Рождество

Едва ступив за порог душного офиса, я сорвался и, тут же забыв обо всем на свете, в считанные секунды слетел по лестнице на первый этаж. Остановившись на миг у парадного входа, я плечом подтолкнул тяжелую дверь, выбежал во двор и замер, погрузившись в белый ковер. Улица встретила тишиной и снегом. Вокруг стояла такая завораживающая безмятежность, что можно было слышать, как снежинки мягко ложатся на землю. Сердце бешено колотилось в такт моей единственной мысли: Свобода! Я! Я могу делать, что угодно! Мне захотелось парить над этим безмолвием, хотелось быть такой же снежинкой, подхваченной легким порывом ветра и бесконечно летать в белой сумятице снегопада. Мягкими хлопьями снег падал на мое алевшее лицо, наполняя меня до краев вселенским спокойствием и природным величием. Его легкие прикосновения, мне казалось, пробудили во мне человека. Настоящего человека! Вместе с порывом ветра мне хотелось творить, созидать, зажигать свет надежды в людских сердцах, бежать и спасать обездоленных, я! Я – единственный в мире борец со злом. Я – воплощение добра!…
Внезапно позади меня раздался полный злобы упрек:
– Ну, что встал? Пройти дай!

Я очнулся и растерянно ступил в сторону, тихо стряхнул с головы снежный покров и утер мокрое лицо шапкой. Мимо меня проскочила пожилая женщина, в плену мечтаний я даже не услышал, как она вышла из подъезда. Она скорым шагом пробежалась по первозданному ковру, оставив на нем глубокие разворошенные следы, и скоро скрылась в далекой суматохе улицы, унеся с собой частичку моих переживаний… Я застегнул пальто, надел шапку и по следам женщины неспешно отправился за ней к ближайшей остановке, по дороге разглядывая зимние наряды домов.

Стемнело. Город вперемешку со снегом рассыпался в огнях: яркие витрины радовали глаз прохожих на всякий лад ряжеными елками с веселыми огоньками. Проходя возле магазина детских игрушек, я обратил внимание на его оформление: на подоконнике изнутри была установлена композиция, которая живенько изображала библейскую сценку рождения Христа. Остановившись на миг, я принялся с любопытством разглядывать каноническое семейство. Изящные миниатюры действующих лиц, казалось, сошли с полотна истории и застыли в одном извечном положении: вот звезда сверкнула в небе и остановилась, а это волхвы вошли в дом с подарками, вот счастливая мать… взгляд вдруг осекся. Весь задуманный эффект картины портила стоявшая возле самых яслей ёлка, скрывая от зрителя размашистыми лапами счастливую мать с новорожденным дитя. Мало того, что она закрывала главное лицо праздника, так еще слащавым блеском цветных шаров отвлекала внимание, увлекая к себе всякий случайный взгляд пешехода.

Посмеявшись досадной оплошности оформителя, я спокойно побрел дальше. Вдохновившись зимней погодой и мыслью о предстоящем отдыхе, меня осенила идея пройти дальше и сесть на следующей остановке возле православного храма. Несмотря на поздний час, прохожих еще хватало: людская предпраздничном сутолока смешалась с природной, кружась с ним в едином хороводе. Наконец, я достиг своей цели и замер в ожидании, околдованный одиноким величием собора в снежном убранстве. Остановка была в двадцати шагах от входа, так что я мог одновременно дожидаться приезда автобуса и свободно разглядывать здание. Я поднял голову и посмотрел ввысь: прямо надо мной, пробиваясь сквозь пелену, сиял золоченый крест, ярко освещаемый искусно скрытыми в многочисленных выступах фонарями. В белых лучах тихо падающий снег казался маленьким звездопадом, щедро осыпавшим покатые купола. Чудесное зрелище! И без всякой тебе мишуры! Нет, вы не думайте, в бога я не верю – мне и без сказок неплохо, но когда смотришь на такой вид, тут уж поневоле захочется уверовать в красоту собственных чувств. Думаешь, пока есть в тебе это чувство, значит, жива еще и надежда на всеобщее благоразумие и понимание… Хотя с другой стороны – человек – существо разумное, а своего ближнего все понять не может, будто один из них глухой, а другой немой. Да и церковь-то им на что? Тоже мне! Придумали легенду о любви ближнего и наивно верят в его искренность, заманивая к себе любого калачом в виде мифического спасения. Тысячи лет поучают человека, стращают судом и карами небесными, а никак не поймут, что, может, человек своего ближнего на дух не переносит. Сколько бы они ни твердили, ни за что не поверю, что можно любить всех подряд и без разбору. Да и зачем? Нет, не получится у них эдак приучить народ к добру! И все потому, что человека прежде уважению к другим научить должно. Взывайте к его разуму, научите человека уважать себя, других, научите этого близкого замечать во мне такого же человека, как и он сам. Вот когда научите глухого слышать, а немого говорить, тогда-то о любви с ними и толкуйте. Человек ведь такой – ему дай что попроще и понятней. А пока они там надеются и верят, человек, давно уже нашел себе простенькую замену их вере: человек человеку волк! Откуда же в нем возьмется эта любовь без уважения-то?…

Я опустил голову и посмотрел на дорогу, в тщетной попытке высмотреть свой автобус. Тут мое внимание привлекла женщина. Насколько удалось разглядеть сквозь белую пелену, это была нищенка. Ну да, храм же все-таки… их место работы. На паперти. Кстати, вот прекрасный пример и доказательство моим словам. Кто-кто, а эти люди всегда будут изгоями общества и только потому, что нет в них уважения даже к себе. Кто скажет, способен ли опустившийся и ненавидящий себя человек искренне почитать и любить других? Да они же себя в первую очередь презирают за собственную слабость характера! Откуда здесь взяться любви ближнего? Хотя, не знаю, может, и не все, не довелось с ними общаться… Нет уж! Ты сперва прояви чуточку уважения к себе, затем покажи ближнему, что ты тоже видишь в нем человека, а не волка, тогда-то и общество повернется к тебе с распростертыми объятиями. Да все эти убогие неприятны еще и потому, что пытаются заработать на человеческом сострадании. Если бы все почтенные воздаяния шли на дело, небось, не стояли бы здесь сутками, и не клянчили бы лишнюю копейку у случайных прохожих. Бог знает, на что они только их тратят! Будь моя воля, взял бы их всех, да выдворил за сто первый километр, посмотрел бы тогда, как они запели…

Женщина поочередно подбегала к каждому стоявшему на остановке, и что-то пыталась втолковать, одновременно указывая рукой в сторону храма. Кто отмахивался, кто отворачивался, но никто не обращал внимания на ее мольбы. Денег что ли не заработала? – мелькнула мысль, – ничего! Завтра будет! Праздник как-никак! Народ с утра уже потянется грехи замаливать, тогда-то и получишь свое сполна… Через мгновения она подбежала к неподалеку стоявшему от меня солидно одетому мужчине, тот шарахнулся от нее, словно от огня. В ответ она сделала жалобную гримасу и нервно замахала перед ним рукой в сторону темного храмового двора. Наконец-то, я смог разглядеть ее: ничего удивительного, что этот тип от нее так отпрянул. Нормальный человек себя не доведет до такого состояния. На ней было надето старое, потрепанное и видавшее всякие виды пальто с полуоборванным воротником, с нацепленным на него меховой шкуркой непонятного зверя. На голове из-под снежной шапки выглядывали концы темного платка.

Наконец, подошел и мой черед послушать ее мольбы. Сделав похожее жалобное лицо, она сердобольно замычала передо мной, не забыв при этом показать на храм. Она немая! Это была женщина средних лет, так мне показалось, черты ее смуглого лица ясно мне подсказывали, что ведет она далеко не самый праведный образ жизни. Алкоголь в ее жизни, думаю, оказался единственным утешением, за которым она пряталась от несправедливости жизни. Такой-то сразу и подать даже жалко. Сразу ведь понятно, на что человек просит. Вот и сейчас, небось, на то же самое христарадничает, да еще и храмом прикрывается! На жалость давит…

Она вопрошающе протянула ко мне руки и сделала жалостливую гримасу. Я не понимал, чего она хочет от меня. Оба, застыв в недоумении, молча глядели друг на друга пару мгновений. Женщина первая вышла из оцепенения и нервно замахала рукой то по сторонам, то указывала на меня, издавая при этом жалобные стоны. Оглянувшись вокруг, я заметил, что был последним, к кому она могла бы подойти в ближайшее время, потому как транспорт приходил и уходил, и в этот поздний час с каждой минутой пассажиров становилось все меньше и меньше. В следующий миг, не дождавшись моего понимания, он вдруг упала передо мной на колени и вновь одной рукой показала на храм. От такой неожиданности я даже растерялся и отступил назад. Мой смятенный взгляд пробежался поверх нее и зацепился за золоченый свет, тут же в памяти воскресив недавние переживания и подсказав: а что, может, ей так никто ничего и не дал сегодня? А она же человек все-таки! Есть каждый хочет, попробуй так выстоять на морозе целый день с протянутой рукой. Взглянув ей в глаза, я почувствовал, как меня вдруг обдало волной такой безнадежности, будто сейчас весь мир сгинет, а я единственный человек, который сможет эту беду предотвратить… Нет, ей не подать сейчас нельзя… Отвернувшись немного в сторонку, я полез во внутренний карман пальто за кошельком. У меня оказалась лишь горстка монет и одна купюра достоинством в пятьдесят рублей. Я в задумчивой сомнительности стоял и смотрел, как внутрь кошелька залетают снежинки и медленно превращаются в крохотные капельки. А-а, черт с ней! Быстро вытянул купюру и протянул женщине. Не этого я от нее ожидал: она вдруг резко отдернула руку, быстро отнекиваясь, завертела головой, и что-то жалобно промычала, указав на храм.

– Да что вы делаете! – послышался сзади громкий голос. Я обернулся – это был тот самый мужчина, который так изворотливо отделался от нее минуту назад.
– Она сегодня тут целый день попрошайничает. Денег у нее поболе вашего будет! Не давайте ей! Вот из-за таких, как вы, и существует эта болезнь общества. Это вы ее своей жалостью заставляете выпрашивать у вас же деньги!
– Так, может, ей есть нечего! – начал оправдываться, – может, ей-то никто сегодня так и не подал.
– Что вы! Каждый раз сажусь на этой остановке, и всякий божий день вижу одну и ту же картину. Поверьте, голодать им тут никто не дает! Тем более, завтра праздник, наверстает!
Вопреки его поучению я протянул еще раз женщине деньги. Она жалобно и тихо смотрела то на мою руку, то на стоящего рядом мужчину. Я поймал глазами ее взгляд. Мне показалось, что увидел на ее лице слезы, хотя, может, это всего лишь растаявший снег… Она медленно поднялась, развернулась и с обреченным видом пошла в темноту, скрываясь за белой пеленой. Я быстро скомкал и положил мокрую купюру в карман. Догонять мне ее не хотелось: подошел-таки мой автобус, и я скоро уже занял в нем теплое место. Все! Выходные начались! Хоть и с неприятной истории.

Проснувшись на следующее утро, первым делом я выглянул в окно – все кругом белое от еще больше насыпавшего за ночь снега. На фоне охвативших ликующих эмоций, отчего-то вспомнился вчерашний случай на остановке. А все-таки мне нужно отдать эти злосчастные деньги! Раз уж решил подать, значит, ей они и принадлежат. К тому же праздник сегодня, могу ведь я человеку приятное сделать. Подарок на Рождество! И не важно, что они там говорят! Доброта увлекала меня. Чувства гордости и собственного величия переполняли меня и страстно желали сделать хоть и незначительный, но все же добрый поступок совершенно незнакомому человеку. Ближе к полудню я собрался и выехал в город. Ехал больше с надеждой уговорить ее принять деньги. Почему-то я был в полной уверенности, что сегодня-то уж точно возьмет, в честь праздника! Раз уж я встал на путь истинный, наверное, есть еще надежда, что не совсем я очерствел и смогу полюбить ближнего. Надо будет в храм зайти, проверить. Заодно людей посмотреть, себя показать…

Я вышел на знакомой остановке. Народу со вчерашнего здесь заметно прибавилось: снова вокруг бегали, суетились, куда-то спешили. В храм выстроилась очередь. Первым делом я встал и огляделся по сторонам, однако, сколько не выглядывал, знакомого лица среди толпившихся прихожан нигде так и не приметил. Настойчивый голос добродетели посоветовал узнать о ней у других просящих милостыню, они-то наверняка должны ее знать, но и тут меня постигло разочарование: никого с протянутой рукой на храмовых ступенях я не видел. Интересно, однако, сегодня же у них самый прибыльный день… где они? Через минуту бестолковых метаний, вспыхнула шальная мысль, что зря, наверное, я сегодня приехал, не удастся-таки проявить свою доброту.

Немного потолкавшись среди прихожан и приняв смиренный вид, с очередным наплывом толпы я решился зайти внутрь. Народу было много и вглубь зала пройти не получилось, мне оставалось лишь примоститься с краю, возле самой стены. Вокруг меня стоял мерный гул собравшихся людей. Ничего не происходило, я от скуки принялся равнодушно вилять головой и разглядывать ближайшие лики разных святых, молча взиравших на толпу с высот. Возникло чувство, будто эти картинки смотрят на меня с таким безропотным хозяйским укором, словно если бы я был у них гостем не вовремя забредшим с улицы на их праздник и желал тут отобедать за их счет. Отчего я тут же бросил их разглядывать и молча уставился на толпу. Вдруг откуда-то из глубины зала раздался громкий раскатистый голос, но о чем он поведал, расслышать не удалось. Я обернулся к седовласому мужчине и тихо спросил:
– Что там?
– А бог его знает…
Впереди стоявшая женщина обернулась к нам и прошептала: – Сейчас служба начнется, тише…
– А-а…

Голос монотонно и нараспев принялся о чем-то вещать собравшейся публике, однако, сколько я ни прислушивался к словам, ни одного так и не уловил… далековато. Женщина впереди перекрестилась и слегка склонила голову в поклоне. Постояв еще немного, я заметил, как ее примеру последовал то один, то другой, вскоре их уже было большинство. Сосед мой тоже принялся увлеченно озарять себя крестным знамением. Один лишь я стоял и растерянно озирался по сторонам, не понимая ни смысла, ни назначения данного действа…
– А что ты не молишься? – удивленно спросил мужчина, вдруг остановившись.
– Это…, – начал растерянно бормотать, – так просто… мне посмотреть…
– Я, брат, тоже просто так… А ты хотя бы и посмотри да помолись, знаешь, как душу очищает… все грехом меньше будет.

Мужчина отвернулся и еще раз перекрестился. Я равнодушным взглядом окинул стоявших прихожан. Отчего бы мне стоило очистить свою душу я так и не придумал, да, вроде, и грехов за мной тоже не числится… Ерунда все это, ты хоть лоб тут расшиби, если был подлецом, так им и останешься и никакое тебе знамение не поможет. Тут голову менять нужно… Не зная чем заняться среди общего очищения, уже через пару минут эта однообразная картина окончательно мне надоела, и я решил податься к выходу.

Мой взгляд внезапно наскочил на неподалеку стоявшего священнослужителя. Стоит смирно, не молится, ничего… В голове вновь загудела и напрашивалась к исполнению гордая мысль о собственной доброте, я решил протиснуться к нему и поинтересоваться, вдруг он знает, где та женщина. Стараясь поменьше беспокоить окружающих, я добрался до него. Встав рядом с ним, оттуда я, наконец, разглядел обладателя того громового гласа, который недавно вводил меня в скуку однообразием. Я немного постоял и послушал – ничего не понял. Стоявший рядом священник укоризненно посмотрел на меня, подозревая мое бесцельное шатание во время службы. Его строгий взгляд привел меня в замешательство, но останавливаться в своем порыве мне уже не хотелось. Собравшись с духом, я слегка склонил голову и выдавил из себя:
– С праздником вас!
– И вам всех благ. С Рождеством! – негромко и сдержанно ответил он.
– Не подскажите? – тихо начал я, – женщину одну ищу, она на паперти стоит, немая, кажется. Что-то сегодня их никого не видно… может, вы знаете?
– Серафима… Он замолчал. Знаю, – его взгляд наполнился тревожной суровостью, – сегодня вы их никого не найдете… Вчера вечером дочь ее замерзла недалече у храма. Царство ей небесное… Не успели спасти… Никто…

Он еще что-то говорил, говорил, но я уже не слушал, от его слов у меня перед глазами все поплыло и понеслось куда-то вниз, увлекая за собой в темную пустоту. Все исчезло, я остался один. Неожиданно в этой пустоте я почувствовал на себе чей-то жгучий взгляд. И сколько бы ни норовил от него увернуться, он меня находил снова и снова, словно пытался испепелить до основания, не давая мне шанса на спасение. Ничего не соображая, я рванул к выходу, распихивая прихожан, стараясь как можно скорее избавится от мучений и глотнуть свежего воздуха. Дойдя до самых дверей, я последний раз обернулся и нервно пробежал глазами по толпе, с надеждой разглядеть владельца столь невыносимого для меня взора. И тут, приподняв голову поверх толпы, я заметил небольшое распятие. С прежней силой мой разум хватило горячей волной. Последним рывком я вырвался из ее удушливых лап на улицу.
Никого не замечая и задевая прохожих, я неторопливо отошел от входа и, жадно глотая воздух, во все глаза уставился на купола. Хлопьями валил снег. Снежинки медленно подали на мое разгоряченное лицо, медленно таяли и ручейками спадали вниз. Всего лишь растаявший снег, хотя, может, слезы? Я медленно сполз на колени посреди тротуара, поклонился в сторону храма и первый раз в жизни перекрестился. Господи! Как жить-то теперь буду! Ведь это я, я убил ее! Я… Человека убил. Хотелось закричать и попытаться вымолить себе прощения у той несчастной женщины, окружавших людей, у себя, наконец, за собственную убогость. Нет, таким, как я, здесь точно не место! Таких даже на порог пускать нельзя! Нет, не твой это праздник! А все туда же! Добреньким захотелось побыть… Я отрешенно стоял посреди улицы, совершенно не обращая внимания на то, что стал объектом внимания десятков глаз, кругом звучали усмешки в мой адрес, но я их никого не замечал…
Праздник закончился. Вокруг снова все бегали, суетились, куда-то спешили и занимали очередь в храм…

19-08-2006