Понидельник

 

Это было… Впрочем, когда это было на самом деле – неважно.
Обязанности с женой мы поделили честно. Ей достались кастрюли, мне – инспектирование школьных работ дочери. Труд, надо сказать, не менее тяжкий, чем готовка. Ежедневный просмотр тетрадей и учебников, с той целью, чтобы не плестись в хвосте событий, – не то чтобы изматывал, а – докучал. Хотелось, засев за телевизор, поглядеть на катающих мяч футболистов, почитать книжицу. Но добросовестности, каковой снабдила меня природа, хватило бы на троих. Посему, скрепя сердце и скрипя зубами, я изо дня в день влезал в учебный материал. Вгрызался, словом, в него.
И вот однажды я раскрыл тетрадь – ничем, собственно говоря, не примечательную, за две копейки, в двенадцать страниц, на синей обложке которой неровным детским почерком было написано: «Русский язык». Внутри же неё бесчинствовала полуграмотность – та, что вытекает из откровенного равнодушия к предмету, а не из отсутствия чувства языка. Вот этим чувством дочь как раз обладала, но пользовалась она им своеобразно, не подкрепляя его прилежной учебой. Иначе как объяснить, что в заданном диктанте не сделала ни одной ошибки, но в предваряющей письмо дате накарябала: «12 октября. Панедельник». Учительской рукой оплошность была исправлена. Но не только. Буква «е» красными чернилами была зачёркнута, а над нею красовалась иная устроительница беспорядков в детских умах, – «и». То есть, имелся альтернативный вариант. Понидельник. За диктант, а точнее, за одно это слово, не прошедшее сито правильности его написания, с учительской точки зрения, была выставлена оценка «хорошо».
Думая, что схожу с ума, я открыл Новейший Словарь Русского Языка. Коллектив в его издании подобрался основательный. Все – сплошь профессора да кандидаты наук, человек шестнадцать, все – филологи плюс специалисты в какой-либо еще определенной сфере знаний.
Может, по-иному слово стали писать, с того дня, что остался мной незамеченным? Может, я один ныне в отстающих числюсь, о том не ведая? Может, старорусская традиция такого написания требует? Вон, глядишь, скоро и «яти» вернутся в строй – на нехитрое дело и деньги, как всегда ниоткуда найдутся. Такими примерно мыслями пытал я себя, листая лихорадочно словарь.
Понедельник, общими усилиями ученых, выглядел на странице, предоставленной мне любезно справочным изданием, как и ожидалось, вполне. Бодро и замечательно. Он пребывал в спокойной уверенности, что связан родственными узами со всеми днями седмицы; но в первую очередь – с воскресеньем, называемым когда-то в старину неделей. День по неделе, пришедший после воскресенья.
Словарный понедельник не знал, однако, о существовании Ирины Михайловны, учительницы русского языка в той школе, где училась дочь.
– Вот это что такое? – Спросил я наставницу, показывая ей злосчастную тетрадь.
– Вот это? – Переспросила Ирина Михайловна с тем оккупировавшим её лицо выражением, что я бы назвал «великомученическим», если бы не одно «но». Оно никак не вязалось с её расплывшейся по стулу фигурой, и в особенности, – с мощной, напоминающей стволы революционного судна «Аврора», грудью, что бурно завздымалась, едва я открыл рот. На вид Ирине Михайловне было лет тридцать семь - тридцать восемь, и, искушённая жизненным опытом, она умело управляла своим «орудием» – в непростые, как я понимал, для неё минуты.
– Вот это, – подтвердил я, скромно отводя взор от наставленных на меня достопримечательностей учительницы. Промелькнула возвышенная мысль, что жизнь – это, по сути, набор взаимоисключающих случайностей. Не будь этого безграмотного дурацкого исправления, я бы до сих пор не имел понятия, как выглядит Ирина Михайловна. А если б знал о её конфигурациях раньше, то вряд ли занимал бы сейчас свой мозг такой глупостью как правописание.
Все оказалось не так просто, как я думал.
– Ах, это! – Разопревшее лицо преподавательницы осветила улыбка. – В конце прошлой недели в нашу школу из пединститута прислали несколько студентов третьего курса. Чтобы попрактиковались. Факультет русского языка и литературы представляла такая прелестная девчушка, Инночка Гогуй. Я ей доверила провести диктант и после того – проверку работ.
 Что оставалось мне? Откланяться с изяществом да мысленно срифмовать указанную фамилию с напрашивающимся на язык ругательным словом. Студентка, мать её!
На следующий день, взяв полагающийся мне отгул, я отбыл в направлении учебного заведения, того, где, по-видимому, готовили больших специалистов во всех областях науки.
Декан факультета русского языка и литературы, Андрей Ярославович Амбро-Андалузский, взяв тетрадь и выслушав моё объяснение, с ходу, если вдуматься, сделал резонный вывод.
– Мы своих студентов такому не учим.
Я готов был поверить. Младое поколение языковедов учили доброму, светлому и чистому. Не делать ошибок в письме, не вредить другим. И, наверное, не врать напропалую людям.
– Более того, – заверил меня Амбро-Андалузский, – я помню всех своих студентов на память. Гогуй просто замечательная девочка. Прекрасно учится. Чтобы она написала «понидельник»? Да вы что?
После этого укоризненного вопроса я почувствовал себя отъявленным негодяем, и все потому, что отказывался поверить в сверхспособности Инночки Гогуй.
– Да она, понимаете ли вы, позволить себе не может такого – быть безграмотной.
Право, фраза прозвучала филологически убедительно!
Его уверенности можно было позавидовать. А что, извините, поинтересовался я мельком, она может себе позволить? Быть примером для других, послышался ответ находчивого декана. То есть в виновные обиняком логика Амбро-Андалузского назначала Ирину Михайловну. А иного варианта быть попросту не могло.
Я попросил устроить мне встречу с замечательной студенткой Гогуй. На том основании, что вдруг страстно захотелось посмотреть в её широко распахнутые глаза.
– Ну что же, – и Амбро-Андалузский обречённо махнул рукой, как бы добавляя к сказанному: ей-богу, мелкий вы и жалкий человечек.
При виде Инночки Гогуй на ум мне пришло сравнение её с автомобилем последней модели. Она не вошла – влетела в кабинет декана. Стремительная, лёгкая, изящная. Красивая. И вместе с тем у меня возникло ощущение, что в ней, Инночке то есть, чего-то много лишнего. Непонятного и ненужного. Что исподволь вызывает раздражение.
– Вот, – и Амбро-Андалузский слегка скривился, совсем чуть-чуть – почти незаметно, – с едва заметным отвращением, как бы представляя меня, зануду, этому ангельскому созданию. В летящей ухмылке читалось следующее: посетитель – болван и ябеда, поэтому покажи ему, где раки зимуют. Инночка прекрасно поняла намёк.
Я вновь выставил на обозрение тетрадь.
– Вы на прошлой неделе проверяли диктант в школе имени Петрова-Водкина? Во втором классе?
– Да, – Инночка и не думала запираться, – а что?
– Вот это ваша правка – «понидельник»?
Гогуй залилась румянцем. Это выглядело странно. Наступила, как любят писать журналисты, томительная пауза. Очевидно, где зимуют раки, студентка-отличница показать была не в состоянии. Да, в данном учебном заведении все-таки скверных специалистов готовили.
– Инночка, в чем дело? – Вскричал декан, начавший что-то подозревать.
Гогуй тоскливо молчала.
– Инночка, – продолжал настаивать Амбро-Андалузский, – ты проверяла тетрадь? Товарищ ждёт.
Инночка, наконец, соизволила произнести слово, вернее, что-то невнятное промычать, вроде как:
– Быбуев.
Она, оказывается, плакала, отчего и звуки вылетали из её рта столь неясные.
– Ах, да, – Андрей Ярославович обмяк. Повеселел. Попытался меня приобнять. Я плечами запротестовал. Не люблю фамильярностей.
– Послушайте. – Меня решили посвятить в институтскую тайну, а заодно от тягостной проблемы освободить. Чтобы не донимала. Не мучила. Чертовая проблема с «понидельником». – Наша Инночка не только, так сказать, передовик учебы, но и спортсменка – с отличными перспективами на будущее. Тренер по спортивной гимнастике Балуев обещал вылепить из неё чемпионку.
Просеменила вразвалочку стыдливая мысль: из такого материала пулю не слепишь.
Но меня вдруг осенило. Перед глазами так и встала картина: Инночка, понапрыгавшись в зале, вечером с устатку предлагает знаменитому тренеру Балуеву просмотреть часть взятых на дом школьных тетрадей.
Я посмотрел на Инночку. Спросил, не веря все же, что такое могло быть. Балуев, значит?
Студентка обреченно кивнула головой. Боже мой! А может? А если? Неужели? Они? Проверяли работы вместе – на спортивном бревне? Или – прыгая синхронно через коня? Тогда все объяснялось просто. Я готов был Инночку простить.
Гогуй все же сама и напортила. Она обронила, шмыгая противно изящным носиком, что это не то, что я думаю. Инночка успела взять с собой несколько работ. Потому что из-за предстоящих соревнований не успевала. Но – все же второй класс! Что особенного может эта мелюзга накропать? Мы все учились понемногу, чему-нибудь и как-нибудь. Она и подумала, что на тренировке, в перерыве, без особых проблем проверит диктант.
Амбро-Андалузский был явно разочарован поведением своей подопечной.
– Гогуй, – декан перешел на официальный тон, – вам доверили столь важное дело. И сейчас я понимаю, что наш гость абсолютно прав. Вы не справились со своими обязанностями. Потащили, черт знает куда, тетради.
Я поморщился. Мысль вела меня уже в спортивный зал. В конце концов, Балуев – не черт знает кто. В его активе – завоеванная тридцать лет назад золотая медаль на Спартакиаде Народов Севера. Отличился он, правда, в ином виде спорта – в гонках на собачьих упряжках.
Инночка выдула из классически правильных ноздрей пузырь в форме миниатюрного дирижабля. Опять взхныкнула. Чемпионство ей уже пророчили. Но в тот вечер у Гогуй ничего не получалось. Более того, сверзившись с бревна, она чуть не поломала руку. Неожиданно, чего он себе почти никогда позволял, тренер перешел на крик. «Из тебя гимнастка, как из меня – штопор», – обронил он в сердцах.
Слушая это, я уже ненавидел Балуева, который не стеснялся в выборе образных выражений. Почему он посредством Инночки соединил себя именно со штопором? Куда он собирался ввинчиваться?
«Вот вы, Александр Иванович, капризничаете…».
«Это я капризничаю? – Рассвирепел, оборвав её, Балуев. – Да у тебя соревнования на носу! Понимаешь ли ты это?».
«А мне еще надо диктанты проверить», – Инночка не забывала, плача и обильно сморкаясь в поднесённое тренером запасное трико, о своей основной цели. И это было похвально.
«Да какие там диктанты, – Балуев отвернулся от незадачливой лицедейки, – ты, небось, на гулянки время находишь. Да и вместо того, чтобы полноценно тренироваться, ты понапрасну сидишь в своем долбаном никчемном институте.
– Однако! Балуев! – Вмешался в разговор Амбро-Андалузский. Голос его загромыхал железом – Однако! Что он себе позволяет! Не забывайте, милочка, что в первую очередь, вы студентка пединститута.
Далее, по версии Гогуй, тренер забрал у нее тетради, что она, не подозревая о бранчливом характере Балуева, оставила в его комнатке. В обычной авоське. Будущая учительница уже вырисовывалась – из прелестной Инночки, испорченной казенщиной в учебном заведении.
Встреча с Балуевым состоялась не сразу. В зале его не было. Вернее, никто не мог точно сказать, где он в настоящий момент находится. Пришлось ждать.
– Вы помните? – Спросил я его, показывая уже порядком истрёпанную тетрадь.
– «Вы все, конечно, помните, как я стоял, приблизившись к стене…», – дурашливо продолжил он. – А что?
Историю пришлось пересказывать снова.
– Ну и что вам от меня надо?
– Это вы исправили «панедельник» на «понидельник»?
– Я? Да вы с ума сошли, что ли? Что, я – не учился в школе? Что, я не знаю, как пишется это слово?
Что-то в его голосе было такое, что заставило меня остановиться.
– Наверное, вы, разругавшись с Гогуй и отобрав у нее тетради, пошли к себе домой, а там ваш ребенок?.. – Предположил я.
– Эх, вы – Шерлок Холмс. Я не женат, – мрачно ответствовал Балуев. – И вообще, у меня нет времени на такие глупости, как возня с детьми.
– Ну вот. – Победно возразил я. – Оттого вы, вечно одинокий, ищете смысл в унижении того, кто вам подчинен и физически более слаб.
– Что вам уже Гогуй наплела? – Балуев иронично посмотрел на меня. – Вот же дура. Похотливая корова, а не гимнастка. Зря я только с ней теряю время. Разве что мордашка смазливая…
– Мне это абсолютно неинтересно, – я взвился. – Кто проверял диктант?
– Постойте, – тренерское тело нервно приняло то положение, что эрудиты называют позой мыслителя. – Я кое-что вспоминаю. В тот вечер я, действительно, был ужасно разозлен неуклюжестью этой глупой девчонки, Инночки. Раздраженный, отобрал у неё сетку. Правда, на следующее утро вернул. Но – ничего не проверял! Да. Так вот. Пришел, как вы заметили, домой. К себе.
– А там – Инночка, – ехидно заметил я. – Героиня имеет особенность возвращаться к исходной точке. Истренировавшись до изнеможения.
– А там – друг. – Спокойно отреагировал на мой выпад Балуев.
Меня осенило. Я раскрыл тетрадь. Вот, правильно. Моя догадка получила подтверждение. На соседней странице присутствовало небольшое жирное пятно, которое я поначалу не заметил.
– И вместе с другом вы принялись проверять работу моего ребёнка, – сострил я, – закусывая водку рубленой ветчиной.
– Что вы от меня хотите? – Тренер напрягся. Заиграл мускулами. – Чтобы я дал вам адрес друга? Так он позавчера скоропостижно скончался.
К другу Балуева, на кладбище, разумеется, я не пошел. Известно ведь: понапичканные тайнами покойники умеют держать язык за зубами. Пусть будет так: ошибка произросла из той глупости, что творится повсюду, из той посредственности и нечестности, что день-деньской культивируют «наши наставники», говоря одно и делая обратное, из той безответственности, что, накапливаясь годами, потом очень дорого обходится каждому. Пусть будет так. Дитятко невесть как получило «хорошо», но я, более строгий судья, всей системе образования поставил твердую «двойку».