privet, mne nado...

У рыцаря не было лица. Нет, это не красивый образ – просто оно было скрыто забралом. А еще у рыцаря не было коня. Точнее, был когда-то, наверное, но на момент нашей встречи он уже шагал сам. Мятые доспехи, отсутствие щита и чего бы то ни было другого поверх побитого ржой металла дополняли образ. И завершалось все громадным двуручным мечом, на который рыцарь опирался, как на клюку.
Я был занят чтением смс-ки, и не заметил бы странного прохожего, если б его не выдавал грохот и скрежет, издаваемый им при ходьбе.
– Эй, парень, – обратился ко мне рыцарь, остановившись напротив скамейки, на которой я сидел. – Далеко ли до Таллина?
– Пешком идешь? В Таллин?.. – Удивился я.
– Ты просто скажи – далеко ли.
– Далеко, – подтвердил я. – Тысяч пять километров. Это по-вашему тоже не мало.
– А по-нашему – это по какому? – Спросил рыцарь, и мне подумалось, что веки его при этом сблизились в подозрительном прищуре.
– Ну, не знаю, – попытался отвертеться я. – Наверное, в милях. Или ярдах. Или, может, фунтах стерлингов?..
– В фунтах – точно далеко, – согласился он. – Это ж сколько надо, чтоб оплатить обозы, лошадей, провиант, морские перевозки...
– ...Прислугу, оружиеносцев, пажей, палачей, глашатых... – Продолжил было я, но рыцарь со скрежетом поднял правую руку, давая мне знак замолчать.
– Война, – сказал он. – Война будет скоро.
И опустил руку. Как муху к столу припечатал: рука застыла в полусогнутом состоянии; наверное, заело сустав на стыках металла.
– Самая настоящая? – Удивился я.
– Да, самая что ни на есть, – подвел он итог и пошел дальше.
Я смотрел, как он удаляется, и думал – в нужном ли он направлении идет. В какую сторону идти, чтоб попасть в Таллин из Томска, я совершенно представить себе не мог. Скрежет металла затихал за перекрестком, когда мой телефон завибрировал опять.
Я нажал "прочитать" и экран мне выдал следующее: "po4emu ty ne otve4aew? mne nuzhno znat'!"
– Черт бы тебя побрал, – сказал я вслух, и на меня оглянулась какая-то проходящая мимо старушка. – Нет у меня бабла на счете, нет!
Старушка остановилась и спросила:
– Денег желаешь, сынок?
– Не, – ответил я. – Не желаю. Просто их нет.
– Шожь ты, сынок, бранисся, коли не желаешь не имеемого? – Задала она второй вопрос, и я задумался, в поисках верного ответа. Честно говоря, я не очень-то понял, что она от меня хочет услышать.
"Бросить оружие! – Донесся вдруг голос из окна, за которым, в недрах комнаты неожиданно включили телевизор. – Предупреждаю, стреляю без предупреждения!" – И дальше пошла пулеметная очередь.
– А знаете, – признался я старушке, – я бранюсь просто так. Бранный я человек. И бранимый...
– Вот все вы такие, – ответила старушка, – в наше-то время за язык-то поганый сразу б батька пооттаскал!
– ...А вообще, – продолжил я, не смутившись, – я больше всего на свете хочу, чтоб меня повесили. Точнее, казнили через повешенье.
Старушка явно проглотила язык.
– Ну да, – решил раскрыть я тему, – именно так. Чтоб не за убийство или мятеж, а за что-нибудь безобидное. Например, за поклеп на видных деятелей государства. За хулу, вранье, очернение имен... Чтоб стоял я такой, молодой, на помосте, знаете, таком помосте, который не требует всяких табуреточек, а имеет специальный люк, вываливающийся под ногами вешаемого. И вот, стоял бы я на этом люке, с веревкой на шее, после бессонной ночи в камере, после плотного завтрака и отличной сигары, ждал бы (слушая сквозь мешок, надетый на шею, обвинительную речь палача), пока некая рука, вершительница моей, и не только, судьбы, повернет рычаг, отворяющий этот самый люк, как врата в иной мир, чтобы упасть и стать навью. И все бы так хорошо было, я бы улыбался сквозь мешок зрителям казни, солнышко бы грело мне спину, а ветерочек бы задувал сквозь дыру под рубаху...
Старушка уже не слушала. Она, собственно, уже ушла, но мне это было совершенно не важно, мне нравилось говорить и без слушателя.
– ...И вот, ожидаемое бы свершилось. Рычаг, повернувшись, освободил бы мои ноги от опоры. Вот как я хочу. И веревка стянула бы мне шею, лишая подвижности и возможности дышать. Я бы затухающим сознанием оценивал свои предсмертные судороги, звуки, которыми одаряла бы меня толпа ротозеев, я бы, наверное, ощущуал запахи своих собственных испражнений. А потом бы мир исчез, и я... Я... Да что там – я? Меня бы не было уже, наверное. Да, я хочу, чтоб меня казнили через повешенье.
Завибрировал телефон. Я уткнулся в экранчик и прочитал: "nu i ladno, ne o4en'-to i hotelos'".
– Во дура, – пробормотал я и выключил надоедливую трубку. – Весь приход испоганила.