Дед опять забыл дверь запереть, - подумал Коля, вынимая ключ и вешая его обратно на шею. Такое иногда случалось, мама говорила, что у деда – склероз. Что это такое, Коля точно не знал, но решил, что родителям деда не сдаст, в благодарность за покровительство при их наезде из-за двойки.

-Деда, я дома! – сказал он громко, входя в дом. Ему никто не ответил. Спит, наверное, - решил Коля, но, прежде чем отправиться будить деда, он, бросив в коридоре рюкзачок, решил зайти на кухню и попить компота, что стоял в банке в холодильнике: почему-то все пересохло в горле. Когда такое по утрам бывало у папы, он говорил, что его мучает сушняк. Правда, накануне он приходил домой либо чересчур веселым (что, почему-то, не очень нравилось маме), либо каким-то странным: не веселым и не грустным, качающимся в разные стороны, хватающимся за стенки и мычащим что-то непонятное. Тогда мама говорила, что папа – никакой. Как папа может быть никаким, Коля не понимал, но спрашивать в такие моменты у мамы ни о чем не решался.

Мальчик вытащил банку и осторожно налил из нее компот в чашку. Половинки яблок остались на дне и в чашку не попали, но Коле они сейчас были и не нужны: до яблок очередь дойдет за обедом. Убрав банку обратно в холодильник, он приник к чашке, делая большие глотки холодной сладкой жидкости. Вообще-то, мама всегда требовала, чтобы он пил маленькими глоточками, тем более холодное, но Коле такой способ решительно не нравился: и долго, и удовольствия никакого.

Утолив жажду, мальчик оторвался от чашки и, переводя дыхание, увидел, что в деревянной стойке для ножей, стоявшей на холодильнике, не хватает одного, самого большого. Мама всегда держала ножи в подставке, поднимая ее повыше, чтобы Коля до них не дотянулся (словно нельзя было пододвинуть к холодильнику стул!). Мальчику разрешалось лишь пользоваться теми ножами, что лежали в кухонном столе: они были маленькими и с зубчиками на лезвии, из-за чего ими было сложнее порезаться.

Коля удивился: обычно мама, уходя на работу, всегда проверяла, чтобы все ножи были на месте. Это был один из нескольких ежедневных ритуалов, наравне с проверкой утюга, газа и кранов на кухне и в ванной. Сейчас же ножа на месте не было.

Коля заглянул в раковину, думая, что, может быть, нож брал дед, или сама мама забыла его вымыть. Но его не было и там. В конце концов, мальчик решил плюнуть на этот нож – мало ли куда его могли положить? – и просто помыл за собой чашку.

-Дед! – снова позвал Коля, поставив чистую чашку на стол и выходя в коридор. – Вставай, кушать будем!

Ему снова никто не ответил. Мальчик слегка вскинул брови и пошел прямо в большую комнату, где обычно по утрам на диванчике дремал дед…


48

Едва за Русланом закрылась дверь, Маша сбросила с себя полотенце и осмотрелась. Она оказалась в комнате средних размеров, ничем особенным не отличающейся от других в доме Родиона. Односпальная кровать у стены, рядом с ней – красивый торшер с голубым абажуром. У стены напротив – плоский шкаф-купе, письменный стол, причем девственно чистый: ни книг, ни журналов, ни каких-либо бумаг. Зато рядом с ним стоял музыкальный центр, а журнальный столик под ним был завален компакт-дисками.

Около аккуратно застеленной кровати висело большое зеркало. Маша быстро оделась, пододвинула к зеркалу стул и, положив на колени сумку, которую захватила снизу, выложила на нее косметику.

Минут десять – или что-то около того – у нее ушло на то, чтобы подправить макияж. Могло бы уйти и больше (как обычно случалось по утрам), но сейчас не надо было штукатуриться полностью: так, мелкий косметический ремонт.

Полюбовавшись в зеркало на результат своего труда, Маша собрала все причиндалы обратно в сумку. Повесив ее на плечо, девушка встала и в этот момент вдруг услышала какой-то далекий хлопок, похожий на выстрел новогодней хлопушки. Она замерла и прислушалась, но все было тихо. Может, показалось? - подумала она и снова напрягла слух. Нет, больше звуков никаких не было.

Маша подошла к двери и нажала на ручку. Та повернулась, но дверь не открылась. Не поняла! - удивилась девушка. - Меня что, заперли? Ну, засранчик!

-Руслан! – позвала она через дверь, слегка постучав по ней пальцем. – Ты где там?

Подождав немного, Маша постучала еще раз. И снова ей никто не ответил. Девушка хмыкнула недоуменно, пожала плечами и подошла к музыкальному центру. Взяв в руки диски, она стала неспешно перебирать их, разглядывая обложки.

Просмотрев с десяток, Маша сделала вывод, что у Руслана довольно старомодные музыкальные пристрастия. У него не было ни одного альбома современных групп, не было и сборок хитовой музыки. На дисках были записи, популярные лет двадцать назад, причем как русские, так и зарубежные. Такую коллекцию естественно было бы увидеть, например, у Родиона или, скажем, дяди Андрея, но никак не у пятнадцатилетнего парня. Хотя, ничего особенно странного во вкусах Руслана не было: сейчас музыка восьмидесятых и, даже, семидесятых, переживала очередной расцвет. А, может, это и есть диски Родиона, а Руслан просто не успел запастись тем, что нравится ему, потому и слушал то, что нашлось в доме.

Маше показалось, что она услышала снизу чей-то голос. Она осторожно положила компакты, поправила на плече ремень сумки и на цыпочках вновь подошла к двери. Да, голос точно был: он только что произнес еще что-то, правда, слов разобрать не удалось.

Маша прислушалась, но больше ничего не было слышно. Она подождала еще немного и снова нажала на ручку. Дверь не поддавалась.

-Руслан! – позвала она уже громко. – Ты где? Дверь открой!

Реакция на ее призыв была нулевой. Маша начала сердиться: какого, в конце концов, черта было ее запирать? Будто она куда-то бежать собиралась!

-Руслан, немедленно открой! – она изо всех сил заколотила кулаком по двери. – Слышишь? Или я обижусь!

Она надеялась, что уж после этого мальчик обязательно поднимется на второй этаж – не заметить возмущения в ее голосе, даже через дверь, было просто невозможно – но этого не произошло. За дверью по-прежнему была тишина.

-Ну ладно! – зловеще проговорила Маша. – Сейчас я с тобой разберусь!

Она разозлилась, но злость была веселой: Решил со мной поиграть? Хорошо, поиграем. Берегись!

Она нажала на ручку, а потом навалилась на нее всем телом. Внутри что-то жалобно хрустнуло, ручка провалилась, безвольно повиснув вертикально вниз, а дверь тихо отворилась.

-То-то! – удовлетворенно проговорила Маша, а потом, глядя на сломанный замок, развела руками: - Уж извини! – сказала она то ли замку, то ли отсутствующему Руслану.

Она подошла к лестнице, покрытой зеленой ковровой дорожкой.

-Ау! – сказала она громко. – Я иду искать!

И снова дом ответил безмолвием. Маша спустилась вниз и почти сразу ей в глаза бросилась милицейская фуражка, лежащая на столике в прихожей. Девушка напряглась: Неужели дядечка приехал? Может, они с Родионом где-то встретились, и вместе в дом зашли? В таком случае ей очень повезло, что она решила не оставаться в бассейне в чем мать родила, а оделась и привела себя в нормальный вид. Маше совсем не хотелось, чтобы еще и дядя Андрей их застукал, хватит одного деда.

Да, но если и дядя и Родион в доме, то где же они? Тоже, что ли, в прятки заигрались?

Маша положила сумку, взяла фуражку, надела ее на себя и посмотрелась в зеркало. Вид был комичным: фуражка оказалась великовата и все время сползала на глаза. Маша вытянулась по стойке смирно, отдала своему отражению честь и засмеялась тихо. Потом, сняв фуражку, перевернула ее и на околыше, с внутренней стороны, увидела надпись шариковой ручкой: Сизов.

Вовка? - удивилась Маша. - А он-то что здесь делает? Она вернула фуражку на место и пошла по коридору, который за время ее отсутствия успел погрузиться в полумрак: кто-то выключил весь свет. Насколько помню, дальше должна быть кухня, - рассуждала девушка, продвигаясь вперед.

Подходя к концу коридора, из которого направо был арочный проход на кухню, Маша услышала какой-то странный голос. Тихий и, вроде бы знакомый, но что-то более конкретное о нем Маша сказать не могла.

Она замедлила шаг – сама не зная, почему – и осторожно выглянула из-за арки. То, что она увидела, просто повергло ее в шок.

Недалеко от входа полулежал Володя Сизов, опираясь спиной на опрокинувшийся стул. Лицо его искажала болезненная гримаса, руки прижаты к животу, а между пальцами струилась кровь, которая, сбегая вниз, образовала уже внушительную лужу.

Перед ним был Руслан все в том же халате, который он надел после того, как они вылезли из воды. Он присел напротив Володи и тихо говорил, поигрывая в руках длинным и узким окровавленным ножом:

-Чего вам всем от нас надо? Я знаю, вы все желаете нам вреда. Я знаю.

Маша остановилась, словно вкопанная. Представшее ее глазам было настолько неожиданным, страшным и неправдоподобным, что у нее мелькнула мысль ущипнуть себя побольнее, чтобы проснуться. А Руслан, не видя позади себя девушки, продолжал, обращаясь к скорчившемуся на полу Сизову:

-Ничего, я скоро со всеми вами разберусь. Все отстанете от нас.

Руслан чуть повернул голову и Маша заметила на его губах улыбку настолько зловещую, что у нее застыла кровь в жилах. Не в силах пошевелиться, девушка во все глаза смотрела на разворачивающуюся перед ней драму.

-Ты – следующий, - проговорил Руслан, вновь глянув на Володю. Потом начал медленно поднимать нож. Сизов зажмурился.

И тут Машу словно что-то отпустило, она вновь обрела способность говорить и двигаться.

-Что ты делаешь?! – закричала она, делая шаг из-за арки.

Поднятая рука Руслана замерла. Он вздрогнул и медленно повернул голову на ее голос.

-Наташа? – удивленно проговорил он, вставая. – Ты как здесь?

Володя открыл глаза, увидел Машу и, морщась, показал ей головой, чтобы она уходила.

-Руслан, ты чего? – спросила девушка и заметила, что ее голос дрожит.

-Уходи, прошу тебя, - сказал Руслан, поворачиваясь к ней лицом. – Мы потом поговорим, мне много надо тебе сказать. Подожди меня там, - он неопределенно дернул левой рукой. – Пожалуйста, Наташа!

Почему он называет меня Наташей? - подумала девушка, глядя прямо ему в глаза, в которых горел совершенно нездоровый огонь, и ее вдруг осенила догадка: Он сошел с ума! Маша ужаснулась. Господи, что делать-то? Она совершенно не представляла, как надо вести себя с сумасшедшими. Правда, где-то когда-то читала, что нельзя их раздражать, и говорить лучше всего спокойно и приветливо. Какое уж тут спокойствие!

-Русланчик, брось нож, - попросила девушка, стараясь унять дрожь в голосе и коленях.

-Уходи, Наташа! – уже почти простонал мальчик и на его лице появилось выражение ужасного страдания. – Умоляю!

-Все хорошо, ты не волнуйся, - уговаривала его Маша, уже чуть справившись с собой и решив, что ей все же удастся взять ситуацию под свой контроль. Она на мгновенье скосила взгляд на Володю. Тот по-прежнему лежал, не двигаясь, но, в то же время, следя за Русланом.

-Уходи! – вдруг закричал Руслан и тут стало происходить то, что не просто снова выбило из Маши всякую уверенность, но и заставило вообще не думать ни о чем. Ужасный мерзкий страх накатил на нее и завладел полностью.

Руслан стремительно менялся внешне. Его светлые волосы потемнели, превратившись из русых в темно-коричневые. Они даже на вид становились жестче, на глазах отрастали по бокам, а челка уменьшалась. Черты лица погрубели, вокруг глаз появилось несколько мелких морщинок, кожа потеряла детскую нежность, а щеки и подбородок в одно мгновенье покрылись небритой несколько дней щетиной.

Мальчик стал чуть выше ростом, при этом вся его фигура под халатом утратила подростковую угловатость и непропорциональность, в одночасье став плотнее и превратившись в фигуру взрослого мужчины. Ноги и грудь покрылись волосами, выросшими прямо на Машиных глазах. Правая рука его разжалась и сжимаемый ей нож с глухим стуком упал на пол.

Маша смотрела на все это, широко распахнув глаза и приоткрыв рот. Как в фильме ужасов! - мелькнуло в ее голове, но в фильмах все происходит не с тобой, потому ты, хоть и боишься, но боишься как-то отстранено, зная, что в конце концов просто выключишь телевизор и все закончится. Здесь же не было кнопки на пульте, которой можно было все остановить, вообще не было никакого пульта, а потому Маша испытывала не просто страх, а парализующий ужас. Происходившая перед ней метаморфоза – невозможная, немыслимая, но, тем не менее, такая же реальная, как сама девушка – лишила ее речи и едва не заставила зашевелиться волосы на голове.

И самое ужасное во всем этом было то, что Маша узнала, в кого именно превратился Руслан: сейчас перед ней стоял Родион. В тех же шортах и халате, но не сын, а отец. Он смотрел на Машу и, казалось, ее не узнавал.

Мамочки, что же это?! Вопрос возник в ее голове и заскакал там как мячик, ввиду полного отсутствия каких-либо других мыслей. Маша напрочь забыла о лежащем Володе, о том, где она находится и даже как ее зовут. Она не шевелилась, впав в какой-то ступор, затаила дыхание и лишь смотрела в глаза напротив.

Из щели приоткрытого окна донесся короткий визг сирены. Какой-то малюсенькой не парализованной частью сознания Маша узнала этот звук: его могла издать только машина дяди Андрея. Похоже, что он как раз остановился у забора и заглушил двигатель.

Машины губы дрогнули в попытке позвать на помощь, но не смогли издать ни звука. Она лишь молча смотрела в эти странно завораживающие, словно змеиные, глаза и продолжала стоять на месте.

Сколько прошло времени с того момента, как началось это невероятное превращение, Маша не знала. Может быть, пять минут, а, может и полчаса. Она полностью потеряла всякое ощущение времени, оно словно сжалось вокруг нее, сгустилось и растеклось, изменив свой обычный ход и, возможно, даже повернув вспять.

Стоявший в полутора мерах от нее изменившийся Руслан (или Родион?) вдруг словно ожил и сделал маленький шаг к девушке. И это его движение вдруг разорвало то желе из времени, в которое погрузилась Маша, пробило в нем дыру, и влило в девушку силы, способные вырвать ее из смертельных объятий страха.

Маша дико завизжала, одним рывком развернулась и бросилась прочь из дома как была, в платье и тапках, толкая двери, не оглядываясь и не останавливаясь ни на мгновенье.


49

Стоя возле своей машины и глядя вслед быстро удаляющейся черной «Волге», Андрей сплюнул себе под ноги: Принес же черт! И самое противное, что Тисленко сотоварищи далеко не последние визитеры, которых надо ожидать в ближайшие дни. Пожалуй, даже о выходных на этот раз придется забыть: московские ребята, хоть и тоже люди, но за свои зарплаты (или рост карьерный, кому как повезет) задницы рвут и себе и другим, несмотря на все трудовое законодательство.

«Волга» скрылась из виду, начав спуск к речке, на которой расстался с жизнью столичный редактор Смирнов. Бляха-муха, вот ведь как начнет не везти, так хрен остановится! - подумал Андрей, добывая из пачки сигарету и отпирая машину. Одно лишь радовало: на сегодня гости все вышли, можно больше никого не ждать. Однако, расслабиться не придется: не просто так ведь Тисленко за дармовым обедом щедро рассыпал замечания по работе отделения. Хотел бы вздрючить Шереметьева, так сразу бы акты составлял. Нет, он специально ограничился устными претензиями, чтобы все успели исправить до приезда столичных следователей и проверяющих. Его понять можно: тоже мало не покажется, если работа в Михайловых Ключах будет признана неудовлетворительной. Вот и подстраховался, примчавшись, чтобы, не дай Бог, никто не нашел здесь чего-нибудь. Так что придется сегодня всех на уши поставить. Но сначала – разобраться с тем, что там у Родиона с его психоаналитиком. Не совсем вовремя, конечно, но что делать?

Андрей закурил и взял рацию:

-Третий, ответь первому.

Из динамика донесся лишь тихий сухой треск помех.

-Третий первому. Вовка, спишь, что ли?

Ответа не последовало.

-Чтоб вас! – проворчал неизвестно в чей адрес Андрей, вернул рацию на место и достал из кармана сотовый. Но, секунду подумав, убрал телефон обратно: больше времени потеряешь, пока звонить будешь, тут доехать быстрее.

Андрей завел двигатель, развернулся и поехал самым коротким путем. Уже через несколько минут он затормозил у родионовского дома, прямо за «пятеркой», на которой сегодня ездил Сизов.

Заглушив двигатель (сирена наверху подтвердила его остановку коротким взвизгом и подмигиванием красно-синей мигалкой), Андрей вышел на улицу и заглянул через стекло в машину Володи. Все было на месте, за исключением самого лейтенанта. Нигде не было видно и Соболева.

Они там, наверное, уже чаи гоняют, - подумал майор, посмотрев из-за забора на большой дом из красного кирпича. - Придется разбавить им компанию.

Андрей сделал шаг к калитке, но тут же остановился от резкого звука со стороны своего дома. Повернувшись, он увидел, что оттуда выбежал Коля и, хлопнув дверью, стремглав бросился на улицу.

-Вот черт, носится как угорелый! – пробурчал Андрей, идя сыну навстречу и собираясь немного охладить его через край бьющую энергию. Но то, что он увидел, когда мальчик подбежал к калитке, разом охладило уже самого Андрея.

Коля был не в себе: глаза широко открыты, рот судорожно хватает воздух. Было видно, что мальчик перепуган насмерть.

Едва завидев отца, он бросился к нему и вскоре уткнулся головой ему в живот. Андрей увидел, что мальчишку всего трясло.

-Коля, что с тобой? – удивился Андрей, присаживаясь на корточки и беря сына за плечи. – Что случилось?

Мальчик не плакал, но и ничего не говорил. Он лишь раскрывал рот, мотая во все стороны головой.

-Успокойся, - сказал Андрей, сам взволнованный видом сына. – Расскажи, чего ты испугался?

-П-п-п… - попытался что-то произнести Коля, но у него ничего не вышло.

-Тихо-тихо, не волнуйся, - все еще крепко держа сына, попытался успокоить его Андрей.

-П-п-па… - снова начал Коля, и в этот момент его глаза вдруг закатились, голова безвольно свесилась набок, а тело обмякло, словно потеряв какой-то внутренний стержень, и мальчик не упал на землю только потому, что его держал отец.

- Коля! – почти прокричал Андрей, не на шутку перепугавшись. – Коля, очнись!

Поддержав мальчика одной рукой, другой он слегка похлопал его по щекам. Это не помогло: сын оставался без сознания.

-Твою мать! – выругался Андрей, потом добавил тихо и суетливо: - Сейчас, Коля, сейчас…

Он поднял мальчика на руки и поднес к машине. Распахнув заднюю дверцу, Андрей осторожно положил сына на сиденье, стащил с себя форменную куртку и аккуратно накрыл ей мальчика. Потом кинулся на водительское место и схватил рацию:

-База первому! База, ответьте, черт вас возьми!

-Слушаю первый, - отозвалась рация удивленным голосом диспетчера.

-Светка! - буквально заорал Андрей. – Срочно «скорую» на Третью улицу, дом пятнадцать! И наряд!

-Скорую и наряд на…

-Да не повторяй ты! – перебил диспетчера Андрей. – Вызывай срочно!

Он бросил рацию и снова взглянул на сына. Тот лежал в той же позе, в какой его оставил отец, дыхание его едва угадывалось по чуть приподнимавшейся груди.

Андрей вдруг хлопнул себя по лбу и полез под свое сиденье за аптечкой. Он уже раскрыл ее и начал рыться в поисках нашатыря, как тут же замер, весь обратившись в слух.

Откуда-то издалека донесся пронзительный визг, словно от забиваемой свиньи. И он стремительно приближался.

Андрей распрямился, оглянулся. И увидел, как из Родькиного дома пулей выскочила Маша в одном платье. Она побежала через двор прямо к воротам, не обращая внимания на попадающиеся на пути лужи.

А с ней-то что? - подумал майор, делая шаг к калитке. Маша уже добежала до нее и стала бешено дергать ручку с другой стороны.

-Маша, ты чего? – спросил Андрей, приблизившись к калитке.

-Дядя! – прокричала Маша, и в ее голосе Андрей услышал жуткую панику. – Выпусти меня, а то он меня убьет!

-Кто убьет? - Андрей тоже дернул за ручку. Калитка была заперта.

-Дядечка, милый, помоги! – снова закричала Маша.

Андрей замер на секунду, а потом полез в карман и достал ключи от дома друга. Быстро выбрав тот, что открывал калитку, он всунул его в замок и через мгновенье Маша, как и Коля несколькими минутами раньше, упала в его объятия.

-Машка, да что происходит? – изумился Андрей, увидев на ее лице то же выражение, что и у Коли: страх и сильнейшее потрясение.

-Там… - выдавила из себя разом ослабевшая девушка. – Там Руслан… Вовка… ранен…

-Кто ранен? – нахмурился Андрей, но ничего больше добиться от нее не смог. Надо туда идти, - решил он.

Вдалеке послышался вой сирены «скорой помощи». Андрей посадил Машу в машину к Коле и сунул ей в руки аптечку.

-Помоги брату, он без сознания. Сейчас «скорая» подъедет. Справишься?

Маша лишь кивнула. Она уже чуть пришла в себя, правда, соображала еще с трудом.

Андрей вошел в калитку и, оглядевшись, быстро пошел к дому. Возле крыльца он остановился и внимательно прислушался. Из настежь распахнутой двери не доносилось ни звука. Майор вошел на террасу, вынул из одного кармана пистолет, а из другого – полную обойму (он никогда не носил пистолет заряженным – зачем?), всунул ее на место и передернул затвор. Потом тихо пересек террасу и осторожно проник в холл.

Ниоткуда не доносилось ни звука, лишь снаружи было слышно, как подъехала машина «скорой». Андрей глянул вниз и заметил на полу Машину сумку и фуражку Сизова. Он обошел их, стараясь не задеть, и медленно двинулся вперед в полумраке, напряженно держа согнутую руку с пистолетом, направленным дулом вверх.

Он достиг закрытой двери справа. Осторожно толкнув ее, Андрей быстро заглянул в комнату и окинул ее взглядом. Никого. Оставив дверь открытой, он двинулся дальше, заглянув по дороге еще в несколько закрытых комнат.

Впереди оставалась еще гостиная и «нижняя спальня», как называл ее Родион. Дверь в гостиную была чуть приоткрыта и Андрей напрягся. Подойдя к ней почти вплотную, он прислушался, но все по-прежнему было тихо. Быстро открыв дверь полностью и заглянув в гостиную, Андрей убедился, что и здесь никого не было.

Точно также никого не оказалось и в спальне. Андрей, оставив, как и все другие, дверь открытой, обернулся и вздрогнул, выкинув вперед руку с пистолетом: в стенной нише кто-то стоял, низко надвинув шляпу. Но когда прошел первый испуг и Андрей присмотрелся, он опустил руку и плюнул от досады: перед ним был Давид, почему-то одетый в дурацкую юбку, пиджак и шляпу.

Родька тут допился, что ли? - подумал Андрей, подойдя и ткнув на всякий случай статую пистолетом. Дуло уперлось в каменную плоть.

Андрей повернулся и пошел по коридору к кухне, напротив которой была дверь, ведущая в подвал. Остановившись у арки, он, как и Маша до него, осторожно выглянул из-за нее.

-Вовка? – спросил он, увидев полусидящего на полу раненого Сизова. Тот лишь слабо улыбнулся в ответ.

Андрей вошел на кухню, осторожно переступил через валявшийся нож, и кинулся к Володе.

-Ты как?

-Нормально, - слабо ответил лейтенант, держась за живот. Весь перед его куртки был пропитан кровью.

-Потерпи, сейчас врач будет.

Володя замотал головой и показал глазами на дверь напротив:

-Он там.

-Кто? Родион или Руслан?

-Оба, - тихо ответил Володя. – Шеф, возьми его.

-Кого взять? – переспросил Андрей.

Володино лицо приобрело страдальческое выражение:

-Я не знаю, тут чертовщина какая-то. Но ты все равно возьми.

Андрей не знал, как ему поступить. Надо немедленно вызвать сюда врача – Володька весь истек кровью, непонятно, как он еще в сознании оставался, хотя бредить, похоже, уже начинал – а, с другой стороны, пока нет никакой ясности об угрожающей опасности и не устранена сама опасность, никого пускать в дом было нельзя. Его сомнения прервал Сизов:

-Иди, я подожду.

И Андрей решился.

-Я быстро, - сказал он, и вошел в отделанную матовым стеклом дверь.

Лестница вниз была ярко освещена точечными светильниками, встроенными в потолок. Бесшумно спустившись по ступеням, Андрей оказался в помещении с бассейном. И сразу же ему в глаза бросилось плавающее в покрасневшей воде тело, облаченное в темный костюм. Соболев! - содрогнувшись, узнал майор. Он подошел поближе и присмотрелся к трупу: рана на груди, похоже огнестрельная.

Внимательно осмотрев бассейн вокруг безжизненно плавающего на поверхности психоаналитика, Андрей сквозь мутную воду заметил на дне пистолет. Вот, похоже, и ствол нашелся, - отметил он про себя, не испытав при этом ни радости, ни облегчения. Он вообще сейчас не испытывал никаких чувств, он просто не понимал, что здесь произошло и как с этим связан его лучший друг. И чтобы хоть что-то понять, надо прежде всего найти Родиона и Руслана. Да и Володька наверху, если ему не помочь срочно, запросто концы отдаст.

В помещении с бассейном никого – живого, в смысле – не было. Андрей заглянул в маленькую сауну, после чего обогнул бассейн и вошел в дверь, ведущую в гараж, котельную и кладовку.

В гараже мирно спал пустой «Мерседес», в котельной гудел всеми соплами большой газовый котел, старательно гоняя нагретую воду по системе отопления. Жара тут была, как в Сахаре, хотя где-то сверху и работал кондиционер. Андрей поморщился и закрыл металлическую дверь.

Оставалась кладовка. Других помещений – Андрей знал это – здесь не было.

Шереметьев глубоко вздохнул, покрепче сжал пистолет и резким пинком открыл дверь.

В тесной комнатушке, освещенной тусклой лампочкой без плафона, среди старого хламья, на полу в полоборота ко входу сидел Родион. Он скрестил ноги, держа на коленях ярко-зеленую папку с кнопкой, из которой выглядывали какие-то бумаги, а вокруг были разбросаны старые фотографии. Рядом лежал Туз, положив голову с закрытыми глазами Родиону на бедро.

-Родька? – позвал Андрей. Тот не шелохнулся, упершись взглядом куда-то в стену. Андрей посмотрел туда же, но ничего не увидел. Тогда он шагнул к другу и осторожно прикоснулся к его плечу. Реакции не было никакой, лишь пес приоткрыл один глаз.

Андрей обошел Родиона, наклонился, пытаясь заглянуть тому в глаза. Когда у него это получилось, он содрогнулся: совершенно отсутствующий, словно мертвый, взгляд, от которого по телу Андрея пробежали мурашки. Он сразу же отвел глаза и посмотрел вниз.

На Родионе были разноцветные веселые шорты с завязками и тесноватая обветшавшая футболка с надписью во всю грудь: СССР…
 









Эпилог

Перевернув одну из последних страниц толстой папки, Борис Иосифович Мелзэх откинулся на спинку глубокого кресла, ощущая, как хрустнули затекшие позвонки в пояснице. Доктор снял очки и некоторое время просто смотрел в дальний темный угол кабинета, чтобы дать глазам отдохнуть после долгого чтения. Впрочем, кабинет уже стал не таким темным: Борис Иосифович даже не заметил, как за окном занялся рассвет, превративший разлапистого монстра, заглядывающего сквозь стекло, в обычную ветку дерева.

Боже ты мой, вот это случай! - думал доктор Мелзэх, протягивая руку к наполовину пустой чашке. - Да на нем одном можно научную карьеру сделать! Правда, во всей истории есть момент, который никак не укладывается в общую картину совершенно уникальной паранойи. Совсем невероятный, хотя, если порассуждать, то, вполне может статься, объяснимый с научной точки зрения.

Борис Иосифович протер руками покрасневшие глаза, после чего стал медленно прихлебывать кофе, даже не обратив внимания на то, что тот совершенно остыл.

Как, все-таки, бывает: Родион Тагиров, преуспевающий журналист, известный на всю страну, бесславно заканчивает в психиатрической клинике, неся на себе две самые серьезные цветные метки, которые можно представить. Правда, есть еще черная, но ту ставят на истории болезни умерших пациентов перед тем, как отправить дело в архив. Но Тагирову до этого еще далеко: ему была сделана операция, гематома в затылочной части мозга удалена. Но ему это, к сожалению, вряд ли поможет: восстановить нормальную работу мозга, скорее всего, уже не удастся и максимум, на что может рассчитывать журналист, так это на выход из своего состояния, но при этом он наверняка останется полным идиотом. Если же дела пойдут не так хорошо, то его вечным спутником будет питательная капельница да утка под кроватью, которую он сам и достать-то не сможет.

Но какой, все-таки, случай, а? - снова подумал Борис Иосифович. Он снова пододвинулся к столу и быстро перелистал бумаги.

О расщепленном сознании доктор был начитан, хотя сам ни разу с такой формой шизофрении не сталкивался: она, все же, достаточно редка. Но нигде в литературе он не встречал описания именно такой патологии. В том, что довелось читать Мелзэху, описывались случаи расщепления сознания, когда пациент, носивший в себе две личности, об этом и не подозревал. Точнее, одна личность ничего не знала о существовании другой. Здесь же они не только прекрасно были знакомы друг с другом, но и, во-первых, активно общались между собой, а, во-вторых, видели друг друга как двух совершенно разных людей. Более того: они оказались не посторонними людьми, а отцом и сыном, которого у отца никогда не было. Интересно, очень-но интересно! Борис Иосифович даже улыбнулся: профессиональный интерес и азарт вытеснили в нем первоначальный страх, который он испытал при знакомстве с материалами. Личность-сын доводит до сведения личности-отца некие факты, а когда личность-отец узнает истинное положение вещей, то личность-сын моментально находит всему объяснение и преподносит уже другие факты. Один мозг, пораженный физическим недугом, работает за двоих, сталкивает их между собой и сам же разрешает все противоречия и сомнения.

Хотя, конечно, первопричины всего этого следует искать не в травме, перенесенной год назад, а гораздо раньше: в детстве и отрочестве. Весь опыт доктора Мелзэха говорил о том, что корни психических проблем зрелого возраста произрастают из возраста детского, в крайнем случае – подросткового, где они уже проявляются и дают первые плоды, подчас незаметные неспециалисту. А предпосылки случившегося можно было рассмотреть уже тогда, лет пятнадцать назад: мать-алкоголичка (отсюда, скорее всего, тяжелая наследственность), пережитый шок от ее самоубийства, проблемы с девушкой, от которой, по версии мозга Тагирова, и появился сын. При желании можно накопать много еще чего. А травма и новообразование явились просто катализатором, вызвавшим бурную и неконтролируемую реакцию, приведшую в конце концов к ассимиляции двух личностей, закончившейся полным отключением не справившегося с этим процессом сознания.

Занятно, кстати, распределились роли в этом мозговом спектакле: отец вобрал в себя все черты взрослого человека, а хранящиеся очень глубоко в каждом из нас черты и особенности подросткового возраста (они ведь никуда не пропадают, мы просто вырастаем из них, как из коротких штанишек) мозг отдал сыну, лишив его прошедшего приобретенного опыта. Причем, именно сыну были отданы и сексуальность, и свойственная всем подросткам жестокость, и повышенная чувствительность к внешнему миру, что привело к четырем страшным и, казалось бы, немотивированным убийствам (лейтенант милиции, вроде как, остался жив). Личности-сыну казалось, что все вокруг желают и ей, и личности-отцу, зла, а потому она методично избавлялась от всех, кто мог либо причинить им вред, либо додуматься до истинного положения вещей (а, возможно, отец принимал решения, а сын их исполнял. Тоже вариант). Под конец развития болезни этот процесс становился все более неконтролируемым и, если бы вовремя его (или их?) не остановили, то еще неизвестно, сколько было бы трупов.

Борис Иосифович просмотрел заключение судебно-медицинской экспертизы. Юристам был интересен прежде всего вывод: объект на момент совершения преступлений не отдавал отчета в своих действиях. Доктора же интересовало само исследование, но оно, к сожалению, отсутствовало.

Последним листом в папке было определение Московского городского суда, в котором говорилось, что, несмотря на всю полноту доказательств виновности Тагирова (а следов он оставил предостаточно: пораженный мозг, совершая преступления, обычно не думает о том, как его сокрыть), уголовную ответственность он нести не может ввиду невменяемости, а, следовательно, должен быть помещен в специализированное медицинское учреждение для принудительного лечения. Само собой, - отметил Борис Иосифович.

Конечно, во всей этой истории еще много пробелов, которые придется заполнить серьезным изучением больного. Хотя этого-то от доктора Мелзэха не требуется, его задача – лечение. Да и никому это, по большому счету, не интересно: экспертиза дала ответ на вопрос, вменяем пациент или нет, суд, получив ответ, запер его в клинике. Но если Борис Иосифович хочет использовать этот случай в своей научной работе, то повозиться все же стоит: случай, если не уникальный, то точно исключительный. Правда, есть одна проблема, есть. Как раз та, которая испугала Мелзэха, да и сейчас, если честно, крутилась в его голове, разрушая до основания все предварительные заключения и оттого все еще нагоняя страх.

Если речь идет о расщеплении сознания, что вполне реально, хотя и редко, то как же возможно его сопровождение изменением морфологических признаков, даже в рамках одного и того же биологического организма? Ведь не может же человек в один миг стареть на пятнадцать лет, а потом так же резко молодеть? Такого просто не бывает ни при каких психических расстройствах!
Да, но куда деваться от показаний очевидцев? Ведь они общались и с личностью-отцом в образе отца и с личностью-сыном в образе того же отца, только в два раза младше! Как объяснить это? Только если массовой галлюцинацией, но это – нонсенс. Ах, обследовать бы всех участников всей этой драмы, чтобы сделать какой-то конкретный вывод! - в сердцах подумал Мелзэх, вставая с кресла и подходя к окну. Наверняка ведь есть объяснение, почему вполне нормальные люди видели то одного, то другого, причем в зависимости от доминирующей на этот момент личности.

Борис Иосифович посмотрел в окно, выходившее на задний двор клиники. За ветвями большого тополя, который в июле выдавал целые тонны пуха, виднелся грязный асфальт, где лежали кучи опавшей листвы.

Сейчас – октябрь, значит, со времени всех событий прошло больше полугода, - думал доктор. Просто так вызвать всех очевидцев, тем более на обследование, не получится. Если только не получить на это что-нибудь вроде судебного решения. Но как его-то получить? Заинтересовать этим случаем начальство? Может сработать, а, может, и нет. Для начала надо понаблюдать Тагирова, чтобы поднакопить информацию, с которой потом и переться к главному врачу или, даже, в Академию наук. Правда – черт! – придется еще пробить завесу секретности и снять эту красную метку. Но в любом случае нужно найти объяснение этому феномену, обязательно нужно: это даже может стать научной сенсацией, если подтвердится первоначальное, совсем невероятное, предположение Бориса Иосифовича о влиянии заболевания одного человека на окружающих его здоровых людей.

-Бред! – воскликнул Мелзэх. – Это невозможно!

Потом кивнул и ответил сам себе, рассуждая:

-А есть другие идеи? Более невозможно признать реальность одномоментных физических изменений. Это еще больший бред. А о возможности передачи образов от больного мозга здоровому, находящемуся с больным в непосредственном контакте, я, помнится, где-то уже читал. Правда, это была всего лишь гипотеза. Но, если мне удастся подтвердить…

Стук в дверь кабинета прервал его негромкий монолог.

-Да-да! – сказал он громко, возвращаясь к столу.

В кабинет вошла ассистентка Дина и остановилась в дверях. Было видно, что с ней что-то не так.

-Что такое, Диночка? – спросил Мелзэх. – На вас лица нет!

-Борис Иосифович, - срывающимся голосом ответила Дина, - мне кажется, вам стоит на все посмотреть самому.

-На что посмотреть? – не понял доктор. – Скажите толком.

Но ассистентка лишь отчаянно замотала головой:

-Не могу. Лучше пойдемте.

Борис Иосифович пожал плечами и натянул халат, который снял сразу же по возвращении к себе.

-Ну идем, - сказал он спокойным голосом, думая о том, что бессонные ночи на работе все-таки вредны для молодых женщин.

Они прошли по коридору, поднялись на лифте на третий этаж. При входе их встретил санитар весьма внушительного вида, увешанный поясом с газовым баллончиком, электрошокером, дубинкой, рацией. Он сидел за столиком с пультом охраны около лифта и двери на лестницу и лишь сдержанно кивнул доктору с ассистенткой, пропуская их в четвертое, особо охраняемое, отделение.

Тут же к ним подскочил другой санитар с таким же обескураженным лицом, как у Диночки. Та его тихонько спросила:

-Все по-прежнему?

Тот кивнул.

-Может, мне кто-нибудь все же объяснит, что тут происходит? – подал голос Мелзэх. – Чего вы там шепчетесь?

Санитар, похоже, оказался менее впечатлительным, нежели Диночка, потому как начал сбивчиво объяснять на ходу:

-Доктор, мы вошли в пятую палату, чтобы инъекцию сделать…

-Тризадон, - вставила ассистентка.

-А там… - продолжил санитар, но не закончил, потому что они как раз подошли к пятой палате. – Сами посмотрите.

Доктор Мелзэх пожал плечами и как бы даже нехотя заглянул в маленькое окошко за мелкой сеткой в двери. Что можно увидеть в палате с двуногим овощем, привязанным к кровати, если, конечно, он не отдал концы? - подумал Борис Иосифович, но тут же забыл свою мысль.

Пациент не лежал, нет, он сидел спиной к дверям, стянутый ремнями по рукам и ногам, на металлическом табурете, привинченном к полу. Что-то было не так в его внешности, но доктор не сразу смог уловить это что-то.

-Почему он не в кровати? – спросил Мелзэх, все еще пытаясь понять, что же не в порядке.

-Не успели положить, - ответил санитар.

Борис Иосифович кивнул: уж в этом ничего странного не было. Все равно больного утром поднимать для детального обследования, так чего с ним возиться? Ему-то сейчас лежать ли, стоять – все едино.

Мелзэх снова напряженно посмотрел на пациента и, наконец, понял: волосы на затылке. Они были не темно-коричневыми, а русыми. И вообще больной, казалось, похудел: пижамная рубашка, в которую его переодели, сейчас мешком свисала с узких плеч, хотя Мелзэх помнил, что обратил внимание на довольно крупный торс Тагирова.

-Откройте, - хмуро скомандовал Борис Иосифович.

Ни санитар, ни Диночка не пошевелились.

-Ну? – нетерпеливо добавил доктор.

-Может, не надо? – неуверенно спросила ассистентка, в голосе которой слишком явственно слышался страх.

-Что за глупости?! – сердито возмутился Мелзэх, стараясь прогнать неприятный холодок из своей груди. – Открывайте немедленно.

Санитар снял с пояса связку ключей, выбрал нужный. Повернув его в замочной скважине, он громко сказал сидевшему у входа коллеге:

-Сними пятую!

Тот кивнул, нажал кнопку на пульте, и дверь в палату, напоминающую, скорее, тюремную камеру, лязгнув электронным замком, открылась.

 Мелзэх вошел внутрь, а Диночка с санитаром остались возле двери. Доктор медленно обошел сидевшего пациента и замер на месте. Глаза его расширились, а сознание разом отказалось воспринимать то, что он видело.

На табуретке, привязанный к ней, сидел мальчик. Очень похожий на Тагирова, но значительно моложе. Он был так же погружен в глубокую кататонию, но внешне изменился совершенно.

Господи, Боже мой! - ужаснулся доктор. - Это… это… Он не мог продолжить свою мысль: мозг просто не работал, парализованный подкатившей волной безотчетного страха.

Борис Иосифович опустил взгляд на руки пациента. Вместо грубых мужских кистей, покрытых черными волосками, он увидел тонкие, длинные, с нежной кожей, пальцы. На правой руке по-прежнему было золотое кольцо с латинскими буквами, но теперь оно больше не врезалось в кожу, а свободно болталось, зацепившись за сустав.

-Святые угодники! – пробормотал Мелзэх, просто не веря в то, что видел. – Этого не может быть!

Он немного наклонился, чтобы его лицо оказалось прямо напротив лица Тагирова. Это какой-то оптический обман, - убеждал себя доктор, рассматривая нежные гладкие щеки, выразительные брови, бледно-розовые губы.

Его глаза вдруг встретились с глазами мальчика и Борис Иосифович, вздрогнув, испытал уже совершенно экзистенциональный ужас: их мертвенность напрочь исчезла, а далекий, едва заметный огонек, поразивший доктора часа три назад, разгорелся, превратившись в пылающий факел. Глаза были живыми и они напряженно следили за врачом, обдавая его леденящим душу светом.