Во тьме

ВО ТЬМЕ

Луна выглянула из-за летящих туч, посеребрив их матовым блеском. Посветлевший лес притих, но вскоре снова очнулся лесными шорохами: закричала неведомая птица, ухнул филин, по кронам спящих деревьев пронёсся со стоном верховой ветер.
Стараясь особо не хрустеть валежником, я шел туда, откуда тянуло дымком и присутствием человека. Костёр оказался в указанном Прохором месте. Возле огня сутулился на пеньке мужик лет за пятьдесят, рядом лежали двустволка и рюкзак. Где-то с минуту я по привычке наблюдал из темноты, оценивая обстановку, потом шагнул в свет и кашлянул. охотник вздрогнул, поморгал и сонным голосом осведомился:
-- Вы... Кто вы?
-- Лесник, точнее, его помощник. Иду мимо, гляжу -- чужой да с ружьём. Браконьерят тут иногда...
-- Документы? -- мужик полез в нагрудный карман.
-- Зачем же? Верю. Закурить не найдётся?
-- Да сколько угодно, -- он вынул пачку "Примы", закурил сам, протянул мне. Я присел на бревно и тоже задымил, прислушиваясь к окружающему. Лес высился вокруг чёрной мистической громадой, чудился хруст ветвей, человеческий шёпот, мелькание каких-то теней между деревьями.
-- Подстрелили кого-нибудь?
-- Нет, -- собеседник дружелюбно улыбнулся, дремать ему, видимо, уже расхотелось. -- Всего первый день. А вообще места знакомые, бывал.
-- И я люблю поохотиться. На крупную дичь... Значит, бывали? А вроде вас не припоминаю, прошу прощения.
-- Э, да вы тогда пешком под стол ходили. Знаете поблизости Мёртвую усадьбу?
-- Дурное место, как считают старики и местный поп. -- Вампиры, оборотни и прочее в том же духе. Бред, конечно.
-- Вот-вот. Но мне как-то пришлось там ночевать, так чуть в этот бред не поверил. Хотите расскажу? До утра всё равно далеко, да и сон пропал.
-- Конечно, -- ответил я, отводя глаза от пламени, -- ещё только полночь, спешить мне некуда.
-- Тогда пододвигайтесь, слушать долго. И простите за газетный стиль, ведь я по профессии журналист.

Эта история случилась ещё в советские времена, в мою бытность корреспондентом маленькой районной газеты, в то время, когда много приходилось разъезжать по сёлам и деревням, затерянным в Глуховской пуще, ночевать где попало, а порой всю ночь напролёт трястись по такой непролазной грязи, что в ней иной раз застревали даже трактора. Я был донельзя самонадеян и, получив любое задание редакции, радовался чуть не до поросячьего визга.
Однажды в начале сентября я выехал в деревню Гниловку для «освещения факта единичного приручения дикого лося». Машины не было, ехать пришлось на телеге. Дождь, ливший неделю, размыл жалкое подобие дороги, лошадь постоянно вязла в грязи и мой возница, бородатый дед, буквально голос потерял -- так матерился. Небо было замазано дырявыми тучами, беспрестанно моросило -- мы вымокли не то, что до нитки, а до внутренностей, продрогли и в довершение ко всему заблудились. когда кобыла стала и никакие понукания не стронули её с места, дед бросил кнут в телегу и повернулся ко мне. Во тьме тускло блеснули зубы.
-- Ну что, приехали, гражданин газетчик. Станция Грязный Березай, хошь ни хошь, а вылезай.
Он захохотал как-то странно и неожиданно выругался. Я скорее догадался, чем увидел, что он искоса разглядывает покосившийся придорожный крест. таких уже попалось десятка с полтора -- и каждый раз старик снимал фуражку и кланялся, так что его неожиданный атеизм выглядел довольно странно; меня, впрочем, тогда волновало другое: выспаться и хоть немного обсушиться.
-- Где располагаться будем, Семёныч? На дороге под телегой?
-- А хоть бы и так, -- он сплюнул в темноту. -- По мне лучше у чёрта в жопе, чем в мёртвой усадьбе. Поганое место.
-- Усадьба? -- оживился я. -- И переночевать найдётся?
-- Точно, найдётся. Заснёшь -- не добудишься.
-- Вот и хорошо, -- я зевнул и демонстративно откинулся на мокрую солому, показывая готовность остановиться у лешего, только бы под крышей.
Дед немного помедлил, потом махнул рукой и сердито дёрнул вожжи:
-- Н-но, холера, едить твою!
Мы поехали. Сквозь тучи иногда проглядывала луна, но светлее не становилось. Я следил за проплывающими вверху кронами деревьев и думал, что попутчик – человек несомненно своеобразный, но не для путешествия по ночному лесу. Случайно ли заблудились? Между тем ёлки расступились и на большой поляне забелело длинное одноэтажное строение, смахивающее на казарму. У грязных стен теснились папоротники пополам с чертополохом, окна преимущественно без стёкол, с жалкими остатками рам.
Телега остановилась, но вылезать не хотелось. Чем-то здесь не нравилось – слишком тихо было, даже перестала дразниться незримая птица. Казалось, это место заколдованно спит и ждёт своего часа. Однако дождь усилился. Я спрыгнул в лужу и потянул рюкзак.
-- Не надо, -- сказал возница.
-- Что?
-- Здесь оставаться.
-- А где тогда?
Он промолчал, и мне непроизвольно захотелось оглянуться. Некоторое время он сидел неподвижно с отвердевшей спиной, а я топтался с ноги на ногу, тоскливо ощущая хлюпающую в сапогах воду. Наконец, не выдержал:
-- Что за тайны? Привидение, что ли?
-- Упыри, а ещё барин здесь жил до революции, -- неохотно пояснил Семёныч, -- и как-то на развод сюда лошадок завезли редкой породы. Монгольские или ещё какие, людей боялись не приведи Бог. Барин же с дружком поспорил, что пристрелит вожака. Ну и стрельнул, а голову на трофей отрубил.
-- Она-то хоть не в доме? – перебил я с подчёркнутой иронией, оставшейся, впрочем, без внимания.
-- Не нашли. Дружок-то опосля барина отыскал – на люстре висел покойничек, а рожа перекошена, точно саму костлявую узрел. Руки связаны за спиной – не сам в петлю залез. И следы конские вокруг дома, с кровью. С тех пор тут часто ржание слышится и выстрелы, а если кто ночевать удумает, либо исчезнет, либо умом тронется. Одно лишь повторяет: «безголовая лошадь»… Так-то вот.
Я пожал плечами:
-- Неужели в ы верите в лошадиное привидение?
Проводник немного смутился:
-- Говорят, видели.
-- Когда видел? Кто видел?
-- Есть кому.
Спать расхотелось и я бы, пожалуй, рискнул добраться до Гниловки, если бы не перспектива заблудиться ещё раз плюс нелепые слухи, требующие от меня, человека здравомыслящего, немедленного опровержения.
-- Остаюсь. Ставлю половину своей зарплаты, что ничего не случится.
Семёныч вздохнул:
-- Оно конечно… Здесь поблизости хуторок есть – может, составите компанию?
-- До завтра, -- отмахнулся я, -- и табачок не забудьте.
-- Было б кому, -- пробурчал он, залезая в телегу.
Последним, что я услышал, закрывая входную дверь, был звук треснувшей ветки, подозрительно похожий на выстрел.
Внутри строение выглядело не лучше, чем снаружи: валялись пожелтевшие от времени клочья бумаги, бывшие некогда газетами или ещё чем, неопределённые тряпки, мусор, гниль, прах, но в комнатах кое-где сохранилась мебель, что, впрочем, не удивляло. Безголовая лошадь… Придумать ещё такое надо! На серых стенах изредка попадалось то, что некогда было картинами. Но одну в свете моей свечи всё же можно было разглядеть: сквозь паутину и грязь проступал мрачный замок с неосвещёнными окнами-бойницами, а у подъёмного моста спешившийся всадник держал под уздцы рыжего коня.
Я поставил свечу на массивный дубовый стол, подтащил его к уцелевшему окну, где не так сквозило, достал из рюкзака детектив и стал читать. За окном тихо-мирно шуршал дождь, уютно мерцал огонёк свечи – и вдруг мне показалось, что хлопнула входная дверь – пламя сразу же заколебалось. Вернулся Семёныч? Никаких звуков больше не доносилось. «Это ветер, конечно же ветер», -- подумал я и заметил, что читаю одну и ту же строчку третий раз подряд. Посмотрел на часы – полночь, и тут новый порыв ветра погасил свечку. Я вскочил и подсознательно ощутил чей-то взгляд, но не из окна, где беспокойно колыхался занавес ливня, а рядом – злой и опасный. С третьей спички фитиль загорелся. Я стоял в центре освещённого островка в море мрака. Фонарика у меня не было. И снова язычок пламени рванулся и погас. И опять воскрес. Так повторилось четырежды – и столько же раз я умирал и заново рождался. Спички кончились. Зажигалка выплёвывала искры, но загораться упорно не хотела. Я судорожно загораживал руками слабый огонёк и вдруг почувствовал стыд. Бояться невозможного?! Я громко рассмеялся, даже слишком громко, взял свечу и шагнул к выходу из зала – осветилась часть коридора, уходящая вглубь здания и дальше – наружу. На стене заплясали кривые уродливые тени и мне показалось, что в конце коридора, в пепельной мгле, промелькнула фигура ещё более тёмная, похожая на человеческую, но сгорбленная, с длинными обезьяньими руками. Пятясь, я отступил к столу и машинально бросил взгляд на книгу. Книгу подменили! С обложки, заляпанной красным, рвался на дыбы конь с развевающейся гривой. Сырой ветер вновь прошелестел по залу, пламя заколебалось, и тьма сомкнулась вокруг. Я прижался к окну – единственному освещённому месту. Ливень уже прекратился, но далеко над лесом плыла новая туча, словно мерзкая амёба, желающая проглотить всё, что попадается на пути. Неверный свет луны лежал на искрящейся траве, пробивался сквозь мутное стекло на грязный пол, на противоположную стену с картиной, на люстру с болтавшейся петлёй. И тут где-то рядом грянул набегающий конский топот. Я приложил ухо к паркету – он не дрожал, словно скакали невесомые призраки, но ведь те не грохочут взбесившимся эскадроном. Чья-то шутка? Семёныча? Снова прозвучало дикое ржание, копыта дробно простучали за окном и загремели в доме. Эхо металось по комнатам, гремело отовсюду, и вдруг в конце зала я увидел его – рыжего безголового коня с недавней картины. Он затряс кровавым обрубком и с каким-то жутким, получеловеческим-полузвериным воплем бросился на меня – прямо под удар стулом. Спина чудовища круто прогнулась, шкура с треском лопнула. Передняя часть рухнула на пол, а из задней потянулись к моему горлу какие-то руки или клешни. В приступе безумной ярости я прыгнул вперёд, схватил нечто бесформенное под обвисшей шкурой и выбросился в окно.
Когда сознание вернулось, надо мной нависали незнакомые лица с одинаковыми удивлённо-испуганными глазами. Испуг… призрак…
-- Где он? – прошептал я.
-- Здесь, здесь.
Показался Семёныч. В тех редких местах, где он не был мокрым, он был грязным. Мне помогли встать на ноги.
-- Уж извиняйте, товарищ корреспондент. Может оно и ни к чему, однако общество сомневалось. Насчёт подмоги мы.
-- Всё правильно, -- сказал я, -- спасибо, Иван Семёнович. – Поищите в кустах вашего оборотня или что там от него осталось.
Искать не пришлось – в ближайшей канаве валялся круп с явно не лошадиными ногами. «Общество» недоумённо переглядывалось, светило фонарями, но высказываться не спешило. Тогда я спрыгнул в канаву и потянул за оттопыренный хвост. Шкура поползла, открывая взору лежащего без сознания мордоворота явно уголовной внешности. Мужики отшатнулись. Семёныч потерзал бороду:
-- дело нечистое, власти звать надо. Выходит, не лошадь безголовая, а мы… Ты-то, корреспондент, чего не струхнул-то?
-- Не успел, да и конь без головы ржать не может – здесь у них ошибочка вышла. Сами ведь тоже не испугались приехать, -- я мельком взглянул на «Захара Зилыча», фары которого освещали поляну.
-- Так то вурдалак, а то человек. Закуривай, табачок хорош.
Вот и всё. Прибывшие менты обнаружили в подвале усадьбы склад мяса и рогов, а оба браконьера сознались, что сами же и распустили слухи о повешенном барине. Для скептиков имелись обезьянья и лошадиная шкуры, барабан для стука копыт, мощная вентиляция для создания сквозняков и многое другое, чего мне узнать не довелось. Задумано было, безусловно, хитро: полуночные выстрелы приписывались усопшему барину, лесник, кстати, тоже из местных, никого и ничего не находил, потому что трофеи надёжно прятались в усадьбе, а по прекращению поисков переправлялись дальше.
А верхом и на телеге я с тех пор ни разу не ездил.
Рассказчик умолк. Несколько минут я задумчиво слушал потрескивание костра, завывания ветра, затем задумчиво произнёс:
-- Конец неправдоподобный. Люди ведь гибли в усадьбе, неужели только о страха?
-- Вас бы туда… зачем браконьерам брать чужую вину?
-- Вероятно за длинный язык грозило худшее. А так ещё легко отделались.
-- Любопытно, -- в глазах журналиста зажёгся профессиональный огонёк.
--Продолжаю. Если допустить реальность вампира, то ссылка на него уже не уголовщина, а политика: религиозная агитация, антисоветчина. Следователи заподозрили бы ложь, запирательство, а значит, возможную подпольную организацию – по тем временам это самоубийство. Расстрелять могли всю деревню.
-- Логично. Но если поверить в упыря, почему уцелели браконьеры? Впрочем, он мог держать их для прикрытия, эдакий симбиоз. Но ведь никто из местных в усадьбе не погибал. Странный кровосос, а?
-- Цыган в своём селе не бедокурит. Гниловские тоже не болтали лишнего – властям народ не особенно доверяет.
-- Логично. Значит, барин и безголовая лошадь суть выдумка браконьеров. А упырь?
-- Что вы можете знать о нём и почему считаете человечество уникальной формой разума? – с горечью сказал я. – а если когда-то существовали другие, разные и удивительные: лешие, вурдалаки, домовые… Не тупиковые, а параллельные пути развития. Где они? Изначальная малочисленность, скверная рождаемость, осиновые колья, огонь, инквизиция, серебряные пули. Ваша привычка истреблять всё иное. А ведь многие были абсолютно безобидны, даже добры. Но не теперь. Уцелевшие научились жить среди людей, менять внешность, а главное – беспощадной мести, -- я даже вскочил, жестикулируя. В горле клокотало, руки дрожали. Тысячелетняя ненависть что-нибудь да значит. Журналист тоже поднялся и растерянно развёл руками. Теперь мы стояли друг против друга, глаза в глаза. Вверху, ухая, пролетел филин, мрачные ели тревожно зашумели хвоей.
-- Извините, если обидел… Странные у вас зрачки: красные и ничего не отражают, даже огонь. И лицо… неживое.
-- Мне пора, -- сказал я. – Вы один?
-- Да, то есть ещё проводник Прохор. Пошёл за валежником и сгинул. Не встречали?
-- Нет. Зачем вы здесь?
-- Охочусь, вспоминаю молодость… А в чём дело, ты? Самый крутой, что ли?! – начал звереть мужик.
-- Вас настигло и привело сюда заклятие вампира. Вы разгромили логово, выдали помощников-браконьеров. Помните второго, оставшегося в доме? Из лошадиного переда?
-- Смутно, -- в его голосе появилась неувеенность, он шагнул к двустволке, но я загородил дорогу.
-- Могу его описать: хромой, рябой, шепелявит.
-- Прохор! – ахнул мгновенно побледневший человек. – Кто вы?
-- Мститель, вампир, повешенный барин. Вот и конец истории про Мёртвую усадьбу. В тот раз мы, увы, разминулись, но не сейчас.
-- Н-н-не в-верю, -- он попятился в темноту, видно, хотел бежать, но ноги предательски ослабели – такое часто случается у попавших в мою ловушку жертв. С безумным видом он огляделся, увидел, как из-за дерева выходит Прохор с занесённым топором, споткнулся, упал, а я шагнул нему, стремительно выпуская клыки и кривые когти.
И тогда он закричал…