Моти

Он был саброй* и носил звучное имя Моти. Был он сам себе хозяин, владел собственным бизнесом по строительству навесов. Это очень приятно, когда к дому со стороны прилегающего к нему садика пристроен навес; под ним в полуденный зной всегда прохладно. Счастливые обладатели Мотиных навесов свысока смотрели на владельцев придомного или приквартирного участка, не сподобившихся вовремя обзавестись модным и полезным в хозяйстве предметом. Конечно, те, что победнее, обходились большим пляжным зонтом, но согласитесь, это не то, совсем не то.

Владелец навеса, построенного Моти, выглядел всегда на порядок более солидно, в его глазах можно было прочесть уверенность в завтрашнем дне, чего начисто был лишён взгляд обладателя зонтика. В силу всего вышесказанного, клиенты косяками ходили за Моти, заискивая перед ним, в надежде на особое расположение со стороны славного мастера, и как следствие, внеочередную установку вожделенного навеса.

Навес строился из досок, пропитанных антисептиком и покрашенных в цвет какого-нибудь благородного дерева; тем самым обеспечивался приятный внешний вид и маскировалась плебейская сущность обычной еловой доски, которую Моти употреблял для своих конструкций из соображений экономии. Из тех же соображений Моти ездил на древнем универсале Рено-18, который от старости и непосильных нагрузок имел промятую крышу и чрезвычайно убитый вид. Кроме того, важной частью программы оздоровления семейной экономики являлся помощник нашего бравого столяра, арабский работник из дальней деревни, каждое утро приезжавший на перекладных к воротам посёлка, где жил Моти и ждавший, когда счастливый обладатель выкидыша французского автопрома выйдет к нему и проведёт на территорию поселения. Или, если доски и инструмент были нагружены на автомобиль с вечера, Моти просто выезжал из ворот и подбирал своего помощника, после чего они дружно отправлялись строить новый навес.

В один из жарких дней, после того, как такой же арабский парень, как и помощник Моти, помолившись в старой мечети на границе Яффо и Бат-Яма, вошёл на дискотеку клуба «Дельфинарий» и в один миг пресёк жизни двадцати двух детей, взорвав на себе заряд пластита, Моти остался без помощника. Есть такая добрая традиция в стране непобедившего сионизма - на гибель детей отвечать закрытием границы для арабских рабочих, работающих на территории Израиля. Так случилось и на этот раз. Закрытие границы совпало с моим увольнением и закрытием завода, на котором я отработал немногим более года, в результате чего я остался без зарплаты за последний месяц и без работы. По закону, я должен был начать получать пособие по безработице только через два месяца, жить было не на что, и я стал искать работу по-чёрному, то есть без оформления, чтобы дотянуть до первых выплат пособия. Вот тут и пересеклись наши пути, Мотин и мой.

Я стал исполняющим обязанности помощника столяра, подсобным рабочим при мастере по постройке навесов. С самого раннего утра, когда солнце только вставало над горизонтом, я садился в машину и отправлялся по извилистым горным дорогам в поселение, где жил мой работодатель. Там я пересаживался в Мотин «лимузин» и мы выезжали на очередную стройку века. Если погрузка барахла не задерживала нас надолго, то где-то часов в восемь утра мы уже спускались с гор к центру маленькой, но гордой страны, омываемой сразу двумя морями.

Когда позволяла погода, с вершины очередного холма нашим глазам открывалось чудная картина: над городом, лежащим внизу, чётко была видна полоса смога, ночью поднявшегося на высоту метров в 200, но никуда не ушедшего, продолжавшего висеть, цепляясь за крыши высотных зданий, будто черничная прослойка в бисквитном торте.
Мы добирались на место, работали часов до семи-восьми вечера, после чего возвращались обратно к моей машине и я уезжал домой. На обратном пути я рассказывал Моти русские анекдоты, которые были как две капли воды на израильские; он отвечал мне тем же, мы хохотали, не обращая внимания на гудящие ноги, ободранные руки и придавленные пальцы. И так шесть дней в неделю, исключая субботу и те дни, когда Моти отдавал стране воинский долг, уходя на пару дней на военные сборы.

Разнообразие не поощрялось, конструкция навесов была проста до гениальности. Сначала ставились вертикальные столбы, собранные из двух крашенных досок, между которыми по концам и в середине вставлялись обрезки тех же самых досок длинной сантиметров в двадцать. Таким образом, достигалась объёмность изделия и некоторая претензия на дизайн. На стене дома крепилась горизонтальная балка всё из той же доски, вторая балка крепилась на паре столбов, параллельно первой. На эти балки, перпендикулярно им, крепились стропила, на которые прикреплялись лаги. Конструкция была готова к укладке покрытия, в виде деревянных решёток, металлочерепицы или черепицы глиняной.


И всё бы было хорошо, если бы стена дома всегда была ровной, но на беду, иногда встречались такие архитектурные излишества, как небольшой эркер, просто выступ на стене, или, в зависимости от метода строительства здания, даже бетонные столбы, покрытые для красоты штукатуркой. Понятно, что в таком случае простая плоско-геометрическая задача усложнялась многоразно и переходила в разряд стереометрических, требующих более тщательной проработки и чуть больших познаний. Должен заметить, что плоские фигуры были для Моти настолько привычны, что он не утруждал себя построением эскизов, ему достаточно было знать длину, ширину и высоту конструкции, все размеры деталей он интуитивно определял в процессе их заготовки. Моя же задача состояла в погрузке инструмента, досок и деталей на спину старичку французу, разгрузка всего необходимого на объекте и помощи мастеру в поднятии, удерживании, переворачивании и забивании.

Ещё в первый год своего пребывания в Святой земле я уяснил, что бывший советский инженер, даже пусть исследователь в области гидроаэродинамики, способен справиться с любым делом, которое ему поручит Йоси, Моти или Хаим в тайной надежде поглумиться над неумехой – белоручкой, понаехавшим из далёкой России на обильные израильские хлеба.
Соответственно, я уже давно не питал иллюзий по поводу своих способностей в простых столярно-малярных ремёслах, тем более, что эта работа три года кормила меня на доисторической родине в период краха социализма и разгула перестройки. А потому, довольно быстро я стал превращаться из тупого помощника в квалифицированного ассистента, что было отмечено моим прямым и чрезвычайно непосредственным работодателем.

Если кто-то подумает, что Моти увеличил мне оклад жалования, то таки нет, ничего подобного не произошло. Наоборот, славный столяр стал задумчив и печален, на каждое предложение с моей стороны сделать не так, а этак, он вздрагивал, испуганно оглядывался, будто желая воскликнуть: «А-А-А, говорящий помидор!!!» и смотрел на меня как обездоленный палестинский подросток на израильского оккупанта, выглядывающего из танка. Работали мы с Моти к этому времени уже около полутора месяцев и в нём боролись два противоположных чувства: с одной стороны, его бесило, что какой-то русский, не постигший ещё всех глубин прекрасного древнего языка, смеет иметь собственное мнение вопросах, которые Моти считал исключительно зоной своей компетентности; с другой, ввиду непрекращающихся терактов со стороны двоюродных братьев – палестинцев, в обозримом будущем не предвиделось наплыва дешёвой рабочей силы по причине закрытости границ.

И мой Моти был вынужден терпеть замечания выскочки с высшим образованием, как это не било по Мотиному самолюбию. А надо сказать, что сам Моти ничего кроме очень средней школы не заканчивал, в полном соответствии с традициями израильской молодёжи. Поскольку школа не напрягает учеников ни с какой стороны, они имеют возможность валять дурака до тех пор, пока родительская длань, либо же созревшее в недрах свободолюбивой подростковой души понимание необходимости получения аттестата зрелости, не сподвигнет их начать учиться. Так как родители и сами редко, а точнее, процентов 60-70 дееспособного населения солнечной страны, не имели пятнадцать лет тому назад этого аттестата, то и процент детишек, резко хватавшихся за учёбу за два – три года до окончания школы был весьма высок. Но, как известно, если семь лет валял дурака, то за три года в Эйнштейна не превратишься, а потому, львиная доля подростков выходила из школы со справкой об окончании и смутной надеждой после армии подготовиться и сдать экзамен на аттестат зрелости. Таков был и Моти.

Вполне допускаю, что когда–то и он мечтал о высшем образовании, но время было упущено, у него появилась семья, и Моти превратился во вполне довольного своей жизнью человека. Его математической подготовки хватало для вычисления гипотенузы из сумм квадратов катетов, а большего ему и не требовалось. Но где-то глубоко в моём мастере жил червячок, грызущий душу и отравляющий её отходами своей жизнедеятельности. Я это чувствовал и старался не усугублять, всякий раз выискивая наиболее щадящие способы указать на просчёт и дать непрошеный совет. Иногда это у меня получалось, иногда нет.

 
По прошествии какого-то срока, льщу себя надеждой, что в результате моего участия в деле, Моти стал получать заказы во всё более и более солидных домах, где навесы требовались продвинутые и обширные. Приезжать в приличные дома на рыдване в стиле Антилопы-Гну было не только неприлично, но и невыгодно, это я сразу понял после пары косых взглядов со стороны заказчиков. Но Моти, радующийся привалившей удаче, на такие нюансы внимания не обращал. И только когда объём досок, необходимых для постройки навеса в доме семейной пары, отставного лётчика и архитекторши, превысил объём Мотиного драндулета, я решился вставить свои три копейки.
- «Моти», - сказал я, - « Тебе нужна новая машина. Такой импозантный мужчина, как ты, известный своими работами от Эйлата до Хайфы, не может приезжать к солидным клиентам на убитом автомобиле времён британского мандата. Пора подумать об обновлении автомобильного парка, тем более что авто, приобретённое для бизнеса, позволит прилично сэкономить на налогах…»

Думаю, что именно перспектива экономии стала решающим фактором при принятии решения, но в итоге Моти стал владельцем почти нового «Мицубиши» с дублькабиной, будкой для инструмента и антресолями для перевозки длинных и тяжёлых досок. Теперь мне не было стыдно за моего старшего товарища, его новый автомобиль вполне соответствовал интересам дела и моим амбициям. Тем более, что с появлением нового автомобиля, значительно облегчилась моя работа, отпала необходимость каждый вечер по возвращении с работы выгружать инструменты и материалы, они оставались в будке, запертой на замок. Единственное, что мешало мне быть абсолютно довольным своей судьбой, так это то, что я по-прежнему мечтал о компьютерных курсах. Один из дней, когда Моти был на военных сборах, я посвятил сдаче экзаменов по английскому языку, который провалил в силу некоторых причин. Поэтому, когда на четвёртом месяце наших совместных трудовых подвигов я получил приглашение на экзамены для поступления на курсы системных администраторов, то радостно оповестил Мотика, что назавтра буду вынужден оставить его в гордом одиночестве. Ибо, несмотря на нашу дружбу, не намерен связывать всю свою дальнейшую жизнь с постройкой навесов, и он, как полуинтеллигентный человек, должен меня понимать и всемерно за меня радоваться.

После экзамена была пара-тройка неотложных дел, которые заняли меня на два дня, потом наступил святой для всякого русского человека день, Шаббат называется, по простому суббота, в результате чего, только через четыре дня я вновь примчался к моему другу и учителю. Каково же было моё удивление, когда я увидел неизвестного семитской наружности, усердно загружающего доски на антресоли нашего нового автомобиля, идею покупки которого я с таким трудом втемяшил в голову Моти. Первой моей реакции было изумление, затем раздражение, после чего я стал названивать Мотику по телефону. О чудо, телефон не отвечал. Арабский друг, который, как я понял, был призван мне на замену и, в обход всех норм и правил протащен в поселение, делал вид, что ни бельмеса не понимает на иврите, и только разводил руками. Мне всё стало ясно. Терпение Моти наконец-то иссякло, очевидно, последней каплей, переполнившей чашу его терпения, стало моё отсутствие в течение двух последних дней, и он приложил всю свою деловую хватку для того, чтобы вернуть своего старого верного арабского помощника.

Поскольку платил Моти мне понедельно, с него причиталось только за два дня. Я честно пытался дозвониться до Моти, чтобы закончить наши дела и расстаться друзьями, но что-то, видно, мешало ему ответить на мой звонок, наверное, ощущение, что поступил он со мной не совсем корректно. Ну да Бог с ним, я на него зла не держу, двухдневная зарплата не была для меня в тот момент чем-то определяющим. Более того, я испытывал к Моти чувство благодарности за то, что он помог мне в трудную минуту, честно платил не самую низкую зарплату; мы провели с ним немало весёлых минут под палящим солнцем и проливным дождём. Думаю, что не отвечал он на мои звонки, поскольку и сам относился ко мне так же, как и я к нему, и было ему слегка неуютно.

Прошло несколько лет, я успел закончить курсы, поискать и не найти работу по новой специальности, вернуться на завод, с которого когда-то был уволен, отработать гибщиком у станка и перейти на должность конструктора-разработчика, в коей ухитрился проработать три года, жизнь текла своим чередом. Я уже почти не вспоминал период своего столярного прошлого, мне хватало того, что происходило со мной на новом этапе моей жизни.
 И только изредка, когда мне доводилось ранним утром застать рассвет, глядя на ещё неяркое солнце, встающее над горизонтом, я вспоминал Моти, простого и чуть хитроватого, живущего, как и все израильтяне, сегодняшним днём, но твёрдо уверенного, что завтра будет лучше. Моти, который любил свою страну и ежедневно проклинал своё государство, но каждый год бросал не слишком прибыльный бизнес и отправлялся на военные сборы. Моти, который четыре месяца своей жизни проработал бок о бок со мной, постоянно раздражаясь от моей наглости и от души смеясь от моих анекдотов.

Марокканец Моти, который никогда не сможет прочесть этих строк в силу полного пренебрежения ко всем языкам, кроме лёгкого иврита, так и не узнает, что за четыре месяца нашей совместной работы я стал немного лучше понимать суть окружающего меня мира, научился находить нежную сладкую мякоть кактуса под жёсткой и колючей кожурой.
За это я благодарен Моти, который родился и вырос среди песков Негева и камней Самарии, он был сабра, а сабра на иврите и есть кактус, колючий снаружи и нежный внутри.


* Сабра (Цабар) иврит, - кактус, обычно небольшие мясистые ростки на теле растения, употребляются в пищу.