Стирка

     Из ванной комнаты раздавалось сердитое урчание потоков воды, стонущие звуки стиральной доски…
     Стирали!

  Вика безжалостно мяла, терла и выкручивала жалкую горку белья, вкладывая в это всю свою растерянность, угрызения совести и злость на самое себя, которые невольно испытывала и никак не могла погасить физической усталостью.

  До сегодняшнего дня Вике жилось просто, размеренно и спокойно. Устойчивый брак, привязанность к дому, спокойная работа – что еще надо женщине за сорок?!

  Вышла замуж Вика несколько поздно, но, как считалось у окружающих, довольно удачно. Вышла, правда, за разведенного, но порядочного человека, непьющего и даже некурящего, у которого все было разложено по полочкам, как обмундирование у баталера в каптерке. Вике не надо было, не приходилось задумываться над многими проблемами, кои терзали ее соплеменниц, ибо во многом за нее думали.

  Муж, безусловно, ее любил, но тоже как-то ровно и неназойливо, как любят что-то, что не имеет свойства теряться и всегда под рукой.

  Супруг был внимателен в меру – цветы и подарки дарил, в основном, к праздникам, не так, чтобы очень дорогие, но со значением и пользой. Денег не ныкал и не транжирил, и любил, чтобы все было обстоятельно.

  В их доме часто бывали гости – собирались, в основном, сослуживцы мужа – такие же спокойные и обстоятельные, при звездах, умудренные и, в общем-то, довольные жизнью. Ее подруги, если и бывали, то редко и наспех.

  Вика привыкла ко всему этому, и жизнь ее и это общество не казались такими скучными, ведь не бывает же все идеально, чтобы сплошь гармония.

  Бывало, конечно, по-разному, как у всех: и спорили, и ссорились с мужем, были и обиды, но все носило какой-то неистерический характер, как бы в рабочем порядке. Вика чаще уступала, вернее, убеждалась в правоте мужа, его рассудительности и деловитости.

  Любила ли она его? Этим вопросом женщина даже не задавалась. Было глубокое чувство благодарности. За что? А за все. За порядочность и порядок, за размеренность и покой. Была благодарность за то, что нашел ее и предпочел другим, а в ней открыл то, мимо чего проходили другие, за то, что заставил поверить в себя, как женщину, за дочку, которую любил, пестовал и баловал больше, чем ребенка от первого брака.

  И все-таки Вике, иногда, было чуточку себя жаль. Вот так просто, ни с того, ни с сего накатывало, и хотелось себя пожалеть. За что? А вот жалко становилось, и все! Хотелось, ушедших в прошлое, ухаживаний, внимания мужчин, не привыкших, не объезженных, а только что полюбивших и отчаянных. Хотелось цветов и чего-то такого, от чего томило внутри, но не вырисовывалось в реальное. И тогда были слезы. Но не ручьи обиды, упрека, а тихие, тайные, как Вика говорила, в «чуланчике». Они высыхали, и Вика корила себя:
    - Ну, чего тебе, дуре, неймется? Что тебе еще надо? Умница, у других-то как?! И пьют, и дома не ночуют, из дома тянут, и вообще... И все, вроде, становилось на свое место.

    Но, бывало, и ночью, когда не спится, и сумрачные тени создают на потолке причудливые фигуры, тоска накатывала снова. Задевая Вику своим крылом, жалость выдавливала влагу в уголках ее глаз:
    - Проснулся бы что ли! Меня захотел, а то и тут по расписанию!
 
  И тогда в одной рубашке Вика тихо, чтобы не разбудить, уходила на кухню, смотрела невидящим взором в окно, пока не отпускала тоска.

  А было Вике чуть за сорок. В этом возрасте женщины как бы переступают барьер между тем, что свойственно молодости, и тем, что с каждым годом оставляет все меньше и меньше радости.

  Однако, несмотря на труды праведные и обычные семейные хлопоты, жизнь и время Вику щадили и даже больше – подарили редкую вещь. Женщине этой можно было дать ее возраст, однако в нем она занимала ту ступень, на которой расцветают редкой красотой и женственностью, заставляя заглядываться даже молодых мужчин. Но Вика как-то этого не осознавала, не чувствовала, хотя стала замечать, что мужчины, которые, раньше, оставались к ее чарам равнодушны, вдруг, как бы открыли ее заново и стали даже за ней ухаживать без повода с ее стороны.

  Сегодня у Вики состоялась странная, выбившая ее из колеи, встреча.

  Вика и раньше замечала на службе одного мужчину, чем-то выделяемого ею из общей массы. Может быть доброжелательностью, может, учтивостью – Бог знает, чем обратил он ее внимание на себя. Они нередко, при случае, побалтывали о том, о сем, ни к чему не обязывающе шутили, и обоим было приятно и легко. Иногда ей хотелось даже немного пофлиртовать, от чего слегка щемило сердце и сосало под ложечкой. Хотелось, чтобы зашел лишний раз, поговорил, поострил.

  Сегодня Вадим Николаевич появился какой-то не такой, как всегда, - как проснувшийся и увидевший все другими глазами. Карие, они были еще темнее, однако светились удивительной нежной глубиной, от которой у Вики мурашки побежали по спине, и екнуло от испуга сердце. Это было настолько неожиданно, что застало врасплох! Ее психика, не привыкшая к резким поворотам судьбы, убаюканная статическим ежедневьем, вдруг отреагировала резким раздражением, если не неприязнью.

  Вика чувствовала, что неправа, пыталась исправить положение, но слова не соответствовали состоянию, растерянность и раздражение усиливалось.

  Присутствие и речь Вадима Николаевича смущали, собственная беспомощность и неспособность найти верный тон – злили. Вика сердилась на себя, на него, на весь белый свет.

    - Только бы он ушел, провалился. Только бы не видеть его глаза! Не слышать!- как заезженная пластинка проносилось в мозгу.
    - Не надо мне этого! Не хочу, не хочу, не хочу! Ничего не хочу! – мелькало у нее в голове.

  Свидание закончилось тем, что Вадим Николаевич огорченный и уязвленный отпором, ушел, а Вика еще долго сидела в прострации, не понимая, что происходит.

  Он ушел, а глаза его остались. Он ушел, а голос, по-прежнему, звучал у нее в ушах. От этого беспокойство не проходило, а усиливалось до нервной дрожи

  Вика уговаривала себя, что это наваждение, погода, давление и все такое прочее.        Работа в голову не шла. Кое-как дотянув до конца дня, она ринулась домой.
 Войдя в свой двор, женщина впервые почувствовала, что ей до смерти не хочется в эту парадную, квартиру. ДО СМЕРТИ!!!

  Это состояние давило ее, не укладываясь в рамки понятий женской честности в поведении. И еще, Вике, впервые за много лет, не хотелось видеть столь привычные и, казалось, родные, спокойные глаза.

  Вика в растерянности присела во дворе. Ноги не несли домой. Обрывки мыслей крутились в голове, как в ускоренном кино. Она не заметила, как сгустились сумерки, и как стал накрапывать дождь. И только продрогнув, она поняла:
    - Хочешь – не хочешь, а домой идти придется.

  Мужа, слава Богу, дома не было.
    - Что же делать, что же делать?! – стучало в голове.

    Вика растерянно ходила из комнаты в комнату... Вдруг, взгляд ее остановился на рубашке, брошенной на спинку стула. Глаза женщины загорелись решительным огнем:
    - Стирать! Стирать!

    Вика столь же решительно направилась в ванную комнату и остервенело набросилась на жалкую кучку грязного белья, которую с трудом можно было отыскать в этом ухоженном доме.

  Она хотела выстирать вместе с этим бельем свою растерянную душу, убедить себя в том, что все будет по-старому, однако сердцем понимала, что никакие великие стирки не сотрут в ее памяти этот день, и еще ожесточеннее принималась за белье.
  Пот лил ручьем, застилая глаза. Приходила усталость. Вика понемногу
успокаивалась. Надолго ли?!
  Я думаю, что до следующей СТИРКИ!



 Ленинград
 1991г.