Эдуард Леон Кортес. Париж ночью

Воскресенье. После полудня. Я стою в очереди в Филиал Пушкинского музея, искусство Европы и Америки19-20 века. Эту экспозицию открыли не более месяца назад и выставили много новых картин покоившихся в запасниках музея.
Очередь в Пушкинский музей в выходной день привычное явление, оттого не вызывает раздражения. Наличие скопления людей у дверей дома искусств ложиться бальзамом на душу – их волнуют не только бренные мысли.
Я шла полюбоваться Монэ, в который раз восхититься гениальностью написания Руанского собора, посмеяться над «Мастерской художника» Матисса, покачать головой над картинами Шагала, но практически в начале своего пути увидела картину «Париж ночью» и остальной мир замер, умер и испарился. Более не осталось ничего, кроме меня и ночного Парижа, мокрого и осеннего. Глаза видели только одну из центральных улиц неизвестного мне города в вечерние часы.
«Боже, картина живая!»
Размытые лица. Почти четкие силуэты. Эффект толпы. Именно эффект, так как нет ничего более важного на этом полотне, чем сам Париж. Грустный, но пестрый, даже в осенний хмурый вечер. Пестрый не своими обывателями, а настроением – бликами огней в лужах, светом первых этажей. Огни нарисованных зданий по-настоящему светили и жгли душу. Будоражили сознание. Хотя общий фон цветовой гаммы был тускл.
Вдали светлеющее небо. Светло-серые строения, на грани голубого. Светлое будущее этой картины… Или настоящей жизни? Может, поэтому она так благостно ложиться своей грустью на мою душу. В ней есть посыл - положительный посыл. Он не за горами, а всего лишь в конце улицы. Он обозрим и близок. Он дарит надежду, то единственное что порой остается и помогает двигаться дальше – действовать, творить, любить и радоваться.
Справа послышались звуки классической музыки. Рядом в импровизированном видео зале показывали какой-то фильм об искусстве. Музыка была фоном к словам. Но я не слышала слов. Мелодия обогащала мое восприятие Парижа. Заиграла скрипка, сопереживая чьей-то тяжелой судьбе. И хотелось плакать вместе с городом, смывая грязь с закоулков души, очищая подножные камни, осветляя глаза. Плакать искренне, по детски. Причем именно плакать, а не рыдать, не убиваться. Плакать, источая теплую грусть.
Не знаю, сколько я простояла у картины в первый раз, но помню, как спешила к ней после просмотра всех музейных залов. Как цокали мои каблучки от быстрого перебирания ногами, когда я почти бежала к картине по деревянному полу. Помню удивленные глаза охранника в одном из залов. Я не могла уйти, еще раз не увидев ночной Париж.
Во второй раз я уже не приближалась близко, а любовалась полотном поодаль. Посетители музея заслоняли мне город. Так же как я, они любовались им, либо проходили мимо. Обсуждали красоту картины или фыркали, не узрев величия написанного. Некоторые молчали вместе со мной.
Я долго-долго стояла и смотрела на полотно, через головы, через трудности, проваливаясь в картину, которая успокаивала мое сердце.
Удивительное дело, я вдруг захотела в Париж. Меня никогда не прельщал этот город, не вдохновлял. В моем списке путешественника он занимал одно из последних мест. Я не грезила Парижем. А теперь столица Франции манила, отрезвляя скупой радостью созданной Кортесом.
Великое мгновение гордого города начала 20-го века застыло в красках гениального мастера Эдуарда Леона Кортеса и навсегда покорило мою душу.