Я вернусь. стр. 1-11, Стася

 И моя ли то вина, если это действительно так?
 Макиавелли



Звонок… Еще и еще. Глубокая, умиротворяющая ночная тишина взрывалась громким дребезжанием снова и снова. И зачем только изобрели такую противную вещь, как телефон?
- Слушаю… - Станислава старательно выдавливала из себя остатки сна, кулаком, как маленькая, терла упорно не желавшие открываться глаза.
- Тасенька! Извини, девочка моя, я не смогу приехать в среду, как обещал, - голос доносился издалека, глухо, но отчетливо и внятно.
- Максим! – «Он что, забыл о разнице во времени? У нас ночь», - Станислава зевнула, мысли ворочались медленно, лениво. Вдруг до нее дошло, что он сказал, вяло встревожилась: - Что-нибудь случилось?
Но невидимый собеседник проигнорировал вопрос, в его голосе сквозили беспокойство и горечь:
- Я тебя очень люблю, помни! И знай, что я всегда буду с тобой, что бы ни стряслось.
- Максим! Что случилось? – повторила вопрос Станислава, сон еще не до конца отпустил ее, слипались веки. – О чем ты говоришь? Почему ты это говоришь?
- Жди меня, Стася… никому не верь! Я вернусь, слышишь? Я обязательно вернусь! – Максим надрывно кричал в трубку, и от этого разговор приобретал какую-то странную, зловещую окраску. «Как в старом фильме о войне, - подумалось Станиславе, - старом сентиментальном фильме о подвиге советского бойца и трагической любви».
- Максим, откуда столько патетики? Когда ты приедешь? Почему выезд откладывается? Вас попросили поработать еще? – она все же пыталась выяснить причину такого необычного звонка.
- Жди… Я люблю тебя, помни…
Связь прервалась. Все вопросы остались без ответа.
- «Жди меня, и я вернусь. Только очень жди», - продекламировала она вслух кусочек из известного стихотворения Константина Симонова трубке, надрывающейся короткими гудками, - «Жди, когда наводят грусть желтые дожди»… Что бы это значило?
Машинально взглянула на часы: «О, первый час ночи… Спать, завтра трудный день, проверка из налоговой…»
Заглянула в соседнюю комнату, Никита снова разметал по кровати подушки и одеяло, скомкал простынку в ногах. «Сказано – ребенок! Даже во сне в футбол играет!» - улыбнулась спящему сыну, поправила, стараясь не разбудить, постель, укутала потеплее одеялом.
«Что же он хотел сказать? Почему не приедет?» - В глубине души тихонько, как будто на пробу, подняла голову тревога, но наткнулась на сонное сознание и спряталась.
Кажется, она уснула раньше, чем голова успела коснуться подушки.

А завтра принесли телеграмму с известием о его смерти. Сообщалось, что он умер вчера, в больнице далекого сибирского поселка, в котором должен был совершать пересадку по дороге домой…
- Господи, он ведь мне звонил! Как будто предупреждал, как будто чувствовал! – заливалась, захлебывалась горем Станислава. - Как же я не почувствовала ничего!

Затем были похороны. Она ничего не запомнила, кроме лица его матери, застывшего в скорби, её потухших тусклых глаз…

В беседе со следователем Стася узнала, что он был убит хулиганами на маленьком вокзальчике, на станции пересадки. Умер в больнице, куда был доставлен «Скорой помощью», врачи шесть часов боролись за его жизнь. В истории болезни зарегистрировано время смерти – шесть часов пятнадцать минут по местному времени.
- Погодите, погодите… - перебила она немолодого добродушного толстячка, смотревшего на нее с таким состраданием, так осторожно с нею разговаривавшего. - С учетом разницы во времени выходит… Пятнадцать минут первого выходит с учетом разницы… Но ведь… Не мог он умереть в это время, понимаете? – Станиславе отчего-то это казалось очень важным, словно неправильно установленное время смерти могло что-нибудь изменить. – Он звонил мне как раз в этот день, в пятнадцать минут первого, понимаете? Вернее, в ночь… У вас – утро, день, у нас – ночь, понимаете? – она сбивалась, путалась, пыталась объяснить, сердилась сама на себя за то, что не может правильно подобрать слова.
Следователь ничего не понимал, дал ей попить воды из мутного графина. Он видел, что девушка совсем растерзана горем, что ей плохо, что она потеряла того, кто был ближе и дороже всех. И что пытаться разговаривать с ней сейчас об этом – все равно, что суетиться вокруг человека, с которого живьем содрали кожу. Она судорожно плакала, а следователь, имя которого Станислава даже не пыталась запомнить, гладил ее по голове теплой тяжелой ладонью и приговаривал:
- Дочка… Ну дочка… - он знал, что любые его слова ей сейчас не нужны, дал ей салфетку, случайно завалявшуюся в ящике стола. - Поплачь, дочка…
- Кто и когда вам звонил? – спросил он через несколько минут, когда Стася, вконец расстроенная, да еще и сконфуженная своей неожиданной истерикой («А ведь так старалась вести себя прилично, не раскисать!»), зажала в кулачке совершенно мокрую салфетку и в последний раз шмыгнула носом.
- Максим звонил. В то самое время, в ту самую минуту, когда, как вы говорите, он умер… Сказал, что не сможет приехать в среду… - хлюпнула Станислава. – Сказал, чтобы ждала…
- М-мда-а... Знаете, я думаю, что над вами кто-то зло, неприлично зло подшутил. – Следователь задумчиво почесал затылок, словно удивляясь тому, что нашлись «шутники», способные так поиздеваться над человеком.
- Нет, - покачала головой девушка, - это был Максим. Может, он из больницы звонил? Не стал говорить, что ранен, чтобы не будоражить меня? Или я ошиблась, и это было на несколько минут раньше… Или позже… нет, позже он точно не мог… - ее плечи безнадежно поникли, руки, до этого взволнованно мявшие комок салфетки, безжизненно опустились на холодную столешницу.
- Да не мог он звонить вам в двенадцать пятнадцать, понимаете вы? И часом раньше не мог, и тремя часами! – Для пущей убедительности следователь перешел на повышенный тон, но увидел обращенный к нему взгляд, полный мольбы, и сник. Продолжал спокойно, веско: - Около полуночи (шесть вечера на ваши деньги), произошел инцидент, два часа длилась операция, потом еще почти четыре часа в реанимации врачи боролись за его жизнь. Дважды наступала клиническая смерть. Не приходя в сознание, он умер.

Всю обратную дорогу ошеломленная Станислава так и этак прокручивала в мозгу одну и ту же мысль. Что же это происходит? Кто мог так жестоко пошутить? Да нет. Не могла она голос Максима, такой родной и знакомый, спутать с чужим голосом. Его тембр, его интонации. Его манера говорить.
«Мистика какая-то!» - Стася вспомнила следующую встречу с участливым следователем. По её просьбе он сделал запрос в узел связи Благодатовска: откуда поступал звонок в ту злополучную ночь. Оперативно проверили, телетайпограммой сообщили, что такой звонок не зарегистрирован. Получается, что его как бы и не было.

Через несколько месяцев состоялся суд. Станислава была признана потерпевшей по делу об убийстве Максима, поскольку его мать, бодрая моложавая женщина, разом превратившаяся в худую старуху с больным сердцем, не могла вынести такого напряжения.
Как и похороны, суд для Станиславы прошел как в тумане, ее сознание настойчиво отказывалось воспринимать действительность – прокурора, адвоката, слова свидетелей… И лица троих молодых парней, сидевших на скамье подсудимых за металлическими прутьями решетки. Как они могли его убить? Что он им сделал?
Их осудили. Тому, что был с ножом, который, собственно, и наносил смертоносные удары, дали восемь лет, к остальным применили условную меру наказания, просто за хулиганство.

А два года спустя в тихом, спокойном провинциальном городке с ласковым названием Благодатовск произошла эта удивительная история, которая всколыхнула умы и сердца, породила множество сплетен и домыслов.
Главные герои этих событий – мои друзья и знакомые, люди, которых я знаю и люблю. Обычные жители маленького городка, больше похожего на деревню. События и судьбы переплелись в чудовищно причудливый клубок, распутать который помог лишь случай. А может, это и не случайность вовсе?
История, похожая на сиртаки – события начинаются плавно и размеренно, постепенно ускоряются до темпа стремительного, шального.
История дикая, в которую трудно поверить и совершенно невозможно выдумать. «И разве я виноват, что это правда?», - автор готов развести руками и недоуменно пожать плечами, как один из самых выдающихся итальянцев.
Но… Все по порядку. Итак, два года спустя…

***

«Абзац. Все, это последний. Больше не могу», - разминая затекшую спину, Станислава встала из-за стола. Взглянув на часы, вздохнула: без четверти три, нормальные люди в это время седьмой сон видят. Машинально потянулась за сигаретой, с удовольствием затянулась. В висках барабанной дробью все еще раздавался стук печатной машинки. «Как соседи меня терпят?» - эта мысль уже набила оскомину, но с завидным постоянством приходила в голову каждую ночь.
Тяжелым мешком на плечах лежала усталость, копившаяся годами. «А выспаться опять не удастся, в шесть уже вставать», - и эта мысль тоже не радовала оригинальностью.
Затушила сигарету, допила давно остывший чай, тяжело поднялась с табурета и потопала в спальню.
Хотя Стася страшно устала, сон не шел к ней. Снова разболевшийся зуб и некстати вспомнившаяся передача о переселении душ не давали уснуть. «Реинкарнация. Это называется реинкарнация. Или как-то иначе?»
Накануне она, как всегда по вечерам, перепечатывала очередную курсовую работу очередному лоботрясу-студенту, поленившемуся отстучать ее самостоятельно. Для создания ощущения присутствия в доме живого существа был включен телевизор.
Шла полуночная передача, известный журналист показывал очередную мистическую страшилку. Станислава привычно поморщилась, но переключать не стала. Через пару минут происходящее на экране заинтересовало ее настолько, что вскоре она вообще оставила срочную работу, всецело поглощенная сюжетом. Речь в передаче шла о молоденькой девушке, в которую вселилась душа умершей пожилой женщины. Она нашла свою, уже очень взрослую, дочь, и стала с ней жить, помогая и опекая ее во всем.
Сюжет взбудоражил и без того воспаленное недосыпаниями и тоской по погибшему любимому сознание Станиславы. Боже! Если бы такое могло быть правдой! Вот если бы ее Максим… Нет, такого не бывает.

***

Когда-то, еще в детстве, Станислава Чуприна была счастлива. Все казалось розовым и прекрасным. Жили они тогда в другом городе, хорошей квартире, отец баловал свою маленькую Тасеньку. Она помнит, как щекотали ее щеки и шею отцовские усы, пахнущие одеколоном «Консул» и еще чем-то теплым и родным, как весело и раскатисто-громко он хохотал, подбрасывая ее вверх и ловя такими надежными и сильными руками. И не было на свете ничего, чему маленькая Стася доверяла бы больше, чем этим рукам. Помнит немецкую куклу Таню, привезенную отцом из командировки, которая так восхитительно пахла новенькой резиной…
Когда ей было шесть лет, его не стало. Тогда впервые в их квартире поселилась гнетущая тишина. Мама сразу постарела на добрый десяток лет, стены стали темнее, и даже красавица кукла Таня, казалось, побледнела и перестала быть такой нарядной.
Шестилетняя девочка даже не сразу поняла, что на самом деле означают страшные слова «папа умер». Она долго не плакала и все ждала, когда отец вернется из больницы, поцелует ее, щекотнув усами и сунет в ладошку теплую, нагревшуюся у него в кармане карамельку.
Потом была школа. Годы учебы пробежали весело и незаметно кончились. Почти все предметы давались девочке легко, знания свободно, без утомительной зубрежки укладывались в голове. Ей, еще в четыре года научившейся читать, достаточно было понять предмет изучения, и сложные формулы и теоремы запоминались надолго. Со стихами вообще никогда проблем не было, мама с детства привила ей любовь к литературе. В голове у Стаси всегда крутились какие-нибудь стихотворные строчки, выработалась привычка к месту и не к месту их цитировать.
Умница и отличница, она обладала еще тем редким счастливым характером, когда легко ладить с людьми. С одноклассниками она поддерживала ровные дружеские отношения, впрочем, особенно близко ни с кем не сходясь. Учителя ценили живость ее ума и хорошую память, пророчили светлое будущее, институт, приличную работу.
Все перечеркнула первая любовь. Если бы Стася влюбилась в соседа по парте или в мальчишку из дома напротив, все было бы как у всех. Но ее угораздило потерять голову из-за мужчины, который был старше на целых десять лет. Веселый широкоплечий красавец-балагур, который вел у них уроки физкультуры, был безраздельным властителем всех девчоночьих сердец в школе. Станислава не была красавицей, и даже не обещала ею стать в будущем, она была просто милой девочкой, слегка угловатой, как большинство подростков. Но когда ее большие серые, с голубыми, как бывает у маленьких детей, белками глаза смотрели на физрука с немым обожанием, у него перехватывало дыхание. Так на него никто никогда не смотрел, это тешило его мужское самолюбие и вызывало острое желание.
К концу четвертой четверти десятого класса Стася с ужасом поняла, что беременна. Девочка все рассказала маме. Вера Васильевна, интеллигентнейшая женщина, не стала ругать дочь и обвинять во всех смертных грехах. «Девочка оступилась, Где-то я недоглядела, нужно было больше уделять Тасеньке внимания. Ничего, мы это как-нибудь переживем», - как всегда, мама была готова укрыть дочку теплым крылом заботы и понимания. И решила поговорить с директрисой школы. Девочка плакала, просила маму никому ничего не говорить, но та рассудила по-своему. Она считала, что учителя, совратившего ученицу, необходимо призвать к ответу. «Он не имеет права работать в школе, среди девочек», - повторяла она про себя.
Вера Васильевна работала заведующей центральной городской библиотекой. Знали ее в городе все, кто умел читать. Со всеми она была доброжелательной и уравновешенной, ее ямочки на румяных щечках, всегда лукаво прищуренные смеющиеся глаза вызывали у окружающих ответную улыбку и доброе к ней отношение. Руководство школы, куда она отправилась «правды искать» приняло ее поначалу как всегда приветливо. Но когда директриса узнала, о чем речь, повела себя совсем не так, как ожидала наивная и простодушная Вера Васильевна.
Был большой скандал. Николай Львович Старостенко, физрук школы, все отрицал. Вел он себя уверенно и нагло, посоветовал матери следить за малолетней распутницей и не позволять ей оговаривать порядочных граждан.
На дворе стоял 90-й год, полным ходом шла перестройка, секса в стране еще не было, а вот ханжества и лицемерия – хоть отбавляй.
Школа жужжала как улей. Молва приписывала бедной, и без того растоптанной девочке аборты и нехорошие болезни, а ее матери – беспорядочный образ жизни. Будучи людьми по природе неконфликтными, они не смогли защититься от потока грязи, вылившегося на них. Женщинам пришлось бежать от стыда и срама в другой город. Об аборте вопрос даже не возникал.

Пока подыскивали обмен, подошла пора выпускных экзаменов. Девочка была к ним совершенно готова, но предубеждение учителей сыграло свою роль, и в результате в аттестате оказались не одни пятерки, как ожидалось. О золотой медали нечего было и мечтать. Да и об институте тоже.
Подходящий обмен нашелся не сразу. Станислава была уже на шестом месяце беременности, которая протекала на удивление легко, молодой организм быстро приспособился к новому состоянию. Малыш уже подавал сигналы, мягко толкая маму изнутри то в бок, то в живот. Новая жизнь заявляла о себе, и Стасю переполняла безграничная нежность к этому маленькому незнакомому существу внутри нее.
Благодатовск, в который они переехали, оказался еще меньше, чем их родной, выплюнувший их из себя город. Не более пятидесяти тысяч жителей, из тех уездных городков, где все знают друг друга хотя бы в лицо. И все лица казались им чужими.
«Ничего, - утешала Стасю Вера Васильевна, - обживемся, обрастем новыми знакомыми, все наладится, все обустроится».

Первый новый знакомый нашелся сразу же по приезде.
Все их с мамой вещи уместились на небольшом грузовике. Нехитрый скарб привезли, разгрузили у подъезда и… уехали. А две хрупкие женщины, одна из которых еще почти ребенок, да к тому же беременная, пытались оттащить их на третий этаж. Худо-бедно справились с посудой, книгами и тряпками, а вот что делать с комодом и шифоньером? А с диваном? Хоть часть обстановки пришлось распродать за бесценок еще до переезда, но ведь не могли же они остаться вообще без мебели. Женщины беспомощно развели руками.
И вот тут судьба раскошелилась на поистине царский подарок. «Подарок» выглядел вполне приличным парнем ростом под пару метров, стриженным «под ежика». Слегка простоватая его физиономия светилась здоровьем и хорошим настроением. Он просто шел мимо. Как оказалось потом, в соседний подъезд, к себе домой. Увидел бесформенную груду мебели на асфальте, растерянных женщин, мигом оценил ситуацию. Подошел, подал широкую и какую-то очень мужскую ладонь той, что постарше:
- Здравствуйте, меня зовут Максим. Будем знакомы.
- Вера Васильевна. Очень приятно.
Максим подошел к комоду, снял с него мамину печатную машинку и понес ее в подъезд, на ходу подмигнув Станиславе.
- А меня зовут Стася… Здравствуйте, - невпопад, смущенно, уже ему в спину, пролепетала девушка. Он повернулся, на широкоскулом лице сверкнула улыбка:
- Здорово!
 Вот так и познакомились. Парень оказался сильным и расторопным. Оставив старенькую «Україну» в квартире, он позвонил в соседнюю дверь:
 - Мужик, пойдем, поможешь, - и довольно скоро вся мебель была на месте, а Вера Васильевна на кухне пыталась одновременно распаковывать и расставлять посуду, заваривать чай и разговаривать с новоприобретенным знакомым.
Оказалось, Максим сам не очень давно в Благодатовске, сюда он попал по распределению после института и в данный период времени честно трудится на местном сахарном заводике мастером электроцеха. От завода ему выделили однокомнатную квартиру на первом этаже в соседнем подъезде, и жильцы часто обращаются к нему за помощью, так как надежды на сантехника-забулдыгу и его собутыльника электрика никакой.
 - И вообще, если что надо, обращайтесь, всегда пожалуйста, - сказал на прощание «подарок судьбы», согрев женщин взглядом.

 И потекла жизнь на новом месте. Вера Васильевна устроилась на работу в библиотеку городского техникума лесного хозяйства, в начале декабря родился Никита, заботы о сыне полностью поглотили Стасю. Малыш рос крепеньким, веселым и красивым. В отца. О нем женщины предпочитали не вспоминать. По простодушию своему они придумали красивую сказку о том, как погиб «Стасенькин жених», замечательный юноша, перед самой свадьбой, вступившись за незнакомую девушку, которую обижали пьяные хулиганы. Вера Васильевна старательно скармливала эту сказочку всем новым знакомым, и вскоре даже сама в нее поверила.
 
***

Очень скоро обе женщины привыкли звать Максима по любому поводу: отваливающаяся дверца кухонного шкафчика, «плачущие» краны, прохудившийся чайник. Даже когда у полугодовалого Никиты случился запор, а мама была на работе, Стася кинулась к телефону, набрала пять знакомых цифр и заорала в трубку:
 - Максим, помоги, я не знаю, что делать! Он так кричит!.. - И «скорая помощь», как всегда, сверкая широкой улыбкой на добродушном лице, не замедлила явиться.
 Парень, казалось, все знал, все умел, он был надежен, как военно-воздушные силы Советского Союза. И безопасен, как самолеты Аэрофлота. Он вошел в их жизнь незаметно, органично влился в нее, стал кем-то вроде близкого родственника. Женщины уже не представляли себе, как жили без него.
 А проблем было немало. Жилье оказалось не таким удобным, как была их прежняя квартира. Двухкомнатная «распашонка» вела себя как хотела. Жуткие сморщенные обои грустно висели на стенах и кое-где норовили отвалиться. Половицы в коридоре жалобно стонали под ногами, вода из душа текла и брызгала куда угодно, но только не туда, куда ее направляли. А окна почему-то упрямо не желали открываться. Да и мебель при погрузке-разгрузке основательно изломалась, исцарапалась.
Новую жизнь приходилось выстраивать буквально из руин.
И Максим клеил, чинил, красил, прибивал и даже смастерил чудесные полочки для кухни взамен старых, которые пришлось просто выбросить.
Чужие лица соседей стали узнаваемыми, кое-кто стал захаживать за солью, спичками. Занять пятерку «до получки», а то и просто поболтать. Город принял их, они стали здесь своими.
Быт налаживался. Мать и дочь жили тихо, дружно. Появились приятельницы. Станислава по настоятельной маминой рекомендации окончила курсы бухгалтеров, ее взяли на тот же сахарный завод, где работал Максим, в контору. По-прежнему со всеми ладила, но близких подруг не завела.

Перед пятым днем рождения Никиты Вера Васильевна погибла. Ее в гололед сбил пьяный водитель.
И вновь в доме поселилась та же зловещая тишина. И вновь потемнели стены, и кукла Таня стала еще бледнее.
После похорон мамы Стася долго не могла опомниться. Ради сына старалась не плакать. Объясняла ему, как могла, что бабушка ушла в лучший мир, на небо, что ей там хорошо.
 - А с нами что, было плохо? - совершенно резонно спрашивал мальчик. Что ему сказать?


 ***

Прошло два месяца после смерти Веры Васильевны. Стасе очень не хватало мудрых маминых советов, лукаво прищуренных глаз, смотревших на нее с такой любовью, милых ямочек на румяных маминых щечках. Она заказала в фотосалоне большой портрет из фотографии, на которой мама выглядела особенно счастливой. Повесила в своей комнате так, чтобы, лежа на диване, он был хорошо виден. По утрам Стася здоровалась с мамой, вечером желала спокойной ночи. Она подолгу могла лежать и смотреть в эти такие родные, такие веселые глаза. Стася впала в ступор.
Никитка, не смотря на малый возраст, понимал, что маме плохо, маме нужно помочь. И он изо всех сил старался:
 - Мамочка, ты у меня такая красивая, такая хорошая, пошли в парк на качели! – детская хитрость смешила Стасю и ненадолго она снова включалась в жизнь.
Работа, дом, детский сад, магазин… Станислава, как пони в цирке, бегала по кругу. И даже не пыталась из него вырваться.

Максим наблюдал за Стасей. Ему было до боли жалко девчонку, такую молодую и такую невезучую. Он ни на секунду не поверил в рассказ Веры Васильевны о благородной гибели «Тасенькиного жениха» перед самой свадьбой. Парень слишком хорошо знал жизнь и людей. При кажущейся простоватости, Максим был далеко не глуп и даже циничен. Но таких, как эти женщины, он встретил впервые.
Ему казалось, что они сошли со страниц какого-нибудь романа из дореволюционной жизни. Институт благородных девиц, «Ах, оставьте!», и все такое. В их квартире ему даже мерещился шорох кринолиновых юбок.
«Как при такой собачьей жизни, среди этого бардака они смогли сохранить такую душевную чистоту и наивность?» - удивлялся Максим, наблюдая, как в ответ на откровенное хамство дворничихи Зинки, противной неопрятной молодухи с пропитым лицом, Вера Васильевна, виновато улыбаясь, бормочет: «Простите», семеня с тяжелыми сумками к подъезду.

Когда Стасина мама умерла, Максим по собственному почину пытался разыскать водителя, сбившего ее на скользкой дороге, Кто-то видел, как был совершен наезд, кто-то даже утверждал, что водитель был здорово пьян, но одни говорили, что это были синие «Жигули», а другие – что зеленый «Москвич». Максим не поленился даже пройти по квартирам, окна которых выходили на место происшествия. Безрезультатно. Одна бабулечка, божий одуванчик, сутками не отлипающая от окна за неимением телевизора, рассказала Максиму все, что рассмотрела в тот момент:
- Так вона ж, сыночку, й на дорогу не выходыла. А вин, проклятый, йии аж на бровке зачепыв. А люды як закрычать! А вин и поихав соби. Й не пристав. Та ж быстро так, от нихто його й нэ розглэдив. А машина ж яка була? Та иномарка така треклята, вид ных усе горэ. А номэра я, сыночку, нэ бачила, далэко було. - Вот и все, что удалось «нарыть» доморощенному Пинкертону. А ведь так хотелось найти этого лихача! И выместить на нем всю злобу, что накипела на сердце.
Оставив бесплодные попытки, Максим переключился на Стасю. «Ей явно самой не справиться, спряталась, как улитка в раковинку, глаз от маминого портрета не отводит. А живые должны думать о живом. Нельзя, чтобы жизнь Никиты превратилась в вечное поминовение бабушки. Женщина она, конечно, была замечательная, редкая, можно сказать, женщина, но потосковали и хватит».
Максим был человек дела. Решил – воплотил. А не получается – значит, недостаточно старался, надо еще пробовать.

И парень стал заходить к Станиславе с Никитой почти каждый день после работы. Придет, нарочно громко топает, шутит, или затеет с Никиткой шумную возню, со смехом, выкриками. Похоронная тишина в квартире постепенно отступала перед таким напором. А через некоторое время и Станислава стала оттаивать.

 ***
Абажур, покачиваясь, отбрасывал на шторы причудливые тени, откуда-то умопомрачительно пахло яблоками, тепло сильных рук обволакивало, словно мягкий уютный кокон. Она еще никогда не чувствовала себя настолько надежно защищенной. Ну, может, только в раннем детстве, когда такие же сильные руки подбрасывали ее, веселую и счастливую, к потолку.
- Знаешь, о чем я подумал? Мне хотелось бы иметь такую же живую сумку на животе, как у кенгуру. Я бы вас с Никиткой туда запихал и таскал бы с собой везде. На работу, например. Или в парк на прогулку. И были б вы у меня мои, карманные, - Станислава засмеялась, ей понравилась идея Максима. Как же это, оказывается приятно – иметь мужчину. Все так просто.
В сущности, что она знала о мужчинах? Папа умер, когда она была еще слишком маленькой, чтобы задумываться о таких вещах. Больше в их доме мужчин не было. После папиной смерти Вера Васильевна больше так ни с кем и не сошлась, полностью посвятив себя дочке, а затем и внуку. Если бы ей кто-нибудь сказал, что она могла бы еще второй раз выйти замуж, Вера Васильевна бы искренне изумилась. Отец был единственным представителем противоположного пола, кто имел какое-то к Стасе отношение.
Ах, нет, простите! Николай Львович… Как же она забыла? Никитка-то, по идее, должен напоминать о нем ежесекундно. Но нет, Стасе уже казалось, что ничего не было, она не хотела о нем вспоминать, и услужливая память отбросила все неприятное. Да, в общем, это не далеко от истины. Девчонку, восхищенно таращившуюся на боготворимого учителя, охватил безумный восторг от того, что ОН обратил на нее внимание. Она бы пошла за ним в ту минуту на край света. А ему так далеко не надо было. Только до его квартиры. А через полтора часа он посадил ее в такси, заплатив водителю, и отправил домой.
Станислава содрогнулась от чувства гадливости при этом воспоминании. Максим, будто догадавшись, что она подумала о чем-то очень плохом, покрепче прижал ее к себе, как бы давая понять: с этого момента ничего неприятного с ней случиться не может. Потому что он рядом. Мужчина.
«А до него и не было ничего. Правда. Я так хочу».
 
***
Йоркширский терьер соседей, Кич, самым обстоятельным образом обнюхивал старую липу, совершенно не обращая внимания на призывные возгласы своей хозяйки, милой соседской девочки. Видимо, зазнавшийся пес считал Анечку слишком юной для того, чтобы воспринимать ее всерьез.
- Ну вот, снова уезжаешь, - отрешенно произнесла Стася, не отрывая взора от окна. Максим тоже взглянул туда, что же там такого интересного, что она даже на него не смотрит, но ничего достойного внимания не увидел. Привычный ландшафт, за многие годы уже набивший оскомину.
- Стась, не трави душу, сам не хочу. Думаешь, хорошо там, с дюжиной немытых грубых мужиков в маленьком душном бараке. У нас еще ничего, у других хозяев работяги в вагончиках спят. Зато деньги платят. Должен же я обеспечить своей семье приличное существование. Мне, инженеру с дипломом , здесь работы нет. Во всяком случае, оплачиваемой… Так, чтоб за это жить можно было… Ну, не могу же я, как половина наших, выйти на рынок тряпьем торговать. Не мое это. Не получится
у меня ни челночить, ни у прилавка стоять. Спасибо, хоть Бог силой и здоровьем не обидел. Лес рубить – вот это по мне. Да что я, в третий раз уезжаю, и в третий раз одно и то же объясняю. Эти восемь месяцев пролетят, ты и не заметишь. А приеду – поженимся.
- Зачем? Нам что, так плохо? – она так и не повернулась к нему, глядя, как завороженная, на что-то в окне, видимое только ей одной.
- Прекрати! Договорились же! Долго мы будем не по-людски жить? Вон Никитка уже большой, все понимает. Тоже, кстати, интересуется, когда мы распишемся, – Максим стал понемногу закипать, Станислава попробовала улыбнуться:
- Да, да, извини, не сердись. Я просто расстроена. Мне будет очень одиноко… Я буду очень скучать, - она, наконец, отвела глаза от окна, теперь ее взгляд упирался ему в грудь. «Почему Стаська избегает смотреть мне в лицо? - Мелькнуло у парня в голове. - Что с ней происходит?»
- Правда, будешь? – его голос снова приобрел привычную шутливость, Стасю нужно было отвлечь от дурных мыслей. – Смотри мне! – пригрозил пальцем, схватил ее в охапку и, подняв ее на руки, закружился по комнате, распевая на мотив известной песенки: - На полгода, до второго, я уеду к чукчам снова.
Я вернусь. стр. 1-11, Стася


Стася оставалась безучастной, его нарочитое веселье не помогло. Молча освободилась из объятий и прошла на кухню.
- Мы сегодня обедать будем? Никита, мой руки! – донеслось оттуда.
Когда вся семья собралась за столом, Никита тарахтел без умолку, стараясь успеть рассказать Максиму до отъезда все свои мальчишечьи проблемы и радости, взрослым вставить слово было некуда. Стася потеплела, включилась в жизнь, обстановка разрядилась. Пельмени и детская болтовня сделали свое дело.
- Ну, Стась, что ты, впрямь, как на войну меня провожаешь, - начал Максим, когда Никита, сказав маме «Спасибо», унесся по своим неотложным делам во двор.
- Нехорошо мне как-то, тревожно…
- Брось, ерунда. Глянь, какой я здоровенный, красивый, как военный! Что со мной может случиться, да против меня ни один кедр не устоит. Не бери в голову, приеду, поженимся, Никитку официально усыновлю, все будет. Я вернусь.
 
***

Лезвием по горлу – и то, кажется, не было бы так больно. Когда ей пришла телеграмма о смерти Максима, не просто потемнели стены и пришла тишина. Рухнуло небо. Взорвался мир, а тишины не было
Все кричало, шум в ушах стоял невыносимый, боль охватила голову железными клещами и уже не выпускала. На какое-то время Станислава забыла даже о сыне.
- Ну за что? За что?!!

Злой насмешнице судьбе было угодно, чтоб Максим погиб именно той смертью, какую они с мамой простодушно придумали для ее несуществующего жениха, отца ее ребенка. Все было до неправдоподобности банально.
На небольшом вокзальчике, где Максиму нужно было делать очередную пересадку по дороге на родную Украину, поезда ожидало вместе с ним десятка два человек. Таких же, как и он, шабашников, едущих к семьям. Ждать оставалось часа четыре.
Изрядно пьяные подростки приставали к девушке. Совсем молоденькая незнакомая девчонка слабо пыталась от них отбиваться, подвывая от страха. Полные слез и ужаса глаза искали среди равнодушно снующих по перрону людей поддержки
и защиты. Максим не мог не вступиться. Парни переключились на него, им было все равно, как развлекаться. Один из нападавших пырнул его ножом. Еще и еще.
Когда приехала «скорая», было уже поздно. Максим потерял слишком много крови. Парни скрыться не успели, их задержали, много позже был суд, приговор…
Но Максима, доброго, веселого, широкоплечего, с вечной улыбкой на губах и лукавыми чертиками в глазах, уже не вернуть. Трое случайных выпивших парней лишили его жизни.
А заодно они лишили жизни и Станиславу. А Никита потерял отца. Настоящего отца.

Стасе даже казалось, Что это она сама накликала такую судьбу своему жениху, сочинив десять лет назад сказочку для новых знакомых. Ну, что им стоило тогда рассказать правду, или вообще никому ничего не объяснять? Может, тогда любимый, надежный и такой необходимый ей Максим остался бы жить?…

Со временем бытовые проблемы и вечная нехватка денег притупили боль, отодвинули на второй план. Прошло два года, Станиславе было уже двадцать девять лет. Она по-прежнему работала на заводе бухгалтером. Поговаривали о сокращении, и, если бы не статус матери-одиночки с ребенком до четырнадцати лет, она, единственная в их бухгалтерии, кто не имел высшего образования, была бы первая на очереди. А вот что делать через пару лет, когда не станет «охранной грамоты»? И кому какое дело, что тянула она за четверых, и что институтские выпускницы то и дело отрывали ее от собственной работы, прося помощи в своей. Заводик был невелик и небогат, на всю контору не было ни одного компьютера. Только калькуляторы и головы служащих. Почти на всех столах даже стояли обыкновенные счеты, потому что старенькие счетные машинки нередко давали неверный результат.
А зарплаты катастрофически не хватало. Никитка упорно вырастал из всех одежек. Появилась задолженность за квартиру. Стены просили ремонта, а холодильник – пищи.
Стася не брезговала случайными приработками. Когда-то она легко справлялась со школьными премудростями, теперь ей это пригодилось. Она бралась писать любые контрольные для студентов городского техникума. Даже если не знала вопроса. Просто шла в техникумовскую библиотеку, обкладывалась учебниками, изучала, конспектировала на будущее. И пятерка нерадивому студенту, юному лесоводу, была обеспечена. Или четверка. Как прикажете.
Поначалу соседи выражали недовольство по поводу того, что печатная машинка стучит по ночам. Потом привыкли и стали спокойно спать под такой аккомпанемент.
За годы сидения за счетами и машинкой Стасина спина слегка ссутулилась, а глаза потеряли голубизну белков, зато приобрели всегда воспаленный вид, проявились красные прожилки. Волосы, и ранее не блиставшие ни густотой, ни насыщенным цветом, совсем поблекли и приобрели мышиный оттенок. Впрочем, оптимист смог бы назвать их платиновыми. Тот же оптимист мог бы сказать, что годы недоедания и недосыпания помогли ей сохранить хорошую фигуру.
Ей все-таки пришлось уволиться с завода. Хоть по Украинскому Трудовому законодательству сократить ее и не могли, но ее «ушли». Директорской протеже понадобилось ее место. Станиславу вызвали в отдел кадров и объяснили, что ее квалификация не соответствует занимаемой должности. Предложили на выбор: или в смену, в цех на сушку рабочей, или уборщицей в конторе. Мыть полы под ногами у бывших коллег, которые постоянно у нее консультировались, девушке тогда показа-
лось унизительным. А идти в смену и оставлять Никиту на ночь одного Станислава не могла. Уволили ее, спасибо, не по собственному желанию, а с хорошей формулировкой «По соглашению сторон». Так размер пособия больше. Отстояв жуткие очереди, в которых приходилось больше месяца отмечаться каждое утро в семь часов (иначе из-за неявки тебя отбрасывали назад человек на тридцать), она встала на учет в бюро по трудоустройству. Так Станислава приобрела официальный статус безработной.
Не приведи Господи нас жить на подачку от государства.

Радовал только Никита. Мальчик рос красивым балагуром, как отец, и смышленым и покладистым, как мать. Стася старалась воспитывать сына так, чтобы он был похож на Максима. Никита в свои неполные тринадцать лет выглядел старше и крупнее своих сверстников. Он хорошо учился в школе и легко ладил со всеми. Занимался в спортивной секции и посещал дополнительные занятия по вечерам, записался на компьютерный кружок и перед сном рассказывал матери, чему сегодня научился.
Жизнь шла своим чередом.