Бинты

Я тяну тонкий шёлковый шарф со своей шеи. Через пару секунд он тяжело и влажно шлёпается на пол окровавленным бинтом. Я не знаю кто это сделал со мной. Или что. Или я сама. И еще сильнее не знаю – за что. И когда дыра в моём горле закроется. Затянется ли. А если нет, то что из неё будет хлестать завтра. Через год. А если зашить, то я не знаю где она. Не знаю с какого края подступаться. С края. Она так расползлась, что края у неё весьма условные. Безусловные. Потому что у любой раны должны быть края. Но я уже не уверена – это рана во мне. Или я в ране. И как давно она со мной. Мне кажется, я её помню всю свою жизнь. И почему встречи редко делают её меньше, а чаще расковыривают, растягивают, звериным чутьем отыскивая те самые – неведомые мне – края.

Да, мне хочется знать. И хочется выть. И не пузыриться розово при каждом звуке изнутри, пугая напротив сидящих, навстречу идущих, стоящих близко, пусть даже чужих.

И мне хочется, чтобы пришёл тот, кто закроет её, положив руку мне на шею, безошибочным движением угадав. Или зная - ему ведь видно. Тот, кто не побоится испачкаться в этом. У кого хватит желания подождать, когда из-под его руки не перестанет подтекать совсем. Подождать, когда я забуду, что она у меня была - сквозная, навылет.

А пока я каждый день меняю тонкие шёлковые бинты.