Каменная кладка

В сторонке красуется груда покорных кирпичей, еще совсем недавно прошедших огненное испытание в огромной муфельной печке, и в память об этом бережно хранящих свой веселый красный цвет. Недалеко стоит и грязное корыто, полное смеси песка и цемента. Это – связующая субстанция, которой надлежит соединить одинокие грустные кирпичики в ту грандиозную сущность, которая красиво именуется зданием.
Но все вышеперечисленные материалы так и останутся пропадать во тьме и одиночестве, если за дело не возьмется Строитель. Именно он вложит в созидаемую кладку свою жизненную силу и вдохнет душу. Напряженное усилие его воли изменит облик Земли, заполнив бессмысленный и заплеванный пустырь чем-то значимым, имеющим смысл.
Конечно, приступая к своему Деянию, Строитель совсем не намерен размышлять на философские темы. И это правильно, ведь он – человек действия, и его работа начинается тогда, когда уже дело дошло до воплощения мыслей в самом тяжелом и прочном материале, в камне. Здесь борьба мнений и точек зрений, конечно же, совсем не уместна.
Над различными философами и мудрецами наш Строитель может много иронизировать и делать комментарии вроде «Вот у Федьки Иванова сын – дурак и лодырь, работать не хочет, потому и на философа учиться пошел!» Но, к сожалению, несмотря на все свое остроумие, избежать воздействия каких-либо идей на свое сознание Строителю все-таки не удается. Ведь он каким-то боком, да соприкасается с тем, что именуется культура, может даже книжки иногда читает. А если и не читает, все-таки нет-нет, да и в кино зайдет, телевизор вовсю смотрит, радио за обедом слушает.
Но главное, что он живет в городе, ходит по нему (хотя бы от работы до пивной и из пивной до дома), и волей-неволей встречается с таким культурным явлением, которое именуется архитектурой. Здесь он соприкасается и с мыслями своих предков, застывшими в камне, и потому – почти бессмертными. Одновременно с этим наш Рабочий и сам участвует в возведении новых произведений архитектуры, и то, что он возводит, оказывает на его жизнь самое прямое влияние (о котором он, быть может, и не догадывается).
Все вышеперечисленные способы воздействия на человека формируют в нем тот внутренний стержень, который именуется мировоззрением, и его возникновение не всегда даже может быть связано и с его желанием. Вольно или невольно, но господствующие идеи, в конце концов, пропитывают сердцевину человека, а это неизбежно отражается и на его внешнем облике, и на самой его работе.
С тоской наш Строитель вспоминает позавчерашний день, когда он сооружал космодром. Сам он с трудом может объяснить, чем же космодром лучше загородки помойной ямы (ведь он клал там точно такую же кирпичную кладку), однако хорошо помнит, как весело было в те времена. Его неясные ощущения можно определить, как чувство стремительного покорения вечной во времени и бесконечной в пространстве материи. Как здорово было мять и крутить эту мягкую и податливую материю, превращая ее в среду обитания великого гиганта, именуемого человеком! До чего интересно было играть с этой игрушкой, которая в руках Строителя была столь же податлива, как пластилин в руках малыша! Отсюда вырывалось огромное, ни с чем не сравнимое чувство свободы, всевластия над сущностью, которая гораздо больше и массивнее, чем сам человек, и еще совсем недавно могла расправиться с каждым хлипким земным обитателем легким движением одного своего пальчика! О такой свободе, кстати, очень хорошо говорил русский философ Николай Бердяев в своей книге «Истоки и смысл русского коммунизма». Как будто бы шутя выросли из Земли такие грозные гиганты, как Магнитогорск, Днепрогэс, Байконур. Глядя на творения своих рук, человек непременно улыбался озорной улыбкой и мечтательно говорил: «А я еще и не такое могу! Я новое Солнце зажгу, я рукотворные планеты по всему Космосу настрою!».
Играл, играл Большой Рабочий с глиной материи, которая неожиданно для него самого оказалась столь теплой и мягкой, но однажды взял, да и наигрался. Стало ему тогда скучно, ведь он понял, что с бесконечной материей и баловаться можно бесконечно, а все не имеющие завершения дела, как известно, рано или поздно надоедают. И решил он отныне не усердствовать, а творить лишь то, что нужно для житья-бытья. И стал он мастерить скучнейшие серые пятиэтажные коробки, от одного причастия к созданию которых в душу неминуемо заползал огромный червь тоски.
Наплевав на торчащие повсюду груды материи, наш Мастер наплевал на них, вытащил из-за пазухи бутылку водки и костяшки домино. Напившись и наигравшись, он стал размышлять о том, что и материи-то, быть может, никакой нет, вся она живет лишь внутри его сознания и воображения, а потому что работать, что не работать – все одно. Такое экзистенциальное отношение к работе, кстати, очень хорошо раскрыл Венедикт Ерофеев в своей известной повести «Москва – Петушки».
Постепенно наш Великий Работник обратился в выеденный червем кусок мяса, бродящий в пространстве между работой и бутылкой. Острая нелюбовь к самому себе не давала Рабочему и производить на свет себе подобных, и русский народ начал свое стремительное вымирание.
Однако, опухших от тоски и водки людей все-таки надо было как-то заставлять работать, и чья-то неимоверно умная голова решила, что лучшим средством для этого дела станут эфемерные бумажки, именуемые денежными знаками.
Теперь Строитель работает именно за них. Строя банки и казино он постоянно плюется и матерится, отправляя в известное место и возводимое строение, и своих несчастных родителей, в семье которых ему угораздило родиться, и весь окружающий мир, и себя самого. Он чувствует свой труд необыкновенно гадкой мерзостью, но вместе с тем отмечает, что эта мерзость упорно необходима для его собственного существования, отчего звереет еще сильнее. «Век х…ярь и век ворочай, трижды проклятый рабочий!» - бормочет он себе под нос, и это яростное бормотание теперь заменяет некогда лившуюся над всякой работой веселую песню.
Отогревшись от пробравшего до костей холода и сняв с себя пропитанный грязью комбинезон, Строитель медленно, через пивную, доползает до дома. Куда же ему быстро, если после такого труда он обратился в еле ползущий кусок мяса, отчаянно просящийся в могилу! Неоткуда ему теперь черпать энергию, кроме как из самого себя, а собственные силы, как известно, очень ограничены, и наиболее применимое определение к такому человеку после рабочего дня – «выжатый лимон». По дороге, срывая накопившуюся за день неистовую злобу на самого себя, он яростно колотит собутыльника, а дома столь же тоскливые тумаки достаются его жене и детям. Это если дети у него есть, ведь породить в таком состоянии ребенка – это совершить явное зло, обрекая его на те же самые беды и, таким образом, их увековечивая.
Зданиям, возведенным такими людьми, особенно доверять не следует. Ведь кроме цемента кирпичи еще скрепляет и человеческая воля, живое дыхание, а сейчас ему просто-напросто неоткуда взяться. За деньги, как известно, такие вещи не продаются и не покупаются. И трещат зданьица по всем швах, смачно хрустят и безнадежно рушатся, погребая под своими руинами несчастных и, безусловно, уж слишком доверчивых современных обывателей. При разрушении эти строения производят такие стоны, как будто пребывание над земной поверхностью для них – величайшая беда, единственным спасением от которой является обращение в бесформенную груду бетона и арматуры. Конечно, кто-то может списать эти беды на жадность прорабов, разворовавших стройматериалы, или бездарность архитекторов, допустивших просчеты в своих проектах, но, согласитесь, причина этих явлений все та же самая – полное отсутствие любви к объекту своего труда.
И все уже позабыли, что когда-то, в очень давние времена, смыслом жизни Строителя было внесение высшего, божественного порядка в мир костной и равнодушной материи. В те времена человек взирал на мир, как на огромнейшую книгу, написанную невероятно сложным и мудреным хитросплетением символов. Книга эта раскрывала суть того, что высится над всем бренным и неустойчивым, являясь его сутью и основой. Таинственная работа по внесению новых букв в эту Книгу неизменно захватывала сердце Строителя в свои жаркие объятия.
Завороженный этой, во истину божественной, задачей, Строитель весело и с песней возводил прекрасные, вечные стены. Кстати, а кто из нас помнит, что над каждой работой того времени непременно лилась песня, подхватываемая всей общиной, и, наполнив собой пространство между землей и небесами, она становилась своеобразным мостиком между Миром Горним и Миром Дольним, превращалась в душу всего дела.
Пламя светлой, поистине священной, работы намертво сжигало гнусного червя тоски и переходило на все, что создавалось человеческими руками. Именно поэтому странник, пришедший в старинный русский город или монастырь, испытывает столь радостное и завораживающее чувство. Ведь творения человеческих рук будто бы проходят сквозь кожу, разжигая в душе то же пламя, которое полыхало и в душах созидателей.
Все сотворенное в те времена с честью выдержало проверку длительного и безжалостного времени. Создаваемые символы оказались практически бессмертны, как бессмертен созданный в 537 году Константинопольский Софийский собор.
Наверное, принятие такого мировоззрения – единственный способ расправиться с проклятущим кошмаром тоски, который уже, как будто, окончательно сожрал русские души, оставив на поверхности лишь жалкие телесные огрызки.

Товарищ Хальген
2005 год