Песни гор

О, горы мои - спойте мне песню,
О, небо моё - спой мне песню,
Расскажите мне грустную историю любви
Храброго Тимура и прекрасной Фатимы.

"Чэркизовски, Измаловски, на-эс-тэ! Прамо к ринку приэдэшь! Всего адно мэсто осталос! Чэркизовски, Измаловски, на-эс-тэ! Прамо к ринку приэдэшь! Всего адно мэсто осталос! Одно мэсто, слюшай а!?". Его звали Рифатик, он работал на вокзале так называемым "зазывалой", он зазывал прохожий народ в маршрутное такси. Прохожие не обращали на него никакого внимания, а что такое "на-эс-те" похоже не знал даже он. И "адно мэсто осталос" у него было всегда, даже когда Газель стояла пустая. Он с трудом разговаривал по-русски. В его родной школе в далёком узбекском горном посёлке учителя русского языка не было, вместо него этот предмет вёл вечно пьяный учитель физкультуры, который неустанно им твердил о том, что узбек должен разговаривать на своём родном языке, и что русский - язык дополнительный и его знать вовсе необязательно. Поселение было маленьким и работу там найти было очень тяжело,а те везунчики которым это всё-таки удавалось (как его отец) были вынуждены работать за копейки, которых едва хватало чтобы сводить концы с концами. Рифатику повезло, по просьбе матери его взялся устроить на работу в Москве троюродный дядька подруги её старшей сестры, на чём и порешили. И вот в погоне за городской деньгой Рифатик оказался в Москве на вокзале в должности "зазывалы". Как-то раз, один пассажир в шутку назвал его "менеджером по работе с клиентами", что Рифатик с большим трудом ,но запомнил и прям так и написал в письме своим родным - "мэджэру клиентов и работаю".

По началу Москва ему нравилась - большой и широкий город, много людей разных, работы много; через пару лет он даже мог бы сдесь основательно обосноваться, выучиться на права и получить заветную работу - водителя "Газели". Но чем дольше он жил в этом городе, чем чаще повторял свою заветную фразу "Чэркизовски, Измаловски, на-эс-тэ! Прамо к ринку приэдэшь! Всего адно мэсто осталос!" , тем чаще он вспоминал свой горный посёлок, его тишину и тысячелетнюю степенность, а особенно он вспоминал свой высокий скалистый утёс на котором он так любил сидеть и петь свои мелодичные песни: "О, горы мои - спойте мне песню,о, небо моё - спой мне песню,расскажите мне грустную историю любви храброго Тимура и прекрасной Фатимы".

Но скучать ему было некогда. По вечерам он работал на рынке - принеси, подай, убери. Там всем заправлял Хасан - очень уважаемый человек, у него было несколько точек на рынке, пару палаток, один магазин, где можно было торговать вином, и около сотни так называемых "рабов", т.е соотечественников, у которых он отбирал паспорт и которые ему регулярно платили дань с своего заработка. К числу таких "рабов" относился и Рифатик. Люди Хасана побаивались, ведь ходили слухи, что однажды он досмерти забил одного своего "раба" за то, что тот отказался заплатить ему дань. Так же говорили, что Хасан имеет долю с таксистов, но точно этого никто не знал.

Жить Рифатику приходилось у двоюродной племянницы приятеля сестры жены знакомого того самого троюродного дядьки подруги старшей сестры своей матери, который и привёз его в Москву.Платил Рифатик им за жильё ежемесячно, хотя и жильём-то это было трудно назвать - грязная двухкомнатная квартира, в которой вместе с Рифатиком жило ещё пятнадцать человек, но он не жаловался, так как приходил туда только на ночлег. В свой выходной ему приходилось бесплатно работать у троюродного дядьки в знак своей благодарности и своего уважения. Так что денег у Рифатика никогда не было,едва хватало на житьё да на пропитание. Правда иногда Хасан устраивал праздник для своих "рабов". В этот день он их отпускал с работы на час пораньше, покупал им ящик водки и давал на забаву пару девиц, тоже узбечек. В такие моменты он любил повторять что они все братья и должны друг о друге заботиться, в чём с ним все охотно соглашались. А после таких радостей и групповых оргий любил Рифатик вечером походить со своими друзьями по тёмным московским улицам, пугая прохожих но сторонясь милиции, и ощущать себя хозяином мира, где тебе всё подвласно и всё разрешено.

Но и это не заботило Рифатика. Полупьяный-полутрезвый,изнывая от палящего солнца и градом падающего со лба пота, повторяя изо дня в день эту заученную раз и на всегда фразу "Чэркизовски, Измаловски, на-эс-тэ! Прамо к ринку приэдэшь! Всего адно мэсто осталос!" от которой его уже тошнило, он всё чаще и чаще вспоминал свой высокий скалистый утёс, свою родную горную речку, каждый день как в первый раз, горделиво разбивающую свои волны о камни и дарящую великую прохладу всему окружающему её. Он всё чаще и чаще думал о своих песнях - свободных и независимых, песнях о красоте , о гордости и о своей родине, - о, сколько он их знал, как они его любили и звали, и как он их хотел, и как они ему были дороги. "В Маскве таких пэсэн нэ поут, слюшай, а...",- думал Рифатик в который и в который раз.Постепенно, через свою тягу к дому, через свою тоску по дому в нём начала появляться какая-то ненавись ко всем прохожим, идущим мимо него, и столь упорно не желающим залазить в его рядом стоящий микроавтобус; в нём начало пробуждаться огромное желание обратить на себя внимание этих безликих и бездушных теней, рассказать и поведать им о том, чего они не понимают, да и скорей всего никогда и не поймут, рассказать им о СВОБОДЕ.

Постепенно Рифатик как-то стал уходить в себя, он уже не принимал участия в групповых оргиях, которые им раз в месяц устраивал Хасан, он перестал пить водку, отстранился от своих собратьев. Он стал молчаливым и безучастным. Ему перестало хотеться быть шофёром и он расхотел жениться на Лейле, которую к ним на утеху пару раз приводил Хасан, он перестал писать домой, откуда как правило письма приходили лишь с требованиями денег которых у него не было и быть не могло. Лишь всё чаще и чаще он думал о своём высоком скалистом утёсе и о своей одинокой красавице-речке.

И вот в очередной будний жаркий день,под этим палящим летним солнцем, уже наверное тысячу раз повторив свою заветную фразу "Чэркизовски, Измаловски, на-эс-тэ! Прамо к ринку приэдэшь! Всего адно мэсто осталос!" , он вдруг как-будто остолбенел, как будто ослеп и оглох! Мимо проплывали толпы безлицых людей, табуны неживых машин, а московское небо стало для него неживым и искусственным. Он закрыл глаза и что есть мочи стал кричать, взывая криком к словам песни своей родины: "О, горы мои - спойте мне песню,о, небо моё - спой мне песню,расскажите мне грустную историю любви храброго Тимура и прекрасной Фатимы". Некоторые прохожие продолжили свой путь,некоторые остановились посмотреть на этакое чудо, и только одна неопрятно одетая женщина с плачущим и покрытым сыпью ребёнком подошла к нему и спросила: "Что с тобой милок, не заболел ли ты часом?". Рифатик открыл глаза. Толпа как шла так и шла. И ему стало так обидно. И не только из-за кулака, которым пригрозил ему троюродный дядька, сидящий за рулём рядом стоящей Газели, а больше из-за этого полного безразличия и безучастия людской толпы, как и прежде текущей бурным речным потоком в даль метрополитеновских туннелей...

Вот такая история про горделивую реку, про высокий утёс, про песни гор и про Рифатика, которого потом через полгода забил досмерти пьяный Хасан, за то что тот случайно разбил на рынке ящик водки, приготовленный для очередной попойки хасановских "рабов".