Наказание и искупление

В кабинете сидели двое. Майор милиции Бабаков и капитан милиции Тихомиров. Они сидели и пили водку. В рабочее время и в рабочем кабинете Бабакова, заместителя начальника ОВД.

Конечно, это было нарушение. Конечно, это предосудительно. Но что поделать? Когда, спрашивается, пить водку офицерам милиции, если у них любое время – рабочее, если весь день - рабочий, да к тому ж - «ненормированный»? Или вовсе не пить? При такой-то службе? Которая опасна, как особо опасный рецидивист, и трудна, как самый трудный подросток?

Кстати, о трудных подростках они и говорили. Майор Бабаков рассказывал про своего сына Виктора, тринадцати лет.

- …и вот, прикинь, пошла эта девица, которая студентка экономики, скупнуться на озеро. Одна. Типа, единение с природой. Типа, полное. Нашла местечко поукромнее, разделась совсем – и плещется себе голяком. А Витька, значит, с дружком, таким же озабоченным балбесом, – подкараулили ее. Да одежку-то и притырили! – отцовские очи заблистали крайним порицанием неблаговидного поступка сына.

- Ну и, значит, девка вылазит – а шмотья нема! Картина! Обнаженная… эта… Даная… на брегах Дуная!

- Гы! – сказал сухощавый и немногословный капитан Тихомиров, оценив рифму и эрудицию шефа.

- Ага! А эти два обалдуя, значит, к ней: «Дашь за дойки потискать – вернем твое барахло!»

- И?

- Ну чего? Помялась, поругалась – да и далась под их шаловливые ручонки. Только пощупать, больше ничего. Не подумай!

- И вернули?

- Вернуть-то вернули… Потискали, конечно, всласть, и за сиськи, и за жопу… все-то им интересно… и даже в шахну пальчики обмакнули… да она сама сто пудов потекла… - Бабаков, покашляв, оборвал себя, чтобы поправить галстук. И повторил: – Да, всё вернули. Но так ведь дуреха эта родителям жалобиться побежала. Мол, чуть не снасильничали ее, особо циничным и коварным манером. А они, пращуры ее, – ко мне качать ломанулись.

- А ты?

- Отшил, конечно. Сказал, если ваша овца, двадцати-то лет от роду да третьего курса высшего образования, соплякам укорот дать не может… то я ей самой сейчас совращение малолеток нарисую! Легко! – сурово молвил майор Бабаков и для пущей убедительности звучно припечатал пустой стакан ко столу.

- Правильно! – веско кивнул капитан Тихомиров и разлил по новой.

- Правильно-то оно правильно, - философски заметил Бабаков, - да вот только охламону своему я выволочку неслабую устроил! Отругал от души, на день приставку отобрал, и вообще от телика отстранил! Потому как – нехер ему в безнаказанности расти!

- Ремня бы всыпал! – угрюмо посоветовал Тихомиров, бессемейный, но компетентный и решительный.

Бабаков замялся. Покачал головой:

- Да понимаешь, Олег… Было искушение. Зверское. Оно у меня, считай, по три раза на неделе бывает, касательно Витьки. Типа, выдрать его, как сидорову козу. Да только… - он снова замялся и малость покраснел, не то от водки, не то от чувства. – Да только, читал я в одной статье, что, мол, если папаша дерет своих отпрысков – то он их… вроде как трахнуть хочет. В глубине порочной своей натуры. И, по сути дела, трахает. Но только, как бы сказать, опосредственно, через ремень. Типа, символ. Типа, сопли…

- Чего? – недопонял Тихомиров.

Благодушная, округлая физиономия Бабакова напряглась, сосредоточилась в складках на лбу. Он сально пощелкал культяпистыми пальцами:
- Ну это… сопли… суфле… субля… Блин! Сублимация! Во! Вроде как, папаша свой низменный половой инстинкт в этот ремень вкладывает. А его, ремень, значится, к родственной жопе прилагает. Вот и получается: срамно как-то. Чего я, царь Эдип, что ли?

Тихомиров пожал плечами:

- По-моему ты, Антох, все усложняешь. Может, и если кому в рыло двинешь – тоже трахнуть его хотел? – Тихомиров что-то припомнил и, видимо, проанализировал мотивы прошлого рукоприкладства. И опроверг: - Так нет! Бьешь в рыло – потому как ебнуть хочешь. Не трахнуть, а именно ебнуть!

Бабаков поморщился:
- Нет, ну тут другое… Там в статье очень убедительно было расписано. Мол, дозированное причинение боли… ритмичные, последовательные удары, они – будто эти, «фрик-фракции» при ебле. И потому, значит, это вроде как имеет сексуальный оттенок, ремнем пороть. А разА в морду вложить – это нихуя сексуального.

- Тогда вложи в морду! – посоветовал решительный Тихомиров.

- Кому, Витьке? Охуел? Ну и нафиг он мне нужен будет, косорылый такой?

- Сорри… - Тихомиров, осознавший оплошность своего совета, от смущения перешел на английский.

- Но вообще, блин, - признался Бабаков, - я даж, блин, не знаю, чо делать. Ежели он в тринадцать такие фортели откалывает – то чего ж годика через три меня ждет?

- Может, сам собой за ум возьмется? - ободрительно предположил Тихомиров, заминая тревожную тему. – Давай, за ум!
И воздел стакан.

- И за «взятие»! – подхватил Бабаков. Подумав, добавил с лукавым смешком: - Во всех хороших смыслах…

Тихомиров неловко потупился и хмыкнул.

Едва они осушили стаканы – как на майорском столе задребезжал служебный телефон.
«Чего там еще…» - проворчал Бабаков, но трубку поднял.

- Да?
…
- Чего?
…
- А поподробнее можно?

Видимо, его пожелание было исполнено: вслушивался он долго. И наконец – распорядился:
- А вот давай-ка его ко мне!

- Чего там? – спросил Тихомиров, когда начальник положил трубку.

Бабаков засмеялся басовито и благодушно. Поведал:

- Анекдот! Комедия! «Берегись автомобиля-2, или – деточка Юрия Деточкина». Короче: этот… Малахов, кажется? Ну, стажер при убойном? Стоит на крыльце. На нашем крыльце. Курит. И видит: подкатывает патрульная «десятина». Нашей конюшни рабочая лошадка. Заруливает на стоянку. Чинно-благородно. Встает. Глушится. Все нормально. И тут – из-за руля вылазит какой-то сопляк. В гражданском. Захлопывает дверь и как ни в чем не бывало шагает прочь. А больше – в салоне никого и не было.

- Интересно! – сказал Тихомиров.

- А то! Вот и стажер так решил. Окликнул парня. Думал, деру тот задаст, уж стойку принял стартовую - ан нифига! Парнишка – законопослушный оказался. Сам подошел. Стажер, такой, в непонятках: «Это чего за нахуй? Как ты, щенок, оказался в боевой милицейской машине?»

- А он?

- А он такой, вроде даже с вызовом: «С трех раз догадайся! Подсказка первая: в мусарне вашей я не работаю!»

- Фигасе! Больной, что ли?

Бабаков осклабился:

- Хы-хы! «Больной»? Еще какой здоровенький. И ушлый, чертенок, – пробу ставить негде! Короче, стажер прихватил его за шиворот, поволок в дежурку. А тот – и не рыпается. А в дежурке – там сейчас Митрич. Ну и он-то пацана мигом срисовал. Потому как юная знаменитость. Звезда микрорайона, етить. Короче, Олега, доведется тебе сейчас поручкаться с самим Колей Лакки!

Вероятно, если б было сказано «Лакки Лучиано» - и тогда б майорское объявление не прозвучало более помпезно и многообещающе. Капитан Тихомиров аж присвистнул:

- Фигасе! Наслышан, наслышан. Ленка Панарина рассказывала…

- Ага… - немного рассеянно кивнул Бабаков, натягивая пиджак и, видимо, готовясь к серьезному официальному разговору. – Уж Ленке-то он порядком крови попортил… Святая душа… Ленка, в смысле… После универа и при таком-то папике «разлампасистом»… могла бы сразу в главк… а на «земле» пашет… с вот такими… шпанюками валандается…

Он говорил словно про себя, машинально, и будто думая о другом. Наконец, совладав с пиджаком, встал, тряхнул головой и сказал уже громко, четко:
- Так, я не понял! Где он? В этажах заплутали? Сразу в обоих?

И тотчас, в ответ на его командирское недоумение, в дверь постучали, будто с той стороны лишь ждали этого властного окрика.

- ДА!

Молодой сержант с короткоствольным автоматом на боку ввел в кабинет паренька лет шестнадцати. Среднего роста. Худощавый, но не заморыш. Одет просто, но не в рванину: мешковатая легкая куртка неброского мшисто-болотного оттенка; столь же мешковатые, потертые джинсы цвета бирюзы, утомившейся быть драгоценным камнем; и отличные, фирменные «гриндеры». Вихрастый, волосы рыжеватые, но едва ли дающие шанс на должность в конан-дойловском «Союзе рыжих». Лицо веснушчатое, и потому казалось оно более инфантильным, нежели было в действительности. Сейчас это лицо хранило сосредоточенно-хмурое выражение, но все равно сквозила в нем постоянная, неизбывная ухмылка, беспечная и насмешливая. Во всяком случае, она точно пробивалась наружу через живые, нахальные глаза, зеленые и игристые, как безалкогольный напиток «Тархун».

- Так вот ты какой, Коля Лакки! – молвил капитан Тихомиров, когда сержант-конвоир удалился.

Паренек надменно вскинул подбородок:
- Для кого Лакки, а для кого – Лисицын Николай Иванович!

Он стоял непринужденно и развязно, откинувшись малость назад, к отделанной под дубовый шпон стене. Руки покоились в карманах мешковатых джинсов. Будь на его шее алый галстук – с него можно было бы писать картину «Допрос пионера в гестапо». Но алого галстука на нем не было.

- Коля у нас обидчивый, - пояснил Бабаков, будто бы даже гордясь норовом задержанного. Обратился к нему, указал на свободное кресло: - Присаживайся, Коля.

Тот вразвалочку проследовал через кабинет, плюхнулся. Достал из кармана пачку «Лакки Страйк», вытянул сигарету. Бабаков с издевательской услужливостью поднес зажигалку. Заметил:

- Мог бы и нашими угоститься. Би май гест, как говорят техасские рейнджеры!

Паренек мельком скосил взгляд на золотистую коробочку "Легкой Явы», лежавшую на столе. Буркнул:

- Я такое говно не курю.

- Хамишь! – негромко осудил майор Бабаков.

Коля затянулся, подернул плечами. Поморщился и сказал:
- Ладно, командир! Давай тут обидки жарить не будем – давай к делу перейдем. Тебе, наверно, интересно, как так вышло, что я прокатился на вашей ментовозке?

- Догадливый! – все столь же негромко похвалил Бабаков.

Коля усмехнулся:
- Ну, конечно, я мог бы наплести примерно такое, - он напустил наивный до идиотического вид: - «Иду, значит, по улице, и вижу эту десятину. Брошенную и неприкаянную. Двери настежь, внутри никого. Думаю: непорядок. Думаю: наверно, какая-то несознательная шпана угнала ее – и бросила. Думаю: надо поправить это дело, вернуть тачку в родное стойло. Потому что я очень люблю нашу милицию, которая меня бережет!»

Офицеры засмеялись. Бабаков осведомился:
- Насколько понимаю, этой пурги ты плести не будешь?

Коля зевнул:
- Неа! Может и проканало бы, и *** вы докажете, что не так… Свидетелей - нет, камер наблюдения - нет… Но лень просто ****ить. Все равно ж ты, командир, не дурак и все прекрасно понимаешь? Разумеется, я и угнал. Ну так вернул же?

- Коленька, - вкрадчиво спросил Бабаков, - а нахуя тебе оно было надо, угонять милицейскую машину?

- Да по приколу! – с обезоруживающей дерзкой веселостью ответил паренек. – На спор!

- Понятно, - Бабаков кивнул. – Но, конечно, кто с тобой спорил, кто был, так сказать, подстрекателем, – этого ты нам не расскажешь?

Паренек фыркнул:
- Сам-то – как думаешь?

- Коля – правильный пацан. Коля – не сдает подельников. Коля вообще не сдает корешей, - все с той же язвительной гордостью объяснил Бабаков для капитана Тихомирова.

Тот, хранивший дотоле молчание, мрачно спросил у задержанного:
- Парень, а ты понимаешь, что сейчас конкретно под уголовку влетел? ***вый твой прикол был!

- Верно! – подтвердил Бабаков. – То, что вернул машину, – это, конечно, зачтется. Но факт угона – имел место. Железно. Все основания для открытия дела.

Паренек с шумом выдохнул дым:
- Ну так открывай – ***ли глазки строить? Только учти: под протокол я тебе расскажу, как на улице тачку нашел, брошенную. А в суде – пущу слезу праведного негодования. «В кои-то веки решил сделать чего-то хорошее для милиции, типа, имущество вернуть, – так не поняли, гоблины тупые! Не оценили красоты поступка!»

Бабаков, выдержав паузу, взметнулся над столом и взорвался всей критической массой своего правоохранительного гексогена. Он рычал, назидательно и страшно:

- Коля! Ты, по ходу, заигрался, Коля! У тебя, по ходу, вообще башню унесло! Угон – это тебе не ****у на окошке завуча нарисовать! Это серьезно!

Паренек засмеялся:
- Чего-то, вы, по ходу, бредите, гражданин начальник! Какая еще ****а в окошке? Вы, наверно, в Интернете дофига всякого смотрите?

Бабаков, чуть остыв, обратился к Тихомирову:
- Прикинь, история! Забраться по водосточной трубе до третьего этажа – и намалевать на окне квартиры завуча школы натуральную ****у, два метра в размахе. Несмываемым маркером, или чем там? Стекло пришлось менять. И все знают, кто, блин, живописец…

- Угу! А ты докажи! – Коля презрительно осклабился.

- Доказал бы. И расколол бы корешков твоих сопливых. На раз! Только стану я, майор милиции, морочиться из-за такой ***ни? Нет, там мелкое хулиганство. Неинтересно. Но вот случай с супрефектом…

- А чего с супрефектом? – поинтересовался Тихомиров.

- Вывел из строя служебную машину. Супрефекту на совещание ехать – а «волга» не заводится. Ни в какую. Всё посмотрели, всё проверили. Искра, топливо – всё на месте. А *** на-ны: не заводится.

- И в чем причина?

- Причина? В том, что какой-то каверзный урод затолкнул в выхлопную трубу резиновую елду из секс-шопа.

- И этого достаточно?

- Да как видишь! А главное, - Бабаков положил руку на плечо задержанного, - мы ведь отлично знаем, кто этот каверзный урод! Правда, Коля?

Коля затушил сигарету о выступ пепельницы, усмехнулся:
- Да знай себе на здоровье!

- Опять хамишь! – укорил Бабаков. – А это ведь уже терроризмом попахивает – парализовать работу властей. Суперефект из-за тебя на совещание опоздал.

- Я плАчу! – Коля выразил скорбь.

- А за что ты его так? – полюбопытствовал Тихомиров. – Что тебе сделал супрефект?

Коля вскинулся:
- А нахуй он строит перед моим окном какую-то херню двадцатиэтажную? Впритык. Дофига красиво, что ли: вместо небо синего - стена кирпичная?

- Да если б делу ход дали – ты б давно уж небо синее в клеточку серую созерцал! – проникновенно процедил Бабаков. – И вообще ты дурак. Народный мститель, ёптыть! Планы застройки мэрия утверждает, а не префектура.

- «Наступит и для этих ****ей своя кровавая ежовщина!» - угрюмо посулил паренек.

Сдержанный сухопарый Тихомиров на сей раз вдруг засмеялся:
- О! Еще и Довлатова почитываем! – умилился он, особо подчеркивая, что не только малолетние хулиганы почитывают Довлатова.

- Ладно! – Бабаков махнул рукой. – Сейчас мы *** знает до чего договоримся. А с тобой, Коля, по-хорошему, не разговоры тереть надо, а сажать тебя! Дозрел, по ходу, - майор снова поправил своенравный галстук, упрямо сползавший к уху, и включил официальную суровость: - Точно дозрел. Оборзел ты, баклан, до невозможности. Могли бы закрыть еще месяц назад, когда ты со стаканом анаши попался. Но тогда – Елена Георгиевна тебя отмазала. Инспектор по малолеткам. Поручилась она за тебя. А сейчас – подвел ты ее. И через то – в тюрьму пойдешь. Отлетался, голубь. Потому как влетел на сей раз – крепко!

Сказано было без злости, даже как-то равнодушно, устало – и, вероятно, именно от этой смены тона дотоле неустрашимо нахальный паренек вдруг встревожился:
- Да ладно! Вы чего, дядь Олег, правда меня в тюрьму упечь хотите? Да за что? Вы ж знаете: я ничего плохого-то не делаю!

- Ага. Вот только «хорошего» - лет на десять за тобой, по совокупности.

Была долгая неуютная пауза. Долгая, как дорога кандальная, и неуютная, как тот казенный дом, к которому эта дорога ведет.

- Да ладно вам! – сейчас Коля если и не готов был еще разреветься, то нервничал заметно. – Я же…

- Посидишь ты! – жестко оборвал его майор. – Подумаешь!

И, раскрыв на столе папку, действительно принялся в ней что-то писать. Воцарилась гнетущая тишина. Ее нарушал лишь шорох ветра за окном да шелест ветвей высокой вербы, скребущих по стеклу. Эта верба своим назойливым скрипом отвлекала сотрудников ОВД от мыслей о борьбе с преступностью, и Бабаков все порывался обратиться в управу, чтобы «херову вербу срубили нахер», но как-то руки не доходили.

Майор деловито и проворно водил ручкой по бумаге. Юный угонщик, раскрасневшийся от теперь уже нешуточного волнения, ерзал в кресле и сдавленно пыхтел. Капитан Тихомиров, глядя на него, потешался. Он был уверен, что шеф просто пугает нарушителя, к которому на деле испытывает своеобразную симпатию. А протокол если и будет составлен – то лишь для острастки. И через час этот ушлый Коля Лакки будет хвастать перед дружками, как ловко развел он этих лохов в серой форме и с очень серым веществом в голове…

Это сознание малость удручало строгого капитана Тихомирова. Хмель и обида взыграли в нем, и он вдруг бухнул:
- А вот взять бы тебя, баклан, – и хорошенько высечь! Розгами!

Парень, казалось, встрепенулся. Криво усмехнулся:
- А что, в прейскуранте услуг - предусмотрено?

- Шутит все… - пробормотал Бабаков, не отрывая взгляда от бумаги. – Нет, не предусмотрено. Тюрьма предусмотрена. Срок – вряд ли, по первоходу-то, но хотя бы трое суток ИВС я тебе гарантирую.

Рыжий Коля снова закурил, молвил хрипловато:
- Да по-чесноку, начальник – уж лучше б высекли, чем в тюрьму!

Бабаков наконец поднял глаза – и проступил в них некий странный блеск.

- Ты это серьезно? – спросил он.

Нарушитель нервно хмыкнул:
- Ну, как бы, да.

- Ага! – подхватил Тихомиров, оживившись. – А потом побежишь прямиком в прокуратуру. Или к правозащитникам каким-нибудь. Типа, ментовский беспредел, произвол, применение пыток.

- Капитан! – Коля Лакки осклабился в привычной манере. – Где я – и где правозащитники? Никуда я не побегу. На пацана отвечу!

- Серьезная клятва! – без иронии подтвердил Бабаков. Обратился к коллеге: - Когда Коля так говорит – он слово держит.

Встал, прошелся по кабинету. Оказавшись рядом с преступником, ухватил его за плечо:
- Ну что, рыжая бестия? Может, впрямь, всыпать тебе горячих – да отпустить? На этот раз? Или все-таки – в ИВС, по закону?

Коля, совсем уж пунцовый, обреченно вздохнул:
- Не надо по закону! - все-таки нашел в себе силы усмехнуться: - Готов понести наказание на месте!

Бабаков раскинул руки:
- Ладно, раздевайся.

- Совсем? По спине, что ли, пороть будете?

- Нет, - ответил Бабаков. – Пороть мы будем по жопе. Но ты раздевайся догола, для пущего воспитательного эффекта.

Он явно что-то задумал. Коля Лакки, пожав плечами, принялся стаскивать с себя одежду, кидая вещи в кресло. Через минуту он стоял посреди кабинета в первозданном облике. Нагая белизна его кожи ныне была прикрыта лишь веснушками и родинками, обильно разбросанными по телу.

- Мне куда-нибудь лечь? – с неловкой ухмылкой спросил он.

- Погоди. Пока – вот так и стой. Лицом к двери, руки по швам, - майор Бабаков подошел к столу, потянулся к телефону – и тот вдруг сам зазвонил.

- Да?
…
- Подопечный твой? У нас, у нас.
…
- Воспитываем. По-свойски.
…
- Как? А ты в гости заходи, посмотришь.

Положив трубку, улыбнулся Тихомирову:
- Прикинь, я только собирался Ленку пригласить – а она сама проявилась. Беспокоится, как тут у нас ее… питомец, - он повысил голос: - Слышишь, Коля! Старший лейтенант Панарина Елена Георгиевна – о тебе беспокоится. А ты ее подставляешь. И потому – она тоже будет присутствовать при экзекуции. Пусть видит, как ты, голый и жалкий, извиваешься под розгами, да визжишь и молишь о пощаде! Она столько от тебя хлебнула, что заслужила право на такое шоу!

Коля Лакки ответил не оборачиваясь, с отчасти вернувшимся шалым высокомерием:
- Пощады просить – это *** дождетесь!

- Нда? Отчего же? Попросишь – пощадим… – Бабаков на пару секунду задумался, что-то прикидывал в уме. И выдал условия экзекуции: - Давай так! Вот я сейчас напишу на бумажке число. Это – число ударов, которые, на мой компетентный взгляд, заработала твоя ушлая и насквозь криминальная задница. Ты его знать не будешь. Но можешь в любой момент сказать «Стоп!» И сечь тебя перестанут. И мы посмотрим на эту бумажку. Если ты уже столько получил, сколько там обозначено, – гуляй, свободен. А нет – в камеру. Идет?

Бабаков заметно вдохновился своей творческой затеей. Возможно, под этим казенным пиджаком пропал выдающийся организатор детских утренников… где-нибудь в Англии времен Чарльза Диккенса.

Коля нахмурил свое легкомысленное веснушчатое лицо. Уточнил:
- А если вы там, тысячу, скажем, нарисуете?

Бабаков развел руками и добродушно пробасил:
- Что мы – звери, что ли? Нет, меньше сотни – точно.

Послышался деликатный стук в дверь.
- Войдите!

Вошла молодая женщина. На вид – вовсе девушка, немного за двадцать, хотя строгая форма старшего лейтенанта прибавляла ее облику зрелости. Но при этом – нисколько не скрывала форм самой девушки. А они были впечатляющими. Тонкая, осиная талия, убийственная для слова «целибат» в голове священника. Высокая упругая грудь, от вида которой и под епископской митрой взметнутся нечестивые мысли, и это будет не единственное, что взметнется у епископа. И такие изящные ягодицы, чья безупречность лишь подчеркивалась форменной юбкой, что даже лик самого благочестивого кардинала зарделся бы в тон облачению. В довершение портрета, девушка была жгучей брюнеткой с демонически красивым смугловатым лицом и выразительными глазами редкой, «каннской» лазурности.

Когда она вошла, несчастный преступник невольно прикрыл свой срам. Но майор Бабаков был неумолим.

- Команда была – руки по швам! – рявкнул он. – Пусть Елена Георгиевна видит все – и пусть тебе будет стыдно перед ней! – и уже гостье: - Лен, прикрой дверь и поверни там ручку.

Старший лейтенант Панарина усмехнулась с задорным холодком:
- Ну что, засранец, попался? Влип уже по-настоящему?

Пристыженный Коля молчал.

- Ага! – подтвердил за него Бабаков. – И влетит ему не по-детски…

Он распахнул окно, в кабинет ворвались прохладный вечерний ветер и напруженные ветви вербы, давно ломившиеся в стекло и лишь ждавшие, когда их впустят.

- Вот и сгодилось это чертово дерево! – сказал капитан Тихомиров.

Бабаков немного повозился с настырной вербой и пожаловался:
- Прутья гибкие, не ломаются. Ножик бы?

- В кармане куртки, - подал голос приговоренный, силясь сохранить остатки невозмутимости.

- Охуеть! – поразился Бабаков, щелкнув выкидным лезвием. – Охуеть, как Митрич задержанных досматривает! А ствола у тебя, случаем, нет при себе?

- Нет. И ножик – так, игрушка.

- Ну, игрушка не игрушка, а остренький, - оценил майор, быстро нарезав с полдюжины прутьев, по метру каждый. – Так! Поворотись-ка, сынку!

Коля развернулся.

- Подойди к столу.

Коля подошел.

- Значит, начинаем утреннюю гимнастику! – ухмыльнулся Бабаков. – Первое упражнение. Возьмись двумя руками за край. Отступи на пару шагов и ляг грудью на стол. А потом отступи еще - и повисни на руках. Корпус держать прямо.

Паренек послушно исполнил предписание милиции, и его худое мальчишеское тело распростерлось диагонально над полом.

- Молодец! – похвалил Бабаков и кивнул капитану Тихомирову: - Ну что, бери прут, Антон, да и поехали?

Громко обратился ко всем:
- Напоминаю: драть мы будем, пока пацан не скажет «хватит». Игра у нас такая. В «очко». И его окрестности…

Капитан Тихомиров гыгыкнул «в полглотки», сдерживаясь при даме.

- А если он сразу скажет «хватит»? – полюбопытствовала Елена.

- Есть риск в тюрьму угодить. Все дело – в волшебной цифре, - Бабаков указал на листок, лежавший как экзаменационный билет, заветным номером к столу.

Тихомиров, приняв розгу, помахал ею, извлекая из недовольного воздуха злобный свист. Потом, почувствовав прилив воспитательного инстинкта, пощекотал кончиком прута рыжеватые Колины вихры. Осведомился:

- Что, уже страшно?

Тот поворотил страдальческое лицо:
- Командир, ближе к теме!

- И то верно, - Бабаков, встав по другую сторону от разложенного навесу голого мальчишки, кивнул Елене: - Ты считать будешь. Вслух.

И, плавно взмахнув розгой, бросил руку вниз. Лоза обрушилась с сердитым свистом. С отрывистым «чмоком» перечеркнула безмятежную белизну грешной задницы первой розовой полосой. Будто самолет, пролетавший над Антарктидой, разлил бочку с красным вином. Так почему-то подумалось Елене. Колина Антарктида сейсмически содрогнулась, он с усилием втянул воздух сквозь сомкнутые губы: «Вссс!»

Елена громко объявила нейтральным дикторским тоном: «Раз!» И тотчас открыла рот для «Два».
Ибо едва розга Бабакова соскользнула с объекта своей агрессии, немилосердно продавив юную плоть, как взметнулся карающий прут капитана Тихомирова.

Коллеги работали слаженно, как богородские медведи. Секли ритмично, хлестко и неумолимо методично. Елене даже подумалось, что этот случай не первый в их практике и они имеют опыт подобного рода увещевания малолетних правонарушителей.

Коле же, скорее всего, ни о чем не думалось. В те роковые секунды, отмеряемые свистом розог, их смачно-хищным цоканьем по коже да его «всссСС», всс-ссё более сс-ссуетливым и ссс-сстрадальческим, его сознание всецело переместилось в то место, которое, собственно, испытывало сейчас наиболее ощутимое воздействие реальности. Для философских измышлений это место годится мало.

На цифре «восемь» Еленин голос чуть дрогнул – в унисон с особо громким Колиным «всс-Ы», в котором впервые проклюнулась гласная. Паренек дернулся, покачнув массивный начальственный стол. На девятой розге он вскрикнул в голос, а на десятой – его подрагивающие колени подогнулись, опустились на пол.

- Ладно, передохнем! – объявил Бабаков.

Десять полос на тинейджерской заднице быстро вздувались, наливались лиловеющей болью.

- А может, там «5» на бумажке написано, а, Коль? – не без мрачного ехидства вопросил Бабаков.

- От вас дождешься! – сипловато усомнился тот. Попросил: - Слышь, начальник! Можно, я хоть материть вас буду?

- Да на здоровье! – великодушно разрешил майор.

А капитан Тихомиров добавил:
- Чего новое о себе – хрен мы от тебя услышим!

Бабаков взял свежую розгу. Тихомиров последовал его примеру. Эта «смена реквизита» не ускользнула от напряженного Колиного внимания. В его зеленых глазах промелькнула надежда, подкрепленная арифметикой: «На каждую розгу – по пять пришлось. Всего шесть их, розог. Значит, не больше тридцати?».

- Вербы за окошком – еще много! – «утешил» Бабаков, уловив ход мыслей жертвы.

- Там кровь у меня есть? – почти без эмоций поинтересовался Коля.

- Пока нет. Но будет обязательно, - «обнадежил» майор. - Если, конечно, не скажешь «стоп-игре».

- Не скажу. Давайте, фаш-шисты!

- Тогда приподнимайся обратно. А то нам неудобно: низко слишком твоя жопа.

Снова засвистели лозы. Снова послышался спорый, будто испуганный Еленин счет: теперь она уж не пыталась изобразить из себя диктора. Одиннадцать… Двенадцать… Тринадцать… - И Колина хриплая яростная ругань: «Ур-роды...Ы… бля!... козлы-Ы… бля… па-А-азорные…
Четырнадцать… – ПидаррАссы! – Пятнадцать… – Ссу-Уки драные – Шестнадцать… – вЫ***** муссорсская – Семнадцать.. – вы****ень серая... – Восемнадцать! – И тут Коля разразился таким многоэтажным и монументальным эпитетом, что если бы поставить все сталинские высотки одна на другую - все жильцы вместе взятые не выдали бы столько экспрессии...

Сей многоэтажный титул был оглашен почти без запинки на двух ударах, завершающих серию. Удары вышли почти синхронными, и видимо, потому особенно подхлестнули, в буквальном смысле, Колино вдохновение. Оно было оценено по достоинству.

- Как-как? – посмеиваясь, переспросил Бабаков. – СРАНЬ-МЕНТО****ИЩЕНСКАЯ-СЕРО-МУДО… черт, не запомнить. Записать бы, а? Коль, не повторишь?

- Да пошел ты, ***ло легавое! – в интонациях страдальца слышалась свирепость на грани слез.

- Сейчас еще всыплем – еще не так завернет. Сергей Шнуров отожмется! - сказал образованный Тихомиров, не боявшийся подставлять свои капитанские уши под новые культурные веяния.

- Кстати, коллеги, - заметил Бабаков, - обратите внимания: эту пафосную тираду он выдал, когда мы стеганули его одновременно. Может, имеет смысл так и сечь?

- Попробуем, - согласился с шефом Тихомиров, чтивший субординацию.

Теперь на измученной Колиной заднице явственно проступала сукровица. Заметив это, Елена зябковато подернулась и сказала:

- Ребят, а может, хватит с него?

Бабаков улыбнулся широко и ласково:

- Леночка! Так все ж в его руках! Коль, а Коль? Скажи: «стоп»! Я ж не мог больше двадцати прописать тебе. Честно! «На пацана отвечу».

- Еблан ты, а не пацан, - сказал Коля уже более спокойным, но оттого еще более ненавидящим голосом. – И чмо по жизни. В генералы выбьешься – а чмом останешься. И ты это знаешь. Ага?

- Ну, ты несправедлив… - попробовал Тихомиров вступиться за начальника. – Еблан бы тебя на кичу без разговоров отправил, и…

Но его прервал сам майор, устало махнув рукой:

- Да ладно! Ты бы на его месте еще не такого нагородил.

- Хорош ****еть! – приказал вдруг секомый, решивший взять на себя роль распорядителя своей экзекуции. И решительно оторвал от пола колени, снова растянувшись в воздухе.

Бабаков жестом придержал Тихомирова, неторопливо взял сразу две остатние розги со стола и, сложив их в ладони, замахнулся, занеся руку далеко за спину. Хлестнул же – нарочито вяло, почти что ласкающее. И замер.

Коля недоуменно повернул голову:

- Ну?

- Гну! – хмыкнул майор. – Двадцать один. Очко. Поздравляю с победой.

- Да иди ты со своими шуточками!

- А я не шучу! – серьезно ответил Бабаков. Он подобрал со стола листок и поднес его к Колиным зеленым глазам «информативной стороной». – Двадцать, как видишь. Дядя Антон не обманывает. На больше – не нашалил. А получил – двадцать один. Ну и хорош!

Паренек продолжал висеть, уцепившись за край стола. Его хмурое лицо выражало недоверие.

- Вставай! Одевайся! – прикрикнул на него майор. – Свободен!... как остров Куба…

Коля поднялся с пола.

- Ему бы одеколоном протереть… это самое… - заботливо заметила Елена. Она словно впервые смутилась Колиной наготой и не сумела назвать задницу задницей.

- Водка есть, - капитан Тихомиров плеснул себе из бутылки на заскорузлую ладонь, припечатал ее к иссеченным, кровящим мальчишеским ягодицам и растер без особой деликатности.

Коля взвыл:
- Ыыыыы… - а совладав с мукой, натужно осведомился: - И давно это у тебя, капитан?

- Что?

- Пацанов за жопу хватать!

Оба офицера миролюбиво рассмеялись. Бабаков объяснил:
- Да это ж наша работа - таких как ты за жопу хватать!

Когда юный преступник, обретший свободу, удалился, а вскоре вслед за ним – и Елена, когда Бабаков с Тихомировым снова остались одни, майор обратился к подчиненному:

- Ну и чего скажешь?

- На предмет?

- Правду в статьях пишут, что порка – это чего-то такое сексуальное?

Тихомиров пожал плечами:
- *** знает. По мне – так нифига. Что дубинкой ебашить, что вот сейчас… Помнится, когда в ОМОНе работал…

- То есть, совсем ничего не почувствовал? – перебил его Бабаков. И поспешно добавил: - Вот и я тоже! ***ню в статьях пишут!

***

Паренек в зелено-болотной мешковатой куртке и линялых свободных джинсах одиноко брел по ночной пустынной улочке. Иногда он досадливо кривился, когда ткань трусов терлась о невидимые миру полосы на телесной мягкой ткани.

 За спиной послышался шум легковой машины. Она приближалась. Подкатила вплотную, поравнялась с беспечным, ничего не замечающим ночным пешеходом. Какое-то время кралась рядом, почти что касаясь зеркалом его локтя. И лишь когда машина потребовала к себе внимания клаксоном – парень соизволил повернуть голову.

За рулем новенького «Гольфа» сидела Елена Панарина. Стекло было опущено. Инспектора по делам несовершеннолетних и самого «проблемного» ее питомца разделяли какие-то полметра: Коля шагал по левой стороне, а улочка была односторонняя.

- Признайся, Коля Лакки, - с демонической насмешливостью сказала Елена, - а ты очень смутился, что я тебя голеньким видела?

- Охуенно… - буркнул Коля. И встал. Машина тоже остановилась.

Какое-то время они смотрели друг на друга неотрывно, меряясь взглядами: Колин малахит против Елениной бирюзы, что тверже. Наконец, Коля проворчал:
- Ну чего, так и будем глазки строить? Или кто-то на СВОЕ место жопу перетащит?

Елена фыркнула – «Ну и хам ты…» - однако ж перебралась через рычаг передач на пассажирское сиденье. Коля, с осторожностью, стараясь не ерзать, устроился за рулем.

- Больно? – участливо спросила Елена.

- Терпимо… - глухо отозвался Коля. Достал сигарету, закурил. Прихлопнул свою дверцу – и газанул, с пробуксовкой, с ревом.

- Ну не надо лихачить! – взмолилась Елена, отлепившись от обивки дверцы после поворота на проспект.

Коля скосил на пассажирку надменно-насмешливый взгляд:

- Поучи отца!

- Поучишь его… замминистра… Слушай, ты хоть алкоголя не употреблял сегодня?

- Если водочный компресс на жопу не в счет – то нет.

Елена задумалась. Тоже закурила. Машина летела в воздушном коридоре, мимо эфемерных витрин и фасадов домов, похожих на голограммы, сквозь оранжевое марево аргона. «Аргонавт хренов!» - подумалось Елене. Вслух она спросила:

- Ко мне?

Коля помотал головой.

- А куда?

- Узнаешь.

Елена пожала плечами. Помолчала, завороженная этим полетом сквозь сытую светом московскую ночь, шуршанием шин по влажному после недавнего дождя шоссе, красноватым мерцанием габаритов редких попутных машин, чьи фары вскоре истаивали в зеркалах «Гольфа»…

- Ты очень эротично считала! – сказал вдруг Коля. – Правда. Я аж заслушался.

- Да ну тебя! Я, между прочим, переживала за тебя. Честно.

Коля чуть сбавил скорость, состраиваясь к поворотному ряду, осклабился, глядя на спутницу:
- Не ****и! Переживала она… Тащилась ты! Что я тебя, не знаю? Все вы садистки. Дай только позырить, как пацана мучают.

Несмотря на категоричность обличений, тон его был не слишком сердитый. Скорее – понимающий.

Елена высунула руку в окно, стряхнула пепел. Миролюбиво предложила:

- Ну хочешь – ты меня выпори. Будем в расчете.

- Не будем! – хмыкнул Коля. – Тебе это нравится, а мне – не дофига! – вырулив на Садовое и снова набирая прыть, он ожесточился в тон движку: - Хотя, конечно, выпорю. Еще как! Ох, почешу я сегодня ремень о твою ненаглядную розовую попку! Фиолетовой будет, в крапинку, ага?

Елена потупилась, будто впервые уличенная в своем диковинном пристрастии.

- Но сначала у нас другое, - сказал Коля, подлетая к Петровке. Притормозил, свернул. – Сначала ты проигрыш свой искупишь.

- В смысле? – не поняла Елена.

- Пфф! – сказал Коля. – Девичья память, ага? Какой уговор-то был? Я угоняю вашу тачку, попадаюсь, – но отмазываюсь вчистую, используя свое обаяние, тонкий психологизм и охуительные дипломатические способности…

- По-моему, ты кое-чем другим отмазался, - с немного виноватой улыбкой возразила Елена.

- А не ****, подруга! Главное – тебе впрягаться не пришлось. Тем более – папику своему звонить. Так что – «вдень цак, родная, и не выпендривайся!» И сейчас ты покорно и безропотно исполнишь самое безумное мое желание!

Он припарковался напротив серо-бурого здания, похожего на притопленную в асфальт огромную римскую пентеру, только что без мачт и весел. Корма пентеры разверзалась просторным балконом с четырьмя незатейливыми колоннами не то дорического, не то «фаллического» ордера. Людям же осведомленным - в этих колоннах виделся прежде всего ордер на арест…

Колина веснушчатая физиономия расплылась в похабной ухмылке:

- Знаешь, подруга, твой Бабаков, перед тем как ты пришла и началась веселуха, сказал: «Елена Георгиевна так много от тебя хлебнула…». Золотые слова! Только гражданин майор сам не въезжал, насколько он прав. А сейчас, - Коля отвесил глубокий кивок, - ты хлебнешь еще! Моего белкА…

- Что, прямо здесь? – стушевалась Елена, опасливо и с неким пиететом поглядывая на грозное здание.

- Ага! Прямо здесь!

- Ты точно псих! – восхищенно прошептала Елена, но тем не менее пригнулась и протянула руку к потрескивающему от предвкушения зипперу. Джентльмен Коля сдвинул рычаг передач в крайне заднее положении, чтобы не мешался. И блаженно уронил затылок на подголовник. Зажмурился.

Старший лейтенант Елена Георгиевна Панарина просунула голову под руль, и ее миловидный ротик, столь искусный в чтении нотаций всяким малолетним нарушителям, заполнился самой непристойной частью самого неподатливого из ее подопечных. Проще говоря, Ленка заглотнула Колин ***.

В минете этот миловидный ротик был не менее искусен, нежели в чтении нотаций. А с точки зрения Коли Лакки – так и гораздо более искусен. Собственно говоря, с этого и завязалась их трогательная дружба. С сакраментальной Колиной фразы, когда его в какой-то по счету раз доставили в отделение: «Подруга, если нечем рот занять, – можешь поучить меня жить. А так – мой *** к твоим услугам!»

Против самых безумных Колиных ожиданий, молодая офицерша хотя и покраснела, но хмыкнула: «А не застучишь, мелкий? Типа, совращение?»
«Нет! – твердо пообещал обалдевший Коля. – На пацана отвечу!»

Вспоминая об этом сейчас, он застонал. Еленины губы и язычок знали свое дело. Совершенствовались они непрерывно, с девятого класса школы, когда Леночка Панарина могла запросто сделать минет едва знакомому мальчишке, единственно – ради обогащения опыта. «Сколько ***в – столько подходов, - объясняла она подругам. - Но ведь чем больше попробуешь – тем скорее подберешь. Это как шахматы: комбинаций дохуя миллиардов, но кто не играет – тот и нихуя не научится».

На юрфаке МГУ она была любимицей курса. И не только своего. И все недоумевали, с чего она пошла в милицию, да еще и на самую неблагодарную работу – с малолетками возиться. Только Лена знала, с чего…

Коля, не открывая глаз, объявил торжественно, томно и зычно:

- Вот всегда мечтал, как офицер милиции отсосет мне прямо у крылечка Петровки-38!

Елена что-то промычала в ответ.

- Во-во! – согласился Коля, счастливо засмеявшись. – И сейчас, Леночка, я в лице твоего ****ьца имею всю вашу серую породу! И… - он напрягся, судорожно заегозил по сиденью, уже не обращая никакого внимания на боль в поротой заднице. - Раз! Два! Три! Ооо! Йеэээ!

С полминуты его грешные, наэлектризованные до треска мошонки яйца исходили горячим густым белком. Коля подумал, что если бы поставить на пути его мощных выплесков турбину – можно было бы обеспечить энергией целый квартал и капитально утереть нос Чубайсу. А если бы подарить хоть половину его кайфа какому-нибудь пацану попроще – так тот в простоте своей сдохнет от счастья, а потому и нехер делиться!

- Молодец… спасибо… - хрипло пробормотал Коля, когда Лена, усвоив белок до последней капли, осторожно сняла свою бесшабашную очаровательную головку со все еще крепкого «скипетра».

Тут Коля будто спохватился – и, подавшись вперед, сграбастал Елену за шелковистые черные локоны, не давая выбраться из-под руля:

- Куда! А ну смирно, ****ина! – и принялся приговаривать голосом вкрадчивым, теплым и ласковым, как некий игрушечный костерок инквизиции для уличенных в ереси кукол: – Шалава ты, Ленка, шалава!
От мимоходом отвесил старшему лейтенанту милиции игривую пощечину. И продолжил укорять:

- Ну вот куда это годится? Сосать *** всяким отщепенцам… под окнами ГУВД Москвы… позорить честь мундира… что еще ты позволишь с собой сотворить? Отпердолить тебя в жопу на Лубянке? Обоссать на Красной площади?

- Обоссать – нихуя! – опровергла Елена.

- Все равно дрянь ты, дрянь! Шалава! Дрянная девчонка! – Коля, чуть намотав Еленины волосы на руку, привлек ее поближе к себе, приложил губами к пряжке ремня: - А ну целуй давай! Его, его! Ремешок мой. Полижи его, поласкай… попробуй на вкус… попроси, чтобы он был к тебе сегодня добрым… только *** он будет добрым… так ужалит, и раз, и другой, и много раз – что Леночка плакать будет… и ****енка Леночкина плакать будет… потому что Леночка извращенка… и за это Леночку драть надо… а чем больше дерут – тем больше Леночка прется… вот ведь какой замкнутый круг-то!

- Я уже вся теку! – одышливо призналась Елена. – Поехали!

- Как скажешь! – Коля отпустил шикарные волосы подруги, положил руки на руль. И почти без паузы сокрушенно вымолвил: - У, черт! Когда на угон сегодня шел – забыл Довлатова твоего прихватить. Сорри!

- А, как-нибудь в другой раз отдашь, - беззаботно отмахнулась Елена.