После черты

Я посмотрела в окно. Прекрасная погода - небо обложило сплошной пеленой, нигде ни просвета, ни лучика. Но и дождя тоже не назревает: просто серое небо и всё. Не печет, нормальная летняя температура. Люблю такую погоду, в ней есть какое-то спокойствие, стабильность, что ли. Сразу наступает умиротворение, ощущаешь гармонию со всем миром в целом, и с собой в частности.
Щелкнув дверью, которая автоматически захлопнулась, я вышла из квартиры. В подъезде, как обычно, было темно. Уже с привычной осторожностью я спустилась с крутых ступенек, придерживаясь за стены. Сквозь железную дверь с неработающим кодовым замком в темноту подъезда пробивались тонкие лучики света, в которых плыли пылинки. Вспоминая детство, я махнула рукой, и они резво заплясали.
На улице действительно была прекрасная погода: теплый воздух застыл, как студень, тополиный пух падал почти отвесно, дул слабый ветерок, тоже теплый, чуть упругий, но мягкий. Фантастика.
Я поймала одну пушинку и сдула ее с ладони. Она взвилась и штопором протаранила небо, а потом врезалась в листик тополя и отвесно полетела вниз. Следя за ней взглядом, я улыбалась. Увидь меня кто в этот момент, он подумал бы, что перед ним даун, впавший в детство. Но мне просто было хорошо, а еще, если честно, и на всё плевать.
- Оленька! Доброе утро!
Мне навстречу с бидончиком и в халате шла моя соседка по лестничной клетке - добродушная участливая старушка баба Надя.
- Доброе, баб Надь, - кивнула я, - за молочком ходили?
- Да, милая… знаешь, сейчас так всё подорожало, вот и приходится… ох… - она сокрушенно потрясла бидончиком, - не то, что раньше… в советское-то время…
- Знаете, баб Надь, я очень спешу… - чуть раздраженно начала я.
- Конечно, конечно, - забеспокоилась она, - что же это я тебя задерживаю. Иди, разумеется!
На самом деле я никуда не торопилась. Просто побоялась сказать что-нибудь не то и случайно обидеть милую старушку, которая мне лично ничего плохого не сделала. Она не виновата, что любит то время, в котором родилась и жила. Просто, мы с ней - разные поколения, и нам друг друга никогда не понять.
Я шла по тротуару, на котором за многие годы работы в школе намотала немало километров, глядела на незнакомых людей с такими знакомыми лицами - мы с ними каждый день ходим одним и тем же маршрутом. Каблуки звонко стучали по иссушенному асфальту, в голове звенела какая-то глупенькая назойливая песенка.
Вдруг тяжелая сумка с тетрадями перестала давить мне на плечо. В первую секунду я не могла понять, почему так произошло, но потом почувствовала, как меня резко и сильно толкнули. Я ойкнула и, потеряв равновесие, повалилась на тротуар. Очки слетели, и мир начал расплываться. Красная кофточка на женщине превратилась в огромную кровавую рану, куст многократно увеличился в размерах, люди стали черными пятнами.
Я шарила рукой в поисках спасительных линз, но неожиданно услышала зловещий хруст. Кому какое дело до несчастной ограбленной училки? Сумку держала плохо, сама виновата. Ну а что очки раздавили, так это дело поправимое: всего рублей семьсот, и готово!
Опершись на что-то твердое и серое, мне казалось, что это асфальт, я постаралась подняться. Глаза ломило от непривычных размеров окружающего, голова раскалывалась, виски сжимало точно клещами. Я попыталась поймать какую-нибудь черную тень, но они все ускользали от меня с удивленными возгласами.
И тут я почувствовала нечто, давно уже мной забытое - легкую щекотку под ребрами. Всего лишь легкая щекотка, многим людям не причинившая бы не никаких неудобств. Но для меня это было слишком знакомо: я поняла, что начинается приступ астмы. Его, конечно, очень просто ликвидировать, имей я при себе баллончик аэрозоля. Да только вот лежал он в сумке…
- Пожалуйста… - бессильно зашептала я, ощущая, как легкие стягивает от удушья, - кто-нибудь… врача… пожа…
Но я не смогла договорить: из груди вырвался только жалкий хрип, смешанный со стоном. Воздуха больше не было, я хватала его, как выброшенная на берег рыба. Внутри все жало в смертельный узел, стало больно и горячо. Легкие горели, причиняя невыносимые страдания. Ноги подкосились, я упала на колени, всё еще тщетно пытаясь вдохнуть.
Внезапно в глазах стало темнеть. Я как будто погрузилась в серый сырой кисель, почему-то пахнущий лавандой. Он был прохладный и мягкий. Стояла приглушенная тишина, но вдруг разом начало говорить множество голосов, словно все эти люди стояли рядом. Я различала знакомые - бабушки, брата, старой школьной подруги, и такие, каких я никогда не могла услышать. Были неприятные, раздражающие, были такие, которые никогда бы не привлекли моего внимания, и даже такие, что казались мне песней.
Но среди них выделялся тонкий детский голосок. Я никак не могла различить, что же говорит мне очаровательная маленькая девчушка с озорными бантами, до тех пор, пока не поняла, что прекрасно ее вижу.
Внезапно на меня обрушился яркий жгучий свет. Он вырвал меня из пучины серой пелены, и вдруг стало безумно тихо. В легкие ворвался кислород, я шумно вдохнула, ощущая, как наполняется живительным газом грудная клетка.
Надо мной было небо. Обычное серое небо. То самое, которое так порадовало меня сегодня утром. И абсолютно мертвая, застывшая тишина вокруг. Я впитала ее каждой клеточкой своего тела, такую давящую и холодную. Не было вообще никаких желаний, не было сил двигаться, трудно было даже о чем-то думать. Можно было только лежать и смотреть…
Стоп. Где лежать? На асфальте тротуара, по которому только что шло много десятков людей? Смотреть без очков, когда каждый такой взгляд причинял боль не привыкшим к этому глазам?
Я вскинула голову и осмотрелась. Моя улица, тот самый тротуар, на который я упала, деревья, дома, лавки. Всё точно так же, как было за минуту до этого. Вот только нигде ни одного человека, ни собаки, ни птицы. Совершенно безжизненный город. И блеклые краски, как на выцветшей фотографии. Словно такой мир, каким я его знала, просто умер.
Или я умерла.
Я вскрикнула и с ужасом вскочила с асфальта. Пальцы привычно пробежали по лицу, телу, волосам. Поняв, что я - вроде как - в порядке, я немного успокоилась. Но почему я тогда всё еще могу думать, действовать? Я же всегда считала, что после смерти наступает вечный покой, темнота, а, может, и бесконечный полет в пустоту.
- Это только казалось, что ты так считаешь.
Я обернулась. Передо мной стояла та самая девчушка с бантами. Сейчас я отчетливо увидела, что на нее надето красное платьице в черный горошек, и банты завязаны желтыми лентами. А в ярких сапфировых глазах совсем недетская серьезность.
- Кто ты? - Это всё, что я сумела выговорить.
- У меня много имен и лиц. К каждому человеку я прихожу в своем обличии. Для тебя - твоя нерожденная дочь. - Спокойно ответила она. - Но сейчас это не главное.
У меня дыхание перехватило. Как? Как это возможно? Я же бесплодна!
- Как это не важно?! Ведь ты - воплощение всех моих желаний!
Девчушка улыбнулась уголками губ. Это противоестественное для ребенка движение слегка отрезвило меня.
- После черты свершается всё, во что ты веришь. Истинно веришь. Веришь в Единого Бога - будет тебе Суд с разбором всех твоих грехов. Веришь в беспробудный сон и вечный покой - заснешь так, как хочешь. Веришь в полет в пустоту - полетишь.
- А… - губы пересохли, и мне пришлось облизнуть их, - а во что верю я?
- Хороший вопрос. - Катенька усмехнулась. Я не сомневалась, что девчушку зовут именно так. Это ведь, в конце концов, моя, пускай и нерожденная, но дочь. - Может, мне стоит спросить об этом тебя?
- Я… я не знаю… я никогда об этом не задумывалась…
- Казалось, что еще вся жизнь впереди? - Насмешливый взгляд. - Эх, мама… Почему же ты так похожа на тех, кого сама всегда презирала? Может, это вечное завтра и сгубило тебя?
Я молчала. Не могла представить, чтобы моя дочь была такая… правильная. Лишенная детства малышка, это еще страшнее, чем лишенная жизни мама. Мне стало плохо. Неужели я растила бы ее так, что она не знала, что «детство» и «беззаботность» обычно одно и тоже? Разве я старалась бы сделать так, что она забыла простые радости, найдя удовлетворение во взрослой жизни? Стала бы я получать удовольствие, видя, что мой ребенок - маленькое несчастное существо?
И внезапно я поняла, что она - лишь мое отражение в зеркалах времени. Передо мной стояла не моя дочь, а я сама, и это в моих сапфировых глазах такая щемящая тоска.
- Я никогда, слышишь, никогда, не позволила бы тебе стать такой! - Сквозь слезы крикнула я.
- Я знаю, мама, - Катенька прижалась ко мне, - знаю…
Рыдания душили, я хотела еще что-то сказать, но не могла, беспрестанно гладя ее русые волосы. Свои русые волосы.
- Нам пора, мам. - Тихо сказала Катенька, мягко отстраняясь.
- Нам?
- Ну конечно! Ты же всегда верила в перерождение, в другую, лучшую жизнь!
Маленькая ладошка легла в мою, ее тепло согрело. Катенька кивнула, и прямо посреди тротуара открылась дверь, за которой был тот самый серый сырой кисель, который на этот раз показался мне таким обычным. Я посмотрела на свою дочь - она по-детски широко и открыто улыбалась мне.
И, чувствуя полный, безграничный восторг, я крепко сжала ладошку своего счастья и шагнула в дверь навстречу серому туману.

***

Игорь влетел в палату, как только ему разрешили. Лена полулежала на постели, глаза ее светились радостью, она кормила грудью малышку. Услышав скрип открывающейся двери, Лена подняла голову и жестом подозвала Игоря. Он осторожно приблизился.
Крохотное тельце на руках матери выглядело таким беззащитным, что молодому отцу захотелось взять его на руки и закрыть собой. Игорь с любовью сжал руку Лены, и она улыбнулась ему в ответ. Сейчас им не нужно было слов, чтобы понять друг друга.
- Ты уже придумала, как мы ее назовем? - Шепотом спросил он.
- Конечно! - Так же шепотом отозвалась она. - Катенька.
Малышка, как будто поняв, что говорят о ней, оторвалась от груди и посмотрела на родителей огромными сапфировыми глазами, словно говоря: «А я это знала!»






Психологический этюд
сентябрь 2006г.