Мне надоело быть Богом

       - Денис ДавЫдович? - Алёна нерешительно остановилась за спинкой кресла? - Я тут вот принесла стримы с последними данными ночного сканирования…
       Сначала повернулись кресло и тело. В какой-то момент шея уже не выдержала, и вслед за телом отвернула от монитора голову, явив пред ясные очи Алёны слегка растрепанную русую шевелюру, нахмуренные брови, вдавливающие очки в переносицу, "зверскую" улыбку, хищно выглядывающую из аккуратно подстриженной бороды и два прищуренных «в гневе» карих глаза, платонически поблёскивающих сквозь стекляшки.
       - ДавИдович!!! Да! Папа ДавИд билль! Да!!! ДавЫд - нет такой им! Да!!! - грузинский акцент должен был придать должный окрас угрожающей интонации.
       Алёна, ойкнув, отступила на шаг, в который раз поняв свою ошибку.
       - Ой, - румянец вспыхнул на щеках, и Алёна попыталась спрятать его за стопкой стримерных кассет, - Простите, Денис ДавЫдович… ОЙ! ДавИдович, конечно… Простите!
       - Алёнушка, милая девочка! Не пугайтесь вы так каждый раз, - откинувшись на спинку и покачиваясь из стороны в сторону, Денис, улыбаясь во все шестьдесят четыре, едва сдерживал смех, - Вы же видите, дядя шЮтит. Да?
       Алёна снова нырнула за спасительные кассеты, но тут же вынырнула, чтобы ринуться в атаку:
       - Всё равно буду пугаться! Вы такой грозный, когда по-грузински говорите… И я не «милая девочка»! Вот! - даже притопнула, вздёргивая симпатичный носик.
       - Ну всё, всё… - Денис двумя руками пригладил бороду и встал, - Я больше не буду, но при условии, что Вы, наконец, мне разъясните, с какого такого перепугу Вы постоянно перекрещиваете моего папу? Ну те-с, как? Согласны?
       - А то вы сами не догадываетесь? - Алёна аккуратно передала кассеты с рук на руки, и когда Денис, умостившись в кресле, повторил предыдущий манёвр - сначала кресло и тело, а за ними уже и голова повернулась к монитору - встала у него за спиной, опершись о спинку, - Вы точно должны догадаться, почему я Вас всё время ДавЫдовичем путаю.
       - Хм. И почему же? - первая кассета плавно уплыла куда-то в утробу стриммера, - А? Почему я ДОЛЖЕН догадаться?
       - Ну Вы же Денис? - Алёна сверху вниз смотрела на оглядывающегося через плечо Дениса, и когда он утвердительно кивнул, продолжила, - И отчество у вас Давидович. Да?
       Денис снова кивнул.
       - И ничего не напоминает? - Алёна праздновала победу над "кандидатом", - Совсем-совсем ничего не напоминает?
       - Восемьсот двенадцатый, что ли? - Денис уже давным-давно, ещё с первого перепутывания отчества, понял, почему его упрямо называют "ДавЫдовичем", но ему было приятно смотреть на откровенную радость Алёны, - Я угадал?
       - Да!! Вы угадали!! - столько радости и сразу, даже несколько раз подпрыгнула на месте, прихлопнув в ладошки, которые менее чем полгода назад были перепачканы школьными чернилами, - Я знала, что Вы умный!! Вот!!
       - Как мило с Вашей стороны так высоко ценить мои умственные способности, - Денис привстал и поклонился, - Жаль, что Ваше мнение не совпадает с мнением Начальства, и полностью не соответствует ведомости по зарплате. Жаль! Откровенно жаль.
       - Ну ничего, - Алёна аккуратно поправила совершенно не портящие её очки на своём симпатично курносом носике, - Вы ещё получите Нобелевскую!!
       - Ого! Именно Нобелевскую, - Денис низко наклонился к монитору, всматриваясь в данные, и уже почти не ощущая окружающего мира, - Денис хочет нобелевку… И ещё - кофе.
       Алёна вздохнула. Когда Денис Давидович говорит о себе в третьем лице, это может означать только одно: он весь в работе, и ему лучше не мешать.
       - Ну ладно. Не буду Вам мешать. Кофе как обычно: два, пол, пол?
       - Именно, Алёнушка, именно!! И чтобы чайник ... Тэк-с, тэк-с, что тут у нас?? Ого! Вот это да! - Денис подтолкнул очки по переносице вверх к бровям и выпрямился в кресле, громко хлопнув по подлокотникам, - М да... Чтобы чайник закипел, - задумчиво нахмурив лоб, вцепился в бороду, - Чтобы непременно ЗА-КИ-ПЕЛ…
      
       * * *
       - Папа, поиграй со мной! Ну пожалуйста, - в глазах всё ещё теплится надежда, что поиграют.
       - Какой «поиграй»? Не видишь, папа кушает. И сколько можно говорить: папа у тебя, Богдан, не стекольщик!
       "Не стекольщик" - вызубренная с раннего детства команда "отойди, не загораживай телевизор". Послушно, даже не задумываясь, сделал шаг в сторону.
       - А потом? После обеда, - уже без всякой надежды, - Поиграем?
       - А после обеда я снова на работу. Денюжку зарабатывать. Помнишь, как маленьким меня по утрам будил и чуть не выталкивал из дома, приговаривая: "Иди, иди, дядя-папа, зарабатывай копеечку мне на банан", - откусив изрядный кусок черного хлеба, чуть подался вперёд, протягивая руку к сыну, радостно шагнувшему навстречу редкой ласке, и потрепал по белобрысой голове, - Теперь ты подрос, и кроме бананов, много чего ещё нужно. Так что поиграем потом, ладно? Или вон, к мамке пойди. Может, она согласится?
       - Мама!!! Поиграй со мной! Папа сказал, что ты согласишься, - чертиком из табакерки возник на пороге кухни, прибежав в радостном предчувствии из зала.
       - Не сейчас. Извини Богданчик, но не сейчас, - отерев руки о передник, мама присела перед сынишкой на корточки и, поправив выбившуюся из шорт рубашку, виновато посмотрела в голубые глаза, -Прости, но я никак не могу с тобой поиграть.
       - Ну мама, - голос задрожал.- Ну мама!
       - Правда, не могу. Столько дел. Может быть вечером, когда освобожусь? Но не сейчас. Прости.
       Богдан всхлипнул, понурив голову, повернулся и, шаркая, поплёлся обратно в зал.
       Мама, промокнув уголок глаза передником, встала и смотрела сыну вслед.
       - Богдан, ты бы пошел во дворе поиграл. На свежем воздухе.
       Не дойдя до входа в зал, всё также понурившись, послушно свернул в сторону веранды.
      
       * * *
       Во дворе властвовала полуденная июньская жарюга. Вся живность попряталась куда кто мог. "Свежий воздух", раскалённым маревом струясь вверх, искажал даже ближайшие предметы. От всего этого Богдану стало ещё более обидно и грустно.
       Стоя в тени крыльца, окинул взглядом двор. Пустой и скучный.
       Из-за угла дома виднелась куча привезённой вчера глины. "Будем делать гидрозатвор для погреба", - так сказал папа, когда они стояли и смотрели, как влажный ком нехотя вывалился из кузова самосвала, - "Чтобы в погребе было сухо. И чтобы температура была постоянная. Летом и зимой. Тогда все припасы будут храниться долго. Понял, сынок?"
       Богдан спустился с крыльца в обжигающий зной, быстро юркнул за угол в тень, поближе к куче. Присев на корточки, рассматривал трещины на покрывшей кучу засохшей корке. От глиняного холма тянуло прохладой.
       Протянув руку, ткнул в корку пальцами. От тычка корка рассыпалась, открывая прохладную и влажную на ощупь глину. Набрав полную пригоршню, Богдан сжал глину в ладони. Получилось что-то похожее на пирожок. Гусиным шагом придвинувшись к куче поближе, Богдан принялся выгребать глину и, с размаху прихлопывая очередную порцию к "пирожку", вылепил шар размером с футбольный мяч.
       Пока лепил, немного отвлёкся от скуки и чувства ненужности, а когда, закончив, принялся вертеть в руках, старательно сглаживая неровности, с новой силой вернулось досадное: "Мы заняты. Иди, поиграй сам."
       Где-то внутри зашевелилась обида, удушливой волной подкатывая сначала к сердцу, потом выше, к горлу и, наконец, взорвалась в голове, сменив досаду на злость и раздражение. Насупив брови, Богдан что есть силы сдавил шар, подчиняясь каким-то сумрачно-тёмным образам в голове.
       Он давил и давил, чувствуя, как злость всё больше и больше раскаляется. Ему даже показалось, что глиняный шар тоже раскаляется и жжет руки. И от этих чувств ещё больше давил, вкладывая всю накопившуюся энергию в это давление.
       Когда жар стал нестерпим, Богдан испугался. То, что казалось, было на самом деле. Шар явно начинал тихо потрескивать и едва заметно светиться.
       Не удержавшись на корточках , Богдан плюхнулся на траву и, чтобы не завалиться на спину, выпустил шар из рук. Но шар не упал. Он завис в воздухе, медленно вращаясь, постреливая искрами, светился всё ярче и ярче, источая вокруг жар.
       Как зачарованный, смотрел Богдан на окруженный ореолом свечения, бывший только что холодным, куском глины, "мяч". Одна из искр, больно ужалив в ногу, вернула Богдана в реальность.
       "Ой, что будет, если Мама увидит! Или, например, Папа" - с испугом оглянулся на угол дома Богдан. На этой стороне дома стена была глухая, без окон. Это успокоило немного, и Богдан решил действовать. И как можно быстрее.
       Рядом с кучей в землю была вкопана шахтная вагонетка. В неё набирали воду для полива, чтобы она нагревалась. В ней же Богдан иногда купался, когда родители не отпускали его на ставок с соседскими мальчишками. В воде бурлила живность. Дафнии, какие то жучки-личинки. Честно говоря, Богдан немного опасался, да что там говорить - боялся этой малопонятной мельтешни в глубине зеленоватой воды. Особенно после какого-то фильма про всяких разных паразитов, населяющих воду и только и мечтающих "съесть" человека. По крайней, именно так ему тогда показалось, и после фильма он перестал нырять и барахтаться в вагонетке, предпочитая летний душ в глубине сада.
       Взобравшись на ступеньки из шлакоблоков, перегнувшись через край, Богдан заглянул в вагонетку. Как только его голова появилась над поверхностью воды, множество червячков, вихляясь, сорвались куда-то на дно. Богдану стало не по себе, но шар, всё так же висящий в воздухе, уже не просто шипел, он уже начинал гудеть, раскалившись почти до бела.
       Богдан решился. Зачерпнув воду пригоршней, соскочил на траву и плеснул на шар. Но ладошки были маленькие, да и половина воды успела расплескаться, так что эффекта на шар выплеснутые капли не произвели. Поискав глазами, увидел консервную банку из-под тушенки. В ней в прошлом году они с папой делали "опарыш". В этом году банка валялась без дела. Папа всё время был на работе, а его одного не отпускали на речку, видимо, опасаясь, что Богдан полезет в воду и утонет.
       Подхватив жестянку и вытряхнув какой-то мусор, Богдан снова взобрался на шлакоблоки, зачерпнул воды вместе с живностью, не успевшей ретироваться поглубже, аккуратно, чтобы не расплескать, спустился на траву, и с размаху выплеснул содержимое банки на шар.
       Шар окутался облаком пара, но не погас, желтоватым светом просвечиваясь сквозь окутавшее его облачко. Ещё несколько раз Богдан смело нырял в вагонетку за водой и поливал шар. Но летний зной основательно понизил уровень воды в вагонетке. Богдан уже не мог дотянуться до воды, а перегнуться через край побаивался.
       В растерянности стоя перед всё также вращающимся шаром, окутанным облаком пара, чуть не плакал. От отчаяния, присев, стал рвать траву и бросать зелёные пригоршни в шар.
       Это, кажется, помогло. Шар стал шипеть намного меньше, и скоро совсем перестал. И свечение тоже погасло. Осталось только облачко пара, как приклеенное окружившее глиняный комок. Даже лёгкий сквознячок не в силах был сдуть это облачко, лишь перемешивал расслаивающийся на светлые и тёмные полоски пар.
       Отойдя к дому, Богдан сел на землю, прислонившись взмокшей спиной к шершавой прохладе бетонного фундамента. Отерев пот со лба, устало-удивлённо смотрел на это чудо, не понимая, что происходит.
       Постепенно пар стал редеть, и вот уже стала видна глиняная поверхность. Видимо, от жара глина деформировалась: теперь шар был не гладкий. На поверхности образовались вмятины с поблёскивающей, неиспарившейся водой. Кое-где глина вспучилась, становясь похожей на горы и скалы. Всё это было очень похоже на глобус, который Богдан видел в школе, когда их, нескольких будущих первоклашек, водили туда на экскурсию.
       Шар манил и притягивал. Чтобы рассмотреть получше, Богдан на четвереньках подполз почти к самому шару. Сквозь промежутки и разрывы в остатках пара, так похожего на облака, рассматривал "моря" и "горы", зелень на более ровных участках. Рассматривал и улыбался, сам не зная чему.
       "У меня есть свой мир!" - мысль как-то вдруг сама собой пришла к Богдану в голову.
       Богдан ещё немного приблизился. На поверхности что-то происходило. В "морях" копошилась "жизнь". Что-то из "морей" выползало на сушу. Но что, Богдан не мог рассмотреть. Скорее всего, каким-то пороговым зрением догадывался о движении.
       Из-за угла выглянуло солнце, и его лучи упёрлись в глиняный мирок. Вода в "морях" вскипела, и шар снова окутался туманом. Богдан подвинулся так, чтобы прикрыть своей тенью шар, чувствуя, как солнце жарит затылок и спину.
       В тени Богдана "облака" снова стали редеть, и опять стала видна поверхность. Теперь Богдану казалось, что в "воздухе" над шаром мельтешат какие то едва различимые точки. Да и на самой поверхности происходили изменения. Прямо на глазах оседали и вспучивались "горы". Высыхали "моря", чтобы тут же появиться на новом месте. Зелень то почти полностью укрывала островки "суши", то отступала практически до самого экватора, а на её место с полюсов спускался снег, чтобы через мгновение отступить обратно, сжавшись в маленький ватный комочек на вершине шара.
       Сколько времени Богдан просидел не корточках перед шаром, он не заметил. Наверное, долго. Ноги затекли и стали "гудеть" и "раскаляться" в коленках. Становилось всё больнее и больнее, и в конце концов, не выдержав, Богдан сел прямо на траву, блаженно вытягивая ноги. Немного не рассчитал, и шар оказался далековато от него. Ерзая, даже не задумываясь, чем ему "отольются" травяные мазки на шортах, Богдан подполз к шару поближе. И как раз вовремя.
       В зелени "лесов", то там, то тут мелькали искорки. Временами искорки собирались в плотные сверкающие проплешины. Вокруг них зелень редела и явно поднимался дымок.
       Не все проплешинки оставались на месте. Некоторые через какое то время пропадали, а вместо них в другом месте появлялись новые. Были и такие, которые не исчезали, а даже наоборот, росли, увеличиваясь и ширясь.
       Богдан стал замечать, что на местах, где искорки сбивались в очень плотные стайки, прямо посреди зелени обозначились островки голой глины. А может, и не глины.
       "Ой. Так ведь это города!" - Богдан даже сморгнул от этой мысли.
       Подавшись вперёд, присмотрелся.
       "Точно, город. Как на фотографии у папы в журнале", - в памяти всплыла картинка - вид какого-то города из космоса. Тогда ещё папе стоило большого труда убедить Богдана, что это люди сделали и запустили в космос спутник с установленным на нём специальным фотоаппаратом.
      
      
       * * *
       "Помнишь наш фотоаппарат?" - дождавшись, когда нахмурившийся в задумчивости пятилетний Богдан кивнёт, папа продолжил, - "Такой же и на спутнике. Только  очень большой и сильно увеличивает. Понял?"
       Понять-то Богдан понял, но мысль, что где-то там, высоко-высоко, за облаками, может быть кто-то, кто наблюдает за людьми, надолго засела в детской голове.
       Тогда самым близким человеком для маленького Богдана была бабушка. Именно ей он рассказал и о фотографии и о том, что ему кажется.
       "Это Боженька, внучок", - бабушка гладила внука по голове и улыбалась.
       "А это кто: Боженька?" - сидя на коленках бабушки, Богдан с удовольствием плямкал петушком на щепке. Бабушка всегда держала в своём сундуке петушков на щепочках. Их продавали цыгане: разноцветные, иногда слегка пережженные, но  вкусно-сладкие.
       "Боженька - это тот, кто сотворил всё, что ты видишь: и землю, и воду, и зверей всяких и птичек".
       "Всё-всё?"
       "Да, внучек. Всё-всё. Потому что он добрый и милосердный. И любит всех. Всех, кто его любит и почитает. Тех он потом к себе заберёт".
       "Куда к себе? На небо?"
       "На небо, на небо, внучок. В Рай".
       "И тебя заберёт?" - что-то царапнулось в груди у Богдана, - "Заберёт?"
       "И меня заберёт. И маму твою и папу. Он всех к себе забирает, кто хороший".
       "Я не хочу." - Богдан почувствовал, как комок подкатился под самый подбородок, защекотал в горле, в носу, вызывая слёзы, - "Я не хочу, бабуля! Не нужно чтобы он тебя забирал".
       Богдан разревелся, и бабушке стоило больших усилий его успокоить.
       "Ну не плачь. Не нужно. Это ещё не скоро будет. Мы с тобой ещё о-го-го сколько вместе будем".
       "Правда?"
       "Правда, Богданчик, конечно, правда".
       Но бабушка обманула.
       Очень скоро в их доме появилось много незнакомых людей. Они подходили к ящику, стоящему на столе в большой комнате, и, наклоняясь к бабушке, которую зачем-то положили в этот ящик, плакали и что-то говорили, низко склоняясь. Потом целовали ленточку с какими-то значками, положенную на бабушкин лоб, всхлипывали, кто сдержанно, а кто и в голос, и отходили к маме Богдана. Мама была не похожа на саму себя. Вся в черном, с невидящими глазами. Она сидела на табурете и раскачивалась из стороны в сторону, иногда чуть не падая. Папа, стоящий с ней рядом, тоже весь какой-то мрачный, настороженный, подхватывал маму, а она, прижавшись к нему, прятала лицо у него на животе, и её плечи начинали вздрагивать.
       Богдан не понимал, что происходит. Но что-то очень нехорошее.
       "Мама? Мама, а что с бабушкой?" - мама повернула к Богдану заплаканное лицо. Губы задрожали.
       "Иди ко мне сынок", - и протянула к нему руки.
       Богдан подошел, робко и несмело. Он впервые видел маму такой.
       А мама прижала его голову к своей груди и каким-то странным шепотом заговорила:
       "Нету больше бабушки. Она ушла от нас".
       "Куда? Почему? Она вернётся?"
       "Она не вернётся. Её душа в Раю", - Мама слегка отстранилась, чтобы, снова уткнувшись в рубашку отца, зарыдать: сдавленно, отчаянно, безнадёжно.
       "В Раю?" - Богдан задумался, вспоминая не очень давний бабушкин рассказ.
       "Мама! Бабушку забрал Боженька?" - не обращая внимания на то, что мама рыдает, Богдан дёргал её за рукав черного платья.
       "Да", - откуда-то сверху донёсся папин голос, - "Забрал".
       Услышав мужа, мама ещё сильнее прижалась к нему, а Богдан, просто оглушенный этим "да", отступил на шаг, потом ещё на один шаг, развернулся и стремглав выскочил во двор, расталкивая людей.
       Забившись в дальнем углу сада в свой закуток за малиной, Богдан впервые за этот день заплакал. От бессилия и не справедливости. И ещё оттого, что бабушка его обманула.
       Чем больше он плакал, тем больше его душа наполнялась злым раздражением на Боженьку. Такого доброго и справедливого, как говорила бабушка, и который забрал бабушку к себе.
       "Зачем она тебе? Это же МОЯ бабушка! Зачем она ТЕБЕ?"- как заведённый, повторял Богдан, обливаясь слезами.
       "Ты плохой и нехороший. Я не люблю тебя!" - Богдан поднял заплаканное лицо и погрозил облакам кулачком.
      
       * * *
       Перед глазами что-то блеснула. Богдан мотнул головой, возвращаясь из воспоминаний, и как-то по-другому посмотрел на шар, всё так же висящий в воздухе над травой. Укутанный узорами облаков и всё больше переливающийся огоньками на поверхности.
       "Так это что получается? Теперь я Боженька?" - от этой мысли Богдана бросило в жар. А потом в холод. Он вспомнил как "ушла бабушка". Стало снова тоскливо.
       "Если я Боженька, а это", - Богдан посмотрел на шар новым взглядом, - "Мир, который я сотворил, значит там, внизу, тоже кто-то может жить. Такой же мальчик и его бабушка. И бабушка тоже умрёт, а винить будут меня? Я не хочу. Я не буду!" - Богдан вспомнил, как грозил кулачком небу.
       Ему стало не по себе. Он не знал, что ему делать и как поступить.
       А шар крутился, переливаясь в закатных лучах.
       "Я его сломаю", - Богдан решительно поднялся и направился в дом.
      
      
       * * *
       Папа и мама обедали, сидя в зале перед телевизором.
       Мельком глянув на них, Богдан вошел к себе в комнату и загремел игрушками.
       Когда он снова появился на пороге комнаты, в его руках была рогатка, подаренная двоюродным братом.
       - Ты куда, сынок? Мне позвонили с работы. Разрешили отдохнуть. Всё равно авария на высоковольтной линии, и нету тока. Вот допью чай и поиграем.
       Мама улыбалась и кивала. По её лицу было видно, что обработка папы была не из лёгких, но она довольна результатом.
       Хмурясь по инерции, Богдан едва заметно улыбнулся.
       - Я сейчас, - и направился к выходу.
       - Так куда ты? С рогаткой.
       Богдан почти уже вышел, но вернулся.
       - Мне надоело быть Богом. Я не хочу быть Богом! Я сейчас, - и вышел совсем.
       Мама с папой переглянулись.
       - Ты что нибудь поняла?
       В ответ только пожимание плечами.
      
       * * *
       Выйдя во двор, Богдан подобрал камень и, заряжая им рогатку, направился к углу дома.
       Шар всё так же висел в воздухе.
       До предела растянув бинт-резину, Богдан тщательно прицелился, как учил его брат, и отпустил кожаную накладку.
       Описав короткую дугу, камень врезался в шар.
       Шар вздрогнул, на какой-то короткий миг замер в воздухе, потом вспух в том месте, куда попал камень, кроваво-красным волдырём. Волдырь разрастался, пока с громким хрустящим треском не вскрылся, выбросив в разные стороны, как разваливающийся сноп, искры. Следом за искрами послышалось шипение водяного пара и искры погасли в увеличивающемся иссиня-черном дымном облаке.
       Дымное облачко, медленно рассеиваясь, стало подниматься вверх, осыпаясь искрами и кусочками глины.
       Богдан смотрел на происходящее. Смотрел и не мог понять: правильно или нет он поступил.
       С одной стороны - ему очень не хотелось быть Богом и отбирать у маленьких мальчиков бабушек. А с другой стороны ... А что с другой стороны, Богдан ещё сам не знал. Он только-только начинал понимать и чувствовать, что там, с другой стороны. Он начинал чувствовать, как к нему подкрадывается отчаяние ошибки. Может быть, даже более страшной ошибки, чем он когда либо совершал.
      
       * * *
       - Ну ладно. Не буду Вам мешать. Кофе как обычно: два, пол, пол?
       - Именно, Алёнушка, именно!! И чтобы чайник ... Тэк-с тэк-с, что тут у нас?? Ого! Вот это да! - Денис подтолкнул очки по переносице вверх к бровям и выпрямился в кресле, громко хлопнув по подлокотникам, - М да... Чтобы чайник закипел, - задумчиво нахмурив лоб, вцепился в бороду, - Чтобы непременно ЗА-КИ-ПЕЛ.
       Когда Алёна вернулась, Денис Давидович сидел в кресле перед монитором, весь какой-то прямой, негнущийся, замерший.
       Зрелище было до того жуткое, что рука дрогнула, кофе выплеснулся на руку, и пальцы, невольно разжавшись, выпустили ручку.
       Кружка грохнулась на кафельный пол и разлетелась на множество осколков.
       Денис медленно повернулся на звук.
       - Простите, - смущению не было предела. Алёна стремительно присела собрать осколки.
       - Оставьте! Право слово. Оставьте… Теперь это не имеет значения, ровным счетом никакого значения не имеет.
       Алёна удивлённо посмотрела на Дениса.
       - Милая девочка, если бы Вы только знали, ЧТО Вы мне принесли несколько минут назад. ЕСЛИ БЫ ВЫ ТОЛЬКО ЗНАЛИ!! Впрочем, - Денис повернулся обратно к монитору, - Смотрите сами.
       Пальцы простучали по клавиатуре какие-то команды, и Алёна увидела на мониторе зелёный каркас какой-то угловатой глыбы. Глыба стремительно приближалась, угрожающе вращаясь.
       - Вот это в реальном масштабе времени, так сказать.
       Дважды объяснять не пришлось. Алёна поняла всё сразу. Поняла и встала, роняя на пол осколки разбитой чашки.
      
       * * *
       Подумаешь чашка.
       Всего лишь какая то чашка.
       Кусок обожжённой глины и всё.
       Звон осколков на фоне грохота вселенской катастрофы.
      
       3 февраля 2006/15:56 - 31 июля 2006/17:42

3 февраля 2006/15:56 - 31 июля 2006/17:42