сто 25

Потоки ветра несли на себе последождевые облака, цветовых оттенков по-преимуществу влажно-серых, лишь иногда оттеняемых белыми неровными пятнами залетевшего на небо тумана, несли на себе спешно, будто торопясь поспеть на смену буйствующему сейчас где-то урагану, и в движении этом стремительном, накрепко объединившем возмужавшие ветра и целеустремленные облака, птицы – черные разлапистые черточки – полет будто останавливали, крылья их хоть и совершали положенные им взмахи и рывки, но создания небесные словно застывали на одном месте, не желая продолжать бесполезные, никому не нужные действия…
Машенька обожала гулять по Тверской, особенно, когда можно было почувствовать, что воздух наполнен свежестью и прохладой, такой, какая бывает лишь после дождя. Переулками до Маяковки, дальше по правой стороне в сторону Пушкинской, разглядывая внимательно прохожих, присматриваясь к их усталости, радости, легкости, серьезности… После, не доходя до театра Станиславского, медленный спуск в подземный переход; сумрачный нескончаемый тоннель, со спешащими быстрее миновать подземелье людьми; болезненно ощущающийся во всем теле подъем по ступеням, что застыли почти отвесной стеной…
«Церебральный паралич иногда совсем не дает больным двигаться, - не раз говорила Машенька случайным своим собеседникам – в лифте или на лавочке рядом с подъездом. – У меня же всё намного лучше – я могу гулять, я свободна…» Её выслушивали, всегда сострадательно кивали головой, помогали подняться, когда она, засидевшись, спешила домой – смотреть кино, но отчего-то никто никогда с ней не разговаривал, и это Машеньку не переставляло удивлять – ну и что, да, она говорит медленно, тщательно подбирая слова, но мысли-то, кажется, ей в голову приходят интересные…
…Как же Машенька была удивлена, когда он сам завел разговор, первым обратившись к ней, – такой красивый, с добрым, попросту милым лицом – улыбнувшись, сказал, что она, наверняка, не ожидала его встретить…
- Не ожидала… - Машенька, не отрываясь, смотрела молодому человеку в глаза – серые, глубокие и одновременно близкие, точь-в-точь как небо, что сейчас было у них над головами.
- А знаешь, кто я? Ты ведь думала, что меня нет, а я вот он, рядом с тобой.
- Кто… О ком я думала?.. – Машенька была немного растеряна, но чувствовать эту растерянность ей было приятно – быть может, оттого, что было это ей внове, ведь беспомощность, слабость, рассерженность её посещали, а вот такая томительная растерянность – нет, такого раньше не было…
- Я – ангел твой… Как же ты не узнала меня, ведь сколько раз я приходил к тебе во сне – ведь ты помнишь?..
- Ангел?.. – сколько раз Машенька спорила, правда, главным образом, сама с собой, отстаивая точку зрения, что все христианские догмы нелепы, не выдерживают никакой проверки логикой человека более-менее здравомыслящего, что разговор о бесах и ангелах напоминает серьезную беседу о Бабе-яге и Доброй фее, сколько раз спорила, а тут… В единственном слове, ею произнесенном, было лишь доверчивое изумление, наивное согласие, и только…
- Я всегда с тобой, не бойся – никогда, никого… Я с тобой – когда только ты захочешь почувствовать меня, увидеть меня…
Машенька не смогла вымолвить и слова – только стояла и смотрела в глаза Ангелу, тянулась взглядом к нему, стремилась всею собой к нему…
- Саш! Ну, что ты? Саш, ну, пойдем! – раздалось откуда-то сзади. – Саш, ну, хватит, хватит! Верю, верю! Талант, несомненный талант! Михаил Чехов и Вера Холодная в одном лице! Верю, верю!
Ангел исчез – так быстро, что Машенька так и не поняла, куда он мог подеваться – вот только что был рядом с нею, вот только что… Ангел? Ангел?.. Какой, к черту, ангел…
Машенька отпустила палочку, что держала всегда в правой руке, - та тихо упала на мокрый асфальт. Опускаться за нею было тяжело, но Машенька справилась с этим – легла на спину, ощутила, как сырость луж приятно холодит, как покойно лежать на земле, не видя никого и ничего, кроме… Кроме неба – в серых облаках, с птицами, застывшими на одном месте, только с птицами…