Второй азиатский дневник 1982 год 5

ВОСХОЖДЕНИЕ

3 августа
Вторник
Утром я разбудил интуристов, и мы поехали в центр города. Им нужно было на вокзал, а мне к гостинице «Душанбе». Там я встретился с Мирзо. Он подарил мне чопон. Я зашел в магазин, купил ряженку и творог, покушал, сел в троллейбус №9 и уехал в пригороды.
Вышел на шоссе. Водители очень плохо брали попутчиков. Наконец меня взял какой-то бобо с длинной черной бородой. С ним я доехал до Орджоникидзебада. Там, поев пряников с лимонадом, сел на автобус и доехал до Дубеды (через Файзабад). В Дубединской чойхоне познакомился с бригадой электромонтеров. С большой неохотой они взяли меня в свою машину. Потом предложили сесть в кабину, и к концу дня ( примерно к полуночи) я был уже в Джиргатале. Но это не было конечным пунктом моего сегодняшнего автопробега. Ночевал я уже в горном кишлаке.

4 августа
Среда
День исключительных тусовок. Проснулся в кишлаке Кушак-бай, что на берегу бурного Сурхоба (Сурхоб – Красная вода или Кызыл-су). Вода в реке действительно цвета кофе с молоком, катит и катит на запад. Сели мы в машину и поехали в строящуюся центральную усадьбу колхоза. Переехали по мосту реку и оказались на месте. Здесь попили чаю. Подъехал на своей машине русский душанбинский водитель по прозвищу Рамазон, его машину доверху нагрузили монтерскими вещами, в кузов он никого не взял. Я тоже закинул свой рюкзак в кузов его машины. Четверым не поместившимся в машину сказали добираться до кишлака стопом.. В ожидании попутки я наелся великолепного шиповника. После долгого ожидания решили идти пешком.
Я бодро зашагал в горы. Сзади тяжело дышали киргизы-монтеры. « Не могу идти пешком», - сказал один из них по прозвищу Кореец.. Мы добрались наконец до ближайшего кишлака, который назывался Джуландэ, что значит «Змеиный». Но там машины не оказалось. По каким-то косвенным данным мы выяснили, что она ушла в другой кишлак – Сугат. Мы посидели на пыльной главной площади кишлака, посмотрели на закрытую на замок чойхону, на магазин, на дверях которого было написано:
«МААЗ
ИН»
И, по совету одного бабая 1923 года рождения, отправились в Сугат по кружной дороге. Бабай сидел на ишаке, мы вчетвером плелись за ишаком следом. Бабай время от времени срывал травинки и спрашивал меня:
- А это в Эстонии есть?
- Нет, - устало отвечал я и шел вперед, тяжело дыша.
Изумительный воздух! Насыщенный запахами высокогорных трав. Тут и там растут цветы атыргул («гул» - это цветок). Они напоминают гладиолусы и калы одновременно. Белые, пышные цветы по 15-20 см в диаметре.
Бабай завел нас неизвестно куда, махнул нам в требуемое направление, а сам поехал совсем в другую сторону.. от этого места до Сугаты было вообще невообразимо далеко. Решили идти обратно в Джуландэ. Тут сказалось преимущество моих муков, по сравнению с сандалиями тех, кто над моими муками смеялся. Они уже стерли себе ноги, а я бодро шагал по дороге. В кишлаке нам еще раз подтвердили, что машина ушла на Сугат. В магазине ребята купили два кулька печения и арбуз. Все это мы съели у речки. Там я узнал, что местное население презрительно называет русских Белое Ухо.
Добрались наконец до реки Арча-Капа, что втекает в Сурхоб и имеет с ним одинаковый цвет – шоколадно-кофейный. Моста не было, был брод. На ту сторону перебрались уже три машины, и, чтобы успеть на них, пришлось бежать выше по течению. Там я, как горный козел, перескакивая с камня на камень и промочив ноги, перебрался все-таки через реку и узнал, что машина наша вернулась обратно в центральную усадьбу. Видимо шофер Рамазон отказался гробить машину по каменному броду Арчикапы. Пришлось вновь переходить эту Арчукапу вброд. Теперь я снял промокшие носки и муки, закатал штаны и вступил в кофейного цвета воду. Река шумела. Но это был шум не просто воды о камни, из пучины постоянно слышалось утробное бултыхание влекомых потоком былыжников. Вода была густая от песка и гальки, она переваливалась, как глинистая грязь. Камни били по ногам, вода сносила, но я все-таки перебрался на другой берег.
Вечерело. Мой нос и лоб обгорели так, что к ним невозможно было притронуться. Добравшись наконец до колхозной Центральной усадьбы (а весь этот день мы проходили пешком), мы встретились с нашими товарищами. Здесь меня ожидала неприятность. Оказывается мой рюкзак выпал по дороге из машины, его подобрала какая-то другая машина и якобы отвезла в Джиргаталь. Все меня заверяли, что «вещмешок» обязательно найдется. Безразличный ко всему происходящему я сел на самый краешек кузова «ГАЗ-66», потому что кузов был полон вещей и людей, и вновь проделал путь из Центральной усадьбы через Джуландэ и реку Арчакапа до Сугата. Сидя на краешке кузова, я смотрел в пропасть и улыбался, в то время, как сидящие рядом таджики дергались, чтобы спрыгнуть, когда машину подбрасывало на очередном ухабе. По дороге нам сообщили, что мой рюкзак находится в Сугате у местного раиса, т.е. председателя сельсовета. Вечером я его получил в целости и сохранности, удостоверив этого самого раиса, что это именно мой рюкзак, сказав свою фамилию и имя, а также адрес, которые были написаны на первой странице этого дневника.
Уже при свете луны и одного подфарника «ГАЗ-66» (в Сугат еще не проведено электричество) мы расстелили курпачу, и какой-то местный бабай стал угощать нас чаем. Принес нон (штуки четыре лепешки по полметра в диаметре), потом подал в большой деревянной чаше теплое молочное блюдо с кашей и еще чем-то, две деревянные ложки, где на длинной ручке крепилось черпало такой же формы, как на собычной ложке, но только перпендикулярно, острым концом на едока-правшу. После ужина стали ложиться спать. Меня пригласили спать в комнату бабая, постелили две курпачи и дали третью, прикрыться.

5 августа
Четверг
Проснулся в полшестого утра, сходил «в репьи». Часов в девять попили чаю в чойхоне. Здесь чойхона – большой дом, рядом с этим домом стоит самовар. Вари, кто хочешь чай и пей в доме. После чая я распрощался с монтерами и стал ждать полуденную машину, чтобы ехать дальше в горы. Теперь уже будущие попутчики пригласили меня на чай в дом-чойхону. Потом еще один чай и обед в обществе командировочных косарей. Вначале косари попили воды из родника (после косьбы), потом все спрашивали, есть ли там, у нас, такая вода? Золотая! Вода действительно была восхитительна. Потом они принесли ведро супа. Вначале разлили жижу по мискам, туда накрошили хлеба (кто лепешку, кто магазинный), и съели все это. Потом в миски положили гущу – горох и другие овощи, и каждому дали по бараньей косточке. После этого пили чай с сахаром и лепешками.
Косари сказали мне: «Мы теперь будем отдыхать. До пяти. Ты тоже отдохни, а потом мы отвезем тебя наверх.» Я согласился. Посидел немного. Узнал, что оказывается до того места, где они косят, всего три километра, поблагодарил тех, кто еще не спал, взвалил рюкзак на плечи и пошел в горы.
Сначала подъем с непривычки давался довольно трудно, к тому же я зашел не на ту дорогу, но потом дело пошло. Побродив по картофельным полям, я наконец вышел на дорогу. Вскоре я увидел сверху в долине выдвижной кишлак с правильными прямоугольниками полей. Я не стал в него заходить, свернул с дороги на тропу, преодолев долину, опять поднялся на гору и вышел на дорогу. Правда от кишлака в горы вела другая дорога, но я решил, что лучше идти вдоль реки, о чем потом пожалел. Там на дороге я сделал привал у маленького родникового ручейка, отдохнул и постирал носки.
Дорога заканчивалась у реки бродом на другую ее сторону. А дорога на той стороне вела в кишлак Джуландэ. Назад идти не хотелось, и я стал подниматься наверх по крутым осыпям через кусты. Моя цель – преодолеть этот небольшой перевал до захода солнца (было уже часов семь-восемь). Восхождение мое было поистине фантастическим, без малейшего намека на тропу, через колючие кусты, мимо орлиных гнезд, цепляясь руками за траву, где по метру, где по полметра, где и на четвереньках. Но наверх я все же забрался и увидел восхитительную маленькую полянку. Далеко на востоке стояли два-три домика выдвижного кишлака, а на другом берегу реки на зеленом склоне пасся табун. Нигде рядом не было ни ручейка, ни родничка. Во фляге было пол-литра воды. Расставил палатку, собрал сколько мог топлива (в основном сухой травы). Село солнце.

6 августа
Пятница
Стал готовить завтрак, рассчитывая на оставшиеся во фляге пол-литра воды. Очень трудно с непривычки поддерживать огонь травой. Однако смог и заварить чай и сварить немного вермишелевого супа с овощами.
Миновав маленькое-премаленькое озерцо, пришел к чабанам. Прямоугольные и круглые юрты расставлены по окружности. Ночью в этот круг загоняют стадо. В стойбище в основном женщины. Я подошел к одной юрте и попросил хлеба (нан). «Нан, нан», - закивала женщина, вынесла мне из юрты курпачу, дастархан с большой лепешкой и миску айрана. У меня они стали просить таблетки от простуды и желудочных заболеваний. Я отдал им пачку аспирина и весь бесалол. Женщины стали меня благодарить. Хозяйка вынесла в термосе чай и пиалу. В это время мне поднесли еще три миски айрана. Я съел еще одну миску и показал на живот – полный. Мне сказали, что у них в стойбище уже несколько дней у всех понос. То ли дезинтерия, то ли еще что-то. Подошел аксакал и молодой мужчина, одетый по-европейски, ему хозяйка поцеловала руку. Так мы и сидели втроем, пили чай и разговаривали. Потом я их сфотографировал. Всех у юрты, аксакала на ишаке, женщин, варящих курт в казане, а также внутреннее убранство киргизской юрты. Потом я запихал в рюкзак полторы лепешки, канистру с айраном и пошел дальше. Моими провожатыми были двое двое пацанов, которых отрядил аксакал. Они показывали мне дорогу.
Мы вышли на небольшой перевальчик, и пацаны стали мне показывать: вот арык, вот искусственное озерцо-яма, вон – река, перейдешь вброд реку и иду прямо на мазар (воткнутая в землю палка с тряпкой). Воооооон он! Я силился увидеть... Воооон! «Вижу», - сказал я, потому что мне и впрямь почудилось, что вижу. Я распрощался с ребятишками и побрел в указанном направлении, изредка останавливаясь, чтобы все-таки увидеть эту веху – мазар. Реку перешел вброд босиком. Вода оранжевая, ледяная. Дошел до того места, где должен был бы стоять мазар, но сколько глаза ни пялил, мазара не видел. Тогда я решил резко забрать вправо, пересечь почти высохшее русло реки и подниматься к снежникам.
У чистого ручейка (пересохший остаток полноводной реки) отдыхали коровы. Я попил воды и двинулся дальше. Вскарабкавшись на лежащую на моем пути гору, сделал привал. Отовсюду свист сурков. Они встают на задние лапы, пронзительно кричат и ждут чего-то, метят территорию.
На хребте Петра Великого тучи. Пришел к какой-то юрте на берегу реки. Никого. Все на выпасах. Посидел, отдохнул, сделал в канистре из айрана чолом, добавив в него холодной воды из реки и пошел выше. По пути все время встречаются коровы, по берегам рек растет дикий чеснок.
Встретился с чабаном. Он пригласил на чай. Я пообещал ему, что дойду до снега и вернусь. Он сказал, что до снега осталось метров сто. Эти «метров сто», как всегда, оказались пятью тысячами. Я шел, шел, оставил на берегу реки рюкзак, пошел вверх без рюкзака, но, посмотрев на солнце, понял, что не успею вернуться затемно.
Посмотрел на снежники издали, сделал фотографии. Уходя от снежников, нашел во впадине тающую шапку снега, попил буквально ледяной воды, секунду назад бывшую еще снегом. Вернулся к рюкзаку и разбил лагерь. Буду ночевать у подножья хребта Петра Первого. Где-то вдали что-то громыхает, где-то в горах что-то осыпается. Это я ночую у ледника Баралмо, а вокруг меня вершины 4960, 5120, 5479 м.

7 августа
Суббота
Проснувшись, принялся готовить завтрак. Сказать легко, сделать значительно труднее. Голая поляна, покрытая негорючей травой и диким луком. Хорошо, что вчера нашел посреди этой полянки чабанскую палку. Она должна была послужить основой для костра, ну и плюс кизяк. Огонь под котелком долго не желал разгораться, но мне удалось в конце концов заварить себе чаю и сделать вермишелевый суп с овощами с добавлением манны.
После завтрака занялся туалетом: побрился и помылся. Чистейшей ледяной водой. Из-за горы выглянуло солнце, вокруг тут же закружились слепни, десятки слепней, большие и черные, с зелеными глазами и цепкими лапками. Что бы я ни делал, они всюду были тут как тут, лезли в лицо, садились на одежду. Все-таки, несмотря на их террор, я сделал парочку акварелей и зашил муки, сломав при этом ножницы и больно уколовшись – сказалось отсутствие плоскогубцев. Часам к трем я собрал рюкзак и двинулся вниз, решив обогнуть западную гору и спуститься в урочище Кыл-Тош. Спустился к юрте чабана, ни разу не отдыхая, за час-полтора. Он меня приветливо встретил, сказал, что ждал еще вчера и угостил чаем. Чай с наном и залежалыми ирисками. Приятно побеседовали. Сошлись на одном: когда находишься в городе, то как бы все время больной, а здесь, в горах – исключительно хорошо. Чабан сказал, что раз в Эстонии нет ни одной чайханы, то туда и ехать не стоит («и смотреть не надо»).
Я попрощался с чабаном и пошел вниз по начинающейся от его юрты дороге, но вскоре свернул на тропу и оказался в урочище Кыл-Тош. Большое высокогорное пастбище, посреди течет река, уходящая под землю, тут и там юрты, на пастбище кони и овцы. Я зашел в первую юрту. Хозяин отдыхал (ночь не спал). Молодой парень предложил чайку. У него молодая красивая жена в красном платье с цветами. Она принесла две свежие лепешки, миску айрана и миску шурпы, потом чайник, пиалу и сахар с конфетами. Всё красиво и вкусно. Хозяин не разделил со мной трапезу, он дремал. Когда я допивал последнюю пиалу, в люльке заныл ребенок Он сам отодвинул рукой покрывало и плакал, требуя сиску. Вошла жена чабана, я наскоро допил чай, сложил дастархан, сказал «Алла акбар», поблагодарил хозяев и ушел. Живот был так плотно набит, что я, двигаясь по равнине, искал хоть какое-нибудь удобное место, чтобы полежать и отдохнуть. Наконец прислонил рюкзак к камню и лег в его тени.
Отдохнув, я двинулся дальше, минуя юрты и стада. На меня было набросились злые чабанские псы. Четверо. Самый ближний, на которого я пошел напрямик, молчал и дружелюбно вилял хвостом, и только двое, которым пришлось бежать ко мне от самых юрт, неистово заливались лаем, причем самым воинственнейшим образом. Однако подбежав, смолкали и, низко опустив головы, переходили на виноватый шаг. Я перешел через мутную речку, прошел несколько холмов, забрался на самый высокий, откуда все урочище, как на ладони, а главное рядом течет ручеек, и встал лагерем. Солнце село. Я сделал себе чай, добыв огонь для него из покрывающих холмы и пастбища трав и кустарника. Солнце ушло за трехвершинную западную гору и окрасило небо в желто-оранжевый цвет. За моей спиной появился табун вольно пасущихся скакунов, но к палатке лошади не подошли. Около полуночи смотрел на бесчисленные и яркие горные звезды.

8 августа
Воскресенье
Встал до восхода. Сделал зарядку и стал готовить завтрак: чай и рис с лепешкой. Вода очень долго закипает, рис долго варится. Наверное мало кислорода в воздухе, давление, да и ветер изменился, а очаг я не переставлял, так что поддувать приходилось собственными легкими.
Подъехал чабан на коне. Сказал, что принял красный верх моего рюкзака за сигнал бедствия, пригласил пить чай. Но я отказался, у меня сегодня другие планы: я решил взойти на близлежащую гору и спуститься по другому склону.
Предельно облегчив рюкзак (я съел весь хлеб, три горсти риса и не налил во флягу ни капли воды), я двинулся вверх по склону. Я отдыхал раза три и не переставал удивляться, находя тут и там конские «яблоки» - вот ведь лошади! Всюду ходят! Прямо в лицо лезут слепни, так и наровят подлететь к самым глазам. Наконец я взобрался, но это была не вершина, до нее нужно было идти еще, и я пошел.
Взойдя на первую высоту, я там ничего не обнаружил, кроме мелкого щебня и пары торчащих из этого щебня камней. К юго-востоку поднимались еще горы, в том числе и снежные. Все они были соединены хребтом, и я решил (была не была!) дойти до последней перемычки, которая упиралась в снежный двухвершинный пик 4960 м. Оставив рюкзак на лысой горе, облачившись в чопон и посильнее сжав в руке палку, я двинулся на штурм высоты.
Здесь уже ничего не росло. Всюду только голые скалы, щебень из тех же скал, красный, коричневый, бутылочно-зеленый и фиолетово-черный. Скалы расщепляются на очень тонкие пластинки так, что сами они похожи на пачки стекол с неровными краями, а внизу щебень – все осколки. Еле заметно по хребту вьется тропа горных козлов. Они – обитатели снежных пиков. В конце концов я подошел к снежной горе, тяжело дыша, посмотрел на ее раздвоенную вершину, облизал пересохшие губы и пошел на штурм. Где наша не пропадала! Ом-ма-ни-пад-ме-хум! Приходилось осторожно идти по осыпям, сдвинутые мною камни срывались вниз и, промчавшись по леднику, звонко ударялись о скалы, неслись вниз, захватывали с собой другие... Я держался ближе к стенке, карабкался по ней, как скалолаз, цеплялся за выступы, лез и лез наверх. Кстати, если камень поехал по снегу, то он еще может остановиться и почти всегда останавливается, если же он покатился, то все, катится до самого низа. И еще я удивился, как легко оказывается цепляться за скалы: согни ладонь крючком, протяни руку, и таким образом подготовленная рука непременно найдет, за что уцепиться. На снег я старался не вставать, потому что муки меня на нем абсолютно не держали.
Вскоре я очутился вот здесь, в седловине двух пиков. Я посчитал, что достиг верщины или верха, потому, что взобраться на самый пик не было никакой возможности – у меня не было ледовых ботинок, а катиться вниз несколько километров по леднику у меня как-то не было желания. Во все стороны открывался чудесный вид: подо мной лежали более низкие снежные вершины (ниже, чем 4900 м), ледники, хребты, долины, на северо-западе синела чаша Джашил-куля (Зеленого озера). Я посмотрел на часы, было половина шестого, значит подъем длился шесть часов, так как вышел я из своего лагеря в половине двенадцатого. Я лег на гребне, положив голову в тени камня и лежал так, не шевелясь. Я воздал хвалу Авалокитешваре и выцарапал на скале камнем «Омманипадмехум» по-тибетски. Откуда-то с той стороны, натужно жужжа, прилетел шмель и сел мне на рукав. Я смотрел, как он отдыхает вместе со мной, поджимая брюшко. Минут через пять он вновь зажужжал и также медленно улетел вниз, на эту сторону. «Ну что ж, пойдем следом!» - сказал я себе и двинулся за ним, прислушиваясь, как с грохотом где-то падают вниз камни да кричат птицы. Спускаться было значительно легче. Я прыгал с камня на камень, как горный козел, и удивлялся, как оказывается это легко и нестрашно. Муки очень хорошо держали на камнях и осыпях. Спускаться по этим осыпям было особенно приятно. Теперь я не заботился о том, поедет эта осыпь вниз или нет. Я ехал по нескольку метров вместе с камнями, делал шаг в сторону, осыпь успокаивалась, редко, когда один или два камня срывались по леднику. Один раз я даже проехал по снежной шапке метров 15-20 на муках-лыжах, оседлав, как ведьма метлу, свой посох. Я пил воду, сочившуюся маленькой струйкой с края ледника и ел горный снег. Именно в этот момент я поскользнулся и покатился вниз по снежному склону, но уже на спине. «Всё». – подумал я. Однако сумел как-то перевернуться в воздухе и вгрызться ногтями в плотный снег. Так я выбрался опять на осыпь и долго не мог понять, что же это такое со мной случилось. Спустившись с пика на хребет, я пошел козлиной тропой и удивился, как целесообразно она проложена: не надо делать лишних подъемов и спусков, ровно, прямо по осыпи, теперь я осыпей не боялся. До рюкзака я добрался за час. Лег пластом в его тени и минут 15 так отдыхал. Потом я взвалил его на спину и начал спускаться по западному отрогу к двум виднеющимся у реки палаткам. Этот спуск был вдесятеро труднее предыдущего, несмотря на то, что был в двадцать раз более пологим. От голода и от перепада высоты заболела голова и каждый раз, когда нога срывалась с травяной кочки, или я спотыкался, отзывалась глухой ноющей болью. Казалось, что я спускаюсь уже целую вечность.
Спустившись почти до самого низа, я вдруг не увидел палаток Видимо утром у меня была или галлюцинация-мираж. Или еще бог весть что. Внизу паслись крохотные кони. Спотыкаясь о кочки, обессиленный, я поплелся вниз по реке. Река оказалась с красной водой, и мне пришлось повернуть на две далекие палатки. По дороге я встретил своего утреннего приятеля-чабана и сказал, что хочу хлеба. Он направил меня к какой-то палатке, которую отсюда и видно не было. Я поблагодарил. Но пошел все-таки к намеченным мною ранее. Там никого не оказалось. Чайник с двумя перевернутыми пиалами оказался пуст, и сложенного дастархана я тоже нигде не приметил. Пришлось двинуться по указанному чабаном маршруту. Когда я отошел метров двести, меня окликнули два табунщика, хозяева пустых палаток. Я объяснил им свое положение, и они направили меня туда... куда я и шел. Один, с замотанным по-бедуински лицом (у него болел зуб), сказал, что там есть его брат. У палатки меня встретил бабай-киргиз. Выслушав, окрестил героем, дал чаю с лепешкой. Потом приехали еще два табунщика, молодые парни. Опять пили чай и ели лепешку, а бабо играл на домрае. Спать меня оставили в палатке. Я тепло оделся и залез в спальник. Все трое с интересом за мной наблюдали. Потом бабо сказал, что делает мне подарок и укрыл бараньей шубой, как печкой.

9 августа
Понедельник
Проснувшись утром, я никого ни в палатке, ни у палатки не обнаружил. Светило солнце. Прибежала мышка, покрутилась возле мешков и скрылась. Я встал, свернул спальник. Появился бобо, поставил чай. Стали завтракать: чай, сахар, лепешка. Часам к одиннадцати подошли остальные. Опять пили чай, ели лепешку и разговаривали. Вот жизнь табунщика: утром согнал табун, ешь-спишь, вечером согнал табун, ешь-спишь. Изредка табунщик выезжает ночью, в основном, если активизируются волки.
В полдень я распрощался с хозяевами и двинулся к озеру Джашил-куль (Зеленому озеру). Пришел к озеру и не мог нарадоваться чистой хорошей воде. Купался, загорал, отдыхал. Вечером сварил полпакета вермишелевого супа с овощами и попробовал сделать картофельные клецки, но они все развалились, и получилось картофельное месиво.
Озеро немного выше урочища, поэтому вода в котелке закипает здесь труднее. К тому же сильный ветер постоянно прибивал пламя к земле, не давая его языкам лизать прокопченный бок котелка. Когда ушло солнце, озеро стало серым. Между холмами проступили светло-фиолетовыми зубцами далекие горы.

10 августа
Вторник
Опять сыро. Утренний завтрак был таким же, как вчерашний ужин. Вчера кипение воды в котелке спас найденный мной деревянный колышек. Сегодня я нашел деревянную щепку, да еще попытался расколоть камнем обугленный чурбан. Я клал его на камень и острым краем другого камня пытался совершить невозможное. Мне удалось отколоть треть чурбана, но ни эта треть, ни оставшееся полено к горению в моей маленькой топке были непригодны. К полудню поднялся сильный ветер, и в восточной стороне над горами появились стремные облака. Ласточки низко проносились над поверхностью озера, чертили крылом воду и пищали по-своему. Я посчитал это за дурной знак. Но, отдохнув часа полтора в палатке, выстирал штаны и куртку, повесил их на крышу палатки и отдал сушить солнцу и ветру, который их то и дело трепал и скидывал на землю.
Озеро заплескалось волнами, взмутило воду у берега, а дальше от берега она стала действительно ярко-зеленой (даже изумрудной), а еще дальше смешала зелень с небесной лазурью.
На ужин я решил непременно сварить себе манную кашу. Для этого нужно было иметь хоть небольшую деревянную щепку, потому что вокруг не было ни одной «шурЕ» (так называется кустарник-трава, обычно устилающий склоны гор), воду вскипятить очень трудно. Решил выйти на дорогу, идущую вдоль озера. Может она что-нибудь подарит? И действительно, на обочине нашел приличную дощечку. Сходил в противоположный конец озера, откуда вытекает речка. Сложенная из камней и укрепленная целлофаном запруда держит воду, и только через очень узкий проход вода речкой стекает вниз. На обратной дороге я сорвал два смолянистых травяных куста (горит исключительно хорошо). Навстречу проехали целых три машины. В кузове одной из них везли тушу коровы или лошади. Первый раз сам на костре варил манную кашу. Первый блин – комом.

11 августа
Среда
Ужасная была ночь. Несмотря на то, что я тепло оделся и укутался, уснуть никак не мог. Ворочался в спальнике до часу ночи. Выходил смотреть на звезды. Под утро поднялся сильный ветер, с гор поплыли туман и тучи – не зря ласточки чертили крыльями воду.
Утром поспешил приготовить себе завтрак, чай и суп. Успел покушать, сложить вещи и выйти на дорогу. Над водой поплыли белые дымы (Smoke on the water). Уже на дороге начался дождик. Я одел целлофановую накидку и продолжил свой путь во мгле, словно привидение с развевающимся сзади плащом. Сразу за озером зашел в одно джайло узнать дорогу на Джуланде. Пригласили на чай. Поел лепешек. Особенно понравилась одна с сыром. У соседнего джайло женщина пекла в казане лепешки. Две девочки (видимо дочери) следили за приготовлением, учились. Из палатки выбежал с отчаянным криком маленький мальчик, промчался полукругом перед палаткой, помочился у ее угла и успокоился. Дождь то начинал накрапывать, то переставал. При мне зарезали барана, освежевали и принесли в юрту шкуру и мясо в мешке.
По горам плывут тучи. Я собрал вещи и ушел в Джулонде. По дороге сел в грузовик, в котором везли на забой двух коричневых курдючных баранов. Один был привязан к кузову, другой просто стоял в кузове (иногда обреченно ложился на пол). На резких поворотах баран бился лбом о борт и испуганно пятился. В Джулонде я помог его сгрузить, ухватившись за задние ноги. Доехал до центральной усадьбы колхоза «60 лет Окрября». С трудом нашел место у реки для палатки. Местный сторож зарегестрировал мой паспорт. Попил чаю с лепешкой, поел купленное в Джулонде печенье и вдоволь колхозного урюка, всюду растущего на территории усадьбы. Спал хорошо, хотя всю ночь и утро бушевала гроза, и бесконечно лил дождь.

12 августа
Четверг
Утром упал. Да так, что отшиб средний палец правой руки (поэтому такой плохой почерк). Покушал риса с вареными абрикосами. Часа в три позвали в усадьбу пить чай. Потом я вернулся к себе в палатку и занялся заготовкой шиповника. Мой палец распух и посинел. Видимо будет слезать ноготь. Это возмездие за убитых мною слепней. Нарезал сколько смог шиповника и пошел в усадьбу. В девятом часу там уже безлюдно. Встретился со сторожем. Он только что вернулся с поминок по ребенку сестры. По усадьбе бегали два мальчика, один лет десяти, другой – совсем крохотный, года четыре, в курточке. Пока вскипал чай, я собирал и ел абрикосы, колол на кирпиче косточки и ел орешки. Тут всюду стоят кирпичи с камнем для разбивания, всем нравится это лакомство. Потом пили чай, сторож, я и два мальчика. К чаю свежая и две тоненькие, как блин, лепешки. Самый маленький мальчишка ухитрился попить чай, сидя за столом и заложив на него ноги. Старик говорил, что усадебный сад стоит здесь очень давно, никто не помнит, кто его заложил. Яблони и абрикосы. Когда-то под горой у Сурхоба была мельница. Теперь половину сада уничтожили гаражом и стройкой. Сторож сказал, что осталась самая ее малость. Потом мальчишка, что постарше, стал обучать меня таджикскому языку. Я говорил слово по-русски, он – по-таджикски, я записывал. Правда, дальше названий домашних животных и предметов быта дело не пошло, потому что мальчишка больше ничего по-русски не знал и начисто отказывался понимать знаковую мимику. Он тупо смотрел на меня, когда я пальцами «шагал» по столу, имитируя ходьбу, а когда я встал и потопал на месте и даже, когда я прошел по комнате два-три шага, он вдруг обрадовался, заулыбался, встал на четвереньки и пополз, одаривая меня сияющим довольным взглядом. Я махнул рукой. Сторожевой пес лежал на полянке и грыз чью-то голову с иссине-фиолетовой раной на затылке...

13 августа
Пятница
Черная пятница. Тринадцатое. Небо расчистилось, жарит солнышко. Сварил себе рис с яблоками, выложил сушиться спальник и пошел в усадьбу. Там время обеда. Меня отменно накормили миской плова с бараньей косточкой и напоили чаем. Я поел абрикосов и вернулся в свою чащу, где пахнет диким зверьем, и вообще трудно передвигаться из-за густо растущих кустов облепихи и шиповника. Я решил сделать пару акварелей, забрал с собой краски и поднялся на гору. У меня ничего не получилось. То ли я в акварельной технике ничего не смыслю, то ли вообще художник никакой (от слова «худо»). Спустился вниз в усадьбу и спросил у сторожа и повара, где старая мельница – хочу ее нарисовать. На меня подозрительно посмотрели, сказали «Воон там, у ГСМ», потом спросили: «А где твой аппарат?» Я сказал, что не фотографировать иду, а рисовать. Увы, от мельницы уже ничего не осталось, абсолютно бесформенная груда камней. Я спустился к реке и попытался изобразить Сурхоб. Дул свежий ветерок, и я отдохнул на прибрежных камнях.
В это время усадьбу посетил солидный раис. Для него специально потрясли абрикосовое дерево, сторож собрал урюк в миску и подал на стол. Раис пригласил откушать и меня. Опять начались расспросы: кто я, откуда, почему один, где учусь, почему, если люблю горы, не на геологическом учусь, какое у меня есть оружие для самозащиты (в это время мне в глаза упирается напряженный, испытывающий взгляд) – я отвечаю: воооот такой перочинный ножик, тогда говорят о медведях, волках, кабанах и т.д. Я отвечаю, что они все мои друзья. Дело кончается слабым проблеском доверия. Один мужичок , как бы невзначай, вставил рассказ о том, как он повстречал медведя и откровенно признался, что наделал в штаны, а также насмерть задавил только что пойманную у удерживаемую в руках перепелку. Живот мой раздулся от абрикосов, а ветер всё сдувает и сдувает на землю новые ягоды, спелые, сочные, желтые, манящие. После обильной порции абрикосов нельзя пить сырой воды. Я посидел, отдохнул немного и ушел в свой лагерь. Опять занялся заготовкой шиповника. Однако, видимо, сезон прошел, так как почти все ягоды были уже вялыми или совсем сухими. К вечеру опять спустился в усадьбу. Сторож отбивал косу и беседовал с двумя русскими шабашниками, которые уже очень долго строят здесь кособокое строение – будущую колхозную контору. Сделал зарисовки абрикосового сада, уныло посмотрел на суетящихся тут же детей, которые приходят из соседнего кишлака убирать усадебные вагончики, и заодно уносят ведро абрикосов.
Неожиданно меня окликнул сторож:
- Димитр!
И сказал, чтобы я принес ведро воды из реки. Я принес, и он поставил ее кипятиться. Сегодня пили чай вдвоем, говорили о жизни, рассказывали, что растет в наших краях. Старик рассказал, что зимой все аксакалы собираются в чойхоне, пьют чай, едят шурпу или плов (для этого каждый по очереди режет у себя в хозяйстве барана), и так день за днем всю зиму. Мы проговорили до полдесятого и разошлись спать. Сегодня сторож не говорил, что «надо немножко делать молиться...», хотя, вероятно, сотворил намаз после моего ухода.

14 августа
Суббота
Для сельского жителя – рабочий день. С утра по дороге едут машины. Приготовил себе завтрак: рис с картофельными клецками, попил чаю и стал ждать обеденного времени.
Вчера один из приближенных того солидного раиса сказал: «Вот будешь теперь все время здесь обедать» - и я ему поверил. Действительно, меня угостили пересоленной шурпой и пережженым хлебом. За чаем я протягивал сам свою пиалу соседу, и только после этого тот ее наполнял. Сегодня я вознамерился совершить экскурс наверх, раздобыть хлеба и, может быть, картошки. Я ждал попутной машины. Такая машина пришла, и появились даже попутчики. Бобо-сторож сказал, что я могу уехать в бригаду к попутчикам и остаться там на несколько дней. «Хоооп!» - сказал я. Бобо предложил оставить лишние вещи у него, а с собой взять только необходимые. Я кинулся собирать палатку. Вещи складывал кое-как, распихивал, куда попало.
Послышался шум мотора, машина засигналила, мне. Я скрутил палатку, путаясь в кустах, подхватил на руки собранный мешок и спальник, перехваченный ремнем, и помчался к усадьбе, чтобы оставить бобо лишние вещи. Машина шла через Сугат на то джайло, которое я миновал, срезая и поднимаясь в горы. По дороге встретил бригаду монтеров, они устанавливали опоры для электросети. Приглашали в гости. Теперь они жили в Сугате в чойхоне.
Мы приехали в джайло. Подали чай. Пошли традиционные расспросы и приколы. Хотят завербовать меня в работники (лишние рабочие руки), но моя правая рука даже для меня сейчас наполовину лишняя – не сегодня-завтра будет слезать ноготь. Я сказал, что прогуляюсь по горам, схожу в гости к киргизам, и отправился наверх. Истратил последний кадр цветной пленки. Пособирал мяты и пришел в киргизское джайло: две юрты и несколько палаток. На подступах меня встретили два мальчика, я спросил их о том, о сем, и, между прочим... нет ли чаю? (чой бар?) – Йок, - ответил один из мальчишек. Аааа, - сказал я и поплелся дальше по дороге мимо джайло. Но тут ко мне кинулись все собаки, которые обитали у этих юрт и палаток, остановились от меня в нескольких шагах и стали лаять, глядя куда-то в сторону. Я стоял и ждал, что будет дальше. Из юрты вышел аксакал, поздоровался со мной. Я спросил чаю, он пригласил в юрту. Засуетилась жена.
Очень удобное жилище – юрта. Старик сказал, что те, кто побогаче, живут в таких вот, а те, кто победнее – в палатка. Мне подали лепешки и вкусный айран в миске, потом чай. Я содержательно побеседовал со стариком о жизни, о религии. Кстати он заверил меня, что за меня, как не за мусульманина, даже за калым мусульманин дочь не отдаст. Он говорил также, что бог один, только названия у него разные, что видеть его невозможно, что с ним можно только беседовать и еще, что все раисы – проводники его могущества на земле. У старика семь детей (из них две дочери, одну уже выдал замуж). В конце концов мы договорились, что я завтра приду к нему в гости и буду фотографировать юрту. Под самый вечер приехал председатель и, как все раисы, повел степенный, но тупой расспрос-анкетирование, затем, как он думал, хитрым способом зарегестрировал мои данные, взяв адрес. А потом сверил его с пропиской. На ужин было мясо. Я объелся так, что полночи не мог уснуть, а ночью выходил любоваться на звезды.

15 августа
Воскресенье
Рано меня на работу не подняли. В палатке остались: я, бобо, тракторист-косарь, директор и его водитель. Директор умылся и потребовал рушник. Ему предложили досторхон, но достархан ему не глянулся (грязноват видимо был), и он потребовал другой. Вот работа у директора: ездит, пьет чай в разных красивых местах, говорит о бешенных студентах, бегающих по горам, и – всё.
К обеду, однако, пришлось поработать. Поехали за кизяком, овечьим пометом. Накидали в кузов мешков восемь и привезли в джайло. Стали готорить шурпу, без всяких приправ, только козлиный бульон. После обеда я отправился на прогулку по окрестным горам, намереваясь заглянуть к вчерашнему знакомому бобо. Обошел все ущелье, отмахав километров 25-30, пришел в джайло, но бобо дома не оказалось, пришлось поворачивать оглобли. Пособирал мяты и спустился вниз.

16 августа
Понедельник
Спал по-королевски. На раскладушке в почетном углу палатки в кипе матрасов и курпачей. После утреннего чая я принялся за ремонт муков. Шить было очень трудно (без шила, которое я оставил внизу в центральной усадьбе). Сломал две большие иглы и погнул одну маленькую. Мимо на лошади проехал человек, посмотрел, что-где плохо лежит, украл молоток, проволоку, кусок железа и выклянчил у меня одно бритвенное лезвие. Потом я стал делать заготовки для тапочек. Так подошло время обеда. На обед, как всегда, шурпа из козлятины. Я предложил пойти и накопать картошки. Пожалуйста. Мне вручили «лопатка» - совковую громадину килограммов 6 весом и сказали, что копать следует на старом картофельном поле, что за овсяным. Я долго искал это поле, наконец, отчаявшись, ткнул лопатой в нечто напоминающее борозду и явил на свет божий несколько маленьких картофелин. Орудуя таким образом, я, как археолог, находил то тут, то там по одной картофелине. К котлу я принес около килограмма...