Фаина и Оскар -из фио-

Фаина И Оскар


Фаина была черноволосой, самобытной особой. Мы встретились с ней уже состоявшимися в каком-то смысле людьми (мне далеко за тридцать, ей – далеко за двадцать) и не состоявшимися во всех остальных смыслах. Как бы парадоксально не звучало, но так оно и было.

Мы снимали квартиру – наш совершенный дом, сотканный из совершённой между нами любви. Однажды и еще каждую ночь.

 Старый, поцарапанный комод, два плетеных кресла, столик, вмещающий в себя любимый ею хлам – пожелтевший торшер на маленькой ножке и шкатулку, которая вот-вот развалится, потому что ее деревянные стенки уже давно рассохлись и крошат на пол стариной…

 Среди этого дерева, оформленного под прошлый век, Фаина выглядела еще моложе, я вписывался в эту рухлядь, как нельзя лучше. Мой портрет она повесила на стену, смотрящую на комод, а свой – на противоположную. С картин мы смотрели друг на друга каждую минуту, обмениваясь энергией бесконтактного желания.

На моем изображении было написано: «Фаине от Оскара», на ее полотне – наоборот: «Оскару от Фаины». Мы договорились не подписывать полотна « С любовью»… И, не договариваясь, занялись ею в тот же вечер.

Она носила свободную рубашку, которую заправляют в брюки мужчины с походкой «далеко за тридцать», и которая чертовски идет проснувшимся женщинам с взглядом «далеко за двадцать». Рубашка раздражает женщину и возбуждает мужчину, стоит только разоблачиться и переодеться, одев ее на правильные или неправильные формы.

Такова сущность любых отношений, тем более между мужчиной и женщиной – один разоблачается, другой надевает на себя одежды, скроенные из слов, уловок, троеточий, игры…

Я никогда не видел ее с собранными волосами. Тяжелые, вязкие, как смола, они неровно стекали по ее контуру от макушки к плечам и - ниже, чуть-чуть касаясь попы.

Выпуклости Фаины скрывала моя рубашка и ее волосы. Она не прятала округлых бедер и сливочных грудей. Но мне всегда казалось, что из-за струящегося шелка волос, плотно облегающих ее тело, она никогда не была передо мной обнаженной до конца.

Она впускала меня в себя и накрывала смолью тяжелых и пряных волос. Немного сандала и масла чайной розы на запястьях и в волосах. Так пахла Фаина и все мои рубашки.

Я принимал и понимал ее запах, ее секс, ее пробуждение, ее старомодность, ее пустое тело после секса. Она понимала и принимала мои агрессивные поцелуи, наш секс по ее правилам - в рубашке, которую я едва успевал снять, как она тут же набрасывала ее на себя.

Мы были немыми. Имена и слова запретны… Мучительная, раздирающая немота: язык говорит молча, но тело слышит и слушается, отвечая ему разрядами.

 ПЕРЕКУР

Фаина была женщиной моего старика… Я слушал эту историю и у меня теперь язык не повернулся бы назвать Оскара, моего прежде безымянного соседа, стариком... С каких-то пор мы стали встречаться так же, как и всегда - среди недели в коридоре на табуретках, но теперь мы говорили и не хотели расходиться до самого вечера.

 Сегодня я находился в каком-то оцепенении, словно все это мне только что не рассказали, а приснилось. Мне привиделись мужчина и женщина, которые в этом смысле определенно состоялись… Невероятно, но они чувствовали друг друга даже нарисованными… Я немного пофантазировал и представил, как трескаются стены их совершенного дома от силы притяжения между картинами…

Я улыбнулся…и обрадовался тому, что могу понять Оскара. Его память, не смотря ни на что, хранит запахи и чувства из далекого прошлого… Я тоже берегу наше прошлое в надежде на будущее, записывая и перемалывая все на страницах моего дневника в настоящий момент.


Кстати, Клара тоже внимательно слушала, присаживаясь, то на мое плечо, то на соседское.