Второй азиатский дневник 1982 год 4

ДУШАНБИНСКАЯ МЕДИТАЦИЯ

19 июля
Понедельник
Проснулся поздно. Солнце стояло высоко в небе. Боль в животе утихла. Оказывается я ночью расположился метрах в тридцати от автобусной остановки. Позже я нашел место получше и встал там лагерем. Растянул палатку и покушал рису. Рядом текла река, вода в ней была мутновано, но пить ее, кажется, было можно. Солнце раскаляло прибрежный песок так, что ступить на него было невозможно. Купаюсь в реке, загораю, отдыхаю, сплю, читаю «Старинную вьетнамскую прозу»... Атмосфера благоприятствует...

Беседка Рассеянной Полуденной прохлады была на середине Лазурного пруда, усеянного Лазоревыми лотосами. Цветы источали непередаваемый аромат, и все это, сливаясь с пением пурпурных птичек в густозеленой листве, охватывающей резные стенки беседки, распространяло вокруг покой и безмятежную дремоту. Вдали, в жаркой дымке, виднелись горы. На близьлежащих холмах точками темнели карликовые сосны. Две девушки услаждали слух дивной игрой на каме, где-то слева вверху большой розовый веер с черными драконами создавал создавал колеблющуюся прохладу. Рядом на низком столике стояли различные соки в высоких тонкостенных стаканах с бьющимися о стенки этих стаканов льдинками. На узорном подносе лежали охлажденные дыни и сладкий виноград. Всё было тихо в тот полуденный час, когда я читал стихи Лю Лана.

Часто в гости ко мне заходили козлы и козы. Они обгрызают листья с растущего тут же кустарника.

20 июля
Вторник
Утром оделся понаряднее: черные штаны, финская безрукавка и муки. Шапку оставил. Направился осматривать окресности, искать почту или на худой конец почтовый ящик. Узнал, что нахожусь у автобусной остановки «Ул.Софьи Ковалевской», перешел дорогу и спросил у местного жителя в военной рубашке, есть ли «там наверху» почта. Он сказал, что «есть», и мы пошли рядом по лестнице вверх. Он всё время подозрительно на меня поглядывал.
- Что? Странно выгляжу – спросил я.
- Да, - улыбнулся он, - мы люди городские, к таким видам не привыкли.
Наверху у почты спросил, как здесь называется автобусная остановка. Оказалось – «Цемзавод», но собеседник произнес его, как «Семзавод».
- Как? – переспросил я.
- Цемзавод! – уже злее повторил он и смерил меня взглядом. Я опустил в почтовый ящик две открытки: одну матери в Таллин, другую – Владимиру в Душанбе. Но кажется мне, что он не приедет из-за тусовок дома с семьей. Итак, мой лагерь не в идеально чистом месте – на холме дымят трубы цемзавода. Хорошо, хоть отходы оттуда не спускаются в протекающую рядом реку Варзоб. И ещё: в ста метрах грохочут проезжающие по шоссе автомобили.
Сегодня я приводил в порядок рюкзак. Ужаснулся! До того он истерся, истрепался, продырявился и выгорел! А ведь я путешествую всего лишь полмесяца. Да, видимо, эти полмесяца многого стоили моему снаряжению. А мне? Я искупал рюкзак в реке, высушил на солнце и заштопал двумя сортами ниток. Вокруг снуют муравьи. Их множество!

Иллюзия, связанная с «Я» или
Прежнее существовангие

Я тоже стоял у прибоя,
Упершись руками в гранит,
И слушал, как море густое
Внизу, засыпая, шумит.

Я тоже за солнцем, прищурясь,
Следил до закатной черты
И видел, что синие бури
Вечернею тьмой заперты.

Я сверху в тяжелые волны
Скучая, плевал и вздыхал,
Мечтал я хрустальный наполнить
Гранатовым соком бокал.

Я так же, как ты, засыпая,
Ложился на шелк расписной,
Глотнув ароматного чая,
Шептал с набегавшей волной:

«Я тихо меж звездами таю
И в дальние дали лечу,
Быть может в тех призрачных далях
Я новую жизнь получу...»

Семь драгоценностей

Бордовою яшмой топорщатся скалы
Меж зеленью склонов, долин,
И снег на вершинах агатово-алый
Сошел в перламутр у низин.

В коралловых трещинах влагой играя,
Рассеяв янтарный песок,
Ручей с преломленного узкого края
В расселину сделал прыжок.

А в утренней свежести Солнце с Луною,
Как Золото и Серебро,
Питают ручей. Он жемчужной слезою
Им платит за это добро.

И всю эту прелесть объемлет бескрайний
Небесный густой лазурит –
Однако, открыть этой прелести тайну
В двух строчках еще предстоит...

Так радужной прелестью нас же пленяет
Пузырь. Но лопни он... прелесть тотчас исчезает...

Сегодня где-то за час до захода солнца за западную гору я сел в полный лотос. Омманипадмехум!

21 июля
Среда
Вот уже третий день моего отшельничества под Душанде. Река мутновата и катит свои бурные воды куда-то на юг через город. Сегодня строго сижу у палатки и никуда не двигаюсь. Соблюдаю даосский принцип недеяния. Почти что не говорю, изредка вслух сам с собой. Только вчера вечером прочитал вслух сочиненные стихотворения. Для этого приходилось откашливаться и прочищать горло, иначе голос никак не желал прорезываться. Изредка моё уединение нарушают козы, да бегают всюду муравьи, взад-вперед, через спальник и через мое тело. Забежит и засуетится: что делать? Куда деваться? Я сдуваю его на землю, и он уносится в неведомом мне направлении. Муравьи лазают по кустам и иногда десантируют сверху прямо мне на грудь, осматриваются по сторонам, чуть перебирая лапками, и опять начинают суетиться. Больше писать не о чем. Решил заняться описанием быта. Начну с опыта долинных стройбищ. Палатку рекомендую ставить так, чтобы, по возможности, с южной и западной стороны она была бы затенена кустами или деревьями, или еще чем-нибудь, иначе всё то, что в ней находится раскалится до невозможности, то, что не должно высыхать – высохнет, то, что не должно склеиваться обязательно склеится, то, что не должно расплавляться – расплавится и т.д. Сплю в палатке тихо-мирно на левой стороне. На правой лежат почти все вещи, под голову кладу папку и мешочек с одеждой. Очаг. Очаг сооружается из трех камней, которые ставятся П-образно так, чтобы на них можно было прочно установить котелок. Утром я бегу к речке, наполняю водой котелок и однолитровую канистру, ставлю котелок на очаг, а конистру рядом. Наломав сухих веточек, я разжигаю огонь под котелком (всегда с первой спички!) и начинаю кипятить воду. Пока она вскипает, я развязываю мешочек с чаем и кулечек с рисом, засыпаю 2,5 горсти риса в пиалу и успеваю, не переставая поддерживать огонь под котелком, промыть рис два раза и залить его водой на третий. Вскоре бурно вскипает вода в котелке. Вначале палочкой, а потом пальцем, я снимаю с него крышку-сковородку, засыпаю в приготовленный чайник две щепоти заварки и, приподняв котелок на палочке, наклоняю его край пальцами и заливаю кипяток в чайник. Котелок теперь наполовину заполнен горячей водой, куда я и засыпаю промытый рис. Затем ставлю котелок вновь на огонь и прикрываю его крышкой. Пока варится рис, я выпиваю пару пиал чая и съедаю кусочек сухой лепешки. Когда появляются пузыри из-под крышки, я откладываю пиалу, приоткрываю крышку и бросаю в варево одну щепоть соли, помешиваю содержимое котелка чистой палочкой с расщепленным концом (потому, что ложку я впопыхах оставил в чайхане в Кыстакузе). Еще через некоторое время я пробую рис и, если он готов, то, дав ему еще немного выкипеть, снимаю с огня, заливаю холодной водой, после чего сливаю воду в крыщку-сковороду, куда также попадает много рисинок. Слив воду из крышки, я вначале съедаю оставшийся там рис, а затем, помыв руки водой из канистры, приступаю к поглощению приготовленного риса. Ем рукой. Очень удобно и главное вкусно. Пустой котелок заливаю водой, мою руки и допиваю оставшиеся пару пиал чая. Вот такая вот алхимия.
К полудню, кроме муравьев, меня стали навещать люди: один лечился хождением по горячему песку, другой пришел поговорить с первым, и они ушли вместе. Еще мимо меня прошествовали два местных панка. Один в трусах, другой в шортах. Еще были коровы. Они прибрели к моей палатке и улеглись в ее тенечке. Одну, ту, что потемнее, я угостил сухарями. Полежав немного они чинно поднялись. Вначале одна, а затем и другая. И удалились в кустарники, хрустя надломленными ветками, пощипывая траву и почесываясь о стволы межрожьем.

Тесть и зять

Не пора ли нам «Ура!»
Враз кричать всем вместе?
Вопрошает детвора
У отца невесты

Грозен был отец, но мил,
Взглядом гнул подковы –
Молча он затвор взводил
В карабине новом.

Молча загонял патрон,
Снял предохранитель.
«Где жених? Ну, где же он?
Дочки похититель?»

Верный глаз почуял цель,
Ухо слышит шорох.
Скрипнув, дверь открыла щель,
Скоро вспыхнет порох!

Вот отскакивает дверь,
(Ветром сдуло кружку) –
Словно хобот страшный зверь,
Танк наводит пушку!

Слабо вскрикнули «Ура...»
Дети на скамейке...
Видно, нам кончать пора
Песнь о той семейке.

Ко всему прочему, мимо пробежала белая собака, да с ветки прямо мне на голову упала маленькая зеленая гусеница...

Рассказ об удивительном сновидении
У Жемчужного водопада

Нечасто встретишь столь кристально чистые струи, которые падали бы на черные камни и превращались в жемчужные капли, питающие зеленеющую вокруг траву. Вода собиралась в небольшое озерцо, голубея между золотистыми песчаными берегами и потом, вновь приобретя кристальную чистоту, уносилась вниз по серым камням ущелья.
А-И снял с плеча сумку, прислонил к скале посох и присел у водопада. Солнце клонилось к западной горе, ветер приносил с ледника прохладу, и А-И стал подумывать о ночевке. Он вывалил из сумки теплое одеяло, развернул тряпичный узелок, в котром оказались куски сухой лепешки и деревянная чашка. Чашку он подставил под жемчужные струи, и она наполнилась до краев. Вода была изумительно вкусной и холодной. Сухие куски лепешки таяли во рту, как свежий пирог, смоченные этой водой, и быстро насыщали. Покончив с трапезой, А-И расстелил одеяло и сел у голубого озерца, задумчиво глядя вниз, в долину, где он оставил пыльные города и жадных их обитателей, где на каждом шагу его стерегло презрение и натянутый издевательский смех. В сущности над ним не за что было смеяться, не было причин. Но люди давили из себя гортанное «ха-ха-ха», чтобы только он их услышал и понял, что они смеются именно над ним, что они его презирают. А-И жалел их: бедные люди, у них полные карманы звонкой монеты, но совершенно нет разума. Ведь обманывая друг друга, они делают зло. А накопление зла горестно. Одни, богатея, делают нищими других, и потому нет в их делах добра. А накопление добра – радостно. А-И слышал их смех, но не чувствовал в этих гортанных звуках радости. В них сквозило горе. Поэтому А-И их жалел.
Что же будет, когда кончится сухая лепешка? Бог его знает... Быть может найдется что-нибудь другое, а может быть уже ничто не найдется, кроме зеленых горных трав, крапивы и дикого чеснока.
А-И проводил за западную гору золотой солнечный диск. Диск словно утонул в темном ребристом крае, последний раз послав миру ослепитьельно-желтый луч.
Да, люди долин видели в нем бедняка и скитальца, поэтому и смеялись. Они чувствовали свою силу, ведь они были дома, а он – пришлый. И никто из них не мог понять, что А-И был всюду дома. Ему хотелось сказать им: откуда может быть смех? Разве вы не видите, что мир постоянно гибнет? Покрытые тьмой, почему вы не ищите света?
Нежные оранжево-розовые переливы померкли за западной горой, и над головой у А-И засияли первые звезды. Он укутался поплотнее в одеяло, потому что с ледника пришел холод, и закрыл глаза. Постепенно сознание его растворилось в звоне жемчужных капель, и вместо черноты вначале забрезжили серебристые пузырьки, потом заструились алые волны и, наконец, расступившись, открыли изумрудную зелень берега озера Туманов. Он лежал в беседке на розовом с черными узорами покрывале и смотрел на лазурную гладь озера. Из тумана медленно выплыла женская фигура в легких одеждах. Она стояла на белом драконе и улыбалась А-И. Подплыв к берегу, она взошла по нефритовым ступеням к нему в беседку и поднесла токостенный кубок со свежим персиковым соком. О стеклянные стенки кубка бились кусочки льда, и звон их отдавал приятной прохладой. Утолив жажду, А-И спросил у женщины ее имя.
- Инь, - улыбнулась она. - Я твоя женская половина. Пока ты спал, я пряталась в центре озера Туманов. Но вот ты пробудился, и я здесь.
- Где? – спросил А-И.
- На берегу озера Туманов, в беседке Небесных вознесений. Когда ты полностью просветлишь свой разум, ты достигнешь бодхи вместе со мной, и мы воспарим над вечностью. Это – дар Белого дракона, хозяина Жемчужного водопада.
А-И выпил еще два глотка, но на этот раз сок был мандариновый, и сел рядом с Инь. В радужных облаках, клубившихся над озером Туманов, появились воины с буйволиными головами и медными туловищами, и сквозь листву беседки на него снизошла ясность мысли.
- Коли ты – женская моя половина, значит я – твоя мужская, - рассуждал он, - И ты и я, оба мы не находимся в равновесии начал. Простое соединение с женщиной не давало мне целостности, потому что те женщины, будь они даже подобны яшмовым цветам или лиловым орхидеям, не были именно моей женской половиной. Нам нужен мистический союз начал.
Инь улыбнулась, и легкая накидка упала с ее плеч. Когда соприкоснулись их руки, А-И и Инь уже не могли отличить, где чья ладонь, и кто ощущает чью нежность и чьё тепло, а соединившись полностью, они стали одним существом, сознание их было единым. Беседка осталась далеко внизу, превратилась в белую точку и исчезла. Вокруг клубились радужные облака, небо всё больше темнело, пока не стало бездонно-черным и не озарилось со всех сторон ласковым сиянием звезд.
Остьавленный внизу мир появлялся и пропадал. Появлялся нежно-голубым, становился кроваво-красным, затем чернел и превращался в ничто. Люди рождались и умирали, копошились, словно муравьи, убивали друг друга и вновь рожали себе подобных, рожали убитых, убивали рожденных. Но стремящейся к сиянию звезд уже не было никакого дела до метаморфоз мира. Она была обнажена и чиста, отрешена от пульсирующей внизу чаши страстей, ненависти, желаний и мрака. Вокруг проплывали красоты неба Тушита, и сияющие боги, купаясь в благовониях, наслаждались этой неземной прелестью.
Но летящая сущность была едина, полностью уравновешена и лишена всех привязанностей. Поэтому она стремилась дальше, к неподвижной Ослепительной звезде, которая переливалась в зените всеми цветами радуги. Это сиял Одиннадцатиглавый, переливаясь по краям сиянием пятицветья дхьяни-будд. Полностью сконцентрированная сущность отказалась от последней иллюзии, связанной с собственной сущностью и, свернув пятицветье в черную пустоту, достигла развеществления. Ничто более не могло ее потревожить, ибо тревожить было некого.
А-И проснулся ранним утром, когда оранжевый диск солнца показался из-за пологой восточной горы, а слепяще-серебристая луна стояла высоко над западной горой. Жемчужные брызги всё также летели на зеленую прибрежную траву, только голос ручья показался А-И почему-то знакомым. «Да, - прозвенел ручей. – Если хочешь...» А-И сел, скрестив ноги, и повернулся лицом на север.
Солнце сияло справа, Луна – слева. Одеяло вдруг стало радужно-лепестковым лотосом, и звезды поманили в чернеющую пустоту.


22 июля
Четверг
Сегодня и вовсе нечего писать. С утра никаких происшествий. Теперь я ничем не занят, нет никаких тусовок, поэтому дневник пишу не в конце дня или утром следующего дня, а, как только позавтракаю и ложусь в тенечке под тополями, пока жду околополуденного солнышка, чтобы принять первую солнечную ванну. Приходится поститься. В день съедаю около трети небольшой лепешки, которая в диаметре примерно 20 см, пару долек чеснока, три горсти риса, чай и вода. Всё. Это уже четвертый день. Плохо только, что нет вокруг фруктово-овощного витамина, даже дикого, но витамины я позволяю себе время от времени получать из молочной смеси «Малютка».
Как сказал комментатор Нгуена Зы: «Дух нам дается, чтобы прозревать грядущее, а разум – дабы утаивать прошлое». Дух у меня еще недостаточно крепок, так что грядущее прозревать я еще не в силах, а вот утаивать в дневниковых воспоминаниях прошлое, кажется, немного пытаюсь и, поэтому делаю вывод: разум мой действует! Следовательно в дуще моей нет равновесия, духовное начало слабо, отсюда качания и нетвердость, почти полное отсутствие духа. Я сокрушенно качаю головой, но встряхиваюсь и говорю себе: духовное начало надо в себе развить и утвердить, чтобы уравнять эти два полюса, чем я и занимаюсь с утра и до вечера в мнимом одиночестве у дороги и цемзавода, в обществе вездесущих муравьев (маленьких и больших), коз, коров и местных жителей.
Вот со следующего месяца уйду в крутые горы один, если не покажется Володя, и тогда уже серьезно начну ВСЁ совершенствовать. В тишине, покое, не реагируя на посторонние ментальные колебания. А пока остается лишь вспоминать прошлое, которое начинает всплывать в сознании, когда настоящее столь однообразно и безхитростно, что дает так мало пищи для «мозгового желудка», а будущее, как я уже говорил, прозревать не умею. Вот я и лежу в тени, как корова, отрыгивая из того самого «мозгового желудка» сто раз пережеванную и переваренную пищу, вновь ее жую и глотаю...
Вот сейчас из-за скудости моего пайка вспомнил Барабанера. Как он жил бы в таких условиях? Блюдо плова или шурпы было бы в самый раз для его желудка. Помнится, как-то он рассказывал, как в Коми в стройотряде он переел одного толстого, тоже любящего поесть человека. Они съели по три больших миски плова. И на четвертой, кажется, человек сломался. Эх, Леонид! Чем ты сейчас питаешься на Рижском взморье?
Сухая лепешка и несколько горстей риса – это приправа к духовной пище совершенствующегося буддиста. Эта пища отрадна, сытна и питательна. Эта пища лучшая. Тот же комментатор Нгуен Зы хулит ее: «Учение Будды поистине бесполезно и даже весьма вредоносно. Послушаешь громкие слова – вроде бы сострадание и доброта всеобъемлющи, а станешь доискиваться воздаяния – всё очень туманно и ускользает, как ветер меж пальцев». Говоря таким образом, он не заметил, что открыл для себя труднопостижимое. Ведь он увидел туманную, ускользающую сущность воздаяния, которая сама по себе не познается пятью чувствами и не дается при продолжении сансары. Поймай туман (стань сам им), останови пролетающий меж пальцами ветер (превратись в него), тогда не надо будет доискиваться, ты будешь един с воздаянием. Увидев его, приложи все свои силы для его познания через совершенство тела, слова и мысли. Вот ответ комментатору.
Около полудня мимо меня прошли трое: молодой парень и две молодые девушки. Высматривали место для отдыха. Удалились вверх по течению, а через некоторое время по реке проплыли, приплясывая на волнах и водоворотах, два розовых воздушных шарика...
Когда солнце проходит по небу половину своего пути, по своей небесной дуге, вода в реке поднимается, течение усиливается. Я купаюсь в реке три-четыре раза в день и столько же раз набираю новую воду во флягу. Вода мутна из-за песка, который несет с собой сильное течение, и поэтому. Чтобы оградить себя от почечно-каменной болезни, пью ее из фляги через марлиевый фильтр и отстоенную по возможности.Мать бы охнула и сказала: «Я знаю, сынок, что это такое. Послушай мамочку, уйди с этой дурной реки к чистой водичке или найди колодец, на худой конец колонку». «Да, мамочка, - ответил бы я. – С превеликим удовольствием я ушел бы с этой мутной реки к кристально-чистому горному ручью, но именно здесь мне надо сидеть 10 суток, как на привязи, потому что я дал эти координаты по почте Володе Касаткину». А город, как яблоня с запретным плодом, под боком и манит, и манит к себе. Но что делать в городе нищему, бездомному бродяге? Лепешки хватит еще дня на три, а там придется идти за хлебом с последними жалкими грошами.
После захода солнца внезапно одел парадные одежды и отправился за дорогу искать пустую бутылку, чтобы в ней заваривать себе молочную смесь «Малютка». Однако никто ничем помочь мне не смог, даже седой аксакал, сторож магазинов, помотал белой бородой и прошамкал что-то вроде «не-э...» Пришлось опять употребить «смесь», разбавив ее сырой водой – и, наверное, именно такое ее употребление и явилось причиной расстройства моего желудка 18 июля.

23 июля
Пятница
Удивительные сны снились мне сегодня ночью. Всего не перескажешь. Особенно запомнилась одна красочная афиша спектакля: «НЕ ПРЕСЛОВУТАЯ ЛЬ ДИАНА?..» Чудесный рисунок в духе Рубенса: женщина у дерева, перед ней дед-лесовик, великолепно выполненная программка с действующими лицами и исполнителями, написанная готическим шрифтом, причем действующих лиц не менее полусотни. Запомнилось: «Городничий со всем своим семейством (перечислены супруги и дети, фамилий не помню)».
Утром сделал выход в мир. Скудно позавтракав, я опять нарядно оделся и пошел в облюбованный вчера магазин. Там было всё (из алкоголя даже финский ликер «Арктика», не говоря уже о «Шампанском»). Я взял бутылочку.... ряженки и буханку мягчайшего хлеба. Тут же удалился к своей палатке и устроил праздничное ее питие с поеданием свежего хлеба. Очень хорошо пошла!

Не пресловутая ль Диана
В лесах нам голову кружит,
И яркий блеск Альдебарана
В зените точкою лежит.

Лесная зелень – прелесть рая,
Хмельные запахи цветов...
Не потому ли убегаем
Из грязи скучных городов?

В твои объятия, Диана!
Ты рану сердца исцелишь.
Страшна и глубока та рана,
Тебе одной подвластна лишь.

Прижми к ней липовую ветку,
Овей букетом васильков.
О, как встречаемся мы редко,
Как редко ходим без оков!

Ну, что же, в буреломах пыльных
Я восхвалю твою любовь,
И ты на белоснежных крыльях
С зарей ко мне примчишься вновь.

...Мы долго смотрели друг на друга, я и тот самый пожилой человек, который семенил здесь дня два назад по горячему песку. Он оказался Иваном Михайловичем. Мы познакомились. Я попросил его посмотреть мою корреспонденцию «до востребования» на почте. Он согласился, да еще впридачу, изучив моё житье-бытье, принес 2 бутылки ряженки, буханку хлеба и большой красный помидор. Он тоже оказывается муалим, учитель русского языка и литературы в национальной школе. Подогрел меня деньками – дал три рубля. Потом мы с ним долго беседовали. Мир не без добрых людей.

24 июля
Суббота
Сегодня состоялся мой праздничный выход в город. С самого утра в голове роились пиршественные планы, связанные с наличием денег, один красочнее другого. Во-первых, по совету Ивана Михайловича я направился утром с канистрой покупать молоко, но, увы, его не привезли в указанный им срок. Я позавтракал, разнообразив каждодневный рис принесенной вчера Иваном Михайловичем колбасой, которая настолько плохо встала в моем истомленном больном желудке, что мешает мне и по сию пору.
Иван Михайлович пришел около половины одиннадцатого караулить мою палатку. Я оделся в стираную без мыла «пасхальную» одежду и поехал в город. По догоре что-то сжалось сердце (первый раз в жизни), но мне удалось его заговорить. На почте получил 50 рублей с телеграммой «Дома всё хорошо» без подписи. Моей открытки Владимиру в «до востребовании» не было. Отправился звонить домой. Ужасные ругающиеся и трущиеся очереди у маленьких кассовых окошечек. Я улыбнулся, и мне улыбнулись. Через сорок минут мне сообщили, что по номеру 536985 никто трубку не берет. Что ж. Попытаю счастья через несколько дней. А пока вышел в жаркий город есть мороженое, которого здесь, кажется, два сорта: одно – брикет, другое – стаканчик, - и пить газировку по 3 и по 4 копейки (по 4 – на разлив). В универмаге купил ножик, ручку, которой сейчас пишу, и мыло. Как жаль, что чопоны в ЦУМе больше не продаются. Завернул на базар, купил арбузик и полкило груш. Персики и виноград 2-3 рубля, изюм – самое маленькое 4,50. В большом книжном магазине ничего интересного не нашел. На улице продаются пирожки и всевозможная другая снедь. Какая-то женщина купила пирожок, откусила, выплюнула и выбросила остаток: «Травите людей!..» - «Что? Это чеснок...да!..» - оправдывался усатый продавец. «Э-э-э-э, Европа!» - с презрением подумал я о женщине и купил пирожок у этого продавца, который тут же чуть было не обманул меня на гривенник. Откусил пару раз и тоже стал искать место, куда бы выбросить остатки. Мясо в пирожке и вправду было подозрительным.
Исключительно модными в Душанбе считаются широкие брюки такой длины, чтобы обязательно были видны все ботинки с носками (или без носков), или сандалии. Таджички и узбечки в основном придерживаются в одежде национального колорита: платье со штанами, платок, иногда вместо традиционных национальных шлепанцев одевают модную обувь на высоком каблуке.
А еще на улицах есть такой аттракцион: надо бить по наковальне битой, зажатой в руке, так, чтобы бабка с капсюлем подлетела до «потолка», и капсюль бы там взорвался. МОлодцы-таджики упражнялись в силе, особенно упитанные в богатых рубашках. Каждый раз, когда капсюль наконец взрывался, хозяин аттракциона говорил «Молодец!», брал деньги и ставил новый капсюль.
Я познакомился с одним местным парнишкой, который вечером пришел купаться, т.е. заходил в воду, плескал ее на себя ладошками, довольный велезал на берег и делал разминочные упражнения. Правда плохо гнулся, грудная клетка у него была плохо развита, он был сутул, и плечи у него висели. Я пообещал преподать ему краткий курс каратэ.
После заката в обществе Ивана Михайловича съел купленный и остуженный в реке арбуз. Иван Михайлович уже откушал к этому времени дыню и от моего арбуза отказался.
Одной из причин расстройства моего желудка я посчитал воду из реки, поэтому решил сырой воды пока больше не пить.

25 июля
Воскресенье
Чудесное дело! То ли помог арбуз, то ли мумиё, то ли непитье сырой воды, но дела с животом налаживаются! Вот уж действительно, уединение – великолепно для самонаблюдения и созерцания окружающего мира.
Сегодня воскресенье. Люди отдыхают. Даже Иван Михайлович вроде бы не собирался ко мне пожаловать. Недалеко от места моей стоянки отдыхают туземцы. Видимо, варят плов или жарят шашлык. Часов до четырех с их стороны была слышна азиатская музыка, ибо эфир забит ею до предела. Мимо прошли два пацана. Один вел на поводке собаку, а другой, проходя, глядел на меня с опаской и шел, как пугливый абориген-охотник, осторожно, на согнутых ногах, вывернув ступни, ставя ногу аккуратно сначала на носок (так, чтобы в любой момент можно было отскочить) и вжав голову в плечи.
Пройдет одно несчастье, его место непременно займет другое. Вся наша жизнь нескончаемая цепь страданий и мук. Решил сходить на речку искупаться, встал, прошел шагов десять и ударился правой ногой об камень, да так сильно, что оторвал чуть ли ни половину большого пальца. Принял оперативные меры: залил йодом, засыпал стрептоцидом, забинтовал и принял мумиё. Что ж, все, что ни делается, всё к лучшему. Будда его знает, что ждало меня у речки!..

26 июля
Понедельник
Еще ночью Иван Михайлович принес мне огромнейший помидор, вареный початок кукурузы и вафли. Я все тут же и слопал. Однако...
Часов в семь утра он принес мне водопроводную воду в бидончике для чая, звал меня, но я не отозвался. Сделав все необходимые утренние процедуры и не позавтракав, я отправился по магазинам цемзаводского поселка на поиски молока. Его еще не было. Я купил в Нижнем какие-то непонятные конфеты и, уплетая их, поднялся в Верхний. Там тоже молока не было. В Верхнем я купил в киоске «Литературную газету», а в магазине коржик. Спустился опять в Нижний. Всем нравятся мои мукИ, на них долго-долго смотрят и цокают языками, смеются или намеренно громко, чтобы все слышали, спрашивают: «Что это такое?» Будто не знают! Я в ответ смотрю долго-долго на их стоптанные сандалии, восхищенно вздыхаю, улыбаюсь и тоже громко спрашиваю: «А это у тебя что такое?» Так завязывается беседа.
Долго не везли сегодня молоко. Многие женщины даже ждать устали и бросили очередь. Я, ожидая до победного, выпил пару бутылок «Буратино», поговорил с буровым мастером с Памира, который приобрел в магазине бормотуху «Помир». Наконец, молоко все же привезли, часам к двенадцати, и я купил 2 пакета, бутылку кефира и 150 г печенья. Дошел до палатки, расстелил курпачу, снял и кинул тут же комом одежду, сел по-турецки и принялся деловито уничтожать все купленное. Литр молока с печеньем я проглотил сразу и долго сидел, прислушиваясь к приятно отяжелевшему желудку. Потом приятность пропала, и осталась просто тяжесть. Я пытался ее унять то лежа на спине, то на животе, то на левом, то на правом боку. Но тяжесть долго не уступала легкости. В конце концов я увидел, что мою бутылку кефира настигают жаркие солнечные лучи, и решил сохранить ее в прохладной речной водице. Я старательно выстроил из голышей для нее гнездо, установил, прикрыл плоским камнем, выкупался, стараясь не мочить раненую ногу, и с чистой совестью и чувством выполненного долга хотел было уйти еще поотдыхать. Не тут-то было! Река внезапно (за несколько секунд) повысила свой уровень и затопила гнездо с кефиром. Помня плохую герметичность пробки, я кинулся спасать напиток. Достал бутылку, открыл и, сидя на камушке, выпил, чем оказал неоценимую услугу той тяжести в животе, которая уже было начала сдавать свои позиции. Загорать я не решился, потому что пришлось бы подставить солнцу такой большой сосуд с молокопродуктами – мой живот. Я испугался, что там все скиснет.
Лежал в тени и читал «Литературку». Вот отрывок из стихотворения В.Куприянова:

На картах мира
Время стирает границы
Священных империй.
Непреходящи
черты Ада и Рая,
Увиденные на земле
Ветхим Данте.

Потом пришли местные ребятишки. Один из них немного говорил по-русски (бывал в Москве, Минске, Казани и Волгограде), остальные, поменьше, не говорили по-русски вовсе. Я как раз прочитал заметку о том, как к Толстому приезжали большими партиями в гости дети купаться, вспомнил литературные анекдоты Хармса, как Толстой любил детей и игру на балалайке, и устало оглядел собравшихся вокруг меня сорванцов. Вздохнул, сказал: «Ну, что, будем чай пить!», всех организовал (кто носил дрова, кто подкладывал в костер сучья, кто ставил котелок), заварил чаю и с видом бабая, усевшись на своей курпаче, стал в одиночестве его откушивать. Дети, как мухи, вились вокруг курпачи, то вставали. То садились на корточки, то трогали чайник, то флягу, то бегали к палатке, доставали мои муки и смеялись над ними. Только старший, которому было лет 14, сохранял относительное спокойствие. Потом все ушли домой кушать. Еще через некоторое время появился один старший и принес мне в подарок кусок дыни. Мы поговорили с ним о жизни, и он убежал купаться.
Носик чайника он посоветовал мне затыкать бумажной пробкой, иначе, якобы в него может забраться скорпион или змея.
Под вечер опять нагрянули ребятишки и принесли мне пять зеленых яблок. Из уважения съел. Один совсем немного изъяснялся по-русски. Самый главный у них – долговязый Ибрагим. Опять стали по-мушиному вокруг меня виться, жечь спички, все трогать, засыпать все песком. У одного торчала из носа зеленая сопля, которую он по моему совету «высморкаться» выложил на свою бледно-желтую майку. Они выпили из моей канистры литр речной воды и стали демонстрировать мне раздувшиеся животы. Пришлось отправить их опять за яблоками... Принесли. Килограмма два. Большинство конечно зеленые и червивые.
- Рахмат! – сказал я и принял подарок.
Опять начались игры со спичками, потом беготня. Ибрагим изображал дикого мустанга, пронзая окрестный кустарник оглушительным ржанием. Остальные пытались ему подражать в ржании и топоте, но, увы, все это было всего лишь жалким подобием мастерства удалого Ибрагима. Тем не менее, я сидел грустный у палатки в тучах пыли и то и дело уворачивался от проносившихся мимо меня «лошадей». Еще через полчаса они ушли, извалявшись в пыли и засыпав друг другу песком глаза и волосы. Я облегченно вздохнул и пошел стирать полотенце, плавки и тельняшку. Во время перевязки раны пришел Иван Михайлович и угостил меня двумя оставшимися еще с того раза вафлями. Мы поговорили о жизни и разошлись. Я – спать, а он прогуливаться по проспекту.

27 июля
вторник
Снилиськакие-то сны со свадьбами и восточных принцессах (тайлаили бирманских), слоны и мягкие горизонты южного Китая или Вьетнама.
На завтрак сварил рис с яблочными кусочками. В выстиранных плавках сидел большой жук, черный, медленно ползущий, но способный и на резкие скачки с использованием сильных задних ног, как кузнечик.

* * *
На жемчужной туче
Я приметил фею.
Мне так жарко, скучно,
Засыпаю, млею...
Пронеслась, пропала,
Небо снова чисто –
Только ветвь коралла
Вывожу я кистью.
Шелк под краской алый,
Птички на пионах.
Подарю коралл свой
Фее на иконах.
Те иконы: небо,
Море в пене, суша.
Триединство это
Мне бы не нарушить.
С неба в пену моря
Фея окунется,
С волнами не споря,
К берегу прибьется.
На песке прибрежном
Подарю рисунок
И дотронусь нежно
До хрустальных струнок.
Разольются звуки,
В аромат левкоев.
Протяну ей руку,
Уведу в покои.

Под вечер пришел поболтать Иван Михайлович. Угостил солидным куском шербета. Рассказывал о своем сибирском детстве, о старообрядцах-кержачах, у которых средний возраст был 115 лет и ростом они были метр-девяносто. Говорил о различных вареньях, которые он варит, потом сходил домой и принес мне колбасы, четыре картофелины и головку лука, якобы завтра на суп. Но колбасу я съел тут же за чаем.
Трапеза
Из мешочка выну
Две пригоршни риса,
Вскипячу для чая
Воду ключевую –
Вот мой завтрак скудный
Воздухом приправлен,
Небом освящен,
Солнцем дан в подарок,
Птицами воспет.

Вечер
Сумрак ранней ночи,
Месяц над горою,
Птицы где-то хором
Провожают день.
Лягу под кустами.
Точки звезд меж листьев,
Всё стихает в мире,
Укрываясь сном.
Только бьется речка –
На камнях не спится.

Завтрак у меня был поистине королевский, совсем не такой, какой я описал в стихотворении. Я сварил две картофелины, 2,5 горсти риса, полпакета сухого супа – всё это дало чуть больше половины котелка. Съел все, облизал пальчики, оделся и пошел в магазин за молоком (босиком, чтобы не провоцировать муками туземцев). Как раз подъехала машина, и выгрузили молоко. У прилавка толпились женщины, продавец картинно отпускал товар, швыряя пустые ящики, деньги, бутылки и банки так, что звенело в ушах, и женщины приговаривали, вздрагивая, «О, Господи!» Очередь двигалась медленно. Несмотря на то, что продавец с золотыми фиксами давал только по два пакета молока (по две сметаны, ряженки и кефира), женщина, стоявшая прямо передо мной, забрала последнее, что можно было купить, но сжалилась и отдала мне одну бутылку кефира. Из магазина я направился в местную библиотеку, где хотел в обмен на паспорт получить какую-нибудь книгу. Библиотекарша посмотрела на паспортную фотографию и заявила, что это не я. Я все-таки убедил ее, что это я и взял почитать Рея Бредбери.
Подойдя к палатке я обнаружил, что украдена вся моя посуда вместе с бидоном Ивана Михайловича и 6 колышков от палатки. Слава богу, что не залезли в палатку. Я прошел по отпечатавшимся на песке следам до дороги, но злоумышленников не обнаружил. Недалеко, правда, сидели мальчики-таджики и, перепачкав все лицо, ели творог из пакета. Они якобы видели двух убегающих похитителей с моей посудой (один был в кедах, другой в красной майке). Я сокрушенно покачал головой, повздыхал и ушел к палатке читать книгу. Примерно через час эти мальчики принесли мне бидон, котелок, чайник и флягу, потеряв где-то пиалу, ложку и колышки. Но и за это, принесенное, я сказал им от души «рахмат», а они пообещали принести завтра виноград и персики.
К вечеру подошел Иван Михайлович. Поохал , выслушав мой рассказ о случившемся и угостил меня шербетом и конфетами, которые я съел за чтением книги, потом не выдержал, сбегал в магазин и купил себе еще печенья, а также минеральную воду «Анзоб». Вот какие дела.
Сегодня вечером я узнал у одного парня, что занял своей палаткой место курильщиков кальяна, и они теперь вынуждены были перебазироваться выше по реке.
«Не будем оплакивать умерших. Забудем их. Жгите, жгите все подряд. Огонь горит ярко, огонь очищает».
«Без досок и гвоздей дом не построишь, и если не хочешь, чтобы дом был построен, спрячь доски и гвозди».
(Рей Бредбери. «451 по Фаренгейту»)

29 июля
Четверг
Во время завтрака ко мне подошел знакомый мальчик-таджик, который говорил, что ему 14 лет. Он был с ножом (вырезал рогатку, чтобы перестрелять объедающих виноград птиц). Я завел с ним разговор о добре и зле. Оказалось, что вообще-то он за добро, все мусульмане хорошие, а русские (коммунисты) – плохие. Я, на мое счастье, оказался нездешним русским и поэтому не подходил под его стандарт. Таджики все крестьяне, потому что работают, а русские не крестьяне и вообще всех русских надо убивать.
- Кто тебе это сказал? – спросил я.
- Я сам так сказал. – ответил он.
Но потом он признался, что так говорят у него в семье.
Я неимоверно растолстел от сладкого. Желудок здоров и поглощает все подряд. Другой мой знакомый к полудню принес дыню. Она была не сладкая и не сочная, но все-таки дыня. С ним мы говорили о мусульманстве, о том, что мусульманин обязательно спит ногами на юг, о том, что здесь есть древние мазары. Еще он рассказал мне легенду, как какого-то здешнего проповедника выдала птичка с красным хвостом, показав дерево с дуплом, где тот прятался. Дерево перепилили вместе с проповедником. С тех пор местные жители уничтожают всех птиц этого окраса. Еще он рассказал мне о местном снежном человеке (гул), какой он волосатый, большой и сильный. Он бегает от обыкновенных смертных, но предлагает померяться с ним силами истинным мусульманам. Что его невозможно схватить, пальцы будто хватают воздух. Но один крутой здешний старик, постоянно ходивший в горы за хворостом, поборол его, схватив за шерсть и крикнув заклятие, придающее небесную силу, поднял его и кинул о земь.
- Проси чего хочешь! – сказал старику Гул.
- Никогда не нападай больше на людей! – наставительно произнес старик. Гул согласился, донес вязанку хвороста до дома старика и ушел опять в горы. Вот какие тут дела творятся. Еще он мне рассказал притчу одного имама «О воде и вороне». Что якобы дал Аллах вороне в клюв воды и сказал: «Окропи ею человека». Ворона полетела и села отдохнуть на арчу. Мимо пролетали другие вороны и кричали: «Карр! Карр!» Эта ворона тоже крикнула «Карр!» и излила воду из клюва на арчу. Поэтому-то арча везде и растет и ничего с ней не случится. «Вот если бы она донесла воду до человека и вылила бы ее ему на голову!» - закончил рассказывать притчу парень.
К пяти часам я закончил читать Рея Бредбери. Ну такая муть! Бредбери – бред, черт побери! Все атомные войны и голубые мечты о ракетном будущем, все Америка, да ненависть к телевизорам, зато неутолимая жажда жизни (говоримт: живи так полно, как если бы жил всего 9 секунд) и любовь к профессии писателя и мечтателя, созидателя.
Отнес книгу в библиотеку, получил назад свой паспорт, зашел опять в магазин за хлебом. И вместе с хлебом соблазнился опять на бутылку лимонада, 200 г пичака и 200 г печенья. Ну это, надеюсь, один из последних праздников живота перед уходом в горы.

30 июля
Пятница
Снялся с лагеря у реки, перенес вещи к Ивану Михайловичу и отправился в город. На главпочте мне было только письмо от Марины. Писала, что живет расчудесно и хорошо меня помнит. Несколько раз пытался связаться по телефону с мамой, то с работой, то с домом. Один раз соединили с консультацией, но мамы еще на работе не было. Больше в этот день связи не дали. Заказал разговор на завтра и пошел гулять по городу.
Во время гуляния ел мороженое, пирожки, манты, пельмени – всё, что только можно было есть, пил газированную воду. Два раза сидел в чайханах. В одной познакомился с инженером Мирзо из Курган-Тюбинской области. Он обещал привезти мне третьего числа из дома чопон. Так, нагулявшись и неимоверно потратившись, ибо восточный город умеет тянуть деньги множеством заманчивых мелочей, я приехал опять в поселок цемзавода.
У моста аксакал творил намаз на курпаче. Отбивал поклоны ушедшему за западную гору солнцу. Иван Михайлович, его жена Елена Мироновна напоили меня чаем, накормили вишневым вареньем и конфетами. Потом уложили спать на улице под окном. Еще с вечера пахло тлеющей тряпкой. И к вечеру у подпившего соседа разгорелся пожар. Пришлось идти спасать дом. Поливал из шланга, кидал воду ведрами. Женщины вопили, но воду таскали. За полчаса пожар потушили. Остатки пламени и углей оставались лишь на чердаке. Тогда подъехали пожарные. Они раскатали солидные шланги, явились с баграми, с фонарями и до самого утра заканчивали начатое нами тушение. Я повесил мокрые штаны и носки на спинку кровати и лег спать.

31 июля
Суббота
Остаток ночи спал я очень мило. Койка стоит у палисада под хозяйским окном. Ночью кусались злые комары, но я практически не обращал на них внимания. Проснулся. Когда солнце уже заливало лучами весь дворик, и хозяин-погорелец с кем-то напару выносил со двора обуглившийся хлам. Я сходил к реке, умылся, немного размялся, вернулся и собрал вещи. Елена Мироновна накормила меня колбасными обрезками (кусочками колбасы), двумя яйцами всмятку, хлебом с маслом и острой приправой «зверобоем», напоила молоком и кофе. К концу моего завтрака вернулся из турнэ по базару Иван Михайлович. Вскоре я уже был готов ехать в город и...
Часам к 12-ти сошел с троллейбуса у «Академкниги». В магазине я купил «Синтез искусств Индии» и второй том Цибикова. Поговорил с худым длинноволосым парнем из Москвы. У него была жиденькая маленькая бородка и красный шейной платок. Девушка на почте сразу же, даже не заглядывая, сказала, что мне ничего нет. Зато мне удалось поговорить по телефону с мамой. Разговор дали на полчаса позже, но мама по какой-то причине задержалась дома, и мой звонок ее застал.
После телефонного разговора пошел на базар обедать. Обед опять получился настолько огромным, что я не мог справится с тяжестью в животе до самого вечера. Для разминки я съел беляш, потом 2 манты, посмотрел по сторонам, заразился духом чревоугодия и взял порцию лагмана (большая, наполненная до краев миска) и еще 4 манты. Заправившись таким образом я, еле дыша. Поплыл по базару.
- Эй! – окликнул меня продавец винограда. – Возьми!
И показал на свой товар.
- Подари, - сказал я.
- За полтора рубля килограмм я тебе подарю.
Я покачал головой.
- А что это у тебя? – кивнул он головой на мои ноги.
- Да. Что это у меня?..
- Муки...
- Ну вот видишь: знаешь, а спрашиваешь.
- Где взял?
- Я тебе говорю, а ты мне виноград.
Он заколебался, потом со словом «На!» отдал мне самую маленькую гроздь.
- Под Шахринавом, - я взял гроздь, поблагодарил и удалился. А пошел я пить чой в чойхону в парке культуры и отдыха. Выпил два чайника, как следует отдохнул и пошел прогуляться по проспекту. Зашел в универмаг, еще в парочку магазинов, нашел место, где продавали чопоны, выпил еще бутылку «крем-соды» (или попросту лимонада), с удивлением и тоской посмотрел на вздувшийся и не желавший опадать живот и пошел в чойхону делать зарисовки.
Там опять встретил Мирзо. Поговорили с ним о том-о сем, он заверил меня, что чопон обязательно привезет. К нам подсел еще один таджик интеллигентной наружности, но вроде бы чуть пьяный, и оба они стали рассказывать мне, какая старая нация таджики, о том, что узбеки отхватили у них Бухоро с Самаркандом, о том, что они (узбеки) на 40 % пользуются таджикским языком, о том, что раньше таджики были зараострийцами, поклонялись огню, и лишь позже арабские завоевания принесли им ислам, а в районе Гиссара до сих пор остались последователи Заратустры.
У Мирзо чойханчи Саид – близкий друг, поэтому чай нам шел бесплатный и наваристый. В полдевятого Мирзо уехал, а подвыпивший интеллигент стал рассказывать мне, как безумно совершенна наша теперешняя конституция, что она напоминает по этическим нормам Коран. Потом он залез в дебри тусовок по вступительным экзаменам, рассказал, что 65 преподавателей из пединститута им. Шевченко посажены в тюрьму, что где-то сняли ректора, еще кто-то успел уйти по собственному желанию – одним словом, доказал, что государство следит за честностью служителей альма-матери.
Узнал, что Душанбе значит «понедельник». Шанбэ – «суббота», якшанбе – «воскресенье»... душанбе, сершанбе, чоншанбе... одам – «человек».

1 августа
Воскресенье
Утром пошел посмотреть на Варзобское озеро. Иван Михайлович вместо завтрака дал мне персик. Ну вот и персиков на югах откушал.
Примерно к полудню дошел до этого замечательного озера. Это – самый популярный местный «пляж» и купальня. В ширину озеро метров двести, в длину все пятьсот. Вокруг озера люди, люди, люди... и продавцы пирожков, лимонада и пива. Есть два сооружения, напоминающие внешне чойхону, но это оказывается буфеты, где национальные кушанья предлагают запивать лимонадом.
Познакомился с молодым человеком, страдающим вечным насморком и искривлением носовой перегородки, горным туристом, имевшим в рюкзаке альпеншток, крючья и кошки. Я рассказал ему, как лучше добраться до Искандеркуля. Обойдя вокруг озера я сел в автобус и доехал до цемзавода. За обедом выпил литр молока, съел пряников, творожный сырок, сырник, пирожок и ватрушку. Иван Михайлович и Елена Мироновна порицают меня за самоистязание голодом и несмело предлагают чего-нибудь покушать. Я отказываюсь, и они тут же успокаиваются. Остаток дня провел на реке.

2 августа
Понедельник
Получил на почте телеграмму от мамы о том, что Владимир будет только числа девятого, и решил ехать в горы один. В парке культуры познакомился с туристами из ГДР. Хорошо провел с ними время в Душанбе, постоянно случайно встречаясь с немцами на улицах и в магазинах. Разговаривал с ними по-английски. Закончил день в чойхоне «Рохат», откуда я этих туристов привез на «свою» реку, где они и переночевали.